историко-литературная справка 8 страница
Так Мэри и сделала. И, получив по свертку, они ушли каждый в свой обособленный тайный мирок.
– Ты довольна службой, дорогая?
– Да, очень. Мне в церкви всегда нравится. А ты… признаться, я часто теряюсь – верующий ты или нет. Правда, правда! Твои шуточки иной раз…
– Подвинь стул поближе, родная моя родинка.
– Надо обед разогревать.
– К чертовой бабушке твой обед.
– Вот, вот они, твои шуточки. Об этом я и говорю.
– Обед не святыня. Будь на улице потеплее, посадил бы я тебя в лодку, выехали бы мы с тобой за волнорез и половили бы там рыбку.
– Сегодня нас ждут Бейкеры. Слушай, Итен, все-таки верующий ты или нет? Тебе самому-то это ясно? И почему ты даешь мне какие-то дурацкие прозвища? Хоть бы изредка называл по имени.
– Не хочу повторяться и надоедать тебе. Но в душе у меня твое имя гудит, как колокол. Верующий ли я? Что за вопрос! Разве так бывало, чтобы мне хотелось придираться к каждому блистательному слову в Никейском символе и разглядывать его со всех сторон, точно мину замедленного действия? Нет. Мне этого не нужно. Но удивительное дело, Мэри! Если бы душа и тело мое иссохли в неверии, как горох в стручке, стоило бы мне услышать слова: «Господь, пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться. Он взрастил меня на злачных пажитях», – и в желудке бы у меня похолодело, сердце в груди забилось, в голове вспыхнуло бы жаркое пламя.
– Ничего не понимаю.
– Умница. Я тоже не понимаю. Хорошо, скажем так: в младенчестве, когда косточки у человека еще мягкие и податливые, меня уложили в маленький епископальный крестообразный ящичек, и там тело мое сформировалось. Так удивительно ли, что я выклюнулся из этого ящичка, как цыпленок из скорлупы, приняв форму креста? Ты разве не замечала – ведь у цыплят тельце тоже в какой-то степени яйцевидное.
|
|
|
– Ты говоришь ужасные вещи – и даже детям.
– А они – мне. Эллен только вчера вечером спросила меня: «Папа, когда мы разбогатеем?» Но я не сказал того, что знаю: «Разбогатеем мы очень скоро, и ты, не умеющая сносить бедность, не сумеешь снести и богатство». Это истина. В бедности ее терзает зависть. В богатстве она, того и гляди, задерет нос. Деньги не излечивают болезни как таковой, а только изменяют ее симптомы.
– И так ты отзываешься о своих собственных детях! Что же ты обо мне скажешь?
– Скажу, что ты моя радость, моя прелесть, огонек в тумане жизни.
– Ты как пьяный. Будто и в самом деле выпил.
– Так оно и есть.
– Неправда. Я бы учуяла.
– Ты и чуешь, моя дорогая.
– Да что с тобой происходит?
– Ага! Значит, заметно! Да, происходит. Перелом, такой перелом, что все во мне разбушевалось к чертовой матери! До тебя докатывают только те валы, которые дальше всего от центра бури.
|
|
|
– Итен, я начинаю беспокоиться за тебя. Самым серьезным образом. Ты стал какой-то дикий.
– Помнишь, сколько у меня наград?
– Медалей? С войны?
– Их давали за дикость, за одичание. Не было на свете человека менее склонного к смертоубийству, чем я. Но на фронте меня втиснули в новый ящик. Время – каждая данная минута – требовало, чтобы я убивал человеческие существа, и я выполнял это требование.
– Тогда было военное время, и так было надо – за родину.
– Время всегда бывает какое-то особое. Ему служишь, а свое упускаешь. Солдат я был что надо – решительный, находчивый, беспощадный. Словом, нечто весьма приспособленное к условиям военного времени. Но, может быть, мне удастся выказать не меньшую приспособленность и теперь, в наши дни.
– Ты меня к чему-то подготавливаешь?
– Да! Как это ни прискорбно. И мне самому слышатся извиняющиеся нотки в моих словах. Надеюсь, впрочем, что это обман слуха.
– Пойду накрывать на стол.
– После такого сокрушительного завтрака о еде и думать не хочется.
– Ну, хорошо, тогда перекуси тут чего-нибудь. Ты заметил, какая на миссис Бейкер была шляпа? Должно быть, привезена из Нью-Йорка.
– А что она сделала со своими волосами?
|
|
|
– Ты тоже обратил внимание? Они у нее почти лиловые.
– «Свет во просвещение языков и во славу народа израаилева».
– Что это Марджи вздумалось уехать в Монток в такое время года?
– Она же любит утренний воздух.
– Нет, рано вставать она не привыкла. Я ее всегда поддразниваю на этот счет. И все-таки очень странно, почему Марулло принес детям карамельные яйца?
– Ты связываешь эти два события? Марджи поднялась ни свет ни заря, а Марулло принес гостинец детям.
– Перестань дурачиться.
– Я не дурачусь. На сей раз я не дурачусь. Если рассказать тебе по секрету одну вещь, обещаешь молчать?
– Опять шуточки!
– Нет.
– Тогда обещаю.
– По-моему, Марулло собирается в Италию.
– Откуда ты знаешь? Он сам тебе говорил?
– Нет, не совсем. Но я сопоставляю кое-какие факты. Со-по-ставляю.
– Значит, ты останешься в лавке один! Тебе надо кого-то в помощники.
– Сам справлюсь.
– Ты и так все сам делаешь. Придется взять помощника.
– Помни, это еще не наверняка, и пока надо все держать в секрете.
– Я не нарушаю своих обещаний.
– Но намекать будешь.
– Не буду, Итен. Честное слово!
– Знаешь, кто ты? Милый маленький зайчик с цветочками на голове.
– Ну, похозяйничай на кухне сам. Я пойду приведу себя в порядок.
|
|
|
Когда она ушла, я развалился в кресле, и в ушах у меня слышался тайный голос: «Отпусти, господи, раба-а твоего с ми-иром!» И вот, клянусь вам, заснул! Сорвался с крутизны в темноту прямо здесь, в гостиной. Со мной это не часто случается. И так как я думал о Дэнни Тейлоре, Дэнни Тейлор мне и приснился. Мы с ним были будто не маленькие и не большие, но уже взрослые, и мы бродили по ровному высохшему дну озера, где еще виднелся фундамент их старого дома и зияла яма погреба. Стояло, наверно, лето, самое его начало, потому что листва на деревьях была тучная, а травы сгибались под собственной тяжестью. В такой день сам себя чувствуешь тучным и каким-то ошалелым. Дэнни зашел за деревцо можжевельника, высокое, стройное, как колонна. Его голос звучал в моих ушах глухо и странно, будто из-под воды. Потом я очутился рядом с ним, а он вдруг начал таять и весь потек. Я пытался подхватить его обеими руками, затирать кверху, как жидкий цемент, когда он переливается через край, и ничего не мог сделать. Самая суть Дэнни уходила у меня между пальцами. Говорят, будто сны наши длятся мгновение. Этот сон снился, снился мне без конца, и чем больше я хлопотал около Дэнни, тем быстрее и быстрее он таял.
Когда Мэри разбудила меня, я тяжело дышал от усталости.
– Весенняя лихорадка, – сказала она. – Это ее первый признак. В годы, когда девочки начинают формироваться, я столько спала, что мама наконец вызвала доктора Грейди. Она думала, это сонная болезнь, а я просто росла весной.
– У меня был кошмар среди бела дня. Врагу не пожелаю, чтобы ему такое снилось.
– Это предпраздничная суета всему виной.. Вставай. Пойди причешись и умойся. У тебя усталый вид, милый. Ты здоров ли? Нам скоро выходить. Ты два часа спал. Наверно, организм этого потребовал. Как бы я хотела знать, что мистер Бейкер там задумал.
– Узнаешь, родная. И обещай мне, что ты будешь слушать внимательно, не пропустишь ни слова.
– А вдруг он захочет поговорить с тобой наедине? Деловым людям присутствие женщин только мешает.
– Ничего, пусть терпит. Я хочу, чтобы ты была при этом.
– Ты же знаешь, что у меня нет никакого опыта в делах.
– Знаю, но ведь речь пойдет о твоих деньгах.
* * *
Таких людей, как Бейкеры, знаешь только в тем случае, если это дано тебе с колыбели. Приятельские и даже дружеские связи не то – они завязываются совсем по-другому. Я знаю Бейкеров потому, что Бейкеры и Хоули родом из одних мест, равны по крови, по жизненному опыту и прошлое у обеих семей схожее. Это сплачивает нас в нечто вроде клана, крепостной стеной и рвом отгороженного от чужаков. Когда мой отец потерял все свое состояние, меня не вытеснили совсем за пределы этого клана. Как член семьи Хоули, я все еще личность приемлемая и, вероятно, останусь таким в глазах Бейкеров до конца дней своих, потому что они чувствуют наше родство. Но я бедный родственник. Патриции без денег мало-помалу перестают быть патрициями. Без денег мой сын Аллен потеряет связь с Бейкерами, а его сын будет для них чужаком, несмотря на свое имя, на своих предков. Мы теперь землевладельцы без земельных угодий, полководцы без войск, всадники на своих на двоих. Нам не уцелеть. Может быть, оттого со мной и произошла такая перемена? Я не гонюсь и никогда не гнался за деньгами ради денег. Но без них разве удержишься в той категории, существовать в которой мне привычно и удобно? Все это, вероятно, образовалось в тех темных глубинах моего сознания и поднялось оттуда на поверхность не как мысль, а как твердое убеждение.
– Милости просим! – сказала миссис Бейкер. – Очень рада вас обоих видеть. Вы нас совсем забыли, Мэри. Какой сегодня чудесный день, правда? Вам понравилась служба? По-моему, среди священников не часто встречаются такие интересные мужчины.
– Редко мы с вами стали видеться, – сказал мистер Бейкер. – А я ведь помню, как ваш дед, сидя вот в этом самом кресле, рассказывал, что подлые испанцы потопили «Мэн». [[18]] Он даже расплескал тогда свой чай, который, собственно, только назывался чаем. Старый шкипер Хоули если и подливал его в ром, то самую малость. Крутой был человек, многие даже считали его самодуром.
Как я заметил, такой прием сначала ошеломил Мэри, а потом она расцвела. Ведь ей было невдомек, что я произвел ее в богатые наследницы. Репутация денежного человека котируется высоко, почти так же, как и сами деньги.
Подергивая головой, миссис Бейкер разливала чай по чашкам – прозрачным и хрупким, точно лепестки магнолии, и единственной частью ее тела, не подверженной тику, была рука с чайником.
Мистер Бейкер задумчиво помешивал ложечкой.
– Сам не знаю, что я больше люблю – чай или церемонию чаепития, – сказал он. – Мне доставляют удовольствие любые церемонии, даже нелепые.
– Я вас понимаю, – сказал я. – Сегодня утром меня охватило такое чувство покоя в церкви, потому что служба не грозила никакими неожиданностями. Знаешь каждое слово заранее, до того, как его произнесут.
– Во время войны, Итен… Послушайте и вы, сударыни, вряд ли вам приходилось наблюдать что-либо подобное. Во время войны я был направлен в военное министерство, советником министра. Мы довольно долго прожили в Вашингтоне.
– Мне там ужасно не нравилось! – сказала миссис Бейкер.
– Так вот, министерство созвало гостей на чай, устроило пышный прием, человек на пятьсот. Первой дамой была жена генерала с пятью звездочками, а следующая за ней – жена генерал-лейтенанта. Хозяйка – супруга министра – попросила даму с пятью звездочками разливать чай, а трехзвездную – кофе. И представьте, первая отказалась, ибо – привожу ее доподлинные слова: «Каждому известно, что у кофе все преимущества перед чаем». Слыхали что-нибудь подобное? – Он усмехнулся. – А кончилось тем, что все преимущества оказались на стороне виски.
– Такой суматошный город! – сказала миссис Бейкер. – Люди приезжают, не успеют осмотреться, создать какой-то жизненный уклад, а уже надо ехать в другое место.
Мэри рассказала, как ее пригласили однажды в один ирландский дом в Бостоне, где воду грели в круглых бочонках на открытом очаге и разливали по чашкам оловянными половниками.
– И ведь они его не заваривают, а кипятят, – сказала она. – От такого чая лак на столе сойдет!
Каждому серьезному разговору или предприятию предшествует ритуал говорения, и чем щекотливее вопрос, тем длиннее и легковеснее эти обрядовые бормотанья. Каждый из собеседников должен добавить от себя перышко или цветной лоскуток. Если б Мэри и миссис Бейкер не готовились принять участие в серьезном деле, они давно нашли бы общий язык. Мистер Бейкер уже удобрил вином землю нашей беседы, то же самое сделала моя Мэри, и она была так оживлена, ее так радовала любезность наших хозяев. Теперь надлежало внести свою лепту и нам с миссис Бейкер, и я почувствовал, что приличия ради мне следует выступить последним.
Дождавшись своей очереди, миссис Бейкер, так же как и другие, почерпнула вдохновение в чайнике.
– А помните, сколько раньше было всяких сортов чая? – с живостью проговорила она. – И в каждом доме свой рецепт. Кажется, не было на свете такой былинки, листочка и цветка, который не пускали бы на чай. А теперь остались только два сорта – индийский да китайский, и китайский не всегда найдешь. Помните? Пили и рябину, и настой из ромашки, из апельсинового цвета и листа, и… и кэмбрик.
– А что такое кэмбрик? – спросила Мэри.
– Пополам – кипяток и горячее молоко. Дети его очень любят. И совсем другой вкус, чем просто у разбавленного молока. – Миссис Бейкер отделалась.
Пришла моя очередь, и я рассчитывал обойтись двумя-тремя обдуманно бессмысленными фразами о так называемом «Бостонском чаепитии», [[19]] но не всегда у нас получается так, как мы предполагаем. Неожиданности выскакивают, не спрашивая нашего разрешения.
– Я заснул после церкви, – донесся до меня мой собственный голос, – и увидел во сне Дэнни Тейлора. Сон был ужасный. Вы помните Дэнни?
– Бедняга, – сказал мистер Бейкер.
– Когда-то он был мне ближе, чем брат. В семье я рос один, без братьев. Да, в некотором отношении наша близость была поистине братской. Я, конечно, так не поступлю, но мне бы следовало стать сторожем брату моему Дэнни.
Мэри была явно недовольна, что я нарушил рисунок застольной беседы. И отомстила мне, как могла.
– Итен дает ему деньги. По-моему, этого не следует делать. Он все равно их пропивает.
– Помилуйте! – сказал мистер Бейкер.
– Следует – не следует… как знать. Но этот сон был настоящий кошмар. И много ли я ему даю? Кое-когда по доллару. А что сделаешь на доллар? Только напьешься и больше ничего. Если бы дать ему сразу крупную сумму, может, он и вылечился бы.
– А кто на такое решится? – воскликнула Мэри. – Это все равно, что убить его. Как вы считаете, мистер Бейкер?
– Бедняга, – сказал мистер Бейкер. – И ведь из такой хорошей семьи! У меня душа болит, когда я вижу, до чего он дошел. Но Мэри права. С деньгами он совсем сопьется и вгонит себя в гроб.
– Он и без того спивается. Но я для него не опасен. У меня крупных сумм нет..
– Тут важен принцип, – сказал мистер Бейкер.
Миссис Бейкер добавила с чисто женской кровожадностью:
– Самое подходящее ему место – в лечебнице, где за ним был бы надлежащий уход.
Все трое остались недовольны мной. Нечего мне было отклоняться от «Бостонского чаепития».
Странно, почему это человеческий мозг вдруг затевает возню, игру в жмурки, в прятки, когда ему следовало бы засекать каждую мелочь, отыскивая проход в минном поле тайных замыслов и скрытых препятствий. Я понимал, что такое дом Бейкеров и дом Хоули, мне были понятны их темные стены и портьеры, траурные фикусы, не видавшие солнца портреты, гравюры и напоминания о прежних временах в виде морских раковин, фарфора и резьбы по дереву, в виде штофных тканей – всего того, что навязывает этим домам чувство реальности и незыблемости существования. Форма стульев меняется в зависимости от моды и понятий об удобстве, но гардеробы и книжные шкафы, столы обеденные и письменные – это связь с добротным прошлым. Хоули – больше чем семья. Хоули – это дом. Потому-то бедняга Дэнни так цеплялся за тот луг, где когда-то стоял дом Тейлоров. Без этого луга нет семьи, а скоро не останется даже имени. Тон, голоса, скрытая в них воля тех троих, что сидели рядом со мной, поставили крест на Дэнни Тейлоре. Некоторым людям, видимо, нужен дом, нужна семейная история, чтобы они уверовали в собственное существование, хотя, даже в самом лучшем случае, это не бог весть какая заручка. В бакалейной лавке я неудачник, простой продавец, дома я – Хоули. Значит, мне тоже не хватает уверенности в себе. Бейкер может протянуть руку помощи Хоули. Если ж у меня не будет дома, на мне тоже поставят крест. Человек с человеком? Нет! Дом с домом. Я возмутился, что они вычеркнули Дэнни Тейлора из списка живых, но ничего не мог тут поделать. И эта мысль подстегнула меня и закалила в моем решении. Бейкер решил подремонтировать Хоули для того, чтобы ему, Бейкеру, можно было примазаться к несуществующему наследству Мэри. Вот теперь я ступил на самый край минного поля. Сердце мое ожесточилось против столь бескорыстного благодетеля. Я чувствовал, что оно черствеет, настораживается и ярится. И по его приказу пришло ощущение фронта, выстроились законы обузданного бешенства, а первый из них таков: даже если ты в обороне, придай ей видимость нападения.
Я сказал:
– Мистер Бейкер, не стоит нам углубляться в историю. Вы видели, как мой отец медленно, но верно шел к потере того, чем мы, Хоули, были сильны. Я ничего не знаю, я был тогда на войне. Как это случилось?
– О его намерениях ничего плохого не скажешь, но разбираться в обстановке он…
– Мой отец был человек непрактичный, что верно, то верно, но как это случилось?
– Да, знаете, времена были такие. Времена рискованнейших биржевых операций. Вот он и рисковал.
– Кто-нибудь руководил им в этих операциях?
– Он поместил деньги в устаревшие виды вооружений. Заказы были аннулированы, и у него все пропало.
– Вы жили тогда в Вашингтоне. Вы имели представление об этих заказах?
– Так, в общих чертах.
– Но все же имели и сами этих акций не покупали.
– Да, у меня их не было.
– А отец с вами советовался?
– Я был в Вашингтоне.
– Но вы знали, что он делает займы под владения Хоули и покупает на эти деньги акции.
– Да, знал.
– И не отговорили его?
– Я был в Вашингтоне.
– Но ваш банк не дал ему отсрочки по платежам.
– Банк иначе не может, Итен. Вы сами это знаете.
– Да, знаю. Но все-таки очень жаль, что он с вами не посоветовался.
– Не обвиняйте его, Итен.
– Не буду. Теперь мне все понятно. Да я, собственно, никогда его не обвинял, только не мог понять, как это произошло.
Вступительная часть, видимо, была заготовлена у мистера Бейкера заранее. Сбитый с позиции, он стал нащупывать возможность для нового хода. Он кашлянул, высморкался и утер нос бумажным платком, вытянутым из плоской карманной пачки, вторым вытер глаза, третьим очки. У каждого человека свой способ оттягивать время. Я знал одного, который тратил пять минут на то, чтобы набить и раскурить трубку.
Выждав, когда он снова приведет себя в полную готовность, я сказал:
– Я, кажется, не имею права просить вас о помощи от своего имени. Но вы сами заговорили о давних деловых связях между нашими семьями.
– Замечательные были люди, – сказал он. – И, как правило, умели великолепно разбираться в обстановке, консерваторы по духу…
– Но не слепые упрямцы, сэр! Просто, ступив на избранный путь, они с него не сворачивали ни при каких обстоятельствах.
– Это верно.
– Даже если надо было потопить судно противника или… поджечь?
– У них, разумеется, были соответствующие полномочия.
– Но, насколько мне известно, сэр, в тысяча восемьсот первом году им пришлось держать ответ перед специальной комиссией, кого считать противником?
– После войны всегда происходит некоторое изменение установок.
– Да, конечно. Впрочем, я вспомнил все это не просто так, лишь бы поговорить. Сказать вам откровенно, мистер Бейкер, мне бы хотелось наверстать потерянное.
– Браво, Итен! Одно время я уже начинал подумывать, что вы утратили боевой дух семьи Хоули.
– Признаться, утратил. А может быть, просто не дал ему ходу в себе. Вы предлагали свою помощь. С чего мне начинать?
– Беда в том, что начинать надо с капитала.
– Это я знаю. Но если капитал будет, тогда что?
– Дамам это вряд ли интересно, – сказал он. – Может быть, мы с вами перейдем ко мне в кабинет? Дела – скучная материя.
Миссис Бейкер встала.
– А я как раз собиралась попросить Мэри, чтобы она помогла мне выбрать обои для нашей спальни. Образчики у меня наверху, Мэри.
– Я бы хотел, чтобы она…
Но, как и следовало ожидать, Мэри переметнулась на их сторону.
– В делах я профан, – сказала она, – а в обоях кое-что смыслю.
– Но ведь это касается тебя, дорогая.
– Я всегда все путаю, Итен. Ты что, не знаешь меня?
– А я без тебя, дорогая, пожалуй, еще больше запутаюсь.
Трюк с обоями, вероятно, придумал мистер Бейкер. Вряд ли его жена на самом деле их выбирает. Во всяком случае, ни одной женщине не могли бы понравиться те мрачные, с геометрическим рисунком, которыми была оклеена комната, где мы сидели.
– Итак, – сказал мистер Бейкер, когда они вышли, – где достать капитал? Вот ваша задача, Итен. Дом у вас не заложен. Возьмите ссуду под него.
– Ни в коем случае.
– Ну что ж, уважаю такую твердость, но ведь другого обеспечения у вас нет. Есть еще деньги Мэри. Сумма небольшая, но, как известно, деньга деньгу делает.
– Мне не хочется их трогать. Это гарантия ее благополучия.
– Они у вас на общем счету, лежат без пользы.
– Ну а если, скажем, я решусь? Что вы имеете в виду?
– Вам известно, хотя бы приблизительно, какое состояние у ее матери?
– Нет, но, кажется, солидное.
Он старательно протер очки.
– То, что я скажу вам, должно остаться между нами.
– Ну конечно.
– Вы, слава богу, не из разговорчивых, это я знаю. Среди Хоули говорунов не было, разве только ваш отец. Так вот, мне, финансисту, известно, что Нью-Бэйтаун будет расти. У него есть все, что способствует росту: гавань, взморье, внутренние воды. Стоит только начать, потом не остановишь. Добропорядочный делец обязан помогать развитию своего города.
– А также извлекать из этого выгоду.
– Это само собой.
– Почему же Нью-Байтаун до сих пор не развивался?
– Я думаю, вы сами это знаете. Замшели там, в муниципалитете. Живут в прошлом. Задерживают прогресс.
Мне всегда любопытно слушать, когда извлечение прибылей подают под филантропическим соусом. Если бы сорвать с позиции мистера Бейкера ее одежды – дальновидно благодетельное «все для общества», – она предстала бы в своем натуральном виде. Он и еще несколько человек – буквально наперечет – будут поддерживать теперешние городские власти до тех пор, пока не скупят или не возьмут под свой контроль все будущие мероприятия по благоустройству Нью-Бэйтауна. Потом они вышвырнут вон весь муниципалитет вместе с мэром, возведут на трон прогресс, и вот тогда-то станет явным, что им принадлежат все пути, которыми этот прогресс шествует к нам в город. Из чисто сентиментальных побуждений Бейкер решил одарить меня небольшим кусочком общего пирога. Не знаю, входило ли в его намерения сообщить мне, как у них там все пойдет дальше, или же его «подхватило и занесло», но намеченный график вдруг мелькнул среди каких-то пустых фраз. Выборы в муниципалитет назначены на седьмое июля. К этому времени группа дальновидных граждан должна будет взять штурвал прогресса в свои руки.
Вряд ли найдется на свете человек, который не любит давать советы. Поскольку я все-таки продолжал оказывать некоторое сопротивление, наставник мой начинал все больше и больше горячиться и вдаваться в подробности.
– Хорошо, сэр, подумаю, – сказал я. – То, что для вас проще простого, для меня головоломка. И, конечно, мне надо посоветоваться с Мэри.
– Вот это, по-моему, зря, – сказал он. – Женский пол стал у нас слишком уж деятельный.
– Но ведь наследство-то ее.
– Вы скорее угодите ей, если преподнесете сюрпризом солидный куш. Им так больше нравится.
– Боюсь показаться вам неблагодарным, мистер Бейкер. Но я тяжелодум. Мне надо как следует все обмозговать. Вы слышали, что Марулло собирается в Италию?
Взгляд у него сразу стал настороженный.
– Совсем?
– Нет, на время.
– Надо думать, он позаботится, чтобы место осталось за вами, на случай если с ним что-нибудь приключится. Годы его не молодые. Завещание есть?
– Не знаю.
– Смотрите! Нагрянет свора итальянской родни, и вы окажетесь без работы.
Пришлось уйти под прикрытие спасительной неопределенности.
– Я столько от вас узнал, что всего сразу не прожуешь, – сказал я. – Но все-таки не согласитесь ли вы дать мне хотя бы общее представление о том, с чего все начинается?
– Могу сказать вам только одно: развитие города во многом зависит от транспорта.
– Ну что ж, трансконтинентальную линию дотянут и до нас.
– И все-таки это слишком долгий путь! Те, кто нам нужен, крупные дельцы с крупными капиталами, предпочитают путешествовать по воздуху.
– А у нас нет аэропорта?
– Вот именно.
– И мало того – нет и места, где его выстроить, разве только срыть холмы вокруг города.
– Слишком дорогая затея. Не окупит себя.
– Тогда что же вы думаете предпринять?
– Итен, не обижайтесь и положитесь на меня во всем. Сейчас я ничего не могу вам сказать. Но обещаю: если деньги у вас будут, вы не прогадаете. Я имею в виду нечто совершенно конкретное, хотя тут еще требуются кое-какие уточнения.
– Я, может, этого и не заслуживаю.
– Старинные семьи должны держаться вместе.
– Марулло тоже входит в вашу группу?
– Нет, что вы! У них там своя компания, они действуют самостоятельно.
– И, кажется, весьма успешно?
– Слишком успешно. Не нравится мне, что эти иностранцы пролезают буквально во все щели.
– Значит, ждать седьмого июля?
– Разве я это сказал?
– Нет, мне, наверно, так послышалось.
– Наверно.
И тут, покончив с обоями, вернулась Мэри. Мы сказали и проделали все, что положено по ритуалу, и медленно пошли домой.
– Как они мило нас приняли, лучшего и желать нельзя. Что он тебе говорил?
– Все то же самое. Чтобы я для начала пустил в оборот твои деньги, а я этого не хочу.
– Я знаю, милый, ты беспокоишься обо мне. Но, по-моему, будет очень глупо, если мы не воспользуемся его советом.
– Не лежит у меня к этому душа, Мэри. А вдруг он ошибается? Ты же останешься ни с чем.
– Слушай, Итен, если ты этого не сделаешь, так и знай, я сама к нему пойду со своими деньгами. Вот увидишь!
– Дай мне подумать. Я ни во что не хочу впутывать тебя.
– И не надо. Ведь счет в банке у нас общий. Помнишь, что вышло на картах?
– О господи! Опять эти карты!
– Да! Я им верю.
– Если я потеряю твои деньги, ты же меня возненавидишь.
– Нет. Мое богатство в тебе. Так Марджи нагадала.
– То, что Марджи нагадала, так мне в голову запало, что, покуда буду жить, буду в памяти хранить.
– Оставь свои шуточки.
– Может, это и не шуточки. Как бы богатство не повредило тихим радостям нашей нескладной жизни.
– Не понимаю, каким образом небольшие деньги могут чему-то повредить. Я не говорю о больших деньгах, а так… Чтобы хватало.
Я молчал.
– Ну, Итен!
Я сказал:
– О прекрасная принцесса! Не бывает так, чтобы денег хватало. Одно из двух: денег нет совсем или денег не хватает.
– Неправда.
– Нет, правда. Помнишь техасского миллиардера, который недавно умер? Он жил в гостиничном номере с одним чемоданчиком. Не оставил после себя ни завещания, ни наследников, но при жизни денег ему не хватало. Чем человек богаче, тем ему больше и больше нужно.
Она сказала ироническим тоном:
– Да, это, наверно, великий грех, но мне хочется купить новые занавески в гостиную и поставить котел побольше, так чтобы четыре человека могли принять ванну в один и тот же день, а я вдобавок – и вымыть посуду.
– Я не о твоих грехах сокрушаюсь, дурочка, а отмечаю факт, закон природы.
– Мало же в тебе уважения к человеческой природе.
– Не к человеческой, дорогая моя Мэри, а к природе вообще. Белки запасают орехов в десять раз больше, чем им потребуется. У хомяка брюхо того и гляди лопнет, а он все сует и сует за щеки, будто в мешок. А сколько умные пчелки съедают меда и сколько они, умницы, его выделывают?
Когда Мэри теряется, чувствуя себя сбитой с толку, она брызжет гневом, как спрут – чернильной жидкостью, и прячется в этом темном облаке.
– Противно слушать, – сказала она. – Хочется хоть немного порадоваться, так где там, разве ты позволишь!
– Нет, родная, не радость меня страшит, а горечь неудовлетворенности, сумятица, чванство, зависть – все, что несут с собой деньги.
Бессознательно она, вероятно, боялась того же. Она так вся и ощетинилась; поискала, где у меня больное место, нашла и с вывертом всадила туда колючки слов:
– Вот, полюбуйтесь! Продавец из бакалейной лавки, ни гроша за душой, а разглагольствует о вреде богатства. Можно подумать, ты в любую минуту способен добыть кучу денег, стоит тебе только захотеть.
– И добуду.
– Каким образом?
– Вот в том-то и вся загвоздка.
– Ничего ты не можешь, а если бы мог, давно бы у тебя все было. Хвастовство – и больше ничего. Обычная твоя манера.
Желание причинить другому боль рождает в нас злобу. Лихорадка уже овладела мной. Свинские, исступленно яростные слова поднимались во мне, как яд. Я ненавидел угрюмой ненавистью.
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 20; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!