историко-литературная справка 6 страница
– Получать так, задаром. Богатеть без всяких усилий.
– Ты мне достанешь журнал?
– Мне казалось, такие затеи не в ходу после всех скандалов со взятками.
– Черта с два! То есть я хотел сказать; ошибаешься, папа. Просто теперь это делается немного по-другому. А хорошо бы мне отхватить какой-нибудь приз!
– Вот именно – не выиграть, а отхватить.
– Ну и что? Деньги – все равно деньги, как бы они ни попали в руки.
– Не могу с этим согласиться. Все равно для денег, но не для того, кому они, как ты говоришь, попали в руки.
– А что тут плохого? Законом это не запрещено. Даже самые выдающиеся люди Америки…
– О Карл, сын мой, сын мой.
– Почему Карл?
– Тебе хочется быть богатым, Аллен? Очень хочется?
– А что, думаешь, приятно жить без мотоцикла? Когда, может, двадцать мальчишек раскатывают на мотоциклах. А думаешь, приятно, если дома не то что машины, телевизора даже нет.
– Просто ужасно.
– Да, тебе хорошо говорить. Я вот раз писал в школе сочинение «Мои предки» и написал, что мой прадедушка был шкипером китобойного судна.
– Что ж, это правда.
– А весь класс так и загоготал. И знаешь, как меня прозвали после этого Хоули-Китолоули. Думаешь, приятно?
– Должно быть, не очень.
– И если бы еще ты был хоть адвокатом или хоть служил в банке, что ли. Вот отхвачу приз, знаешь, что я первым делом сделаю?
– Ну что, например?
– Куплю тебе машину, чтобы у тебя кошки на душе не скребли, когда другие катят мимо.
|
|
|
Я сказал:
– Спасибо тебе, Аллен. – В горле у меня пересохло.
– Не за что, пустяки. Мне-то ведь все равно еще прав не дадут.
– Вот на этих полках, Аллен, ты найдешь речи всех выдающихся деятелей нашей родины. Очень советую тебе почитать их.
– Непременно почитаю. Мне это пригодится.
– Еще бы. Ну, желаю удачи. – Я тихонько спустился с лестницы, облизывая на ходу губы. Аллен был прав. На душе у меня скребли-таки кошки.
Как только я уселся в свое большое кресло с лампочкой на спинке, Мэри принесла мне газету.
– Ах ты, моя добрая.
– Знаешь, тебе идет этот костюм.
– А ты не только хорошая хозяйка – ты еще и хороший стратег.
– Мне нравится этот галстук, он под цвет твоих глаз.
– Я вижу, ты что-то скрываешь от меня. Ладно, ладно. Хочешь сделку: секрет за секрет?
– Да нет у меня никакого секрета, – сказала она.
– Нет – так выдумай!
– Не умею. Говори, Итен, что случилось?
– А не торчат поблизости любопытные ушки?
– Нет.
– Ну, слушай. Приходила сегодня Марджи Янг-Хант. Будто бы за кофе. А я думаю, она просто в меня влюблена.
– Да ну тебя, говори дело.
– Разговор у нас зашел о вчерашнем гаданье, и я сказал, что любопытно бы раскинуть карты еще раз и посмотреть, выйдет ли опять то же самое.
|
|
|
– Ты так сказал? Неправда.
– Правда. И она со мной согласилась.
– Но ты ведь не одобряешь такие вещи.
– Когда все складывается благоприятно – одобряю.
– И ты думаешь, она сегодня повторит гаданье?
– Если тебя интересует, что я думаю, так, по-моему, она только за тем и придет.
– Ну что ты! Ведь это я ее пригласила.
– Да, когда она тебя навела на это.
– Ты не любишь Марджи.
– Напротив, я чувствую, что начинаю ее очень любить и даже уважать.
– У тебя никогда не поймешь, что в шутку, а что всерьез.
Тут вошла Эллен, тихонечко, так что неизвестно было, подслушивала она или нет. Впрочем, наверно, подслушивала. Эллен тринадцать лет, и она девчонка во всем, по-девчоночьи нежная и грустная, веселая и чувствительная, даже сентиментальная, когда ей это зачем-нибудь нужно. Она сейчас как тесто, которое только-только начинает подходить. Может, будет хорошенькой, а может, и не очень. Она любит прислониться к чему-нибудь, часто прислоняется ко мне, дышит мне в лицо, а дыхание у нее нежное, как у теленка. И ластиться она любит.
Эллен облокотилась на ручку кресла, в котором я сидел, и прислонилась худеньким плечиком к моему плечу. Провела розовым пальцем по моему рукаву, погладила волоски у запястья, так что мне даже щекотно стало. Светлый пушок у нее на руке блестел под лампочкой, как золотая пыль. Хитрушка она, да, верно, все они, девчонки, такие.
|
|
|
– Маникюр? – сказал я.
– Светлым лаком мама не позволяет. А у тебя ногти корявые.
– Да ну?
– Но чистые.
– Я их вычистил щеткой.
– Терпеть не могу, у кого грязные ногти, как у Аллена.
– Может быть, ты вообще Аллена терпеть не можешь?
– Ненавижу.
– Вот даже как. Что же ты смотришь – убей его, и дело с концом.
– Глупый папка. – Она тихонько почесала у меня за ухом. Подозреваю, что уже не один малец из-за нее лишился покоя.
– Ты, говорят, вовсю работаешь над сочинением?
– А, наябедничал уже!
– Ну и как, успешно?
– Очень! Вот увидишь. Я тебе дам прочесть, когда кончу.
– Польщен. Я вижу, ты принарядилась по случаю гостей…
– Ты про это старье? Вот завтра я надену новое платье.
– Правильно. В церкви будут мальчики.
– Подумаешь, мальчики. Я ненавижу мальчиков.
– Это мне известно. Непримиримая вражда – твой лозунг. Я и сам их не очень люблю. Ну а теперь отодвинься немножко. Я хочу почитать газету.
Она взвилась, как кинозвезда двадцатых годов, и отомстила мне тут же, без промедлений:
– Когда ты разбогатеешь?
Да, плохо придется с ней кому-то. Первым моим побуждением было схватить ее и отшлепать, но ведь именно этого она и добивалась. Мне показалось, что у нее и глаза подведены. Состраданья в ее взгляде было не больше, чем во взгляде пантеры.
|
|
|
– В следующую пятницу, – сказал я.
– А нельзя ли поскорее? Надоела мне бедность. – И она проворно выскользнула из комнаты. Подслушивать у дверей тоже в ее духе. Я люблю ее, и это странно, ведь в ней все то, что мне ненавистно в других, но тем не менее я души в ней не чаю.
Не суждено мне было прочесть газету. Не успел я развернуть ее, явилась Марджи Янг-Хант. Она была причесана как-то по-особенному, по-парикмахерски. Мэри, верно, знает, как такие прически делаются, я – нет.
Утренняя Марджи, приходившая в лавку за кофе, подстерегала меня, точно капкан-медведя. Вечерняя вся была нацелена на Мэри. Если ее зад и пружинил на ходу, это было незаметно. Если ее строгий костюм и скрывал что-нибудь, он это скрывал надежно. Приятнейшая гостья для любой хозяйки – всегда готовая помочь, любезная, обходительная, тактичная, скромная. Со мной она держалась так, как будто мне с утра прибавилось лет сорок. Что за удивительные создания женщины! Не могу ими не восхищаться, даже если не совсем понимаю их.
Марджи и Мэри затянули обычную светскую литанию: «Что вы сделали со своими волосами?»… «Мне нравится»… «Это ваш цвет. Ни в коем случае не меняйте его»… – безобидные вымпелы женской опознавательной системы, и мне вспомнился лучший из всех слышанных мной анекдотов о женщинах. Встречаются две приятельницы: «Что вы сделали со своими волосами? Как будто парик». – «А это и есть парик». – «Неужели? Никогда бы не подумала».
Быть может, тут кроются такие тонкости, которых нам не дано понять.
За обедом восторги по поводу жареных цыплят перемежались с сомнениями в их съедобности. Эллен не спускала с гостьи пытливого взгляда, изучая все детали ее прически и грима. Тут я понял, как рано начинаются те скрупулезные наблюдения, на которых основана так называемая женская интуиция. На меня Эллен старалась не смотреть. Она знала, что выстрелила наверняка, и ожидала мести. Отлично, злая моя дочка. Я тебе отомщу самым жестоким для тебя образом. Я забуду твои слова.
Обед был отменный, все сытно, всего слишком много, как и полагается на званых обедах, и целая гора посуды, не употребляемой в обычные дни. А после обеда кофе, чего у нас тоже не бывает в обычные дни.
– А кофе не отобьет у вас сон?
– Ничто не может отбить у меня сон.
– Даже я?
– Итен!
А после – тихая упорная борьба из-за посуды.
– Позвольте мне помочь.
– Нет, нет, ни в коем случае. Вы гостья.
– Ну, хоть убрать со стола.
Мэри нашла глазами детей и приготовилась к штыковой атаке. Они поняли, что им грозит, но податься было некуда.
Мэри сказала:
– У нас это всегда делают дети. Они любят мыть посуду. И так прекрасно моют, я просто горжусь ими.
– Подумайте, какие молодцы! Редкость по нашим временам.
– Вы правы. Нам в этом смысле повезло с детьми.
Я словно бы видел, как заметались их коварные умишки в поисках спасения. Поднять кутерьму, прикинуться больными, уронить две-три чудесные старинные тарелки. Мэри, должно быть, видела их насквозь. Она сказала:
– И что самое замечательное, у них никогда ничего не разбивается. Даже рюмки все целы.
– Ну, вы просто счастливая мать, – сказала Марджи. – Как вам удалось этого достигнуть?
– Я тут ни при чем. Такие уж они от природы. Есть, знаете, люди, у которых все из рук валится, а у Эллен и Аллена всегда были золотые руки.
Я взглянул на ребят – как они проглотят это? Им уже ясно было, что они попались. Неясно было только, поняла ли это Марджи. Но они все еще надеялись найти путь к спасению. Я окончательно отрезал им этот путь.
– Приятно, конечно, слушать, как тебя хвалят, – сказал я, – но не будем их задерживать. Пусть принимаются за дело, а то опоздают в кино.
Марджи великодушно сдержала улыбку, а Мэри глянула на меня с изумлением и восторгом. О кино даже речи не было.
Где есть дети в возрасте от десяти до пятнадцати – тишины быть не может, даже когда их не слышно. Самый воздух вокруг них кипит. После ухода Эллен и Аллена весь дом словно вздохнул с облегчением. Недаром нечистая сила поселяется только там, где в семье есть подростки.
Оставшись втроем, мы стали осторожно петлять вокруг темы, которая неизбежно должна была возникнуть. Я достал из стеклянной горки три высоких бокала в форме лилии, привезенных из Англии бог знает сколько лет назад. И наполнил их из оплетенной галлоновой фляги, потускневшей от времени.
– Ямайский ром, – сказал я. – Когда-то Хоули были моряками.
– Видно, очень старый, – сказала Марджи Янг-Хант.
– Старше нас с вами и даже моего отца.
– Он как ударит в голову, только держись, – сказала Мэри. – Сегодня у нас особенный вечер. Итен угощает этим ромом лишь по случаю свадьбы или похорон. Милый, а это ничего, как ты думаешь? В самый канун Пасхи?
– Причастие тоже не кока-кола, родная моя.
– Мэри, я никогда не видела вашего мужа таким веселым.
– Это все ваше гаданье. – сказала Мэри. – Он словно переродился со вчерашнего дня.
Что за устрашающая штука человек, что за сложная система шкал, индикаторов, счетчиков, а мы умеем читать показания лишь немногих из них, да и то, может быть, неверно. Где-то в глубине моих внутренностей вспыхнула. жгучая, слепящая боль и хлынула вверх и острым клином вонзилась под ребра. Буйный ветер заревел у меня в ушах и понес меня, как утлое суденышко, лишившееся мачт, прежде чем успели убрать паруса. Рот наполнился горечью, перед глазами все закачалось и поплыло. Сигналы тревоги, сигналы опасности, сигналы бедствия. Это схватило меня, когда я проходил за спиной моих дам, согнуло пополам и нестерпимой муке и так же мгновенно отпустило. Я выпрямился и пошел дальше, и они даже ничего не заметили. Могу понять, почему в старину верили, что человек бывает одержим дьяволом. Я сам, кажется, готов в это поверить. Одержимость! Стремительное вторжение чего-то инородного и отчаянные попытки отпора, и поражение, и жалкие старанья умилостивить захватчика и сжиться с ним. Насилие – вот верное слово, если можешь увидеть его в синеватом ореоле, точно пламя паяльной лампы.
Послышался голос моей любимой.
– Когда тебе говорят приятное, это только на пользу.
Я попробовал свой голос, он звучал ясно и твердо.
– Немного надежды, пусть даже безнадежной надежды, никому не может повредить, – сказал я и, убрав флягу, в буфет, вернулся на свое место, и выпил полбокала душистого старого рома, и удобно уселся в кресле, и заложил ногу на ногу, и обхватил колено руками.
– Я не понимаю Итена, – сказала Мэри. – Всегда он презирал гаданье, смеялся над такими вещами. Я просто не понимаю.
Кончики моих нервов шуршали, как сухая зимняя трава под ветром, переплетенные пальцы были сжаты так сильно, что даже побелели.
– Попытаюсь объяснить миссис Янг… Марджи, – сказал я. – Мэри происходит из родовитой, но бедной ирландской семьи.
– Не такие уж мы были бедные.
– Разве вы не слышите по ее речи?
– Пожалуй, теперь, когда вы сказали.
– Так вот, была у Мэри бабка, добрая христианка, только по ошибке не причисленная к лику святых.
Мне почудилась тень враждебности в моей любимой. Я продолжал:
– Но это не мешало ей верить во всяких там фей и духов, хотя официальная христианская теология их не признает.
– Это совсем другое дело.
– Не спорю, маленькая. Во всем можно найти различие. Но как я могу не верить в то, чего не знаю?
– Вы с ним поосторожнее, – сказала Мэри. – Он вам подстроит какую-нибудь словесную ловушку.
– Ну зачем же. Просто я ведь ничего не знаю о гаданьях и на чем они основаны. Как же я могу в это не верить? Я верю, что гадать можно, потому что я видел, как гадают.
– Но ты не веришь, что в гаданье может быть правда.
– Миллионы людей верят и даже платят за это деньги. Уж это одно вызывает интерес.
– Но ты не…
– Погоди! Я не не верю, а не знаю. Это не одно и тоже. Я не знаю, что чему предшествует – гаданье правде или правда гаданью.
– Я, кажется, понимаю, что он хочет сказать.
– В самом деле? – Мэри явно была недовольна.
– Гадалке чутье может подсказать то, что неизбежно должно случиться. Вы это хотели сказать?
– Так то гадалка. А карты откуда знают?
Я сказал:
– Карты сами не ложатся, их кто-то раскладывает.
Марджи не смотрела на меня, но я знал, что она чувствует растущее беспокойство Мэри и ждет указаний.
– А давайте проверим, – предложил я.
– Понимаете, смешно сказать, но эти силы словно бы обижаются, если их проверяют, и из проверки ничего не выходит. Но попробовать можно. А как?
– Вы совсем не пьете.
Они обе взяли свои бокалы, пригубили и поставили на стол. Я допил до дна и опять пошел за флягой.
– Итен, а не довольно тебе?
– Нет, маленькая. – Я наполнил свой бокал. – Что, если разложить карты втемную?
– А как же тогда читать по ним?
– Ну, тогда разложу я или Мэри, а вы прочтете.
– Считается, что карты отвечают только тому, кто их раскладывает, а впрочем, не знаю – попробуем.
Мари сказала:
– А по-моему, если уж вообще делать, надо делать все как полагается. – Вполне в духе Мэри. Она не любит перемен – мелких перемен. С крупными она справляется на удивление, – может раскричаться из-за порезанного пальца, но при виде перерезанного горла сохранит хладнокровие и деловитость. Меня кольнуло беспокойство: я ведь сказал Мэри, что у меня был с Марджи разговор насчет проверки, а тут выходило, будто мы только что надумали это.
– Мы ведь уже сегодня говорили, помните?
– Да, когда я приходила за кофе. У меня это целый день не шло из головы. Я и карты захватила.
Мэри склонна путать упорство со злостью и злость с проявлением силы, а силы она боится. Ее дядюшки – забулдыги и пьяницы – внушили ей этот страх, и, стыдно сказать, она никогда от него не избавится. Я почувствовал, что она испугалась.
– Не надо шутить с этим, – сказал я. – Сыграем лучше в казино. [[13]]
Марджи поняла мой маневр и воспользовалась им, должно быть, не в первый раз.
– Давайте сыграем.
– Судьба моя предсказана. Меня ждет богатство. Чего же еще надо?
– Вот видите, я вам говорила, что он не верит. Это его манера – обведет, заморочит, а сам в кусты. Он меня подчас просто до бешенства доводит.
– Я – тебя? Ни разу не замечал. Ты у меня всегда такая ласковая, милая женушка.
Бывает, вдруг словно почувствуешь токи, возникающие между людьми, встречные или противоположные. Не всегда, но бывает. Мэри не утруждает свой мозг упорядоченным мышлением, может быть, поэтому она более восприимчива. Атмосфера в комнате сделалась напряженной. Я подумал, что дружбе Мэри с Марджи пришел конец. Мэри теперь никогда не будет легко с нею.
– Мне правда хотелось бы просветиться насчет гаданья на картах, – сказал я. – Ведь я тут полный профан. Мне казалось всегда, что этим занимаются цыганки. Вы разве цыганка, Марджи? У меня не было ни одной знакомой цыганки.
Мэри сказала:
– Девичья фамилия у нее русская, она с Аляски.
Вот откуда эти широкие скулы.
Марджи сказала:
– У меня есть преступная тайна, которую я от вас скрыла, Мэри, – о том, как я попала на Аляску.
– Аляска раньше принадлежала русским, – сказал я. – Мы ее купили у России.
– Да, но известно ли вам, что это было место ссылки, как Сибирь, только для более опасных преступников?
– Для каких же?
– Самых опасных. Мою прабабку сослали туда по суду за колдовство.
– А что она делала?
– Наклик`ала бурю.
Я засмеялся.
– Так это у вас наследственная способность.
– Наклик`ать бурю?
– Нет, предсказывать судьбу – пожалуй, это одно и то же.
Мэри сказала:
– Вы шутите. Это неправда.
– Я, может быть, и шучу, Мэри, но это чистая правда. Колдовство считалось самым тяжким преступлением, хуже убийства. У меня сохранились прабабкины бумаги – только там, конечно, все по-русски.
– А вы знаете русский язык?
– Знала, но почти все забыла.
Я сказал:
– Может быть, и в наши дни колдовство – самое тяжкое преступление.
– Ну, неправа я была? – сказала Мэри. – То он в одну сторону вильнет, то в другую. И никогда не узнаешь, что у него на уме. Вчера – да нет, это уже сегодня – встал до зари и ушел из дому. Пройтись ему захотелось.
– Я негодяй, – сказал я. – Отъявленный закоренелый мерзавец.
– Мне все-таки хочется, чтобы Марджи погадала, но только ты, пожалуйста, не вмешивайся. А то за разговором мы упустим время, пока детей нет дома.
– Одну минутку, – сказал я. Я поднялся наверх, в спальню. Меч храмовника все еще лежал на постели, а коробка со шляпой стояла открытая на полу. Я прошел в ванную и спустил в унитазе, воду. У нас, когда спускаешь воду, по всему дому слышно, как она льется. Я намочил полотенце холодной водой и приложил ко лбу и к глазам. В голове у меня давило так, что глаза, казалось, вылезают из орбит. От холодной воды стало легче. Я присел на унитаз и уткнулся лицом в мокрую ткань, а когда она согрелась, намочил ее еще раз. Проходя опять через спальню, я выхватил из коробки шляпу храмовника и, надев ее на голову, спустился вниз.
– Фу, глупый, – сказала Мэри. Она улыбнулась и повеселела. Болезненная напряженность исчезла.
– Можно ли отбелить страусовое перо? – спросил я. – Оно стало совсем желтое.
– Наверно, можно. Надо спросить мистера Шульца.
– Зайду к нему в понедельник.
– Мне хочется, чтобы Марджи погадала, – сказала Мэри. – Мне очень-очень хочется.
Я водрузил шляпу на столбик лестничных перил, и он сделался очень похож на подвыпившего адмирала – если такое явление возможно.
– Достань ломберный столик, Ит. Нужно много места.
Я принес столик из чулана, раскрыл его и укрепил ножки.
– Марджи не любит сидеть в кресле.
Я пододвинул стул:
– А нам что делать?
– Сосредоточиться, – сказала Марджи.
– На чем?
– По возможности ни на чем. Карты у меня в сумке, вон там, на диване.
Я всегда представлял себе гадальные карты засаленными, пухлыми и мятыми, но эти были чистенькие и блестели, словно пластмассовые. Они были длинней и уже игральных карт, и в колоде их было гораздо больше, чем пятьдесят две. Марджи сидела за столом очень прямая и разбирала колоду – ярко раскрашенные фигуры со сложной иерархией мастей. Названия были все французские: l'empereur, l'ermite, le chariot, la justice, le mat, le diable [[14]]; земля, солнце, луна, звезды, а мастей тоже четыре: мечи, чаши, дубинки и деньги – я так думаю, что deniero должно означать деньги, хотя рисунок напоминал геральдическую розу, – и в каждой масти свои король, королева и валет. Потом еще какие-то странные, жутковатые карты – башня, расколотая молнией, колесо фортуны, виселица с человеком, подвешенным за ноги, – lе реndu, и смерть – la mort, скелет с косой.
– Довольно мрачные картинки, – сказал я. – Они и обозначают то, что на них изображено?
– Смотря по тому, как лягут. Если карта легла вверх ногами – значение будет обратное.
– А вообще значение может меняться?
– Может. Это уже вопрос толкования.
За картами Марджи сразу сделалась официально сдержанной. Под ярким светом ее руки выдавали то, что я уже однажды заметил: что она старше, чем кажется.
– Где вы научились этому? – спросил я.
– Девочкой я часто смотрела, как гадает бабушка, а потом стала брать с собой карты, когда шла в гости, – вероятно, как способ привлечь внимание.
– А вы сами верите?
– Не знаю. Иногда происходят странные вещи. Не знаю.
– Может быть, все дело в том, что карты заставляют сосредоточиться – психическая тренировка своего рода?
– Мне иногда самой так кажется. Бывает, я даю карте значение, которое ей вообще не свойственно, и в этих случаях почти никогда не ошибаюсь. – Ее руки двигались, точно живые существа, тасуя и снимая, тасуя и снимая, и наконец пододвинули ко мне колоду, чтобы я снял.
– На кого будем гадать?
– На Итена! – вскричала Мэри. – Посмотрим, сойдется ли со вчерашним.
Марджи взглянула на меня.
– Светлые волосы, – сказала она, – голубые глаза. Вам еще нет сорока?
– Сорок.
– Король дубинок. – Она достала карту из колоды. – Вот это вы. – Король в мантии и в короне, с увесистым красно-синим скипетром и внизу надпись: Roi de Baton. Она положила карту на стол лицом кверху и снова перетасовала колоду. Потом стала быстро раскладывать остальные карты, приговаривая нараспев. Одна карта легла над моим королем. – Это вам для покрова. – Вторая поперек первой. – Это вам для креста. – Третья – сверху. – Это вам для венца. – Четвертая – снизу. – Это вам для опоры. Это – что было, это – что будет. – Карты ложились одна за другой, образуя на столе большой крест. Наконец она быстро выложила четыре карты в ряд слева от креста, говоря: «Для вас, для дома, что ожидается, как сбудется». – Последняя карта оказалась человек, повешенный за ноги, но я, сидя по другую сторону стола, видел его в нормальном положения.
– Неплохо сбудется.
– Это может означать спасение, – сказала она, кончиком указательного пальца обводя нижнюю губу.
Мэри спросила:
– А про деньги тут есть?
– Да, есть, – сказала она рассеянно. И вдруг смешала все карты, тщательно перетасовала их и снова принялась раскладывать, бормоча свои заклинания. Казалось, она не всматривается в каждую отдельную карту, но воспринимает всю картину в целом, и взгляд у нее был задумчивый и туманный.
Отличный номер, думал я, гвоздь программы для вечера в дамском клубе, да и где угодно. Так, верно, выглядела пифия – холодная, непроницаемая, загадочная. Сумей долго продержать людей в напряженном, тревожном, захватывающем дух ожидании, и они поверят чему угодно – важны не действия, важна техника, расчет времени. Эта женщина зря растрачивает талант на коммивояжеров. Но что ей нужно от нас, от меня? Вдруг она снова смешала все карты, собрала их в колоду и вложила в красный футляр, на котором значилось: «I.Muller et Cie, Fabrigue de Cartes». [[15]]
– Не могу, – сказала она. – Бывает иногда.
Мэри спросила, едва дыша:
– Вы что-то увидели в картах, о чем не хотите говорить?
– Да нет, я скажу, пожалуйста! Однажды, совсем еще девочкой, я увидела, как змея меняет кожу, гремучая змея Скалистых гор. И вот сейчас, когда я смотрела в карты, они вдруг куда-то исчезли и вместо них я увидела ту самую змею, частью в старой коже, пыльной и стертой, частью в новой и блестящей. Вот и понимайте, как хотите.
Я сказал:
– Это похоже на транс. С вами такое уже бывало?
– Да. Три раза.
– И так же непонятно к чему?
– Мне нeпoнятнo.
– И всегда змея?
– О нет! Другие вещи, но такие же нелепые.
Мэри сказала с увлечением:
– Может быть, это означает ту самую перемену в судьбе Итена?
– Разве Итен – змея?
– А! Понимаю, понимаю, – сказал я.
– У меня даже мурашки по телу пошли, – сказала Марджи. – Когда-то мне не были противны змеи, но с годами я их возненавидела. Меня в дрожь бросает. от одной мысли о змее. И вообще мне пора домой.
– Итен вас проводит.
– Пусть и не думает.
– Отчего же, я с удовольствием.
Марджи улыбнулась, глядя на Мэри.
– Держите его при себе, да покрепче, – сказала она. – Не знаете вы, каково жить одной.
– Что за вздор, – сказала Мэри. – Вам достаточно пальцем шевельнуть, и у вас будет муж.
– Раньше я так и делала. Да толку мало. Кого так легко заполучить, тот немного стоит. Держите, держите своего. А то как бы его не увели. – Она уже успела надеть пальто – она не из тех, что прощаются по часу. – Чудесный был обед. Буду ждать, когда вы меня еще позовете. Не сердитесь за гаданье, Итен,
– Увидимся завтра в церкви?
– Нет. Я еду в Монток до понедельника.
– В такую сырость и холод?
– Я люблю утренний морской воздух. Спокойной ночи. – Она исчезла прежде, чем я успел распахнуть перед нею дверь, точно спасалась от погони.
Мэри сказала:
– Я даже не знала, что она собирается за город.
Не мог же я ответить: «Она и сама этого не знала».
– Итен, что ты думаешь о ее гаданье?
– Так ведь она ничего не нагадала.
– Нет, ты забыл, она сказала про деньги. Но я не об этом. Тебе не кажется, она прочла в картах что-то, чего не захотела говорить? Что-то, что ее испугало.
– Просто эта змея, должно быть, запала ей в память.
– А ты не думаешь, что тут есть… какой-то другой смысл?
– Коврижка медовая, это ты у нас специалист по гаданьям. Откуда мне знать.
– Во всяком случае, я рада, что ты так дружелюбен с ней. Мне казалось, ты ее не выносишь.
– Я хитрый, – сказал я. – Умею скрывать свои чувства.
– Только не от меня. Они, наверно, останутся на второй сеанс.
– Кто останется?
– Дети. Они всегда смотрят два сеанса. Как это ты ловко придумал с посудой.
– Я коварный, – сказал я. – И в свое время я намерен посягнуть на твою честь.
Глава VI
Мне часто приходилось откладывать решение какого-нибудь вопроса на будущее. Потом, выкроив в один прекрасный день время для раздумий, я вдруг обнаруживал, что у меня уже все продумано, выход найден и решение вынесено. Так, вероятно, бывает со всеми, просто мне не дано это знать. Будто в темных, необитаемых пещерах сознания сошлись на совет какие-то безликие судьи и приговор готов. Эта бессонная, тайная область всегда представляется мне как черные, непроницаемые стоячие воды – глубокий омут, откуда редко что всплывает на поверхность. А может быть, это огромная библиотека, где сберегается все, что когда-либо произошло с живой материей с того первого мига, когда она начала жить.
Некоторые люди, по-моему, имеют более свободный доступ в этот тайник – например, поэты. Однажды, когда мне пришлось работать разносчиком газет, а будильника у меня не было, я выработал систему подачи сигнала и получения на него ответа. Ложась вечером в постель, я представлял себе, будто стою у края черной воды. В руке у меня белый камень, совершенно круглый белый камень. Я пишу на нем угольно-черными буквами «4 часа», потом бросаю его в воду и слежу, как он крутится, крутится, уходя вниз, и наконец исчезает. Это действовало безотказно. Я просыпался ровно в четыре часа. В дальнейшем я заставлял себя просыпаться и без десяти минут четыре и четверть пятого. И ни разу не проспал.
А иногда бывает и так, что нечто странное, нечто мерзкое высовывается над гладью этих вод, будто морская змея или какое-то чудище, возникающее из бездонных глубин.
Прошел только год, с тех пор как Деннис, брат Мэри, умер у нас в доме, умер в ужасных муках от базедовой болезни. Общая интоксикация разогнала микробы страха по всему его организму, и он потерял всякую власть над собой, метался, буйствовал. На этой по-ирландски добродушной лошадиной физиономии проступило что-то звериное. Я помогал держать его, успокаивал, старался рассеять предсмертный бред, и так продолжалось неделю, до тех пор пока у него не начался отек легких. Я не хотел, чтобы Мэри видела, как он умирает. Она никогда не видела умирающих, а я знал, что такая смерть может убить в ней светлую память о хорошем, добром человеке, который был ее братом. И вот однажды, когда я дежурил у его постели, из глубин тех черных вод выплыло чудовище. Я возненавидел Денниса. Мне хотелось убить его, перегрызть ему горло. У меня сводило челюсти и, кажется, даже губы вздрагивали, обнажая клыки, как у волка, рвущего добычу.
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 19; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!