Историческая психология 32 страница
<Достаточно задуматься об этимологии слова <символ>, чтобы понять, какое большое место занимало мышление символами не только в теологии, в литературе и в искусстве средневекового Запада, но и во всем его ментальном оснащении. У греков слово <цимболон> означало знак благодарности, представлявший собой две половинки предмета, разделенного между двумя людьми. Итак, символ - это знак договора. Он был намеком на утраченное единство; он напоминал и взывал к высшей и скрытой реальности....Символизм был универсален, мыслить означало вечно открывать скрытые значения, непрерывно <священнодействовать>. Ибо скрытый мир был священен, а мышление символами было лишь разработкой и прояснением учеными людьми мышления магическими образами, присущего непросвещенным> [Ле Гофф, 1992, с. 308].
Слова французского медиевиста указывают на основные признаки этого мышления. Оно закрепляет и разрабатывает в культурных репрезентатах-символах образное содержание опыта под эгидой религиозной задачи: открыть в земных вещах их высший, духовный смысл. Символ, в отличие от знака, нельзя свести к однозначной грамматической связи, его означаемое - смыслообраз - играет массой граней. Общество выстраивает все новые символические порядки, которые бессильны охватить то, что сверх-разумно, но сдерживают излишества религиозной фантазии. <Избыточность образных представлений, в которых отцветающей мыслью Средневековья было растворено уже почти все, стала бы, вероятнее всего, какой-то дикой фантасмагорией, если бы каждое изображение, каждый образ не находил своего места в обширной, всеохватывающей системе символического мышления> [Хейзинга, 1988, с. 221].
|
|
|
Психологическая история эпох и психических процессов
Средневековый ум стремится дать идеям пластическое воплощение, и он переполнен фигурами и формами для оформления материала. Это значит, что логика не очищена от чувственности и в своей основе антропоморфна. Отсюда своеобразный геральдический стиль средневековья, его увлечение эмблемами, лозунгами, а также большой казуизм.
Французский придворный и поэт XIV в. Филипп де Мезьер дотошно составляет устав и покрой одежды для рыцарского ордена, который он мечтал основать. Так же дотошно завещал он, как следует унизить после смерти его тело: в последний час пусть наденут ему на шею железную цепь, затем, обнаженного, за ноги втащат на хоры, затем на доске сволокут до могилы, куда и сбросят, <как падаль>. <...Этот человек, весь ушедший в протокол и церемониалы, этот прожектер, вникавший во все детали, неоднократно составлял завещания> [Хейзинга, 1988, с. 198]. Правда, его буквоедство - буквоедство не голой буквы, а пышного образа, геральдического знака.
|
|
|
Символическое мышление средневековья, оснащенное схоластической ученостью, юридическим казуизмом, церемониальными формулами, занимается обустройством этого sub specie aetemitatis (с точки зрения вечности). Его главная задача - аксиологизировать сущее, изыскивать смысл каждого явления и находить ему место в пирамидо-образном строе бытия. Существует вертикальная шкала достоинств. Ее верхний конец - на небе, у Бога, нижний - под землей, в аду. Земной мир, находясь посредине, колеблется вверх и вниз. Предметы, отмеченные благодатью, теряют грубую фактуру материи. Плотная чувственность разрежается и переходит в полутелесность, которой отмечены высокое голубое небо и свет солнца. Благостные лица, бесплотные фигуры, золото и лазурь икон - символы того мира, но одновременно и предельные обобщения чувственности на самом краю ощущения. По мере фактурно-морфологического обеднения предмета ее аксиологический знак усиливается.
Развитие психики в истории
В метафизике и теологии исключительное значение имеет свет. Свет - это и благо, и посредник между землей и небом, и материя, лишенная предметных очертаний. В этой сверхтонкой и всеобщей материи чувственность переходит из предмета в обобщение, становясь смыслообра-зом. Свету предается содержание верхнего полюса аксио-логической координаты, так же как тьме - нижнего.
|
|
|
Для чувственного материала открыты два пути смыслового обобщения: ангелизация (путь вверх) и кадавриза-ция (путь вниз). Зрелище мертвенного иссыхания плоти столь же привычно средневековью, как и ее световая эманация на иконах. Телесная красота заключается всего-навсего в коже, - рассуждает христианский монах. Будь мы способны видеть насквозь, нас бы стошнило от одного взгляда на самую красивую женщину. <Привлекательность ее составляется из слизи и крови, из влаги и желчи. Попробуйте только помыслить о том, что находится у нее в глубине ноздрей, в гортани и чреве: одни нечистоты. И как не станем мы касаться руками слизи и экскрементов, то неужели может возникнуть у нас желание заключить в объятия сие вместилище нечистот и отбросов?> [Хейзин-га, 1988, с. 152-153]
Некрофильски-рентгеновский взгляд средневекового аскета не просто разрушает пластический образ жизни, он переводит ее в <нижнюю аксиологию>, на положение отрицательной сущности человека. Религиозный символизм выдыхается, когда ему нечего сказать кроме того, что плоть греховна, а дух благоухает. Тогда и наступает атрофия образного мышления. Культура переполнена мрачно-назидательными картинками и примерами, каждое моральное понятие продублировано образом и скреплено с ним аллегорией, символические сюжеты разрабатываются чрезвычайно скрупулезно и детально, но найти за ними свежую идею невозможно.
|
|
|
В поток этического переопределения всех частей мира и человека в начале христианской эры попал, естественно, и ум. Способность человека планировать поступки,
Психологическая история эпох и психических процессов
делать выбор и принимать решения по аксиологическому счету оказывалась наиболее греховной частью человеческого существования (более греховной была разве что воля). Наиболее человеческое оказывалось и наиболее греховным. В IV в. епископ Аполлинарий употребил следующие формулы: <Где полный человек, там и грех>, <Если бы Господь принял все [естество человека], то, без сомнения, имел и человеческие помыслы, в человеческих же помыслах невозможно не быть греху>. Теологи первых веков разделяли микрокосм на отрицательную и положительную аксиологизированную части. Разграничительной чертой для них было соотношение человеческого и божественного в Иисусе Христе. Аполлинарий считал, что в Иисусе Христе человеческий ум был заменен божественным умом (словом). Тем самым человеческая способность решения проблем была вынесена в отрицательную аксиологию и симметрично намечена положительная аксиология божественного ума.
Для ортодоксии такое разделение оказалось слишком прямолинейным, поэтому сотериологический принцип был распространен и на волю, и на ум. <Подобно тому, как наше тело управляется, украшается и приводится в порядок разумной и мыслящей душой, так и в Господе Христе весь человеческий состав Его, управляемый всегда во всем божестве самого слова, приводился в движение Богом> [Максим Исповедник, 1990, с. 33].
Функция символического мышления состоит в соединении образа и его вербально-пластического выражения для познания мира и человека. Когда культурные образы семиотизированы и сведены в общепринятый образно-понятийный словарь, такому мышлению больше нечего сказать, и оно вытесняется аллегорией. Иначе говоря, религиозное мироощущение отрывается от верующего и застывает в артефактах. Обновление символизма достигается с помощью религиозных и художественно-эстетических движений. Мысль же, избавившись от образного остатка, становится чисто понятийной.
Развитие психики в истории
ОПЕРАЦИОНАЛЬНОЕ МЫШЛЕНИЕ. СЛОВО ИЛИ МЫСЛЬ? Более чем за две тысячи лет <традиционного рационализма> аристотелевская логика мало изменилась. Она и сейчас к услугам здравого смысла, привыкшего к устойчивому порядку вещей и социальной иерархии. Новое время добавляет к дедукции индукцию (обобщение эмпирических фактов), вводит несиллогистические исчисления предикатов и отделяет логические операции от живого языка (математическая логика). Новый рационализм, индустриальный и количественный, широко внедряется в психику европейца начиная с французского Просвещения.
Логическое мышление современного человека состоит в умении пользоваться операциями и законами логики. Это умение приобретается в старшем школьном возрасте вместе с <децентрацией> - освобождением рассуждения от власти образа. Логический вывод делается безотносительно к действительным вещам и ситуациям, только как результат формальных операций с абстракциями. Прошедший школьное обучение человек решит задачу независимо от того, сталкивался ли он с тем, о чем в ней говорится, или нет. Он отличается от необученного, который опирается на свой житейский опыт и предпочитает не судить о том, <чего не знает>.
В операциональном мышлении происходит отдел(кие формы от содержания. Формальный интеллект действует как машина для операций, описанных в учебниках логики. Он приближается к информационному порядку, как мышление мифа, обнаруженное К. Леви-Стросом. Однако операциональность современного ума - не латентная, вычлененная исследователем текстуальная структура, но усвоенные индивидуальным человеком приемы мышления. Миф мыслит <посредством человека> (и очень многих людей), а современный человек пользуется логикой в своих целях.
Теорию логического интеллекта, невербального по происхождению, разработал Ж. Пиаже (см. выше). Цель интеллекта - <тотальное равновесие>. Правда, это не го-477
Психологическая история эпох и психических процессов
товая природная форма, а результат умственного развития человека. Зрелое мышление преобразуется в логику, так как логика описывает порядок и равновесие вещей, а интеллект направлен на идеи и вещи. Мыслительные операции имеют структуру математических группировок.
Интеллектуальное равновесие между индивидом и мирозданием более глобальное, чем биологическое. <Ведь органическая адаптация в действительности обеспечивает лишь мгновенное, реализующееся в данном месте, а потому и весьма ограниченное равновесие между живущим в данное время существом и современной ему средой. А уже простейшие когнитивные функции, такие, как восприятие, навык и память, продолжают это равновесие как в пространстве (восприятие удаленных объектов), так и во времени (предвосхищение будущего, восстановление в памяти прошлого). Но лишь один интеллект, способный на все отклонения и все возвраты в действии и мышлении, лишь он один тяготеет к тотальному равновесию, стремясь к тому, чтобы ассимилировать всю совокупность действительности и чтобы аккомодировать к ней действие, которое он освобождает от рабского подчинения изначальным <здесь> и <теперь> [Пиаже, 1981, с. 50].
Интеллект, как представляет его Пиаже, разрывает слитность человека со <здесь> и <теперь>, выводя в раздельность культурных <там> и <тогда>. Это разделение представляется общим атрибутом психики, но только логический интеллект на своей завершающей, операциональной стадии освобождает человека от всякого воздействия <тут>. Условием полной эмансипации от чувственности является сформированность такой ноосферной среды, где мысль-артефакт проделывает свои формальные операции и без участия живого человека.
Пиаже возражают прежде всего те, кто видит в человеческом интеллекте способ соединения мысли со словами. К таким принадлежал Л.С. Выготский.
Выготский завещал исторической науке о психике на последних страницах своего главного труда <Мышление и
Развитие психики в истории
речь> такие слова: <Эти учения (предшественников Выготского. - В. III.) обнаруживают одну общую точку, присущую почти всем теориям мышления и речи: глубочайший и принципиальный антиисторизм. Все они колеблются между полюсами чистого натурализма и чистого спиритуализма. Все они одинаково рассматривают мышление и речь вне истории мышления и речи.
Между тем только историческая психология, только историческая теория внутренней речи способна привести нас к правильному пониманию этой сложнейшей и грандиознейшей проблемы> [Выготский, 1982, с. 360].
Под грандиознейшей проблемой подразумевается связь мышления и речи, в конечном счете природа сознания. Разумеется, к исторической психологии Выготский причислял прежде всего генетическое исследование детской психики, но и большую историю он тоже не забывал. Более чем 60 лет, прошедших после написания <Мышления и речи>, дают возможность оценить глубину идеи и реальность ее исполнения.
Л. С. Выготский создал учение о вербальном мышлении, но размышления на последних страницах <Мышле-ни л речи> показывают, что стоящее на втором месте в названии было для Выготского первым по значению. Слово у Выготского разворачивается в диалектике, как понятие у Гегеля". <Если язык так же древен, как сознание, и есть практическое, существующее для других людей, а следовательно, и для меня самого, сознание, то очевидно, что не одна мысль, а все сознание в целом связано в своем развитии с развитием слова. Действительные исследования на каждом шагу показывают, что слово играет центральную роль в сознании в целом, а не в его отдельных функциях. Слово и есть в сознании то, что, по выражению Фейербаха, абсолютно невозможно для одного человека и возможно для двоих. Оно есть самое прямое выражение исторической природы человеческого сознания.
Сознание отображает себя в слове, как солнце в малой капле воды. Слово относится к сознанию как малый мир к
Психологическая история эпох и психических процессов
большому, как живая клетка к организму, как атом к космосу. Осмысленное слово есть микрокосм человеческого сознания> [Выготский, 1982, с. 361].
Такой оды мышление само по себе у Выготского не удостаивается. Мышление очень важно, оно обобщает знание и координирует работу всех сторон интеллекта. Но мышление зависимо от более глубоких сфер психики: аффектов и потребностей (к их исследованию Выготский приступить не успел). Первый член пары <мышление-речь> указывает на то, что совершается в слове и обычно до конца не может выразиться в нем. <Мысль всегда представляет собой нечто целое, большее по протяжению и объему, чем отдельное слово> (Выготский, 1982, с. 356]. Второй - на социальную данность свершающегося. Строго говоря, мышление и речь у человека не разделены глухой стеной, а составляют подвижное двуединство.
О невербальном мышлении у человека говорить нельзя. Мысль внешне опосредована знаками, а внутренне - значениями. <Значение опосредует,мысль на ее пути к словесному выражению, т. е. путь от мысли к слову есть непрямой, внутренне опосредованный путь> [Выготский, 1982, с. 356-357]. Исторический оптимизм советского ученого не позволяет ему усомниться в том, что внутренний, подлежащий опосредованию план речемысли может не быть опосредован и познан, хотя и признается фантастическая сложность переходов между завязывающейся мыслью и ее социальным речевым исполнением.
Как возразить такому оптимизму? Отводя самое высокое место в своем познании мышлению, человек надеется, что внутренний строй его души соответствует порядку мира. Язык дает социальную гарантию такого воплощения. Но мысль также сопротивляется своему быстрому оформлению, указывая на разнородность сил, из которых составлено человеческое существо.
Послесловие
Чего нет в этой книге?
Книга закончена, но предмет ее далек от завершения. Читатель легко заметит, о чем не успел сказать автор, во-первых, книга теоретическая, и в ней отсутствуют сведения о приемах, которыми исторические психологи получают свои данные (хотя главный прием, который я постоянно имел в виду - интерпретацию источников - <предъявить> наподобие психологической методики невозможно).
Во-вторых, перечень психических процессов в главе <Развитие психики в истории> обрывается на мышлении. Читатель вправе спросить: а где же воображение, чувства, воля, потребности - разве они не изменяются во времени? Можно бы указать на то, что нельзя объять необъятное или что автор кое о чем уже где-то писал. Но так не объяснишь отсутствие разделов по личности, а также общению, малым и большим группам, социальной перцепции и вообще всей социально-психологической тематике. Причина в том, что книга - о культурно-исторической психологии, а есть еще и социально-историческая. Хотя явное разделение отсутствует, читатель обнаружит его по тому, о чем предпочитает писать автор: о ментальности общественных групп и взаимодействии или о ментальности знаково-символических систем. Я предпочел писать о последнем, так как считаю, что исторические реальности даны нам в своем культурном выражении.
Непрямой, т.е. развернутый во времени характер психолого-исторических свидетельств вынуждает отражать их в понятиях, которых нет у психологической науки. Поэтому мне и самому приходилось изобретать термины, удач-ность которых может оценить читатель, достаточно терпе-16 В. А. Шкуратов 481
Послесловие
ливый для того, чтобы прочесть разделы, набранные мелким шрифтом.
Наконец, самый большой пробел книги для автора - отсутствие главы <Историческая психология России>. Участие психологии в изучении психологического склада российской истории до сих пор минимально. Психология обслуживает текущие нужды образования, экономики, здравоохранения, государственного управления, политики и включается в публицистические дискуссии о судьбе страны, но не рискует подступиться к массовым свидетельствам - к архиву. Пока волна широких историософс-ких умозрений относительно национального характера и личности россиянина еще не сменилась более аналитической фазой, но на горизонте уже - история ментально-стей на отечественном материале, психоанализ нашего прошлого и другие инновации постсоветского человековедения. Усвоение достижений исторической психологии - западной науки, в которой успешно участвовала и отечественная мысль, - один из шагов в обновлении гуманитарных занятий и гуманитарного образования в стране.
Примечания
1 Здесь и теперь (лат.).
2 Точнее было бы назвать это время длящимся или длительностью.
3 Оставьте в покое; пусть действует сам (франц.).
4 Конец века (франц.).
5 Психология вечная, по аналогии с philosophia perennis =
философия вечная (лат.).
6 Последний пример такого наведения мостов между эзотерическими учениями и наукой о психике - транс-персональная психология [см. Налимов, 19901.
7 <История в Риме была своего рода естественным продолжением красноречия: находясь у государственных дел,
римский сенатор обосновывал свои политические мероприятия в речах; уйдя на покой, он оправдывал свою былую деятельность, сочиняя историю; так Катон вставлял
в свои <Начала> в огромном количестве отрывки подлинных речей, когда-то произнесенных им в сенате. Источни-\ ками для римских историков служили, во-первых, греческие анналы государственного архива и, во-вторых, греческие сказания из родовых преданий; от первого из этих
источников ранняя римская история унаследовала обычай
сухой рубрикации событий по годам, от второго - поэтическую окраску языка, заметную и у позднейших истори-' ографов.
\...Около 130-120 гг. древние греческие анналы были из-^ даны в подлинном виде, и отпала надобность всякий раз
пересказывать их заново с самого начала; Семпроний Азел-1 лион и Целий Антипатр ограничивают свои темы замк-^ нутыми периодами сравнительно недавнего времени, ^ причем первый усиливает в своем изложении элемент 1 политический, второй - элемент поэтический: история-1 летопись начинает разлагаться на историю-памфлет и историю-роман> [Гаспаров, 1983, с. 436].
8 От лат. providentia - провидение. Сторонники доктрин
надчеловеческой и сверхприродной причины истории.
1б< 483
Примечания
9 Французский ученый М. Фуко утверждает, что толчок к развитию исследовательских навыков в средневековой Европе был дан появлением в XIII в. церковного суда инквизиции. Это парадоксальное мнение основано не только на этимологии слова <inquisitio>, которое по-латыни означает исследование (см. <inquisitor renim naturae> - исследователь мира природы), но и на том, что установление причины и следствий на допросе, пришедшее на смену архаической процедуре <божьего суда>, было долгое время чуть ли не главной сферой практической и специальной аналитики [см. Foucault, 1975]. Эта тема подхвачена У. Эко в романе <Имя розы>, где герой, ведущий частное расследование загадочных происшествий в средневековом монастыре, - бывший инквизитор.
10 Семь свободных искусств (грамматика, диалектика, риторика, арифметика, геометрия, музыка, астрономия) - предметы общеобразовательного цикла одноименного факультета средневекового университета. Специализацию давали <старшие> факультеты: медицинский, юридический, теологический.
11 <Историк и поэт различаются не тем, что один пишет стихами, а другой прозою... Нет, различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой о том, что могло бы быть. Поэтому поэзия философичнее и серьезнее истории, ибо поэзия больше говорит об общем, история - о единичном. Общее есть то, что по необходимости или вероятности такому-то [характеру] подобает говорить или делать то-то; это и стремится [показать] поэзия; давая [героям вымышленные] имена. А единичное - это, например, что сделал или претерпел Алкивиад> [Аристотель, 1983, с. 655].
/2 <Драматическая поэзия - это как бы наглядная история; она изображает события так, как будто они происходят непосредственно перед нашими глазами, история же показывает их как уже совершившиеся... Так как деяния и события, составляющие предмет реальной истории, не обладают таким величием, которое было бы способно удовлетворить и человеческую душу, возникает поэзия, творящая события более героические, так как истинная история излагает ход события, совсем не заботясь о том, чтобы он демонстрировал торжество добродетели и наказания
Примечания
порока, то поэзия исправляет его, приводя действия к такому финалу, в котором торжествовал закон возмездия, воздавая каждому по заслугам. Наконец, истинная история, рассказывая о многих, весьма похожих друг на друга событиях, в конце концов становится скучной и неинтересной, поэзия же привлекает к себе внимание рассказом о событиях неожиданных, разнообразных, о внезапных переменах, превратностях судьбы и т. д. Таким образом, поэзия не только доставляет художественное наслаждение, но и способствует возвышению духа и улучшению нравов> [Бэкон, 1971, с. 185].
13 <Ранке принадлежит метафизическое высказывание, весьма сближающее его с Фихте и Гегелем, в котором он утверждает: <ясное, полное, пережитое постижение - это ставшее прозрачным и видящее себя насквозь сосредоточие бытия>... Чистая самоотдача созерцанию вещей, этическая установка того, кто ищет легенду мировой истории, на самом деле может быть названа поэтической, поскольку для историка Бог присутствует во всем не в виде понятия, а в виде <внешнего представления>. Действительно, самопонимание Ранке нельзя описать лучше, чем с помощью этих понятий Гегеля. Историк, как его понимает Ранке, принадлежит к тому образованию абсолютного духа, которое Гегель описал как <художественную религию> [Гадамер, 1988, с. 260-261].
14 Холизм (от греч. holos - целый, весь) - философская доктрина единства, снимающего различия объективного и субъективного, чувственного и логического, изменчивого и устойчивого.
/5 Экзегеза - углубленное толкование сложных текстов. Возникла в античности, была распространена на Библию.
16 С точки зрения (лат.).
17 S-R - стимул-реакция - ключевая схема в бихевиори-стских теориях научения.
18 Термин <историческая психология>, часто употреблявшийся И. Мейерсоном и Ж.П. Вернаном, иногда понимается как синоним их направления.
19 В статье Ж.Ф. Лиотара <Порог истории> наработки исторической психологии по древнегреческому полису комбинируются с теорией зеркального <Я> психоаналитика
Примечания
Ж. Лакана, чтобы показать бессознательные корни историзма. К 6 месяцам ребенок начинает обращать внимание на свое отражение в зеркале и разделяет себя на видимый образ и представление - воображение о нем. Для древних греков подобием зеркала, в котором видела себя личность, был полис, политическое <Мы>. Впечатление пустой отражающей поверхности не будет никогда забыто. <Начиная с этого, история может начаться: <Мы> никогда не перестанет заполнять свою пустоту, утверждаться и познаваться в испытаниях внутреннего мира (Innerwelt) борьбой за центр, за власть и в испытаниях внешнего мира (Innwelt) борьбой за подтверждение субъективности... Но надо понять, начиная с этого разделения, почему историзм, как всем известно, сам поставлен под угрозу своим созданием и неспособен возвратиться к неотступной доистории...> [Lyotard, 1987, р. 349]. Марксистский историзм дуалистачен, поскольку социален; он везде видит полярные противоположности, поскольку зеркало социально-сти делит человеческое единство на архаику и современность.
20 07Aam.foetus-плод.
21 Матезис - познание (греч.).
22 Первичность рода и вторичность семьи были аксиомой советского обществоведения, идущей от работы Ф. Энгельса <Происхождение семьи, частной собственности и государства>. Однако давление конкретного материала и разнообразных теоретических интерпретаций уже и раньше вынуждало наших ученых признавать, что соотношение главных институтов первобытности - рода, семьи и общины - сложнее, чем допускала универсальная схема истмата.
23 Культуролог М. Элиаде иронически сравнивает европейского этнографа с неким африканским исследователем, который, проведя пару месяцев во французском городке и ничего не зная об истории страны, написал бы книгу о религии французских аборигенов. Ирония здесь не вполне уместна, т. к. жанр дорожных впечатлений (в том числе научных) занимает прочное место в любой культуре.
24 Scriptum (лат.) - письмо, текст; scriptura (лат.) - писание, надпись.
Примечания
25 Басилевсом у Гомера и позже в Греции назывался царь. В крито-микенских текстах басилевсу соответствует название <ванака> или <анакс>.
26 Вот как, например, приглашаются на зрелище мужья в
комедии Аристофана <Лягушки>: Зевсовы дочери, чистые девы, Музы, вы цените умные и утонченные мысли, - Их созидают поэты, когда, обличая друг друга, В споре сойдутся они, ударом удар отражая. Музы, придите, чтоб видеть могли вы Силу двух уст и могущество слов... [Аристофан, 1954, т. 1, строфы 875-880]
27 <...Особенно увлекали все слои общества музыка, песня, танец. Церковное пение, замысловатые танцы в замках, народные пляски крестьян. Все средневековое общество забавлялось самим собою. Монахи и клирики совершенствовались в вокализах григорианских хоралов, сеньоры - в модуляциях мирских песнопений; крестьяне - в звукоподражаниях шаривари. Определение этой средневековой радости дал Блаженный Августин. Он называл ее ликованием, <бессловесным криком радости>. И вот, поднявшись над бедствиями, жестокостями, угрозами, средневековые люди обретали забвение, чувство уверенности и внутренней свободы в музыке, которая пронизывала их жизнь> [Ле Гофф, 1992, с. 337].
28 <Социология XIX в., бесспорно, отражает время само-рефлексии людей, время, когда социальное как таковое более конкретизировано в разных формах проявления: то как элементарное отношение между индивидами, то как глобальная сущность. Эта социология также выражает не совсем новый, но оригинальный по своему радикализму замысел собственно научного познания по образцу наук о природе и с той же целью: научное познание должно обеспечить людям господство над обществом или их историей, так же как физика и химия обеспечивают им господство над силами природы> [Арон, 1993, с. 25]
29 Септениум - семь дисциплин первого образовательного цикла средневекового университета.
30 Психологически развернул эскизные зарисовки М. Вебера в портреты <рыцарей первоначального накопления>
Примечания
Э. Фромм, соединивший учение об идеальных типах М. Вебера, принцип социальной детерминированности сознания К. Маркса и элементы психоанализа 3. Фрейда. Эксплуататорский характер (ориентация) не только социальное, но и психологическое явление. Он закладывается в детстве там, где семейные отношения отмечены садизмом. Ребенок, а затем взрослый человек привыкает добывать блага жизни силой. Эксплуататор крадет или отбирает у других деньги, вещи, идеи, он привязан только к тем, кого может ограбить, он агрессивен, самодоволен, безрассуден, высокомерен, активен и решителен. <Эксплуататорский характер с его девизом <Я беру то, что мне нужно> заставляет нас вспомнить о предках капиталиста - пиратах и феодалах, а затем о финансовых магнатах - грабителях девятнадцатого века, эксплуатировавших природные ресурсы континента. <Парии и авантюристы>, по терминологии Макса Вебера, капиталисты, скитающиеся по земле в поисках наживы, были людьми такого сорта, чьей целью было купить подешевле, а продать подороже, кто безоглядно добивался власти и богатства> [Фромм, 1992, с. 82]. Бок о бок с эксплуататором существовал стяжатель (накопитель), не столь активный и жестокий, как эксплуататор. Его психологическая сущность и социальная функция состояли в том, чтобы накапливать и оберегать свою собственность, свое <Я>, устои семьи и того мира, в котором он живет. Стяжатель получал свои качества из-за от-страненности родителей от детей. Ребенок был озабочен припрятыванием того, что ему перепадало. Став взрослым, он продолжает припрятывать и копить. У него есть положительные и отрицательные черты. Положительные: практичность, экономность, осторожность, терпеливость, внимательность, аккуратность, методичность. Отрицательные: жадность, подозрительность, холодность, инертность, педантичность.
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 17; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!