Историческая психология 10 страница
Наконец, при помогающем стиле (конец XX в.) ребенка уже не <лепят> и не <формируют>, потому что превыше всего ценят его индивидуальность. Задача взрослого - обеспечить благоприятные условия для развития маленького человека, в том числе с помощью высоко-Историческая психология XX века
развитой способности эмоциональной регрессии к его состояниям. Проективная и возвратная реакции при этом тормозятся. Осаживать, <ставить на место>, назидать, разумеется, легче, чем прислушиваться к душевным движениям ребенка и понимать их, поэтому помогающий стиль не получил до сих пор повсеместного распространения. Его поддерживает наиболее образованная часть общества, затронутая идеями гуманистического воспитания.
ПСИХОИСТОРИЯ 1980- 1990-Х ГОДОВ. Богатый идеями Л. Демоз создает для своей истории детства и отдельную психоаналитическую концепцию. Последняя опирается не столько на источниковедение, сколько на акушерство, так как выводит цивилизацию прямо из материнской утробы. В статье <Фетальное^ происхождение истории> (1981) американский ученый выдвинул следующие положения: а) психическая жизнь человека начинается с драмы, пережитой его эмбрионом; б) впечатления, полученные до рождения, создают фундамент культуры и общества в любую эпоху; в) травматический опыт бесконечно повторяется в циклах рождения и смерти, он питает групповые фантазии, особенно очевидные в национальной политической жизни.
|
|
|
Л. Демоз скорректировал Фрейда в духе тех психоаналитиков, которые относят первичную травму на счет отношений ребенка с матерью, а не отцом, и отодвигают ее к акту рождения и пренатальному периоду. Соответственно модификации подвергалась и фрейдовская доктрина культуры, в частности, легенда о праистории, изложенная в <Тотеме и табу>. Фигура старого вожака, ин-дивидуализирующего сознание своих сыновей-убийц в качестве Сверх-Я, заменена фантазиями о симбиозе плода с материнской плацентой; социальное место эдиповых символизаций, семья, - более широкой группой, коллективом. Последний является метафорой первоначально-Историческая психология как наука
го местообитания человека, куда тот стремится в своих бессознательных желаниях. Психологическая регрессия взрослого к состояниям ребенка опирается на интуицию доиндивидуальной слитности двух человеческих существ.
Разумеется, фантазии внутриутробной нирваны давно известны психоанализу. Однако Л. Демоз сумел показать, как они тиражируются массовой коммуникацией и преломляются в политическом сознании. Поэтому теория групповой фантазии заняла место среди объяснений американской общественной жизни 1980-1990-х гг. Это - влиятельный, но не единственный подход в психоистории. Демоз и его коллеги писали о президентских кампаниях Картера, Рейгана, Буша, Клинтона, о войне в Персидском заливе, о перестройке, крахе коммунистических режимов и посткоммунистической России, о фундаментализме, о судебных процессах, аферах, политических кризисах, с оперативностью публицистики откликаясь на всякую злобу дня. Обильный материал дает коммерческое искусство, особенно продукция Голливуда.
|
|
|
По существу, психоистория пытается стать летописью американской цивилизации. В этом она пользуется приемом сведения регистрируемых и анализируемых фактов к архаической праоснове. В интерпретациях материала ссылки делаются и на <подлинную> архаику первобытных орд, и на индивидуальную (в том числе утробную), и на ту, которую психоаналитик открывает в своем кабинете у пациента. В отличие от клинического психоанализа, психо-история ориентируется на документ, хотя и мало похожий на традиционный, архивный.
Субписьменность, которую фрейдизм открыл на грани знакового и дознакового, психоистория пытается вовлечь в круг источниковедения. Трудность состоит в том, что историческая наука ориентирована на административные, дипломатические, хозяйственные акты, психоанализ же - на личные документы. К своей особой теории психоистория подбирает и создает особые источни-Историческая психология XX века
|
|
|
ки, отличаясь этим от других направлении исторической психологии.
За пределами исторической психологии: структурализм и постмодернизм
СТРУКТУРАЛИСТСКАЯ АНТИТЕЗА ИСТОРИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ. Структурализм отказывается от родства с <научной> психологией, но это направление должно быть упомянуто в обзоре исторической психологии. Во-первых, работы ведущих структуралистов (К. Леви-Строса о первобытном мышлении, М. Фуко по истории безумия, наказания, сексуальности) с полным основанием относят к важнейшим достижениям исторической психологии. Во-вторых, теоретические позиции самих структуралистов представляют собой разновидность ан-типсихологизма - мягкого (Леви-Строс) или жесткого (Фуко). Накладывая ради научной строгости запрет на психологизацию культурного материала, структурализм теоретически разъединяет две составляющие психокуль-турологии, но практически осуществить свой методологический пуризм не может. Об этом свидетельствуют <нелегальные> психологические интерпретации знаменитых структуралистских трудов.
|
|
|
Такой <негативный> синтез психологии и культуроло-гии оттеняет суть <нормального>, позитивного объединения этих наук. Теоретически в структурализме представлен только этап <инвентаризации> культурных универсалий, но такая культурология оказывается редуцированной. Психологическая интерпретация прилагается или в виде читательского осмысления предложенного материала, или в творческом развитии самих структуралистов. Так, от жесткого антипсихологизма археологии знания М. Фуко перешел к социологическим объяснениям в книге <Наказывать и надзирать> и к герменевтике <Я> в труде <История сексуальности>.
Историческая психология как наука
ПОСТМОДЕРНИСТСКОЕ ВЛИЯНИЕ НА СОВРЕМЕННУЮ ИСТОРИЧЕСКУЮ ПСИХОЛОГИЮ. Постмодернизм отрицает современную научную парадигму, в рамках которой, в целом, находятся перечисленные выше исследовательские направления XX в. Постмодернизм в гуманитарном знании - это критика научной составляющей последнего и своеобразное использование этой составляющей. Источник постмодернистских вдохновений - современное художественное экспериментирование. По беллетри-зующей линии гуманитарной науки постмодернизм возвращается к анахронизмам ранних исторических писаний, предшествовавших романтическому открытию исторического колорита и реалистического принципа социально-исторической достоверности. Делает это он глубоко осознанно, ради избавления от идеологии прогресса, внедренного в европейский культурный обиход соединением художественного историзма литературы XIX в. и философии истории Гегеля и Маркса. В противовес <большим нарративам> классического романа, философской доктрины, научной теории выдвигаются <малые нарративы>, создаваемые в порядке пародийной, самоцельной игры автора с письменным текстом. В качестве материалов для своих коллажей постмодернистские художники охотно используют исторические документы, фрагменты философских трактатов и научных исследований (использование <вторичных> культурных материалов имеет важнейшее значение в их эстетике. Роман У. Эко <Имя розы> - хрестоматийный пример такого использования исторических знаний).
Применение постмодернизма в какой-либо иной, помимо критической, функции для науки затруднено, так как нарушает рациональную организацию фактов вокруг требований достоверности и проверяемости. Но постмодернизм охотно вносит в свой актив такие культурологические опыты, в которых он усматривает игру исследователя со своим материалом. На этом основании в круг высоко ценимых авторов попал М. Фуко. Не обойдены
Историческая психология XX века
вниманием антиковедческие труды Ж.П. Вернана и М. Де-тьена. В оценке обозревателей постмодернистского журнала <Diacritics> работы этих авторов о хитром мышлении - метисе древних греков - спроецировав на исторический материал поток художественно-научных ассоциаций, хорошо передали характер додискурсивного интеллекта и приблизились к замыслу ницшеанской филологии [Klein, 1986; Harrison, 1986].
Чисто постмодернистские работы в исторической психологии мне неизвестны. Теоретическое применение указанного течения европейской мысли для психологии обоснованно К. Гергеном в работе <Социальная психология как история> [Gergen, 1973] и других его работах.
При неоднозначности эмоциональных оценок постмодернизма (в традиции художественного реализма и философского материализма они резко отрицательны), его логическое место в последовательности форм психолого-исторического знания достаточно очевидно. Как познавательная стратегия постмодернизм происходит от структурализма через промежуточную стадию постструк-турализма. В последнем, наряду с истолкованиями семиотических и культурных структур, этот материал может подвергаться размонтированию через известный прием деконструкции, т. е. акцентуацию смысловой разнородности текста. Постмодернизм имеет дело уже с руинами структур. Соединение же знаково-культурного ряда с интерпретациями (в диапазоне от объяснения до понимания) составляет эпистемологическую коллизию исторической психологии, суть ее конструкции; постмодернизм же означает полную победу интерпретации за счет историко-культурного выстраивания материала. Такова с точки зрения логики форм исторической психологии суть постмодернистской борьбы с большими нарративами. Оставшееся вне историко-сюжетного ряда усилие письменного выражения дает постмодернистский пастиш - самопародию, попурри, составляемое из разных стилевых и культурно-исторических кусков. Но этот квазижанр остается вне собственно исто-Историческая психология как наука
рическои психологии, показывая последствия устранения культурного времени как организующей части психоисто-рического синтеза.
Резюме главы: науковедческая перспектива для исторической психологии
ОПРЕДЕЛЕНИЕ НАУКИ. Разобрав направления исторической психологии, попытаемся оценить их место в более широкой перспективе научного познания человека. За трактовками науки и ее развития обратимся к помощи науковедения.
По определению датского исследователя К. Б. Мадсе-на, наука - это <социокультурная система индивидов, которые включены в эмпирическое исследование, теоретическое и философское мышление. Она производит научные тексты, которые в их полной версии включают три уровня абстракции: философский макроуровень, теоретико-гипотетический уровень и уровень эмпирических данных> [Madsen, 1985, р. 4].
О науке можно сказать, не адресуясь к ее внутренней структуре, что она есть познание в наиболее организованной, массовой, продуктивно-специализированной, отделенной от других (непознавательных) сторон человеческой психики форме, а также социальный институт, поддерживающий познание внешними (организованными) и внутренними (когнитивными) средствами в качестве самостоятельной силы общества.
Указанные признаки познания четко проявились в Европе с Нового времени, отсюда и стремление сделать определенную фазу развития научной мысли эталоном, даже синонимом науки. Но мало кто рискует утверждать, что до XVII -XIX вв. и вне Европы наука отсутствует. Размах, спе-циализированность, техническая оснащенность, врастание в экономику - все это ее важные, но не определяющие признаки. Не относятся к таковым и конкретные объекты
Историческая психология XX века
познания, государственный статус научных учреждений, методы исследований. В различных цивилизациях интеллект пользуется определенными гарантиями и условиями для своих поисков. Когда эти условия создают социальную нишу для познания, а мыслящие люди формируют свое сообщество в пространстве и времени, можно говорить о наличии науки, независимо от того, чем и как занимаются ученые.
Самоцельная, нестесненная пытливость ума - вот чем пользуется и что культивирует в человеке наука, вот для чего она нужна человечеству. Нигде больше получение нового знания не является главной задачей: в религии оно подчинено вере, в искусстве - эстетике, в философии - мировоззрению, в технике - практическому результату. Научная мысль впадает во все сферы жизни и питается оттуда, но она не может раствориться в том, что она окружает, без угрозы потери своей определенности. Показать, как вокруг норм познавательной деятельности складываются сообщества исследователей, пыталось западное науковедение 1960-1970-х гг. Правда, исключительно на материале естествознания Нового времени и XX в.
НАУКА И ПАРАДИГМА. После публикации в 1962 г. книги Т. Куна <Структура научных революций> греческое слово <парадигма> стало одним из главных терминов науки о науке. Работа американского физика и методолога помогла расстаться с представлением о науке как о непрерывном линейном накоплении фактов. По Куну, нормальные (кумулятивные) периоды познания чередуются с революционными (некумулятивными). В последнем случае ученые заняты преимущественно пересмотром своего мировоззрения и приспособлением к нему эмпирических данных. Парадигма (рецензенты насчитали до двадцати толкований термина в книге Куна) - это модель научного восприятия и мышления, вокруг которой объединяются сообще-Историческая психология как наука
ства исследователей. Парадигму обязаны усвоить все желающие войтл в круг специалистов.
Традиция в науке передается иначе, чем в искусстве, философии или религии, хотя, разумеется, существуют общие черты культурной преемственности. <...Научное развитие во многом сходно с развитием в других областях деятельности человека в большей степени, чем часто предполагается, тем не менее существуют и поразительные различия. Например, мы будем, видимо, недалеки от истины, если скажем, что науки (по крайней мере перейдя определенную точку в своем развитии) развиваются не таким образом, как любая другая область культуры> [Кун, 1977, с. 272].
Отсюда важное дополнение в определении ключевого понятия Куна: парадигма состоит из набора постановки и решения специальных проблем. Внешне глубокомысленное и важное научное занятие по внутренней сути оказывается чем-то вроде состязания в составлении ребусов, парадигм и шахматных этюдов. Пока у сообщества есть правила игры и уверенность в решаемости головоломок, его единство не разрушается, а укрепляется борьбой за первенство. Угрозу единству науки несет накопление аномальных случаев, не объяснимых общими правилами и языками. Наступает научная революция, в которой победит тот, кто даст парадигму, вмещающую в себя и спорные случаи, и позволит ученым возобновить общую игру.
Выйдя из кризиса, наука обычно обновляется, возникают новые дисциплины, специальности, методы, а то и другая картина мира (если революция охватывает ключевые области знания). Последовательность движения такова: Нормальная (парадигмальная) наука - кризис - нормальная наука (новая парадигма).
Существуют, однако, области знания, которые еще или вообще не включены в цепь куновских превращений. Не-парадигмальная наука создает впечатление плохо систематизированного описания фактов, лежащих на поверх-156
Историческая психология XX века
ности. Начальные (допарадигмальные) этапы науки, по Куну, представлены античными энциклопедиями, сводами Плиния Старшего, <естественными историями> Ф. Бэкона. Эти обобщения фактов (к ним можно прибавить средневековые и ренессансные энциклопедии, суммы, лексиконы) поражают современного человека смешением практических сведений, научных гипотез и художественных вымыслов.
Допарадигмальных ученых объединяет не столько приверженность согласованным правилам интеллектуальной игры, сколько общая теория поисков, объект: для астрономов - небесные тела, для математиков - числа, для гуманитариев - человек. Ценз исходного образования и профессионализма, в том числе технической подготовки для обращения со сложными приборами и методиками, невелик. Почти любой человек с общим образованием и любознательностью может попробовать. Требуются значительные углубления в тему и более или менее устойчивый круг единомышленников, чтобы не бросать начатое дело на полпути ради очередной попытки, а продолжать <вгрызаться> в материал, передавая факты и навыки работы.
<Вводя этот термин, - пишет Кун, - я имел в виду, что некоторые общепринятые примеры фактической практики научных исследований - примеры, которые включают закон, теорию, их практическое применение и необходимое оборудование - все в совокупности дают нам модели, из которых возникают конкретные традиции научного исследования. Таковы традиции, которые исторические науки описывают под рубриками <астрономия Птолемея (или Коперника)>, <аристотелевская (или ньюто-нианская) динамика>, <корпускулярная (или волновая) оптика> и так далее. Изучение парадигм, в том числе парадигм гораздо более специализированных, чем названные мною здесь в целях иллюстрации, является тем, что главным образом и подготавливает студента к членству в том или ином научном сообществе. Поскольку он присоединяется таким образом к людям, которые изучали основы их
Историческая психология как наука
научной области на тех же самых конкретных моделях, его последующая практика в научном исследовании не часто будет обнаруживать резкое расхождение с фундаментальными принципами. Ученые, научная деятельность которых строится на основе одинаковых парадигм, опираются на одни и те же правила и стандарты научной практики. Эта общность установок и видимая согласованность, которую они обеспечивают, представляют собой предпосылки для нормальной науки, то есть для генезиса и преемственности традиции того или иного исследования> [Кун, 1977, с. 28-29].
Можно сравнить научные направления и школы с эволюционными видами, которые адаптируются к среде и конкурируют между собой. Тогда окажется, что <межвидовая борьба> присуща только незрелому, допарадигмаль-ному познанию и периодам распада единой парадигмы. В <нормальной> науке соперничества идей и подходов на удивление мало: ученые здесь консервативны, они не придумывают теории, поглощены исследовательскими головоломками: приспосабливают новые факты к старым объяснениям следующим научным поколениям. Это путь к парадигме: ведь претенденты на открытия будут все более отсеиваться из-за возрастания профессионализма исследований и требований к исходной подготовке.
Я проиллюстрирую мысль Куна двумя образами. Допа-радигмальная ученость - это поверхность <гранита знаний>, в котором разрозненные группы старателей пробуют пробить ходы. Они ведут нулевой цикл работ. Парадиг-мальная наука - это уже штольня. Чем больше ее глубина, тем труднее из нее уйти и тем теснее круг работающих. Современному физику или математику даже университетской подготовки для исследовательской работы мало, ему необходимы постоянная специализация и общение с коллегами в своей области.
Здесь необходимо провести различие между допара-дигмальной и непарадигмальной науками. У первой есть шансы превратиться в <нормальное> исследовательское
Историческая психология XX века
предприятие, чего не скажешь о второй. Нетрудно заметить, что энциклопедический всеохват фактов, распределение данных по рубрикам и сюжетам, что по Куну характеризует допарадигмальный, <нулевой> цикл Нс.- уки, - это приемы книжно-художественного описания. Здесь используется потенциал естественного языка и повествования, то, что доступно всякому книгочею, а не только специалисту.
Большая эрудиция похожа на сокровищницу, она мало помогает в обращении с приборами и стандартными методиками. Намного полезнее она гуманитарию.
Анализ Куна проделан на материале естествознания, которое в Новое время служит воплощением научности. Социальное и особенно гуманитарное знание свести к последовательностям установления и разрушения парадигм затруднительно. Гуманитария отталкивает закры-тость точного, формального изложения. Его как философа и художника влекут вечные темы и незатухающие диспуты.
Испытание и конструирование исследовательских грограмм - дело очень специализированных научных сообществ. <История наводит на мысль, что путь к прочному согласию в исследовательской работе необычайно труден> [Кун, 1977, с. 34]. Другим сферам культуры, особенно искусству, тщательное согласование точек зрения и способов выражения вообще противопоказано под страхом подозрений в неоригинальности, бездарности, плагиате. Австрийский философ и науковед П. Фейера-бенд, выступая против преувеличения места парадиг-мальности (нормальности) в науке, писал: <Кун прав постольку, поскольку он заметил нормальный, или консервативный, или антигуманитарный элемент. Это подлинное открытие. Он не прав, поскольку он неправильно представляет отношение этого элемента к более философским (то есть критическим) процедурам> [цит. по: Кун, 1977, с. 285].
Историческая психология как наука
ДЖ. БРУНЕР О НЕПАРАДИГМАЛЬНОИ НАУКЕ И МЕСТЕ НАРРАТИВА В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ЗНАНИИ. Дж. Брунер (см. о нем выше) - критик парадигмальной науки в психологии. Он, вложивший немалый вклад в па-радигмальную психологию, проявляет завидную способность подвергать сомнению то, что казалось бы, прочно связано с его именем. По Брунеру, наука о психике почти с колыбели служит примером раздвоения между гуманитарной фразеологией и естественнонаучным стандартом. Поэтому психологам - приверженцам гуманитарного познания человека - приходится искать на стороне: в обыденном сознании, искусстве, науках об истории и культуре и в самой структуре сознания. Ум действует в двух когнитивных режимах. Подобное разделение нашей умственной природы приводит к двум способам познания. Один - <...парадигматический, или логико-сциентист-ский, пытается осуществить идеал формальной математической системы описания и объяснения> [Bruner, 1986, р. 13]. Он устанавливает связи между явлениями априорно. Возникает набор возможных миров (possible worlds), которые затем разрабатываются <наличными умами> на предмет эмпирической правды. Мыслительные процессы задействованы в проблемных ситуациях для проверки гипотез и выдвижения объяснения. Так называемая научная психология, с точки зрения Брунера, слишком узко сконцентрировалась на этих аспектах ума. Существует второй, нарративный способ познания, почти совсем проигнорированный ею. Нарративное познание обеспечивается воображением. Свободные образы фантазии одушевляют мир. Наш ум - неисправимый анимист (что доказывается, например, экспериментами с оживлением движущихся фигурок). Он саминтенционален и населяет все вокруг себя жизненными стремлениями. Поскольку человек - стремящееся и воображающее существо, он - существо рассказывающее.
В рассказе задействованы модели многократного описания мира в аспекте интенциональности. Но нарративная
Историческая психология XX века
история - это не модель, это - ситуативные установления (instation) модели. Нарративный способ познания, столь же универсальный как парадигматический, наделяет мир смыслами и требует не правды, а правдоподобия. Творческое воображение присутствует в науке в такой же степени, как в искусстве и повседневной жизни. Приоритет (во всяком случае паритетность) нарратива с умозаключением в двух последних сферах культуры не требует долгих доказательств. Сложнее обстоит дело с наукой. Здесь в утверждениях о едином (логико-экспериментальном) методе не пропали нотки аксиоматичности. Брунер не считает возможным отказать тому, что называет нарративным способом познания в статусе формообразующей силы науки. Как же выглядит психология, усвоившая дух и некоторые понятия современной гуманитарной мысли? Об этом отчасти уже было сказано в разделе о культурной психологии США (см. выше). Эта наука - о культурных значениях, создаваемых человеческим умом посредством нар-ратива, своего рода психологическая нарратология, но не высокописьменного, а обыденного сознания.
Нарратив - сквозная тема, обсуждаемая Брунером в его методологических работах. Задача нарратива - обеспечить смысловую преемственность человеческой жизни; движется он в иной нормативной плоскости, чем логическая мысль, которая выбирает между ложью и правдой. Однако нормативные ориентиры в поле повествования есть. <Функция повествования - находить интенциональное состояние, которое смягчает или по крайней мере делает 10НЯТНОЙ отклонение от канонической культурной схемы> [Brunei-, 1990, р. 49-50].
У нарратива как главного инструмента folk psychology (т.е. культурной ментальности) прослеживается ряд признаков: событийная последовательность (которая отличается от логической последовательности), безразличие к подлинности (вместо этого - создание правдоподобия), согласование отклонения (случая) и нормы, драматизация события, <двойной ландшафт>. Последнее означает,
Ь В. А. Шкуратов 161
Историческая психология как наука
что внутри нарратива содержится противопоставление реального и вымышленного. Один из героев знает правду, а другой - нет. Так построены комедия ошибок, история Пирама и Фисбы, Ромео и Джульетты, Иокасты и Эдипа. В самом повествовании помещены интерпретаторы - про-тагонисты. Один задает норму, другой - отклонение.
<Поскольку в истории рассказывают о том, как прота-гонисты интерпретируют вещи и что эти вещи означают... они включают одновременно культурную конвенцию и отклонение от нее> [Bruner, 1990, р. 52]. Указание на гене-рализующе-индивидуализирующее действие нарратива весьма важно для понимания культурного места последнего. <Почему нарратив служит естественным средством для обыденного сознания? Он (нарратив. - В. III.) имеет дело с потоком человеческого действия и человеческой интенциональностью, он посредничает между каноническим миром культуры и более идиосинкразическим миром желаний, верований и надежд... Он воспроизводит нормы общества, не будучи назидательным и, как совершенно ясно, он обеспечивает основу для риторики, не допуская конфронтации> [Bruner, 1990, р. 52].
Словом, у нарратива масса заслуг перед цивилизацией, и главное - что он отстаивает уникальность каждого человеческого существа, не упуская его из общечеловеческой связи. Рассказ повествует об экстраординарном, описать чистую рутину не удается самой приземленной прозе.
Видимо, можно сказать, что нарратив - антипод обыденности. Как это ни странно на первый взгляд, оплотом современной обыденности надо признать логику, которая обобщает, упорядочивает и поэтому спорит с повествовательной индивидуализацией. Как внутри повествовательных структур соединяются образно-индивидуализирующие и образно-упорядочивающие моменты, Брунер не поясняет, хотя и упоминает структурную антропологию К. Леви-Строса. Можно спросить также, не будут ли различия между сообщениями дописьменной архаики и
Историческая психология XX века
типографской продукции столь велики, что разрушат понятие единой нарративной функции? Однако Брунер не занимается исторической типологией текстов и все усилия сосредоточивает на прорисовке фундаментальной пси-хосемантической структуры рассказа.
Ментальное пространство нарратива создается постоянным сопоставлением индивидуальных случаев, о которых повествуется, с нормативными культурными состояниями. Понять, что такое культурная нормативность в повествовании, непросто, поскольку наша деонтология привязана к логическим разделениям истинного -;лож- ного, реального - нереального, существующего -^ яесу-ществующего. Задача же действующих посредством нарра-тива культуры и науки состоит в согласовании индивидуальных состояний, которые надо обозначить (наделить значениями). Но обозначиться интенциональная характеристика может только через включение индивидуального случая в единый контекст общения с другими персонажами и через наделение этого случая качеством отдельности (т. е. околонормативности). Непрерывное осмысление пе-реопределений персонажей относительно друг друга и создает неостановимое движение повествования. Случай - сам по себе явление уникальное и отклоняющееся, а повествование - всегда о происшествиях (случаях). Модель повествования и ее отклоняющаяся иллюстрация создаются в нарративе на ходу. То, что объединяет персонажи внешне, есть сюжетная рамка - норма, а внутри - их культурное сознание (что вместе, возможно, переводится как <ментальность>). <У человеческих существ с их удивительным нарративным даром одна из принципиальных форм поддержания мира есть человеческая способность представления драматизации и объяснения для смягчения обстоятельств, несущих конфликт и угрозу для повседневности жизни> [Brunei-, 1990, р. 95].
Разумеется, редукция конфликтов - это только одно из назначений нарратива (которые, впрочем, можно трактовать и широко, как синоним полдержания социально-Историческая психология как наука
сти). Брунер склонен видеть в нарративе и универсальное стремление человека к воплощению. При этом нарратив как повествовательный текст объединяется со сценарием как росписью ролей. Это позволяет включить в нарратоло-гию излюбленную социальной психологией теорию ролей. Брунер неявно сопоставляет две фундаментальные метафоры человекознания: текст и роль. Текст - не просто субстанция гуманитарной науки. Хотя метафора <человек-текст> уступает в популярности метафоре <человек-роль>, как социальная модель жизненного пути текст не имеет себе равных в письменной культуре. Эффективность текстологической метафоры тем выше, чем надежнее она отстраняет нас от ситуации непосредственного общения. Между тем театральная метафора человека-роли (не путать с сюжетными функциями персонажей повествования) вырастает из непосредственной коммуникации. Можно, разумеется, вспомнить, сколько коллизий современного человека держатся на столкновении жесткой сценарной фиксированности ролевого поведения и спонтанности игры, т. е. противоречий письменного и дописьменного. Но Бру-нер вовсе и не пытается это заметить. Для него незаметная подмена текстологических измерений (непреодолимых для классического гуманитария, запертого в своей книжной крепости) схемами ролевой теории означает возврат к экспериментально-эмпирической практике неклассического гуманитария - психолога. Но антиномия психологии и собственно гуманитарности в этом случае остается завуалированной.
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 15; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!