Шестое октября и последующий день

Что же происходило в Париже в промежуток времени между отправкой женской армии и национальной гвардии под предводительством Лафайета (в 5-ч. вечера)? Что произошло в Версале со времени его появления, к двенадцати часам ночи, и затем 6 октября? Об этом сейчас будет идти речь. Этому второму этапу октябрьского восстания в настоящем обзоре будет отведено немного места потому, что роль женщин здесь была второстепенной и почти незаметной, и тем было лучше для них, имея в виду жестокие, страшные, кровавые события утром 6 октября.

Поход француженок в Версаль, и в особенности звон набата, поднял на ноги весь Париж: граждане поспешили в собрания, а национальная гвардия взялась за оружие. В только что освободившемся к полудню помещении ратуши собрались члены коммуны и, обсудив причины восстания, уведомили национальное собрание об уходе армии амазонок в Версаль; затем приняли различные меры относительно продовольствия населения. Когда с этими вопросами было покончено, они обратили внимание на то, что происходит на площади, где собралась волновавшаяся толпа и отряд национальной гвардии. Мэр Байи только что пришел, а проезжая по улицам, он все время слышал крики: “Хлеба! В Версаль!”

Все сгорали от желания идти вслед за женщинами; мужчины, пристыженные тем, что слабый пол им подал пример, громко призывали последовать за ними. Явился Лафайет и занялся отправкою телеграмм с сообщением об утренних событиях королю и в национальное собрание. В это время к нему пришла депутация гренадер наемной стражи, и один из них в обращении к нему сказал: “Генерал, мы, представители шести гренадерских рот, мы не считаем вас изменником, но думаем, что правительство вас обманывает; настало время, чтобы со всем этим покончить. Мы не можем действовать штыком против женщин, которые просят у нас хлеба. Продовольственный комитет берет взятки, он не способен выполнять своего дела. Несчастный народ страдает, а источник зла находится в Версале. Надо идти за королем и привести его в Париж, надо уничтожить фландрский полк и дворцовую охрану, которые осмелились топтать трехцветную кокарду. Если у короля не хватает силы для ношения короны, пусть он от нее откажется. Мы присягнем его сыну, при котором будет регентство, и тогда все пойдет лучше”.

Эта дерзкая речь не понравилась Лафайету, и он воскликнул: “Как вы собираетесь пойти против короля и принудить его вам сдаться?” Гренадер ответил на это: “Генерал, нам эта очень неприятно потому, что мы его очень любим, он не бросит нас, а если он это сделает, то у нас останется дофин”.

Лафайет сильно колебался и не спешил вести своих солдат в Версаль. Он только тогда понял намерения толпы, когда оказался на Гревской площади, где не одна только национальная гвардия побуждала его, но также толпы из предместья Св.Антония и Сен-Марсо торопили его идти и даже угрожали ему. Он принужден был уступить, сообщив прежде муниципалитету, который и выдал ему полномочия идти в Версаль. Приготовления к уходу сопровождались радостными криками толпы. Генерал напомнил национальной гвардии о их присяге верности закону, нации и королю. Переход его через город был настоящим триумфом, восторг был общим, отовсюду слышались аплодисменты и радостные восклицания. Женщины, не принимавшие участия в утренней экспедиции, выражали теперь свой энтузиазм, провожая армию мужчин. При проходе через Пасси³³, мадам де Жанлис приветствовала их, махая платком.

Лафайет вел с собой пятнадцать тысяч национальной гвардии, около половины всей ее численности, и, кроме того, за ним следовала толпа в несколько тысяч человек. Среди этой толпы были жестокие фанатики, которые уже выкрикивали угрозы по отношению королевы и собирались, может быть, ее убить. Кроме того, в этой толпе, как всегда бывает при народных восстаниях, было много людей без всяких принципов, грабителей, которые заранее уже учитывали опустошение дворца и надеялись на богатую добычу. В этом вот именно и была опасность! Трудно было сдержать эти необузданные толпы и предусмотреть все случаи грабежа и убийства.

Плохая погода замедлила переход отрядов, которые пришли уже очень поздно, только к полуночи. Лафайет тотчас же известил короля, который заявил, что принимает его с удовольствием, что декларация прав уже подписана. Примирительный вид и тон Лафайета вернули спокойствие при дворе. Хотя тревожные признаки на улице исчезли, но тем не менее были приняты предосторожности по охране дворца. Внешние сторожевые пункты были заняты парижской национальной гвардией, а внутренние посты сохранены за чинами дворцовой охраны и остальными войсками. Все, казалось, должно было быть покойно после всех предпринятых мер, и сильно уставший Лафайет отправился отдыхать в гостиницу Ноэль, а Национальная гвардия и толпы парижан укрылись где только было можно: в помещении больших конюшен, в казармах, в церквах и в кафе. Тем не менее, на площади вокруг разложенных костров оставались еще кучки людей.

В городе затихло после протекшего тревожного дня. Но все ли спали? Некоторые, наиболее напуганные, не спали совсем, другие поднялись ранее обыкновенного.

Около двух часов ночи подошел какой-то субъект к тому месту решетки, где стоял на часах сторожевой охраны Тардивэ Репэр, и, просунув копье через решетку, воскликнул: “ну, чучело, твой черед придет раньше других”³⁴. Между пятью и шестью часами утра заметили толпу из простонародья, бродившую вокруг дворца. Отряд национальной гвардии находился в это время на плацу. Толпа быстро увеличивалась, мужчины и женщины, вооруженные копьями, палками и другими орудиями, подходили со всех сторон; здесь были не одни только парижане, но и жители Версаля, приходившие в ужас от безумных трат и роскоши двора, от излишеств всякого рода.

При виде стоявшей за решеткой охраны из толпы раздавались знаменательные крики: “А, вот они, бездельники!” Отряд национальной гвардии был окружен и вынужден под угрозами стрелять в охрану, зная, что выстрелы все равно до нее не достают. Ружейные выстрелы придали смелости толпе, которая осадила решетку и сломала ее. Некоторые бросились на охрану, которая встретила их выстрелами, и один из толпы упал мертвым на мраморный пол двора³⁵. Ярость нападающих от этого удвоилась, последовал всеобщий натиск со всех входов. Дворы принцев и мраморный быстро наполнились беспорядочной толпой мужчин и женщин, но женщин все же было больше. Одни бросились к покоям королевы, объекту всеобщей ненависти, другие через часовню пошли по лестнице, ведущей к королю. Налево, рядом с покоями королевы, один из граждан был ранен в руку часовым охраны и перенесен в лазарет. Часовой был тотчас же зарублен топором. Направо один из милиции Версаля, кузнец по профессии, с черными от угля руками, шел с одним пехотинцем во главе нападающих. Гвардеец охраны Миомандр де Сен-Мари сейчас же бросился с товарищами на лестницу, ведущую к королю, и пробовал увещанием сдержать толпу, но все усилия его были напрасны. Его схватили за ремень и за ружье и принудили вместе с его товарищами вернуться обратно.

Двери были разбиты, и стража принуждена была бежать. В суматохе двое были убиты, несколько человек могли укрыться, перебежав большую галерею, в l`Oeil de Boeuf, между апартаментами короля и королевы. Тардивэ Репэр и Миомандр де Сен-Мари, показавшее себя очень храбрыми, не пошли в l`Oeil de Boeuf, так как услышали угрозы по адресу королевы. “Где эта негодяйка? - слышались возгласы, - ей нужно вырвать сердце, мы отрубим ей голову, зажарим печень, и этого еще мало!” Испускавшие эти бешеные крики подвигались к покоям королевы, и часовой у входа был уже стащен с лестницы. Дю-Репэр, при виде опасности, грозившей Марии Антуанетте, бросился, чтобы ее предупредить, но был смят толпой мужчин и женщин. Миомандр де Сен-Мари был счастливее, ему удалось добежать до комнат королевы, открыть дверь и крикнуть мадам Кампан, которую он увидал в конце следующей комнаты: “Мадам, спасайте королеву, ее хотят убить”. Он с шумом захлопнул дверь, но перед ним стояла уже разъяренная толпа и ударами сшибла его с ног. Предупрежденная королева бросилась полуодетая в покои короля, за ней туда же понесли и дофина. Это были минуты необыкновенного ужаса; дверь в покои короля была заперта на замок, Людовик XVI через другую дверь прошел к королеве.

В то время, как Мария Антуанетта стучала в дверь, доносились яростные крики и участились ружейные выстрелы. Растерявшись, она воскликнула, обращаясь, конечно, к охране: “Друзья мои, дорогие друзья мои, спасите меня и детей!” Дверь, наконец, была отворена, и она очутилась в покоях короля³⁶.

Кровь лилась в это время среди проклятий и выстрелов, несколько гвардейцев из охраны были ранены и убиты, со стороны народа в жертвах также не было недостатка. Жанна Мартен Лаварен, имя которой встречалось уже не раз, держала себя с удивительным хладнокровием. Она вышла из залы национального собрания в шесть часов утра и отправилась с двумя товарками во дворец, куда ей удалось проникнуть. Находясь среди нападавших, она не участвовала все же ни в одном случай резни. В происходившей кровавой свалке она бросилась на помощь одному из охраны и получила удар копья, направленный в него. Полученная ею рана была опасна, но не смертельна³⁷.

Между тем не все еще было кончено: толпа осаждающих хотела проникнуть в l`Oeil de Boeuf, где забаррикадировались гвардейцы дворцовой охраны, дверь уже ломилась под напором, и предстояла ужасная резня, так как гвардейцы не собирались дешево уступить свою жизнь. Вдруг атака прекратилась: толпа оцепенела, увидав гренадеров парижской стражи, старой парижской гвардии. Ими командовал молодой сержант Гош, человек с очень благородным лицом, ставили со временем одним из самых блестящих героев войн революции. Они отбросили осаждающих и, отбив стражу, побратались с нею.

Лафайет, узнав о нападении на королевский дворец, верхом на лошади быстро примчался к месту происшествия. Перед его приходом произошла сцена, полная ужаса: человек с длинной бородой, одетый в странный костюм классической формы, отрубал головы двум гвардейцам охраны, убитым на дворе.

Это был парижанин по имени Николай, его прошлое не было отмечено преступлениями, но в эти минуты он поддался скверному чувству и почти гордился своим гнусным поступком. Головы были насажены на концы копий, а другие неистовцы понесли их тотчас же в Париж³⁸. Когда Лафайет явился во дворец, там еще не все успокоилось: толпа продолжала проявлять враждебные чувства к охране и собиралась захватить их на одном из дворов; энергическое вмешательство спасло их. При входе его во дворец национальная гвардия выгоняла шайку грабителей, совершивших уже многочисленные опустошения. Он был очень радушно принят, а принцесса Аделаида, тетка короля, благодаря за помощь, обняла его. Явившись в кабинет к королю, он ему указал на своих гвардейцев, которые клялись Людовику XVI умереть за него. Толпа, собравшаяся на мраморном дворе под балконом, требовала выхода короля; он вышел. Тогда раздались единодушные возгласы: “Да здравствует король, да здравствует нация!” Затем последовал другой не менее гулкий возглас: “Короля в Париж!” Народ не удовлетворился этим и потребовал вывода на балкон и королевы. Она очень колебалась, прежде чем выйти; в это время она стояла у окна с обоими детьми. Если бы королевская семья и соглашалась оставить Версаль и отправиться в Париж, то это только могло быть безопасно после примирения королевы с народом. Лафайет понимал это и предложил Марии Антуанетте выйти с ним вместе на балкон; она согласилась и в виде успокоения для себя и укрощения народного гнева взяла за руки сына и дочь. Так они вышли на балкон, а Лафайету пришла в голову мысль почтительно поцеловать руку у королевы, чтобы этим пробудить добрые чувства в озлобленной и волновавшейся массе. Растроганная толпа тотчас же огласила воздух шумными приветствиями. За несколько минут перед этим женщина Лаварен слышала от толпы разъяренных женщин проклятия по адресу королевы, теперь, после трогательной сцены на балконе, картина переменилась. В своем показании перед судом она говорит о том, что видела и слышала, конечно, несколько под прикрасой своего воображения. “Когда ее Величество согласилась ехать в Париж, раздались еще более громкие возгласы. Королева вышла на балкон в сопровождении Лафайета, который сказал: “Королева очень огорчена тем зрелищем, которое перед ней; она была обманута, она обещает не позволять обманывать себя больше, она обещает народу любить его и быть ему преданной, как Христос церкви”. В знак согласия она два раза подняла руку со слезами на глазах. Король просил пощадить его охрану. Он сказал, что выйдет в полдень. В ответ на это раздались аплодисменты”³⁹. В действительности Лафайет не говорил этих слов, хотя они и были у него на сердце, он не мог бы заставить себя слушать. Но на просьбу короля заступиться за его охрану он призвал одного из солдат на балкон и заставил его присягнуть, приколов ему к каске национальную кокарду, а затем обнял его на глазах всей толпы. Национальная гвардия и гвардейцы охраны братались вслед за этим, меняясь касками и шапками.

Королю не хотелось покидать старой королевской резиденции. Несмотря на дружескую демонстрацию толпы по отношению к королеве, он боялся за нее больше, чем за себя, и путь до Парижа ему казался опасным. Он просил представителей национального собрания явиться во дворец в надежде упросить, чтобы мысль о переезде была оставлена. Члены собрания стали съезжаться; многие из них среди неожиданности событий ничего еще не знали, но, как только было объявлено о приглашении во дворец, толпа, наполнявшая зал, запротестовала гордо и энергично, и Мирабо, поддерживаемый Барнавом, отклонил это, как несогласное с достоинством и независимостью национального собрания.

Председатель Мунье высказал обратное мнение. Кроме того, в это время пришло известие, что король согласился ехать в Париж. По предложению Мирабо тотчас же было постановлено, что национальное собрание не должно быть отделяемо от короля в текущую сессию, т.е. что оно также перенесено будет в Париж, а пока была выделена депутация из ста членов собрания для сопровождения короля.

Когда в Версале разнеслась весть об отъезде, то радость проявилась необычайная; на улицах палили из ружей и восклицали: “Кончено, мы его перевозим!” Был час дня, когда королевское семейство село в коляски и выехало из дворца Людовика XIV, чтобы больше уже в него не вернуться. Такова была воля народа, а она была непреклонна. Король приехал в ратушу уже поздно, в девять часов вечера. В этот день солнце хотя и ярко светило, но дороги были размыты ливнем, бывшим накануне, и ехать пришлось медленно. Кроме того, громадная пестрая толпа окружала королевские коляски и впереди и позади. В этом громадном кортеже было по крайней мере до шестидесяти тысяч человек обоего пола: армия парижанок, национальная гвардия Лафайета, масса народа, большая часть охраны и фландрского полка.

Все эти люди двигались в нестройной массе: мужчины и женщины шли и ехали как только можно было: и на извозчиках, и верхом, и в телегах, и пешком, и на лафетах пушек. По пути в толпе и пели, и смеялись, и танцевали, а время от времени палили из ружей в знак радости.

Вид народного кортежа не был внушителен: возвращение после восстания, хотя бы и победоносного, не может быть похоже на заранее организованный праздник.

В три часа пришел авангард, состоящей из части войска и артиллерии в сопровождении массы женщин и простонародья. Они несли трофеи своей победы: ремни, шапки и набалдашники со шпаг дворцовой охраны; большинство победительниц были с ног до головы разукрашены лентами. Затем подвезли пятьдесят или шестьдесят телег с хлебом, которые были встречены по пути.

Несколько парижанок заставили Мейлара сопровождать их на встречу национальной гвардии, чтобы, вручить Лафайету лавровую ветвь. По пути их встретил курьер, сообщивший им, что он послан с распоряжением приготовить Тюльери к приему их Величеств. Они действительно встретили королевские коляски в Вирофле и присоединились к гражданкам, шедшим впереди коляски короля. Большая часть кортежа пришла в столицу к шести часам вечера. Путь по улицам Парижа до ратуши был затруднен, но совершился без трагических происшествий. Сначала шли женщины, неся в руках большие ветви тополя, за ними следовала конная национальная гвардия, гренадеры и артиллерия с пушками. В смешанной толпе шли женщины, охрана и солдаты фландрского полка. В строгом порядке двигалась сотня швейцарцев, за ними следовала конная почетная стража, депутации от муниципалитета и национального собрания и королевское семейство в колясках. Шествие замыкалось возами с мукой и толпою народа с ветвями тополя и копьями в руках. В этой грандиозной беспорядочной толпе раздавались песни и в особенности крики: “Мы больше не будем голодать, у нас теперь есть булочник, булочница и маленький подмастерье!” Женщины, окружавшие коляску короля, пели аллегорические песенки, сопровождая их жестами, с пикантными намеками на королеву⁴⁰.

По прибытии в ратушу король и королева были встречены в главном зале, где был воздвигнут трон, и мэр Байи заявил представителям коммуны, что король очень рад видеть себя снова среди жителей своего славного города Парижа. “Прибавьте, с доверием”, сказала королева. - “Господа, мы счастливее, чем это я мог бы выразить”. Члены национального собрания аплодировали. Королевское семейство показалось затем народу из освещенных окон. Народ, мужчины и. женщины, наполнявшие Гревскую площадь, рукоплескали при громких восторженных криках, обнимались и братались. В эту минуту, казалось, произошло надолго полное примирение. Король и королева на ночь переехали в Тюльери, опустевший и обветшалый со времен Регентства⁴¹.

Между отдельными деталями, отметившими этот вечер, журнал сообщает, что, с трудом поднимаясь по лестнице от заметного утомления, королева, чтобы удержаться на ногах, ухватилась за полу кафтана Людовика XVI, а близко стоявшая и видевшая это одна из торговок дерзко крикнула ей: “Хорошо, что ты держишься за короля, держи его крепче, это твой спаситель!”⁴²

На следующий день признаки возмущения еще не исчезли. В различных скученных народных центрах поднимался вопрос о том, чтобы более полно ознаменовать победу и выпустить из тюрем заключенных туда распоряжениями ратуши. Начинали подниматься жалобы на Байи, представителей коммуны и Лафайета. На мучном рынке произошел бунт, вызванный тактикой булочников; сначала начали женщины, за ними бросились мужчины, и в результате часть мешков была растащена, часть рассыпана и уничтожена, но бунт обошелся без человеческих жертв и крови. В общем народ, казалось, позабыл свою досаду на королевское семейство и не обнаруживал прежнего недоверия: Депутация торговок отправилась для поднесения букетов королю и королеве. Депутатки были приняты в Тюльери. Они не ограничились обычными приветствиями, некоторые из них еще находились в состоянии раздражения и смело встали на политическую почву. Они жаловались в особенности на народную нищету, на недостаток съестных припасов и, указав на обиды со стороны муниципалитета, требовали помощи для бедных. Им многое обещали, но, выйдя после приема, они возвестили даже о том, чего и не было обещано. Сообщение об этой аудиенции со всеми преувеличениями было отпечатано и распространилось по Парижу. Госпожа Кампан, состоявшая чтицей при принцессах и главная камер-фрау королевы, записала по своему обыкновению рассказ о приеме рыночных торговок; вот эти любопытные строки:

“7 октября, те самые женщины, которые накануне, верхом на пушках, сопровождали коляску захваченной в плен королевской семьи, осыпая ее оскорблениями, пришли к дворцовой террасе, под окна королевы, выражая желание ее видеть. Ее Величество вышла. В такого рода группах всегда находятся ораторы, т.е. такие, которые оказываются смелее прочих; так одна из женщин, выступив советчицей, сказала ей, что она теперь должна удалить от себя всех любимцев, которые губят короля, и должна любить жителей своего славного города. Королева отвечала, что она любила их и в Версале, а также будет любить и в Париже. “Да, да, - возразила другая, - но 14 июля вы хотели поставить город в осадное положение и бомбардировать его, а 6 октября вы собирались бежать за границу”. Королева добродушно ответила на это, что она так и думала, что это им скажут и что это именно и составляет несчастье народа и добрейшего из королей. Третья обратилась к ней на немецком языке, но королева ответила, что она не понимает его, так как стала настолько француженкой, что позабыла свой родной язык. Это заявление было встречено аплодисментами. Тогда они предложили ей заключить с ними условие. “Как же, - сказала королева, - могу я с вами условливаться, если вы не верите тому, что диктуется мне моим долгом и что я должна уважать ради меня самой”. Они попросили у нее ленты и цветы со шляпы. Ее Величество сама сняла их и отдала им. Все это было разделено между депутатками, которые с полчаса не переставали кричать: “Да здравствует Мария Антуанетта, да здравствует наша добрая королева!”

Неточная передача этого рассказа в деталях не служит все же к умалению достоинства рыночных торговок. Судя по другим сообщениям этой эпохи, “они говорили с государем и с сановниками так же свободно, как и со всеми. Они не были ни застенчивей, ни смелей с Людовиком XVI с началом революции, чем с Людовиком XIV, возвращавшимся победителем из Голландии⁴³.

Они решили протестовать против разграбления на мучном рынке, в котором принимали участие некоторые женщины, и против порицания, высказывавшегося по отношению к муниципалитету. С этой целью они отправили 8 октября вечером несколько человек из своих товарок в ратушу. Депутатки были приняты во время заседания. “Мы пришли вам сказать, господа, - начали они, - что мы не принимали никакого участия в происшествии на мучном рынке третьего дня. Мы осуждаем это так же, как и те намерения, которые высказывались против военной школы, против тюрьмы аббатства Сен-Жермен и Мон-де-Пиете. Так как нет ничего важнее предупреждения несчастий, которые грозят столице, то мы умоляем вас, господа, назначить нам в помощь по четыре человека мужчин на каждый прогон, этого нам достаточно будет, чтобы заставить таких женщин подчиняться порядку, мы за это ручаемся”.

Эта речь была передана в бюро, причем делегаткам предложено было подписаться под ней, но только три из них были грамотны и могли подписать свое имя. Затем они заявили, что ни одна из них не просила об освобождении заключенных и что они не могли говорить ничего оскорбительного по адресу Байи и Лафайета, но готовы были их защищать до последней капли крови. Церемония эта закончилась комплиментами мера по адресу депутаток и аплодисментами членов национального собрания.

После всех этих событий, патриотические журналы старались объяснить их и определить их смысл и значение. В общем, они рассматривали восстание, как следствие действительного народного движения, как ответ народа на провокацию двора и его контрреволюционные замыслы. Они требовали наказания виновных, т.е. провокаторов и конспираторов, и не переставали говорить обществу о заговор, исполнение которого было предупреждено только энергией парижанок. Женщинам была посвящена гравюра, соответствующая революционному настроению, на которой они были изображены с воспроизведением более или менее точно всех деталей в их действиях и поступках в Версале. Они были изображены то в рукопашной борьбе с дворцовой охраной, то в детали гравюры выступала женщина, поджигающая фитиль пушки, то в другом месте видна была в состязании с солдатом женщина, пронзающая его саблей⁴⁵. Везде чувствовалась мысль, что гражданки Парижа спасли свободу от большой опасности. Были, тем не менее, и другие объяснения и оценка фактов. Известная часть общества говорила об английских деньгах, о герцоге Орлеанском, желавшем, как уверяли, погубить королевскую семью, чтобы овладеть престолом или принудить к бегству за границу, с тем, чтобы самому взять на себя регентство или общую диктатуру в королевстве. Говорили, что он действует при сообщничестве Мирабо, герцога д`Эгильон и других лиц, занимавших высокое положение в государстве. Конечно, герцог Орлеанский, казавшийся приверженцем новых идей и сумевший создать свою партию в самом национальном собрании, не прочь был, может быть, воспользоваться косвенно положением, которому он сочувствовал. Но он ничем не содействовал восстанию и тем менее еще заговору с целью убийства королевы, хотя он и не был особенно разборчивым, но все же не способен был на подобное злодеяние. Истина в этом случае уже установлена историей. Известно, что герцог Орлеанский в день 5 октября и последующую ночь разъезжал все время. Из некоторых показаний перед судом можно заключить, что его видели всюду между Парижем и Версалем. Кроме того, 5 октября вечером он говорил в национальном собрании о снабжении парижанок, заявлявших о голоде, пищевыми продуктами. На другой день после нападения на дворец он вышел к народу между восемью и девятью часами утра в шляпе, украшенной национальной кокардой громадных размеров, с улыбкой играя тросточкой, которая у него была в руках. Поведение его могло казаться невинным по отношению двора, но оно было, конечно, ободряющим в глазах народа.

Роль Мирабо не была в действительности значительна: он едва показывался в национальном собрании и ограничивался в тот момент тем, что бранил слишком буйных женщин. Его видели 5 октября на улице с саблей в руке, среди солдат Фландрского полка, которым он говорил: “Друзья мои, будьте осторожней, ваши офицеры составили заговор против вас; дворцовая охрана убила двоих из ваших товарищей на их постах... Я здесь, чтобы защищать вас”. Этот факт, в передаче гвардейцем охраны Миомандр де Сент-Мари, совершенно искажен им, так как эту речь говорил маркиз де Вальфон, подполковник фландрского полка. Относительно Мирабо подполковник показал: “5 октября, после полудня, находясь при моем отряде на плацу в Версале, я увидел графа Мирабо с обнаженной шашкой в руке. Я сказал ему: “У вас сейчас вид Карла XII”, - на что он ответил мне: “Неизвестно ведь, что будет, надо быть готовым к самозащите”⁴⁶. Судебное следствие, начатое 20 ноября 1789 года, по обвинительному акту муниципалитета, кончилось к концу июля 1790 года, но оно не нашло серьезных обвинений против герцога Орлеанского и Мирабо. Интересно здесь привести протокол следствия, потому что он ясно устанавливает, что покушения, бывшие при нападении на дворец в утро 6-го октября, были единичными и производились неистовыми разбойниками, случайно забравшимися в ряды народной армии.

“Отвратительное преступление, осквернившее дворец в Версале утром 6-го октября, было совершено разбойниками, которые сумели пройти, смешавшись с толпою граждан. Комитет не мог установить все факты неистовств, допущенных этими злодеями, но они, конечно, были бы еще многочисленней, если бы не вмешательство национальной гвардии, которая должна была прекратить беспорядки и обезопасить положение короля и национального собрания. Она исполнила этим свой священный долг, свою клятву в верности и уважении королю, повторенную национальной гвардией при вступлении в Версаль. Расставленная во дворце во всех крайних пунктах, которые по распоряжению короля были вверены охране национальной гвардии, она поддержала порядок. Все, казалось, было покойно, всюду царили мир и тишина, все говорили только о благодарности, любви и братстве, как вдруг между 5 и 6 часами утра, шайка разбойников, вместе с несколькими женщинами, обошла со стороны сада и внезапно ворвалась во внутрь, выломала двери и, бросившись к покоям королевы, умертвила нескольких человек из охраны, стоявших у дверей, и проникла в комнаты ее величества, которая едва успела уйти в это время в покои короля. Ярость убийц была сдержана только национальной гвардией, которая, узнав об этой резне, прибежала с разных пунктов вне дворца, которые она охраняла, чтобы прогнать убийц и вырвать из их рук оставшихся в живых из охраны, которых злодеи собирались умертвить.

Комитет постановил, что такие зверские покушения, оставаясь безнаказанными, лягут пятном на честь столицы и наложат неизгладимую печать на самое имя французского народа; поэтому главный прокурор должен, из уважения к той миссии, которая на него возложена, произвести расследование о вышеупомянутых покушениях, выяснив их виновников, зачинщиков и сообщников и всех, которые содействовали этому подкупом и интригами, подстрекательством и провокацией. Постановлено комитетом 23 ноября 1789.

Подписано: Ажье, Перрон, Удар, Гарран-де-Буллон и Бриссо-де-Варвиль”⁴⁷.

Несмотря на точные рамки обвинительного акта, суд расширил свое расследование и объединил в судебном процессе все дело о восстании, но следствие не могло отнять у него характера того естественного сопротивления и справедливого протеста, который оно носило. Конституанта решила, после доклада Шабро, что здесь не может быть места обвинениям против Мирабо, герцога Орлеанского и других, а позже декретом об амнистии было предано забвению самое дело о кровавых ужасах, жертвами которых сделались несколько человек из дворцовой охраны.

Октябрьская революция, рассматриваемая во всей общности причин, фактов и немедленных последствий, к которым она привела, заслуживает одобрения беспристрастной истории. Она была произвольна и исходила из народного сознания. Искусственно вызванная главным образом скупщиками хлеба, крайняя нищета народа, чрезмерное раздражение голодающих на дворцовую охрану за их оргию, тревога населения, благодаря слухам о бегстве короля в Метц, и беспрестанные заговоры двора и аристократы против дела революции были причинами этого движения, хотя желанного и ожидаемого, но тем не менее вызвавшего отчасти удивление своим стихийным порывом.

Честь инициативы и большая доля деятельности и успеха должны быть приписаны женщинам. Разве без них произошло бы октябрьское восстание? Может быть, но во всяком случае, оно было бы позже и с меньшими результатами для успеха революции. Характерна и в то же время восхитительна в их поведении настойчивость и непреодолимая твердость, с которой они хотели непременно идти в Версаль, после того как поднято было знамя восстания.

Они быстро собрались, сгруппировались и выступили в путь. Тотчас, по прибытии, они явились в национальное собрание, куда вслед за принятыми делегатками вошли затем почти, все остальные. Они энергично выражали свои жалобы и требования и заявили, что не уйдут, так как требуют только лишь одной справедливости. Сначала не хотели допускать их к королю, но были вынуждены к этому, а они только при выходе из дворца почувствовали удовлетворение. На улицах они являются стойкими борцами, когда им представляется случай вступить в борьбу, но они поступают еще лучше, заставляя своими слезами королевских солдат сложить оружие. Оставшиеся в национальном собрании волнуются, говорят, настаивают на окончательном постановлении, а их авангард возвращается к полночи в Париж и приносит документы, подтверждающие их победы: декреты о народном продовольствии и копии подписанных королем конституционных актов.

Октябрьские события навсегда останутся почетным памятником для парижанок, но при этом ни одна из них не искала славы. После победы все он остались одинаково победительницами и одинаково прославившимися; что придало силу и величие всему движению, так это то, что все он одинаково руководились одной мыслью. Благодаря им Париж стал не только королевской резиденцией и местом собрания народных представителей, он стал столицей революции. Благодаря им революция счастливо вступила в новую фазу, а опасность на некоторое время была отвращена.

Примечания автора

1 Les Révolutions de Paris, numero du 4 octobre, Т.III, p.359.

2 Procédure du Châtelet sur les journées des 5 et 6 octobre, déposition de Charles Lefévre, № XLII.

3 Procédure du Châtelet, déposition du marquis de Valfond, № XXXVI.

4 Procédure du Châtelet, № XXXV, déposition du mâitre Henri Sérard Delbois, avocat du parlement, représentant de la commune.

5 Procédure du Chatelet, № XXXV, déposition de mâitre Henri Sérard Delbois, avocat au parlement, représentant de la commune.

6 Procés-verbal de la commune, du lundi 5 octobre 1789.

7 Procédure du Châtelet, № XLIV, déposition de Guillaume-Louis Lefévre.

8 Procédure du Châtelet, № XLIV, déposition de Lefévre.

9 Léopold Lacour. Trois femmes de la Révolution, p.160 et suiv. p.320 et suiv.

10 Procédure du Châtelet, dépositions de Maillards, de Jeanne Martin, épause Lavarenne et de peudel, député, secrétaire de n-o LXXXII, LXXX, et CXLVIII.

11 Moniteur, N 68. au 5 au 8 Oct. 1789.

12 Exposée justificatif de la conduite de Mounier, p.68.

13 Procédure du Châtelet, déposition de Francois-Marie de Mathei, marquis de Valfond, lieut. colonnel du régiment de Flandre, № XXXVI.

14 Voir pour l`ensemble de ces détails, Moniteur, № 70 du 9 au 10 octobre 1739, déposition de Pierrette Chabry, dans la procédure du Châtelet, et l`Histoire de la Révolution par deux amis de la Liberté, t.III.

15 Procédure du Châtelet, dépositions № XX, XXI, XXII.

16 Conf. Histoire de la Révoltitlon par deux amis de la Liberté, Т.III, avec déposition. № XXIX, de la procédure du Châtetet.

17 Histoire de la Révoltitlon par deux amis de la Liberté, Т.III, p.192.

18 Procédure du Châtelet, déposition № XXIX.

19 Procédure du Châtelet, déposition № LXXXVII.

20 Procédure du Châtelet, № LXXIII, déposition d`Alexis Grincourt.

21 Procédure du Châtelet, déposition de Felix Peydel, député du Queroy, № CXLVIII.

22 Moniteur, № 68, procés-verbal de la seance du 5 octobre 1789

23 Procédure du Châtelet, déposition № CXLVIII, dja citec.

24 Madams de Staël, Consideration sur la Revolution, t.III, ch.XI.

25 Histoire de la Révolution par doux amis do ia liberté, t.III, ch.VII, p.209, edit, de 1792.

26 Procédure du Châtelet, déposition de Maillard.

27 Procédure du Châtelet, déposition du député Feydel.

28 Histoire de la Révolution par deux amis de la Liberté, T.III, ch.VII, p.208 edit. 1792.

29 Mounier, Exposée justificatif.

30 Etienne Dumont, Suvenirs, pp.181 et euiv.

31 Procédure du Châtelet, déposition LXXXII.

32 Procédure du Châtelet, déposition № XXX de Louis Brousse des Faucherets, avocat an parlement et lieutenant du maire, et déposition № LXXXI de Maillard.

33 Пригород Парижа. Перев.

34 Procédure du Châtelet, déposition n-o IX du garde du corps Tardivet du Repaire

35 Procédure du Châtelet, déposition n-o LX d`Ambroise Guerin, avocat an parlement, soldat nationale de la garde parisienne.

36 Voy. pour tous ces détails, déposition des deux gardes du corps, n-o IX et XVIII de la Procédure du Châtelet.

37 Déposition n-o LXXXII, déja citee.

38 Voy. dép. LXXJII, LXXXII, LXXXVIII, etc.

39 Déposition LXXXII in fine.

40 Vоyez Buchez et Roux, Histoire parlamentaire de la Révolution, T.II, ch.V, p.136.

41 Филиппа Орлеанского при малолетнем Людовике XV (1715-1723). - Перев.

42 Journal des Révolutions de l`Europe, Т.V, p.76.

43 Correspondance d`un habitan de Paris avec ses amis de Suisse. d`Angieterre, sur les évenement, de Moniteur 1789, 1790 до апреля 1791. A Paris chez Decenne, 1791, et dit.

44 Procés-verbal de la Commune, du 8 octobre 1789.

45 Buchez et Roux, Histoire parlementaire de la Révolution, t.II, liv.VII, ch.I, р.143.

46 Déposition déja citecs, № XVIII et XXVXI, de la Procédure du Châtelet.

47 Moniteur, Т.I, р.564, procédure du Châtelet.

 

VII. Патриотическое самоотвержение француженок
во время национальной обороны и первые войны революции

<…> Они [женщины] шли также в ряды армии и сражались наряду с мужчинами. Теперь нужно упомянуть об амазонках, так как мы уже осветили в фактах деятельность женщин по народной обороне в формах обильных пожертвований и снабжению войск обмундировкой и провиантом. Масса француженок, бывших то в лагерях, то в полках, принадлежала к двум различным категориям: одни, влекомые туда инстинктами, составляли причину волнения и малодушия, они расслабляли душу и тело. Такие женщины заслуживают, чтобы история обошла их молчанием. С этими женщинами нельзя смешивать молодых жен, которые хотели непременно сопровождать своих мужей, разделить с ними военные невзгоды и их славу; иногда они вступали в ряды сражающихся, когда даже отправляясь из дому, не собирались сражаться. Женщины второй категории шли, побуждаемые искренним патриотизмом, руководимые сознанием опасности для отечества, движимые благородным воинственным стремлением, некоторые из них, кроме того, мечтали завоевать себе славу среди опасностей. Некоторые, под влиянием чувства человеколюбия, бросили свои дома, чтобы идти ухаживать за ранеными и утешать умирающих. Эти женщины-героини, поистине прекрасны в бою на поле битвы и в госпиталях, ухаживающие за израненными и истомленными патриотами. Они заслуживают благодарности истории и почетной в ней памяти.

Этот энтузиазм и воинственное настроение женщин были отличительными чертами того времени. Конечно, в предыдущей истории родины были Жанны Гашетт² и Жанны д`Арк и другие менее известные женщины-героини, но никогда еще вся масса женщин не была так воинственно настроена, как в эту эпоху, и это потому, что революция так подействовала на женщин.

Из всех областей человеческой деятельности военное дело меньше всего подходит для женщин благодаря их полу, с другой стороны, критические обстоятельства, в которых оказывается народ, рискующий потерять свою самостоятельность, когда деспоты оспаривают у него дорого доставшиеся ему права, заставляют людей без различия пола и возраста стремиться к защите свободы и родины. Если вся Франция должна подняться против тиранов, говорит Баррер в своем докладе о выступлении массы и требовании мобилизации всех национальных сил (23 августа 1798), то все же выступить может лишь известная часть граждан. “Все будут готовы, но все не выступят, одни будут заняты изготовлением оружия, другие употреблять его в дело, одни займутся заготовлением продовольствия для сражающихся, другие возьмут на себя заботу об их одежде и об удовлетворении их насущнейших нужд; мужчины, женщины и дети, призыв отечества обращен ко всем вам во имя свободы и равенства, все вы должны послужить революции всеми посильными способами. Молодежь будет сражаться и побеждать, семейные мужчины займутся изготовлением оружия, перевозкой артиллерийских орудий, будут заготовлять провиант. Женщины, которые должны будут исполнять их настоящие обязанности по отношению к революции, бросят свои пустые рукоделья и займутся шитьем амуниции для солдат, будут делать палатки и ухаживать за ранеными в госпиталях и приютах, облегчая страдания защитников отечества; дети будут заготовлять корпию. Для них ведь ведется борьба, и дети, предназначенные пожинать плоды революции, будут молиться; старики, по завету древности, выйдут на площади и будут воодушевлять молодых воинов, проповедуя ненависть к королям и единство республики... Республика - это как бы большой осажденный город; надо, чтобы она стала сплошным громадным военным лагерем...”³ Вследствие этого доклада конвент выпустил соответственный декрет. Мы уже указали в ряде фактов, что женщины, не дожидаясь доклада Баррера и декрета конвента, исполняли свой гражданский долг; их патриотическая роль далеко выступила за границы законодательств и была добровольна.

Женский милитаризм во время первых войн революции был явлением своеобразным, которое тем и замечательно, что существовало вне закона; можно относиться к нему критически и не одобрять его, но приходится с ним считаться, и историк должен отметить его, потому что оно было следствием взрыва национального чувства. Надо заметить, что вначале военных действий и в течение всего времени войны общественное мнение не было дурно по отношении гражданок - амазонок. Военная служба женщин, к которой их не обязывали, тем не менее получила своего рода законное признание. Из докладов командиров или военных комиссаров, выдержки из которых мы здесь приводим, можно видеть, что некоторые из амазонок получили чины, полагаемые законом в виде отличия. Молодые девушки, не переодевавшиеся даже в мужской костюм, заносились в списки рекрутов и назначались в воинские части по инфантерии, артиллерии или кавалерии. Им выдавали свидетельства и смотрели на них как на настоящих солдат и освобождали их, когда они о том просили. О некоторых женщинах делались доклады, им выдавались пособия и пенсии. Общая сумма этих доказательств показывает, что служба женщин в армии одобрялась и поощрялась, хотя и косвенно признавалась военной и законодательной властью. Трудно было бы перечислить женщин-солдат, список был бы слишком длинен, да это и не представляет большего интереса. Достаточно сказать, что их было относительно очень много, и отметить отличившихся в военных действиях. Кроме француженок, зарегистрированных в списках войск, против неприятеля выходили также, внезапно выступая на войну, отдельные женщины и целые группы. При осаде города и вторжениях в деревни горожанки и крестьянки помогали защищаться, не переодеваясь для этого ни в какие мундиры; они воодушевляли и ободряли мужчин.

Прежде чем говорить о главных амазонках, нужно привести несколько фактов, относящихся к случаям осады.

Во время осады Лонгви отличалась своей воинственностью храбрая молодая девушка Сесиль Дюрон, бывшая монахиня, в течение всего периода атаки она ободряла перепуганных сограждан и, когда они сдались, упрекала их и подсмеивалась над ними. В конце отчета, где упоминается о ее неустрашимом поведении, говорится: “Среди позора, постигшего этот город, приятно выделяются некоторый доблестные черты и утешают души, огорченные такой низостью”⁴.

Геройская защита Лилля, в которой участвовали и женщины, была победоносным реваншем за капитуляцию Лонгви и Вердена. В начале сентября австрийская армия расположилась лагерем в окрестностях большего города Нор. Она все увеличивалась, усиливаясь изо дня в день. Естественная надежда на то, что неприятель не решится повторить осаду Лилля, не помешала принять необходимые предосторожности. В июле 1791, в ожидании осады, были сооружены укрепления при помощи женщин и девушек. Они работали заступом и возили тачки с пением “çа ira!”⁵ Осада застала их вполне приготовившимися к обороне; она длилась с 24-го сентября по 8-е октября.

29 сентября, когда трубным сигналом было сообщено о приближении австрийского офицера, явившегося с предложением сдаться, одна гражданка Лилля не сдержалась от негодования и брошенным кирпичом попала в трубу; она хотела бросить еще раз, но была удержана солдатом французского конвоя⁶. Во все время страшной бомбардировки все проявили небывалую энергию и хладнокровие при виде сыпавшихся на город снарядов. В это время одна из случайных амазонок бросала обратно снаряды, посылая их по адресу великой герцогини Австрии Христины (старшей сестре Марии Антуанетты), которыми эта тигрица засыпала французов⁷. Несколько женщин были убиты и ранены, но город Лилль не был взят. В докладе 6 октября, за два дня до снятия осады, народные представители в конвенте особенно подчеркивают прекрасное поведение женщин. “…Многие героические поступки, достойные республиканок древности, заслуживают особого внимания. Мы перечислим их в следующем докладе. Гражданки сравнялись в неустрашимости с мужчинами-гражданами, одним словом, они показали себя заслуживающими свободы”⁸. Конвент единодушно постановил на заседании 12 октября, что город Лилль достоин своего отечества. Позднее, в 1842, был учрежден ежегодный праздник в память 8 октября, и воздвигнуть памятник, увековечивающий геройскую защиту Лилля. Жительницы Лилля получили большую долю этих почестей. Тогда же женщины Тионвиля проявили свою храбрость и внимание к солдатам. В мае 1792 г. они поднесли гражданский венок гусарам Бершени, отклонившим предложения, склонявшие их к измене⁹. Они оказывали серьезную поддержку гарнизону со времени осады города и умели ободрять осажденных. “Хотя наши пушки и сыплют ежедневно снаряды на неприятеля, но это не мешает нам оставаться веселыми. В воскресенье наши женщины и девушки танцевали у батарей”¹⁰.

В каждой деревне, в каждой хижине раздавались крики женщин: “Смерть врагам!” Предчувствуя приближение врага, они торопили мужчин вооружаться и вооружались сами. Вот образчик женского увлечения, пример этот взят из сообщения из Тарба 7 мая 1793 и был напечатан в “Moniteur”: “Прошлую субботу у нас произошла небольшая тревога. Наши пиренейцы в Бареже (граница) приняли появление нескольких испанских дезертиров за неприятельское вторжение. Во все стороны были отправлены вестовые с предупреждением об опасности; тревога распространилась по всему департаменту. В замке Лурде был сделан тревожный салют из пушки, было отдано распоряжение звонить в набат; через четыре часа все дороги были заняты сбегавшимися вооруженными людьми. Никогда еще патриотизм не проявлялся так ярко и так энергично... Женщины вооружались косами и всевозможными хозяйственными инструментами. Эти героини выказывали не меньшую горячность, чем мужчины. Какое красивое зрелище представляет масса народа, выступающего на борьбу с тиранией”¹¹.

Среди сражавшихся женщин надо отметить тех, которые совершили подвиги и отличились своей доблестью; одни из них отправились волонтерками, а другие, пользуясь разрешением, пошли с их мужьями и сражались наряду с ними. Все те, которые действительно заслужили благодарность отечества, остались неизвестными. Но останутся ли они так неизвестными навсегда? Надо желать, чтобы более тщательные и удачные исследования вывели их из состояния забвения.

Факты и имена некоторых из них, которые я назову, взяты из достоверных документов, характер и источники которых будут указаны. В первых рядах гражданок, отправившихся на поле битвы, были сестры Ферни, обывательницы села Мортон близ Бельгийской границы. Старшая, Фелицита, 22, и ее сестра Феофила, 17 лет. Они были маленькие, хрупкие и нежные, хорошо воспитанные и скромные, но жажда свободы светилась в их глазах. Отец их был командиром национальной гвардии местной коммуны. В начале войны он принужден был сразиться с австрийскими отрядами, которые своими набегами на французскую территорию и грабежом наводили страх на крестьян. Обе его дочери переоделись в мужской костюм, вооружились и сопровождали его в походах. Таково было начало их военной карьеры. Под начальством своего храброго отца они быстро приучились к походной жизни, не обращали внимания на усталость и опасности. Они скоро отличились своей храбростью при атаке нашей позиции у Мольда австрийским отрядом. В сообщении об этом случае говорится следующее: “Лилль, 18 июля 1792. В последней атаке позиции у Мольда отрядом уланов две женщины, девицы Ферни, бросились во главе отрядов волонтеров, вели их за собой и сами наносили удары. Патриотизм этих двух героинь вызвал такой энтузиазм, какой может быть понятен только патриотам”¹². Вслед за новыми подвигами храбрости они вызвали горячие похвалы в отчете комиссаров северной армии, который и был прочитан в законодательном собрании 21 августа. “Мы счастливы, что, благодаря возложенной на нас миссии, мы можем докладывать собранию только об успехах... Мы не можем не упомянуть о двух девицах, Фелиците и Феофиле Ферни, отличившихся в нескольких сражениях, соединяющих в себе наряду с храбростью самые высокие женские добродетели, кротость и скромность (аплодисменты)”¹³.

Генерал Бернанвилль подтвердил также их заслуги в письме к депутату Кутону из лагеря у Мольда от 27 августа. Письмо это очень интересно благодаря некоторым пикантным замечаниям об искусстве воевать при участии женщин. “Я Вам говорю, что собирался устроить бал, и он был. Вчера был праздник в деревне Флин по ту сторону Эско, куда австрийцы приходят обыкновенно воровать кур. С одиннадцати часов утра я разместил мой фланговый батальон в засаде. Вечером я распорядился, чтобы вышли 20 гренадеров, несколько офицеров и крестьяне и устроили танцы в долине, выше мельницы; были приглашены все девушки из этой и соседних деревень, и играл хор музыки парижского батальона. В лесу, где слышался только залп карабинов, пронеслись звуки кларнета, цимбалов и тамбуринов, музыка усладила слух медведей, австрийцы вышли из своих берлог, приближались гусары, охотники, солдаты, собираясь сделать нападение; наши гренадеры показали вид, что они испугались, и некоторые притворились убегающими. Бывшие в засаде выбежали со всех сторон, наши фланговые вышли из прикрытия и открыли огонь, шум града снарядов изменил характер игравшего оркестра, гренадеры и офицеры продолжали танцевать, австрийцев преследовали почти вплоть до их логовищ. Этот небольшой бал обошелся им в жизни трех гусаров, девяти солдат и более двухсот раненых, которые не захотят больше танцевать. Девицы Ферни, любящие танец штыков, были в засаде, убили и ранили свою добрую долю; они преследовали врага вплоть до леса”¹⁴.

20 сентября они храбро сражались при Вальми под командой Дюмурье, бравшего их за храбрость и хороший характер в походы во Франции и в Бельгии. Комиссары конвента, посланные в Шалон, описывали в преувеличенных размерах случаи их храбрости в донесении из Сент-Менеуля, 2 октября 1792, в I год республики. “…Мы закончим это письмо упоминанием о двух сестрах-героинях, гражданках Ферни; обе эти молоденькие девушки всегда являются авангардах в самые опасные минуты. В армии, полной молодежи, к ним относятся с уважением: то уже награда за их добродетель. Пусть народный конвент не забывает, что в царствование Карла XII восстановление короля на престол было делом известной девушки. У нас же теперь есть две борющиеся за освобождение нас от тиранов, теснивших нас целые века. У австрийцев хватило подлости уничтожить дом этих двух девочек в Монтани; им теперь только и остается быть храбрыми; они не заботятся о себе, так как знают, что французский народ так же благороден, как и храбр, и мы, вернувшись, будем требовать у вас справедливой для них награды.

Подписано: граждане, комиссары конвента, Kappa, Силлери, Приер¹⁵. При Жемаппе (6 ноября) Кераньон, Андербах и Нервинд”.

После битвы при Андербах Дюмурье обращал на них внимание конвента в письме к военному министру. Брюссель, 17 ноября, 1 год республики. Вчера я выдержал гражданин министр, шестичасовой бой под Андербахом, во главе моего авангарда под командой Гарвилля и Эгалитэ, в девять тысяч человек войска, против принца Вюртембергского, у коего было десять тысяч человек неприятельского арьергарда. Мы причинили им большой урон (как и указано в отчете о победоносном бое). Обращаю внимание конвента на двух сестер Ферни; это неустрашимые вояки... Генерал, командир Бельгийской армии. Подписано: Дюмурье¹⁶).

Девицы Ферни получили, кроме того, в награду за военные заслуги двух великолепных коней в попонах, которых конвент послал им в знак национальной награды. Дюмурье назначил их офицерами генерального штаба, в то же время, как их отец был назначен командиром колонны. Он посвятил им в своих записках целую страницу, где с почтением отзывается об их храбрости и их скромности: солдаты были от них в восхищении говорит он, и относились к ним дружески и почтительно¹⁷.

После низкой измены этого генерала они бросили армию и путешествовали по Голландии, Вестфалии, Германии и Дании. Старшая вышла замуж за Бельгийского офицера, а сестра ее поселилась вместе с ней в Брюсселе, где и умерла в 1816 г. История обязана по отношению этих двух благородных гражданок благодарностью и восхищением; они были, без преувеличения, героинями войн революции. Я не знаю, почтила ли их память родина и воздвигла ли им памятник, но он его заслужили.

Если сестры Ферни заняли бесспорно почетное место в ряду борцов революции, то есть еще и другие женщины, оставившая по себе добрую память за любовь к отечеству.

На границах Альп, где король Сардинии стянул многочисленные войска для вторжения в пределы Франции, сестра генерала Ансельм помогала брату и шла во главе волонтеров и национальной гвардии. Она разделяла с братом радости и почести победы в удачном походе; графство Ницца осталось за нами без боя благодаря мудрой стратегии генерала, сумевшего оттеснить громадную армию. В одном из документов той эпохи сообщается следующее о воинственном поведении сестры Ансельма: “Свободный город Ницца, 12 октября 1792. Клуб состоял из полторы тысячи членов. Ансельма встретили с любовью, восхищались его сестрой, которая была не мене храброй, чем Орлеанская дева, и служила более высокой цели. Эта новая амазонка, в день вступления в Ниццу, шла во главе колонны в полторы тысячи солдат…”¹⁸

В битве при Жемаппе, кроме гражданок Пошела и Дюлиер, прекрасно исполнявших обязанности канониров, отличилась Бутт де Невер, сражавшаяся наряду с своим мужем. Он пал мертвым. Вернувшись домой, Бутт отправилась вместе с другими гражданками в общество друзей Свободы и Равенства, чтобы доставить свои пожертвования. В отчете заседания о ней говорится: “Слезы текли из глаз присутствующих при виде входившей вдовы Бутт, которая была в армии со своим мужем, умершим славной смертью при Жемаппе. “Я принесла отечеству величайшую жертву, сказала она, мой муж погиб, защищая его; вот я отдаю золотой крест, на его стоимость пусть будет снаряжен волонтер, который пусть отмстит за французов, павших под ударами приверженцев деспотизма”¹⁹.

Во время взятия крепости д`Анвер гражданка Марта, бывшая волонтеркой, умудрилась, благодаря своей смелости, украсть у австрийцев императорский орел. Ей пришло в голову принести этот трофей в дар Парижской коммуне на заседании генерального совета 18 июля 1793 г. Совет постановил сделать почетный отзыв в отчете и решил повесить его на посмеяние босяков на дула пушек, временно поставленных на площади ратуши²⁰.

Нельзя обойти молчанием неизвестную обывательницу Nogent-le-Retrou, вполне заслужившую упоминания в числе самых храбрых женщин. Роза Бульон была замужем и не задумалась отправиться на войну вместе с мужем в марте 1793. В это время она была уже матерью двоих детей, из которых одному было только семь месяцев. Муж и жена выступили волонтерами; их никто не призывал, хотя никто им и не препятствовал. Каковы же были чувства, побудившие жену? Было ли это единственным желанием сопровождать мужа, избежать тяжелой разлуки? Конечно, нет, так как она была матерью, и материнское чувство, более сильное, чем чувство к мужу, должно было бы ее удерживать дома. Между тем она пошла на поле битвы, поручив детей заботам бабушки. В ней преобладало и все преодолевало чувство патриотизма, непреодолимая сила которого в эту величественную эпоху порождала столько героизма и преданности. Я нашел упоминание о ее подвигах и поведении в официальном отзыве одного старого генерала, слова которого я привожу с удовольствием. Это донесение, касающееся дела под Лимбахом и других военных операций, было прочитано Баррером на заседании конвента 27 августа 1793 г.:

“Дивизионный генерал Сканенбург, временно командующий армией при Мозеле, гражданину Бушотту, министру войны. Военная квартира в Сарребрук, 23 августа 1793 г.

Гражданин-министр, имею честь доложить вам о деле 13 августа... Я не исполнил бы моего долга, гражданин-министр, если бы не доложил вам о факте поистине героическом и достойном отметки на скрижалях республики. Гражданин Юлиан Генри, уроженец Nogent-le-Retrou, округа Шартр, записался в марте месяце волонтером, чтобы идти на защиту отечества, и был отправлен в 6-й батальон верхней Соны. Жена его Роза Бульон, восторгаясь патриотизмом мужа и желая также содействовать усилению республики, бросила двоих детей, из которых одному всего шесть месяцев, переоделась в мужской костюм и отправилась с мужем в вышеупомянутый батальон, в котором и была записана волонтеркой.

Эта женщина служила примерно все время, сражалась наряду с мужем во всех боях, где участвовал этот батальон, и при Лимбахе 13 числа муж ее был убит, пронизанный тремя пулями. Это несчастье не помешало ей, однако, продолжать бой и оставаться в рядах до тех пор, пока батальон не отступил. С этих пор женщина эта не бросала службы, отлучаясь только затем, чтобы выполнить свой материнский долг заботы о детях, после того как она с храбростью и великодушием выполнила свой долг по отношению к мужу. Она поручила себя, как вдова с двумя детьми, великодушию нации, и, конечно, она имеет право на благодарность.

Подписано “Валтасар Сканенбург”.

Вслед за этим донесением, вызвавшим энтузиазм конвента, по предложению Тюрио, гражданке Розе Бульон была назначена пенсия в 300 ливров и по 150 ливров на каждого ребенка²¹. Факт, приведенный нами в дословном и интересном сообщении, важен не тем только, что он устанавливает славные подвиги героини, но в особенности потому, что из него видно ясно, что женщины были приняты в ряды солдат, были правильно зарегистрированы в войсках, что они носили форму, получали отпуски и, наконец когда они того заслуживали, им присуждались награды и пенсии. Мы знаем, например, девиц Ферни, назначенных офицерами гусарского полка и получивших чин.

Женщины, не блиставшие на поле битвы, были не менее полезны во время войн революции. Можно привести случай с маркитанткой Пиль из 5-го батальона из Кот-д`Ор, женою гражданина Рибль, жандарма 31-го дивизиона. Посредством дерзкого нападения она похитила 3300 ливров у неприятеля. Она их тотчас отправила в конвент, заявляя, что ей не нужно другой награды помимо того, чтобы быть полезной отечеству. Собрание встретило аплодисментами сообщение о преданности этой гражданки, и постановило упомянуть о ней в отчете. На заседании 19 октября 1793 Лебон сообщил о патриотическом гостеприимстве, прославившем двух крестьянок из окрестностей Арра.

В местечко Борек прибыла одна колонна истомленных усталостью солдат северной армии. Мэр Мопон собрал всех жителей и сообщил им о жалком состоянии солдат, которые не в силах добраться до Арра. Тотчас же две вдовы, Флери Буле и Пиерр-Дэ, предложили приютить по двадцать человек, хотя обе они были бедны и обременены большими семьями. Это вызвало соревнование, и защитники свободы нашли приют у горячего очага и радушное гостеприимство.

Пример гражданского мужества был дан гражданкой Делькамб в битве при Вандее; поведение ее было совершенно противоположно фанатичным вандеенкам, которые находились под влиянием духовенства и поддерживали отечественные распри. Муж ее был командиром 1-го батальона национал-федератов и погиб под Шоле вмести с генералом Мулин; он предпочел кончить с собою, чем сдаться живым в руки неприятеля. На заседании 14 прериаля 2-го года его вдова явилась в конвент, вся покрытая ранами. Член конвента Тюрро сообщил, что эта гордая республиканка пыталась избежать яростной расправы разбойников, когда они вошли в город. Ее хотели заставить кричать “да здравствует король!” Когда она отказалась, то на нее посыпались удары, и она свалилась. “Мой муж умер за отечество, я сумею последовать его примеру, - сказала она. - Да здравствует республика!” Она обливалась кровью, вандейцы сочли ее убитой и бросили. Потом она была подобрана, и случайно ни одна из ее ран не оказалась опасной. После этого трогательного сообщения конвент постановил, что гражданка Делькамб вполне достойна своего отечества и что ее героическое поведение и слова будут занесены на скрижали славных подвигов²².

Женщины, входившие в состав войск, вели себя превосходно, и, как известно, были случаи, когда они покрывали себя громкой славой. Несмотря на это, их пришлось отправлять из войск. Почему? Потому, как мы уже и упоминали, что вслед за армией тянулась масса других женщин, не проникнутых ни воинственными стремлениями, ни чувством патриотизма. По закону нужно было содержать и кормить всех жен волонтеров, а все прочие женщины называли себя также женами волонтеров. Следствием этого было переполнение солдатских казарм, лагерей и военных стоянок и недостача провианта, который расходовался на всю эту бесполезную и даже скорей вредную массу. Кроме того, передвижение войск и стоянки их также стеснялись этими толпами женщин, о которых все же приходилось заботиться. Но самым большим злом было ухудшение нравов и деморализация, вызывавшая беспорядок среди войск. Такое опасное положение вызывало доклады войсковых командиров конвенту с просьбами отозвать женщин из армии. Конвент должен был обратить на это внимание и 30 апреля 1793 постановил, чтобы были высланы из армии все женщины, за исключением занимающихся там определенными делом, как прачек и маркитанток. Гражданки, служившие в рядах войск, были высланы наравне с другими и получили увольнение и прогоны по пять су до места их жительства.

Действия эти не были вызваны враждебным к ним отношением, но были следствием постановления по отношению к женщинам вообще, благодаря жалобам и донесениям. Исполнение декрета по отношению к амазонкам несколько замедлилось. В отчете заседания якобинцев от 21 сентября 1793 есть следующее характерное сообщение: “Один гражданин докладывает, что, несмотря на вышедший закон об исключении женщин из армии, одна женщина осталась в рядах северной армии, и солдаты унижаются ежедневно, исполняя ее приказания, что им очень не нравится”²³.

Доклад этот был передан обществом военному министру.

Факт этот указывает на то, что женщин-амазонок не спешили увольнять из войск, и что некоторые из них были отставлены потому, что солдатам не нравились их распоряжения. С 30 апреля по 24 сентября 1793 года протекло много времени, но вот еще официальный документ из отчетов конвента. Это была петиция одной из постоянных амазонок, направленная против декрета 30 апреля. Она была прочитана секретарем заседания 30 нивоза II года, т.е. спустя уже много времени после опубликования декрета об исключении женщин из армии; она очень интересна и очень поучительна с разных точек зрения, упомянутых мною в описании военной деятельности женщин, и, хотя она высказана в Moniteur, я сильно сомневаюсь, было ли обращено на нее внимание до сих пор:

“Гражданка Роза Шапюи, записанная солдатом в 24-й полк 25 февраля 1793 (старого стиля), отправлена 3 нивоза к президенту конвента. Париж, 10 нивоза, II года республики.

Горевшая священным пламенем свободы, следуя дорогому завету пяти братьев, из которых три находятся в северной армии и два в Вандее, в начале войны я считала, что изменю себе и всем моим родным, если не принесу жертвы войне и не выполню моего жгучего желания отомстить за отечество, отражая тиранов и разделяя славу победы над ними.

Гром пушек, свист пуль и гранат не пугали, но только увеличивали мою храбрость. Я выступала в бою с различными военными отрядами. Я участвовала также вместе с моими храбрыми братьями, солдатами 24-го полка, и презирала опасности, как и они.

Меня, в отличие от массы женщин, последовавших за армией под влиянием безумной любви, привела в ряды армии единственно любовь к отечеству, надежда пожать республиканские лавры, сладость намерения нанести последний удар, уничтожить изменников и мятежников, - таковы были побуждающие меня чувства, и пусть они будут мне защитой. Конечно, они красноречиво защитят меня наряду с прямыми свидетельствами моего полка, в котором я служила и который принял меня с удовольствием, несмотря на мой пол.

Неужели, имея 17 с половиной лет от роду, во цвете лет я буду отправлена под родительскую кровлю тогда, когда меня ждет под свой шатер богиня войны, и будет укорять меня в бездеятельности? А братья, какими глазами взглянете вы на свою несчастную сестру, когда вы вернетесь домой, покрытые славой? Выходит, что я напрасно, следуя вашему примеру, клялась умереть за республику! Мне не нужно награды, я не питаю низкой надежды на нее, я хочу только успеха, - разве истинная республиканка не достаточно вознаграждена будет славою победы? Я хочу только, чтобы конвент принял благосклонно мою службу и разрешил бы мне продолжать ее в 24-м кавалерийском полку, который мне приходится покидать с невыразимым сожалением.

Лишь бы только просьба моя была принята, я тотчас же вернусь на мой пост и вдвойне буду храброй и деятельной, если это только будет возможно, я докажу республике, что руки женщины не хуже рук мужчин тогда, когда она руководится честью, жаждою славы и уверенностью уничтожить деспотов”²⁴.

Не важно, исходит ли эта петиция непосредственно от самой подавшей ее, - написанная напыщенным языком той эпохи, она отражает ее характер и также чувства и мысли Розы Шапюи, явившейся на заседание конвента, равно как и других амазонок. Но что же оставалось сделать конвенту после декрета 30 апреля 1793? Он не отверг петиции, и Роза Шапюи, приветствуемая аплодисментами, была приглашена присутствовать на заседании, а затем была отправлена в армию.

Прием, оказанный Розе Шапюи с ее петицией, показывает, что конвент не был в принципе против военной службы волонтерок, замужних или незамужних женщин. Беспорядки и стеснения со стороны толпы праздных женщин, сопровождавших войска, были единственной причиной принятой меры их исключения из армии. Это грустный факт! Позже мы видим, что благодаря эксцентричностям и вольному поведению некоторых женщин были совершенно закрыты женские республиканские общества, бывшие столько времени полезными в патриотической и демократической деятельности.

Как бы то ни было, несмотря на свое решение, наше третье революционное правительство сочло справедливым, кроме наград, пенсий и чинов отдельным женщинам, выразить также почтение и признательность целым группам энергичных женщин, боровшихся за революцию и отечество.

На празднике в память 10 августа, по случаю провозглашения конституции 1793, Эро де Сешель, председатель конвента, сказал в своей речи, во время остановки перед триумфальной аркой, следующая памятные слова: “Вот слабость пола и в то же время героизм храбрости! О, свобода, это ты породила такие чудеса за те два дня, когда кровь в Версале начала смывать преступления королей и зажгла в душе каждой женщины храбрость, заставившую преклониться защитников тиранов... О, женщины, чтобы защитить свободу, попираемую всеми тиранами, нужно народу быть героем. Вы именно должны сделать его таким. Пусть младенцы во Франции впитают с молоком матери все добродетели борцов и их великодушие.

Представители самодержавного народа вместо цветов предлагают вам лавр - эмблему храбрости и победы. Передайте ее по наследству вашим детям”²⁵.

Кроме того, на заседании 28-го сентября 1793 Грегуар в своем проекте сборника фактов о гражданских и военных заслугах предостерег от забвения о женщинах: “Вы, великодушные гражданки, разделявшие опасности поля битвы и снаряжавшие солдат, вы будете вознаграждены благодарным потомством. В описании подвигов было бы грустно пропустить имена, которые мы хотели бы сохранить в памяти”²⁶. Этот сборник должен был, согласно декрету, в тот же день быть напечатан под названием: Акты гражданской доблести и героизма французских граждан; он был рекомендован книгою для детей и мог служить материалом для истории.

***

Здесь кончаются мои исследования. По-моему, они могли закончиться именно перечислением фактов, подтверждающих патриотический подъем духа француженок. Желательно было бы найти еще новые факты и приветствовать еще новых героинь. С этой поры все, кто интересуется этим вопросом и будущим женской эмансипации, будут иметь доказательства, чтобы утверждать, что в эту критическую и славную эпоху революции деятельность женщины, как в отдельности, так и коллективно, не была лишена величия и своей доли пользы.

Примечания автора

1 Moniteur. n°189, 9 germinal an. II (29 mars 1794)

2 Героиня, принимавшая участие в защите своего родного городка Бове при осаде его Карлом Смелым в 1472. - Перев.

3 Moniteur, no 237, 25 aout 1793.

4 Moniteur, no 258, 14 septembre 1792

5 Moniteur, no 190, 9 juillet 1791

6 Victor Decode, siége de Lille on 1792, p.p. 34 et. 35.

7 Moniteur, № 54, 14 novembre 1794, extrait du procés-verbal d`une seance des jacobins.

8 Siége de Lille, par M Blismon, р.66.

9 Moniteur, № 138, 17 mai 1792.

10 Moniteur, № 27, 20 septembre 1792, lettre recue de Thionville et lue par Merlin á la séance du 27 septembre.

11 Moniteur, № 141, 21 mai 1793.

12 Сe rapport daté de Valenciennes dans le Moniteur, № 236, 23 aout 1792.

13 Corresponrlance de Lille, inseree dans le Moniteur. № 205, 23 juillet 1792.

14 Cette lettre dans le Moniteur, № 247, 4 sept. 1792.

15 Cette lettre au Moniteur, № 278, octobre 1792.

16 Ce rapport, ibid, № 323, 18 novembre 1792.

17 Mémoires de Dumourié, t.II, liv.V, chap.II.

18 Correspondance de Nice, au Moniteur № 303, 29 oct. 1792.

19 Extrait du procés-verbal an Moniteur, no 64, 5 mars 1793.

20 Extrait du procés-verbal au Moniteur, no 202, 21 juliett 1793 comte rendu du Conseil general du 18 juillet.

21 Ce rapport au Moniteur, № 241, 29 aout 1793.

22 Procés-verbal de la séance du 14 prairial. Moniteur № 256, 4 june 1794

23 Cette piéce au Moniteur, № 169, 26 septembre 1793.

24 Moniteur, № 121, 1-er pluviose, an. II (20 janvier 1794).

25 Voy. ce comte rendu au Moniteur, № 221, 12 aout 1793

26 Voy. ibid. № 272, 29 septembre 1793.

--

http://istmat.info/node/37749

 

 

---

Дата добавления: 2022-06-11; просмотров: 19; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!