Глава 15. Совещание в Ташкенте 13 страница
Ну что, понравилось тебе, старина, порхать в небе? спросил его парень, который до этого наматывал трос. Парень был узкий, извилистый, с упавшими на лицо мокрыми длинными волосами. Дунаев всмотрелся в него и сразу узнал эмбриончика из Глашиного живота. Это существо казалось теперь взрослым и пританцовывающим, но ошибиться Дунаев не мог то самое белое личико с чертами бегемотика, личико нежное и смазанное, с маленькими глазками. Да и вопрос был задан на том же языке, который парторг уже обозначил про себя как зародышевый. Слова в языке звучали коротко и просто, и произносились они не наружу, а внутрь, словно бы сглатываясь вместе с кусочками воздуха. Общение по-прежнему происходило через Машеньку, которая была не только поэтессочкой, но и переводчицей.
Дунаев обнял парня, которого продолжал почему-то считать своим сыном.
Ишь как отмахал! сказал парторг, одобрительно хлопая парня по плечу, обтянутому черной шелковой рубашкой, Ну, молодец, молодец! Не все же за мамкину матку держаться! Надо жить ярко, как на картине. Вижу, все у тебя тут обустроено: и крылья, и катер. Хозяином держишься.
Парень хихикнул, изогнулся и ловко вспрыгнул на белую лавку. Несмотря на внешнюю субтильность и худобу, чувствовалось, что он довольно мускулист и крепок. В теле ничего не осталось от зародышевой пухловатости. Только в лице.
Разреши, отец, представить тебя моим друзьям. Я их очень люблю, и мы вместе составляем неразлучную компанию. Вначале девушки. Парень сделал жест в сторону двух девушек. Дунаев повернулся к ним и увидел, что они близнецы. Стоя рядом, плечо к плечу, они смотрели на него, улыбаясь и щуря светлые ресницы. Длинные, очень светлые волосы развевались на ветру и почти заслоняли своими струящимися прядями два одинаковых смеющихся личика. Лица почти еще детские, покрытые загаром и веснушками. Им было лет пятнадцать на вид.
|
|
|
Элен и Эвелин Снорре, представил парень.
Очень приятно, промолвил Дунаев, галантно целуя детские руки девушек. Уж не старого ли Снорре Сигурдссона дочки?
В ответ раздался хохот. Вся компания, собравшаяся в лодке, хохотала до слез, сгибаясь пополам от невыносимого смеха. Девушек настолько проняло, что они упали на дно катера и там извивались, держась за животы.
Дунаев смущенно перетаптывался ему никак не удавалось взять в толк, в чем дело: что он такого сказал? Конечно, он понятия не имел, кто такой Снорре Сигурдссон, но ведь это он сделал так называемый пробный выстрел вслепую, прием вполне дипломатический. Такого рода нелепые светские вопросы обычно провоцируют возражения, с помощью которых можно разведать об окружающей реальности. Но тут выстрел вслепую угодил в какую-то смеховую точку, значения которой парторг не понимал.
|
|
|
За рулем Снорре, старший брат девушек, продолжал представлять сын Дунаева, после того как все отсмеялись. А это Доттбурд по прозвищу Юбка, и Снифф, прозванный так потому, что он обожает кокаин как сумасшедший.
Друзья моего сына мои друзья, расплылся в улыбке Дунаев, пожимая руки парней. Загорелый Снорре напоминал сестер, но менее запоминался. Доттбурд был крупный, очень молодой и довольно жопастый парень, одетый действительно в пеструю юбку, с большим задумчивым лицом. Снифф, как положено наркоману, отличался худобой и любознательными крошечными глазками, лет ему можно было дать от силы шестнадцать. Он был гол по пояс, белобрыс, с белым носиком, в серебряных матросских расширяющихся книзу штанах. На его шее висело круглое черное зеркальце на шнурке. В общем, все были очень молоды.
Вот попал в компанию каких-то подростков, подумал Дунаев (скорее, впрочем, с удовольствием, чем с раздражением). Ну, а что? Все лучше, чем во тьме. Возвращение к жизни происходит через молодость. Да я и сам-то молод душой, как утенок.
Он радостно почесал голову под оранжевой шапочкой. Казалось, он воскресает к веселой жизни после какой-то смерти, но что это за смерть и к какой жизни он воскресает всего этого он не знал, да и не считал нужным думать об этой ерунде. Беспечность молодежи легко передавалась ему.
|
|
|
Меня утенком приглашалиИграть в оркестре на трубе.Но я не мог играть я крякал.Ходил с цигаркой на губе[6]
Раз у меня есть сын, надо дружить с его ровесниками. Жить жизнью молодых, подумал парторг.
Как называется твой остров, сынок? ласково спросил Дунаев сынка, глядя на остров, который стремительно вырастал на фоне синего неба, видимый сквозь пелену морских брызг.
Его называют островом Пасхи, ответил Сынок, сощурившись. Видишь, он имеет форму пасхального кулича. А еще его называют Островом Приключения. В общем, между двумя названиями нет разницы. Ведь воскресение из мертвых и есть самое Главное Приключение, которое только может приключиться. Сынок подмигнул Дунаеву, как бы намекая, что ему известны переживания отца.
Эх, молодежь нынче проницательная пошла, улыбнулся Дунаев. А что, ты, сыночек, тоже воскрес? И все твои друзья воскресли?
А как же! Каждый раз, когда едешь на Остров, да еще в компании любимых друзей, это как будто тебя зачинают заново! Сынок снова подмигнул, а затем, схватившись за поручень, ловко подпрыгнул: Сделал он это просто так, ради удовольствия. Легко он перемахнул поручень, описал в воздухе полукруг над самой водой и вернулся на борт. Это простое гимнастическое достижение, как видно, доставило ему немалое удовольствие.
|
|
|
А остров приближался. И он действительно был великолепен. Дунаев засмотрелся на его крутые склоны, отвесно ниспадающие в море, на его мшистые скалы, на коричневые глянцевые камни, облизываемые прибоем, на таинственные узкие расщелины, где плескалась холодная синяя тьма, украшенная редкими зигзагообразными бликами солнца.
Как всякая подлинная реальность, остров обладал корнями сосен, повисшими над бездной, и застывшими в камнях синими отпечатками молний, и свистом ветра в кронах деревьев. Стены Кулича поднимались отвесно и упрямо.
Парень Снорре (как видно, мастер вести лодку) легко, не снижая скорости, вошел в бухту и остановил мотор в тот момент, когда лодка уткнулась в песок пляжа.
Компания посыпалась из лодки. Сынок галантно подхватил на руки одну из девушек-близнецов и понес ее на берег. Она хохотала. Вторую несли Снифф и Доттбурд, сплетя из рук подобие кресла.
Затем шел Снорре, нес какие-то большие белые сумки. Позади шлепал Дунаев, весело поглядывая на солнце. В момент, когда нога его ступала в нежный песок острова, он услышал (или ему показалось) церковный хор, радостно поющий где-то далеко:
Христос воскресеИз мертвых,Смертию смерть поправИ сущим во гробахЖивот даровав
Столько ликования было в этом отдаленном, словно ветром принесенном пении, что Дунаев не выдержал и перекрестился. И поймал на себе удивленный взгляд одной из девушек, которая как раз в этот момент оглянулась и посмотрела на него сквозь свои струящиеся по ветру волосы. Эвелин. Хотя они были похожи как две капли воды, Дунаев понял, что это Эвелин.
Парторг распластался на горячем песке и уже не слышал больше церковного пения только шелест кроткого моря, и крики чаек, и переговаривание ребят на их зародышевом языке, который он время от времени переставал понимать. Они, кажется, готовили пикничок. Вскоре разожгли маленький костер, почти невидимый в ярком сиянии солнечного света, и вот уже все сидели вокруг, передавая по кругу бутылку теплого красного вина и самокрутку. Затянувшись, Дунаев ощутил непривычный вкус.
Что курим? спросил он.
Марихуана, отец, подмигнул ему Снифф.
Дунаев кивнул, затянулся поглубже, лег на песок, удерживая во рту клочок тяжелого пряного дыма. Долго он смотрел в синее небо, прежде чем выпустить этот дым тот повис в воздухе над раскрытым ртом, как светлый плюмаж, которому пристало бы увенчивать голову королевского пони. Потом ветер растащил его на волокна. Взгляд Дунаева упал на ласты, которые валялись недалеко от него, на песке. Кто-то из ребят только что шлепал этими ластами по прибрежной воде. Теперь ласты стали свободны от ног, и вид этих ласт заворожил Дунаева. Они выглядели хорошо. Твердая резина, идеальная форма, идеальный материал. Крупные прозрачные капли морской воды на поверхности ласт. Только вот парторг не мог до конца понять, красные эти ласты или синие. Словно после созерцания берлеевого цвета у Дунаева развился дальтонизм. Но все это было не важно. Значение имела сама реальность ласт: реальность хотелось назвать зубодробительной. Дунаев не мог оторвать от них глаз, он просто прилип к ним взглядом. Ведь не может быть, не должно существовать таких ласт на свете! застывшим криком кричало все его внутреннее существо. От созерцания ласт его отвлек (и весьма вовремя) расторопный Сынок, который заявил, что все отправляются на поиски сокровищ. Всем предлагалось рассыпаться, покинуть друг друга и искать, после чего вернуться на пляж, чтобы показать друг другу найденное.
Каждый Остров является Островом Сокровищ, произнес Сынок, щуря крошечные глазки.
Да мы знаем, сына, не пизди, лениво сказал Дунаев, вставая и отрясая песок с одежды. Ишь ты, массовик-затейник у меня растет. В кого только?.. Ну, прям как в поговорке: яйца куру учат.
Как ты сказал? Яйца куру учат? заинтересованно переспросил Сынок и переглянулся со своими друзьями.
Ну да. А впрочем, пошли за сокровищами. Я готов. И парторг, словно подавая пример остальным, стал решительно взбираться вверх по крутому склону.
Ох-хо-хо, расхохотался банщик(Гром и мысль в сияющих глазах),Был один такой веселый мальчик,И он назывался Божий Страх.И от Бога, братцы, нет спасеньяОн идет серебряным путем Стариком в зеленом оперенье,Девочкой с задумчивым лицом.Толстым зайцем средь ботвы весенней,Молнией в лиловых небесах,Капелькой, упавшей на колени,Лепестком в девичьих волосах.Среди локонов, каскадами летящих,Среди прядей, ниспадающих со лба,Затерялись отражения парящихАнгелов небесного столба.
Мелкие камешки сыпались из-под ног Дунаева, он цеплялся за пучки нагретой солнцем травы, за ветки корявых пихт, угнездившихся на склоне. Подъем был крут, но парторг чувствовал себя полным сил, и уверенно карабкался вверх, не оглядываясь. Когда он наконец оглянулся, то голова закружилась от неожиданной высоты. Далеко внизу лежало сверкающее море с маленькой белой моторной лодкой у берега. На пляже догорал невидимый костер видна была только тень от дыма, бегущая по светлому скальному срезу. Дунаев пошел краем обрыва, подобрал ветку и веткой тихонько постукивал по красноватым стволам сосен. Затем он увидал поросль густой яркой травы, словно бы пьяной от собственной свежести. Ему страстно захотелось поваляться в этой траве, но там уже кто-то лежал. Некто белый. Приблизившись, парторг разглядел человеческий скелет совершенно чистые, выбеленные ветром и солнцем кости. Меж ребер буйно зеленела трава. Череп повернут вбок, как будто скелет смотрел на море. Проследив за направлением пустого взгляда, парторг увидел барометр, валявшийся в траве. Дунаев поднял его, стал рассматривать. Красивая вещь, старинная. Барометр действовал, стрелки указывали на ясно. На медной пластинке, украшающей верхнюю часть барометра, виднелся черненый рисунок, изображающий кита среди волн, а под ним надпись крупными латинскими буквами OCEAN. Тяжелая штука. Настоящее сокровище. Парторг взвесил барометр в руке, рассеянно глядя на бронзовое кольцо, на котором барометр был некогда, видимо, подвешен. Это кольцо несколько раз ударили каким-то тяжелым предметом, пытаясь сплющить наверное, чтобы барометр не так раскачивался во время штормов. Держа трофей за это наполовину сплющенное кольцо, парторг быстро пошел в глубь острова. Лес расступился перед ним, накрыв своей сыростью. Здесь уже не росли приморские сосны, здесь тесно стояли, сплетясь, неразличимые в полутьме экзотические деревья, с корявых ветвей свисали лианы и зеленые бороды мха, перелетали между стволов пестрые узкие птицы. Лес кричал и щебетал и в то же время оставался тихим, влажным и угрюмым, точнее угрюмо-радостным, как колдун Акимыч, который сидит, надувшись, в углу своей избы, довольный тем, что удачно скрыл свою тайну.
Спросили колдуна: Во тьме ночнойЕсть тайная река, она течет сокрыто.Она струится летом и зимой. Как реку отыскать?Колдун взглянул в корытоИ промолчал. Ему опять: Река!Как реку отыскать? Он поднял крынку,Отпил, кряхтя, немного молокаИ съел краюхи половинку.Ему опять: Доколе злу во тьмеВсе тешиться над неповинным миром?Открой, колдун, нам путь к рекеИ маслом станет зло. И ужас станет сыром.Колдун молчал. И молоко теклоПо задубевшей, спутанной бородке.И солнце что-то землю припекло.И на земле обугленные лодки.На дне одной из них лежал старик-колдун,И в небо светлое смотрел он, не мигая.Торчал со дна волос седой колтун,В груди блестела буква золотаяНа рукояти острого ножа,Что крепко был в сухую грудь посажен.А рядом догорал большой пожар,И на лице седом лежали хлопья сажи.
Дунаев подумал о колдуне, который забросил его сюда, на остров Пасхи. Да, непрост оказался старик. Может, это сам Поручик таким Акимычем обернулся? А может быть, просто богата Россия Поручиками и Акимычами, в каждой деревне знают одного такого, а то и двоих. А уж где трое таких умельцев сойдутся вместе, там земля притихшая лежит, поджав под себя траву, а небо в голос хохочет и успокоиться не может.
Он пригляделся к подлеску не видно ли еще каких-нибудь грибов, которые могли бы перенести его на какой-нибудь новый остров райского архипелага. Грибов было множество, и самых разных, даже на далеких просвечивающих полянках, словно бы полных дымом или заплетенных паутиной, виднелись их разноцветные шляпки. Показалось вдруг, что вместо деревьев в этом лесу вообще растут одни гигантские грибы, на длинных стволообразных ножках, покрытые мхом и лианами. Но тут парторг различил впереди что-то белое, искрящееся и поспешил туда. Оттуда доносились вроде бы человеческие голоса. Внезапно лес расступился, и парторг вышел на скалистое плато. Белоснежное, словно сахарное, оно резало глаза своей белизной. К тому же оно было наклонным, как скат крыши если бы парторг уронил стеклянный шарик, он прокатился бы по всему плато и упал бы в море. Другая сторона острова. Дунаев вспомнил, что видел это плато с высоты оттуда оно казалось куском марципановой корки на вершине Кулича.
Ребята тоже были здесь. Они лежали на сверкающей поверхности плато и занимались любовью. Все были голые, одежда валялась вокруг, выделяясь яркими пятнами на белизне. Сынок лежал, сплетясь с одной из девушек-близнецов, их длинные волосы смешались темные со светлыми. Другая девушка обнималась со своим братом, причем оба лежали на большом и белом Доттбурде, как на перине. Только Снифф, голый и худой, сидел в стороне, не принимая участия в оргии. Он поигрывал черным зеркальцем, что висело у него на шее на пестром шнурке, пуская странные солнечные зайчики, которые бегали как серые пятна по ослепительной сахарной поверхности плато. Может быть, он ждал своей очереди или уже успел насладиться любовью.
А вот чем вы тут занимаетесь, детишки! вскричал парторг, приближаясь к ним крупным шагом. Это у вас называется искать сокровища? Ну что ж, согласен, лучше ебать живого человека, чем перебирать пыльные пиастры! Что ж вы не подождали своего праотца?
Да какой ты праотец? Какие мы тебе детишки? Ты на себя посмотри! оборвал его Снифф, поднося к лицу парторга черное зеркальце. Парторг взглянул в него и остолбенел. Оказалось, что он это вовсе не он, а Максимка Каменный, пацан лет двенадцати, одетый в резиновую облегающую шапочку и такой же костюм оранжевого цвета. Костюм был ярким как апельсиновый сок, но в зеркальце отражался тускло, приглушенно.
Да мне по хую, кто я такой! вскричал Дунаев. И по голосу, и по интонациям, и по состоянию души понял, что он не кто иной, как Максимка. Он стал быстро сбрасывать одежду и, оставшись голым, увидел свое тело мальчишеское, двенадцатилетнее. Впрочем, член стоял, как у взрослого.
Он улегся на горячий белый сланец, охотно погрузившись в солнечный свет и в любовные стоны. Справа от него Сынок и Элен сливались в жаркой любви, слева стонала Эвелин, зажатая между двумя мужскими телами. Загорелый Снорре лежал на ней, ритмично вводя свой член в нежную вагину сестры, снизу пульсировал Доттбурд, проникший в анальное отверстие девушки. Голова ее склонилась набок, на губах блуждала блаженная улыбка. Максимка повернулся к ней, их губы встретились, языки стали ласкать друг друга. Девичья рука пробежала по мальчишескому телу, нащупала член, нежные узкие пальцы обхватили его и стали совершать плавные движения вверх и вниз. Все поплыло вокруг, словно бы заливаясь горячей лавой. Временами Максимке казалось, что они лежат на отвесной поверхности и чудом не падают в море и в небо. Он повернул голову в другую сторону и поцеловал Элен. Точно такие же губы, такое же прекрасное личико и две рассыпавшиеся волны платиновых волос.
Они пробормотала Элен, не открывая глаз.
Что? спросил Максимка, хотя ему казалось, что говорить он разучился.
Элен застонала, запрокинув голову. Пальцы ее впились в плечо Сынка.
Они приближаются снова пролепетала она.
Да, они Они уже так же неразборчиво, в трансе, повторила Эвелин.
Кто они? спросил Максимка, ничего не понимая. Ему показалось, что обе девушки просто бредят.
Доезжачие, неразборчиво пробормотала Эвелин, и пальцы ее крепче сжали член мальчугана.
Какие еще доезжачие? спросил Максимка сквозь транс.
Доезжачие генерала Дислеруа, прошептала Элен ему прямо в ухо. Они уже очень близко.
Кто Что бормотал Максимка, но не удавалось ему сказать ничего внятного, так как руки обеих сестер ласкали его, и невыносимое блаженство уносило мысли и слова, и золотое солнце за закрытыми веками пылало на черном фойе, и приходилось закусывать губы, чтобы не визжать от наслаждения. Ему ведь было всего двенадцать, в этом возрасте обычно кончают молниеносно. Но Максим Каменный, сын великолепной Аси Ярской и красавца скульптора, обладал железной волей и ценой неимоверного усилия откладывал оргазм, чтобы дольше наслаждаться на сахарном плато.
И все же миг оргазма приближался. Максимка даже подумал, что именно это и называется на неизвестном ему жаргоне доезжачие генерала Дислеруа. Но надвигался не только оргазм. Вместе с оргазмом близилось что-то еще. Что-то похожее. Но другое.
В какой-то момент нечто заставило паренька открыть глаза и взглянуть на море. Тут же он вздрогнул и привстал. Море, только что пустое, теперь полнилось белыми лодками. Они появлялись из светлого морского тумана и шли к острову быстро и бесшумно. Они надвигались со всех сторон, и было их необозримое множество. Казалось, море сделалось зернистым. Поражала глубокая тишина, в которой совершалось нашествие. Никто не перекликался, не отдавал команд. Не журчали моторы, не падали с плеском весла в воду. Три лодки вырвались вперед и уже подходили к острову. Максимка присмотрелся к ним. Не видно ни мачт, ни весел. Первая лодка бесшумно ткнулась в прибрежный песок, и тут же некие существа, белесые и вытянутые вверх, высадились из лодки и стали подниматься вверх по Скалистому склону. Насколько удавалось разглядеть, существа не имели рук, ног и голов, и походили на сосульки или сталагмиты, бесцветные и светлые. По отвесному склону они перемещались без видимых усилий, не карабкаясь, а скользя, как стремительные слизняки или улитки, но при этом сохраняя вертикальное положение тел. Кажется, они состояли из светлого студня, который тускло поблескивал на солнце.
Фашисты! подумал Максим. Вот они, значит, какие доезжачие генерала Дислеруа. Скоро их здесь будет видимо-невидимо. Ну, да мне по хрену. Не отказываться же от мгновений нежной страсти из-за этой мелкой пиздоты!
И сын Аси Ярской снова закрыл глаза и откинулся на горячий сланец, предоставляя девичьим рукам ласкать себя. Главное, успеть кончить до того, как эти доезжачие доберутся сюда. А там посмотрим.
Кончать на рамочку семейного портрета,Чтоб сперма затекала в уголки,Чтоб в белых капельках вдруг отразилось лето,Великолепие лесной реки!Веранда, лес, обрыв и синее до болиБольшое небо над большой землейПотом, наверное, надо выпить чаю, что ли,С вареньем и подсолнечной халвой.
Дата добавления: 2021-11-30; просмотров: 90; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!