Из письма к Вл. И. Немировичу-Данченко 8 страница



Декорация 1-го акта готова и, по-моему, удалась. На днях Симов кончает и 4-й акт; кажется, будет удачно. О Вас знаем только, что Вы в Ницце и, слава богу, здоровы. Скучаете Вы или нет -- неизвестно. Мы часто вспоминаем о Вас и удивляемся Вашей чуткости и знанию сцены (той новой сцены, о которой мы мечтаем).

Когда Наташа заговорила по-французски, Калужский несколько минут валялся по полу от смеха (успокойтесь, жена не шаржирует этого места). При обходе дома, ночью, Наташа тушит огни и ищет жуликов под мебелью -- ничего?

Уважающий, любящий и преданный Вам

К. Алексеев

Поздравляем с наступающим праздником и желаем провести его весело. Будьте здоровы.

 

104*. С. А. Толстой

22 декабря 1900

Москва

Ваше сиятельство!

Ваши поручения я исполнил, а именно:

1) Письмо г. Чехову написано и послано в Ниццу до востребования, так как его адрес еще неизвестен, он ищет себе квартиру на зиму. Как только будет известен его адрес, я пошлю ему телеграмму о том, что письмо ждет востребования на почте.

2) Мария Федоровна Желябужская, конечно, согласна читать на Вашем концерте и, возможно, написала Вам об этом. Она поняла все мои объяснения и не ждет визита с Вашей стороны, отлично понимая, как Вы заняты.

3) Я передал Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко, который заведует конторой театра, свою просьбу о том, чтобы было исходатайствовано разрешение на чтение отрывка "Кто прав?" Он собирался немедленно составить прошение и послать его Вам для подписи. На днях он получил известие о том, что его сестра за границей серьезно больна, и выехал вчера к больной. Сегодня наведу справки, в каком положении находится это дело.

4) Пересмотрел внимательно "Три сестры" и не нашел ни одной сцены, доступной для чтения в концерте. Пьеса написана разговорным языком, обрывчатыми фразами, очень характерными в целом, но не имеющими интереса взятыми в отдельности. Если бы прочесть целый акт -- и тогда публика не получила бы понятия о пьесе. Быть может, у Антона Павловича есть неизданная повесть, которую он мог бы предложить для чтения. Я написал ему и об этом.

Пользуюсь случаем, чтоб просить Вас передать мое глубокое уважение Льву Николаевичу и просить Вас принять уверения в совершенном почтении.

Готовый к услугам и искренно уважающий Вас

К. Алексеев

22 декабря 1900

 

105*. Вл. И. Немировичу-Данченко

1900

Дорогой Владимир Иванович!

Я хотел ехать к Вам, но разговоры затянулись, я устал и знаю, что если приеду, то засижусь до утра, а мне завтра нужно сильно работать.

Мне хотелось, чтобы Вы знали, что сегодня я любовался Вашими художественными муками и вместе с Вами болел о том, о чем и у меня давно изболелась душа -- о пошлости многих из наших мужчин.

Если Вы пригласите меня, чтобы бороться с этой заразой, Вы не найдете себе более верного и энергичного сотрудника.

У меня все-таки чудесное настроение после репетиции. Многое, что Вам кажется сейчас безнадежным, не так опасно -- это будет чудесный спектакль1.

Ваш К. Алексеев

 

И. А. Прокофьеву

3 января 1901

Москва

Многоуважаемый Иван Александрович!

Пишу это письмо, но куда его направить, не знаю. У меня был адрес Ел. Александровны, которой я давно уже хочу послать пропуск на репетиции, но я его затерял. Итак, посылаю письмо наугад.

Спасибо за память и поздравления. Искренно желаю, чтоб для Вас настала иная, лучшая пора. Если ее должны создать измененные условия, дай бог, чтоб они поскорее явились, если же для этого нужно исправление ошибок, дай бог, чтоб он научил Вас, как это сделать.

Мне хочется только, чтоб Вы знали, что я дорожу всеми хорошими проблесками человеческого духа, что я ценю все те моменты, когда они проявлялись, поэтому, как бы ни сложилась Ваша жизнь, я твердо помню, что Вы пришли ко мне на помощь в тот момент, когда надламывалось здание, с таким трудом выстроенное, я не забуду того времени, когда мы с Вами с любовью строили тот фундамент, который и до сих пор выдерживает настроенное на нем сооружение1. Если когда-нибудь осуществится моя мечта, если мне удастся устроить тот театр, который мне мерещится, я не забуду тех лиц, которые помогли мне осуществить мою мечту, тех лиц, которые отнеслись ко мне с доверием и полюбили меня черненьким, тех лиц, от которых, кроме доброго и сердечного, я ничего другого не видал. Дай бог, чтобы им пришлось быть свидетелями торжества нашей общей идеи.

Будьте здоровы, и да поможет Вам господь.

Благодарный и уважающий Вас

К. Алексеев

Жена и дети шлют Вам свои пожелания и поздравления.

 

А. П. Чехову

Январь 1901

Москва

Многоуважаемый Антон Павлович!

Конечно, я напутал. Наташа ищет жуликов не в третьем, а во втором акте. Концерт Толстой не состоится. Вы напрасно взволновались, так как я и писал-то письмо для того, чтобы найти более удобный способ отказать княгине в ее просьбе1. Репетиции "Трех сестер" шли бы совсем успешно, если бы не инфлюэнцы и не мое сильное утомление или, вернее, переутомление. Могу с уверенностью сказать, что пьеса на сцене очень выигрывает, и если мы не добьемся для нее большого успеха, тогда нас надо сечь. Сегодня показана и прочитана планировка последнего, 4-го акта, и я сажусь за роль Вершинина. Если, бог даст, Ольге Леонардовне удастся 4-й акт, он будет очень силен 2. Декорация его готова, удалась. Судьбинин окончательно устранен, даже как дублер, так как у Качалова гораздо более данных. Соленого играет Шенберг. До сегодняшнего дня упрямился и пытался вести его в тоне какого-то калабрийского разбойника. Теперь я его убедил, и он на правильной дороге. Что сказать об исполнителях? Калужский (двигается, как всегда, медленно, но верно. Поспеет приготовить роль). Мейерхольд работает, но жесток по данным. Артем (немного туго двигается, но найдет тон, близок), Самарова (тоже), Грибунин (идеален), Родэ (весел, но играет самого себя), Тихомиров (тоже), Шенберг (рано говорить), Качалов (очень мил), Вишневский (идеален и не утрирует), Маруся (будет хорошо играть), Мария Федоровна (очень хороша), Савицкая (хороша, играет себя), Ольга Леонардовна (хворала, не видел со времени болезни).

Была генеральная репетиция 2-х первых актов и порадовала. Во всяком случае, пьеса чудесная и очень сценичная. Темпы распределяются или, вернее, выясняются так:

1 акт -- весел, бодр,

2 -"- -- чеховское настроение,

3 -"- -- страшно нервен, быстро идет на темпе и нервах. К концу силы надрываются, и темп опускается.

4-й еще недостаточно определился.

Ольга Леонардовна обещалась подробно написать Вам о конце. Скажу в двух словах. Монологи финальные сестер, после всего предыдущего, очень захватывают и умиротворяют. Если после них сделать вынос тела, получится конец совсем не умиротворяющий. У Вас написано: "вдали проносят тело",-- но у нас нет дали в нашем театре, и сестры должны увидеть мертвеца. Что им делать? Как ни нравится мне тот пронос, но при репетиции начинаю думать, что для пьесы выгоднее закончить акт монологом. Может быть, Вы боитесь, что это слишком напомнит конец "Дяди Вани"? Разрешите этот вопрос: как поступить? 3

Ваш К. Алексеев

 

С. В. Флерову

7 марта 1901

Петербург

Глубокоуважаемый

Сергей Васильевич!

Приеду я в Петербург, думал я, утром буду шляться по Невскому, а по вечерам, и то не каждый день, буду играть. Вот с какими надеждами я ехал в Петербург и, увы, жестоко обманулся.

Театр оказался ужасным1, со сквозняками, с сыростью. Ничего не прилажено, декорации не устанавливаются, актеры расхворались, и потому все это время я ежедневно репетирую и по вечерам играю,-- волнуюсь, так как петербургская мелкая пресса -- ужасна. Вот почему я так долго не писал Вам, хотя с первого же дня приезда собирался это сделать и объяснить Вам, что перед отъездом я не мог побывать у Вас, как предполагал, так как тоже затормошился ввиду разных непредвиденных обстоятельств. Припев нашего пребывания здесь: "в Москву, в Москву, в Москву", как ноют у Чехова три сестры. И публика здесь интеллигентная, и молодежь горячая, и прием великолепный, и успех небывалый и неожиданный, но почему-то после каждого спектакля у меня чувство, что я совершил преступление и что меня посадят в Петропавловку2. Суворинская клика приготовила нам прием настоящий -- нововременский3. В "Новом времени" пишет Беляев, правая рука Суворина (влюблен в артистку Домашеву из Суворинского театра). В "С.-Петербургской газете" и в "Театре и искусстве" не пишет, а площадно ругается Кугель, супруг артистки Холмской (Суворинский театр) и пайщик оного театра4, в других газетах пишет Смоленский 5, влюбленный тоже в одну из артисток театра Суворина. Амфитеатров ("Россия") 6 пьянствует и тоже женат на артистке и т. д. и т. д. Ввиду всего сказанного с прессой дело обстоит неблагополучно. Но, к счастью для нас, все эти господа очень бестактны или просто глупы. Они не стараются замаскировать подкладки, и их поведение возмущает интеллигентную часть публики, иногда даже рецензенты некоторых газет и артисты Суворинского театра приходят выражать нам негодование на поведение прессы. Особенно критикуют и возмущаются поведением Кугеля и Беляева, которые во время вызовов демонстративно становятся в первый ряд и при выходе артистов поворачиваются спиной к сцене, делают гримасы и громко бранят нас неприличными словами.

Вероятно, Кугель выкинет какую-нибудь неприличную выходку по отношению к Марии Федоровне 7. Вчера он встретился с нею на телефоне и попытался поухаживать за ней, как это принято в Суворинском театре. Она ему, конечно, дала художественный отпор. Как предсказывали нам, так и сбылось. Больше всех нападают на женщин, которые могут оказать конкуренцию для жен репортеров, стремящихся на Александринку. Всего ругать нельзя, поэтому выбрали меня, как артиста, для мишени своих похвал, а остальных стараются смешать с грязью. "Одинокие" имели среди интеллигенции очень большой успех. Кони, Михайловский8, Сазонов, артисты Суворина в безумном восторге, но газеты устроили так, что получилось впечатление неуспеха. "Дядя Ваня" и "Штокман" принимались так, как в Москве ни разу не принимались. Конец каждого акта -- это были нескончаемые овации, и, несмотря на то что "Штокман" кончился во втором часу ночи, до 2-х часов мы должны были выходить на вызовы. Афиш нет никаких -- и все билеты на все спектакли распроданы. Последними были объявлены 3 благотворительных спектакля по тройным ценам (1 ряд--15 р.). Спектакли покрыли в 3 часа, и у кассы разбиты все стекла, были свалки. И все-таки "в Москву, в Москву"!!..

Напишите, как Ваше здоровье. Судя по почерку, оно поправляется, но мы все-таки беспокоимся. Спасибо за корректуры. Получаете ли вырезки газет, которые я поручил высылать Тихомирову? "Три сестры" вчера имели успех. Пьесу критикуют, исполнение хвалят. Поклон всем Вашим. Мы все кланяемся.

Ваш К. Алексеев

 

А. Д. Бородулину

 

11/3--1901. С.-Петербург

11 марта 1901

Милостивый государь Александр Дмитриевич!

Я не писал до сих пор потому, что был очень занят: от 12 до 5 ч.-- репетиции, в 6 1/2 -- уже за гримировальным столом, и спектакль до 12 часов ночи. Так провожу я каждый день (не думайте, что театральные лавры даются без труда).

Ваше первое письмо1 мне очень понравилось своею молодой искренностью, и, несмотря на большую переписку, я решил, что должен ответить на него, так как пережил и перечувствовал все то, что Вы ощущаете теперь. Я знаю, что могу дать Вам добрый и разумный совет. Не скрою от Вас, что второе письмо мне не понравилось. В нем сквозила какая-то обида провинциала. Фразы: "Если не надо, я и не навязываюсь"... "Авось я как-нибудь и сам продерусь" и т. д. Лучше было бы, если б я не читал этих слов!.. Они намекнули на то, что у Вас, совсем молодого человека, уже до некоторой степени натянуты струны самолюбия. Если это так, то это очень опасная почва для будущего актера. Я хочу забыть об этих словах, которые мешают мне говорить с Вами по-товарищески.

Знаете, почему я бросил свои личные дела и занялся театром? Потому что театр -- это самая могущественная кафедра, еще более сильная по своему влиянию, чем книга и пресса. Эта кафедра попала в руки отребьев человечества, и они сделали ее местом разврата. Моя задача, по мере моих сил, очистить семью артистов от невежд, недоучек и эксплуататоров. Моя задача, по мере сил, выяснить современному поколению, что актер -- проповедник красоты и правды. Актер должен для этого стоять выше толпы, талантом ли, образованием ли, другими ли достоинствами. Актер прежде всего должен быть культурным и понимать, уметь дотягиваться до гениев литературы.

Вот почему актеров, на мой взгляд, нет. Из тысячи бездарностей, пьяниц и недоучек -- так называемых актеров -- надо отбросить 999 и выбрать одного, достойного этого звания. Моя труппа состоит из университетских людей, техников, кончивших средние и высшие учебные заведения, -- и в этом сила нашего театра.

В Вас родилась любовь к театру. Начните же приносить ему жертвы, так как служение искусству заключается в приношении ему бескорыстных жертв. Учитесь... Когда будете грамотным и развитым человеком, приходите ко мне, если и тогда моя работа будет Вам по душе. Вместе со мной и со всеми моими товарищами готовьтесь итти по тернистому, тяжелому и мучительному пути, забывая о славе и любя свое дело. Все это осуществимо, конечно, только в том случае, если у Вас есть талант... Но одного таланта мало, особенно в театре XX века -- Ибсены в квадрате, по философскому и общественному значению, займут репертуар нового театра, а таковых авторов играть могут только культурные люди. Провинциальным оралам и кривлякам пришел конец, и скоро, бог даст, настанет время, когда законом не будут допускаться к служению на сцене безграмотные люди, об этом хлопочет теперь съезд артистов. Чтобы проверить мои слова, прочтите пьесы Ибсена "Строитель Сольнес", "Эдда Габлер" и сами решите, сколько Вам надо учиться еще, чтобы понимать этого мирового гения. Это только цветочки, а ягодки еще впереди. Итак: учитесь, и тогда я охотно беру Вас помощником; останетесь неучем -- я буду считать Вас врагом сцены и направлять против Вас все стрелы.

Ваш доброжелатель К. Станиславский

Простите за плохое писание и за описки, нет времени перечитать. Пишу в антрактах спектакля.

 

110*. И. К. Алексееву

 

Март (до 23-го) 1901

Петербург

Милый мой, славный, ласковый и послушный сынишка

Игоречек!..

Ты сам маленький, поэтому и письмо тебе надо писать маленькое... Очень уж я соскучился в Петербурге. С каким удовольствием я бы посидел около твоей кроватки и рассказал бы тебе какой-нибудь анекдот. Жду не дождусь, когда мы вернемся в Москву. У вас гораздо лучше, чем в Петербурге, хотя здесь и улицы хорошие, и дома большие и богатые, и люди все одеты нарядно, но ты знаешь пословицу: не наряд красит человека, а человек красит наряд... Так и тут. Город-то хороший, а люди-то хоть и разодетые, да уж очень нехорошие... Вот, например, сейчас мимо нас по Невскому (это такая улица) пролетел гусар. Он весь в золоте, в соболе, усы кверху, борода книзу, красив, богат, а я его терпеть не могу, хоть и не знаю. Ты спросишь: почему я его не люблю? А потому что он ничего не делает, а целый день ест, пьет, курит хорошие сигары, катается по Невскому и больше ничего... Он красив только лицом, а душа у него некрасивая. В Москве же люди лучше, потому что у них красивая душа, а не только тело и платье. Помню, меня познакомили с одним господином, и меня чуть не стошнило, когда я посмотрел на его лицо. Такой урод, такой урод! Ужас!.. Поговорил я с ним полчаса, и такие он мне хорошие вещи говорил, такие добрые, ласковые, умные. Посмотрел я ему в глаза, и они мне показались такими хорошими, добрыми, и я забыл скоро о том, что он такой некрасивый, и очень, очень его полюбил. Попробуй познакомься с петербургским гусаром. Он сразу тебе так понравится своей красотой, своим мундиром, а попробуй поговори с ним полчаса, он наговорит тебе таких глупостей, таких гадких вещей, что ты плюнешь и уйдешь от него и забудешь о его мундире и лице. Вот видишь теперь, почему мне хочется в Москву -- потому что там люди хорошие и, главное, потому что там вы, мои дорогие детишки. Будь же и ты добрый и хороший, чтобы тебя все любили, как я тебя люблю. Поцелуй крепко-крепко Кирюлю. Спасибо ей за письмо, если она написала его по собственной охоте. Боюсь, что ее заставляли писать, так как уж очень хорошо письмо написано и без ошибок.

Поцелуй бабушку Лизу, бабушку Олю, mademoiselle, няню, Дуняшу, Полю, Лидию Егоровну, словом, всех и сам себя.

Твой папа

 

111*. В. В. Котляревской

 

18/4--1901. Москва

18 апреля 1901

Многоуважаемая Вера Васильевна!

Судьба представила мне прекрасный случай, чтобы написать Вам обстоятельный ответ на Ваше милое и любезное письмо. Я приехал на фабрику [на] 1 1/2 часа раньше назначенного срока, пересмотрел все накопившиеся дела и сижу в ожидании приезда других директоров. Согласитесь, что перед скучным заседанием приятно поговорить об искусстве. Спасибо Вам большое за Ваши хлопоты по изготовлению и высылке фотографий, спасибо и за сведения о Либаве и финляндском местечке, наконец, спасибо и за наложенное veto на уродливые карточки моей жены. Теперь мне хотелось бы умерить Ваши артистические волнения, которые зародились в Вас по вине нашего театра.

Что сказать Вам в утешение и ободрение? Быть может, Вас немного успокоит и то, что я, за исключением некоторых периодов артистической карьеры, постоянно испытываю то же чувство неудовлетворения, тревоги и волнений. Конечно, всякие выражения симпатий со стороны публики ободряют, но ненадолго. Например, теперь, когда приходится создавать новый репертуар будущего сезона, я чувствую себя нехорошо. Боязнь повториться, боязнь остановиться в своем поступательном движении заставляет и волноваться и страдать. Задаешь себе вопрос: о чем волнуешься?.. О том, что публика не оценит твоих трудов?.. Право, нет. Такие мысли для обеспеченного человека, работающего в искусстве только для искусства, были бы преступны... Волнуешься за себя, за боязнь потерять веру в свои силы и стать беспомощным перед самим собой. Разве не то же чувство испытываете и Вы? Нельзя же не сознаться, однако, что нет худа без добра. В этих волнениях артиста много приятного, интересного, наполняющего будничную жизнь. Отнимите у артиста эти волнения, эту борьбу, и он застынет в своем величии и сделается "маститым". Что может быть нелепее маститого артиста, особенно русского, толстого... Я предпочитаю остаться бледным, худым и нервным.

Искание новых горизонтов, путей, приемов для выражения сложных человеческих чувств, волнений, с ними связанных,-- это и есть настоящая атмосфера артиста. Не следует ее чересчур сгущать, а то можно задохнуться и сойти с ума, но избави бог заключать свою фантазию в академические рамки, устанавлив[ать] себе раз и навсегда законы вечной (попросту -- банальной) красоты и правила для их воссоздания. В такой атмосфере приходится застыть и успокоиться и... конечно, потолстеть.


Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 358; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!