Жанровое своеобразие повествования в рассказах «Царь-рыба»

Удивительная способность князя Мышкина превращать идеальное в реальную силу впервые обнаруживается здесь, у Иволгиных, где он оказывается участником событий, которые, не будь его, непременно обернулась бы вспышкой злобы и ненависти. В романе все происходящее у Иволгиных вымерено настолько точно, что не остается и малейшего сомнения — этот человек, действительно, может совершить чудо. К сожалению, в фильме сцены в доме Иволгиных несколько подпорчены … блестящей игрой А. Петренко . Таким актерам в ролях второго плана отдавать инициативу никак нельзя —на фоне А. Петренко поблекли все, и главным участникам пришлось пробиваться к зрителю из-за его спины. Сам Лев Николаевич Мышкин в этих эпизодах не столько странен, сколько загадочен. И тайна заключена в том, что он, существо в высшей степени оригинальное, совершенно определенно признает свою полную зависимость от других. Две эти крайности сошлись в нем, что стало как источником света, исходящего от него, так причиной его трагического конца.Этот невиданный в литературе индивидуалист неизменно уступает, теснится — исчезает в других, и поэтому воспринимается как жалкая аномалия. Но так только поначалу, поскольку его совершенно ненормальная, идиотическая с точки зрения обычного человека, уступчивость вызывает не желание овладеть, оттеснить, а, наоборот, — отступить и задуматься. Он господствует, не подчиняя, а уравновешивая все, к чему прикасается. Отказывается от себя и потому становится связующим звеном... Осознанный отказ от себя и порождает особую душевную зоркость князя — его способность проникать непременно в возвышенную, и д е а л ь н у ю суть каждого человека, а все доступно-очевидное в ней считать несущественным, второстепенным. Подобный человеческий тип легко отнести к бесплодным фантазиям, к наивным идеализациям природы человека — он просто обречен на такие оценки. Но Достоевскому удалось вырваться из этого круга. И в частности потому, что он обрек своего героя решать сверхзадачу: остаться необычным, развернутым в мир —э к с т р а в е р т н ы м —_ индивидуалистом и в поле трагического сближения таких индивидуальностей, как Настасья Филипповна, Рогожин и Аглая. В той мере, в какой Мышкину удается это, в той мере он и художественно убедителен.Роман и оказывается испытанием такого индивидуализма, совершенно, между прочим, не европейского, а чисто российского. Главная мысль романа - изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, - всегда пасовал. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал - ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо - Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо. <...> Упомяну только, что из прекрасных лиц в литературе христианской стоит всего законченнее Дон Кихот. Но он прекрасен единственно потому, что в то же время и смешонф Главный герой романа - князь Мышкин - создан как воплощение самых лучших, самых благородных человеческих качеств. Он Дон Кихот, "рыцарь бедный" - на это намекает Аглая Епанчина, которая с особенным акцентом читает пушкинское стихотворение в присутствии князя Мышкина. В этом образе просвечивают черты идеальных литературных героев, как это и было задумано автором. Но Мышкин не придуманный, литературный персонаж, а живой, неповторимый и трагический образ человека, который был слишком хорош для мира страстей, корысти и эгоизма. Многие годы он провел в Швейцарии, в лечебнице, так как страдал тяжелым недугом и, как он сам говорит о себе, "был почти идиот". Однако в этом слове, помимо медицинского или чисто бытового, "ругательного" смысла, кроется и другой: блаженный, юродивый, не такой, как все. Роман насыщен многообразными намеками на соотнесенность образа князя Мышкина с "бесконечно прекрасным лицом" Иисуса Христа, который является евангельским прототипом Мышкина. В черновых тетрадях Достоевского есть план "написать книгу об Иисусе Христе". В романе "Идиот" это присутствие Христа можно ощущать постоянно. Оно в личности главного героя, лишенного эгоизма, гордыни, наделенного способностью все и всех понимать и прощать, живущего вне социальной, сословной иерархии - над миром. Князь Мышкин словно бы лишен естественного чувства самосохранения. оказавшись в Петербурге, в самом центре запутанных отношений и роковых страстей, он чувствует, что это бремя непосильно для него, но уже не может оставить глубоко несчастную Настасью Филипповну, своего крестового брата и соперника Парфена Рогожина, Аглаю, Ипполита - всех, с кем так неожиданно связала его судьба. Предчувствие несчастья, насильственной смерти, катастрофы все время преследует князя Мышкина: он чувствует на себе ненавидящий взгляд Рогожина, на темной лестнице видит занесенный над собою нож. Именно этим ножом в конце романа Рогожин зарежет Настасью Филипповну. Мышкин же, поглощенный своей давней болезнью, снова уходит из мира, заплатив столь высокую цену за грехи, бедствия и преступления других людей, чью участь он готов был самоотверженно разделить. Смерть, гибель красоты, равнодушие природы, которая безжалостно подвергает уничтожению все и вся - эти темы доминируют в романе: речь князя Мышкина о смертной казни в начале романа, исповедь больного чахоткой, обреченного на скорую смерть юноши Ипполита, тайное предчувствие своего ужасного конца у Настасьи Филипповны - все это создает сгущенную атмосферу безысходности. Однако тема смерти в романе неотделима от темы Воскресения и бессмертия. Особенно ярко они выражены в борении образов Христа живого и мертвого. Действие романа "Идиот" происходит в Петербурге 60-х гг. XIX в. Это было время поляризации в общественном сознании, усилившегося идейного брожения. "Хаос и безобразие" - такими словами определяет Лизавета Прокофьевна нравственное состояние молодого поколения. Проблемы молодого поколения, состояние умов и морали в эпоху утраты "твердой почвы", связи с традициями - это одна из тем романа "Идиот". Устами своего героя, Лебедева, Достоевский определяет современность как "век пороков и железных дорог". Сеть железных дорог, покрывающая карту Европы, представляется Лебедеву чем-то вроде "звезды Полынь", которая, по Апокалипсису, должна пасть на землю в конце времен и замутить источники жизни. Конечно, не железные дороги сами по себе чем-то не нравятся Достоевскому, скрывающемуся в этих размышлениях за маской своего героя-шута. Они здесь символ бездуховной, практической цивилизации. "Слишком шумно и промышленно становится в человечестве, мало спокойствия духовного" - вот мысль, которая тревожит писателя. Князь Мышкин, кроткий, слабый, отмеченный печатью болезни, никого не спасает, но несет людям свет высшей истины и красоты, без которых мир обречен на истребление и гибель. 39. писателя Валентина Распутина, потому что считаю его творчество наиболее значительным в смысле нравственных исканий. Сам автор — глубоко нравственный человек, о чем свидетельствует его активная общественная жизнь. Имя этого писателя можно встретить в ряду имен борцов не только за нравственное преображение отечества, но и в ряду борцов за экологию. Это тоже проблема, связанная с нашей нравственностью. На мой взгляд, нравственные проблемы с наибольшей остротой поставлены писателем в его повести “Живи и помни”. Произведение написано со свойственным автору глубоким знанием народной жизни, психологии простого человека. Автор ставит своих героев в сложную ситуацию: молодой парень Андрей Гуськов честно воевал почти до самого конца войны, но в 1944 году оказался в госпитале, и жизнь его дала трещину. Он думал, что тяжелое ранение освободит его от дальнейшей службы. Лежа в палате, он уже представлял себе, как вернется домой, обнимет родных и свою Настену. Он так был уверен в таком течении событий, что даже не вызвал родню в госпиталь повидаться. Весть о том, что его снова отправляют на фронт, поразила, как удар молнии. Все его мечты и " планы оказались разрушены в одно мгновение. В минуты душевной смуты и отчаяния Андрей принимает роковое для себя решение, которое в будущем разрушит его жизнь и душу, сделает совсем другим человеком. В литературе много примеров, когда обстоятельства оказываются выше силы воли героев, но образ Андрея очень достоверен и убедителен. Возникает такое ощущение, что автор лично был знаком с этим человеком. Незаметно писатель как бы размывает грани между “хорошими” и “плохими” героями и не судит их однозначно. Чем внимательнее вчитываешься в повесть, тем больше возможностей для глубокого анализа нравственного состояния героев, их поступков. Это особенно мне и нравится в творчестве Распутина. Читая повесть, я сам вместе с его героями то и дело решал, как бы поступил в данной ситуации. Итак, Андрей Гуськов делает свой выбор: он решает самостоятельно ехать домой, хотя бы на один день. С этого момента его жизнь попадает под влияние совсем иных законов бытия, Андрея несет по течению, как щепку, в мутном потоке событий. Будучи по натуре человеком достаточно тонким, он начинает понимать, что каждый день такой жизни отдаляет его от нормальных, честных людей и делает возвращение назад невозможным. Судьба лихо начинает управлять безвольным человеком. Обстановка, окружающая героев, неуютна. Встреча Андрея с Настеной происходит в холодной, нетопленой бане. Автор хорошо знает русский фольклор, там баня — место, где по ночам появляется всякая нечисть. Так автор начинает в повести тему оборотничества, которая будет проходить через все повествование. В сознании народа оборотни ассоциируются с волками. И Андрей научился выть по-волчьи, у него получается так натурально, что Настена думает, уж не настоящий ли он оборотень. Андрей все больше черствеет душой. Становится жестоким, даже с некоторым проявлением садизма. Когда он подстрелил косулю, то не стал ее добивать вторым выстрелом, как делают все охотники, а стоял и внимательно наблюдал, как мучается несчастное животное. “Уже перед самым концом он приподнял ее и заглянул в глаза — они в ответ расширились... Он ждал последнего, окончательного движения, чтобы запомнить, как оно отразится в глазах”. Вид крови как бы определил его дальнейшие действия и слова. “Скажешь кому — убью. Мне терять нечего”, — говорит он жене. Андрей стремительно удаляется от людей. Какое бы наказание он не понес, в сознании односельчан он навсегда останется оборотнем, нелюдем. Оборотней в народе еще называют нежитями. Нежить — значит, живет в совершенно ином измерении, чем люди. Но автор оставляет для своего героя возможность мучительно думать: “Чем я провинился перед судьбой, что она так со мной, — чем?” Андрей не находит ответа на свой вопрос. Но мне кажется, что он просто не хочет, боится заглянуть в уголок своей души, где хранится ответ ни него. Поэтому он более склонен искать оправдания своему преступлению. Он видит свое спасение в будущем ребенке. У него мелькает мысль о переломном моменте в его судьбе. Андрей думал, что рождение ребенка — перст Божий, указующий возврат к нормальной человеческой жизни, и ошибается в очередной раз. Настена и еще не родившийся ребенок погибают. Этот момент и является той карой, которой высшие силы только и могут наказать человека, преступившего все нравственные законы. Андрей обречен на мучительную жизнь. Слова Настены: “Живи и помни”, — будут до конца дней стучать в его воспаленном мозгу. Но этот призыв: “Живи и помни”, я уверен, обращен не только к Андрею, но и к жителям Атамановки, вообще ко всем людям. Ведь на глазах у людей происходят все подобные трагедии, но редко кто отважится предотвратить их. Люди боятся быть откровенными с близкими. Здесь уже действуют законы, сковывающие нравственные порывы невинных людей. Настена даже подружке своей побоялась сказать, что ничем не замарала своего человеческого достоинства, а просто она оказалась между двух огней. Она выбирает страшный путь для выхода из своего положения — самоубийство. Здесь, мне кажется, автор наводит читателя на мысль о некоей “заразе”, передающейся, как болезнь. Ведь Настена, убивая себя, убивает в себе дитя — это двойной грех. Значит, уже страдает третий человек, пусть еще не рожденный. “Зараза” безнравственности распространяется и на жителей Атамановки. Они не только не стараются предотвратить трагедию, но и способствуют ее развитию и завершению. Сильное художественное произведение на тему нравственности, какова повесть В. Распутина “Живи и помни”, это всегда шаг вперед в духовном развитии общества. Такое произведение уже самим своим существованием является преградой для бездуховности. Хорошо, что у нас есть такие писатели, как В. Распутин. Их творчество поможет отечеству не утратить нравственных ценностей. Понятия “традиция” и “новаторство” неразрывно связаны. В искусстве любое новаторство возможно лишь при глубоком осмыслении того, что уже открыто, создано предшественниками. Лишь крепкие корни позволяют дереву расти и плодоносить. Творчество Распутина как бы вырастает из творчества Достоевского и Горького; наш современник продолжает размышлять над проблемами, мучившими его великих учителей. Но в своих произведениях он стремится понять, как сегодня звучат эти вечные проблемы. Повесть “Живи и помни” созвучна, прежде всего, “Преступлению и наказанию” Достоевского. Страстное опровержение Достоевским того в Раскольникове, что является антигуманным и противоречит человеческой натуре самого героя, осуществляется в “Преступлении и наказании” не только через диспут “идей”, что соответствует социально-философской сущности романа, но и в столкновении “идеи” героя с его натурой, когда последняя “не выдерживает”. И это отражает своеобразие психологической основы романа. Путь героев Распутина к гибели исторически обусловлен и закономерен, но тут уже другая литературная традиция, открытая Горьким, рассматривавшим мир не только с точки зрения решения нравственно-философских проблем, но, прежде всего, с точки зрения перспектив социально-исторического развития. И это не только не снимает, но весьма часто включает трагическое начало в советский роман и повесть XX века. Сам Гуськов хотел бы переложить вину на рок, перед которым бессильна воля. Не случайно поэтому через всю повесть красной нитью проходит слово “судьба”, за которое так цепляется Гуськов. Нежелание признавать необходимость личной ответственности за свои поступки — это один из тех штрихов к портрету, которые раскрывают червоточину в душе Гуськова и обуславливают его дезертирство. Писатель открыл нам причину преступления Гуськова, показав эту особенность его характера. Однако Распутин возводит конкретно-исторический факт в ранг социально-философских обобщений, что сближает его с такими предшественниками, как Достоевский и Горький. Распутин мог опереться на художественный опыт Достоевского. Показывая же разрушение личности человека, предавшего интересы и идеалы народа, как процесс необратимый, без нравственного воскресения, Раскольников идет по пути, проложенному Горьким. Здесь мы подошли к самому сильному проявлению разрушения личности преступившего нравственные (общественные) и природные законы, к разрушению им самим природы, ее главного стимула — продолжения жизни на земле. Прежде всего, это убийство теленка на глазах матери-коровы: корова “закричала”, когда Гуськов занес топор над ее ребенком. Падение героя и невозможность для него нравственного воскрешения становятся очевидными именно после этой высокохудожественной, потрясающей сюжетной ситуации — убийства теленка. Идею повести невозможно постичь без судьбы Насти, которая тоже “преступила”, но совсем иначе. В критике факт самоубийства Насти уже трактовали, во-первых, как “высший суд над дезертиром Андреем Гусь-ковым” и, во-вторых, как “суд над самой собой, своей бабьей, женской, человеческой слабось-ковым” и, во-вторых, как “суд над самой собой, своей бабьей, женской, человеческой слабостью”. У Насти есть основания считать себя виноватой: она, действительно, противопоставила себя людям. Повесть заканчивается авторским сообщением, что о Гуськове не говорят, “не поминают” — для него “распалась связь времен”, у него нет будущего. Автор повествует о Насте как о живой (нигде не подменяя имени “телом” или “ покойницей”). “А Настю на четвертый день прибило к берегу... За Настей отправили Мишку-батрака. Он и доставил Настю обратно на лодке... И предали Настю земле среди своих... После похорон собрались бабы у Надьки на немудреные поминки и всплакнули: жалко было Настю”. Этими словами, знаменующими восстановившуюся для Насти “связь времен” (традиционная для фольклора концовка о памяти героя в веках), заканчивается произведение В. Распутина, представляющее собой синтез социально-философской и социально-психологической повести, оригинальная повесть, наследующая лучшие черты русской литературы, традиции Достоевского и Горького. сё хорошо… Всё спокойно… Миф о полном умиротворении разрушается, как только мои глаза невольно останавливаются на второй полке бабушкиного стилажа. Несомненно, мне мешает заснуть красная книга, недавно очутившаяся среди старых, зачитанных "многотомников" Пушкина, Лермонтова, Толстого… Странно то, что мне вовсе не интересует, откуда она взялась. Напротив, тревожит моё усталое сознание совсем другой вопрос: " Почему В. Распутин обрёк её на название " живи и помни? " Это заглавие не может оставить себя без моего внимания. " Живи и помни " – здесь таится какой – то сокровенный, жизненно важный смысл. Кому и зачем были предназначены эти слова? Не знаю. Потому и сажусь я возле окна, беру в руки " Живи и помни " Распутина и забываюсь на долгие часы в страницах этой повести… Её главный герой, Андрей Гуськов, до войны был славным, работящим парнем, послушным сыном, надёжным мужем. На фронт он отправлен в сорок первом году. " Поперёк других не лез, но и за чужие спины не прятался ", - говорит о нём автор. Не из числа робких был Андрей – воевал три года исправно. Правда, умирать ему не хотелось. А еще присутствовало огромное желание повидать родных, встретиться с любимой женой Настеной. И вышло так, что после тяжелого ранения в грудь он попадает в новосибирский госпиталь, от которого до дома "рукой подать". Но комиссия не дает ему даже короткого отпуска – определяет сразу на фронт. Тогда-то и принимает солдат опрометчивое решение – пробует "рвануть" без позволения начальства в самовольную отлучку домой. Лишь увязнув в медлительных военных поездах, осознал Андрей, что "дело пахнет" гауптвахтой за "самоволку", а трибуналом за дезертирство. Будь поезд побыстрее, вернулся бы он вовремя. И ведь не за "шкуру он трясся", а хотел повидать родных – может! быть в последний раз. Чем же обернулся его поступок, ставший выбором всей жизни? И вообще, было ли у него право на исполнение такого, пусть даже самого скромного, желания – повидать жену? Нет. А Андрей забыл о том, что нельзя устроить себе счастье в особицу общей судьбе народа. Вся же его тяжелая душевная ноша "легла" на Настену. Автор замечает:"…в обычае русской бабы устраивать свою жизнь лишь однажды и терпеть все, что в ней выпадет". И она терпит. Когда объявляется беглец, она даже вину мужа принимает на себя. "Без вины, а повинна", - говорит Распутин. Настена "взяла" крест Андрея, который пока еще смутно понимает, чем обернется его решение вернуться домой. Но за этот проступок он будет злостно наказан судьбой. И вскоре начинают прослеживаться ужасные последствия отступничества, прежде всего для самого человека. Происходит неминуемый распад, утрата личности. И кара человека в нем самом. Научился Андрей от бродившего возле избушки зверя выть по-волчьи и со злорадной мстительностью думал: "Пригодится добрых людей пугать". Приспособился крастьрыбу из чужих лунок и не от крайней нужды, а из желания досадить тем, кто, не в пример ему, живет открыто, не прячась, не боясь. Затем подходит к чужой деревне и убивает теленка, так и не поняв, что сделал это не только ради мяса, а и в угоду какой-то своей прихоти, поселившейся в нем прочно и властно. Так нарушаются связи с тем, что дорого и свято каждому, с людьми, с природой, в уважением у чужому труду и имуществу. Не Андрей проверку на человечность, распадается его душа, а Настена превращается в загнанное существо. Стыд, не проходящий и жалящий, "иссушает" ее совестливую натуру. Двойная жизнь шаг за шагом отбирает самые простые и нужные радости. Уже нет сердечности, простоты и доверительности в общении с подругами, она не может теперь ни говорить, ни плакать, ни петь вместе с людьми. Они по привычке принимают ее за свою, а она им уже чужая, посторонняя. Нет радости от любви, от материнства, которого так ждала, от Победы. К Великому празднику Победы "никакого отношения не имеет. Самый последний человек имеет, а она нет". Ребенок тоже обернулся трагедией. Какая участь ждет его? Как объяснить людям его появление? И не избавиться ли от него? Выходит, что и любовь-то выпала Настене краденая, краденое материнство, краденая жизнь. "Сладко жить, страшно жить, стыдно жить", - замечает Распутин. Усталое отчаяние затягивает Настену в стремительный водоворот. И в одну из ночей, когда ей не удалось переплыть к Андрею, потому что насторожившиеся ее беременностью односельчане стали приглядывать за ней, она, заслышав невдалеке погоню, усталая, истерзанная, бросается в воду, не спасая Андрея, а ставя точку над своей долей. Чиста перед миром и людьми Настена, уходящая в воды Ангары. Своей способностью на жертву, принятием на себя, неповинную, вины мужа, она воплощает истинные ценности. Даже страшный цивилизованный мир не сломал ее, не озлобил нисколько. А вот Андрей не выдержал испытаний жизни. Рушатся его моральные устои. И нет теперь его бегству оправдания, которое он видел в будущем ребенке. Он думал, что народившаяся жизнь заменит загубленную, избавит его от мучительных уколов совести за бесполезно сгоревшее существование. Смертью жены и не родившегося ребенка, тех, кто был Андрею дорог, чем объяснял он, оправдывал свое дезертирство, карает автор героя: "Живи и помни. Живи и помни!" Бывает наказание смертью, а бывает – жизнью. Так вот Андрей вынужден жить. Но жить пустым, загнанным, озверевшим. Любая смерть лучше такой жизни. А вина Андрея в том, что он в тяжелое время "отбился" от народа, людей. И Распутин жестоко наказывает его за это: "Живи и помни." Живи и помни!" – обращается писатель к своему читателю, дабы помнили мы о том, что нельзя прожить врозь от народной судьбы. 40\Литературный процесс последней трети XX века трудно представить без прозы В. Распутина, отмеченной поиском универсальных моделей национального бытия. В ней прослеживается стремление художника утвердить нравственный и духовный народный опыт в противовес разорванности и дисгармоничности современной жизни. Утрата связи человека с природой, всеобщим бытием, волновавшая В. Распутина на протяжении всего творческого пути, закономерно вызывала в нем внимание к тем началам народной жизни, которые позволяют человеку прийти к обретению целостности, связи с мирозданием, со всем сущим. В данной работе рассматриваются особенности жанра рассказа в творчестве В. Распутина, который обращался к нему на протяжении всего творчества: его перу принадлежит около 50 рассказов. Наиболее изученными в литературной науке и критической литературе на сегодняшний день являются повести писателя «Деньги для Марии», «Последний срок», «Живи и помни», «Прощание с Матёрой», «Пожар», принесшие ему признание не только в России, но и за рубежом. Вот почему существует устойчивое представление о В. Распутине как авторе повестей, а его рассказы считаются менее значительными. Не следует забывать, что первые шаги В. Распутина в литературе были связаны с жанрами очерка и рассказа. С 1961 по 1967 годы им написано около 20 рассказов, среди них - «Я забыл спросить у Лёшки», «И десять могил в тайге», «Продаётся медвежья шкура», «Рудольфио», «В общем вагоне», «Василий и Василиса» и др. В 70-е - начале 80-х В. Распутин пишет ряд рассказов, из которых наибольшую известность получили «Уроки французского» (1973), «Что передать вороне?» (1982), «Век живи - век люби» (1982). В 90-е годы в творчестве писателя наступает период нового обращения к жанру рассказа. Наряду с очерками им написано более 20 рассказов: это «Россия молодая», «Сеня едет», «Женский разговор» (1994), 4«В ту же землю», «Вечером», «По-соседски» (1995), «Поминный день» (1996), «Видение», «Нежданно-негаданно», «В одном сибирском городе», «В больнице», «Вниз по Лене-реке», «На родине» (1997), «Новая профессия» (1998), «Изба» (1999). Вместе с произведениями начала XXI века -рассказами «В непогоду» (2003), повестью «Дочь Ивана, мать Ивана» (2003) они обозначили новый виток творчества, критики заговорили о «новом» В. Распутине. Последние рассказы В. Распутина, как и его публицистические выступления, вызывают неоднозначную реакцию критиков: «А серьезные критики давно не пишут о В. Распутине по двум причинам. Основная, конечно же, та, что писать особенно и не о чем. Но есть и ещё одна, мешающая многим выразить недоумение нынешним уровнем сочинений В. Распутина: давняя (для кого-то юношеская даже) любовь...» (1, 75). Однако есть другое мнение: «...в нынешней литературе есть имена собственные, без которых представить её не сможем ни мы, ни потомки. Одно из таких имен - Валентин Григорьевич Распутин» (2, 6). Рассказ в силу своей жанровой специфики выделяется из всей сложившейся системы эпических жанров. Учёными отмечается совпадение «всплеска» рассказа с периодами динамических потрясений в социальной сфере, культуре. В литературоведении сложилось представление о рассказе как об особенно мобильном жанре, способном стать формой, где с максимальной концентрацией происходит отражение художественных тенденций своего времени. Очень важным представляется осмысление жанров как «ведущих героев культуры». На сегодняшний день жанр определяется не только как «типическая форма целостности», но и в аспекте содержания как «тип проблематики». Чувство жанра как важнейшее средство художественного созерцания теоретически рассмотрено Гегелем; систематическая теория жанра как особого аспекта содержания разработана Г.Н. Поспеловым. Он не 5только предложил четыре типа жанровой проблематики, но и наметил перспективу расширения типологии жанрового содержания. На сегодняшний день имеется ряд содержательных работ по теории малых эпических жанров, в которых выработаны достаточно чёткие представления о рассказе как жанре, о принципах и законах его построения. Определяя понятие рассказа, необходимо учитывать принцип разграничения формального (структурного) и содержательного аспектов жанра. Г.В.Ф. Гегелем жанры связывались, прежде всего, с типом осмысления «общего состояния мира» и типом конфликта. А.Н. Веселовский соотносил жанровые формы со стадиями взаимоотношений личности и общества. М.М. Бахтин ввел понятие «жанровой сущности», под которой подразумевал, как можно заключить из его работ, самые общие принципы изображения человека и его связей с миром (3, 38). Г.Н. Поспелов, обобщая идеи своих предшественников, различал все жанровые формы на «внешние» («замкнутое композиционно-стилистическое целое») и «внутренние» («специфическое жанровое содержание» как принцип «образного мышления» и «познавательной трактовки характеров») (4). Общепризнанное отличительное качество рассказа - это такая форма повествовательной литературы, в которой дается изображение какого-либо эпизода из жизни героя; это эпически спокойное повествование с естественно развивающимся сюжетом. Особенностью данной жанровой формы является кратковременность изображаемых событий, малое число действующих лиц. Так как рассказ отличается малым объёмом, то выбранный эпизод из жизни героя, ставший ядром повествования, повышается в своей значимости и важности. Малый объём заставляет усиленно работать каждый художественный элемент: слово, сюжет, образ, делая их особенно ёмкими. Автор рассказа должен в сжатое время создать такую убедительную картину мира, чтобы читатель погрузился в неё и увлекся произведением. В литературной критике нередко можно встретить рядом с термином «рассказ» слово «новелла»; авторов рассказов часто называют «новеллистами». Есть мнение, что это взаимозаменяемые синонимы, однако бытует и полярная точка зрения. Так, Э.А. Шубин считает, что рассказ и новелла — это разновидности одного жанра и необходимо «различать рассказ как термин, равнозначный малому прозаическому жанру в целом, и рассказ как типологическую разновидность этого вида литературы» (5, 55-56), Г.Н. Поспелов уверен, что это совершенно разные жанры. Известно, что термин «новелла» первичен, он пришел из зарубежной литературы, где им обозначали и то, что позже в русской литературе назвали рассказом; утвердилось мнение, что новелла - необычное в жизни героев, повествование о необычайном происшествии, острая интрига, быстрое развитие действия. Л. Чернец дает такое определение новеллы: «Малое эпическое произведение, в котором быстро развивающийся и круто разрешающийся конфликт выявляет в характере персонажа или персонажей новые, неожиданные для читателей свойства» (6, 69). В литературной практике новеллой называют повествование с острой, отчетливо выраженной фабулой, напряженным действием (новеллы Боккаччо, Мопассана). Термины «рассказ» и «новелла» различали сами писатели, например, М. Горький, А. Толстой, К. Паустовский. В нашей работе мы также будем придерживаться этой позиции, поскольку в русской литературе они представляют разные типы малого эпического жанра. В русской литературе второй половины XX века рассказ традиционно теснит новеллу, хотя в определенных случаях можно говорить и о новеллистической тенденции в нем (например, «Мастер» В. Шукшина или «Дорогие мама и папа...» С. Воронина). Предмет изображения в рассказе -устоявшееся, повседневное течение жизни, вот почему детально прорисованы обстоятельства, судьба героев включена в более широкий «поток жизни» и за счет замедленной событийности дано развёрнутое изображение внутреннего мира персонажей. Порой в орбиту конфликта включается вся жизнь героя или её значительный период - такого рода рассказ строится на «житийной» основе («Судьба человека» М. Шолохова или «Матрёнин двор» 7 А. Солженицына). Ослабленность фабулы, включение примет эпохи, которые отзываются в человеческой судьбе, позволяют ввести личность героя в контекст истории. Это укрупнение жанра свидетельствует о том, что рассказ постоянно испытывает воздействие со стороны других эпических жанров -повести, романа, заметно на него также влияние драмы и лирики. Но канонические жанровые стратегии позволяют по-прежнему считать рассказ устойчивым, эстетически ключевым, мобильным жанром, жанром номер один (7,41). Рассказы В. Распутина, как мы смогли убедиться, самодостаточны, во многом диктуют и опосредуют особенности всей художественной системы писателя. Они не тонут в море «большой» прозы — повестей писателя. Напротив, с высоты повестей многое, совершенно самостоятельное, открывается и в его малой прозе, имеющей ту же эпическую и нравственную основу. Исследование динамики жанра в творчестве В. Распутина позволило выйти к определению его вклада в процесс формирования, становления авторских жанровых образований. Так, активизация мифологических мотивов и образов-символов не только включает писателя в литературный процесс 1960-1990-х годов, но и выявляет индивидуальное своеобразие его повестей и рассказов. Становлению в прозе писателя сложного, многозначного взгляда на действительность соответствовала сложность, неоднозначность жанровой природы его рассказов. Рассказ в XX веке проявил готовность к структурным сдвигам, которые не только не разрушают его жанровую специфику, а напротив, обогащают его, сообщая дополнительную семантику. Стремление художника к полному охвату сложной и неоднозначной жизни в рамках одного события определяет наличие в рассказе примет разных жанров. Их соединение таково, что приводит к взаимопроникновению, при котором трудно определить жанровые границы: рассказ стоит на грани с очерком, новеллой и повестью, может, благодаря перекличке с мифологическим образом, перейти в притчу, а желание оказать воздействие на читателя придает ему облик публицистической исповеди. Классические по ясности мысли и языка рассказы В. Распутина прояснили одну из самых характерных особенностей его эпического мышления: в его прозе всегда присутствует не только изображаемый мир с его конфликтами, судьбами людей, но изображается и сам автор-повествователь, в силу проповеднической манеры постигающий и оценивающий этот мир. Развивая излюбленные темы своего творчества, разрабатывая формы рассказа-притчи, рассказа-исповеди, В. Распутин в последних своих творениях как бы приближается к себе раннему, сохраняя тем самым единство своего художественного мира. На передний план в позднем творчестве по-прежнему выдвигаются публицистичность и исповедальность как особенности дарования писателя. Структурообразующим становится голос автора. Органично вписываясь в общий жанровый поиск в литературе XX века, рассказ В. Распутина в то же время стоит особняком. В. Распутин является одним из немногих современных писателей, старающихся «держать рамки» жанра, его устности, диалогичности. Пристрастие к устности, к собеседованию с читателем выражено у писателя тем более определенно, что свою манеру рассказывать он не только сознает, но и в самом деле в какой-то мере заимствует от манеры и стиля той среды, о которой пишет. Рисуя же образы, отличные от деревенских, далекие автору по менталитету, стилю и языку, В. Распутин вынужден, как он сам признается, «поджимать» свой язык. Близкую ему манеру говорить писатель не обыгрывает и не стилизует, а говорит и мыслит на этом языке. Рассказ В. Распутина свидетельствует о готовности жанра соответствовать усложнившейся действительности, выражать как индивидуально-творческую специфику художника, так и философско-мировоззренческую парадигму времени, соединять разнохарактерные жанровые элементы, контрастные мировоззренческие позиции. Так, в поисках исцеления современного мира и человека, спасения от мира абсурда В. Распутин сумел совместить глубочайший пессимизм и утопическую надежду, трагическую непримиримость по отношению к современным проявлениям зла и светлую веру в их преодоление. Рассказы В. Распутина 1960-1990-х годов, таким образом, — это не только осуществленная внутрижанровая эволюция, когда в единое художественное целое сливаются особенности очерка, повести, притчи, публицистической исповеди, но и мировоззренческая, когда вера в исцеление человеческой натуры и сомнение в достижение этого исцеления выражены одновременно и равнозначно, поскольку окружающая действительность представляется писателю как нерасчлененная противоречивая целостность. В этом запечатлен поиск писателем гармонии, выхода из тупика онтологической раздвоенности человека, примирения противоречий его натуры, движения к Универсуму. Исследование этапов развития малой эпической прозы в творчестве В. Распутина позволило осветить процессы содержательного и формального порядка, происходящие в прозе в целом и их отражение в жанре рассказа. Следует признать, что распутинская малая проза ещё ждет подробного изучения, нам же интересно было выявить, что она формировалась в кризисное время крушения духовных и эстетических систем ценностей, утверждалась в антропоцентрическую эпоху в противовес эпохе техногенной. Рассказ как структурная единица творчества В. Распутина : видится «осколком» универсальной картины мира, объединяющимся со многими другими звеньями - жанрами повести и очерка, отвечающими особенностям стиля, языка, а также таким единством притчевости и исповедальности, публицистичности и автобиографизма, без которого процесс духовного самоопределения личности был бы невозможен. Эстетическая и нравственная программа писателя обусловлена и серьёзным отношением к материи творчества - языку, и выбором героя, и универсализмом мифологических образов и мотивов. Особенности динамики жанра рассказа В. Распутина обнаружили его устойчивость в начале XXI века, наличие благоприятных условий для его дальнейшего развития. Повести: "Деньги для Марии" (1967) — копия из библиотеки Максима Мошкова"Последний срок" (1970) (219 kb) — май 2002"Живи и помни" (1974) — копия из библиотеки Максима Мошкова"Прощание с Матёрой" (1976) — декабрь 2001"Пожар" (1985) — декабрь 2001"Дочь Ивана, мать Ивана" (2003) в журнале "Наш современник" Очерк "Байкал, Байкал..." (1981) - ноябрь 2006 Pассказ "Уроки французского" (1973) в библиотеке СераннРассказы: (155 kb) — октябрь 2002 Век живи — век люби (1981) Что передать вороне? (1981) Рудольфио (1965) Наташа (1981) Не могу-у... (1982) Встреча (1965) Василий и Василиса (1966) Слух (1984) Тетка Улита (1984) Рассказы: (244 kb) — февраль 2003 Женский разговор (1994) В ту же землю... (1995) Новая профессия (1998) Нежданно-негаданно (1997) На родине (1999) Изба (1999) Видение (1997) 41\ 6 Литература 1960 - 1980-х годов развивает традиции русской классической литературы, обращаясь к судьбе России, к образу “малой родины”, к народным нравственно-этическим идеалам. В прозе Ф. Абрамова, В. Астафьева, В. Белова, В. Быкова, С. Залыгина, В. Распутина, В. Шукшина, которую критики назвали “деревенской”, продолжается художественное исследование жизни русского села, с философской и психологической глубиной и лирической проникновенностью раскрывается духовный облик человека, живущего в деревне. Творчество каждого из них, впрочем, выходит далеко за рамки собственно деревенских, региональных тем и проблем и является по-своему значительным достижением русской культуры XX в. Валентин Григорьевич Распутин собственным примером лучше всего доказал верность своей мысли: “Я уверен, что писателем человека делает его детство, способность в раннем возрасте увидеть и почувствовать все то, что дает ему затем право взяться за перо”. Родился писатель 15 марта 1937 г. в Сибири, в поселке Усть-Уда, расположенном на берегу Ангары, в трехстах километрах от Иркутска. Рос в деревне с напевным названием Аталанка, которую затем перенесли в другое место, на берег Братского моря, так что трагедию затопления Матёры писатель прочувствовал на себе и своих земляках. Герои Распутина тоже родились в Сибири. Сибирская природа, тайга, река Ангара в ее былой красе и мощи оживают на страницах его очерков, рассказов, повестей. Критики не раз отмечали в Распутине редкую для писателей XX в. способность к глубинному созерцанию природы. О годах своего военного детства писатель затем скажет очень важное: “Это было время крайнего проявления людской общности, когда люди против больших и малых бед держались вместе”. Такая спаянность людей, ощущение каждым чужого горя как своего остались для Распутина эталоном человеческих взаимоотношений. В детстве же Валентин пристрастился к чтению. К маленькому деревенскому грамотею старухи нередко обращались с просьбами прочитать или написать письмо, и он с удовольствием это делал. В. Г. Распутин окончил историко-филологический факультет Иркутского университета. В университете зачитывался произведениями Ремарка и Хемингуэя, Пушкина и Тютчева, Лескова и Тургенева, особенно же выделял Достоевского и Бунина. Внимательно изучал древнерусскую литературу, русский фольклор, с которым познакомился в сибирской деревне еще в детстве (бабушка Мария Герасимовна знала сказки, легенды, песни), труды историков. В студенческие годы он подрабатывал (некоторое время вместе с А. Вампиловым) корреспондентом иркутской газеты “Советская молодежь”. После окончания учебы Распутин продолжает заниматься журналистикой, работая спецкором на крупнейших стройках Абакан-Тайшет, Братской и Красноярской ГЭС. В середине 1960-х годов выходят в свет книги очерков “Костровые новых городов” (1966) и “Край возле самого неба” (1966), полные оптимистического задора, веры в человеческие возможности. Но в журналисте Распутине, как он сам вспоминал, вдруг “словно проснулось авторское “я”". Ему захотелось большей свободы самовыражения, какую могла дать только литература. Вскоре вышла книга рассказов “Человек с этого света” (1967). Само название говорит об устойчивой черте творчества Распутина, проявившейся уже в этих ранних рассказах: автор пристально вглядывается в каждого обыкновенного человека, будь то ребенок, юноша, неграмотная старуха, видит и ценит в нем неповторимую личность. Заявлена здесь и важнейшая распутинская тема - тема памяти, непрерывности человеческих поколений. В это время Распутин увлекался рассказами Андрея Платонова (”Я поражаюсь его настроем, поставленным словом, которое дает этот настрой…”), и платоновские интонации ощущаются в его прозе. Критики отмечали точное чувство формы, смысловую и композиционную завершенность рассказов, психологизм образов (рассказы “Я забыл спросить у Лешки”, “Мама куда-то ушла”, “Эх, старуха…”, “Продается медвежья шкура” и др.). Итог этого периода - замечательный рассказ “Василий и Василиса”. Герои, тридцать лет живущие рядом, но не вместе из-за давней обиды жены, вдруг оказываются перед лицом смерти и вечности, и Василию не дает покоя совесть, а в Василисе наконец рождается жалость и способность простить грех. Ощущения героев отражаются в тонко подмеченном состоянии природы, переданном при помощи отточенных деталей. Начиная с этого рассказа Распутина можно считать профессиональным писателем - со своим взглядом на мир и своим стилем. Из более поздних произведений следует выделить рассказ “Уроки французского” (1973), посвященный матери А. Вампилова, педагогу. Писатель воссоздает тяжелое послевоенное время, когда он с пятого класса один переехал учиться и жить в райцентр, и образсвоей учительницы французского языка. Героиня рассказа, молодая учительница выручает недоедающего ученика, проигрывая ему деньги. По словам автора книги о Распутине Светланы Семеновой, перед нами “случай такой анонимно-самоотверженной помощи, которую в Древней Руси называли “незаметной милостыней” и считали единственно нравственной”. В своей первой повести “Деньги для Марии” (1967) писатель рисует картину мира, в которой уживаются добро и зло, материальное и духовное, жестокость и милосердие, скупость и щедрость, подлость и честность. Сюжетная ситуация предельно проста: ревизор обнаружил недостачу в тысячу рублей в единственном на деревне магазине. Неопытной и совестливой продавщице Марии, дававшей зачастую продукты односельчанам в долг, грозит тюрьма. Дети останутся обездоленными. Муж Марии тракторист Кузьма, глазами которого читатель видит происходящее, решает собрать деньги “с миру по нитке”. Повесть, как и все последующие произведения Распутина, не отличается сюжетной динамикой, интригой, главное в ней - жизнь человеческой души. Писатель задается вопросом: можно ли спокойно жить, зная, что рядом кто-то страдает? Чужая беда обнажает в человеке его истинную сущность. Кузьма приходит в дома далеких и близких людей, прося деньги в долг, и для каждого персонажа, с большой психологической глубиной обрисованного автором, это своего рода испытание на совесть. Показывая отношение к деньгам для Марии, автор вскрывает общее неблагополучие в человеке и в современном обществе. Тончайшие, трудно передаваемые оттенки переживаний главного героя, нравственно светлого, естественного человека, выражаются посредством образов природы, в ее зеркале человек видит самого себя. Финал повести открытый: Кузьма стоит на пороге квартиры своего брата-горожанина, в преддверии или самого большого из всех унижений, или чудесного спасения. Звучит финальное: “Молись, Мария!”   42\«Деревенская проза» как феномен в литературе 70-80-х годов XX в. Понятие «деревенская» проза появилось в начале 60-х годов. Это одно из наиболее плодотворных направлений в нашей отечественной литературе. Оно представлено многими самобытными произведениями: «Владимирские проселки» и «Капля росы» Владимира Солоухина, «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы» Василия Белова, «Матренин двор» Александра Солженицына, «Последний поклон» Виктора Астафьева, рассказы Василия Шукшина, Евгения Носова, повести Валентина Распутина и Владимира Тендрякова, романы Федора Абрамова и Бориса Можаева. В литературу пришли сыновья крестьян, каждый из них мог сказать о себе те самые слова, которые написал в рассказе «Угощаю рябиной» поэт Александр Яшин: «Я есть сын крестьянина… Меня касается все, что делается на этой земле, на которой я не одну тропку босыми пятками выбил; на полях, которые еще плугом пахал, на пожнях, которые исходил с косой и где метал сено в стога». «Я горжусь тем, что я вышел из деревни», — говорил Ф. Абрамов. Ему вторил В. Распутин: «Я вырос в деревне. Она меня вскормила, и рассказать о ней — моя обязанность». Отвечая на вопрос, почему он пишет в основном о деревенских людях, В. Шукшин сказал: «Я не мог ни о чем рассказывать, зная деревню… Я был здесь смел, я был здесь сколько возможно самостоятелен». С. Залыгин в «Интервью у самого себя» писал: «Я чувствую корни своей нации именно там — в деревне, в пашне, в хлебе самом насущном. Видимо, наше поколение — последнее, которое своими глазами видело тот тысячелетний уклад, из которого мы вышли без малого все и каждый. Если мы не скажем о нем и его решительной переделке в течение короткого срока — кто же скажет?» Не только память сердца питала тему «малой родины», «милой родины», но и боль за ее настоящее, тревога за ее будущее. Исследуя причины острого и проблемного разговора о деревне, который вела литература в 60—70-е годы, Ф. Абрамов писал: «Деревня — это глубины России, почва, на которой выросла и расцвела наша культура. Вместе с тем научно-техническая революция, в век которой мы живем, коснулась деревни очень основательно. Техника изменила не только тип хозяйствования, но и самый тип крестьянина… Вместе со старинным укладом уходит в небытие нравственный тип. Традиционная Россия переворачивает последние страницы своей тысячелетней истории. Интерес ко всем этим явлениям в литературе закономерен… Сходят на нет традиционные ремесла, исчезают местные особенности крестьянского жилища, которые складывались веками… Серьезные потери несет язык. Деревня всегда говорила на более богатом языке, чем город, сейчас эта свежесть выщелачивается, размывается…» Деревня представилась Шукшину, Распутину, Белову, Астафьеву, Абрамову воплощением традиций народной жизни — нравственных, бытовых, эстетических. В их книгах заметна потребность окинуть взглядом все, что связано с этими традициями, и то, что их ломало. «Привычное дело» — так названа одна из повестей В. Белова. Этими словами можно определить внутреннюю тему многих произведений о деревне: жизнь как труд, жизнь в труде — привычное дело. Писатели рисуют традиционные ритмы крестьянских работ, семейные заботы и тревоги, будни и праздники. В книгах много лирических пейзажей. Так, в романе Б. Можаева «Мужики и бабы» обращает на себя внимание описание «уникальных в мире, сказочных заливных приокских лугов», с их «вольным разнотравьем»: «Любил Андрей Иванович луга. Это где еще на свете имеется такой же вот божий дар? Чтоб не пахать и не сеять, а время подойдет — выехать всем миром, как на праздник, в эти мягкие гривы да друг перед дружкой, играючи косой, одному за неделю намахать духовитого сена на всю зиму скотине… Двадцать пять! Тридцать возов! Если и ниспослана русскому мужику благодать божья, то вот она, здесь, перед ним расстилается, во все стороны — глазом не охватишь». В главном герое романа Б. Можаева открывается самое сокровенное, то, что писатель связывал с понятием «зов земли». Через поэзию крестьянского труда он показывает естественный ход здоровой жизни, постигает гармонию внутреннего мира человека, живущего в ладу с природой, радующегося ее красоте. Вот еще одна подобная зарисовка — из романа Ф. Абрамова «Две зимы и три лета»: «…Мысленно беседуя с детьми, угадывая по следам, как они шли, где останавливались, Анна и не заметила, как вышла к Синельге. И вот он, ее праздник, ее день, вот она, выстраданная радость: пряслинская бригада на пожне! Михаил, Лиза, Петр, Григорий… К Михаилу она привыкла — с четырнадцати лет за мужика косит и равных ему косарей теперь во всем Пекашине нет. И Лизка тоже ведет прокос — позавидуешь. Не в нее, не в мать, в бабку Матрену, говорят, ухваткой. Но малые-то, малые! Оба с косками, оба бьют косками по траве, у обоих трава ложится под косками… Господи, да разве думала она когда-нибудь, что увидит эдакое чудо!» Писатели тонко чувствуют глубинную культуру народа. Осмысляя его духовный опыт, В. Белов подчеркивает в книге «Лад»: «Работать красиво не только легче, но и приятнее. Талант и труд неразрывны». И еще: «Для души, для памяти нужно было построить дом с резьбою, либо храм на горе, либо сплести такое кружево, от которого дух захватит и загорятся глаза у далекой праправнучки.Потому что не хлебом единым жив человек». Эту истину исповедуют лучшие герои Белова и Распутина, Шукшина и Астафьева, Можаева и Абрамова. В их произведениях нужно отметить и картины жестокого разорения деревни, сначала во время коллективизации («Кануны» В. Белова, «Мужики и бабы» Б. Можаева), потом в годы войны («Братья и сестры» Ф. Абрамова), в годы послевоенного лихолетья («Две зимы и три лета» Ф. Абрамова, «Матренин двор» А. Солженицына, «Привычное дело» В. Белова). Писатели показали несовершенство, неустроенность повседневной жизни героев, несправедливость, чинимую над ними, их полную беззащитность, что не могло не привести к вымиранию русской деревни. «Тут ни убавить, ни прибавить. Так это было на земле», — скажет об этом А. Твардовский. Красноречива «информация к размышлению», содержащаяся в «Приложении» к «Независимой газете» (1998, № 7): «В Тимонихе, родной деревне писателя Василия Белова, умер последний мужик Фауст Степанович Цветков. Ни одного мужика, ни одной лошади. Три старухи». А чуть раньше «Новый мир» (1996, № 6) опубликовал горькое, тяжелое размышление Бориса Екимова «На распутье» со страшными прогнозами: «Нищие колхозы проедают уже завтрашний и послезавтрашний день, обрекая на еще большую нищету тех, кто будет жить на этой земле после них… Деградация крестьянина страшнее деградации почвы. А она — налицо». Подобные явления позволили говорить о «России, которую мы потеряли». Вот и «деревенская» проза, начавшаяся с поэтизации детства и природы, кончилась сознанием великой утраты. Не случаен же мотив «прощания», «последнего поклона», отраженный и в названиях произведений («Прощание с Матерой», «Последний срок» В. Распутина, «Последний поклон» В. Астафьева, «Последняя страда», «Последний старик деревни» Ф. Абрамова), и в главных сюжетных ситуациях произведений, и предчувствиях героев. Ф. Абрамов нередко говорил, что Россия прощается с деревней как с матерью. русской литературе жанр деревенской прозы заметно отличается от всех остальных жанров. В чем же причина такого отличия? Об этом можно говорить исключительно долго, но все равно не прийти к окончательному выводу. Это происходит потому, что рамки этого жанра могут и не умещаться в пределах описания сельской жизни. Под этот жанр могут подходить и произведения, описывающие взаимоотношения людей города и деревни, и даже произведения, в которых главный герой совсем не сельчанин, но по духу и идее, эти произведения являются не чем иным, как деревенской прозой. В зарубежной литературе очень мало произведений подобного типа. Значительно больше их в нашей стране. Такая ситуация объясняется не только особенностями формирования государств, регионов, их национальной и экономической спецификой, но и характером, “портретом” каждого народа, населяющего данную местность. В странах Западной Европы, крестьянство играло незначительную роль, а вся народная жизнь кипела в городах. В России издревле крестьянство занимало самую главную роль в истории. Не по силе власти (наоборот - крестьяне были самыми бесправными) , а по духу - крестьянство было и, наверное, по сей день остается движущей силой российской истории. Именно из темных, невежественных крестьян вышли и Стенька Разин, и Емельян Пугачев, и Иван Болотников, именно из-за крестьян, точнее из-за крепостного права, происходила та жестокая борьба, жертвами которой стали и цари, и поэты, и часть выдающейся русской интеллигенции XIX века. Благодаря этому произведения, освещающие данную тему занимают особое место в литературе. Современная деревенская проза играет в наши дни большую роль в литературном процессе. Этот жанр в наши дни по праву занимает одно из ведущих мест по читаемости и популярности. Современного читателя волнуют проблемы, которые поднимаются в романах такого жанра. Это вопросы нравственности, любви к природе, хорошего, доброго отношения к людям и другие проблемы, столь актуальные в наши дни. Среди писателей современности, писавших или пишущих в жанре деревенской прозы, ведущее место занимают такие писатели, как Виктор Петрович Астафьев (“Царь-рыба” , “Пастух и пастушка” ) , Валентин Григорьевич Распутин (“Живи и помни” , “Прощание с Матерой” ) , Василий Макарович Шукшин (“Сельские жители” , “Любавины” , “Я пришел дать вам волю” ) и другие. Особое место в этом ряду занимает Василий Макарович Шукшин. Его своеобразное творчество привлекало и будет привлекать сотни тысяч читателей не только в нашей стране, но и зарубежом. Ведь редко можно встретить такого мастера народного слова, такого искреннего почитателя родной земли, каким был этот выдающийся писатель. Василий Макарович Шукшин родился в 1929 году, в селе Сростки Алтайского края. И через всю жизнь будущего писателя красной нитью пролегла красота и суровость тех мест. Именно благодаря своей малой родине, Шукшин научился ценить землю, труд человека на этой земле, научился понимать суровую прозу сельской жизни. Уже с самого начала творческого пути он обнаружил новые пути в изображении человека. Его герои оказались непривычными и по своему социальному положению, и по жизненной зрелости, и по нравственному опыту. Став уже вполне зрелым молодым человеком, Шукшин отправляется в центр России. В 1958 году он дебютирует в кино (“Два Федора” ) , а также и в литературе (“Рассказ в телеге” ) . В 1963 году Шукшин выпускает свой первый сборник -“Сельские жители” . А в 1964 году его фильм “Живет такой парень” удостаивается главной премии на фестивале в Венеции. К Шукшину приходит всемирная известность. Но он не останавливается на достигнутом. Следуют годы напряженной и кропотливой работы. Например: в 1965 году выходит его роман “Любавины” и в то же время на экранах страны появляется фильм “Живет такой парень” . Только по одному этому примеру можно судить с какой самоотдачей и интенсивностью работал художник. А может это торопливость, нетерпение? Или желание немедленно утвердить себя в литературе на самой прочной - “романной” основе? Безусловно это не так. Шукшиным было написано всего два романа. И как говорил сам Василий Макарович, его интересовала одна тема: судьбы русского крестьянства. Шукшин сумел задеть за живое, пробиться в наши души и заставит нас потрясенно спросить:” Что с нами происходит” ? Шукшин не щадил себя, торопился, чтобы успеть сказать правду, и этой правдой сблизить людей. Он был одержим одной мыслью, которую хотел додумать вслух. И быть понятым! Все усилия Шукшина - творца были направлены к этому. Он считал: “Искусство - так сказать, чтобы тебя поняли...” С первых шагов в искусстве Шукшин объяснял, спорил, доказывал и мучился, когда не был понят. Ему говорят, что фильм “Живет такой парень” - это комедия. Он недоумевает и пишет послесловие к фильму. Ему подкидывают на встрече с молодыми учеными каверзный вопрос, он тушуется, а потом садится за статью (“Монолог на лестнице”). Колыбелью, с которой началась творческая жизнь Шукшина, которая дала толчок к развитию его потрясающих творческих сил, стала деревня. Память, размышления о жизни вели его в село, здесь он распознавал “острейшие схлесты и конфликты” , которые побуждали к широким размышлениям над проблемами современной жизни общества. Начала многих исторических явлений и процессов Шукшин видел в послевоенной деятельности. После войны он подался в город, как и многие в то время. Будущий писатель работал слесарем во Владимире, строил литейный завод в Калуге, был разнорабочим, грузчиком, учеником маляра, восстанавливал разрушенные войной железные дороги. Наверное, вся ужасная картина разрушенной, сожженной послевоенной земли повлияла на Василия Шукшина, заставила взяться за перо. “Сама потребность взяться за перо лежит, думаю, в душе растревоженной. Трудно найти другую такую побудительную причину, которая заставит человека, что-то знающего, поделиться своим знанием с другими людьми” - писал Шукшин. Неизгладимый след на творчестве Василия Шукшина оставила самобытность и колорит деревенской жизни. В народности искусства этого писателя заключены объяснения феноменальности его дарования, его естественности, высокой простоты и артистизма. В творчестве Шукшина, в его личности, биографии самобытно выразились характер народа, духовное состояние, условие его бытия в эпоху 40 - 70х годов - послевоенного тридцатилетия. Где брал материал для своих произведений писатель? Везде, там, где живут люди. Какой это материал, какие герои? Тот материал, и те герои, которые редко раньше попадали в сферу искусства. И понадобилось, чтобы явился из глубин народных крупный талант, чтобы с любовью и уважением рассказал о своих земляках простую, строгую правду. А правда эта стала фактом искусства, вызвала любовь и уважение к самому автору. Герой Шукшина оказался не только незнакомым, а отчасти непонятным. Любители “дистиллированной” прозы требовали “красивого героя” , требовали, чтобы писатель выдумывал, чтобы не дай бог не растревожить собственную душу. Полярность мнений, резкость оценок возникали, как не странно, именно потому, что герой не выдуман. А когда герой представляет собой реального человека, он не может быть только нравственным или только безнравственным. А когда герой выдуман в угоду кому-то, вот здесь полная безнравственность. Не отсюда ли, от непонимания творческой позиции Шукшина, идут творческие ошибки восприятия его героев. Ведь в его героях поражают непосредственность действия, логическая непредсказуемость поступка: то неожиданно подвиг совершит, то вдруг сбежит из лагеря за три месяца до окончания срока. Сам Шукшин признавался: “Мне интереснее всего исследовать характер человека-недогматика, человека, не посаженного на науку поведения. Такой человек импульсивен, поддается порывам, а следовательно, крайне естественен. Но у него всегда разумная душа” . Герои писателя действительно импульсивны и крайне естественны. И поступают так они в силу внутренних нравственных понятий, может ими самими еще не осознанных. У них обостренная реакция на унижение человека человеком. Эта реакция приобретает самые различные формы. Ведет иногда к самым неожиданным результатам. Обожгла боль от измены жены Серегу Безменова, и он отрубил себе два пальца (“Беспалый”) . Оскорбил очкарика в магазине хам продавец, и он впервые в жизни напился и попал в вытрезвитель (“А поутру они проснулись...” ) и т.д. и т.п. В таких ситуациях герои Шукшина могут даже покончить с собой (“Сураз” , “Жена мужа в Париж провожала” ) . Нет, не выдерживают они оскорблений, унижений, обиды. Обидели Сашку Ермолаева (“Обида” ) , “несгибаемая” тетя-продавец нахамила. Ну и что? Бывает. Но герой Шукшина не будет терпеть, а будет доказывать, объяснять, прорываться сквозь стенку равнодушия. И... схватится за молоток. Или уйдет из больницы, как это сделал Ванька Тепляшин, как это сделал Шукшин (“Кляуза” ) . Очень естественная реакция человека совестливого и доброго... Нет Шукшин не идеализирует своих странных, непутевых героев. Идеализация вообще противоречит искусству писателя. Но в каждом из них он находит то, что близко ему самому. И вот, уже не разобрать, кто там вызывает к человечности - писатель Шукшин или Ванька Тепляшин. Шукшинский герой, сталкиваясь с “узколобым гориллой” , может в отчаянии сам схватиться за молоток, чтобы доказать неправому свою правоту, и сам Шукшин может сказать: “Тут надо сразу бить табуреткой по голове - единственный способ сказать хаму, что он сделал нехорошо” (“Боря” ) . Это чисто “шукшинская” коллизия, когда правда, совесть, честь не могут доказать, что они - это они. А хаму так легко, так просто укорить совестливого человека. И все чаще, столкновения героев Шукшина становятся драматическими для них. Шукшина многие считали писателем комическим, “шутейным” , но с годами все отчетливее обнаруживалась односторонность этого утверждения, как, впрочем, и другого - о “благодушной бесконфликтности” произведений Василия Макаровича. Сюжетные ситуации рассказов Шукшина остроперепетийны. В ходе их развития комедийные положения могут драматизироваться, а в драматических обнаруживается нечто комическое. При укрупненном изображении необычных, исключительных обстоятельств, ситуация предполагает их возможный взрыв, катастрофу, которые разразившись, ломают привычный ход жизни героев. Чаще всего поступки героев определяют сильнейшее стремление к счастью, к утверждению справедливости (“Осенью” ) . Писал ли Шукшин жестоких и мрачных собственников Любавиных, вольнолюбивого мятежника Степана Разина, стариков и старух, рассказывал ли о разломе сеней, о неизбежном уходе человека и прощании его со всеми земными, ставил ли фильмы о Пашке Когольникове, Иване Расторгуеве, братьях Громовых, Егоре Прокудине, он изображал своих героев на фоне конкретных и обобщенных образов - реки, дороги, бесконечного пространства пашни, родного дома, безвестных могил. Шукшин понимает этот центральный образ всеобъемлющим содержанием, решая кардинальную проблему: что есть человек? В чем суть его бытия на Земле? Исследование русского национального характера, складывавшегося на протяжении столетий и изменений в нем, связанных с бурными переменами ХХ века, составляет сильную сторону творчества Шукшина. Земное притяжение и влечение к земле - сильнейшее чувство земледельца. Родившееся вместе с человеком, образное представление о величии и мощи земли, источнике жизни, хранители времени и ушедших с ним поколений в искусстве. Земля - поэтически многозначительный образ в искусстве Шукшина: дом родной, пашня, степь, Родина, мать - сыра земля... Народно - образные ассоциации и восприятия создают цельную систему понятий национальных, исторических и философских: о бесконечности жизни и уходящей в прошлое цели поколений, о Родине, о духовных связях. Всеобъемлющий образ земли - Родины становятся центром тяготения всего содержания творчества Шукшина: основных коллизий, художественных концепций, нравственно - эстетических идеалов и поэтики. Обогащение и обновление, даже усложнение исконных понятий о земле, доме в творчестве Шукшина вполне закономерно. Его мировосприятие, жизненный опыт, обостренное чувство родины, художническая проникновенность, рожденные в новую эпоху жизни народа, обусловили такую своеобразную прозу. Первой попыткой осмысления В. Шукшиным судеб русского крестьянства на исторических изломах, стал роман “Любавины” . В нем речь шла о начале 20-х годов нашего столетия. Но главным героем, главным воплощением, сосредоточием русского национального характера для Шукшина являлся Степан Разин. Именно ему, его восстанию, посвящен второй и последний роман Шукшина “Я пришел дать вам волю” . Когда впервые заинтересовался Шукшин личностью Разина, сказать трудно. Но уже в сборнике” Сельские жители” начинается разговор о нем. Был момент, когда писатель понял, что Степан Разин какими-то гранями своего характера абсолютно современен, что он - сосредоточие национальных особенностей русского народа. И это, драгоценное для себя открытие, Шукшин хотел донести до читателя. Сегодняшний человек остро ощущает, как “сократилась дистанция между современностью и историей” . Писатели, обращаясь к событиям прошлого, изучают их с позиции людей ХХ столетия, ищут и находят те нравственные и духовные ценности, которые необходимы в наше время. Проходит несколько лет после окончания работы над романом” Любавины” , и Шукшин на новом художественном уровне пытается исследовать процессы, происходящие в русском крестьянстве. Поставить фильм о Степане Разине было его мечтой. К ней он возвращался постоянно. Если принять во внимание природу шукшинского дарования, вдохновлявшегося и питавшегося живой жизнью, учесть, что он сам собирался играть роль Степана Разина, то от фильма можно было бы ожидать нового глубокого проникновения в русский национальный характер. Одна из лучших книг Шукшина так и называется - “Характеры” - и само это название подчеркивает пристрастие писателя к тому, что складывалось в определенных исторических условиях. В рассказах, написанных в последние годы, все чаще звучит страстный, искренний авторский голос, обращенный прямо к читателю. Шукшин заговорил о самом главном, наболевшем, обнажая свою художническую позицию. Он словно почувствовал, что его герои не все могут высказать, а сказать обязательно надо. Все больше появляется “внезапных” , “навыдуманных” рассказов от самого себя Василия Макаровича Шукшина. Такое открытое движение к “неслыханной простоте” , своеобразной обнаженности - в традициях русской литературы. Тут собственно уже не искусство, выход за его пределы, когда душа кричит о своей боли. Теперь рассказы сплошное авторское слово. Интервью - обнаженное откровение. И везде вопросы, вопросы, вопросы. Самые главные о смысле жизни. Искусство должно учить добру. Шукшин в способности чистого человеческого сердца к добру видел самое дорогое богатство. “Если мы чем-нибудь сильны и по-настоящему умны, так это в добром поступке” , - говорил он. С этим жил, в это верил Василий Макарович Шукшин.</a> Книга… Простое, незатейливое слово. Казалось бы, ничего особенного, обыкновенная вещь, которая есть в каждом доме. Книги стоят в шкафах в ярких или скромных обложках. Подчас не знаешь, какое чудо несут они в себе, открывая перед нами яркий мир фантазии и воображения, часто делая людей добрыми и умными, помогая понимать жизнь, формируя мировоззрение. В современной прозе мне особенно нравятся произведения Виктора Петровича Астафьева. Когда читаешь подряд его книги, начиная с тех, в которых он состоялся как писатель - повести «Стародуб», «Перевал», «Последний поклон», сборники рассказов, - воочию видишь, как бурно рос этот самобытный художник слова, какими внутренними толчками развивался его талант. Предмет его любви определён и строг: Родина, Россия, её природа и люди, их предназначение на земле. Настоящим событием в жизни и в литературе стало повествование в рассказах «Царь-рыба». Это удивительное произведение проникнуто страстной любовью к родной природе и негодованием по отношению к тем, кто своим равнодушием, жадностью, безумностью губит её. На вопрос о теме «Царь-рыбы» Астафьев ответил: «Наверное, это тема духовного общения человека с миром… Духовное существование в мире - так бы я определил тему «Царь-рыбы». Не впервые возникает она в нашей литературе, но, может быть, впервые зазвучала столь громко и широко». Перечитав всё, что на сегодня написано о повествовании в рассказах «Царь-рыба», можно выделить как общепризнанное, что основные «герои» произведения - Человек и Природа, взаимодействие которых осмыслено в их гармонии и противоречии, в их общности и обособленности, в их взаимовлиянии и отталкивании, как представляется оно писателю сегодня - едва ли не в самый сложный период их «сосуществования» за всю человеческую историю. Иначе сказать, мы имеем дело с произведением откровенно и подчеркнуто социально-философским, в котором мысли и чувства воплощены в образы масштабные, имеющие общечеловеческое значение. Астафьев не идеализирует природу и ее законы, а художественно исследует их противоречивое содержание. Природа не только врачует душу человека (глава «Капля»), но может быть слепа и жестока, как мы видим это, например, в главе «Поминки». Разум и духовный опыт позволяют человеку установить гармонические взаимоотношения между ним и природой, активно используя и пополняя ее богатства. Гармония взаимоотношений человека и природы, предполагающая и борьбу, исключает уничтожение. В человеческой душе заложено чувство бережного отношения ко всему живому на земле, к красоте лесов, рек, морей. Бессмысленное уничтожение природы разрушающе сказывается на самом человеке. Природные и социальные законы не дают ему права переступить ту «черту, за которой кончается человек, и из дальних, наполненных пещерной жутью времен выставляет и глядит, не моргая, низколобое, клыкастое мурло первобытного дикаря». В «Царь-рыбе» жизненный материал разных послевоенных десятилетий спрессован, подчиняясь философскому смыслу идейного содержания. Постоянное сравнение прошедшего с настоящим, стремление автора полнее воплотить характер, поступки; духовные черты персонажей обуславливают временные сдвиги в произведении. В. Семин с огромной откровенностью и искренностью говорил о своем восприятии произведения: ««Царь-рыба» - праздник жизни. Великая Сибирская река и река времени текут не по книжным страницам - их движение проходит через наше сердце, по нашим сосудам».

Жанровое своеобразие повествования в рассказах «Царь-рыба»

«Царь-рыба» имеет жанровое обозначение «повествование в рассказах». Тем самым Астафьев намеренно ориентировал своих читателей на то, что перед ними цикл, а значит, художественное единство здесь организуется не столько сюжетом или устойчивой системой характеров (как это бывает в повести или романе), сколько иными «скрепами». И в циклических жанрах именно «скрепы» несут очень существенную концептуальную нагрузку. Каковы же эти скрепы.

Прежде всего, в «Царь-рыбе» есть единое и цельное художественное пространство - действие каждого из рассказов происходит на одном из многочисленных притоков Енисея. А Енисей - «река жизни», так он и назван в книге. «Река жизни» - емкий образ, уходящий корнями в мифологическое сознание: у некоторых древних образ «река жизни», как «древо жизни» у других народов, был наглядно-зримым воплощением всего устройства бытия, всех начал и концов, всего земного, небесного и подземного, то есть целой «космографией».

Такое, возвращающее современного читателя к космогоническим первоначалам, представление о единстве всего сущего в «Царь-рыбе» реализуется через принцип ассоциаций между человеком и природой. Этот принцип выступает универсальным конструктором образного мира произведения: вся структура образов, начиная от образов персонажей и кончая сравнениями и метафорами, выдержана у Астафьева от начала до конца в одном ключе - человека он видит через природу, а природу через человека.

Так, ребенок ассоциируется у Астафьева с зеленым листком, который «прикреплялся к дереву жизни коротеньким стерженьком», а смерть старого человека вызывает ассоциацию с тем, как «падают в старом бору перестоялые сосны, с тяжелым хрустом и долгим выдохом». А образ матери и ребенка превращается под пером автора в образ Древа, питающего свой Росток:

«Вздрогнув поначалу от жадно, по-зверушечьи давнувших десен, заранее напрягшись в ожидании боли, мать почувствовала ребристое, горячее небо младенца, распускалась всеми ветвями и кореньями своего тела, гнала по ним капли живительного молока, и по раскрытой почке сосца оно переливалось в такой гибкий, живой, родной росточек».

Зато о речке Опарихе автор говорит так: «Синенькая жилка, трепещущая на виске земли». А другую, шумную речушку он напрямую сравнивает с человеком: «Бедовый, пьяный, словно новобранец с разорванной на груди рубахой, урча, внаклон катился поток к Нижней Тунгуске, падая в её мягкие материнские объятья». Этих метафор и сравнений, ярких, неожиданных, щемящих и смешливых, но всегда ведущих к философскому ядру книги, в «Царь-рыбе» очень и очень много. Подобные ассоциации, становясь принципом поэтики, по существу, вскрывают главную, исходную позицию автора. В. Астафьев напоминает нам, что человек и природа есть единое целое, что все мы - порождение природы, её часть, и, хотим или не хотим, находимся вместе с законами, изобретенными родом людским, под властью законов куда более могущественных и непреодолимых - законов природы. И поэтому самое отношение человека и природы Астафьев предлагает рассматривать как отношение родственное, как отношение между матерью и её детьми.

Отсюда и пафос, которым окрашена вся «Царь-рыба». Астафьев выстраивает целую цепь рассказов о браконьерах, причем браконьерах разного порядка: на первом плане здесь браконьеры из посёлка Чуш, «чушанцы», которые буквально грабят родную реку, безжалостно травят её; но есть и Гога Герцев - браконьер, который вытаптывает души встречающихся ему на пути одиноких женщин; наконец, браконьерами автор считает и тех чиновников государственного масштаба, которые так спроектировали и построили на Енисее плотину, что загноили великую сибирскую реку.

Дидактизм, который всегда в той или иной мере присутствовал в астафьевских произведениях, в «Царь-рыбе» выступает с наибольшей очевидностью. Собственно, те самые «скрепы», которые обеспечивают цельность «Царь-рыбе» как цикла, становятся наиболее значимыми носителями дидактического пафоса. Так, дидактика выражается, прежде всего, в однотипности сюжетной логики всех рассказов о попрании человеком природы - каждый из них обязательно завершается нравственным наказанием браконьера. Жестокого, злобного Командора постигает трагический удар судьбы: его любимицу-дочку Тайку задавил шофер - «сухопутный браконьер», «нажравшись бормотухи» («У Золотой Карги»). А Грохотало, «мякинное брюхо» и неудержимый рвач, наказуется в чисто гротескном, буффонадном виде: ослепленный удачей, он хвастает пойманным осётром перед человеком, который оказывается…инспектором рыбнадзора («Рыбак Грохотало»). Наказание неминуемо настигает человека даже за давние злодеяния - таков смысл кульминационного рассказа из первой части цикла, давшего название всей книге. Сюжет о том, как наиболее осмотрительный и вроде бы самый порядочный из браконьеров Игнатьич был стянут в воду гигантской рыбой, приобретает некий мистико-символический смысл: оказавшись в пучине, превратившись в пленника собственной добычи, почти прощаясь с жизнью, Итнатьич вспоминает давнее своё преступление - как он ещё безусым парнем, «молокососом», пакостно отомстил своей «изменщице», Глашке Куклиной, и навсегда опустошил её душу. И то, что с ним сейчас произошло, сам Игнатьич воспринимает как божью кару: «Пробил крестный час, пришла пора отчитаться за грехи…».

Авторская дидактика выражается и в соположении рассказов, входящих в цикл. Не случайно по контрасту с первой частью, которую целиком заняли браконьеры из посёлка Чуш, зверствующие на родной реке, во второй части книги на центральное место вышел Акимка, который духовно сращен с природой-матушкой. Его образ дается в параллели с «красногубым северным цветком», причем аналогия проводится через тщательную изобразительную конкретизацию: «Вместо листьев у цветка были крылышки, тоже мохнатый, точно куржаком охваченный, стебелек подпирал чашечку цветка, в чашечке мерцала тоненькая, прозрачная ледышка». (Видно, не шибко сладким было детство у этих северных цинготных Акимок, да всё равно - детство.) И рядом с Акимом появляются и другие персонажи, что, как могут, пекутся о родной земле, сострадают её бедам. А начинается вторая часть рассказом «Уха на Боганиде», где рисуется своего рода нравственная утопия. Боганида - это крохотный рыбацкий посёлок, «с десяток кособоких, до зольной плоти выветренных избушек», а вот между его обитателями: изувеченным войной приемщиком рыбы Кирягой-деревягой, бабами-резальщицами, детишками - существует какая-то особая добрая приязнь, прикрываемая грубоватым юмором или вроде бы сердитой воркотней. Апофеозом же этой утопической этологии становится ритуал - с первого бригадного улова «кормить всех ребят без разбору рыбацкой ухой». Автор обстоятельно, смакуя каждую подробность, описывает, как встречают боганидские ребятишки лодки с грузом, как помогают рыбакам, и те их не то что не прогоняют, а «даже самые лютые, нелюдимые мужики на боганидском миру проникались благодушием, милостивым настроением, возвышающим их в собственных глазах», как совершается процесс приготовления ухи. И, наконец, «венец всех дневных свершений и забот - вечерняя трапеза, святая, благостная», когда за общим артельным столом рядом с чужими отцами сидят чужие дети и согласно, дружно едят уху из общего котла. Эта картина есть зримое воплощение авторского идеала - единения людей, разумно живущих в сообществе, в ладу с природой и между с собой.

Наконец, дидактический пафос в «Царь-рыбе» выражается непосредственно - через лирические медитации Автора, выступающего в роли героя-повествователя. Так, в рассказе «Капля», который стоит в начале цикла, большая лирическая медитация начинается с такого поэтического наблюдения:

«На заостренном конце продолговатого ивового листа набухла, созрела продолговатая капля и, тяжелой силой налитая, замерзла, боясь обрушить мир своим падением. И я замерз <…> «Не падай! Не падай!» - заклинал я, просил, молил, кожей и сердцем внимая покою, скрытому в себе и в мире».

И вид этой капли, замерзшей на кончике ивового листа, вызывает целый поток переживаний Автора - мысли о хрупкости и трепетности самой жизни, тревогу за судьбы наших детей, которые рано или поздно «останутся одни, сами с собой и с этим прекраснейшим и грозным миром», и душа его «наполнила всё вокруг беспокойством, недоверием, ожиданием беды».

Именно в лирических медитациях Автора, в его взволнованных переживаниях то, что происходит здесь и сейчас, в социальной и бытовой сферах, переводится в масштабы вечности, соотносится с великими и суровыми законами бытия, окрашиваясь в экзистенциальные тона.

Однако, в принципе, дидактизм в исскустве выступает наружу, как правило, тогда, когда художественная реальность, воссозданная автором, не обладает энергией саморазвития. А это значит, что «всеобщая связь явлений» ещё не видна. На таких фазах литературного процесса оказывается востребованной форма цикла, ибо в ней удается запечатлеть мозаику жизни, а вот скрепить её в единую картину мира можно только архитектонически: посредством монтажа, при помощи весьма условных - риторических или чисто фабульных приемов (не случайно в ряде последующих изданий «Царь-рыбы» Астафьев переставлял местами рассказы, а некоторые даже исключал). Всё это свидетельствует о гипотетичности концепции произведения и об умозрительности предлагаемых автором рецептов.

Сам писатель рассказывал, с каким трудом у него «выстраивалась» «Царь-рыба»:

«Не знаю, что тому причиной, может быть, стихия материала, которого так много скопилось в душе и памяти, что я чувствовал себя буквально им задавленным и напряженно искал форму произведения, которая вместила бы в себя как можно больше содержания, то есть поглотила бы хоть часть материала и тех мук, что происходили в душе. Причем всё это делалось в процессе работы над книгой, так сказать, на ходу, и поэтому делалось с большим трудом».

В этих поисках формы, которая бы соединяла всю мозаику рассказов в единое целое, выражали себя муки мысли, пытающей мир, старающейся постигнуть справедливый закон жизни человека на земле. Не случайно на последних страницах «Царь-рыбы» Автор обращается за помощью к вековой мудрости, запечатленной в Священной книге человечества: «Всему свой час, и время всякому делу под небесами. Время родится и время умирать.<…> Время войне и время миру». Но эти уравновешивающие всё и вся афоризмы Екклезиаста тоже не утешают, и кончается «Царь-рыба» трагическим вопросом Автора: «Так что же я ищу, отчего я мучаюсь, почему, зачем? - нет мне ответа».

Язык и стиль произведения

Как закономерна бытовая речь в рассказах о людях или сценах охоты и рыбалки, пробуждающих и азарт и страсть, так закономерна здесь и величавость и торжественность «слова автора», в меру насыщенного старославянизмами и ультрасовременными сочетаниями. Это две лексические грани одного образа. Они свидетельствуют, что автор не чужд народных представлений об отношении к природе. Пейзаж сам по себе, независимый от героя, словно бы и не существует в повествовании, он всегда как открытое сердце человека, жадно впитывающее в себя всё, что дает ему тайга, поле, река, озеро, небо…

«На речке появился туман. Его подхватывало токами воздуха, тащило над водой, рвало о подмытые дерева, свертывало в валки, катило над короткими плесами, опятнанными кругляшками пены».

По ассоциативным связям, запрятанным в глубине нашей памяти, представляем эту речку, но лирическому герою этого мало, он жаждет передать нам и то, как речка, покрытая туманом, преобразилась в его душе: «Нет, нельзя, пожалуй, назвать туманом легкие, кисеей колышущие полосы. Это облегченное дыхание земли после парного дня, освобождение от давящей духоты, успокоение прохладой всего живого».

Жаждой проникновения в тайную работу природы, изменяющей мир, сменяется буря чувств, вызванная одной единственной каплей, готовой к падению:

«В глуби лесов угадывалось чье-то тайное дыхание, мягкие шаги. И в небе чудилось осмысленное, но тоже тайное движение облаков, а может быть, иных миров иль «ангелов крыла»?! В такой райской тишине и в ангелов поверишь, и в вечное блаженство, и в истлевание зла, и в воскресение вечной доброты».

Это так закономерно для писателя, говорящего тут о бесконечности мироздания и прочности жизни. Это было закономерно и для всей русской литературы, которая искони думала о капле, образующей океаны, и о человеке, содержащем в себе весь мир, о жизни и смерти в тесном сопряжении с вечностью природы, о человеческом в самом разумном человеке.

Критических замечаний о языке «Царь-рыбы» сделано немало, и они появляются и до сих пор. Предела совершенству, как известно, нет; и сам писатель, понимая это прекрасно, возвращается к произведению, шлифует его стиль и язык. Но многие замечания, к сожалению, чаще всего решительно игнорируют специфику астафьевского языка, идущего все-таки из народных глубин, а отнюдь не изобретенного им. Это хорошо чувствовал читатель, инженер по профессии, писавший Астафьеву: «Язык этой вещи своеобразен, смел, иногда кажется, что слишком смел. Но я убежден, что это только кажется на первый взгляд. На самом же деле эта смелость словотворчества нужна Астафьеву, без неё не было бы и его. Нужна она и нам, читателям. Ведь стоит только представить, что было бы с языком Астафьева, если исключить эту смелость обращения со словом, эту яркость - какие тогда возникли бы потери?! Нет, яркость астафьевского слова - это призвание, его манера, кстати, манера тоже традиционная, хотя и вечно новая, а для нас - это большое истинное наслаждение…».

Именно: традиционная и вечно новая, потому что все писатели от Пушкина до Твардовского припадали к народным истокам и создавали нечто свое, неповторимое по звучности и красоте. Если исключить из астафьевского текста все необычные и необщепринятые обороты речи и слова, и этот текст поблекнет, перестанет существовать.

Образ автора

Образ автора объединяет все главы произведения. Есть главы отданные только ему, где все от первого лица, и мы постигаем характер героя, его мировосприятие, его философию, нередко выраженную с публицистическим пафосом, что вызывало недоумения и нарекания: дескать, автор хорош, когда он изображает, и плох, когда рассуждает. В самом образе, высказываются оппоненты, должно содержаться «рассуждение» автора: так поступают верные традициям жанра писатели. Тем не менее, нельзя им не возразить: нет числа и примерам вторжения «рассуждающего» автора в объективированную и достаточно отчужденную ткань романа. В. Астафьев продолжил традицию русского романа и даже усилил присутствие автора в произведении. Усилие такого рода по-новому эмоционально окрасило содержание романа, определило его стилеобразующую основу. «Слово автора» приобрело в произведении главенствующую роль.

Прежде всего, перед нами возникает образ искреннего и открытого человека, который рассматривает современный мир сквозь призму прошедшей мировой войны. Стоит прислушаться к тому, как он оценивает повседневный, как бы частный случай - обыденный разбой, учиняемый барыгами-охотниками на реке Сым. Не одних барыг, «шыкалов» касается истребление птиц и зверья, оно проанализировано писателем как принцип человеческого взаимоотношения с природой:

«Аким запамятовал, что я на войне был, в пекле окопов насмотрелся всего и знаю, ох как знаю, что она, кровь-то, с человеком делает! Оттого и страшусь, когда люди распоясываются в стрельбе, пусть даже по зверю, по птице, и мимоходом, играючи, проливают кровь. Не ведают они, что, перестав бояться крови, не почитая её, горячую кровь, живую, сами для себя незаметно переступают ту роковую черту, за которой кончается человек и из дальних, наполненных пещерной жутью времен выставляет и глядит, не моргая, низколобое, клыкастое мурло первобытного дикаря».

«Образ автора» в произведении не замаскирован. Ораторский, экспрессивно-публицистический строй речи оправдан ясностью и определенностью отношения к жизни, глубиной обобщения частного случая. До возможного предела обнажена легко ранимая душа героя, чем и вызывается безграничное читательское доверие. «Ох как знаю» поставлено на грань «болевого порога», за которой жуть, нечто непереносимое.

Лирический герой романа - сам писатель. Без обиняков через восприятие таёжных жителей затрагиваются вопросы о «проценте правды» в писательских сочинениях. Первая же глава произведении «Бойе» открывается признанием его в любви к родному краю, к Енисею. Часы и ночи, проведенные у костра на берегу реки, названы счастливыми, потому что «в такие минуты остаешься как бы один на один с природой» и «С тайной радостью ощущаешь: можно и нужно довериться всему, что есть вокруг…».

Доверять природе, её мудрости призывает В. Астафьев. «Нам только кажется, - утверждает он, - что мы преобразовали всё, и тайгу тоже. Нет, мы лишь ранили её, повредили, истоптали, исцарапали, ожгли огнем. Но страху, смятенности своей не смогли ей придать, не привили и враждебности, как ни старались. Тайга всё так же величественна, торжественна, невозмутима. Мы внушаем себе, будто управляем природой и что пожелаем, то и сделаем с нею. Но обман этот удается до тех пор, пока не останешься с тайгой с глазу на глаз, пока не побудешь в ней и не поврачуешься ею, тогда только внемлешь её могуществу, почувствуешь её космическую пространственность и величие». Бытие планеты ещё не управляется разумом человечного человека, оно во власти стихии природных сил. И доверие в этом случае - необходимый шаг на пути оздоровления отношений человека и природы. Человечество наконец будет не вредить природе, а беречь её богатства и врачеваться ею.

И так, главное в произведении - облик и образ автора, его внутреннее состояние, позиция, проявляющаяся в почти полном слиянии с миром, о котором повествуется. Два могучих человеческих чувства составляют основу книги: любовь и боль. Боль, временами переходящую в стыд или гнев по отношению к тому, что насилует эту жизнь, искажает и уродует её.

Магией писательского таланта Виктор Петрович Астафьев ведёт читателя за собой не берега родной реки, Енисея, на её притоки, Сурниху и Опариху, в чащобы приречной тайги, к подножию гор, в Игарку и прибрежный посёлок Боганиху, к геологам и речникам, в рыбацкую бригаду и стан браконьеров…

---

Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 813; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!