Один из самых читаемых жанров

<...> Центральный комитет КПСС отмечает, что уровень выступлений газеты «Правда» до недавнего времени не в полной мере отвечал современным требованиям, запросам читателей. Чтобы выполнить свое предназначение, газета «Правда», как и вся наша партийная печать, должна активно перестраиваться, решительно отказываясь от элементов догматического мышления, стереотипов и казенщины, необходимо наполнить живым, реальным содержанием ленинские принципы прессы нового типа – прессы народа и для народа, свободной и правдивой, честной и откровенной, пользующейся доверием читателей, разговаривающей с ними на языке, понятном всем.

Читатели ждут от нашей печати правдивого слова, глубокого, компетентного анализа практики перестройки, ясных и точных оценок как достигнутых положительных сдвигов, так и причин социально-экономических трудностей, срывов, негативных явлений, вызывающих в обществе социальную напряженность.

Отсюда – возросшая требовательность к работе прессы. Сегодня вновь с особой актуальностью звучит ленинский наказ партийной печати: поменьше политической трескотни, побольше практического дела, воспитания масс на живых конкретных примерах. Наша пресса призвана играть активную, творческую, конструктивную роль в объединении, сплочении всех здоровых сил общества на платформе перестройки.

Писать правду и только правду, настойчиво и последовательно проводить линию КПСС, курс на радикальную перестройку и обновление – партийный долг журналистов-коммунистов, всех работников партийных изданий страны.

Будучи главной печатной трибуной партии, Правда» призвана сосредоточить внимание на ключевых направлениях реализации политики КПСС.

Ведущей темой «Правды», как и всей партийной публицистики, на нынешнем этапе перестройки должно стать глубокое, всестороннее освещение процессов перестройки, реформирования партии в духе идей февральского и мартовского (1990 г.) Пленумов ЦК КПСС. При этом надо исходить из того, что обновленная партия мыслится как партия социалистического выбора, которая, творчески развивая учение Маркса, Энгельса, Ленина, выражает интересы рабочего класса, всех трудящихся. Она не берет на себя государственные властные полномочия. Роль ее – быть демократически призванным лидером, завоевывающим доверие народа своей политикой и всей практической работой, действующим через коммунистов в Советах народных депутатов, других органах и общественных формированиях.

Освобождаясь от несвойственных ей функций, КПСС сосредоточивает свои усилия Via разработке теории, программ действий, на организаторской и воспитательной работе, консолидации общества, на осуществлении кадровой политики. Партия сможет успешно выполнить свою задачу в новых условиях, осуществляя глубочайшую демократизацию, основой которой должна стать власть партийных масс.

В период подготовки к XXVIII съезду КПСС «Правде», всей партийной прессе необходимо активно способствовать масштабному и глубокому анализу пройденного советским народом и партией пути, решению новых задач, стоящих перед ее организациями. На это должны быть направлены развернувшаяся общественная дискуссия, обсуждение проектов предсъездовской Платформы ЦК КПСС и нового Устава партии.

Надо развивать на страницах партийной прессы конструктивный диалог, вести его с принципиальных партийных позиций, привлекать к нему широкий круг участников, представляющих весь спектр общественных сил, стоящих на

позициях обновления социализма, остро и убедительно выступать против любых попыток отвергнуть наш социалистический выбор. Показывать глубинную связь между приверженностью советского народа социалистической идее и его патриотическим устремлением сделать свое Отечество страной подлинного процветания и справедливости. Освещая историческую преемственность поколений, надо особо отметить 45-летие великой Победы, громадные заслуги со -

ветского народа перед человечеством в освобождении мира от фашистской чумы.

Шире практиковать обзоры писем коммунистов и беспартийных. Тщательно учитывая все мнения, не «приглаживая» мысли авторов, газета в то же время призвана утверждать перестроечную партийную позицию, своевременно выдвигать на обсуждение возникшие проблемы, вести поиск ответов на злободневные вопросы, давать аргументированный отпор демагогам «правого» и «левого» толка, всем тем, кто пытается дискредитировать партию, ленинские принципы социализма. Поддержать инициативу «Правды» по выпуску «Дискуссионных листков», способствующих развитию плюрализма мнений, выявлению многообразия интересов и точек зрения всех слоев населения.

Необходимо, чтобы на страницах «Правды» оперативно и систематически выступали с разъяснениями по наиболее острым вопросам обновления партии, жизни общества члены политического руководства ЦК КПСС, члены Центрального Комитета партии.

В центре внимания «Правды» должны находиться и такие важные политические мероприятия, как отчеты и выборы в партийных организациях, их повседневная деятельность, а также работа Советов народных депутатов всех ступеней, государственных органов, общественных организаций.

...Работники партийных комитетов должны ощущать себя товарищами, коллегами во взаимоотношениях с партийными журналистами, помогать прессе в обеспечении действенности ее публикаций, расширять авторский актив, утверждать товарищеский настрой. Тесное взаимодействие парткомов и печати в решении выдвигаемых жизнью проблем – обязательное условие на пути к реализации гуманных целей перестройки, построению правового государства.

Реализация этих ответственных задач, особенно в условиях политического плюрализма, требует от журналистов «Правды», всей нашей партийной публицистики высокой компетентности, глубокого проникновения в жизнь, остроты мысли и профессионального мастерства. Процессы в обществе идут живо, в борении страстей, интересов; писать о них надо объективно, взвешенно, со знанием дела и вместе с тем заинтересованно, страстно, что называется, с душой. Необходимо изживать из журналистской практики групповщину, конъюнктурные пристрастия, амбициозность, которые порождают отрицательную реакцию на выступления средств массовой информации, вызывают справедливое недовольство людей.

Служение социалистическому Отечеству, своему народу всегда отличало лучших представителей интеллигенции. Редакторы лично отвечают за содержание изданий, правдивость печатного слова. На каком бы участке ни работал

журналист-коммунист – он должен быть активным и современным, думающим бойцом партии.

Правда. 1990. 7 апреля

Чингиз Айтматов [Рожд. 1928]

Подрываются ли основы?

I

Сам по себе факт весьма показательный, а с точки зрения общественного самочувствия той поры очень даже прискорбный, если не постыдный – многие годы после XX съезда, этого мужественного прорыва блокады культа личности, незаметно затем отнесенного на обочину политического забвения, а точнее сказать – молчаливо аннулированного, мы, пребывая постоянно в атмосфере благодушия и неистощимого самодовольства, призванных демонстрировать псевдостабильность в стране, не пытались думать об этом. Во всяком случае, вслух никто не размышлял – совместим ли культовый дух, приведший страну к грубейшим социально-экономическим деформациям и вытекающим из них негативным явлениям, с тем, что означали наши идеалы? Мы не принимали во внимание, отвечают ли наши лозунги действительности, насколько соотносятся сталинизм и демократия, этот неустанный зов веков? Централизованная искусственная атрибутика той эпохи никак не совмещалась с достоверной, полноценной демократией – с правами и достоинством личности, с социальной справедливостью во всем, что касается коллективов и граждан, народов и наций, с соблюдением социалистической законности, с элементарными понятиями свободы и счастья человека.

И то, что история советского общества обернулась все-таки перестройкой и гласностью, лишь подтверждает исходную потенцию ее начальных этапов: перестройка и гласность выступают как регенерация ленинской революции, как возобновление ее великих побуждений. В силу именно этого перестройка и сталинизм оказались несовместимыми, подобно огню и воде. Однако с первых дней перестройки и гласности вначале глухими намеками, а затем все более отчетливо стали раздаваться голоса, усматривающие в откровенных дискуссиях опасность: ни мало ни много – подрыв основ социализма, утрату принципов, завоеваний эпохи... Разумеется, каждый имеет право на свое мнение. Тем более возникает необходимость поговорить на этот счет без обиняков.

Начну издали, с того, что мне близко, что познал на своем жизненном пути. Случился у меня однажды разговор с земляками (ездил в аил хоронить последнюю из сестер отца). На поминках за чашкой чая зашла речь, как водится, о

разных разностях, о царях и мудрецах, в том числе и о Сталине. И тогда рассказал один из стариков интересную байку, явный анекдот дидактического характера. Якобы собрал Сталин своих близких соратников и говорит: «Вы мол, все голову ломаете, как управлять народом, чтобы все люди, сколько их есть под солнцем, все, как один, в глаза мне глядели, моргну – все бы моргнули, открою очи – все бы открыли, и чтобы был я для всех как живой бог, ибо давно сказано: царь не бог, но не меньше бога. Сейчас я и научу вас, как следует обращаться с народом». И велел принести ему курицу. Ощипал он ту курицу живьем, у

всех на виду, всю как есть, до последнего перышка, что называется, до красного мяса, остался только гребешок на голове бывшей хохлатки. «А теперь смотрите», – сказал и пустил голую курицу на волю. Ей бы кинуться прочь, куда глаза глядят, но она никуда не бежит – на солнце нестерпимо от жары, а в тени ей холодно. И жмется, она, бедняжка, к голенищам сталинских сапог. И тогда бросил ей вождь щепотку зернышек - и она за ним, куда он, туда и она, а иначе, ясное дело, пропадет курка с голоду. «Вот как надо управлять народом», – только и сказал в назидание.

Помню, наступила пауза. Была то стариковская присказка, ничего больше, но присутствующие чистосердечно восхищались небылицей, прищелкивая и цокая языками, находя для себя, должно быть, какие-то удивительные аналогии – вот ведь какие дела бывают на свете... И каким дальновидным оказался Сталин! Это надо же такое придумать, вот это был всем падишахам шах, ничего не скажешь, а с курицей у него здорово получилось...

Один из собеседников в том кругу, однако, обронил фразу, с чего и завязался дальше разговор, далеко не анекдотичный. «Все это верно, пусть и сказка, – промолвил он, покачивая головой. – С того и начали раскулачивать нас, отцов ваших, чтобы походили мы на ту курицу. А иначе зачем было нам крылья ломать? Сама же Советская власть землю дала, волю дала, но только оборонили, обласкали поля, только урожаи пошли, только тяглом обзавелись, только скот оплодился, и на тебе – наказание за труды, за пот с утра до ночи. Сами себе, выходит, врагами оказались – обобрали, разорили на корню, как чужое отродье, посажали, по сибирям разогнали, а постреляли сколько? И в первую голову тех, кто был покрепче в хозяйстве. Любой, кто на кого зуб тогда имел или позарился на чужое добро, тот и шептал. И вышла тамаша (шутка): вчера был человек хозяин, а в одночасье без коня, без шубы, без крыши, без земли, без воды напольной остался. А уж дети подались поскорей кто куда, лишь бы с глаз долой. Остальной люд в колхозы зачислили, работы там по горло, а когда по трудодню получать, уносили домой воду в решете. Прошло года два, те, кто нас кулаками назвал, сами потом в тех же лагерях загинались вместе с кулаками. Так что, уважаемые, если глядеть в корень, не столько для народа старался он, сколько для того, чтобы всех разом за горло держать, сшибать одного с другим, пусть липли бы в страхе к голенищам его сапог да чтобы каждый другого отпихивал от хозяина...»

Слово за слово, круто вскипел затем спор. Сколько горьких воспоминаний выплеснулось вдруг: кто кого сажал в те годы, кто на кого доносил, а счастья от этого так и не увидел ни на грош, кто присвоил чьего коня, кто – кошмину, кто – ковер, самовар. А сколько добра и скота зазря погибло, и как по той причине грянул голод (это я и сам помню – год 1932-й, которого я был очевидцем). И с казахстанской стороны, объятой массовым разорением, мором и засухой, шли и шли гонимые, безземельные люди, пытавшиеся продать за кусок хлеба малых детишек и девушек: все равно им предстояло погибать в те кромешные времена, целые кладбища остались по обочинам дорог. Все вспомнилось вдруг,

растревоженное случайным словом. И во всех тех напастях фигурировал он, Сталин, точно был он аильным зачинщиком-смутьяном, а не лидером величайшей революционной партии, провозгласившей целью своей счастье трудового люда.

Кончилось все это тем, что старый фронтовик, обреченный всю жизнь ходить на костылях, не стерпел, заорал от тех слов и пригрозил со слезами на глазах перебить всех костылями, если они не перестанут хаять великого человека, с именем которого он шел в атаку... «А где же вы были раньше, до Хрущева? А теперь треплете языками». И в упреках своих он тоже был прав.

К чему, однако, я это? К тому, что тут – вопрос истории, который замалчивался, более того – переиначивался, оправдывался, преподносился как сплошное торжество, осеняемое чудотворным именем, хотя на деле это было далеко не так.

Молва, говорят, не документ, и пусть не на заседании парламента, а в мужицкой среде происходил тот разговор, но за этим, хотя и простодушным, наивным представлением о сталинском вторжении в крестьянскую жизнь обнаружилось куда больше правды, чем в иных наукообразных исследованиях, рассчитанных на пожизненную ренту за подтверждение неподтверждаемого (и та рента шла и идет!). В притче о курице не заключил ли народ одну из величайших своих трагедий, один из катастрофических конфликтов, когда-либо им пережитых, губительные последствия которых дают о себе знать и по сей день?..

Попробуем вспомнить, кто и когда так сокрушался в народе-кормильце, в жизненосном слое населения самых умелых и рачительных хозяев? Зачем надо было превращать колхозы – крестьянские артели – в казенные монополии со средневековыми устоями принудительного труда (заявляю это, поскольку сам с братом был в этом качестве – работали в колхозе «Джийде», ныне Манас-ского района, лишь для пропитания на полевых работах, отказ от выхода в поле карался дисциплинарными притеснениями). К чему это привело, общеизвестно – к отчуждению земледельца от земли, к лишению чувства причастности обобществленной собственности, к утрате личной заинтересованности в результатах производства, к неуклонному обезлюдению деревень, особенно в центральных областях России, ко все возрастающему дисбалансу между

категориями, непосредственно занятыми в сфере добывания материальных благ и занятыми в разбухающем из года в год контрольно-управленческом

аппарате. Старая язвительная насмешка, когда-то очень выгодная своей социальной направленностью, – об одном с сошкой и о семерых с ложкой – стала выглядеть безобидным анахронизмом. Со сталинских времен тех, кто с ложкой, тех, что бдят да указывают крестьянину, значительно прибавилось.

Но и это полбеды. Абсурдная сталинская идея фикс иметь богатое государство при бедном населении, чего никогда не было и не будет, вплоть до перестройки властвовала в умах первых лиц, включая и Никиту Сергеевича Хрущева, не устоявшего перед ее соблазном. Сейчас даже не понять, зачем надо было центральным и местным властям прилагать столько усилий, чтобы ни в

коем случае не допускать, как бы на крестьянском подворье не завелась лишняя овечка или телочка – это, видите ли, нарушит принципы социализма (как оказалось, не принципы социализма, а сталинское понимание этих принципов). Изымание под видом контрактации за мизерную цену всего, что выращивали колхозники в личном хозяйстве чуть больше установленных сверху норм, урезание огородов, садов, низведение их до крохотных участков, зато с пустующими задами и садами, поросшими бурьяном, – это, как ни приглаживай, объективно было умертвлением деревни. Не случайно тем же порочным путем последовали в Китае, и опять жертвы эксперимента исчислялись миллионами человеческих жизней. Слава богу, китайское руководство смогло разобраться, что к чему, и выработать путь аграрного спасения страны через подряд, аренду, кооперацию и другие формы современного делового подхода. О китайских успехах теперь знают все. И никто там особенно не грустил по не оправдавшим себя коммунам. Думаю, что и полпотовцы, учинившие невиданный геноцид собственного народа, имели в этом смысле достаточно прозрачный пример. (Стоит вспомнить историю истребительного сталинского переселения к концу войны чеченцев, ингушей, калмыков, карачаевцев, кавказских турок, крымских татар, курдов и других народов. До сих пор – скоро уже полвека - тянется шлейф тех бед и страданий.)

В основе всех этих пагубных явлений, порожденных сталинизмом и его восточными разновидностями, лежит крупнейшая деформация целей социализма, когда не идеи служат народам, а народы превращаются в средства утилизации этих идей, как дрова для огня. В какие дремучие времена впервые совершился этот безнравственный прецедент – для достижения цели использовать любые средства? Во все века человечество страдало и страдает от такого зла. Благодаря Сталину и социализм не избежал, к сожалению, этой участи...

Но вернемся к колхозам. Если они все же состоялись как социалистические аграрные хозяйства, то произошло это вопреки сталинскому произволу, ибо люди, поставленные даже в такие беспричинно суровые условия, пытаются выжить, приспособиться, продолжить свой род, а это можно достичь только через труд. Правда, даже такой ценой, несмотря на титанические усилия и борьбу, колхозы так и не смогли стать образцами передового сельского хозяйства. Производительность труда, урожайность полей и продуктивность животноводства в наших колхозах и совхозах никак не могут идти в сравнение с показателями

высокоразвитых стран. Не потому ли, располагая обширнейшими земельно-водными ресурсами на планете и как бы вопреки этому, наша страна не в состоянии обеспечить себя хлебом и покупает его за тридевять земель, в частности в Америке, Канаде? Трудно сказать, как бы мы вообще сводили концы с концами, не имея на продажу газ, нефть, золото, лес, хотя это в свою очередь свидетельствует об экстенсивном, расточительном, дедовском состоянии отечественного экспорта.

Сталинский произвол поразил потенциальные возможности колхозов и совхозов настолько глубоко и долговременно, а сельский труженик настолько

безнадежно был лишен инициативы и самостоятельности и подавлен как самодеятельная личность, что это оказалось для нас, для нашей страны проблемой номер один. Многие из нас не упустят красивого случая горделиво напомнить себе и другим, что мы – страна космических открытий. Верно, это так. Но что космические проблемы по сравнению с проблемами хлеба насущного? Непостижимый парадокс! К слову сказать, и космос, и все индустрии, и все науки – исторически на плечах сельского труженика. А какова обратная связь? Что даем взамен – каков наш научный, интеллектуальный, технический ответ? Способствуем ли мы социальным, демократическим совершенствованиям в деревне? Не эгоистичны мы в этом смысле и не лицемерны ли? Сколько было словесных фейерверков вокруг «расцвета» колхозной державы, но село как было, так и осталось многострадальным и в массе своей бедным. А оно ведь – коренная основа общества. Не подняв деревню, задавленную и задерганную еще при Сталине и его последователях, на реалистическую, сугубо точную экономическую высоту, говоря попросту, на высоту трезвого расчета, мы не сможем решить все другое, весь взаимосвязанный объем современных экономических задач. Открыть новую, ясную, справедливую экономическую перспективу для колхозов и совхозов на путях перестройки – это значит спасти сельское хозяйство страны, избавить деревню от сталинского наследия.

Разве не стоит для этого честно осмыслить прошлое и настоящее с позиций гласности? Избавиться от вериг прошлого вовсе не означает подрыва социализма, «отхода от принципов» и прочего, как пытаются это изобразить люди, все еще находящиеся под «обаянием» сталинского культа. Неужто и теперь, оправдывая злодеяния по отношению к крестьянству, интеллигенции, партийным и военным кадрам, ко всему, что в обществе понесло невосполнимый урон в 30–40–50-е годы, мы будем гонять, как по цирковому кругу, все того же коня пресловутой демагогии, утверждая, что причиной тому было обострение классовой борьбы при социализме, да еще подстегивая того коня ухищренным кнутом современного цинизма?

Вспоминают опять и опять иезуитскую присказку: лес рубят, щепки летят. Хорошо, когда сами милостью судьбы не оказались тем лесом и щепками, случайно избежали участи быть расстрелянными в числе тысяч и тысяч слишком пламенных энтузиастов, поднявшихся на заре революции строить новое

общество и своим рвением и честностью не угодивших имперским поползновениям властолюбивого вождя. Хорошо, когда сами не побывали в сталинских лагерях, на островах и в тундре за колючими заборами, не ходили в гное и язвах с обмороженными руками и ногами, не умирали цинговой смертью, не сходили с ума и не кончали самоубийством, оказавшись среди сотен тысяч бывших фронтовиков в лагерях Отечества после военного плена в концлагерях у врага, – это сталинская бесчеловечная лютость и вызывающее небрежение жизнями людскими карали фронтовиков смертью и каторгой за то, что судьба оказалась столь жестокой; но разве неведомо было ему, что не бывает войн без убитых, раненых и пленных? Кто мог предвидеть, кому какая выпадет доля...

Только высокомерно пренебрегая всем этим, только забыв, что и каждый из нас в ту пору (а молодые могут поставить себя на это место мысленно) вполне мог оказаться жертвой сталинского террора, можно подыскивать ему оправдания.

II

У радетелей Сталина есть несколько, как им кажется, неопровержимых аргументов. Один из них связан с индустриализацией страны в 30-е годы, Приводят в пример Днепрогэс, Магнитку как приметы «его эпохи». Эпоху творит все-таки народ, в целом, в совокупности своей, отвечая на экономические потребности времени. Более чем уверен: не будь Сталина, Днепрогэсу, Магнитки все равно появились бы – в них историческая надобность развития. Одни страны при этом вырываются вперед, своевременно уловив зов времени, другие догоняют, нередко они меняются местами. Не будь Сталина, Россия все равно бы не осталась на уровне 1913 года, все равно она пробивалась бы всеми силами к индустриализации. Другое дело, что Октябрь открыл новые перспективы и народ воспользовался ими. Но в полной ли мере?

Мне представляется, что измерение промышленного роста, как любого другого, надо отмечать не только и не столько по простейшей схеме – что было и что стало, не было того-то, возникло, сооружено то-то, жили плохо – стали лучше, а по более емкому историческому критерию: что представляет из себя то или иное достижение по сравнению с передовым достижением этого же ряда в других местах, в других странах? Изображать дело так, будто сооруженные при Сталине Днепрогэс и Магнитка – из ряда вон выходящие события, и не говорить о том, что такие же сооружения и даже более мощные возводились в то же время и в других странах ибо никто не сидел сложа руки, – значит преувеличивать значение достигнутого при одностороннем сопоставлении и преуменьшать возможное, то, что могло быть, но не сбылось. Кстати, это же касается и сельского хозяйства.

Конечно, по сравнению с дореволюционной староаграрной Россией колхозы и совхозы – ступень в экономическом развитии. Кто спорит? Но если сопоставить колхозно-совхозный уровень в ракурсе современности с тем, что достигнуто в этих же сферах за тот же период (производительность труда, уро -

жайность, агротехнология) в других высокоразвитых государствах, то все станет на свои места...

Вот о чем речь, приписывать Сталину все достижения этого периода, твердить, будто без него они не могли якобы иметь место – значит фетишизировать его имя и роль. А, как известно, фетиш - это суеверие...

Говорят, Сталин выиграл войну. Точно он играл в шахматы. И здесь та же фетишизация. Да, главнокомандующий – высшее лицо. Естественно, его роль и вклад в войне должны быть значительными, он обязан в силу своего положения квалифицированно разбираться в стратегии и тактике и прочих вопросах ведения военных действий. Это в порядке вещей. Но кто может доказать, что страна проиграла бы войну, если бы Верховным  был не  Сталин, а  кто-то  другой  из

военачальников? Критика Сталина не есть умаление, перечеркивание победы как таковой, победа – дело всеобщее, всенародное, а не только неусыпное бдение, пусть и гениального одного лица. И, наконец, выигранная война – не индульгенция от социальной и политической критики. И после войны надо жить, развиваться, совершенствоваться. Славить победу – хорошо, чарка славы – приятная вещь, но налаживать жизнь вслед за тем на цивилизованных началах, поднимать благосостояние народа – еще важнее. И правы те, кто считает: говоря о войне, надо прежде всего подчеркивать колоссальный дух патриотизма в советском народе, всколыхнувший страну от мала до велика и поборовший врага ценой неимоверных, уму непостижимых жертв и лишений, которых, кстати, могло быть гораздо меньше, если бы Сталин действительно был непревзойденным полководцем всех времен и эпох. К этому я добавил бы еще одно – то, о чем у нас, опять же, думаю, из-за оглядки на Сталина, говорят до сих пор без особого энтузиазма. Союзническая помощь США и Англии во второй мировой войне должна ставиться нами на подобающее благодарное место. Американские летчики доставили нам по ленд-лизу только боевых самолетов 14795, не считая другой техники и продовольствия. Это была очень своевременная помощь американского народа, не стоит о ней забывать.

Приписывать победу одному лицу, как божеству, делать из него помпезную, непогрешимую фигуру, каким предстает Сталин в иных фильмах, вряд ли справедливо, разумно, педагогично. Мифологизация личности при жизни, граничащая с религиозным поклонением (а так это было при нем), свидетельствует о болезни этой личности и о недостатке культуры в обществе. Ныне же мы хотим излечиться от этого «патриархально-чинопоклонного» недуга. Вот к чему должны быть направлены силы гласности.

Подчас приходится думать, сопоставлять, как быстро и мощно поднялись в своем послевоенном экономическом возрождении поверженные в прах, разрушенные дотла, демонтированные до гайки, капитулировавшие ФРГ, Япония и вышедшая из войны не в лучшем положении Финляндия, как быстро и прочно достигли они передовых высот по жизненному уровню и индустриальной культуре. А страна-победительница, вещавшая о своем невиданном расцвете под водительством Сталина даже в официальном Государственном гимне, постоянно исполнявшемся в его присутствии, так и не смогла выбраться из все

более увеличивающихся разрывов в промышленности, сельском хозяйстве и, стало быть, во всей жизни народа по сравнению с другими странами. Для объяснения и оправдания этого странного феномена находятся многочисленные доводы и причины, начиная от политических и кончая климатическими (хотя в той же Финляндии климат нисколько не лучше), но факт остается фактом. Думаю, не в последнюю очередь повинен в регрессе беспросветный сталинский изоляционизм, его склонность к враждебности, отчуждению окружающего мира. Жить с соседями во вражде и угрозах – дело нехитрое, гораздо больше ума и гибкости требуется, чтобы понимать взаимодействие различных мировых структур с целью извлечения взаимных выгод.

Некоторые люди в поисках параметров величия для Сталина пытаются

сравнивать его с Петром Первым. Сходство их разве что в том, что оба была самодержцами (Петр по наследству, а Сталин фактически), различие же – Петр открывал для боярской России окно в Европу, а Сталин закрывал для нас ту же Европу, освобожденную советскими солдатами от фашизма.

Долго еще эхо его насилий над народом будет отзываться в сердцах и душах советских людей зловещим гулом. Самое страшное в «его эпохе» – двойная арифметика, когда мы на виду у всего честного мира антидемократизм выдавали за высшую сталинскую демократию. Такой самообман всегда чреват трагическими последствиями.

Демократия – это искусство масс, она призвана обеспечивать свободу мысли и самовыражения каждому члену общества, не скатываясь, разумеется, до охлократии, то есть до беспорядочных выкриков из уличной толпы. Не случайно, когда мы встретились с необходимостью развития демократии в ее истинных формах, тут и подстерегли нас разногласия. И, в частности, по вопросу о Сталине. Что ж, каждый волен иметь свою точку зрения. Если человек по недостатку знаний отождествляет социализм со сталинизмом, это его беда, если же он сознательно подменяет понятия – у него всегда найдутся оппоненты, принципиально не согласные с ним. Слишком дорогой ценой пришли мы к этой истине.

И последнее. Сталина давно уже нет. Но только теперь, спустя 35 лет после его смерти, наконец-то, преодолевая синдром идолопоклонства, в прессе, на собраниях, причем во всеуслышание, и, что характерно, без прежних жалких экивоков и «дрожи в коленях», начала высказываться вся полная правда о нем. Представить страшно, насколько глубоко было парализовано наше общество сталинскими репрессиями и его авторитарным режимом!

Духовное рабство может быть и добровольным, и даже желанным, сладострастным и ревностным, как результат патриархально-угоднического культа вокруг одного лица, насаждаемого тоталитарными средствами. Когда люди долгие годы унижены, не в состоянии противостоять произволу и жестокости, исходящим из казенных пределов, они готовы боготворить само это зло, находя в том некую внутреннюю компенсацию своему бессилию и некое иллюзорное слияние с этой суперменствующей данностью, поклонение которой становится для них нормой жизни. И поэтому подчас трудно переубедить и, более того,

винить апологетов сталинизма. К ним надо проявлять терпимость, как проявляется терпимость ко всякого рода религиозным пристрастиям.

Только на путях демократии и гласности может развиваться полноценная культура свободно мыслящего человека.

Старшие поколения постепенно уходят с арены активной жизни. Слово теперь за молодыми. Чрезвычайно осложнившийся сегодняшний мир обращен своим ликом к гуманизму как высшему смыслу на земле, воплощая в том весь исторический опыт человечества. Иного пути нет. Я глубоко убежден, что понять и совершенствовать новый мир может только сознание, освобожденное от сталинского мышления.

Известия. 1988. 4 мая

В.И. Белов [Рожд. 1932]

«Возродить в крестьянстве крестьянское...»

—Василий Иванович, недавно, как известно, в Москве состоялся IV съезд колхозников. Много вопросов было поднято на нем, в том числе и о развитии кооперации, демократии в деревне. С утверждением их в жизни крестьянин должен почувствовать себя хозяином, творцом. Что вы думаете по этому поводу?

—За последнее время совещаний, собраний, заседаний стало не меньше, а, пожалуй, больше. Почему – не знаю. Но съезд колхозников, мне кажется, все-таки событие нерядовое. Разговор ведь шел о кооперативах, крестьянской предприимчивости. Мы возвращаемся к идеям ленинского плана кооперации, к идеям А.В. Чаянова, других прогрессивных мыслителей. Только на этом пути, используя глубокую личную заинтересованность крестьянина в конечных результатах труда, мы сможем наконец избавиться от дефицита в продуктах питания.

Сельский житель обретает себя как творец только в предоставленной ему свободе действий. Когда не понукают, не поучают, как пахать, что сеять, и не стоят над душой с очередным указанием. Но свобода эта вовсе не свобода от земли. Земля – главная опора крестьянина. Это с достаточной убедительностью подтверждают коллективы, которые берут сейчас в аренду фермы, технику. Они уже появляются на Псковщине, в Новосибирской области, о чем говорили на съезде колхозников. Есть они и у нас на Вологодчине.

Такой пример. В прошлом году в совхозе «Тотемский» звено шофера Валентина Творилова взяло арендный подряд в заброшенной дальней деревне. Людей не подгоняли ни директор, ни агроном, ни бригадир. И что же? В плохую погоду, когда через день лили дожди, восемь человек сумели заготовить столько отличного сена, сколько не под силу среднему по размерам колхозу. Вот она, цена самостоятельности на практике!

Далеко не все, конечно, принимают ее, эту самостоятельность. А кое-где еще пребывают и в неведении.

Недавно в одной из деревень произошел у меня разговор с двумя тамошними жителями. Спрашиваю: вот сейчас разрешается иметь приусадебный участок по пятьдесят соток – знаете об этом? Нет, отвечают, не знаем. Ну, а лошадь хотели бы иметь на подворье? Они говорят: так это же запрещено. Как-то запаздываем мы с разъяснением таких вот насущных изменений...

Проблема, впрочем, намного шире, глобальней. Если бы сейчас, предположим, ввели частную собственность на землю, то у меня на родине, мне думается, мало кто согласился бы взять ее. Выросли поколения, которым уже ничего не нужно – ни земля, ни животноводство, ни родной дом. А свобода действий без земли и дома – пустая, никчемная свобода.

Поэтому-то и важно развивать семейный и арендный подряд, всячески поощрять звенья, бригады, арендующие землю и считающие ее своей. Надо выискивать и всеми силами поддерживать людей, которые любят труд в полеводстве и животноводстве. Кстати, земля и животноводство неразрывно связаны. Их нельзя разделять.

Десятилетиями топчемся в том же молочном животноводстве вокруг двух тысяч килограммов молока от коровы. Такова продуктивность в Смоленской, Брянской, Ивановской, Волгоградской, Саратовской, Оренбургской, некоторых других областях. Добрый же хозяин, если у него корова не дает по лету двух ведер молока в день, и держать-то ее не станет... Зачем зазря переводить корма?

– С переходом на самофинансирование, хозрасчет подобные перекосы устраняются, каждый впустую потраченный рубль уже бьет по собственному карману...

– Горько об этом говорить, но во многих хозяйствах сейчас не чем платить зарплату. Где взять деньги? Молока мало – его не хватает, чтобы покрыть все издержки. Надо ждать осени: откормят молодняк, уберут и продадут урожай – тогда появятся средства. А как быть до этого? Я боюсь, что люди вновь побегут в города и поселки, где можно ежемесячно получать твердую зарплату. Если вникнуть, то и винить их нельзя... Говоря о производственных кооперативах, чувствую, какие нелегкие заботы ждут сельских руководителей. О кооперации в деревне мы просто забыли. Многие вековые традиции крестьянства прерваны. Наша историческая наука умалчивает о том, что еще до революции в России была создана мощная кооперативная система. По опубликованным в печати данным, на 1 января 1917 года насчитывалось до 63 тысяч кооперативов, объединявших 24 миллиона членов-пайщиков.

Взять сибирские кооперативы. Они осуществляли грандиозные обороты, торговали с заграницей. У нас на Вологодчине первый кооператив возник в селе Ошта в начале века. Кооперативное движение имело народную основу, хотя правительство, естественно, тоже помогало. Был, к примеру, учрежден крестьянский банк. Крестьянин мог на льготных условиях взять кредит. Создавались маслоартели, мелиоративные организации, машинные товарищества. Опять же инициатива шла снизу, а не сверху. С 1921 по 1928 год число кооперативов резко увеличилось. В этот период ежегодный прирост сельскохозяйственной продукции составлял десять процентов. Если бы кооперативному движению не по

мешали «сверху», деревня легко, без натуги обеспечила бы страну не только продовольствием и сырьем для легкой промышленности, но и трудовыми ресурсами. Совершенно безболезненно стали бы высвобождаться рабочие руки, необходимые для индустриализации.

У нас же все случилось наоборот. Система кооперации была разрушена. Осталась лишь потребительская кооперация, существующая и поныне. Правда, она тоже изрядно обюрократилась и по существу выродилась, хотя и сыграла положительную роль в тридцатые годы и в Великую Отечественную войну. (Многие путают нынешнюю потребительскую кооперацию с производственно-сбытовой, которая существовала в двадцатые годы. Но это разные вещи.)...

– Видимо, пришло время осмыслить негативный опыт. Каково, на  аш взгляд, его происхождение? Как это отразилось на вековых традициях крестьянства?

– Хотел бы начать с того, что русофобия, которая то и дело проскальзывает в западной пропаганде, тесно связана с недоверием, а порой даже с ненавистью к русскому крестьянству. В нем они видят некий реакционный "слой». На мой взгляд, это явление имеет свои исторические корни. Я не о тех, кто нейтрален, кто все понимает или даже с любовью (иногда излишней) относится к пахарю. Говорю о тех. кто его шельмует и ненавидит. А за что ненавидят?

Прежде всею за прошлое. Русский крестьянин был главной опорой огромного государства - в экономическом, военном, духовном, культурном смыслах. После революции бойцов в Красную Армию рекрутировали из крестьянства, кадры для промышленности - тоже. В Великую Отечественную войну основные тяготы легли опять же на крестьянство. Не случайно А.В. Чаянов сравнивал крестьянство с Атлантом, на плечах которого держится все и вся. Эта могучая, неиссякаемая сила и вызывает кое у кого неприязнь. Так ли уж она неиссякаема? Не будем сейчас вспоминать цифры и факты, отметим лишь следующее: не любить крестьянство – значит не любить самого себя... Не понимать или унижать его – значит рубить сук, на котором сидим. Что, впрочем, мы нередко и делали.

Судьба наших кормильцев складывалась порою просто трагично. Не могу в связи с этим не коснуться Троцкого и его отношения к крестьянству. Троцкизм и крестьянство – тема в нашей исторической науке совершенно неразработанная. Вот и сейчас, во времена гласности, она не только не исследуется, но даже замалчивается. Исторические факты вопиют о том, что троцкизм был врагом государства, но в особенности – крестьянства. Это Троцкий и его компания выдвинули идею расказачивании крестьян на Дону. И осуществили ее, прибегая к репрессиям и расстрелам. Как не вспомнить Григория Мелехова из шолоховского «Тихого Дона»! Это самый трагический образ в советской литературе. Образ злободневный – сегодня он по-новому просветляет многие проблемы нашего государства. .

Известно, что Троцкий выдвигал идею так называемых «трудармий». По своей сути идея эта была не нова. Она возникла еще при Александре I и вопло -

щалась в форме военных поселений. (Идеологически обосновывал ее и проводил на практике известный в то время общественный деятель Сперанский.) По моему мнению, замыслы Троцкого восторжествовали после 1928 года. Непосильные налоги, займы, разгон кооперативов, изьятие у них средств и, наконец, репрессии, расстрелы, суды, выселения. Вот чем обернулся троцкизм для миллионов крестьянских семей! Об этом говорят сейчас и наши историки. Но историки не подсчитали, сколько погибло народу. А если и подсчитали, то не оглашают цифру. Репрессии же продолжались вплоть до Великой Отечественной войны – я располагаю документами и фактами.

На мой взгляд, главным троцкистом являлся Сталин, хотя кое-кто из ученых делает вид, что он был антитроцкист. Сталин разгромил Троцкого организационно – убрал его как соперника личной власти. Но суть троцкизма Сталин и его окружение взяли на свое вооружение. Своих оригинальных идей по поводу крестьянства у Сталина не было. Он утвердил наркомом земледелия СССР Якова Аркадьевича Яковлева – человека далекого от сельского хозяйства, мало что в нем понимавшего. Другие руководители отрасли тоже были чужды крестьянству – смотрели на него как на реакционный класс. Потому под видом борьбы с кулачеством была уничтожена не только кооперация...

Коллективизация, в ходе которой с успехом протаскивал свои идеи троцкизм, шла, разумеется, сверху. В результате – первая пятилетка была провалена, вскоре начался массовый голод. С тех пор и до сего дня мы испытываем нехватку продовольствия. И после войны, в 1946 году, люди у нас на Севере умирали от голода, от болезней, связанных с недоеданием. Я был тогда мальчишкой, прекрасно помню: пришел к своему дружку, а его мать, Вера Плетнева, лежит на печи мертвая – умерла от голода. Та же участь постигла и мать моего тезки, жившего в соседней деревне. Да и сами мы голодовали – семья большая, пятеро детей, отец погиб на Смоленщине в 1943 году. Помню, и моя бабушка умерла от недоедания. Люди ходили с опухшими ногами...

Да и позже приходилось несладко. Что, скажем, в нашем колхозе выдавалось на трудодень? По пять копеек и двести граммов зерна. А зерна-то какого? Отходов, которые уже государство не принимало, – третий сорт. Несомненно, идеи троцкизма еще долго действовали.

—Ученым, специалистам предстоит еще немало поработать над изучением этих вопросов, документально внести в них полную ясность...

—В пятидесятых годах «раскрестьянивание» воплотилось в укрупнение колхозов. Это было вредным явлением – уничтожались лучшие коллективные хозяйства. В нашем Харовском районе на Вологодчине одним из крепких всегда считался колхоз «Нива». Даже в войну люди там не бедствовали. Но вот хозяйство укрупнили – оно стало протяженностью в 45 километров. И это в нашей-то лесной зоне, где контурность поля не превышала двух–трех гектаров! Что же вышло? «Нива» по сути завяла. Прекрасные земли запущены, зарастают лозой. Крепкие еще и поныне дома (надежно строили деды) гниют и пустуют...

Ну а потом начались кукурузная кампания, перегнойные горшочки, кролики и т.д. Взялись за различные реорганизации в руководстве. И наконец, доплыли мы до неперспективных деревень. Я считаю, что люди, которые готовили, «протаскивали» идею неперспективности, преподносили ее правительству, должны понести государственную, административную ответственность. Это было преступление против крестьянства. У нас на Вологодчине из-за «нелерс-пективности» прекратили существование несколько тысяч деревень. А по Северо-Западу – десятки тысяч. Вдумаемся: из 140 тысяч нечерноземных сел предполагалось оставить лишь 29 тысяч! Трагические потрясения, пережитые деревней за короткий исторический срок, не могли, конечно, не сказаться на духовном, нравственном устоях народа. Культура и нравственность немыслимы

без материальной основы. Земледельческая культура – тем более. Чему же удивляться, если ныне работать и жить на земле, заниматься крестьянским трудом считается неперспективным? Обидно сознавать это...

—Но жизнь, Василий Иванович, как известно, не стоит на месте, надо думать о том, как поднимать экономику деревни, возрождать добрые традиции, укреплять ту же нравственность...

—Пахарю – истинному земледельцу – некогда было раньше пьянствовать, охотиться или играть в карты. Да и сама природа, труд на земле требовали от человека высокой нравственности. Каждый день – это неподражаемый день. Все менялось. Не было в году одинаковых дней. Все дни разные – погода разная, работа разная. Человек как бы срастался с землей, а через нее и с природой. Они зависели друг от друга. Все лишнее, ненужное в этой связи само
собой отмирало.

Вот, например, отходничество. Им занимались лишь по жестокой необходимости – надо было платить подати, налоги. Мой отец Иван Федорович до самой войны ходил на заработки, а концы с концами не сводил – у нас не было даже сапог. Можно было бы с теленка шкуру снять да сшить ребятишкам сапоги. Однажды отец так и сделал: выделал шкуру – в бане висела. Так пришли, забрали. Как было жить? Хотел бы я услышать, что сказал бы на это иной «интеллигент», который недолюбливает крестьянство за его мнимую косность...

Крестьянские трудовые и культурные традиции являлись по существу общенародными. И сегодня не косность, а великую нравственную силу черпаем мы в народе. В то же время в колхозы нередко высылают из городов всякого рода рецидивистов и проституток – некому, мол, коров доить, пасти. Как это понимать? Где испортили девчонку, там бы и надо ее перевоспитывать. От таких новоявленных «животноводов» один вред...

Внедрение арендных форм на землю, фермы, технику – весьма интересное дело. Боюсь только, что желающих окажется недостаточно, так как промышленность выпускает одни могучие «Кировцы», которые давят на своем пути, как говорится, все – живое и мертвое. Неужели наша мощная индустрия не способна создать для сельского хозяйства малую технику? Ведь делает же она инструменты для рок-музыки, оснащает спорт и туризм. А житель деревни, как и сотни лет назад, вынужден косить косой, копать землю на огороде лопатой...

Говоря о традициях, хотелось бы обратить внимание на народные ярмарки. Когда-то существовали ярмарочные села. У нас в округе таким селом было Кумзеро. Вообще русская ярмарка – уникальное явление, но мы о ней уже позабыли. Она являлась формой не только экономического, но и культурного, духовного общения между людьми разных национальностей. Наверное, следовало бы возродить стихийные торговые ярмарки. А то вся жизнь у нас движется по административному плану: вот область, вот район – и все, дальше не лезь. Даже книжку, изданную в другом регионе, не купишь. Сегодня крестьянин все еще находится в дурацком положении – он «винтик». Десятки тысяч людей командуют колхозниками – от Москвы до районов. Давайте же дадим сельскому жи -

телю земли в аренду, коли возьмет. Перестанем командовать. Увидим: положение через год–два изменится. И, конечно, в лучшую сторону. В крестьянине надо возродить крестьянское...

– Василий Иванович, в одной из ваших статей, опубликованных несколько лет назад в «Правде», говорилось о серьезном отставании строительства дорог на селе. Сейчас принята и выполняется широкая программа по ликвидации этого пробела. Но люди покидают насиженные «гнезда» и из-за многих других нерешенных социальных проблем...

– Из-за бездорожья мы теряем немыслимое количество продукции. Нет нужды называть цифры. Хочется особо подчеркнуть, что растрясаем не только продукцию... Да, на развитие дорог Северо-Запада России, в том числе и Вологодчины, выделены немалые средства. Но дороги нужны не только к центральным усадьбам и деревням. Их надо вести к полям, фермам – именно там наиболее ощутимы потери. Сегодня тяжелые гусеницы сверхмощных машин ползают по земле и так и сяк, мнут и корежат ее. Сколько прекрасных лугов и пастбищ испорчено техникой!

О социальных гранях говорить можно очень долго. Когда в духовно-нравственном смысле город противопоставляют деревне – это нелепость. Однако честно следует признать: по бытовому обустройству деревня сильно обижена. И в других смыслах – тоже. В восьмилетней школе у меня на родине уже несколько лет не преподается иностранный язык, хотя в области два педагогических вуза. Деревенские школьники поставлены в ущербное положение – ведь без знания иностранного ни один не поступит в высшее учебное заведение. А как с больницами, поликлиниками? Медпункт в нашей деревне то откроют, то закроют. До соседней же амбулатории – семь километров. Пошагай-ка с температурой...

Вместе с тем я далек от той мысли, будто нынешняя деревня должна полностью копировать городской быт. Напротив. Надо сохранить неповторимость жизненного уклада по регионам, сберечь все национальные бытовые особенности в республиках. Избежать стандарта, например в жилищном строительстве, не так уж и сложно. Достаточно предоставить человеку возможность самому строить свой дом. Обеспечь крестьянина материалами, дай ему ссуду. Тогда он и будет не временным, а постоянным работником на родной земле. Тот, кто не имеет своего дома, обычно и к земле относится по-казенному, равнодушно. Он

становится квартирантом, наемным работником. Такой человек готов в любой день сорваться с места, уехать куда угодно. Что ему земля? Его ничто не держит на ней...

—Деревня существует не изолированно – связана с экономическим комплексом, в частности, русского Севера. В последнее время тут возникло немало экологических проблем. Как совместить хозяйствование с благополучием природы?

—Да, экологических забот на Севере поднакопилось. И ждать дальнейшего обострения ситуации преступно. Нужно срочно ставить диагноз, предви -

деть хотя бы ближайшие последствия хозяйственной деятельности. Вот уже вокруг Харькова лесов стало больше, чем вокруг Вологды или Котласа... Тысячи кубометров бесхозного леса уносится в море, ложится на речное дно во время сплава. До 30–40 процентов древесной массы остается в делянках. Дело идет к гибели северных лесов. Как это скажется на жизни страны в широком смысле, трудно даже вообразить. Тундра уже соединилась с лесостепью. Зона тайги практически исчезает, и никто, как это ни странно, не видит в этом трагедии! Все делают вид, что так и должно быть. Полная безответственность, местническая, отраслевая...

Потому и болит душа. Во времена XV партсъезда и XVI партконференции такие лесозаготовки объявляли временными – вот, мол, создадим индустрию, так сразу и сократим вырубку. Не только не сократили, а увеличили в десятки раз. Лесная промышленность, к слову сказать, выкачала очень много сил из наших колхозов. Колхозников в тридцатых–сороковых годах обязывали рубить лес, причем без всякой оплаты. Люди месяцами не вылезали из делянок.

Сейчас вокруг моей деревни с трех сторон – пустынные вырубки.

А возьмем мелиораторов. Не говорю о постыдных проектах поворота северных и сибирских рек, за которые они в свое время так яростно цеплялись да и продолжают цепляться, не вспоминаю о пресловутом плане перегородить Белое море. Минводхоз во главе со своим министром по-прежнему зарывает народные деньги в землю. Это не метафора. Ежегодно министерство «осваивает» по десять миллиардов народных рублей, а велик ли толк? Во многих хозяйствах урожайность мелиорированного гектара ниже, чем до мелиорации...

У такого, с позволения сказать, хозяйствования есть и еще один минус – оно снижает нравственный уровень личности. Бюрократ особым талантом и высокой нравственностью обычно не обладает. Но ведь у нас много настоящих, талантливых хозяйственников. Они и страдают Дольше всего от бюрократов вышестоящих, да и нижестоящих тоже. Более подробно об этом я говорю в статье, отданной в редакцию «Нового мира».

—В последние годы все чаще при недородах, снижении продуктивности животноводства в качестве оправдания кое-кем выдвигается такой тезис: мол, природа обделила нашу землю и плодородием, и условиями хозяйствования... Справедливы ли эти упреки?

—Природа ни при чем.... Страна издавна славилась высокими урожаями зерновых, широко развитыми маслоделием, сыроделием, пчеловодство... А сколько – и не в так уж давние времена – мы заготавливали рыбы, грибов, ягод, орехов? Теперь же говорим почему-то о скудности нашей природы. Еще не так давно господствовало мнение, что сельское хозяйство – это для государства нечто второстепенное. Думать так – по меньшей мере глупо. Возьмем США. Национальный доход там создается во многом за счет сельского хозяйства. Нельзя бесконечно производить средства производства для того, чтобы снова производить... средства производства. Много тут и других нюансов.

Не помню, кто из наших экономистов сказал, что экономика имеет на -

циональное своеобразие. Да, это именно так. Во Франции, например, свои особенности, в Японии – свои. Почему мы должны обязательно кому-то подражать? У нас своя стихия, свой национальный характер. Российский крестьянин не похож на немецкого фермера, японский – на американского. Все они разные. Нашим экономистам надо бы побольше считаться и с особенностями того или иного региона внутри страны. Одно дело, допустим, крестьянин на юге, он, может быть, больше любит сам торговать своими продуктами. Совершенно другое дело – наш северянин: этот явно торговлю недолюбливает.

Как-то на днях, будучи в деревне, узнал, что жители наловили очень много речной рыбы. Пироги пекут, уху варят. А остальное-то куда девать? Предлагаю: свезите на рынок в Вологду. Рыбу да еще свежую оторвут с руками. Куда там... Ловить для них значительно интересней, чем торговать.

Пожалуй, одни бюрократы везде одинаковы. Хотя, может быть, русский бюрократ чем-то и отличается, например, от английского...

А если серьезно, то сейчас подошло время больших дел. Откладывать их дальше некуда.

Правда. 1988. 15 апреля

Е.А. Евтушенко [Рожд. 1933]

Притерпелость

Перестройка будет такой, какими мы будем сами.

Будем половинчатыми – будет полуперестройка.

I

Не помню, от кого и когда я впервые услышал это русским русское, трагически емкое слово. Но недавно это слово вновь напомнило о себе.

«Извините за подарочек, Евгений Александрович, но по нынешним временам – вещь драгоценная...» – сказала дальняя родственница моих домашних, ставя на первомайский стол пачку сахара, почти исчезнувшего. Это на семьдесят-то первом году Советской власти, это через сорок с лишним лет после вой-

ны! И вдруг я поймал себя на том, что радуюсь маленькой бытовой хищной радостью доставания, подменившей для многих из нас полноценную радость бытия. А женщина, подарившая мне сахар, вздохнула: «Вот до чего дожили... А ведь всему виной притерпелость наша проклятая...»

Точнее не скажешь.

В словаре Даля такого слова нет, и приводится только одноко-ренной глагол: «У кузнеца рука к огню притерпелась». Здесь в глаголе – уважение к терпению. Но если одна женщина спрашивает другую: «Ну как у тебя с мужем-то? Все пьет да бьет?» – а та отвечает, опустив глаза: «Да ничего, притерпелась», – то никакого уважения к своему терпению уже нет, а есть сплошная, ни

на что не надеющаяся безысходность, подавляющая сила привычки.

Есть терпение, за которое стоит уважать, – терпение в муках рожающих матерей, терпение истинных творцов в работе, терпение оскорбляемых за правду, терпение пытаемых, не выдающих имена друзей... Но есть терпение бессмысленное, унизительное. Неуважение к своему терпению, переходящее в гражданский гнев, – это воскрешение личности или нации. Но страшно, когда неуважение к своему терпению превращается в отупелую притерпелость. Какое уж тут самоуважение! Да и как можно уважать самих себя, если мы ежедневно позволяем столько неуважительного к нам? Каждая очередь, каждый дефицит – это неуважение общества к самому себе.

Недостатки общества мы привыкли спасительно списывать на других, в частности на правительство. Сейчас мы, слава богу, заговорили не только о личной вине Сталина, но и о вине его ближайшего окружения за преступления против народа. Я не сторонник панически поспешного переименования всех городов и улиц, но все-таки не могу понять, почему, например, от дверей ЛГУ не может до сих пор отлипнуть надпись «имени Жданова», оскорбившего великих ленинградцев – Ахматову и Зощенко, и почему ни в чем не повинный Мариуполь должен носить это постыдное имя? А как я иду в Москве по проспекту Калинина, то невольно думаю о том времени, когда «всесоюзный староста» вручал в Кремле ордена, а его объявленная «врагом народа» жена, по свидетельству очевидца, выковыривала стеклышком вшей из швов рубах заключенных. Но давайте будем честными и признаемся, что перед лицом народа была виновата не только правящая кучка, но и сам народ, позволивший делать с ним все, что она хотела. Позволять преступления есть вид соучастия в них. А мы исторически привыкли позволять – притерпелись. Хватит и сейчас все спихивать только на бюрократию. Если мы ее терпим – значит, нам поделом. По словарю Даля, одно из значений слова «терпеть» – это потакать. Притерпелость – это потакание, соучастие.

Возьмем кажущуюся «мелочь» – исчезновение сахара. Это, конечно, поправимо, и, возможно, ко дню опубликования статьи несладкая сахарная проблема будет решена. Но кто в ней виноват? ЦК? Совмин? Конечно, и они тоже. Но разве и не мы с вами? Разве не партия? Разве не народ? Сегодня мы притерпелись к исчезновению то одного, то другого продукта. Впрочем, можно ли удивляться этой притерпелости по столь сравнительно малому поводу, если

еще вчера мы терпели исчезновение стольких людей? И вот из жизни исчезает крупнейший ученый, в расцвете сил покончивший самоубийством, а мы боимся вслух всенародно подумать: что же с ним случилось, почему мы его потеряли? Притерпелость к молчанию о причинах приводит к повторению следствий.

Разберемся хотя бы в причине того, почему сахар стал печально драгоценным подарком к Дню международной солидарности трудящихся.

Новое руководство, в отличие от предыдущих, остро осознало ключевое значение статистики в народном хозяйстве. Не пряча голову по-страусиному под крыло, наши руководители впервые бесстрашно взглянули в глаза цифровой правде об алкоголизме и его последствиях  и  ужаснулись.  Было  принято

резкое, радикальное решение. Но справедливые эмоции, к сожалению, не были подкреплены дальнозорким, скрупулезно разработанным планом. Решили от чистой души, но поспешили.

Долг руководителей – служить народу. Но народ иногда забывает, что и его долг – помогать руководителям. Почему наша хваленая общественность не помогла правительству советом не спешить, не настояла на элементарном социологическом анализе, на всенародном обсуждении мер борьбы с алкоголизмом, прежде чем эти меры были приняты? Видимость обсуждения была организована по старинке, по методу рыбной ловли голосов в поддержку.

Иногда я с горечью думаю: а что, если бы в первоапрельском номере «Правды» вышло постановление партии и правительства о борьбе против трезвости? Наверняка нашлись бы «верные солдаты партии», которые немедленно организовали бы «многолюдные митинги трудящихся» в поддержку сего «исторического решения». Было бы создано всесоюзное общество «Пьянство», и весьма возможно, что одним из его руководителей оказался бы скорехонько «перековавшийся» бывший трезвенник, как сейчас некоторыми руководителями в обществе «Трезвость» становятся якобы перековавшиеся алкоголики. Слова «непьющий», «морально устойчивый» оказались бы антирекомендацией при поездках за границу. Бравые инспекторы ГАИ с энтузиазмом взялись бы за отбирание водительских прав у всех шоферов, от которых не пахнет водкой. Воображаю товарищеские показательные суды над непьющими, доносы на членов партии, замеченных в аморальном употреблении боржома в ресторанах!.. Вся эта абсурдная фантасмагория, к сожалению, легко представима. Я уверен в том, что если в том же первоапрельском номере меня или кого-то другого назовут шпионом страны, скажем, Рикки-Тикки-Тави, то немедленно найдутся добрые люди, которые подтвердят это с патриотическим упоением. О, как глубоко укоренилась в нашем обществе притерпелость к перевертышам, хамелеонам, готовым подладиться под любое решение, идущее «сверху». Но и «верха» они не уважают и готовы предать любого, с этого «верха» падающего.

Чего, например, стоит напускающий на себя маститость литератор, который при одном партийном руководителе столицы подделывался под его консервативные взгляды, при другом – под его ультрарадикальные, а сейчас на всякий случай подделывается под взгляды усредненно-скалькулированные –

где-то между статьей Н. Андреевой в «Советской России» и критикой этой статьи в «Правде» (кто знает, куда еще повернет время).

«Льстецы, льстецы! Старайтесь сохранить и в подлости осанку благородства».

Иногда и коллективные письма в поддержку перестройки некоторыми подписываются с тайной надеждой, что перестройка сорвется.

Первый метод торможения перестройки – саботаж под видом поддержки.

Второй метод – это удушение объятиями.

Правильную в принципе идею борьбы с алкоголизмом задушили именно восторженными объятиями, сорвали фальшивым, лицедейским энтузиазмом,

вместо того чтобы помочь всенародному серьезному думанию над серьезной хронической болезнью нашего общества. Хронические, застарелые болезни не лечатся оперативным вмешательством с наскока. Многие наши кампании и реформы рушатся потому, что мы подменяем постоянную общественную профилактику доморощенной социальной хирургией.

Парижские верхолазы в обеденный перерыв сидят на арматуре Эйфелевой башни, преспокойно запивают легким красным вином традиционный длинный батон с сыром и, представьте, не падают, и их не стягивает за ноги никакая профсоюзная или партийная организация, обвиняя в аморальности. Кавказские долгожители тоже пьют, но не «табуретовку», не «бормотуху», а натуральное чистое вино, и с гор в канавы не сваливаются. Профилактика алкоголизма, на мой взгляд, должна заключаться не в пуританской полицейщине, а в общем повышении культуры.

Бутылка «табуретовки», «бормотухи» может быть отравительницей. Бутылка хорошего вина может быть хорошей собеседницей. Но производство вина стали автоматически сокращать, нещадно вырубая драгоценные виноградные лозы. Алкоголизм, доходящий до общественно опасного состояния, надо лечить принудительно. Но у кого есть право отбирать у человека, который не алкоголик, его право на кружку пива после работы, на бокал натурального сухого или шампанского?

Все классики марксизма-ленинизма любили пиво.

Пушкин – шампанское.

Почему весь народ повально оказался заподозренным в алкоголизме и после других достаточно унизительных очередей вброшен в новые многочасовые очереди? Были дикие случаи исключения из комсомола за шампанское на свадьбах. Из фильма «Судьба человека» некоторые полуспятившие от общественного рвения прокатчики вырезали эпизод, где советский солдат выпивает стакан водки в знак презрения к гитлеровцам. Актерам не рекомендовали читать пушкинское «Поднимем бокалы, содвинем их разом!».

Причина – наша притерпелось к бездумному выполнению любых решений.

Но это только кажущееся выполнение. Бездумность выполнения – саботаж нового мышления. Есть и положительные результаты: покончили с «бор

мотухой», меньше пьяных, валяющихся на улицах. Но в очередях гибнут не только время и нервы людей, но и сами люди. Первые крутые меры сыграли положительную роль шоковой терапии. Но социальная шоковая терапия не может быть ежедневной в течение долгого времени – нервная система общества разрушается, появляется много непредугаданных язв. Бабушки, продавая пару очередей в день по пятерке, получают зарплату докторов наук. Бутылка водки в ночном такси стоит уже четвертной. Государственная цена и так достаточно жестокая, а на нее еще накидывают и накидывают все те, кто греет руки на любом дефиците. Мало ли твердых дефицитов, чтобы добавлять еще и жидкий?

Все это страшным образом бьет не столько по самим пьяницам, сколько по их женам и детям, из-за дороговизны выпивки влачащим подчас полуголодное существование.

Борьба против алкоголизма подменена борьбой против легальной водки, легального вина, легального пива. Государственные водка и вино, значительно ухудшившиеся за последние годы, но все-таки более или менее проверенные, уступили место самогону, делаемому порой черт знает из чего, лосьонам, мозольной жидкости. Это будет иметь и уже имеет тяжелейшие генетические последствия. Каким будет ребенок, зачатый под антифриз? Сальвадору Дали было далеко до такого инфернального сюрреализма, когда сапожный крем намазывается на ломоть хлеба, когда дихлофос блаженно вдыхается под целлофановым мешком, наброшенным на голову, когда погружаются в нирвану при помощи клея «Момент».

Каюсь, продрогнув до самых костей на Камчатке, хватанул местного самогона из томатной пасты. На следующий день у меня раздуло суставы ступней от артрита так, что я чуть не выл, и доктор, спасая меня инъекцией гидрокортизона, поставил точный диагноз: «Наша фирменная томатовка». В бухте Провидения делают, на мой взгляд, лучшее в нашей стране пиво, не уступающее чешскому, но его по-ханжески, как и в других городах, заставляют сводить до минимума. В результате в прошлом году 7 ноября местный пограничный оркестр играл праздничные марши под аккомпанемент взрывавшихся на подоконниках трехлитровых банок бражки, от чего вздрагивали соседские берега США. На Севере самые популярные люди – это обладатели спирта: вертолетчики и доктора. Соболиная шкурка стоит всего-навсего бутылку. Но спирт – редкость, вроде «Курвуазье», не только на Севере, но и по всей стране. Сколько драгоценного рабочего времени тратят сейчас наши врачи, обязанные выписывать рецепты на любую пустяковую микстуру или капли даже с крошечным содержанием спирта. Спиртовые или водочные компрессы запрещены к рекомендации. Как же можно удивляться, что сахар вдруг исчез? Он же должен был исчезнуть. И разве все общество в целом, все мы с вами, а не только правительство, не обязаны были это предусмотреть?

Обществу нужны не только впередсмотрящие, но и предусматривающие.

Лишь то общество в полном смысле демократично, когда все оно – снизу доверху – ощущает правительством себя, а не верхушку, от коей все сначала

раболепно ждут указаний и на которую потом сваливают вину за любые ошибки. Собственная трусливая безответственность – вот что скрывается под подхалимством беспрекословного исполнительства. Развитие творческой инициативы масс несовместимо с притерпелостью к инициативе только сверху. Насильственные понукания быть общественно активными довели наше общество своей тошнотворной дидактикой до иронической пассивности. Притерпелость к собственной пассивности, подавляя в зародыше потенциальную позитивную энергию многих талантливых людей, одновременно создает питательную среду для негативной энергии активничающих подлецов. Капитулянтский лозунг пас-

сивности: «Я маленький человек, что я могу!» Но если ты оправдываешь свою трусость тем, что ничего не можешь, то не моги и жаловаться, не моги и требовать! Не суй попрошайничающую руку, если ты не можешь сжать ее в кулак! Хватит бесконечных писем и протестов «наверх», пора перейти к письмам и протестам «вниз» – к самим себе, против самих себя. Убийцы перестройки среди нас. Мы убиваем перестройку нашей гражданской робостью, нашим выжидательством – чья возьмет...

Один крупный журналист пришел ко мне вчера, растерянный, нервничающий: «У вас хороший инстинкт... Что произойдет на партконференции?» В инстинкте моем он как раз ошибся. Был у меня хороший инстинкт, да вышел. Много раз я предполагал лучшее, а выходило худшее. Испортился мой инстинкт: на лучшее, конечно, надеюсь, но худшее на всякий случай предполагаю. Ненавижу я это в себе, а что поделать! Не я один такой – множество вокруг таких инстинктов, историей жестоко стукнутых. Но я ответил моему гостю так: «Что произойдет? То произойдет, какими мы с вами будем...» Перестройка будет такой, какими мы будем сами. Будем половинчатыми – будет полуперестройка. Будем из гнилых лагерных досок строить – перестройка провалится.

Будем тянуть одеяло каждый на себя – перестройка окоченеет.

По отношению к перестройке я не беспартийный - я в партии перестройки. Таких беспартийных членов партии перестройки – немало. Но надо признать горькую истину: многие члены партии – не в партии перестройки. Если член партии поддерживает или хотя бы полуподдерживает такие попытки повернуть историю вспять, как оправдание или полуоправдание преступлений сталинизма против народа, как новое обливание заткнуть кляпом рот гласности, то не след прикрываться идеологическими интересами. То, что делается в интересах собственных ускользающих кресел, – это не идеология, а креслеология.

Между перестройщиками и антиперестройщиками есть, к сожалению, немалочисленная группа, которую я назвал бы «нойщиками».

Это те, кто бесконечно ноет, что нет сахара и чего-то еще, но в то же время, не шевеля и пальцем, равнодушно взирает на то, как хотят задушить перестройку. Они хотят улучшения быта, но сведение всех гражданских чувств только к бытовому нытью может привести к тому, что быт так и останется разбитым корытом, из которого даже свиньи хлебать не смогут. Пора понять, что не существует отдельно перестройки материальной и политической. Не защищая демократию, нечего требовать демократии.

...Вот как поучительно обернулась наша притерпелость в частном, но достаточно печальном случае, когда Первого мая 1988 года под звучащие в телевизоре с Красной площади лозунги перестройки я получил укоряюще редкий подарок – пачку сахара, как будто все еще продолжается война... война изнурительная, измотавшая нас... война не с кем-нибудь, а с самими собой......

2

В 1965 году по моей поэме «Братская ГЭС» репетировался спектакль в Театре на Малой Бронной. В поэме был кусок, начинавшийся так:

Прославлено терпение России.

Оно до героизма доросло.

Ее, как глину, на крови месили,

ну, а она терпела, да и все.

И бурлаку, с плечом, протертым лямкой,

и пахарю, упавшему в степи,

она шептала с материнской лаской

извечное: «Терпи, сынок, терпи...»

Сам я обычно читал эти стихи с некоторым жертвенно-романтическим энтузиазмом, восхищаясь долготерпением нашего народа, как подвигом. И вдруг замечательная актриса Л. Сухаревская на репетиции прочла этот кусок с ошеломившей меня язвительно-обвинительной интонацией.

Могу понять, как столько лет Россия.

терпела голода и холода,

и войн жестоких муки нелюдские,

и тяжесть непосильного труда,

и дармоедов, лживых до предела,

и разное обманное вранье,

но не могу осмыслить: как терпела

она само терпение свое?!

Две последние строчки я обычно читал с задыхающимся умиленным восхищением, а вот Сухаревская прочла их гневно, возмущаясь терпением как причиной многих бед в нашей истории. Актриса лучше самого автора поняла его стихи.

«Терпя и горшок надсядется», «Терпя и камень треснет» – едко, но метко говорят народные пословицы. Триста лет под татарами, триста лет под Романовыми выработали не только терпение героическое, кончавшееся взрывами народных восстаний, но и терпение холопское – притерпелость. Первой русской революцией, не называемой так, к сожалению, ни в каких учебниках, была отмена крепостного права. Но Россия была последней страной в Европе, отменившей крепостное право, и прыгнула в социализм из самодержавного феодализма, почти минуя опыт буржуазной демократии. Клопы феодализма и холопства в деревянных сундуках перебрались из лучинных изб в коммунальную квартиру социализма. Многие начальники вели себя как «красные феодалы», отобрав у крестьян не только землю, но и паспорта. Что знакомо попахивало

крепостничеством. Нарушившая заветы Ленина о добровольности коллективизация при ее насильственном проведении была грубым попранием лозунгов «Земля - крестьянам», «Вся власть Советам». Обещанные райские врата оказались ловушкой. После того как жестоко обошлись с крестьянами, объявленными кулаками, уничтожая, ссылая туда, куда Макар телят не гонял, следующие массовые жестокости, фальшивые процессы уже стали входить в привычку. Образовалась притерпелость.

Притерпелостей постепенно образовалось много – к репрессиям, к произвольным налогам, к насильственным подпискам на  заем,  к  образу  «лучшего

друга советских физкультурников», к отбиранию семенного зерна, к превращению церквей в овощные склады, к «железному занавесу», к навешиванию оскорбительных ярлыков на ученых, композиторов, писателей, на целые научные направления и даже на отдельные науки, как, например, на кибернетику. Вырубались лучшие люди. Все походило на страшный сон, в котором злая банда, задавшись целью вырубить самых породистых лошадей, бродила ночами по конюшням, орудуя топорами. Лошади как вид выжили, но многие из них оказались лошадьми с психологией мышей. Нам еще многое нужно, чтобы восстановить нашу, понесшую такой урон, человеческую породу. Рабскую кровь сегодня надо не выдавливать по капле, а вычерпывать ведрами. Мы не можем позволить себе терпеть собственное терпение. Притерпелость – главный тормоз перестройки.

У Пастернака были такие строки:

Простимся, бездне унижений

Бросающая вызов женщина!

Я – поле твоего сраженья.

Взаимоунижения, как клубок гадюк, вброшенный недоброй рукой во многие семьи. Гадюки хамства и грубости из таких квартир выползают на улицу, заползают в метро, сворачиваются кольцами на столах секретарш и прилавках продавщиц.

В такую «бездну унижений» превратился наш ежедневный быт. Сначала мы унижаемся, чтобы добыть квартиру. Наконец-то получив ордер на выстраданную квартиру, мы плачем от предремонтного унижения, когда ее видим. Мы унижаемся, охотясь в джунглях торговли за обоями, кранами-смесителями, унитазами, шпингалетами, и при виде какого-нибудь югославского плафона или румынского кресла-кровати в наших зрачках вспыхивают шерхановские искры, как в глазах тигра, вонзившего когти в долгожданную антилопу. Когда у нас рождается ребенок, мы унижаемся, выбирая ясли, детский сад, добывая соски, подгузнички, бумажные пеленки, детские колготки, коляску, санки, манежик. Мы унижаемся в магазинах, парикмахерских, в ателье, в химчистках, в автосервисе, в ресторанах, в гостиницах, в театральных и аэрофлотовских кассах, в фирме «Заря», в мастерских по ремонту телевизоров, холодильников, швейных машин, наступая на свое самолюбие, от заискиваний переходя к скандалам,

от скандалов – снова к заискиваниям. Все время мы куда то протискиваемся, протыриваемся, что-то выклянчиваем, как жалкие просители, надоедливо раздражающие «владык мира сего». Иногда кажется, что в нашей стране все люди – это лишь обслуга сферы обслуживания.

Унизительно, что мы до сих пор не можем накормить себя сами, докупая и хлеб, и масло, и мясо, и фрукты, и овощи за границей. Талонная система во многих областях – стыдобища наша.

Унизительно, что мы до сих пор не можем хорошо одеть сами себя, гоняясь за иностранными тряпками. Одежда многих из нас – это как географический атлас. Но все «Кардены» и «Бурды» нас не спасут. Самим надо шить так,

чтобы советский народ своими одеждами и обувью не срамился.

Унизительно, что мы до сих пор не имеем достаточно лекарств, чтобы лечить свой народ. Больно видеть ветеранов войны, которые приходят в аптеку, нацепив для внушительности все ордена и медали, а лекарств, указанных в рецептах, все равно нет. Страшно видеть мечущихся, как раненые птицы, из аптеки в аптеку матерей с рецептами своих детей и опускающих перед ними глаза фармацевтов. Нехватка лекарств – это предательство человеческих жизней.

Унизительна нехватка книг – предательство человеческого духа. Унизительна нехватка компьютеров – предательство современной технологии мышления.

Унизительна «прописка» – искусственное пришпиливание людей по определенным пунктам, несмотря на то, что Конституция гарантирует свободу передвижения. Но при географической неравномерности распространения элементарных благ прописка – увы! – спасительна, иначе Москва превратится в двадцатимиллионный город, но со снабжением, как в многострадальном Ярославле.

Унизительна не выполняющая Конституцию система выезда за границу, несмотря на все заверения в упрощении. Всем, кто хочет уезжать насовсем, надо открыть широкие ворота, за исключением особых, связанных с секретностью случаев. Держать людей насильно унизительно. Но не надо зачислять всех уезжающих во враги! И если они ничем не оскорбили родину, надо дать им возможность приезжать или вернуться насовсем. Почему бы всем гражданам СССР не выдавать на руки советские заграничные паспорта сроком, скажем, на три года с правом постоянного выезда в командировку, в туристическую поездку или по приглашению. Советский паспорт на руках сам по себе должен являться рекомендацией на поездку.

Но самое страшное, когда мы, униженные кем-то, сами в виде дешевой компенсации начинаем унижать других. Унижение других похоже на самый страшный вид наркомании.

Гласность – это объявленная война против «бездны унижений». Гласность – это война за социальное достоинство человека. Человек имеет право любить такую музыку, какую хочет, одеваться, как он хочет, стричься, как он хочет.

Плюрализм социалистической гласности есть воспитание толерантности (терпимости). Но терпимость не должна стать притерпелостью ни к какому виду унижения человека человеком.

Антиперестройщики доносительски пытаются интерпретировать нашу молодую, но уже мужающую гласность как дискредитацию завоеваний социализма. Между тем гласность сама по себе есть завоевание социализма. В «Правде» был справедливо поставлен вопрос о культуре дискуссий. Дрязги в стиле коммунальной кухни действительно вредят нашей литературе. Но борьба за культуру дискуссий ни в коем случае не должна перейти в борьбу против самих дискуссий. Точки зрения должны быть выявлены, а не замаскированы. Поэтому хорошо, что читателям стали известны разные точки зрения  на  сего -

дняшний общественный процесс, и среди них тезис о «некрофильстве» П. Проскурина, тезис о необходимости нового «Сталинграда» на нашем идеологическом фронте Ю. Бондарева.

В этом смысле мы должны быть благодарны и факту публикации статьи Д. Урнова о романе Пастернака «Доктор Живаго». Автор статьи, только что назначенный главным редактором теоретического журнала «Вопросы литературы», политически и художественно полностью перечеркивает роман, рискуя даже стихи из романа назвать «стилизацией расхожей поэзии того времени», а доктора Живаго сравнить с безнравственным ренегатом Климом Самгиным. Статья так говорит о любимом герое Пастернака: «А ведь доктора Живаго можно было бы припереть к стенке и загнать в угол». Странное впечатление производит эта статья – как будто напечатанная с опозданием на тридцать лет речь на собрании, где исключали Пастернака. Нет, времена, когда литературных героев и создавших их писателей припирали к стенке, прошли, и, я надеюсь, навсегда. Реабилитация Пастернака и многих других несправедливо опороченных граждан нашего общества необратима и не сможет обратиться в ре-реабилитацию. Нельзя отдать это великое завоевание гласности – нашу духовную перестройку.

Перестройка духовная и перестройка экономическая должны быть равными взаимогарантами. К сожалению, перестройка экономическая сейчас сильно отстает. Но ее тоже, как гласность, пытаются скомпрометировать, стреножить, запугивают, заматывают. В экономике, как и в литературе, тоже есть свои неприкосновенные «священные коровы», которые, притворяясь, что защищают интересы народа, защищают свои стойла. Сегодня гласность должна помочь экономике как отстающей. А завтра, если гласности станет туго, ей поможет своим могучим плечом поднявшаяся экономика. Без личной инициативы, без крупных индивидуальностей невозможно идти вперед ни в гласности, ни в экономике. А пока «глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах», гласность, как буревестник, «молнии подобный», будит гражданскую совесть народа.

В английском языке есть слово «имидж», в точном переводе означающее «образ», но не в поэтическом, а в политическом смысле. У каждого из кандидатов в президенты США есть целая команда психологов, социологов, политиков,

которая работает над созданием его имиджа. Любая политическая система, любая страна тоже заботится о своем имидже. Конечно, ловко сконструированный имидж может быть или искусным гримом, или маской, скрывающей язвы.

«Железный занавес» между Востоком и Западом долгие годы создавал нашей стране имидж привлекательный и пугающий. Подвиг нашего народа в борьбе против Гитлера придал этому образу ореол героизма. Хрущевская оттепель добавила к этому ореолу светинки надежды на взаимопонимание народов. Страшная правда о сталинских лагерях, аресты диссидентов, злоупотребление психиатрией, высылка академика Сахарова, наши войска в Афганистане – все это, выстраиваемое в один ряд и раздуваемое определенным образом реакционной прессой Запада, работало на развеивание героического ореола, доводя дело

чуть ли не до антихристова образа «империи зла». Однако сейчас благодаря мирным инициативам нашей страны по ядерному разоружению, гласности, демократизации нашей жизни этот «антихристов» образ рассыпался.

Нам не нужны ни косметика, ни маска на нашем лице, чтобы понравиться иностранцам, втирая им очки. Конечно, хочется, чтобы наша страна привлекала симпатии человечества, но не за счет лжи, а за счет правды, которую она несет миру. Но прежде всего хочется, чтоб наша страна нравилась нам самим. Мы ее любим, гордимся ее культурными и революционными традициями. Но не все традиции бывают хорошими. Как дурную традицию надо отвергнуть несовместимое с перестройкой понятие – «притерпелость».

Литературная газета. 1988. 11 мая

С.П. Залыгин [1913-2000]

Поворот

Уроки одной дискуссии

16 августа 1986 года было опубликовано решение Политбюро ЦК КПСС, в котором говорилось: «Рассмотрев вопросы осуществления проектных и других работ, связанных с переброской части стока северных и сибирских рек в южные районы страны, Политбюро в связи с необходимостью дополнительного изучения экологических и экономических аспектов этой проблемы, за что выступают и широкие круги общественности, признало целесообразным прекратить указанные работы. В принятом по данному вопросу постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР предусматривается сосредоточить главное внимание и сконцентрировать материальные средства прежде всего на более экономном и эффективном использовании имеющихся водных ресурсов и комплексном использовании всех факторов интенсификации сельскохозяйственного производства».

Так закончился многолетний спор между сторонниками и противниками проектов переброски.

И это решение есть не что иное, как один из важных и убедительных фактов общего процесса перестройки, которым живет нынче страна.

Отказавшись от надуманных в узковедомственных интересах проектов переброски речного стока, или, как еще говорилось у нас, «проектов поворота рек», государство наше осуществило поворот в сторону общественного мнения.

Поворот столько же необходимый, сколько и необратимый.

Так кто же все-таки в этом споре был «за», кто – «против»?

«За» были: Министерства мелиорации и водного хозяйства РСФСР и СССР, прежде всего с такими их подразделениями, как Союзгипроводхоз – колоссальный, специально созданный Всесоюзный государственный проектно-изыскательский и научно-исследовательский институт по переброске и распре

делению вод северных и сибирских рек, «за» был Институт водных проблем Академии наук СССР, причем – и это удивительно! – выступая в самых разных лицах – и как головная организация по комплексным исследованиям для обоснования объемов и очередности работ, связанных с переброской, и как активнейший ее пропагандист, и, наконец, как... главный эксперт по проекту. «За» были и некоторые ученые, немногочисленные, но с высоким служебным положением.

Во всяком случае не составляет особых трудностей перечислить всех, кто был «за».

Ну, конечно, были и «туда-сюда», колеблющиеся, выжидающие, к ним прежде всего я отнес бы ВАСХНИЛ и Институт географии АН СССР.

А вот кто был против – этого мы никогда, наверное, так и не определим, потому что против выступала общественность – ученые (иногда от своего собственного имени, а иногда и в полном составе отделений, научных советов, институтов Академии наук СССР), писатели – опять-таки каждый сам по себе и организованно, поскольку проблемам использования водных ресурсов было посвящено заседание секретариата правления Союза писателей РСФСР, так как съезд писателей РСФСР в декабре 1985 года, подняв этот вопрос, включил пункт о необходимости пристального внимания к проблемам экологии в свою резолюцию. Против – в печати, в письмах, разного рода откликах – выступали люди самых разных возрастов и профессий: врачи, агрономы, историки, филологи, инженеры, учащиеся, пенсионеры, рабочие, служащие, журналисты...

Сколько их было – никто не знает, наверное, не один миллион.

Вероятно, впервые в нашей истории народнохозяйственная проблема так широко, с такой гласностью, с Такой же глубиной обсуждалась народом.

Когда шло обсуждение Основных направлений экономического и социального развития СССР на 1986–1990 годы и на период до 2000 года, в нем тоже весьма заметное место занимали проекты переброски («проекты века», как говорили их авторы).

Когда XXVII съезд обсуждал Политический доклад товарища М.С. Горбачева, затем доклад товарища Н.И. Рыжкова, и тут возникла та же проблема.

Специалисты-перебросчики выражали недоумение: с каких это пор технические проекты обсуждаются общественностью? Но в Политическом докладе съезду ответ содержался ясный – с наших дней! Начиная с наших дней вот так и будет – общественное мнение отныне приобретает права гражданства!

И если бы не этот тезис – еще неизвестно, во что вылилось бы ведомственное «недоумение».

Итак, о чем же говорит опыт этой дискуссии, первой в своем роде за всю нашу историю? Каковы ее уроки? Каковы – масштабы? Каково ее происхождение?

Общественная жизнь страны в минувшем году была более чем богата событиями, а импульсом этих событий был XXVII съезд КПСС, прошедший в начале года. Не составляет исключения и дискуссия, о которой идет речь. Она велась давно.

Собственно, сначала никакой дискуссии и не было, а было безудержное восхваление «проекта века» его авторами в отечественной и зарубежной печати, суть которого состояла в том, что проектировщики уже всех превзошли, все инстанции прошли и дело за немногим – осуществить проект в натуре; немногочисленные же по тому времени противники проекта вплоть до середины 1985 года вообще не получали слова, по крайней мере в печати.

Во время всенародного обсуждения проекта Основных направлений, как уже говорилось, общественное мнение вполне восполнило это молчание – и периодическая печать оказалась заполненной протестами против переброски. Медики предупреждали, что переброска опасна в санитарно-эпидемиологическом отношении, биологи утверждали, что пострадает флора и фауна сразу в нескольких речных бассейнах, геологи просто-напросто хватали проектировщиков за руку, поскольку они проектировали трассы каналов в заведомо неподходящих для этого грунтах, историки опасались гибели памятников нашей истории и культуры, агрономы, инженеры, экономисты, крупнейшие ученые приводили доводы против, против, против.

В результате пункт проекта Основных направлений, который предлагал развернуть строительные работы по переброске, был после съезда КПСС изменен – теперь предусматривалась лишь углубленная проработка проблемы.

Общественность успокоилась. Казалось, что и вправду для этого у нее имеются все основания. Но не тут-то было!

Оказывается, материалы и решения съезда истолковывались далеко не однозначно.

«Углубленная» проработка вопроса? Очень хорошо! – заявили сторонники переброски. Это именно то, чего мы хотели. В порядке углубленной проработки и «эксперимента» мы и перебросим 6 кубокилометров в Волгу! Ну если уж не 6, так 2,2 кубокилометра. (А это уже совершенно абсурдная цифра.)...

И тут же в завидном темпе началась подготовка к строительству. Прибегая к разного рода ухищрениям, прежде всего канцелярским, Министерство мелиорации и водного хозяйства СССР добилось финансирования и открытия подготовительных строительных работ в Вологодской и Архангельской областях, а журналистам снова (как в прежние времена) «не рекомендовалось» об этих работах писать. Началось фактическое осуществление проекта, который так ведь и не прошел экспертизы в целом, – вот какие были пущены в ход ухищрения. Но и это не все.

Совершенно неожиданно появилось письмо за подписью первого заместителя председателя Госплана СССР товарища П.А. Пас-каря, в котором говорилось: «В результате работы, проведенной многими научно-исследовательскими и проектными институтами Академии наук СССР, Минводхоза СССР и других министерств и ведомств, подтверждена необходимость первого этапа переброски части стока северных рек в бассейн Волги в объеме 5,8 куб. км».

И это в то время, когда уже пять отделений АН СССР представили отрицательные заключения по проекту, когда такие же заключения вынесли Всесоюзное географическое общество, Всероссийское общество по охране памятников истории и культуры и многие другие, когда решительно выразили свое несогласие с проектом Совмин Коми АССР, а также областные организации Вологды (хотя ранее они некоторое время этот проект и поддерживали).

Со стороны же общественности самую активную позицию заняли писатели. Напомним, что в резолюции VI съезда писателей РСФСР говорилось: «Делегаты съезда выражают серьезную озабоченность решением экологических проблем в некоторых районах страны. Съезд поручает новому составу Правления СП РСФСР довести эту озабоченность до компетентных органов, и если потребуется, привлечь широкую советскую общественность к участию в обсуждении и решении этих жизненно важных проблем».

И хотя кто-то иронически назвал этот съезд «съездом мелиораторов», в Политическом докладе товарища М.С. Горбачева XXVII съезду КПСС была выражена благодарность тем писателям, которые защищают природу, – это ли была не поддержка?

На VIII съезде писателей СССР снова была поднята эта тема, еще раньше, в мае 1986 года, российский Союз провел уже упомянутый секретариат в Ленинграде, где вопрос о переброске встал с особой остротой. Секретариат просил депутатов Верховного Совета СССР товарищей С. Михалкова и Ю. Бондарева обратиться с письмом в Верховный Совет СССР, в котором они изложили бы резолюцию секретариата. Такое письмо было передано в Президиум очередной сессии Верховного Совета СССР. Самое активное участие в развернувшейся в Ленинграде дискуссии приняли вице-президент АН СССР А.Л. Яншин, академик Д.С. Лихачев и другие ученые. Министерство мелиорации и водного хозяйства СССР представлял первый заместитель министра товарищ П.А. Полад-заде, а Государственный комитет СССР по гидрометеорологии и контролю природной среды – первый заместитель председателя В.Г. Соколовский.

Что касается проекта, говорил на этом секретариате товарищ Полад-заде, то в его научном обосновании решающее слово принадлежит Академии наук. Если она скажет, что прогнозы понижения уровня Каспия неверны и для его спасения переброска не нужна, то мы (министерство) первыми будем ходатайствовать перед правительством об отказе от проекта. При этом заместитель министра твердо знал, что его академический союзник (Институт водных проблем) не подведет; для руководства института отстаивание «своего», по существу, антинаучного прогноза стало «делом чести». Знал товарищ Полад-заде и о

том, что пять отделений АН СССР высказались решительно против переброски. Знал, но никогда и нигде об этом не говорил, не пытался мнения ученых опровергнуть или даже попросту упомянуть о них. От этих мнений он уходил последовательно и по-своему очень умело.

Товарищ Соколовский на тех же ленинградских заседаниях утверждал, что его комитет никакого отношения к проекту не имеет, не отстаивает его, ес-

ли же кто-то именем комитета приостанавливает публикацию материалов, критикующих проект, так он об этом знать ничего не знает. Но за примерами лично мне и ходить далеко не надо – из моих статей по указанию Госкомгидромета был выброшен не один абзац.

И вот что интересно: когда почва под ногами Минводхоза и Института водных проблем АН СССР заколебалась, они, чтобы спасти проект, немедленно вступили с общественностью в своеобразный торг. Если на первых этапах объем переброски определялся в перспективе цифрой 100 кубокилометров в год, то позже об этой перспективе как будто забыли и последовали более «успокоительные» цифры – 60, 40, 20, 6 и, наконец, как об этом уже упоминалось, 2,2 кубокилометра. Какое реальное значение имели все эти цифры? А вот какое: 6 кубокилометров могли бы повысить уровень Каспия на... 12 миллиметров. Это попросту смехотворная цифра, которая имела только одну меркантильную цель – во что бы то ни стало сохранить проект на плаву, утвердить за ним финансирование. Дело в том, что Минводхоз уже был должен государству около миллиарда рублей, расплатиться он мог только при новом финансировании под проекты следующего пятилетия (независимо от их целей и целесообразности). Какой смысл имеет переброска 6 или 2,2 «экспериментальных» кубокилометра, если самая совершенная гидрометрия может измерять сток Волги с точностью ± 8–10 кубокилометров?

Однако не о технических показателях «проекта века» должна идти здесь речь – нынче они потеряли всякое значение, а вот общественное значение дискуссии со временем возрастает, опыт этой дискуссии обществу, безусловно, еще пригодится.

Мы не можем думать, будто перемены общественной психологии происходят и произойдут только на основании неких умозаключений – вот эта психология лучше, а эта хуже, так принимаем же лучшую! Психология общества меняется с изменением политики. В политически неизменном государстве общественного мнения либо нет совсем, либо оно ведет подпольный образ жизни. Изменилась политика нашего государства по отношению к обществу – вот почему и возникла та дискуссия, о которой идет речь. Итак, напомним еще раз, что в сравнительно узкой среде специалистов и тоже в самом узком кругу творческой интеллигенции, прежде всего – писателей, эта дискуссия возникла лет семь тому назад. Никто ни на каких этажах, ни в каких инстанциях не придавал ей сколько-нибудь серьезного значения, а по проекту тем временем одна за другой защищались кандидатские диссертации (реже – докторские), проекти =

ровщики быстро повышались в должностях, наращивалась и численность кадров. В специально созданном Всесоюзном проектно-изыскательском и научно-исследовательском институте по переброске и распределению вод северных и сибирских рек работали уже 6 тысяч человек, но и тут говорилось: «Мало! Надо гораздо, гораздо больше!» И делали больше: в системе Минводхоза число исследовательских учреждений достигло ста шестидесяти, а общая численность проектировщиков – 68 тысяч человек.

Головной был отнюдь не одинок, как об этом уже говорилось выше, передавая хозрасчетные темы «высокой» науке, он ни много ни мало, по существу, прикарманил академический Институт водных проблем во главе с членом-корреспондентом АН СССР Г.В. Воропаевым, и это был тем более интересный ход, что Г.В. Воропаев был выдвинут и на должность председателя Государственной экспертной комиссии Госплана СССР, которая должна осуществлять экспертизу проекта. Легко себе представить, какой могла быть эта экспертиза, если даже в Институте водных проблем АН СССР последовательно не допускалось никакой критики этого проекта.

Так бы и шло дело, и нынче уже перекапывали бы десятки миллионов кубометров земли на трассах запроектированных каналов по полтиннику, а зимой и в полтора-два раза выше за кубометр, ничуть не задумываясь над тем – а для чего? Каков будет конечный результат?

Но тут – перемены, апрельский (1985 г.) Пленум ЦК КПСС, затем XXVII съезд КПСС, затем – последующая деятельность ЦК и Совмина. Если перемены – значит, и обновленное и активное общественное мнение, если они есть – значит, в обществе происходит разделение на прогрессистов и консерваторов. Происходит не только по оценке дня сегодняшнего, но и предшествующего опыта – что из прошлого нужно сегодня, а что не только не нужно, но и вредно. И это же факт, что нынче уже не в порядке пережитков прошлого, а в порядке собственного опыта у нас сложился свой, доморощенный бюрократический советский социалистический консерватизм.

Как и в целом ряде подобных случаев, наш родной консерватизм тоже возник не на пустом месте, а из прогрессивных и революционных идей, вернее всего из идей и практики конца 20 – начала 30-х годов, когда решительно распрощавшись с нэпом, мы заодно распрощались и с вариантным мышлением и целиком сосредоточились на главном (и единственном) направлении – на задаче индустриализации и коллективизации страны любой ценой. Нам в то время не усложнение действительности нужно было, а ее упрощение, полная ее очевидность, полная безвариантность, потому что мы рассматривали свое положение как положение если уж не военное, так чрезвычайное. Любое отклонение – это был уже уклон левый, а чаще правый, любой уклон – это деяние антиобщественное, антигосударственное, антисоветское. Либо – либо! Или мы победим, или нас победят. Отсюда и «любая цена» во всем, и жертвенность, которую мы тогда проявили, и категоричность суждений («Если враг не сдается – его уничтожают»), и энтузиазм, и нетребовательность в отношении материальном.

Эта однолинейность, этот курс дал нам Кузбасс и Магнитку, Турксиб и Днепрогэс с его «бешеными темпами» строительства, Челябинский и Сталинградский тракторные. Весь мир был удивлен нашими достижениями, и действительно это был опыт мирового значения, он доказывал, на что способен человек, на что способен народ, воодушевленный идеей переделки всей жизни. Динамика этого движения сыграла свою роль и в нашей победе над фашизмом в войне 1941 – 1945 годов, быть может, решающую роль.

Но вернемся к нашим дням, к «проекту века».

Не случайно в первых редакциях технико-экономических обоснований проектов переброски речного стока утверждалось, что их осуществление еще раз продемонстрирует всему миру неоспоримые преимущества социалистической системы хозяйства, не случайно главными достоинствами проекта почитались его масштабность и даже уникальность. Все та же магия масштабности должна была бесконечно воодушевлять его сторонников и уничижать противников: мы – больше всех, а вы против нас – разве так может быть?! И в самом деле до поры до времени в нашей истории так быть не могло, но только – до поры и до времени. Грандиозное перестало (перестает) отождествляться с безупречным, перестает быть паролем для беспрепятственного продвижения в будущее; наконец-то мы убедились – и еще как убедились-то! – что грандиозное тоже нужно доказывать.

Какой бы путь развития ни был избран государством и народом, в самом начале он всегда более очевиден, чем где-то .уже к середине, на полпути. И тут было так же. Еще в начале 30-х годов каждое вновь построенное предприятие существенно поднимало и общий промышленный потенциал страны, и процент годового прироста производства, потому что в абсолютных цифрах это производство было еще очень невелико, другое дело, когда производство возрастает в десятки раз, тут и каждая десятая доля процента – это не одно, а множество новых предприятий.

Но так или иначе, а чрезвычайное положение 30-х годов потому и было чрезвычайным, что долго оно продолжаться не могло, жизнь переставала в него укладываться; жизнь в нормальном состоянии требует сопоставления вариантов своего дальнейшего осуществления, но вот в чем дело – государственный аппарат оказывается неподготовленным к вариантному мышлению, к деятельности, требующей самостоятельности и ответственности не только перед вышестоящим руководством, но и перед обществом в целом. И тогда-то возникает «новый» консерватизм, он и есть первый признак этой неподготовленности.

Да, консерватор сохраняет лозунги минувших лет, оберегает их ото всех и всяческих посягательств и гордится этим, но, сохраняя лозунги, он давным-давно утерял чувство времени, в частности - дух того времени, которому эти лозунги принадлежали, он потерял его прежде всего применительно к самому себе.

Вполне вероятно, что он, новый консерватор, был в те 30-е годы еще мальчиком и не помнит их трагизма, их испепеляющей требовательности.

Не помнит коммуналок, в которых жили руководящие кадры, не помнит партмаксимума, чрезвычайных «троек» и «пятерок», ночных бдений на работе, наверное, не помнит и униформы того времени – гимнастерки, галифе (или полугалифе), сапоги, а галстук – это уже признак бужуазности. Ему понятна и желательна полная и безоговорочная самоотдача масс в строительстве социализма, он очень хотел бы и сейчас видеть ее в других. В других, но не в себе. Все общество он хотел бы видеть не изменившимся с тех пор сколько-нибудь за -

метно и только себя самого – вполне современным, вариантно мыслящим в отношении собственной карьеры, время от времени выдвигающим проекты века, которые только потому, что они величественны, ни обсуждению, ни сомнениям не подлежат, подлежат только исполнению. Они ведь, эти проекты, очень многое ему лично обещают, хотя он – слуга народа и поборник общественного интереса – никогда в этом не признается.

Впрочем, консерватор всегда таков – общество он хочет видеть мыслительно неподвижным, а себя самого мыслящим непогрешимо. И – грандиозно!

Именно такое мышление никак не совпадает ни с нашим временем, ни с той строго логической системой существования мира, которую мы подразумеваем под словом «природа». Не только не совпадает, но и вступает с ней в противоречие, разрушая ее изо дня в день.

При наших-то природных ресурсах – водных, земельных, лесных, минеральных, энергетических, – если бы мы все эти ресурсы по-настоящему научились ценить, научились использовать надлежащим образом, да ни одна страна в мире никогда не угналась бы за нами в экономическом развитии! Но мы не столько эти ресурсы используем, сколько совершаем над ними самые разные и самые невероятные «пере»: перебрасываем их, перераспределяем, перекапываем, пересматриваем, переделываем. А в результате теряем. И странно – общество теряет, а ведомство – приобретает, приобретает штаты, кабинеты, оклады, премии, престиж. Все тот же престиж масштабности и грандиозности своей деятельности.

Государство и общество интересует проблема охраны природы, а ведомство – максимальное (толковое и бестолковое) использование всех ее ресурсов.

Государство и общество интересует проблема повышения производительности труда, а ведомство – увеличение собственных штатов.

Государство и общество заинтересованы в том, чтобы средства были сосредоточены на важнейших строительных объектах, а ведомства плодят и плодят незавершенку.

Почему так? Причин и условий для этого много, часто эти причины серьезные, объективные. Вот государство решает создать новое ведомство и разрабатывает для него широкую, государственную программу деятельности. Но в этой программе разные пункты, одни исполнить сравнительно легко и доходно, другие – трудно и в ущерб собственному бюджету. Каким пунктам программы ведомство будет отдавать предпочтение? И в самом деле, почему в применении к любому хозяйству или предприятию принцип материальной заинтересованности признается вполне, а для ведомства он не существует?

И вот уже руководитель ведомства парирует обвинения в свой адрес таким образом: государство и общество требуют, требуют и говорят, а делаю-то я!., а я могу делать только так, чтобы это было и в моих интересах, и уж во всяком случае не вопреки им!

И действительно, государственный аппарат, а Госплан прежде всего, должен перестраиваться и перестраивать свои отношения с ведомствами. Как?

Пока не берусь судить. Берусь только ставить вопрос. Вот появятся в портфеле нашей редакции отклики на эту статью, всякого рода материалы и предложения, вот тогда и подумаем, не без пользы подумаем! Другое дело – контроль над ведомством. Тут дело проще прежде всего потому, что очевиднее: контроль, а в более широком смысле воздействие на ведомство должно, как правило, вестись не с одной, а с двух сторон, должно осуществляться и государством, и обществом. Вот к этому второму виду контроля (воздействия) наши ведомства не только не привыкли, но и относятся к нему с пренебрежением, не верят, что он возможен, а тем более что он необходим.

Прошло полгода с момента отмены проекта переброски, и что же? Минводхоз вовсе не воспринимает это как факт, опровергающий стиль его работы, нет, это для него всего лишь эпизод. Может быть, неприятный, и только. Отдельный случай. Частная неудача – не более того. А все остальные его проекты – безупречны. И вот уже заместитель министра товарищ Б.Г. Штепа демонстрирует участникам Прикаспийской экспедиции, организованной Комиссией при Президиуме АН СССР по изучению производительных сил и природных ресурсов под руководством академика А.Г. Аганбегяна (начальник экспедиции – кандидат технических наук И.Я. Богданов), строящийся параллельно существующему канал Волга – Дон, а член-корреспондент АН СССР Г.В. Воропаев повторяет все те же опровергнутые наукой и общественностью ведомственные доводы на заключительном совещании экспедиции в Москве. Невероятные просчеты и ошибки в деятельности Минводхоза СССР налицо. Поступают и поступают сигналы бедствия – Кара-Богаз, Сасык, земли Каракалпакии. Ведь с такой тревогой обо всех этих и еще многих-многих других объектах писала наша пресса – вот бы и организовать там проверки группам народного контроля, если на то пошло – и общественного контроля, представителей печати...

Вот бы еще и узнать, почему вдохновитель проекта Г.В. Воропаев и до сих пор является главным экспертом Госплана, – видимо, его «опыт» особенно ценен?!

Узнать – кто же это столь неустанно заботится о перебросчиках, чтобы ни с чьей головы не упал ни один волосок? Чтобы им не пришлось объяснить общественности свои ошибки ни в печати, ни по телевидению – никак?..

Сколько и как общественность воздействовала на это министерство, а ведь ни одного сколько-нибудь вразумительного ответа так и не получила. И не получает. Проект переброски правительством и партией признан несостоятельным, он ликвидирован, он закрыт – так ведь должен же Минводхоз объяснить общественности, всему народу, что произошло, почему произошло, кто виноват? По элементарной логике ответ должен быть обязательно. Пологике самого

министерства и Госплана – совсем необязательно, наплевать им на это дело, угробили не то 500 миллионов, не то миллиард, только-то и всего. Ну, поволновалась общественность – и дело с концом...

А возвращаясь непосредственно к предмету нашего разговора, вспомним, что и здесь имело место все то же расхождение между интересами государства

и общества, с одной стороны, и ведомства – с другой, общество интересовала проблема повышения урожайности, ведомство – объем земляных работ, предстоящих на строительстве новых каналов. Чем этот объем больше, тем ведомству выгоднее – вот в чем дело.

Ведь нулевой цикл – «непыльный» цикл, он не требует многочисленных смежников и поставщиков, возможности приписок, особенно в зимний сезон, неисчерпаемы, работы просты и куда как выгодны – значит? Значит, копаем и перекапываем прежде всего, а потом уже и все остальное. (Включая в остальное и проблему повышения урожайности, и научное обоснование перекопки.)

Ведь это только на первый и самый поверхностный взгляд «проект века» – высокая и далеко не всем доступная наука, на самом же деле это подлинный примитив: не хватает воды в одном бассейне _ перебросим ее из другого, что может быть проще. Разработать и осуществить систему экономии оросительной воды, внедрить в производство современные способы полива – куда как сложное дело, вот и отложим его на потом, а сейчас – переброска! Тем более что и наука в лице того же Г.В. Воропаева – за.

И, значит, проектируем переброску в бассейн Кубани 6 кубо-километров в год, а теряем там при орошении 9 кубокилометров и слышать не хотим о том, что объем неиспользованного в бассейне местного стока 70 кубокилометров!

Проектируем канал длиной 2400 километров, шириной 200 метров понизу с перекачкой на 110 метров для переброски 27 кубокилометров из Сибири в Арал стоимостью (вместе с обустройством) около 100 миллиардов рублей, а теряем в Средней Азии 49 кубокилометров, заболачиваем и засоляем в связи с этим миллионы гектаров ценнейших земель. И поливаем в Средней Азии так же, как и тысячи лет тому назад, – с помощью кетменя. Ученые подсказывают, что в Средней Азии сосредоточены солидные запасы подземных вод, но эти запасы подождут, они под землей, а вода Сибири – на виду. Перегнать ее в Среднюю Азию, и вся недолга!

Разве тому же Минводхозу никто никогда не указывал на то, что он давно забросил так называемые сухие мелиорации, противоэрозионные мероприятия, проект которых тщательно разработан Росземпроектом? Сухие мелиорации не связаны с риском засоления, заболачивания и эрозии земель, которые в той или иной степени, но почти неизбежно сопутствуют орошению.

Поскольку сухие мелиорации в расчете на один гектар в 400– 500 раз дешевле водных, ими можно было бы охватить весь наш земельный фонд, а не только «поливной клин», избранный Минводхозом для вложения огромных средств, но только на одной трети своей площади дающий проектные урожайности.

Столетний опыт Каменной степи подтверждает, что в этой зоне можно получать очень высокие и стабильные урожаи без орошения, высокая агротехника – вот что для этого нужно.

Но Минводхозу они невыгодны. И потому...

– Ерунда! Только орошение, только Минводхоз может решить продовольственную проблему.

Проект переброски части стока северных рек обещает прирост валового  сбора сельскохозяйственных культур в лучшем случае 2–3 процента от заданий Продовольственной программы, а при уборке и хранении мы теряем до 20 процентов урожая; куда же выгоднее вложить деньги: в строительство каналов или – элеваторов, овощехранилищ и дорог?

– Полная ерунда: строительство элеваторов – это уже не наше, это другое министерство! У них свой план, а у нас – свой!

Проект исходит из того, что уровень Каспийского моря из года в год понижается, а он за девять лет повысился на 1 метр 20 сантиметров, что составляет 450 кубокилометров, или 75 объемов годичной переброски по первому этапу проекта. Теперь, по выражению одного ученого, не Каспий надо спасать, а надо спасаться от Каспия, и Дагестан уже запрашивает 200 миллионов рублей на строительство береговых оградительных дамб.

– Ерунда! Уровень Каспия рано или поздно будет снижаться! И спасем его опять-таки только мы!

Ну, а если «только мы» и никто другой, так для нас и все средства хороши, все средства оправдает наша благородная цель, и не грех подтасовать и цифры и факты, полностью отказаться от экономических показателей, если они «не бьют».

И в проекте это можно, и на заседаниях можно, и в телепередаче, и на защите диссертаций. Так оно и было, когда диссертацию на соискание ученой степени доктора географических наук защищал главный инженер проекта А.С. Березнер, ни одной научной работы по географии за душой не имея.

Аудитория возмутилась, к соискателю посыпалось множество вопросов, причем «неудобных». Соискатель обиделся, заявил, что ему не созданы надлежащие условия, от дальнейшей защиты отказался. Обидно! Еще бы не обидно – ведь А.Л. Великанов-то, коллега, тихо-мирно защитился в Ленинграде.

Возникает вопрос: а где же была во время этой дискуссии наука? Та – настоящая, которая покоряет нынче космос?

В науке по этой проблеме возникли разные позиции. И обнаружилось разное поведение. Одни ученые и руководители институтов от участия в проекте уклонились, сознавая его неперспективность. Не случайны, например, сетования проектантов на то, что к обоснованию проектов не удалось привлечь ведущие экономические институты страны. Заметим сразу, что если это и удавалось, так результат неизменно был негативным. Иначе и не могло быть – экономически проект обосновать попросту невозможно. Проектировщиков это не смущало, у них испытанное средство защиты: стоило Институту экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения АН СССР

под руководством академика А.Г. Аганбегяна сделать выводы о недостаточной экономической обоснованности проекта переброски части стока сибирских рек, как институт тут же был объявлен не справившимся с заданием.

Другие ученые (таких тоже оказалось немало) послушно занялись обоснованием проектов по заказу их авторов. Ведь лавры соавторов «проекта века» соблазнительны. Да и не только лавры.

По опубликованному признанию Г.В. Воропаева, научные исследования по проблемам переброски речного стока начались только тогда, когда основные проектные решения были уже предопределены. При попустительстве Госплана СССР (вот он, бюрократический консерватизм, в действии!) из пятилетки в пятилетку, из года в год утверждались задания, единственной целью которых было (накануне экспертизы) научно обосновать уже разработанные проекты. Роль науки сводилась при этом к определению компенсационных мероприятий в связи с неизбежными ущербами, и в лучшем случае ей позволялось несколько изменить проект, скажем, изменить трассу переброски, а поскольку ущерб при этом несколько сокращался, это выдавалось за реальную экономию и рассматривалось как безусловное достижение научной мысли. Коренной же вопрос – быть или не быть переброске и нужна ли она в действительности – не ставился и не решался. Такая постановка вопроса считалась уже излишней.

Но были ученые и научные коллективы, казалось бы, очень далекие от конкретных проблем переброски, принявшие, однако, самое активное участие в разгоревшейся дискуссии. Прежде всего это были математики. Ознакомившись с методикой прогнозирования уровня Каспийского и солености Азовского морей, многие из наших выдающихся ученых – академики Л.С. Понтрягин, Г.И. Петров, Н.Н. Красовский, А.А. Дородницын, Ю.В. Прохоров, А.Н. Тихонов, В.П. Маслов и другие – были поражены более чем низкой квалификацией авторов той методики, которую разработал Институт водных проблем, они обнаружили в этой методике грубейшие ошибки и прямую подгонку с целью «обосновать» понижение уровня Каспия, а значит, и необходимость переброски.

Итак, наука участвовала в решении этой проблемы неофициально, по собственному почину, помимо утвержденных планов своей деятельности, и официально, а в то же время, мягко говоря, весьма своеобразно – когда отнюдь не она сама определяла общее направление проекта, а проектанты определяли, какая наука им нужна и какая не нужна. Снова «только мы»: мы заказываем науку, мы знаем, с какими учеными нам водиться, каких гнать в шею. Ведь в пору своего золотого детства проект был согласован с самим президентом АН СССР академиком А.П. Александровым – что другим-то академикам надо? Их не спрашивают, а они – вот ведь еще какая неприятность – на свой собственный страх и риск – туда же!

Да, связь науки с производством – это хорошо и необходимо, но часто это дело оборачивается совершенно неожиданной стороной – значительно раньше того, как научные достижения внедрены в практику, многие атрибуты ведомственности оказываются внедренными в науку. А тогда и наука приобретает чис

то ведомственные замашки и вместо того, чтобы доказывать, безапелляционно утверждает, пользуясь своим авторитетом.

Байкал? А кто сказал, что в Байкале обязательно должна быть чистая вода? – утверждает она.

Переброска? А мы утверждаем, что она нужна! Кто сомневается в нашем авторитете?

Если уж наука оказалась с самого начала в чем-то «завязанной» на этом проекте, тогда что же и говорить о Госплане, о Совмине, о других инстанциях. Там многие отделы, подотделы и секторы в свое время дали проекту «добро», а позже не нашли в себе сил отступиться, признать свою ошибку.

А вот уже в этих-то связях и по вертикали и по горизонтали общественность разобраться никак не в состоянии: зная все то, что говорится в пользу проекта, она никогда не знала, кто же все-таки может дать ответы на ее вопросы. И не мудрено: ведь в разработке проектов переброски участвовало... 185 «организаций-соисполнителей»!!!

Она знала, что ее поддерживает печать, знала, что можно обращаться в ЦК и в Совмин, но ведомство, которое все это дело затеяло, было ей недоступно, оно не отвечало на многочисленные статьи, всякого рода протесты были Минводхозу как об стенку горох: что они есть, что их нет – разницы никакой.

И ответственные лица, которые обязаны давать общественности необходимые объяснения, – директора, главные инженеры, министр и его замы, соискатели ученых степеней – на этот раз как бы переставали существовать.

Еще один вопрос: ну, как же тот «народ», который – проектировщики? Ведь не один же Березнер, или Великанов, или Воропаев, или  Полад-заде проектировал переброску, ведь в проектировании принимала участие армия численностью в68 тысяч человек. (Всего в системе Минводхоза занято два миллиона человек.) Неужели эти 68 тысяч были единодушны как один в оценке проекта? Они-то разве не общественность, а что-то другое?

Приходится согласиться – да, в большей или меньшей степени, но они оказались чем-то другим. Уже по одному тому оказались, что не: приняли участия в дискуссии, отстранились от нее. Их мнение в (пользу проекта тоже могло ведь стать общественным, но при одном условии – если бы они высказали его во всеуслышание, если бы доказательно опровергали доводы против.

Ho они молчали. Вполне вероятно, что они были за проект, но защищать его перед общественностью не хотели, они передоверили это дело своему руководству: начальство знает, что делает.

Известно, что человек и вслух и тем более молчаливо склонен отстаивать свои собственные интересы почти независимо от того, большие они или малые, – лишь бы они были собственными. Тем более это так, если ему многие годы внушают, что эти его интересы полностью совпадают с интересами государственными. Внушают постоянно и самыми разными способами.

Вот проектировщик приходит на работу, а в вестибюле мигает электрическими лампочками макет-схема переброски, великий проект века...И так каж -

дый день, каждый год, не захочешь – поверишь. К тому же сколько инженеров из этого величия уже извлекли диссертации, сколько всерьез повысили свою квалификацию, в другой какой-то худенькой конторе человек ни в жизнь не проектировал бы крупный гидроузел, а здесь – проектирует. Что этот гидроузел входит в общую схему, которая никому не нужна и даже вредна, – это уже нe его дело. Опять-таки это дело главного, дело директора. Главный отвечает за

схему в целом. Если же кто-то из проектировщиков когда-то все-таки выступил против проекта – такого в коллективе давно уже нет... Сам ушел или не сам, но его нет, следовательно, коллектив здесь «дружный» и «сплоченный».

И надо еще сказать несколько слов о том, чем же была та общественность, которая активно выступала против.

Вопрос-то трудный. Насколько ведомство очевидно по своему составу и порядку, настолько же общественность изменчива и неопределенна. Существует, действует, деятельность ее то разгорается, то затухает, но персональному учету она не поддается. А если бы поддавалась, так, пожалуй, тоже довольно скоро обратилась бы в какое-нибудь «ведомство общественного мнения». Да, так оно и есть, общественное мнение, общественность всегда находятся между полной неорганизованностью и заорганизованностью – и то, и другое сводит дело общественное на нет, убивает его на корню. А ведь этого никак нельзя допустить, и мы в этом убедились – отсутствие общественного мнения прежде всего скажется на тех же ведомствах, которые тут же окончательно забудут свою первейшую задачу – служить обществу, а не самим себе и не друг другу.

Значение и настоятельная необходимость в общественном мнении определяются нынче еще и необходимостью видеть действительность такой, какая она есть, без ведомственного лоска и без ведомственной узости, наконец, видеть ее, действительность, не по отдельным частям, а в целом.

Что и говорить, без деятельности ведомственно-специализированной, без служебного взгляда на вещи, на все наши проблемы обойтись нельзя, но ведь обойтись только ими – нельзя тоже.

Этот взгляд всегда ограничен прежде всего потому, что он без конца расчленяет окружающий мир - единую природу – на самые разные природные ресурсы – водные, минеральные, земельные, лесные и так далее; общество – на профессии, народное хозяйство – на отрасли, государство – на учреждения. Эта стихия подразделений и разделений все возрастает. Разделяя же действительность и ее главные проблемы на части, на множество частей, ведомственность властвует над действительностью – принцип старый как мир.

И только общество общими усилиями может создать более или менее целостную картину и самого себя, и окружающей его природы, и мира, и своей страны. Его прямое назначение – воспринимать жизнь в возможно широком и всестороннем плане. И каждую проблему тоже.

В случае, о котором идет речь, форма организации общественного мнения, по крайней мере в области научной, определилась с самого начала: в соответствии с поручением Политбюро ЦК КПСС на базе научных советов АН

СССР была создана Временная научно-техническая экспертная комиссия по проблемам повышения эффективности мелиорации под председательством вице-президента АН СССР академика А.Л. Яншина.

Именно потому, что комиссия была общественной, она проделала работу, не выполнимую ни для ведомства, ни для самой Академии, ведь она обраща -

лась за участием и помощью к любому научному учреждению, к любому добровольному обществу и к любому гражданину. И никогда, ни разу не получила отказа, наоборот, «предложение» многократно превышало «спрос». Не было у комиссии ни канцелярии, ни машинисток, ни стенографисток, но и тут находились добровольцы, они вели «дела», и дело шло.

Какие бы специалисты ни требовались по ходу дела – агрономы, экономисты, юристы, кинематографисты, биологи, медики, математики, – все они были к ее услугам. Колоссальный общественный резерв, недоступный самому крупному ведомству!

Рассмотрение проекта в работе комиссии занимало не столь уж большое место. Причины низкой эффективности мелиорации в сельском хозяйстве страны – вот тема и направление ее работы, и ее труды еще предстоит серьезно изучать многим ведомствам. Но это тема отдельного разговора, который, надо думать, состоится в недалеком будущем, это совершенно необходимо, чтобы проблема ставилась снова и снова со всей остротой, иначе лет через десять–пятнадцать наши водно-земельные ресурсы придут в окончательный упадок, и мы окажемся одной из самых малоземельных и низкоурожайных стран.

Итак, без самой широкой гласности, без участия печати экспертная комиссия ничего и никогда бы не добилась.

Но тут имел место пример общественной организованности, точнее – сорганизовавшейся общественности. И дело еще вот в чем: наше общество нынче вполне подготовлено к решению экологических проблем, оно уже имеет практический опыт.

Многие помнят, как был закрыт проект Нижнеобской ГЭС, который предусматривал затопление 135 тысяч квадратных километров (территории, превышающей площадь Чехословакии), и как до сих пор при самом активном вмешательстве ей не удалось отстоять пагубного загрязнения Байкала. Все еще окончательно не удалось, однако и это тоже опыт и его тоже надо использовать в самое ближайшее время. Ведь проекты переброски отнюдь не единственные в своем роде. Увы – отнюдь!

Сколько газеты писали и пишут о колоссальных потерях воды (и земель) в оросительных системах Средней Азии! Ведь положение-то у нас в этом смысле такое, что впору подавать сигнал SOS. Но, очевидно, мы не устраним эти потери до тех пор, пока не установим цену на воду и не введем стоимостный земельный кадастр.

Ведь был же недавно осуществлен вредный, разорительный и безграмотный проект плотины, наглухо отгородивший залив Кара-Богаз от Каспийского моря! И разве дело прошлое – забытое дело? Нет, Минводхоз и Государственная экспертная комиссия Госплана

СССР опять-таки должны ответить на эти настойчивые запросы общественности – почему же этот проект все-таки был осуществлен, несмотря на протесты ученых, в частности АН Туркменской ССР? Кто здесь ответчик? Персонально? Почему этот вполне законный и необходимый государству вопрос неизменно встречает гробовое молчание? Кто кого здесь  покрывает –  Госплан

Минводхоз или Минводхоз Госплан? Где народный контроль, который хватает за руку всякого, кто идет на разного рода приписки, и равнодушно смотрит на миллионные, на миллиардные убытки, которые совершенно безнаказанно наносятся государству и народу?!

Нет ответчиков... Значит, и дальше можно проектировать все что бог на душу положит ведомственной выгоды ради. И вот уже снова проектируется ничем не обоснованная переброска стока из Волги в Дон и Кубань, в то время как далеко не использован сток этих рек, а потери в оросительных системах намного превышают там объем переброски.

В ряде случаев невозможно поверить тому, как мелиораторы реагировали на выступления печати.

«Комсомольская правда» от 13 мая 1986 года приводит ответ Союзгипроводхоза на свою статью «Пересол» от 13 февраля того же года, в которой говорилось, что в Молдавии в результате орошения минерализованными водами гибнут земли, что на вредные проекты расходуются огромные средства. (Первая очередь строительства, о котором идет речь, обошлась в 106 миллионов рублей, а вся его стоимость – около миллиарда.)

И вот Союзгипроводхоз отвечает газете: «Авторы же, не поняв сути дела и опубликовав статью, нанесли ущерб коллективу института и главному инженеру проекта т. Прохорову В.В.». Следует несколько подписей и среди них... Прохоров В.В.

Проектировщики (и товарищ Прохоров тоже) ссылаются на положительный опыт орошения на озере Сасык: «... на сопредельных землях УССР». Но вот что об этом опыте незадолго до того говорилось: «Из-за грубого просчета проектировщиков на поля орошения была подана вода с высокой минерализацией из соленого озера Сасык... Колхозы и совхозы получают здесь урожай... в два раза ниже, чем предусмотрено проектом». (И ниже, чем на неполивных землях. – С.З.) Где же это говорилось? А вот где – в документах октябрьского (1984 г.) Пленума ЦК КПСС. Однако же и этот документ проектировщикам (и товарищу Прохорову В.В.) нипочем. И ведь так же, как и в случае с Кара-Богазом, проектантов здесь и серьезно и тревожно предупреждали ученые Академии наук Молдавии. Нельзя этого делать, ни в коем случае нельзя, уговаривали они.

Но – опять-таки не уговорили.

Тем временем и дальше вопреки предостережениям Академии наук Украины и ее президента академика Б.Е. Патона проектируется переброска из Дуная в Днепр, тем же временем Гидропроект, всячески уклоняясь от гласности

(испытанная метода!), и дальше разрабатывает страшный по своим экологическим последствиям проект полного зарегулирования стока реки Енисей каскадом из двенадцати плотин. Неужели колоссальные поймы Енисея и его притоков действительно пойдут под воду? И что станет с тепловым режимом Карского моря? С климатом огромного района?

Что станет с маленькой Латвией, какие потери ни за что ни про что понесет Белоруссия, если будет построена самая неэкономичная в каскаде ГЭС – Даугавпилсская?

Вопрос серьезный, общественность, специалисты двух республик волнуются, теряются в догадках, выступают в печати – Гидропроект молчит и молча делает свое дело.

Функции природоохранительные обществу нынче вполне доступны, по крайней мере на первом этапе. Следующий этап – разработка полноценной системы охраны природы, порядка экспертизы природопреобразующих проектов, создание природоохранного законодательства – это нашей общественности еще не под силу, этому нам надо учиться. Думается, что научимся. Тем скорее, чем скорее мы как общество осознаем свои возможности, осознаем и ту необходимость, которую государство испытывает нынче в активном общественном мнении.

Не будет этого мнения – разве государство решит проблему борьбы с пьянством? Борьбы со всякого рода злоупотреблениями? Народного контроля в целом? Усовершенствования государственного аппарата тоже в целом?

Выше говорилось, что комиссия по проблеме эффективности мелиорации была создана в соответствии с поручением Политбюро ЦК КПСС и лично товарища М.С. Горбачева. Но правильнее было бы сказать по-другому – она не была создана, а санкционирована, учреждена, и после этого никто и никогда не определял ни ее состава, ни ее деятельности. Председатель комиссии сформировал ее, адальше она сама определяла характер своей работы.

Комиссия официально изложила в правительстве свое заключение по проекту переброски 19 июля 1986 года, и Президиум Совета Министров СССР, заслушав соответствующее сообщение академика А.Л. Яншина, тогда же принял решение, с которого мы и начали эту статью.

Дороговато же обошелся государству и обществу этот «проект» – что-нибудь порядка 500 миллионов – миллиарда рублей. Точно эту цифру может назвать министр товарищ Васильев. Но не называет. Должно быть, стесняется.

Это ведь общественная экспертная комиссия академика Яншина никому не стоила ни копейки, а каждый шаг, каждый жест ведомства стоит денег да денег.

И это тоже одна из причин, по которой общественное мнение надо с самого начала включать в «расчетные нагрузки» крупных проектов, прежде всего – природопреобразующих. С самого начала, в то время, когда проблема только еще утрясалась в верхах – академических и ведомственных, – уже была необхо-

дима гласность, уже тогда и надо было обсуждать все слабые стороны будущего проекта, а не прятать их от «посторонних» глаз (в том числе и от глаз многих государственных экспертов), не выступать с безапелляционными заявлениями, со всякого рода интервью в советской и зарубежной печати по поводу великих достоинств великого проекта, не заявлять во всеуслышание, что вопрос окончательно решен и, следовательно, обсуждать его дальше – бессмысленно. Надо

было обстоятельно отвечать на критические статьи, а не отмахиваться от них: пусть их пишут кому не лень, мы одни дело делаем, только мы, а больше никто.

Но что-то слишком уж дорого обходится нам отчужденность любого ведомства от общественного мнения. Слишком дорого всякий раз, как это случается.

Да, социализм оказался на редкость жизнеспособной и терпеливой формацией. Каким только агрессиям, интервенциям, блокадам и эмбарго он не подвергался извне – а вот устоял! Каким только чрезвычайным положениям и происшествиям мы не подвергали его сами в силу необходимости, а иногда и безо всякой необходимости, по привычке мыслить безвариантно, по привычке не столько искать в нем, сколько требовать и требовать от него, – он устоял. Социализм обрел нынче прочное политическое положение, у него – непререкаемые достижения в области культуры, ему необходимо экономическое упрочение, а разве этому способствуют прожекты, подобные «переброске стока»?!

Так не настало ли наконец время с умом использовать все его возможности, в частности возможности природные и общественные, критически учесть их, а еще вернее – свои собственные недостатки, а то ведь поздно будет!

Время наступило такое, о котором можно сказать: сейчас или никогда! Можно сказать: если не мы, тогда кто же?

На такие-то размышления наталкивает дискуссия по поводу проекта переброски части стока северных рек...

Как это ни грустно признать, но ведь выигрыша-то, по существу, не оказалось ни у кого, все в проигрыше – и ведомство, и государство, и общество. Плакали народные денежки, вложенные в проект. А все те силы, которые мы называем общественным мнением и которые затратили столько энергии ради доказательства того, что дважды два – четыре, – они-то что выиграли? Дело ведь с самого начала было настолько очевидным, что диву даешься, каким образом Минводхоз, а вкупе с ним Институт водных проблем АН СССР путем одних только бюрократических процедур и проволочек могли столько времени удерживать свой проект на плаву?!

По существу, средств защиты в них никогда не было – не было новых доказательств, которые могли бы возникнуть по ходу дискуссии, ничуть не укреплялись и исходные посылки проекта, наоборот, они только теряли, подвергаясь уничтожающей критике. Имея в виду резкое повышение уровня Каспия, можно сказать, что эти посылки' были опровергнуты и самой природой.

Природа была против, общество – против, зато ведомство – за. И ничто так и не могло поколебать уверенности сторонников проекта в том, что в конце

концов они возьмут верх. Ведь вопреки существующему законодательству они даже открыли строительные работы по проекту, который не прошел экспертизы в целом. Это ли не нарушение государственной дисциплины? Это ли не предмет для расследования? Для далеко идущих заключений и выводов. Для того чтобы отнестись ко всей последующей деятельности Минводхоза и Института водных проблем критически, с особым вниманием и с той же степенью гласно -

сти, которая пока что лишь на одном – только на одном! – этапе остановила это министерство от безрассудных действий.

На общем собрании Академии наук СССР в октябре 1986 года Институт водных проблем АН СССР подвергся очень резкой критике. В Академии наук произошло ЧП! – так академик Г.И. Петров охарактеризовал в своем выступлении деятельность института, связанную с переброской. Специалисты, и прежде всего руководство этого института, проявили не просто низкую квалификацию, но явную недобросовестность. Неужели и эта критика не даст результатов? Или же и до сих пор Минводхоз и Институт водных проблем остаются неприкосновенными и неподотчетными ни науке, ни общественности, остаются «зоной вне критики»? Ведь и до сих пор, месяц спустя, Г.В. Воропаев всю критику в адрес Института водных проблем продолжает называть не иначе как руганью.

И если бы не решения XXVII съезда партии и не перемены в нашем обществе – переброска развертывалась бы в эти дни полным ходом, как полным ходом вопреки общественному мнению и здравому смыслу развернулось когда-то строительство целлюлозно-бумажного комбината на Байкале. Этому мы тоже научились – в ударном порядке и куда как организованно доказывать ведомственную «правоту» там, где ее нет и быть не может.

Ведомство и сейчас не унывает: мол, ничего, потерпим, а лет через пять возьмем свое «Щелкоперы во всем виноваты, журналисты и писатели. Ну и кое-кто из ученых. Потерпим. И свое возьмем!»...

Но призыв партии и государства к переменам – уже перемена, причем важнейшая. И обращен этот призыв прежде всего к общественности. Не к самому же себе будет обращаться с призывами государственный аппарат, для этого у него есть другие средства -приказы, указания, постановления, взыскания, поощрения. Но наступает момент, когда всего этого оказывается мало, – нужны перемены принципиальные. Чем их больше, тем активнее становится общественное мнение, чем активнее оно – тем больше перемен.

Одно другим формируется, одно – причина другого, и то и другое – это уже новое время, время обновления.

Таков опыт этой дискуссии минувшего года – события исключительного общественного значения. Этот опыт ни для кого не дэл-жен пройти даром, он – достояние года и минувшего, и предстоящего, и многих последующих лет, поскольку процесс перемен – необратим.

Новый мир. 1987. № 1

Глава VIII

Мы поможем в написании ваших работ!