Вера есть знание, способное двигать горами 14 страница

-Женщина, мне жаль тебя, но обычаи Салдии не приняты в Посейдонии. Я не могу удовлетворить твою просьбу, - ответил Уоллун.

Я ощутил леденящий холод при мысли, что сейчас мое преступление будет открыто. Но тут Лоликс неожиданно развернулась и растворилась среди публики. Прерванное провозглашение продолжилось. Мы пятеро, как того требовала церемония, подошли ближе к Свету Жизни, и Майнин спросил Анзими:

- Заявляешь ли ты о своей воле выйти замуж за этого человека?

- Да, - ответила она. Инкализ обратился ко мне:

- А ты? Заявляешь ли ты о своей воле взять в жены эту женщину?

- Истинно так, если это не противоречит воле Инкала.

Но едва я произнес эти слова, как Лоликс вновь влетела на платформу так поспешно, словно ее кто-то преследовал. Она остановилась рядом со мной возле Света Неутолимого, гордо выпрямилась, обвела присутствующих неестественно сверкавшими глазами и со спокойствием безумной сказала:

- Инкал будет против. Смотри, Цельм, я вновь пришла, чтобы ты женился на мне здесь и сейчас. Бог ушедших душ будет нашим Инкализом, а этот кинжал станет объявлением о нашей свадьбе для всех остальных. - И с последними словами она нанесла мне удар кинжалом, целясь в грудь. Я едва успел закрыться рукой, которую и пронзило лезвие.  

Когда она выдернула кинжал, кровь брызнула на гранитный пол. При виде ее Лоликс издала пронзительный вопль и одним прыжком оказалась в центре треугольника, рядом с кубом Максина.

Анзими упала без сознания, потрясенный Менакс, застыв, смотрел, как из моей руки хлещет кровь, а Уоллун, бледный, но спокойный, приказал подбежавшему охраннику: «Арестуй эту безумную женщину».

- Нет-нет, не арестовывайте меня! - закричала салдийка. - Я была сумасшедшей раньше, но не теперь! Тот, кто прикоснется ко мне, будет проклят и умрет в Максине!

Будучи суеверным, охранник заколебался: он не решался тронуть ее и не мог ослушаться Рея. В страхе он обернулся к последнему и стал извиняться.

- Тихо! - прогремел Уоллун, затем мягким голосом обратился к Лоликс:

- Подойди ко мне, женщина.

- Нет, зо Рей! На этом месте, рядом с Максином никто из законопослушных граждан твой страны не сможет причинить мне вреда. Здесь я и останусь. - Говоря это, Лоликс поправила свой слегка развязавшийся тюрбан и спокойно посмотрела на императора. И тут Инкализ Майнин, до этого молчавший, произнес:

«Да, астика из Салдии, ты действительно будешь стоять там долго. Намного дольше, чем думаешь».

Он сказал это очень спокойно, даже мягко, внимательно глядя на несчастную девушку. Я не понял значения его слов, невольно бросил взгляд на Рея и вдруг увидел выражение ужаса на лице правителя. Инкализ же поспешно отвернулся и продолжил церемонию помолвки. Но я едва слышал его, отчасти из-за своей кровоточащей руки, отчасти из-за Анзими, которая лишь наполовину пришла в себя и была еще так слаба, что опиралась на меня. Когда все завершилось, Уоллун, возложив руки нам на головы, сказал печально:

- Не один год, а гораздо больше времени пройдет, прежде чем вы сможете соединиться. Цельм, я прощаю тебе грехи твои, ибо в моей власти простить тебе преступление человеческих законов. Прощаю и эту несчастную салдийку. - Затем, обернувшись к Майнину, он твердо добавил: - Из-за твоего проклятого поступка, Инкализ, мы с тобой с этого момента навсегда чужие! Теперь я знаю, кто ты.

Произнеся перед всеми столь грозные и таинственные слова, Уоллун вышел из Инкалифлона. За ним удалился и Майнин. Менакс же, желая выяснить причину всех этих неприятностей, обратился к той, что стояла у Света Неутолимого, но она не ответила и не шелохнулась. Я тоже приблизился к ней и тихо позвал: «Лоликс...» В ответ - ни слова, ни жеста. Я дотронулся до ее шелкового платья и испытал еще одно потрясение - платье было жестким, как камень. Я коснулся ее руки, она также была холодной и твердой. И лицо Лоликс, и даже ее волнистые локоны совершенно затвердели. Она не просто умерла, она превратилась в камень!

Как во сне, завороженный, еще не веря в реальность происшедшего, я постучал костяшками пальцев по тонким складкам ее платья - окаменевшая ткань издала глухой звук. Я схватил палец - он отломился. Внезапный животный страх, охвативший меня, побудил тут же отбросить палец на каменный пол - он раскололся на кусочки, как хрупкий осколок горной породы. Завитки золотых волос принцессы, которыми я так часто с нежностью играл, все еще хранили прежний милый цвет, как и кожа, и прекрасные голубые глаза. Казалось, она жива. Но душа Лоликс улетела навсегда! Ее прекрасная, теперь уже каменная ножка, выглядывавшая из-под края платья, приросла к граниту, на котором стояла.

Наконец, я понял все: это чудовищное злодеяние совершил Майнин в тот самый момент, когда смотрел на Лоликс и сказал те слова. Он предал свою оккультную мудрость, и за это Уоллун проклял его. Инкализ трансмутировал в камень плоть, кровь и даже одежду Лоликс. Совершенная каменная статуя - вот все, что осталось от бедной, обезумевшей от горя, покинутой салдийки. Теперь она могла бы стоять здесь столетия, до тех пор, пока камень не рассыплется в прах.

Даже потеряв разум, Лоликс осталась верна мне: ни одного порочащего меня слова не сорвалось с ее уст. Если Уоллун знал о нас, - а теперь я был уверен, что так и есть, - он простил меня. Но только за нарушение человеческих законов. Рей не обладал правом прощать нарушения Законов Инкала. И мое преступление стало кармой, расстелившей предо мной изнурительные просторы пустыни греха, пески которой многие последующие века обжигали мои ноги во время скитаний по ним, прежде чем я смог вступить на узкий Путь, ведущий ввысь. А тогда долгое искупление мне еще только предстояло. Пораженный, я смотрел и смотрел на безмолвную фигуру девушки, которую любил, все еще любил, смотрел до тех пор, пока Менакс не тронул меня за рукав: «Пойдем, Цельм, пойдем». Бросив последний взгляд, я повиновался.

Весь ужас происшедшего сполна дошел до меня лишь дома. Я осознал, какое преступление лежит на моей душе. И на душе Майнина тоже, но ведь он никогда не смог бы совершить подобное, если бы не я! Прекрасная Лоликс умерла из-за меня. Раскаяние терзало мою душу. Сейчас я был бы рад молить Анзими простить мне мою вину, рассказать ей обо всем и просить ее согласия сделать Лоликс моей женой перед всеми. Но в этой жизни уже нельзя было исправить ошибку, слишком поздно. Никогда больше не увижу я ее нежного, полного люб­ви взгляда, ее звездно-синих глаз. Никогда больше не склонится моя ус­талая голова на ее плечо, чтобы она мягко и ласково отогнала мои мрачные мысли своим теплым участием. О, боги, как много я потерял! Моя жизнь, казавшаяся до этого такой же полной, как луна в полнолуние, стала теперь подобна тоненькому ущербному месяцу, скользящему вниз по ночному мраку.

Анзими не знала правды. Она была слишком потрясена внезапным помешательством своей подруги, и я решил, что ей и не надо знать все­го, что я обязан постараться оградить ее от этого. Жизнь моя отныне пре­вратилась в пустыню, по которой бродили призраки отчаяния, сожаления и тоски; над головой было безлунное небо, под ногами в ночи - ревущая пустота песков, бесконечно носимых необузданными ветрами. Лоликс погибла. Анзими никогда не станет моей - так предрекала мне моя душа. И вот, поникнув головой, я стоял один среди пустыни моих дней, а при­зраки плясали и смеялись надо мной.

 

 

Глава 23

СВИДЕТЕЛЬ ПЕРЕД ПРЕСТУПНИКОМ

Состояния ума, чувств и интуиции являются единственными ре­ально существующими вещами. Иисус был Сыном Бога, но кро­ме того он был Сыном Одиночества, как Иоанн и Павел, как Гегель, Беркли, Стерлинг, Эванс... Все настоящие теософы и все истинные христиане становятся Сынами и согласны с этими выдающи­мися учениками природы, провозглашающими: «Реален только Дух, все остальное - иллюзия». Если человек считает себя больным, он таковым и станет; если, напротив, он бодр даже в самых неблагоприятных обсто­ятельствах, то не заметит, что мир вокруг него наполнен мраком, - ведь сам он светел. Все дело в самом человеке: только он может залить для себя весь мир желчью и горечью, хотя для других мир - песня.

Несколько мучительных недель бродил я в тоске, со свинцовым гру­зом горя в душе и с чувством гнетущего отчаяния, которое могло бы свести с ума человека с менее уравновешенным темпераментом. Если Лоликс испытывала то же самое хотя бы одно мгновение, а я знал, что она прошла через худшее, то, Боже, сжалься над ней, светлой, нежной и прекрасной, той, что столько вынесла из-за меня! Сжалься, если это возможно!

Я пытался покончить с собой, украдкой уйти из жизни, так сказать, че­рез черный ход, и часто чувствовал острое лезвие ножа, подаренного мне мастером горного дела. Как давно это было? Четыре года назад. Неужели всего четыре года? Четыре века, если верить моим чувствам. Долгими вечерами я стоял перед Максином, оставшись один в храме. Или мне только снилось, что я стоял там? Да, наверное, это был мучительный сон, ведь никто, кроме инкализов, не имел доступа в Инкалифлон, за исклю­чением тех дней, когда поклонялись Инкалу или проводили особые це­ремонии, но тогда помещение неизменно было заполнено народом.

Временами в пустыне моих страданий появлялась Анзими. Она пыта­лась заговорить со мной, ободрить меня, но все ее усилия были напрасны, как тщетны попытки солнечных лучей осветить темные глухие омуты, что встречаются иногда в непроходимых чащобах. Аналогичные бесполезные усилия моих друзей привели, наконец, их к мысли, что лучше оставить меня в покое. Итак, теперь я был наедине с самим собой, с мучительнейшими угрызениями совести и однажды сел в свой личный вэйлукс, убрал из него нейм, чтобы отключить любую возможность связи с внешним миром, и, не сообщив об этом никому, ринулся в ночь.

Я скитался в воздушных сферах, поднимаясь порой так высоко над землей, что оказывался в полной темноте, откуда виднелось Нептуново кольцо и где генераторы корабля едва могли сохранить в кабине достаточную для поддержания моей несчастной жизни плотность и температуру воздуха. Потом падал вместе с вэйлуксом в глубины морские, где фосфоресцирующие рыбы по ошибке принимали мой аппарат за своего более крупного собрата, стоило только включить освещение. Но зачем освещать вэйлукс, если душа наполнена тьмой, а глаза не видят? Так горька и остра была тоска, что, в конце концов, бренное тело потеряло способность удерживать мое Высшее Я, и я поднялся над временем и землей. Не знаю, сколько продолжалось столь странное состояние, возможно, долго.

Сначала была чернота - ни проблеска света, ни признака тепла, меня окружали смертельная темнота и могильный холод. Никто не встретился мне на пути, не раздавалось никаких звуков, кроме мрачного бормотания и стонов. Потом перед глазами запрыгали вспышки красного пламени, но и они исчезли, оставив после себя мрак, еще более плотный, чем прежде. Теперь мой слух терзало жуткое змеиное шипение, а боль, казалось, раздирала саму душу. В какой-то момент мои нервы отказались отвечать на мучительную агонию, и все ощущения умерли. Недвижность овладела мною, и я воскликнул: «Это смерть?..» Лишь эхо вернулось ко мне.

Шипение прекратилось, все стихло. Внезапно я ощутил весь ужас одиночества, темного и холодного, и в отчаянии стал кричать, кричать все громче и пронзительней, звать хоть кого-нибудь. Однако из бездонных глубин мрака не доносилось ни звука, только мой собственный голос, отраженный, возвращался ко мне раскатистым эхом, но, казалось, через века. Потом возникло ощущение, что я могу двигаться, куда хочу, и, решившись, я полетел быстрее мысли, как если бы за спиной выросли крылья.

Из мрака возникли высокие утесы. На безымянные пики падал свет, исходящий из какой-то горящей ямы, но нигде не было ни души. Я находился в целой вселенной одиночества. Один, один! Жуткое, цепенящее отчаяние, охватившее меня в тот миг, вызвало вопль, ибо было оно нестерпимее смертной боли. Глаза мои иссохли, а душа будто раздробилась. Я хотел одного - умереть. Тщетное желание. И тогда я вспомнил, что у меня есть земное тело; найти хотя бы его было бы утешением. Я устремился к нему, как молния.

Тело было холодным и безжизненным, если не считать еле заметного свечения возле солнечного сплетения, сердечных нервов и в зоне продолговатого мозга. Но рядом с ним я увидел.,. О, Инкал! Я увидел Лоликс, плакавшую и молившую нашего Бога воскресить меня. Казалось, она не заметила моего приближения, ибо искала любимого в холодном земном теле. Лишь позже я узнал, что именно горячие мольбы души этой любящей женщины и вызвали во мне воспоминание о брошенном физическом теле. Не имея больше сил выдерживать ее стенаний, я приблизился к Лоликс и коснулся ее. Она подняла голову, долго смотрела сначала на меня, потом на мое тело и, наконец, вымолвила: «Цельм, ты ли это? Любовь моя, о, любовь моя, обними же меня, я теряю силы».

Она упала мне на грудь, и в то же мгновение мое физическое тело исчезло, а с ним и все остальное. Мы оказались в песчаной пустыне вдвоем. И тогда перед нашими пораженными ужасом взорами предстало дитя, совсем младенец, словно только что родившийся. Но оно шло к нам, плача, обвиняя нас. Тело ребенка было залито кровью, а глаза мертвы. Со страшным воплем Лоликс воздела руки и воскликнула: «О Инкал, Боже мой, Боже мой! Разве я не достаточно страдала, чтобы мой мертвый, загубленный мною ребенок снова пришел терзать мою душу? Цельм, смотри, смотри же на нашу девочку, убитую мною ради тебя!»

Сердце мое, казалось, остановилось от горя, я застыл, словно парализованный, глядя, как до срока рожденная малышка тянет ко мне свои ручки, залитые кровью, и поднимает свои остекленевшие глаза на меня! И тогда я наклонился, взял ее на руки и прижал к себе, пытаясь согреть несчастное, холодное тельце. И заплакал. Да, наконец, я заплакал настоящими крупными слезами, и теперь они были пролиты за другого. Сдавленным от горя голосом я прошептал: «Лоликс, грех твой - на мне, ведь он совершен ради меня. Да помилует меня Инкал, если на то будет Его воля!»

И тут все осветилось торжественным сиянием, и рядом с нами появился Крестоносец. Он обнял нас и нашего ребенка. Тот, кого я много лет назад видел у залитого лунным светом фонтана, снова стоял передо мною. На груди Его сиял огненный крест, и тьма отступала перед волнами Его Света.

«Ты просил милости у Всевышнего, - заговорил Он, - милость будет дарована тебе, ибо ты сам проявил ее к этому ребенку. Ты придешь ко Мне, и Я дарую тебе покой. Однако, ты не обретешь его, пока не наступит день, когда великий мир воцарится в твоем преодолевшем все сердце. Лишь тогда, в тот далекий день ты пожнешь печальный урожай горя и заплатишь все свои долги. Когда же ты придешь еще раз, эта женщина снова будет вместе с тобой, и снова вы будете готовы отпра­виться в Наваззамин, и только тогда навсегда освободитесь от Земли. Тогда, получив, ты отдашь.

Тот, кто заставляет другого совершить грех, и тот, кто согрешил, ос­тупаются и сворачивают с пути Моего. И согрешивший должен сначала пройти искупление, соединиться сердцем со Мной, затем снова вернуться на поле горя, но уже не в теле из плоти, а в духе. Он должен найти жерт­вы свои и бороться вместе с ними до тех пор, пока, не уведет их оттуда, куда привел, взвалить себе на спину ношу, которую возложил на них, и нести ношу эту за них до тех пор, пока они не последуют духовным со­ветам, обращенным к душам их, и тоже не придут ко Мне. И тогда Я приму эту ношу, эту тень, и она перестанет существовать, ибо Я ЕСМЬ Солнце Истины. Разве может тень существовать в солнечном свете? Ни одна ноша не может быть Мне во грех, не может обременить Меня. Это дитя Я возьму к Себе. Ты обидел ее, и она будет мельничным жерновом на шее твоей, тянущим тебя на дно земного горя. Но, однако, ты спасешься, ибо имя твое записано в Книге Жизни. А теперь отдыхай! Отдыхай и ты, дочь Моя!»

...Я очутился в своем теле, забыв обо всем, что пережил, и был так измучен, что заснул. Природа пришла на помощь моей уставшей душе, и несколько дней я пролежал в лихорадке, перешедшей в кому, из которой мой организм вышел хотя и слабым, но здоровым.

Вернувшись, наконец, в Каифул по прошествии трех с лишним изну­рительных месяцев, я шел по дворцу, встречая слуг и придворных, тех, с кем мы были друзьями, но они словно не замечали меня и не приветство­вали. Стала ли тайна моей жизни известной миру? Нет. Не в этом была причина странного поведения окружающих. Просто меня никто не ждал, ибо все считали погибшим. За сто дней моего отсутствия Анзими и ос­тальные близкие мне люди пришли к выводу, что я мертв, что, возмож­но, наложил на себя руки. (О, я был бы рад, если бы мог умереть!)

Теперь я вернулся домой, исполненный решимости быть открытым и честным с теми, кого любил больше всего на земле, исповедаться перед ними во всех путях зла, которыми прошел, и молить о прощении. Увы, опять слишком поздно. Менакс, чье сердце давно было слабым, не пе­режил удара. Уверенный, что я погиб, за несколько недель до моего воз­вращения он ушел в Наваззамин. Я не спрашивал об Анзими, опасаясь, что и здесь меня поджидает ужасное известие.

Оглушенный горем, словно слепой, я бродил по городу и вскоре ока­зался у великого храма. Дверь его была приоткрыта, и так как никого не было поблизости, я вошел внутрь, не думая о том, что вход запрещен всем, кроме инкализов, ибо надеялся найти хоть какое-то об­легчение под его священной сенью. Внутри не было ни души. Я встал на Место Жизни, глядя на Свет Неутолимый, потом обошел кварцевый куб и - о, Боже! - с другой его стороны увидел статую Лоликс. У меня зак­ружилась голова. Ее дорогие черты совсем не изменились, но, увы, то был камень, всего лишь камень. Сколько же времени прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз?.. Порой целая жизнь может сжаться в один день, а несколько недель - стать веками. О, Лоликс, Лоликс, мой немой обвинитель! Не осознавая, что делаю, я взял ее руки в свои и содрогнулся от холода, однако, наклонился, посмотрел прямо в незрячие глаза и по­целовал немые губы, не ответившие мне.

В ее руке был свиток красного пергамента. Яосмелился вынуть его и, развернув, прочел повеление: «Статуя эта служит напоминанием о под­лом преступлении. Посему я, Уоллун, Рей Посейдонии, запрещаю убирать ее до моего особого распоряжения. Пусть же будет она молчаливым сви­детелем преступнику».

С дрожью вернул я свиток в каменную руку и чуть не лишился созна­ния, услышав сухой треск, раздавшийся при этом. Я ли был тем преступ­ником? Да. Но не один. Однако чувствовал себя так, словно вся вина лежала только на мне. Надо идти в Агако и молить Рея о разрешении уб­рать останки моей любимой. Да, обстоятельства сделали для меня Ло­ликс дороже Анзими. Я повернулся к выходу и вздрогнул от неожиданности, внезапно встретившись глазами с Уоллуном, который грустно смотрел на меня. «Даю тебе свое согласие», - сказал Рей, хотя я не успел вымолвить ни слова.

То, что он предугадал мою просьбу, не удивило меня, а лишь вызва­ло глубокую благодарность. Я все еще был силен физически и решил сделать необходимое прямо сейчас, ибо в голове моей пронеслись сло­ва: «Поцелуй ее и отпусти; твоя любовь - прах». Еще раз заглянув в глу­бокие синие глаза Лоликс (мне показалось, что она слегка улыбнулась) и поцеловав недвижные губы, я поднял с гранитного пола прежде такое легкое, а теперь тяжелое тело, поднес его к вершине куба Максина и мед­ленно наклонил вперед, в Огонь Неутолимый. Как только пламя коснулось статуи, она мгновенно исчезла. Так утром, с появлением солнца в доли­нах исчезает тень. Спокойным и неизменным, как всегда, остался Свет Неутолимый. И лишь теперь я увидел, что рядом с кубом осталась сто­ять на платформе отломившаяся у щиколотки каменная ножка в санда­лии, на застежке которой сверкали сапфиры и алмазы, - мой подарок. Я осторожно вынул ее из сандалии, но не предал Свету Максина, а завер­нул в свой плащ, обрадовавшись, что осталась хоть какая-то память о моей возлюбленной, пусть даже такая.

---

Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 276; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!