ПРЕМЬЕР-МИНИСТР НОРВЕГИИ ГЕРХАРДСЕН И ЕГО СУПРУГА ВЕРНА 3 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 25Следующая ⇒

Во всех отношениях жизнь в Перми была скромной. Хотя достаток был повыше, чем в Таганроге, недоедание тоже ощущалось постоянно. Все лимитировалось, и карточки удавалось отоварить далеко не всегда. Помню, какой трагедией было, когда Ростислав вернулся домой без хлеба, потому что либо потерял карточки, либо их у него украли. Когда он поделился со мной горем, мы не знали, что и делать: есть в семье было абсолютно нечего.

Я сильно скучал по дому, особенно поначалу. Переезд из южного Таганрога с его близким к сельскому бытом в промышленный северный город был весьма резким жизненным поворотом, но главное было не в этом. Мы с матерью раньше никогда не расставались, и теперь мне ее очень не хватало. Нормальные отношения с мачехой установились далеко не сразу. Часто я чувствовал себя одиноким и потерянным.

С другой стороны, познакомиться с таким крупным городом было интересно. Как я уже говорил, в Таганроге жизнь в основном проходила на улице, в дом приходили только переночевать. На северном Урале большая часть года была суровой и холодной. Лето хотя и жаркое, но короткое. Много времени приходилось проводить дома. Было, правда, одно утешение. Большой промышленный город имел четко очерченные границы, за которыми начинались лесные массивы с чистейшим воздухом и прозрачной водой реки Чусовой. От красот уральской природы захватывало дух.

Жизнь в Перми бурлила, события следовали одно за другим, чего не скажешь о более спокойном Таганроге. Пермь, которая в первые послевоенные годы по-прежнему называлась именем Молотова (хотя тот никогда не жил и не работал здесь), была центром оружейной промышленности еще со времен Петра Великого. Мотовилиха, поначалу небольшой рабочий поселок в 7-8 километрах от города, к середине нынешнего столетия превратилась в мощный промышленный центр. В городе рано сформировался большой и боевитый отряд рабочего класса, который при царском режиме организовал ряд крупных забастовок. Во время революции 1905 года он проявил себя тем, что установил в Мотовилихе советскую власть, которая, правда, продержалась всего несколько дней. Высокую идейность пермский пролетариат сохранил и позже.

Заводской район Перми имел огромные размеры. В нем разместилось предприятие, эвакуированное из Подлипок. На артиллерийском заводе, где работал отец, во время войны насчитывалось 50 тысяч человек. Пермская промышленность сыграла ключевую роль в производстве артиллерии и авиационных двигателей во время войны.

Главный конструктор пушек Цирюльников был необычайно талантливой и почти легендарной личностью. Тем не менее, когда кто-то из военных высказал претензии к качеству пушек, он был арестован. Под арестом конструктора держали до тех пор, пока с фронтов не стали поступать блестящие отзывы об артиллерийском оружии, разработанном под его руководством. Каждую ночь с 1941 года до окончания войны Сталин лично звонил директору завода генерал-майору Быховскому, справлялся, что сделано, что сделать не удалось и почему. Это побуждало постоянно наращивать уровень и качество производства, быть постоянно начеку.

Иными словами, и в войну, и после войны в Перми выпускалось самое современное оружие, в том числе и ракетное. Однако уже в те годы, когда я жил там, начался частичный перевод военной промышленности на мирные рельсы. Я вспоминаю об этом, когда слышу в наши дни ожесточенные споры по поводу конверсии оборонного комплекса. В Перми такой остроты проблемы заметно не было. Помню, как все мы гордились, встречая первые экскаваторы, выходящие из ворот оборонных предприятий. Переориентация производства после установления мира была хорошо продуманным и организованным процессом. Он не ложился тяжким бременем на плечи простых людей. Все сохранили работу, и все получали вовремя зарплату, несмотря ни на что.

В те времена крупные заводы были чем-то гораздо большим, чем просто производственные мощности. Городские власти выполняли в основном только административные функции, а сфера обслуживания, по сути, находилась в ведении предприятий, имевших колоссальные обороты. Завод строил жилье, снабжая рабочих всем необходимым, организовывал детские сады и медицинские пункты для обслуживания рабочих и членов их семей.

Для меня оказалось очень важным то, что предприятия заботились и о культурной жизни в городе. Заводской Дворец культуры был интереснейшим местом, где каждый желающий мог найти себе занятие по душе. Пермь с полным правом могла гордиться своей интеллигенцией. В годы войны на восток эвакуировались не только заводы, но и театры. Из Ленинграда прибыл всемирно известный Кировский театр, который оставался у нас еще некоторое время и после войны. Это привело к появлению в самой Перми сильной балетной школы, откуда даже Большой театр до сих пор пополняет свой состав талантливыми балеринами и танцовщиками.

До войны отец часто возил меня из Подлипок в Москву в театры. Водились у нас дома и книги. В Таганроге же в годы оккупации было не до искусства, да и возможности приобщения к нему в тех условиях не было. В Перми все было для меня новым и интересным. Я часто бывал на спектаклях и в кино, занимался в школьном драматическим кружке. Помню даже, что мы выступали во Дворце культуры и я, как мне казалось, удачно сыграл роль молодого фронтовика, потерявшего боевых друзей и поклявшегося продолжить их дело в борьбе за интересы Отечества.

Начиная с 1947 года все больше моей энергии и свободного времени поглощала комсомольская работа. До этого, мало кого зная в Перми, я искал отдушину в школьных занятиях. Теперь очень серьезно стал участвовать в комсомольских делах. Известно, что на Западе комсомол пытались опорочить как некую «школу по промывке мозгов» да и у нас после распада СССР ему немало досталось, но нам в послевоенные годы такое и в голову не могло прийти. Для молодых людей, стремящихся к общению, вполне естественно вступать в молодежную организацию. Никакого нажима мы не ощущали — ни идеологического, ни какого-либо иного. Мы сами управляли своими организациями, добровольно выходили на поля, чтобы помочь вовремя собрать урожай, устраивали интересные вечера. Никто не заставлял нас любить поэтов-патриотов Константина Симонова и Александра Твардовского. Мы с восторгом набрасывались на их стихи. Еще в годы войны стихи этих и других поэтов давали советским людям духовную пищу, отвечали их нравственным ориентирам. И в период трудного послевоенного восстановления страны они помогали молодежи поддерживать веру в будущее и энтузиазм. Такие стихи, как, например, «Я погиб подо Ржевом» А. Твардовского, не могли не запасть в душу. Они позволяли чувствовать связь поколений и ответственность тех, кто остался в живых, перед светлой памятью погибших. Кстати, впоследствии я слышал, что Симонов в своем завещании просил развеять его прах над полем брани под Могилевом, где погибли тысячи русских солдат.

Социалистические идеи органично вписывались в наши представления. Мы были убеждены в том, что социализму свойственны принципы общественного устройства, которые могут обеспечить справедливость. Это мы впитали с молоком матери, и у каждого имелись свои простые и касающиеся его лично подтверждения. Для меня это выражалось, во-первых, в том, что я мог учиться, в то время как мои родители такой возможности не имели. То, что паренек из провинциальной рабочей семьи мог добиться того же, что и Профессорский сын в столице, разве это не символ действительно справедливого общества? Во-вторых, нельзя недооценивать значение победы рабоче-крестьянского государства над величайшим злом XX века — фашизмом.

Никто не смог бы убедить нас, что вторую мировую войну, как это иногда утверждалось на Западе, выиграли американцы. То, что союзники воевали против фашизма вместе с нашей страной, да! То, что в конце концов американцы открыли второй фронт и помогали нам поставками, да! Но основное бремя войны пало именно на Советский Союз, мы понесли наибольшие потери и ответили смертельным ударом противнику. Советскую землю, землю наших предков, немцы хотели превратить в выжженную пустыню. И наконец, советский солдат водрузил Знамя Победы над рейхстагом в Берлине. Мы чувствовали себя наследниками этого солдата. В комсомоле работать было чрезвычайно увлекательно. Меня избрали секретарем школьного комитета, а в 1948 году — членом районного комитета ВЛКСМ. Это было довольно неожиданно для школьника, ведь в районе проживало около 100 тысяч человек. Позже я стал членом горкома, избирался делегатом областной комсомольской конференции.

При всем этом я не должен был забывать об учебе в школе, которая близилась к завершению. К удивлению, времени хватало на все. Учеба шла легко, я даже стал кандидатом на получение золотой медали. К сожалению, бюрократическая практика, согласно которой на каждую школу выделялось не более одной медали, помешала мне ее получить. Как я потом узнал, меня подвело одно слово в сочинении. Вместо «Советский Союз — страж мира» я написал «стражник мира». Кому-то в экзаменационной комиссии это показалось неслучайным, содержащим подозрительный намек.

Досадно, но что ж. Отметки в аттестате были хорошими, и пора было подумать о будущем. Секретарь райкома комсомола сделал мне предложение: пойти на работу инструктором райкома комсомола сроком на один год, а после этого поехать на учебу в Высшую комсомольскую школу в Москву для продолжения образования.

Сияя от радости, я побежал домой и рассказал о полученном предложении отцу.

«Предложение почетное и лестное, спору нет, — сказал отец. — И все же не спеши, подумай еще, чего тебе самому действительно больше хочется». Какой-либо определенности относительно будущей профессии у меня не было. Я пошел в киоск, купил справочник для поступающих в вузы и стал его перелистывать. Там было все об условиях Приема в университеты и институты, программах обучения, сроках экзаменов и учебы, приобретаемых специальностях и т.д. В справочнике я впервые наткнулся на название МГИМО — Московский государственный институт международных отношений, — которое меня заинтриговало.

Я начал колебаться между работой в комсомоле и поступлением в МГИМО, который все больше меня интересовал, но о котором я практически ничего не знал и не мог оценить свои шансы на успех.

Еще раз обращаюсь за советом к отцу. «Комсомол от тебя никуда не уйдет, — задумчиво говорит он. — А сколько времени учиться в Институте международных отношений?» «Пять лет», — отвечаю я. «А в Высшей комсомольской школе?» — «Два года». «Послушай, — говорит отец, — попробуй поступить туда, где дольше учат. Там ты получишь более глубокие знания. Иди туда, где учеба длится пять лет».

Так я и не стал инструктором райкома комсомола. Напротив, приобрел билет на поезд до Москвы, взял с собой аттестат зрелости и Другие документы и ранним июльским утром 1949 года оказался на вокзале в столице. Оттуда прямиком поехал в институт. Я волновался. Ходили слухи, что те, кто оказался в немецкой оккупации, могут при сдаче документов быть отсеяны. Но секретарь приемной комиссии Белецкая, просмотрев мои документы, сказала, что они в порядке, и с этого момента я стал абитуриентом. На следующий день начались экзамены, которые продолжались две-три недели. Подготовлен я был неплохо. К тому же абитуриенты могли перед экзаменами пользоваться институтской библиотекой и аудиторией. Последнее было особенно важно, потому что жил я на железнодорожном вокзале. Отец сказал, что я могу обратиться за помощью в семью его старого друга, когда-то тоже работавшего в Подлипках. Но я не решился. Этих людей я не видел с детства. Как мог я вторгнуться в чужой дом и стеснить их, особенно если попытка поступить в институт окончится неудачно и придется бесславно возвращаться домой.

Первые две ночи я провел в зале ожидания вокзала. Непростое дело — попробовать немного поспать, когда сидишь на скамейке и делаешь вид, что ждешь поезда. Периодически появляются наряды милиции и проверяют документы, чтобы отличить людей, ожидающих поезда, от бездомных бродяг.

На следующий день состоялся первый экзамен, а вечером из читального зала я опять пришел на вокзал, на ту же скамеечку в зале ожидания. На третий день я понял, что могу заснуть когда и где угодно в самый неподходящий момент. Это заставило меня преодолеть робость и все же обратиться с просьбой о ночлеге к семье друга моего отца — Константина Шулятьева. Меня встретили его жена Полина и дочь, проживавшие в коммунальной квартире на Ленинском проспекте, неподалеку от Донского монастыря. Они без лишних слов постелили мне на полу в углу, а утром мы вместе позавтракали. Так и решился мой «жилищный вопрос» на время приемных экзаменов.

А где же был друг отца — глава семейства Шулятьевых Константин? Оказывается, в это время он сидел в тюрьме.

Константин Шулятьев воевал в Красной Армии в годы гражданской войны, лишился в боях ноги. Тем не менее в годы Великой Отечественной войны ополченцем принимал активное участие в

обороне Москвы и был награжден несколькими медалями. Однажды вечером он немного выпил и на кухне коммунальной квартиры бросил несколько нелестных реплик в адрес Сталина и его окружения. Как выяснилось впоследствии, один из соседей донес на него, и он угодил за решетку на 10 лет. При Н.С.Хрущеве, после разоблачения культа личности Сталина, Шулятьева реабилитировали и выпустили на свободу.

Через три недели закончились приемные экзамены, и, переполненный радостью, я направил в Пермь и Таганрог телеграммы: «Экзамены сдал успешно. Зачислен в Институт международных отношений. Целую и обнимаю. Виктор». А вечером вместе с хозяевами мы скромно отметили это событие.

Так в мою жизнь вошел Институт международных отношений. МГИМО был создан по инициативе В.М.Молотова в 1943 году как факультет МГУ. В 1944-м он был преобразован в институт при Министерстве иностранных дел и расширен, поскольку Молотов предвидел, что после войны Советскому Союзу потребуется целая армия квалифицированных дипломатов. В отличие от последующих времен, в институт тогда поступали без блата. Рекомендаций партийных органов не требовалось. Взятки исключались. При наборе студентов не существовало каких-либо квот. Единственными, кто имел преимущество при зачислении в институт, были фронтовики. Несмотря на трудности первых лет учебы; многие из них стали впоследствии видными дипломатами.

Однако совместное проживание в одной комнате с приютившими меня женщинами не могло продолжаться вечно. В общежитии же место получить было невозможно, потому что первоочередное право вполне справедливо было предоставлено опять-таки фронтовикам. Поиск ночлега привел меня сначала в крошечное жилье очень добрых родственников в Подлипках, откуда каждый день приходилось добираться на занятия поездом. Потом я переместился в район Чистых прудов, где остановился у матери-одиночки, проживавшей вместе с дочерью. Вскоре первый учебный год подошел к концу, и я поехал на каникулы к матери в Таганрог.

Во время приездов в Таганрог всегда происходили какие-то поворотные в моей жизни события. К счастью, не только драматические, как в 1941 году. Так, во время первых после отъезда в Пермь школьных каникул я познакомился в городском парке Таганрога с девушкой. Ее звали Валентиной, и я влюбился в нее с первого взгляда. Мы начали переписываться. Когда же летом 1950 года я вновь оказался в родном городе, имея за плечами год учебы в вузе, мы решили пожениться, что и произошло там же в августе.

Я выехал в Москву чуть пораньше Валентины, чтобы до начала учебного года попытаться найти для нас угол. Это оказалось безнадежным делом, поэтому, когда она приехала в столицу для учебы в

медицинском институте, мы вынуждены были остановиться у моих прежних хозяев. Позднее мы нашли постоянное жилье у станции метро «Бауманская», где и оставались до окончания института.

Голодать в прямом смысле слова нам не приходилось, хотя зачастую на столе не было ничего, кроме картошки и хлеба. Хлеб стоил дешево, к тому же можно было прихватить кусок-другой из столовой. В институте мы обедали скромно, но достаточно сытно. Вся моя стипендия уходила на оплату жилья. Текущие же расходы покрывались из стипендии Валентины и тех денег, которые иногда присылали наши родители. Они помогали нам как могли, но шиковать не приходилось.

Несмотря ни на что, мы собирались компаниями, например у друзей, когда их родители находились в отъезде. Совсем пусто на столе не было. Во всяком случае, винегрета всегда хватало с избытком. В то время витрины магазинов были заставлены несметным количеством необычайно дешевых банок с крабами. То, что они когда-нибудь перейдут в разряд деликатесов, мы не могли и представить. «Опять крабы», — с огорчением вздыхали мы за праздничным да и не только праздничным столом.

Проживание вместе с хозяевами вчетвером в одной комнате, сон на детской кроватке, когда ноги висят в воздухе, конечно же, нельзя назвать нормальными условиями для занятий, отдыха и личной жизни молодой супружеской пары. И Валентина, и я мало бывали дома. Моим вторым домом в Москве стала Историческая библиотека в Армянском переулке. Там я засиживался до позднего вечера. Со временем я настолько подружился с библиотекарями, что у меня появилось свое рабочее место, где книги могли оставаться до следующего дня.

Я поглощал книги одну за другой, причем не только те, которые входили в списки вузовской программы. Особое удовольствие я испытывал от чтения мемуаров, газет 20-30-х годов, исторических трудов и художественной литературы. Наиболее сильное впечатление произвели на меня воспоминания бывшего российского премьер-министра СЮ. Витте о заключении мирного договора с Японией в 1905 году в Портсмуте и двухтомник академика Е.В.Тарле о Крымской войне 1854-1856 годов. Это были выдающиеся образцы исторического анализа, они расширили мои познания и кругозор. Один из тезисов Тарле оказал особенно большое влияние на мои взгляды. Николай I неизменно получал от своих дипломатических представителей за рубежом оптимистические донесения, не содержавшие ничего, кроме лести и заведомо ожидаемых оценок, чем оказывали царю медвежью услугу, а страну привели на грань катастрофы.

Из этого я сделал вывод, что специалист-международник, будь то дипломат или разведчик, всегда должен подходить к сведениям, которые становятся емуизвестными, исхода из интересов дела. Ни в

коем случае не следует обходить и приукрашивать негативные и болезненные моменты в угоду вышестоящим. Если государство хочет избежать крупных неприятностей, оно не должно расправляться с гонцами, приносящими плохие вести.

В разгар моих занятий новой русской историей в жизни страны произошло событие, которое потрясло страну. В мартовский день 1953 года скончался И.В.Сталин. В сознании большинства советских людей с именем Сталина были тесно связаны триумфы Советского Союза — сохранение завоеваний Великой Октябрьской социалистической революции, победа над фашизмом, индустриализация страны, превращение нашего государства в мировую державу, обладающую атомным оружием. В те дни казалось, что без Сталина страну ждет мрачное будущее. Я был среди тех тысяч и тысяч людей, которые пришли попрощаться со Сталиным, и чувствовал тревогу, охватившую всех, страх за будущее. До XX съезда партии оставалось еще три года...

Но жизнь продолжалась. Для меня главным была учеба в МГИМО, особенно занятия немецким языком и историей.

В 1954 году я успешно сдал выпускные экзамены и с нетерпением ожидал распределения. Впереди была полная неизвестность. Как сложится моя судьба? Ответ на этот вопрос я получил ровно 40 лет спустя. В 1994 году в институте встретились бывшие однокашники, среди которых было немало известных людей, например профессор истории Абдул Ахтамзян. На большом банкете старые друзья помянули тех, кого уже нет в живых. Потом одного за другим стали представлять присутствующих. Дошла очередь и до меня: «Сегодня среди нас генерал-полковник Виктор Грушко, бывший первый заместитель председателя КГБ СССР и узник "Матросской тишины"». Раздались аплодисменты.

Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 439; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!