Уфа – Челябинск – Тобол – Омск 29 страница
Однако насколько крепкими были позиции Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего в своем собственном лагере? Вопрос отнюдь не праздный, ибо в омских политических кругах с большим недоверием и даже опаской взирали на некоторых военачальников, особенно сомневаясь в лояльности разнообразных атаманов – как выборных (Дутов, Иванов‑Ринов, Калмыков), так и самопровозглашенных, подобных Семенову.
Опасения, похоже, не были безосновательными: даже Дутов, уже 19 или 20 ноября сообщавший по прямому проводу Колчаку, «что во вверенной мне армии полный порядок. И я свято исполняю Ваши приказы [и] приму меры, чтобы армия не коснулась политики», вслед за этим отправил в Омск какую‑то «телеграмму по политическим вопросам», на которую Колчак 28 ноября отвечал в тоне довольно раздраженном: «Я совершенно определенно указал, что моя цель – создать в России такие условия, при которых могла бы явиться возможность самому народу устроить государственное управление по собственному желанию. Это возможно только при созыве Национального или Учредительного Собрания, так как других способов не существует. Учредительное Собрание, собравшееся при большевиках и выбранное[71] под их давлением и с первого же заседания запевшее интернационал, достойно показывает невозможность народного представительства при настоящем положении нашей Родины. От казаков зависит, как и от всей армии, идти ли к Учредительному Собранию, действительно выражающему народную волю, или же к продолжению анархии под тем или иным наименованием. Передайте это Оренбургским и Уральским казакам».
|
|
|
Даже если у Дутова (или казачьих политиков, стоявших за ним) и были какие‑либо «демократические» или «учредиловские» поползновения, – этой телеграммы хватило для успокоения того, в чем Колчак, кажется, увидел оппозицию. В будущем оренбургский Атаман останется безупречно лояльным по отношению к Верховному Правителю, и слова Дутова о «чувстве беспредельной преданности» адмиралу выглядят вполне искренними. Интриг и даже прямого противодействия опасались со стороны сибирского Атамана (в момент омских событий он был в командировке на Дальнем Востоке и после возвращения вскоре был снова отправлен туда, теперь уже Верховным Правителем): с именем Иванова‑Ринова связывали даже слухи о «монархическом» перевороте, ожидавшемся в декабре. Однако «совершенно откровенная» личная беседа Колчака с Ивановым и уверения последнего, «что все подобные слухи являются совершенно вздорными», разрядили напряженную обстановку. Разговор состоялся, кажется, в середине декабря, а 23‑м датировано «Объявление» Иванова‑Ринова:
|
|
|
«До моего сведения доходят слухи, распускаемые врагами родины, о якобы тайных намерениях моих посягнуть на установленную государственную власть. Дабы окончательно прекратить связанную с моим именем провокацию, торжественно заявляю, что я до последней капли крови решил поддерживать Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего Адмирала Александра Васильевича Колчака, провокаторов же, которые будут изобличены в распускании указанных слухов, предваряю[72], что их деятельность, направленная против меня, как Командующего Армией, с целью посеять смуту в рядах войск, найдет надлежащую оценку в военно‑полевом суде».
Необоснованными оказались и опасения каких‑либо враждебных действий со стороны другого сибирского казака – полковника Б.В.Анненкова, одного из основоположников борьбы против большевиков в Сибири, имевшего репутацию человека своевольного. Анненков, убедившись, что омская общественность поддерживает идею единоличной власти, приветствовал Колчака:
«Ваше Высокопревосходительство, Ваше назначение Верховным Правителем, в руках которого сосредотачивается вся полнота государственной власти, дало мне с первого же момента глубокую уверенность в том, что наконец настал тот час, когда наша измученная родина, истерзанная внутренними и внешними врагами, снова подымется, пойдет по пути возрождения и станет такой же великой, какой была когда‑то. Я, как атаман партизан, добровольно собравшихся отдать жизнь свою в любой час за нашу родину, приветствую Ваше назначение и заверяю своим словом, что все мои силы и помыслы будут направлены к тому, чтобы Вы уверенно и твердо могли бы опереться на нас, и в каждую минуту по первому Вашему приказу исполнить наш святой долг перед отчизной.
|
|
|
С нами Бог!»
Итак, главный вопрос – как отнесется к омским событиям боевой противобольшевицкий фронт – вроде бы решался благополучно. С Дальнего Востока о признании Верховного Правителя сообщил генерал Хорват (Директорией он был назначен «Верховным уполномоченным» в этом регионе и вскоре получил подтверждение своих прерогатив), а адмирал Тимирев телеграфировал Колчаку из Владивостока 21 ноября: «Лично от себя и от лица подчиненных мне чинов флота позволяю себе приветствовать Вас с высоким назначением и прошу верить, что весь флот смотрит на Ваше назначение как на спасение отечества». И все же гром грянул, и грянул он в Забайкальи.
|
|
|
Как мы уже знаем, обвинения Атамана Семенова в многочисленных злоупотреблениях и противоправных действиях бытовали задолго до событий в Омске и в середине октября повлекли командировку в Читу представителей правительства и армейского командования. Последние, однако, ознакомившись с обстановкой на месте, заверили правительство в лояльности Атамана и в том, «что в наших предположениях о якобы царящем в Забайкальи произволе власти было много преувеличенного». Проезжавший в ноябре через Забайкалье на Дальний Восток генерал Иванов‑Ринов, правда, упоминал впоследствии, будто «предвидел случившуюся катастрофу (неповиновение Семенова Колчаку. – А.К.)»; как бы то ни было, 19 ноября, еще не зная ни о каких «катастрофах», Иванов не питал сомнений в возможности «установить его (Семенова. – А.К.) подчинение во всех отношениях, как командира Корпуса».
В омских событиях Семенова возмутил не противоправный характер действий Волкова и его соратников, а предание их суду. 20 ноября он телеграммой Колчаку «категорически требовал» отмены суда над «ярыми и грозными борцами с большевизмом» и высылки их «в мое распоряжение». «… Их имена принадлежат суду истории, но не вашему», – утверждал Григорий Михайлович, тоном угрозы продолжая: «[В] случае неисполнения моего требования я пойду на самые крайние меры и буду считаться лично с вами[73]». Тогда же он предупреждал Иванова‑Ринова о якобы грозящем и ему аресте и «призывал» сибирского Атамана «к совместной работе».
Однако Иванов‑Ринов проявил лояльность Колчаку, тем более что вскоре пришло сообщение об оправдании «переворотчиков». В этой ситуации он посчитал исчерпанным конфликт адмирала с Семеновым и 22 ноября увещевал Григория Михайловича: «Ваш порыв понимаю, но решения Ваши считаю заблуждением, которое может повергнуть истекающую кровью родину в непоправимое бедствие». Впрочем, уже следующий день принес Иванову‑Ринову жестокий удар.
Не дождавшись, да, кажется, и не дожидаясь ответа, Семенов «подкрепил» свое требование весьма рискованным дополнением. 23 ноября Атаман, вспоминая неудачный опыт сотрудничества с Колчаком весной – летом, ультимативно заявил: «… Признать адмирала Колчак как верховного правителя государства не могу. На столь[74] ответственный перед родиной пост я, как командующий дальневосточными войсками, выставляю кандидатов генералов Деникина, Хорвата и Дутова, каждая из их[75] кандидатур мною приемлема», вслед за этим пригрозив, «что если в течение 24 часов… я не получу ответа [о] передаче[76] власти одному из указанных мною кандидатов… я временно, впредь до создания на западе для всех приемлемой власти, объявляю автономию Восточной Сибири». Заметим, что существует упоминание о сговоре, якобы состоявшемся между Семеновым и Хорватом, который обещал Григорию Михайловичу свою поддержку в непризнании Колчака, но быстро изменил свое решение и оставил Атамана в одиночестве. Что же касается Иванова‑Ринова, то он 24 ноября отправил из Харбина Колчаку и Вологодскому паническую телеграмму, оценивая ситуацию как катастрофическую.
«Отложение Восточной Сибири гибельно для России. Мои попытки склонить Семенова отменить принятое решение потерпели неудачу… Без связи с внешним миром, без снабжения Армии все наше дело рухнет. Мы игрушка иноземных сил, которую Омск недостаточно учитывает[77]. Но если мы не учтем значения Востока и этих сил, стоящих вне нас, то мы погибнем, как бы ни были велики наши подвиги, наши жертвы», – взывает сибирский Атаман. И если даже важность союзных поставок (по железной дороге из Владивостока через Харбин – Читу – Иркутск) Ивановым‑Риновым и переоценивалась, нельзя отрицать, что Сибирь, действительно не имевшая военной промышленности, зависела в этом отношении от импорта или… захватываемых у противника трофеев, – и перерыв сообщения с дальневосточными портами и Маньчжурией в самом деле грозил серьезными последствиями. Деморализующая телеграмма Иванова‑Ринова должна была еще больше взвинтить нервы в Омске, а тут еще начали поступать тревожные сведения о перебоях на железной дороге и в телеграфной связи; через год с небольшим адмирал так расскажет об этом: «… Оказалось, что в Чите произошел перерыв сообщения по прямому проводу с Дальним Востоком… Получили затем сведения о том, что грузы с предметами снабжения армии задержаны тоже в районе Семенова. Попытки через бывшего уже тогда начальником моего штаба Лебедева сговориться по этому поводу с Семеновым по прямому проводу не удались. Семенов говорить не пожелал. Я отдал приказ Волкову о сформировании особого отряда в Иркутске в целях обеспечения продвижения предметов снаряжения по Забайкальской дороге. Это граничило с разрывом между мною и Семеновым…»
Что произошло с прямым проводом, так до сих пор и неясно. Официальное семеновское сообщение признавало, что «задерживались некоторое время шифрованные телеграммы», выставляя основанием отсутствие в Чите соответствующих шифров («ввиду того, что Омск, ведя переговоры с Востоком, не дал шифра Забайкалью, благодаря чему 5‑й корпус[78] не мог быть в курсе общей обстановки и командир корпуса совершенно не был информирован об Омском перевороте и предшествовавших и последующих ему[79] событиях»), а Атаман вспоминал о воспрещении пользоваться шифром чешским представителям. Задержки же на железной дороге легко объяснимы, если учесть, что железнодорожные рабочие, по свидетельству современника, к середине декабря 1918 года не получали заработной платы уже в течение трех месяцев. Жизнь на линии при этом поддерживалась едва ли не исключительно распоряжением Семенова выдавать им бесплатные обеды в обмен на установление десятичасового рабочего дня. Направленный в Читу начальник военных сообщений Сибирской армии генерал А.М.Михайлов, расследовав сложившееся положение дел, уже к концу ноября убедился в отсутствии злонамеренных задержек, а отказ от претензий на власть всех выдвинутых Семеновым кандидатов (за Деникина отказался полковник Лебедев, не имевший, впрочем, на это ни малейших полномочий) как будто вновь создал почву для мирного разрешения конфликта. Не могло не оказать влияния и взволнованное послание Атамана Дутова, полученное в Чите в последние дни месяца:
«… Я, старый борец за родину и казачество, прошу вас учесть всю пагубность вашей позиции, грозящей гибелью родине и всему казачеству. Сейчас вы задерживаете грузы военные и телеграммы, посланные в адрес Колчака. Вы совершаете преступление перед родиной и, в частности, перед казачеством. За время борьбы я много раз получал обидные отказы в своих законных просьбах, и вот уже второй год войско дерется за родину и казачество, не получая ни от кого ни копейки денег, и обмундировывалось своими средствами, помня лишь одну цель – спасение родины, и всегда признавало единую всероссийскую власть без всяких ультиматумов, хотя бы в ущерб благосостоянию войска… Мы, изнемогая в борьбе, с единственной надеждой взирали на Сибирь и Владивосток, откуда ожидали патроны и другие материалы, и вдруг узнаем, что вы, наш брат, казак, задержали их, несмотря на то, что они адресованы нам же, казакам, борцам за родину. Теперь я должен добывать патроны только с боем, ценою жизни своих станичников, и кровь их будет на вас, брат атаман… Я верю в вашу казачью душу и надеюсь, что моя телеграмма рассеет ваши сомнения, и вы признаете адмирала Колчака Верховным Правителем великой России».
Лебедев уже 24 ноября телеграфировал Атаману в тоне недружелюбном, но еще не враждебном: «Протестуя против Верховного Правителя, Вы заявляете себя лицом более компетентным политических вопросов[80], чем генерал Деникин, Хорват и Дутов, и идете против них и всех военных и гражданских государственно настроенных кругов, а раз против них, значит, вместе с их врагами, то есть ясно с кем. Пока не теряем надежды, что Государственный разум возьмет у Вас верх над личным чувством». Семенов и его сторонники утверждали позднее, что телеграмма о признании Колчака была после этого составлена и даже отправлена на телеграф, когда был получен датированный 1 декабря приказ Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего № 61[81]: «Командующий 5‑м отдельным приамурским армейским корпусом полковник Семенов за неповиновение, нарушение телеграфной связи и сообщений в тылу армии, что является актом государственной измены, отрешается от командования 5‑м корпусом и смещается со всех должностей, им занимаемых». Определенное политическое искусство верховной власти выразилось в том, что «привести в повиновение всех не повинующихся» поручалось главному герою омских событий – генералу (да, теперь уже генералу!) Волкову; таким образом наглядно демонстрировалось единство правительственного лагеря в борьбе против новоявленного «мятежника».
Распоряжение «привести в повиновение» подчас относят на счет импульсивности Колчака, который якобы отдал его, не задумавшись о реальной обстановке и последствиях, к которым может привести экспедиция Волкова. Однако этому как будто противоречит дневник Вологодского. «К моему удивлению, он отнесся довольно спокойно к телеграммам Семенова, – записывает премьер‑министр о своем разговоре с Колчаком. – Он сказал, что ничего другого он и не ожидал от Семенова. Но его угроз бояться нечего, с ним не трудно справиться, т. к. преданных ему воинских частей у него слишком мало, тысяч до 5, не больше, и не удастся ему образовать отдельной госуд[арственной] единицы на Дальнем Востоке. Дальше Забайкальской обл[асти] его влияние не распространяется, а на Амуре и во Владивостоке он вовсе не имеет приверженцев». Основываясь на этом свидетельстве Вологодского, приходится сделать вывод, что Колчак вполне хладнокровно рассчитывал подавить сопротивление Атамана. И в этом убеждении его должен был поддерживать полковник Лебедев.
Официальное сообщение семеновского штаба вообще рисует Дмитрия Антоновича едва ли не провокатором: «Последовало ложное обвинение в задержке грузов и перерыве телеграфной связи, брошенное начальником штаба Верховного Главнокомандующего полк[овником] Лебедевым и начальником главного управления казачьих войск ген[ералом] Хорошхиным[82]», – и, почти одновременно, «Атаману Семенову было сообщено из Омска, что Колчак согласен передать власть ген[ералу] Деникину при первом соединении его войск с войсками правительства и что лишь до этого момента адмирал сохранит за собою пост правителя». Последнее, если не является выдумкой семеновских штабных, выглядит несомненной дезинформацией, и возникает вопрос, кто мог дать Атаману столь далеко идущие обещания, если учесть, что у прямого провода в Омске находился как раз Лебедев?
Довольно подозрительной выглядит роль начальника штаба Верховного Главнокомандующего и в рассказе Гинса об импровизированном заседании министров, прибывших с докладом к Колчаку:
«… В кабинет вошел изящный и статный полковник с симпатичной наружностью. Это был Лебедев. Сообщил, что имеет новости. Он только что говорил по прямому проводу с Семеновым и поставил ему определенно вопрос: “Признаете вы адмирала или нет?” Семенов ответил: “Не признаю”.
Адмирал молча посмотрел на присутствовавших, как бы ища совета. Тогда Тельберг (управляющий делами Верховного Правителя и Совета министров. – А.К.), страдавший всегда доктринерством, стал излагать безапелляционным тоном, что лучший способ борьбы в таких случаях – отрешение от должности… У меня осталось впечатление, что мнение это соответствовало и взглядам Лебедева: недаром он поторопился со своим вызывающим вопросом атаману, не выждав приезда в Читу Волкова, который на пути туда успел к этому времени прибыть только в Иркутск».
Не следует думать, что два свидетеля (Колчак и Гинс) непременно противоречат друг другу: речь может идти о разных разговорах Омска с Читой, из которых в первом Семенов «говорить не пожелал», а во втором – получил «вызывающий вопрос» (или на вопрос ответил вообще не Семенов, а кто‑то из его приближенных от его имени). Но так или иначе, а перед Волковым, «формировавшим отряд для продвижения предметов снабжения по железной дороге», ставилась теперь задача едва ли не боевая…
Позже Колчак говорил о предупреждении, полученном от союзников: «… положение осложняется вмешательством Японии, которая в случае продвижения наших сил в Забайкалье двинет против них свои силы», и о том, что предупреждение было им «принято к сведению». Однако главной причиной того, что дело не дошло до открытого столкновения, было не влияние японцев, а нежелание русских драться со своими же.
Семенов, даже чувствуя себя оскорбленным приказом № 61, все‑таки не отказывался от переговоров с посланцами Волкова – сначала полковником Красильниковым, а затем полковником Катанаевым, выражая готовность к подчинению при условии отмены злополучного приказа и, в свою очередь, будущего подчинения Колчака Деникину. Катанаеву, прибывшему в Читу 11 декабря, даже было разрешено обратиться с увещеваниями непосредственно к местному офицерству, для чего созвали всех командиров батальонов и сотен. Те, однако, поддержали своего начальника, повторив Катанаеву требование об отмене пресловутого приказа.
Настроенный весьма решительно Волков сделал попытку двинуть на «семеновское царство» имевшиеся в его распоряжении войска. Но в то время, как вернувшийся в Омск Иванов‑Ринов, будучи в подпитии, провозглашал, «что тот, кто против Колчака, изменник родины и смерть ему», – в Иркутске столь же разгоряченные водкой офицеры Волкова заявляли, «что Колчак оклеветал Семенова и они этого ему не простят», и пили здоровье Атамана. Авангард, который должен был быть брошен на Читу, отказался даже грузиться в вагоны, и единственным, что оставалось Волкову, стало задержание нескольких семеновских офицеров, оказавшихся в зоне его досягаемости, в том числе генерала Г.Е.Мациевского.
Этот поступок дал Атаману хороший аргумент против тех, кто обвинял его в нежелании «поддержать общую борьбу» отправкой своих войск на основной противобольшевицкий фронт или хотя бы в охваченную красной партизанщиной Енисейскую губернию. Теперь Григорий Михайлович резонно заявлял, что такие войска, проезжая через Иркутск, первым делом освободят задержанного Мациевского и дадут тем самым основание для дальнейших обвинений; непонятно было также, как мог выступить на фронт ошельмованный и отрешенный Семенов, формально находясь под действием приказа № 61.
В те же дни, однако, он безвозмездно предоставил Оренбургскому казачьему войску 400 винтовок с 48000 патронов, 20000 теплых фуфаек и ряд других предметов снаряжения (Дутов на всякий случай телеграфировал в ответ: «Помощь Семенова нам не нужна», – хотя на деле все было погружено и отправлено на запад; отметим, что оренбургского уполномоченного, полковника В.Г.Рудакова, побудил проехать в Забайкалье никто иной, как Лебедев, видимо, надеявшийся, что это повлияет на Семенова). Тогда же Григорий Михайлович заявил в частной беседе с Рудаковым о готовности послать «на Уфимский или Оренбургский фронт… одну казачью дивизию, одну бригаду пехоты, один дивизион конной артиллерии, один инженерный баталион, один железнодорожный баталион и три броневых поезда», что составляло бы около трети находившихся в Забайкальи сил. Однако никто не поймал Атамана на слове, и конфликт перешел в вялотекущую стадию. Ситуация сложилась далеко не нормальная, а для адмирала Колчака, очевидно, – просто невыносимая, воспринимаемая как унижение. Однако и такой худой мир был все‑таки лучше доброй ссоры: междоусобицы в лагере тех, кто боролся за воссоздание русского государства, удалось избежать.
Дата добавления: 2021-06-02; просмотров: 47; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!