Уфа – Челябинск – Тобол – Омск 10 страница
… А пока, после состоявшегося объяснения и, быть может, находясь еще под его впечатлением, адмирал в сопровождении Бубнова и Смирнова направился в Ставку Верховного Главнокомандующего, чтобы по случаю нового назначения представиться Государю и получить инструкции, которыми ему предстояло руководствоваться на Черном море.
Глава 4
Флотоводец
«В пути мы трое, – вспоминает Бубнов дорогу в Ставку, – объединенные единством взглядов по нашей совместной службе в Морском Генеральном Штабе и связанные взаимными чувствами симпатии, подробно обсудили обстановку в Черном море, и А.В.Колчак со свойственной ему ясностью ума и решительностью принял определенную точку зрения на направление операций в Черном море, каковую немедленно по своем прибытии в Севастополь стал неукоснительно проводить в жизнь». Несомненно, что старый сослуживец приложил все усилия, дабы сделать Колчака сторонником «Босфорской операции», а адмирал после принятия командования и вправду действовал в этом направлении решительно и целеустремленно; однако Бубнов ли сказал то решающее слово, которое глубоко повлияло на Александра Васильевича и побудило его работать не за страх, а за совесть? По крайней мере, повествуя о постановке ему задач, адмирал впоследствии совсем не вспоминал об этих разговорах в поезде и говорил лишь о том, что произошло уже в Ставке.
«В Ставке я явился сперва к начальнику штаба Алексееву, а затем к Государю, – свидетельствует Колчак. – Это было в конце июня – начале июля 1916 г. Алексеев посвятил меня в общее военное положение, а затем я получил от него и Государя руководящие указания. Мне было дано задание десанта в Босфор для захвата его. Государь, когда я спросил его об этом задании, сказал, что к этому необходимо вести подготовительную работу».
|
|
|
Заметим, что Александр Васильевич не раз упоминал лиц, в его рассказе не игравших существенной роли; поэтому предположение, будто имя Бубнова было им опущено как не имевшее широкой известности (в сравнении с генералом М.В.Алексеевым и Императором), не представляется нам убедительным. Следует также обратить внимание на то, что Алексеев (начальник штаба Верховного Главнокомандующего), хотя и допускал принципиальную возможность десанта на Босфоре, еще весной 1916 года считал его преждевременным, ссылаясь на растянутость сухопутного фронта, «далеко еще не выясненное политическое и военное положение Румынии», невозможность выделить для десанта необходимые силы – речь шла о нескольких корпусах! – недостаток тоннажа и значительную протяженность морских коммуникаций, все еще уязвимых для ударов «Гебена», «Бреслау» и немецких подводных лодок. Поэтому остается придти к выводу о весомости именно Государева слова и о том, что в первом приказе Черноморскому флоту, отданном Колчаком (он вступил в командование 9 июля 1916 года), звучали не дежурно‑верноподданнические, «этикетные» слова, а отголоски реальной беседы Императора со своим адмиралом, во время которой Николай II благословил Александра Васильевича иконой (к сожалению, сведений о ее дальнейшей судьбе у нас не имеется):
|
|
|
«Государь Император преподал мне как Верховный Командующий указания и предначертания о деятельности флота Черного моря и изволил высказать свое мнение о значении флота Черного моря в настоящей войне и о задачах его, сводившихся к великим историческим целям.
Я не буду ни называть, ни говорить о них, но пусть каждый из нас помнит и знает, что Государь Император верит, что Черноморский флот, когда ход событий войны приведет его к решению исторической судьбы Черного моря, окажется достойным принять участие в этом решении».
Итак, давняя точка зрения, будто Черноморский флот неспособен «непосредственно влиять ни на один объект высокой политической важности», отныне и навсегда была Колчаком решительно оставлена. На полтора года Константинополь станет для него манящим миражем, символом победы и воинской славы, делом чести. Горячий и увлекающийся адмирал, быть может, и хотел бы с первых же дней пребывания на новом посту обратиться к решению именно этой задачи, но перед ним стояло слишком много более мелких, хотя и не менее важных для хода войны на Черном море.
|
|
|
Утверждали, будто Эбергард, узнав, кто станет его преемником, сказал: «Всякое другое назначение показалось бы мне обидным». Вполне вероятно, что старый адмирал действительно слышал о Колчаке и ценил его, но все же звучащее в этой фразе уважение выглядит несколько преувеличенным: назначение офицера с другого флота, молодого и недостаточно опытного, в обход достойных кандидатов‑«черноморов», которых Эбергард наверняка мог бы предложить, если бы его об этом спросили, носило все‑таки оттенок обиды, и более аутентичными представляются сухие слова бывшего Командующего флотом, сохраненные памятью капитана 2‑го ранга Лукина: «Вместо меня вашим командиром будет молодой энергичный адмирал Колчак. Он использует имеемую подготовку и, даст Бог, уничтожит германо‑турецкий флот». И Колчак ринулся в бой…
|
|
|
Это не метафора и не преувеличение. В первые же сутки по приезде Александра Васильевича в Севастополь радиоразведка донесла о появлении в Черном море крейсера «Бреслау». «Адмирал Колчак хотел немедленно выйти с флотом в море для встречи с “Бреслау”, – вспоминает Смирнов, – но оказалось, что выход флота в море в ночное время не организован, а также что выходные фарватеры не протралены и протраление их займет шесть часов времени, поэтому если начать траление на рассвете в три часа, то флот может выйти в море в девять часов утра. Ничего не оставалось делать, как ждать… Адмирал Колчак тотчас же дал указания начальнику охраны Севастопольских рейдов организовать ночной выход флота в море, с тем чтобы эта новая организация уже действовала через двое суток, когда мы будем возвращаться с моря. Мне он приказал разработать план преследования “Бреслау”». Быть может, эти часы нервного ожидания не лучшим образом сказались на Колчаке, когда на следующий день он вывел, наконец, в море дредноут «Императрица Мария» (под флагом Командующего), один из крейсеров и пять эскадренных миноносцев под командой начальника Минной бригады адмирала М.П.Саблина.
Игнорируя прямое свидетельство Смирнова о том, что разработка плана операции принадлежала ему, сегодняшние критики Колчака, разумеется, не упускают случая еще раз поставить адмирала на место: он‑де должен был («вероятно, целесообразней было…») выдвинуться непосредственно к Босфору, дабы там дождаться возвращения неприятельского крейсера из его рейда, – а предотвратить последствия действий «Бреслау» (его целью считались русские коммуникации в восточной части Черного моря) должны были бы при этом корабли, базировавшиеся на Батум и в тот момент не только не находящиеся под непосредственным контролем Колчака, но и попросту ему еще не известные (как и их командиры). Не углубляясь в дебри переигрывания истории, заметим, что в плане, предложенном Смирновым и принятом Командующим, просматривается следующая оперативно‑тактическая идея: концентрация сил в личном распоряжении Колчака (лишь в случае неудачных поисков в течение целого дня этим силам предстояло бы разделиться, дабы одновременно прикрыть Батум и Новороссийск) и перехват противника еще до того, как тот приблизится к своей предполагаемой цели, дабы в любом случае помешать немецкому капитану выполнить свою задачу.
Разделять силы не пришлось: примерно через семь часов поиска шедший на эсминце «Свирепый» адмирал Саблин радировал об обнаружении «Бреслау» и вскоре вступил с ним в артиллерийский бой на дистанции 80 кабельтовых[25] (дальность минного залпа составляла 28 кабельтовых, и потому минная атака была невозможна). Вскоре противник стал виден и с «Марии», которая открыла огонь, но не имела достаточного боевого счастья. Даже не пытавшийся вести бой с могущественным противником, уходивший на предельной скорости «Бреслау» был, по воспоминаниям одного из его офицеров, дважды почти накрыт залпами русского дредноута, и это свидетельство снимает с Колчака часть нареканий по поводу неудачного (на самом деле – наполовину удачного: ведь свою задачу «Бреслау» не выполнил!) исхода боя. Не остается ничего более, как признать, что на стороне немецкого крейсера был такой неопределенный и неуловимый, но от этого не менее реальный боевой фактор, как везение…
После того как вражеский корабль окутался облаком завесы, Колчак сделал попытку уничтожить его минной атакой, но она не удалась, и «Бреслау» сумел укрыться в Босфоре. Относительно управления миноносцами вообще следует упомянуть, что Командующий флотом допустил серьезную ошибку, начав распоряжаться ими помимо адмирала Саблина и затеяв слишком сложный маневр. При этом Колчак плохо ориентировался в своих новых кораблях и не представлял себе их возможностей, что было им признано на заседании флагманов и капитанов, созванном для обсуждения результатов боя. Лукин так описывает это заседание:
«Взволнованным голосом адмирал Саблин начинает свой доклад с указания, что в этой операции инициатива была изъята из его рук, что не он командовал минной бригадой, а сам командующий распоряжался ею, давая непосредственно от себя директивы отдельным миноносцам.
– Так, вы, Ваше Превосходительство, приказали “Беспокойному” идти на пересечку “Бреслау”, причем дали ему неосуществимую[26] задачу, ибо, чтобы выполнить ее, миноносец должен был развить ход больший, чем данный им на испытании. В результате у него развалились кладки.
– Я вполне признаю свою ошибку, – соглашается Колчак. – Не освоившись еще с миноносцами, я спутал их».
Если рассказ достоверен, то неожиданная кротость Колчака, который, по словам того же Лукина, «был вне себя» после получения известия о неудачной атаке, может объясняться только его сконфуженным или даже подавленным состоянием. Однако дальнейший ход обсуждения должен был полностью переадресовать негативные эмоции Александра Васильевича черноморскому адмиралу, который теперь станет для Колчака чуть ли не личным врагом.
Саблин, ссылаясь на свой опыт и опыт морских операций вообще, утверждал, что минные атаки в условиях погони не приводят к успеху (по Лукину, «заканчивает указанием, что, занимаясь всю свою жизнь изучением вопроса, он приходит к выводу, что минные атаки неосуществимы ни днем, ни ночью, разве только какой‑нибудь шальной случай»). Колчак, похоже, почувствовал раздражение, помешавшее ему вспомнить, как за восемь лет до этого некий талантливый морской офицер рассуждал о возможностях боевого применения миноносцев:
«Скорость артиллерийского снаряда в настоящее время можно принять в 3000 ф[утов] в сек[унду], скорость [самодвижущейся] мины, в среднем принимаемая в 30 узл[ов], будет около 50 ф[утов] в сек[унду]. Дальность артиллерийского снаряда 120 каб[ельтовых], мины – 20 каб[ельтовых]. Снаряд проходит 20 каб[ельтовых] в 4–5 секунд, мина то же расстояние проходит в 4–5 минут.
В современных башнях выстрел 12‑д[юймового] орудия производится через 40 секунд, в 120‑мм – около 10–12 секунд. Для вторичного выстрела миной из аппарата на миноносце, в зависимости от его устройства, требуется от 15 до 30 минут, причем заряжание под выстрелами совершенно невозможно: миноносец должен выйти из сферы огня, зарядить свои аппараты и тогда только повторить атаку. Опыт войны доказывает, что повторная атака тем же миноносцем – вещь совершенно немыслимая, хотя бы чисто со стороны морального состояния участников атаки».
«Признается во всяком случае одна непреложная истина, являющаяся выводом из опыта всех последних войн: открытая дневная атака минными судами артиллерийских платформ невозможна и может быть допустима только после артиллерийского боя по отношению к противнику, элементы нападения коего и ход ослаблены».
«Вывод из всего боевого опыта следующий: самодвижущуюся мину можно применить только случайно, при отсутствии надлежащей охраны, и с весьма вероятным успехом [ – ] после боя на ослабленные боем суда для эксплуатации одержанной уже победы».
Столь обширные цитаты на столь специальную тему пришлось привести, поскольку автором их – тем самым талантливым моряком – был никто иной, как Александр Васильевич Колчак, а за прошедшие годы, при всем военно‑техническом прогрессе, положение в минном деле еще не успело кардинально измениться. Как видим, собственные выкладки Колчака, подкрепленные примерами из различных кампаний, скорее подтверждали точку зрения, приписываемую Саблину (и даже в наиболее пессимистическом ее варианте), чем ей противоречили. Поэтому предположение Лукина – «доклад адмирала Саблина произвел на командующего неблагоприятное впечатление. Вероятно, тут и возникла мысль о необходимости сменить его. Ибо нельзя командовать оружием, в силу и успех которого не веришь сам», – выглядит не совсем верным: кроме воззрений на эффективность минных атак, между двумя адмиралами вставало и еще что‑то…
По‑видимому, сразу же сложилась ситуация, когда два человека, волею судьбы и начальства призванные к сотрудничеству, просто органически к нему неспособны. Саблин явно раздражал Колчака, который жаловался морскому министру Григоровичу: «… Из всех начальников контр‑адмирал Саблин больше всего озабочивает меня своим пессимизмом и разочарованностью. У него все является невыполнимым, или не достигающим цели, или не оправдывающим риска и т. п.». Еще дальше пошел адмирал Смирнов, в воспоминаниях об Александре Васильевиче рассказывавший: «… Начальник минной бригады подал адмиралу Колчаку докладную записку, в которой заявил, что считает идею заграждения Босфора минами бесцельной, вредной и рискованной. Пришлось выполнять план без его участия» (особенно выразительно обвинение выглядит в сопоставлении с тем фактом, что именно Саблин был одним из первых, кто ставил мины в «предпроливной зоне» – еще 23 октября 1914 года!). Но нарисованный неприглядный образ сразу же развеивается при сопоставлении с биографией Михаила Павловича Саблина – строевого офицера, обстрелянного в трех войнах (начиная с «похода в Китай» 1900–1901 годов), хорошо известного своим мужеством, хладнокровием и выдающейся силою воли.
Служивший в Русско‑Японскую войну на эскадренном броненосце «Ослябя», он тонул вместе с кораблем в Цусимском бою, но был поднят из воды на миноносец. «И он признавался мне, что долго, долго спустя, когда входил на палубу корабля… чувствовал, что ноги у него отнимаются», – писал о Саблине адмирал Пилкин. В принципе, было бы неудивительно, если бы офицер после такого смертельного риска и таких потрясений, как тогда говорили, «потерял сердце» и оказался неспособным к службе на корабле; и именно поэтому так важно приведенное свидетельство, которое говорит, в сущности, о силе духа Саблина, не только переборовшего слабость, но и неоднократно подвергавшего себя впоследствии превратностям морской войны и рисковавшего при этом жизнью.
Один из таких случаев произошел 11 сентября 1915 года, когда эсминцы «Счастливый», «Гневный» и «Дерзкий» под флагом Саблина неподалеку от Босфора встретились в море с «Гебеном» и сразу же попали под огонь всех его калибров. Не имея возможности подойти достаточно близко для минной атаки, адмирал стал зигзагами уходить из зоны поражения, ведя довольно бесполезный огонь из кормовых пушек.
«Миноносцы отвечали своими 100‑мм орудиями, – пишет об этом бое Лукин. – Для “Гебена” это были детские мячики. Но это бодрило людей. Занятые стрельбой, они не замечали смерти, заглядывавшей им в глаза.
За них в эти глаза смотрел адмирал. Скрестив руки, стоял он на мостике, готовый привести в исполнение свой сигнал…»
Этот сигнал был лаконичен, суров и даже жесток: «В случае выбытия из строя одного [миноносца], с двумя другими иду в атаку». Мы уже знаем, чтó думал Саблин о перспективах минных атак в дневное время, и сейчас эта перспектива также, наверное, была для него безумием, самоубийством. Но сигнал, в сущности, провозглашал: я никого не брошу (а ведь один из его кораблей, получив повреждение, стал уже отставать!); погибнем все или никто – и если погибнем, то глядя смерти в лицо, в последней атаке, как подобает миноносцам. И решение адмирала было из тех, которые в горячке боя способны вдохнуть в сердца твердость, силу и волю к борьбе.
Заслуги Саблина и его мужество были хорошо известны – не случайно он одним из первых среди черноморских моряков уже 3 декабря 1914 года, через полтора месяца после начала войны на этом театре, был награжден Георгиевским оружием (Император утвердил приказ Командующего флотом 24 декабря) «за смелые действия на путях сообщения неприятеля с явною для себя опасностью», а 24 февраля 1915 года вошел в состав Думы Георгиевского оружия – органа, рассматривавшего представления к этой награде и выносящего решение об их соответствии Статуту (то есть был признан достойным оценивать подвиги других). И в контр‑адмиралы капитан 1‑го ранга Саблин был 18 апреля 1915 года произведен «за отлично‑усердную службу и труды, понесенные во время военных действий».
Похож ли этот человек на ноющего пессимиста, изображенного Колчаком и Смирновым?! Задаваясь таким вопросом, можно предположить, что Саблин просто отличался скептическим складом ума, заставлявшим прежде всего обращать внимание на возможные сложности и отрицательные стороны любого нового предприятия. Это отнюдь не исключало ни честного исполнения адмиралом своего долга, ни проявлений инициативы; но в соприкосновении с азартным, порывистым и нетерпеливым характером Колчака сдержанность и скепсис Саблина давали такую гремучую смесь, от которой могло не поздоровиться не только обоим адмиралам, но и окружавшим их подчиненным. К тому же, по свидетельству Лукина, «крутой и прямолинейный нрав адмирала Саблина был всем известен», а о темпераменте Колчака мы уже достаточно наслышаны.
К деловым спорам и разногласиям могло примешиваться и чувство взаимной ревности. Саблин не случайно говорил, что занимался вопросом о применении мин «всю свою жизнь»: он действительно был профессиональным минером с завидным стажем и опытом. Он окончил Минный офицерский класс, еще с 1898 года состоял минным офицером 1‑го разряда, в 1893–1906 годах плавал на миноносцах, минном транспорте «Дунай», минных крейсерах «Казарский», «Гридень», «Абрек», минным офицером на эскадренном броненосце «Чесма», канонерской лодке «Кубанец», крейсерах «Память Меркурия», «Россия», «Дмитрий Донской», на «Ослябе»… По специальности довелось ему служить и на сухопутьи – во время «китайского похода», будучи офицером «Дмитрия Донского», он «в отряде Генерал‑Маиора Волкова при занятии крепости “Шанхай Гезан”… уничтожал там фугасы и минные заграждения».
С ноября 1906‑го по ноябрь 1907 года Саблин командовал миноносцами, с марта 1909‑го по сентябрь 1912‑го был начальником дивизиона миноносцев. 4 августа 1914 года он получил назначение на пост командующего Минной бригадой и 12 августа вступил в командование; напомним, что стояли тревожные дни, когда от Балтики до Галиции уже полыхала война, а адмирал Эбергард настаивал на превентивных операциях у Босфора, – и значит, такое назначение должно было говорить о высоком доверии Командующего флотом. Вдобавок к этому, в начале 1916 года Саблин заведовал краткими минными офицерскими курсами, за что 28 июня получил благодарность Эбергарда. Неудивительным было бы, если бы Михаил Павлович скептически смотрел на идеи Колчака, до 1912 года не служившего на миноносцах, а тот, в свою очередь, естественно не мог посчитать пренебрежимым свой опыт, полученный во главе Минной дивизии. Нормальным рабочим и служебным отношениям все это также не способствовало.
Наконец, Саблин, кажется, имел основания при смене Командующего флотом надеяться на продвижение по службе. В 1912–1914 годах он откомандовал линейным кораблем «Ростислав» (и в 1913‑м удостоен за это Высочайшего благоволения), с 14 апреля 1916 года совмещал с командованием Минной бригадой еще и должность начальника противолодочной обороны. Высочайшим приказом от 21 июля 1916 года адмирал Саблин был назначен «Начальником 2‑й бригады линейных кораблей и исполняющим должность Начальника Дивизии Линейных Кораблей Черного моря», и, хотя назначение состоялось уже при Колчаке, вряд ли Александр Васильевич желал, да и был в состоянии провести его через Ставку менее чем за две недели, так что выдвижение Саблина также естественно было приписать Эбергарду. Показательно и то, что в послужном списке Саблина под датой 4 августа 1916 года значится: «Приказанием Команд[ующего] Черноморским флотом за № 783 назначен Начальником 2‑й бригады линейных кораблей вместо Вице‑Адмирала Новицкого», – уже без упоминания о командовании дивизией линкоров. Вряд ли Колчак, неожиданно появившийся на Черном море, к тому же, как представляется, креатура Бубнова, которого «черноморы» не любили, мог расположить к себе Саблина, – сам же Александр Васильевич, имея все возможности избавиться от адмирала, который его не устраивал, не замедлил ими воспользоваться.
Дата добавления: 2021-06-02; просмотров: 37; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!