Уфа – Челябинск – Тобол – Омск 7 страница
Похоже, что накануне Великой войны предчувствие какого‑то особенного ее значения у Колчака уже было…
Глава 3
На балтийском театре
Встретил эту войну Александр Васильевич по‑прежнему на штабной должности, хотя уже на новой. Впрочем, перед этим был и непродолжительный «строевой» период. Сам адмирал, упомянув о трудах по «подготовке флота к войне» в Морском Генеральном Штабе, рассказывает далее: «Выполнив основную работу, я решил перейти на строевую службу и весной 1912 г. по своей просьбе был назначен командиром эскадренного миноносца “Уссурийца”, которым командовал в течение года, а весной 1913 года был приглашен Эссеном на должность флаг‑капитана по оперативной части в штабе главнокомандующего Балтийским флотом Эссена; одновременно я командовал эскадренным миноносцем “Пограничник”; это продолжалось в течение года, после чего признаки надвигавшейся войны весной 1914 года заставили адм[ирала] Эссена приказать мне сдать командование и перейти непосредственно в его штаб на [крейсер] “Рюрик”, оставаясь там флаг‑капитаном и всецело занимаясь выполнением обязанностей по этой должности». Помимо уточнения дат – когда бы адмирал Н.О.Эссен ни заинтересовался штабными способностями Колчака, назначение последнего на должность начальника оперативного отделения штаба Командующего морскими силами Балтийского моря последовало лишь 9 декабря 1913 года, а в должности флаг‑капитана по оперативной части (уже штаба Командующего флотом) он состоял с 1 января 1915‑го, – стоит и задуматься о расстановке акцентов в процитированном рассказе Колчака.
|
|
|
Из его слов может сложиться впечатление, что к моменту перехода в строй все возможное в Генеральном Штабе было сделано и серьезной работы там больше не оставалось. Однако в действительности дела шли вовсе не так блестяще, и косвенно признает это сам Колчак, вспоминая: «К моменту войны выработанная в свое время при моем участии судостроительная программа была выполнена только наполовину, благодаря, с одной стороны, характеру деятельности министра Воеводского, а с другой стороны [ – ] старой бюрократической волоките, тогда вообще господствовавшей». На Воеводского Александр Васильевич нападает как бы по инерции – с 19 марта 1911 года министром был уже адмирал И. К. Григорович, так что служба Колчака в Петербурге после возвращения с Дальнего Востока протекала уже под его началом, а оправдывать тяжелым наследством предыдущего министра недостатки, не устраненные за три с лишним года, вряд ли справедливо; недостатки же эти красноречиво характеризовал сослуживец Колчака Тимирев:
|
|
|
«Я нисколько не сомневался и даже знал, что в Морском Генеральном Штабе план войны с Германией был подробно разработан и был детально известен командовавшему тогда Балтийским флотом адмиралу Эссену и его Штабу; но какая цена была этому плану, раз базы оставались неподготовленными, материального снабжения было недостаточно и, наконец, не была закончена постройкой главная сила Балтийского флота – его дредноуты; в составе Минной Дивизии существовал только один серьезный истребитель “Новик”[21], а мореходные подводные лодки имелись лишь в проекте… Балтийский флот, может быть, избег разгрома исключительно благодаря смелой решительности адмирала Эссена, взявшего на свою ответственность еще до официального объявления войны (но когда уже для всех была очевидна ее неизбежность) отдачу распоряжения о постановке грандиозного минного заграждения при входе в Финский залив».
Колчак рассказывал, что после распоряжения Эссена о спешной подготовке «к выполнению ранее выработанного нами плана ближайших военных операций Балтийского флота» ввиду неминуемого и скорого начала войны решение о постановке заграждений, не дожидаясь приказа из Петербурга, было принято по его, Колчака, инициативе. Вообще вопрос о соотношении ролей командующего и его штаба или влияний кого‑либо из штабных офицеров слишком сложен и в большинстве конкретных случаев, наверное, просто неразрешим для историков; но применительно к ситуации лета 1914 года на Балтике можно поверить, что голос Колчака действительно был отдан за немедленную постановку мин (а уж отстаивать свое мнение он, как мы знаем, умел горячо и убедительно). В самом деле, на основании анализа европейской обстановки Александр Васильевич и его единомышленники в Морском Генеральном Штабе прогнозировали скорое начало войны (в качестве вероятного срока еще за пять‑шесть лет до этого называя 1915 год); с другой стороны, слабости русской морской обороны должны были быть прекрасно известны Колчаку. Отсюда следовали как трезвая оценка очередного европейского кризиса, так и стремление максимально обезопасить свои берега, главную базу и столицу от нападения в первые дни войны. (Адмирал Смирнов писал впоследствии: «С началом мобилизации был успешно выполнен план загражденья выхода из Финского залива минами – между островом Наргэн и мысом Паркалауд было поставлено восемь линий, состоявших из 6000 мин. Благодаря этим минам неприятельский флот, несмотря на подавляющее превосходство сил над нами, в течение всей войны ни разу не пытался форсировать вход в Финский залив».)
|
|
|
|
|
|
Можно предположить, что именно неполная реализованность планов обороны на Балтике, а вовсе не завершение «основной работы» в этом направлении, и повлекла переход Колчака на строевую должность в 1912 году. Здесь можно вновь увидеть его порывистый характер, нелюбовь к рутинной (тем более – не очень‑то благодарной) работе или даже отступление перед трудностями. Однако не следует забывать, что уходил Александр Васильевич не «куда‑то», и даже не в свою любимую Арктику, в относительно безопасные плавания тех же «Таймыра» и «Вайгача», а на миноносец Балтийского флота – того самого, состояние которого таким безрадостным тоном описывает Тимирев. Уже не имея возможности с капитанского мостика «Уссурийца» влиять на общие планы борьбы, Колчак фактически переводил себя в число не только подчиненных – исполнителей чужих приказов, но и, возможно, первых жертв грядущей войны, в неизбежности которой он был так твердо уверен.
Сложно сказать, удовлетворила ли его новая роль (хочется сказать, что вряд ли, и однообразная строевая «лямка» скорее всего была не по нему) и насколько желание Эссена перевести Колчака в свой штаб встретило отклик. Репутация Командующего, впрочем, была такова, что офицеру, разочарованному в службе в Генеральном Штабе, он должен был импонировать как нельзя больше.
«При всех своих достоинствах адмирал Эссен был прежде всего человеком “живого” дела и не терпел кабинетной работы и канцелярщины, – вспоминает адмирал Тимирев. – Не совсем правильно он отождествлял всякую штабную работу с “канцелярщиной”, почему и терпел ее лишь как неизбежное зло. Естественно, что он подбирал и ближайших сотрудников, проникнутых таким же взглядом на вещи, если же и оказывались люди другого направления, то они в большинстве случаев очень быстро заражались общим духом». Это, разумеется, вполне соответствовало темпераменту Колчака, и к Эссену он относился, кажется, с таким же пиететом, как десятью годами ранее – к Макарову. Но для работы штаба это имело не всегда благоприятные последствия, и если в целом Тимирев характеризует ее как «бессистемную, нервную, несогласованную», то на взаимоотношениях Колчака с его непосредственным начальником – возглавлявшим штаб адмиралом Л.Б.Кербером – он даже находит нужным остановиться специально:
«… А.В.Колчак, обладавший изумительной способностью составлять самые неожиданные и всегда остроумные, а подчас и гениальные планы операций, – не признавал никакого начальника, кроме Эссена, которому он всегда непосредственно докладывал. На этой почве у Колчака с Кербером всегда выходили конфликты, причем Эссен, уважавший и ценивший их, пожалуй, одинаково, совершенно неожиданно оказывался в роли примирителя обоих своих горячих и неуступчивых помощников.
При таких‑то ненормальных условиях протекала многотрудная работа Штаба».
Между прочим, этим свидетельством в значительной степени обесцениваются рассуждения современных историков, стремящихся «поставить на место» Колчака указаниями на формальное распределение должностей. Оспаривая утверждения, согласно которым Александр Васильевич в первые годы войны был «мозгом и душой боевых действий на Балтике», они настаивают: «Мы ни в коей мере не пытаемся умалить роль А.В.Колчака как генератора оригинальных, а порой дерзких оперативных идей, некоторые из которых легли в основу замыслов и решений на операции и боевые действия Балтийского флота в кампаниях 1914 и 1915 годов. Однако отметим, что флаг‑капитан по оперативной части (современный аналог – начальник оперативного управления штаба флота) в соответствии со своими функциональными обязанностями не принимал решений на применение сил флота и не управлял ими. Управление силами, в том числе в ходе минно‑заградительных действий в южной части моря в первые месяцы войны, успех которых принято полагать заслугой А.В.Колчака, являлось естественной прерогативой командующего флотом адмирала Н.О. фон Эссена». Уходя от обсуждения по‑настоящему серьезной проблемы об относительном вкладе различных чинов штаба в разработку планов боевых действий, авторы подменяют ее указанием на «функциональные обязанности», которые, как мы видим, на практике далеко не ограничивали деятельность столь инициативного и темпераментного человека, как Колчак.
Признавать ли отношения внутри штаба адмирала Эссена нормальными или ненормальными (конечно, второе, более того – сложившаяся ситуация противоречила теоретическим взглядам самого Колчака на обезличенность штабной работы), но они обеспечивали Александру Васильевичу возможность весьма активного вмешательства в различные стороны управления флотом, а при том, что круг морских офицеров был все‑таки довольно ограниченным, – очевидно, способствовали приобретению Колчаком авторитета и популярности у тех, кто, подобно ему, был сторонником решительных и дерзких способов борьбы. И потому, даже признавая несомненную преувеличенность восторженных строк адмирала Смирнова – «Можно сказать, что история деятельности Колчака в Балтийском море есть история этого флота во время войны. Каждое боевое предприятие совершалось по планам, им разработанным, в каждую операцию он вкладывал свою душу, каждый офицер и матрос понимал, что его ведет Колчак к успехам», – следует не удивляться этой характеристике, а задуматься о тайнах человеческих взаимоотношений и влияний, которые далеко не всегда находят отражение в должностных расстановках или иных документах.
Не более страшным оказывается и следующее «разоблачение», сделанное критиками «легенды о Колчаке». «… В знаменитой “новогодней” (13–14 января 1915 г.[22]) постановке [мин] в юго‑западной Балтике А.В.Колчак не командовал отрядом крейсеров… а входил в состав походного штаба контр‑адмирала В.А.Канина (флаг на крейсере “Россия”), который управлял участвовавшими в операции силами». На самом деле того факта, что Колчак в этой операции занимал подчиненное положение, не отрицает и панегирист Александра Васильевича адмирал Смирнов, – причина же восхищения действиями Колчака заключается в той роли, которую он сыграл опять‑таки вопреки должностной расстановке.
«… В ночь на Новый Год (1915) старый тихоходный крейсер “Россия”, имея на палубе большое количество мин загражденья, должен был поставить их западнее острова Борнхольм на подходах к Килю, – рассказывает Смирнов. – На крейсере держал флаг адмирал – начальник отряда минных заградителей, на ответственности которого было выполнение операции. Колчак тоже находился на крейсере. Вечером он лег спать, приказав разбудить себя, когда крейсер будет подходить к месту постановки мин. Не доходя около 50 миль до назначенного места, адмирал получил доклад, что радиотелеграфисты слышат усиленные радио‑переговоры между неприятельскими кораблями, которые находятся очень близко от “России”. Адмирал решил, что идти дальше чрезмерно рискованно, отменил операцию, и крейсер лег на обратный курс. Один из офицеров доложил об этом Колчаку. Он немедленно взбежал на командный мостик, убедил адмирала во что бы то ни стало продолжать выполнение операции, хотя бы ценой собственной гибели. Адмирал согласился и приказал повернуть на прежний курс. Около полуночи мины были поставлены точно по плану, и крейсер “Россия” затем благополучно вернулся в Финский залив, разойдясь ночью с неприятельскими кораблями».
Смирнов не стал называть фамилию адмирала Канина, быть может, не желая бросить какую бы то ни было тень на его репутацию (Канин умер в Марселе за несколько лет до выхода в свет книги Смирнова «Адмирал Колчак»). Однако имена обоих «действующих лиц» новогодней постановки были, конечно, хорошо известны всем морякам, а контраст между азартным и мужественным Колчаком и умеренным до бесцветности Каниным был настолько велик, что породил легенду об этом походе.
«Начальник отряда решает повернуть назад, вот уже корабли покатились на обратный курс, – писал в 1930 году адмирал М.А.Кедров. – Проснувшийся Колчак срывается со своего кресла: “Куда? А выполнение задания? Именем командующего флотом предлагаю вам сдать мне командование отрядом, если вы считаете операцию уже невыполнимой”. И разгневанный начальник оперативной части бросает на штурманский стол имевшееся у него предписание командующего флотом».
Эту легенду решительно оспаривал адмирал Пилкин: «Все, кто только знал пылкого, но благородного командующего флотом адмирала Н.О.Эссена, никогда не поверят, что он мог, поручая ответственному начальнику выполнение какой‑нибудь операции, приставить к нему своего рода комиссара с секретными полномочиями в случае чего его сменить. Не мог и рыцарски благородный, прямой и честный А.В.Колчак принять на себя роль тайного соглядатая… Наконец, сам В.А.Канин! Если бы описанная в статье М.А.Кедрова сцена действительно бы имела место, неужели же В.А.Канин, убедившись, что командующий флотом совершенно ему не доверяет, мог бы продолжать служить под начальством Н.О.Эссена до самой его кончины». Приводя укоризненную фразу Колчака: «Ваше Превосходительство, ведь мы почти у цели» («этого скромного указания было достаточно для Канина») и благодарность адмирала («Благодаря Вам, Александр Васильевич, – сказал Канин в присутствии офицеров, собравшихся в самый Новый год после постановки мин, – мы исполнили свой долг до конца»), Пилкин подчеркивал:
«Честь и слава Колчаку, но честь и слава [и] Канину, нашедшему в себе мужество перед всеми признать заслугу своего подчиненного. Действительно, только благодаря скромному напоминанию Колчака операция была закончена благополучно и долг исполнен до конца. Колчак помог Канину вовремя сказанными убедительными словами. Вся якобы эффектная, но никогда не имевшая места безобразная, грубая, глубоко недисциплинированная сцена, описание которой появилось в русских газетах, когда молодой капитан I ранга грозит своему начальнику, адмиралу, сменить его, сцена компрометантная для духа и нравов нашего флота, явно выдуманная, давно опровергнута свидетелями. Доблесть Колчака не нуждалась в рекламе».
Добавив, что Александр Васильевич все же не отличался кротостью и, даже не угрожая Канину смещением, – после этого выглядели бы невозможными их дальнейшая совместная служба и взаимно‑доброжелательные отношения, – мог не удержаться в рамках «скромного указания», обратим внимание еще на два обстоятельства. Качества адмирала Канина, скорее всего, были хорошо известны (Тимирев, стараясь относиться к нему с максимальной объективностью, может из положительных свойств адмирала назвать лишь «здравый смысл, служебный опыт, технические знания и хозяйственные способности»); и поэтому капитан 1‑го ранга Колчак в этом походе мог оказаться на «России» хотя и не в качестве «соглядатая» или «комиссара с секретными полномочиями», но все же вследствие скрытого желания Эссена «подкрепить» мягкого Канина волевым Колчаком.
Другое обстоятельство относится к разряду бытовых, но не становится от этого менее красноречивым. «Колчак, который отсыпался на походе от бессонных ночей…» – пишет Пилкин, заставляя задуматься, какова же была его служба в штабе адмирала Эссена, если боевая операция, помимо всего прочего, давала возможность… немного отдохнуть?
И уже никто не может оспаривать у Александра Васильевича лавров февральской операции по постановке минного заграждения в Данцигской бухте – снова под самым носом у противника! – где он официально командовал «полудивизионом особого назначения». Тогда один из крейсеров прикрытия «перескочил через камни севернее острова Готланд», получив пробоину в днище; возглавлявший бригаду крейсеров адмирал М.К.Бахирев отдал приказ возвращаться, и Эссен также склонялся к такому решению. «“Операция отменяется”, – было радио Эссена Колчаку, бывшему уже на параллели Ирбенского пролива и в снежную пургу, во льдах идущему с миноносцами к Данцигу. “В особо благоприятных условиях погоды, – телеграфировал Колчак, – прошу разрешения операцию продолжать”. Было разрешено».
Итак, разработку операций Александр Васильевич стремился сочетать с непосредственным участием в боевых действиях, что должно было импонировать Командующему флотом, который и сам не любил засиживаться на базе в Гельсингфорсе. «Примеру Эссена следовал и Колчак, – свидетельствует адмирал Тимирев, – непоседливой натуре которого претила спокойная штабная жизнь: он пользовался каждым намеком на “авантюру”, чтобы хоть на несколько дней уехать из Гельсингфорса». А авантюр хватало: эти первые военные осень и зима оказались необыкновенно плодотворными, несмотря на состояние, в котором Балтийский флот встретил войну (а может быть, достижения и выглядели еще эффектнее именно на фоне такой картины). Пилкин вспоминал: «Немцы не хотели верить, что русские моряки на старых калошах – судах, принимавших участие еще в Японской войне, современники которых у немцев давно уже стояли блокшивами в их портах, если не были разобраны, осмеливались в зимние ночи, пробиваясь через лед, выходить в море и под самыми неприятельскими берегами, на немецких путях сообщения ставить мины, на которых один за другим взрывались суда неприятеля».
Мы уже знаем, что опыт второй в его жизни войны не изменил взглядов Колчака на сущность вооруженных столкновений народов; а отразились ли на этих взглядах новые условия и новые изобретения, накладывающие отпечаток на всю картину боевых действий?
Один пассаж из черновика колчаковского письма, датируемого мартом 1917 года, позволяет подумать, что некоторые негативные впечатления от военных новшеств у Александра Васильевича все‑таки были. «Подлодки и аэропланы портят всю поэзию войны; я читал сегодня историю англо‑голландских войн – какое очарование была тогда война на море. Неприятельские флоты держались сутками в виду один другого, прежде чем вступали в бои, продолжавшиеся 2–3 суток с перерывами для отдыха и исправления повреждений. Хорошо было тогда. А теперь: стрелять приходится во что‑то невидимое, такая же невидимая подлодка при первой оплошности взорвет корабль, сама зачастую не видя и не зная результатов, летает какая‑то гадость, в которую почти невозможно попасть. Ничего для души нет. Покойный Адриан Иванович (адмирал А.И.Непенин. – А.К.) говорил про авиацию: “одно беспокойство, а толку никакого”. И это верно: современная морская война сводится к какому‑то сплошному беспокойству и предусмотрительности, т. к. противники ловят друг друга на внезапности, неожиданности и т. п.». Основываясь на этих рассуждениях, можно увидеть в Александре Васильевиче чуть ли не ворчливого поклонника старины или разочарованного романтика «века паруса»; но не будем столь буквально понимать слова Колчака.
В его сетованиях есть некоторая доля иронии, юмора, наигранности, скрытая усмешка, потому что, каким бы «бестолковым беспокойством» ни представлялись разрушавшие поэзию аэропланы и подводные лодки, сами эти изобретения были так занимательны и предлагали живым и непоседливым так много интересного! Вряд ли случайно перед началом войны Александр Васильевич находился не где‑нибудь, а «на отряде подводного плавания в Балтийском порту», во время же боевых действий, когда не было возможности устроить очередную «авантюру», с удовольствием пробовал себя в роли летчика‑наблюдателя. Одна из таких воздушных прогулок чуть было не привела к трагическим последствиям: «Как‑то он полетел вместе с летчиком, – вспоминает Тимирев, – для испытания новой бомбы, которую надлежало сбросить на опытном поле за городом (Гельсингфорсом. – А.К.). Однако предварительно они еще покрутились над городом, и здесь, уж не помню, по чьей вине, бомба сорвалась и упала в чей‑то огород, взрывом перепугав до полусмерти окружающее население; жертв, по счастию, не было. Колчак был чрезвычайно сконфужен, так как легкомыслие, в сущности, было вопиющее; историю кое‑как замяли». Игра с оружием действительно была не из тех, что делают честь взрослому человеку… и все же – не тогда ли подсмотрела внимательная наблюдательница у Александра Васильевича улыбку, свойственную ему «на другой день после какого‑нибудь сверхъестественного номера» – «довольную и чуть‑чуть сконфуженную»?
Дата добавления: 2021-06-02; просмотров: 40; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!