Красновы Егор Степанович и Варвара Максимовна

Дети Лиза (1934), Мария (1937), Васса (1940), Вера (1943), Настя (1946), Владимир (1950), Василий (1952)

Участник Советско-финской войны 1939-1940 г.,

С1950 - 1952 г. старший конюх

Работал до 1959 г.

Инвалид ВОВ, ходил всегда с тростью, хромал на одну ногу. Носил очки. Чуть ниже среднего роста. Курил только самосад. Сам садил, сам выращивал, сушил и размельчал, а потом делал самокрутки. Разговаривал медленно с расстановкой. Характер спокойный, добрый.

До войны работал милиционером в Рыбно-Слободском районе.

После войны работал в Субаше бригадиром, заведующим фермой, заведующим конюшней, заготовщиком.

Рубрика_ Весёлые истории в книге про Субаш

Егор-Печать (Пичәт Җәгуре)

Иногда с Егором Степановичем происходили забавные случаи. Один из них прочно засел в калейдоскопе шуточных побасёнок нашего деда Афанасия (Апуч).

«Җәгур (Егор) хотя и в компартии никогда не состоял, но всегда был активным общественником. Таких у нас в колхозе было несколько человек, которых хлебом не корми, только дай где-нибудь выступить, а, если слова им по какой-либо причине не доставалось, уходили с мероприятия без настроения и сильно обиженные. Природа у них уж такая - за все болеть душой, и что бы в деревне не происходило, всегда быть в центре событий.

Егора у нас нередко избирали председателем колхозных собраний и сажали в президиум. Обязанность это канительная, писанины много всякой, и заниматься этим не каждый-то умел и хотел. А Җәгур к этому общественному поручению относился с полным осознанием важности и ответственности. Внимательно следил за порядком ведения сходов, скрупулезно проверял, перед тем как подписать, протоколы, и лично сам потом аккуратно подшивал их в «Книгу протоколов общих собраний». Поэтому, если Җәгур иногда слегка запаздывал, сход не начинали, дожидаясь, когда тот придет и возьмет на себя это хлопотное дело.

К своим выступлениям Җәгур тоже готовился с особым усердием. Всегда заранее составлял свою речь на бумаге, а потом зачитывал ее медленно, с расстановкой, четко проговаривая не просто каждое слово, но и даже отдельные буквы.

В 50-60-х годах в сельском хозяйстве проходило много всяких реформ, и районные партработники частенько наведывались в колхоз, разъяснять нам, что к чему. Перед началом собрания обычно тихонечко обговаривали с местными агитаторами, как и что тем сказать в поддержку политики партии. Җәгур в этом деле получал от партработников особое предпочтение, потому что послушно выполнял все их рекомендации, и в отличие от Тимофеева Кузьмы, например, начальство не критиковал.

Происходило это каждый раз по одному и тому же плану. Сначала выступал районный представитель, потом вставал Җәгур и зачитывал, предписанную ему заранее, хвалебную речь, то есть, условно говоря, как бы припечатывал в заключение. Вот за это он и получил в народе свое шуточное прозвище «Пичәт Җәгуре» (Егор-Печать).

Как-то раз весной, это уже после 57-го года, когда Никита Сергеевич Хрущев, посетив американские поля, решил вместо травополья перейти к широким и повсеместным посевам кукурузы, председатель сельсовета по звонку из района созвал колхозников на очередное собрание.

Не помню уж почему, то ли из-за сильного дождя машина в грязи увязла, то ли еще из-за чего, но делегация районных партработников сильно задержалась в дороге. Люди в клубе уже устали их ждать и засобирались по домам. Поэтому, едва добравшись до нашего клуба, представители райкома немедля начали собрание. Ну и, конечно, дать надлежащих рекомендаций - когда, что и как говорить местным постоянным ораторам, на этот раз они не успели.

Уполномоченный района, сидя за столом в президиуме, пока Җәгур, как председатель собрания, зачитывал повестку дня, только спешно черкнул что-то на тетрадном листке и, поднимаясь к трибуне, сунул его тому в руки, вот, мол, после моего выступления это скажешь.

Заканчивая свой доклад, Уполномоченный предоставил слово Егору. Тот важно встав за трибуной, положил перед собой лист бумаги, поправил очки и, как обычно медленно растягивая слова, начал: «То-вар-рищи! – потом внимательно взглянул на бумагу и повторил, - то-вар-рищи!» Затем, придерживая одной рукой душку очков, второй - поднес листок к самому носу, пытаясь разобрать почерк Уполномоченного, и снова, уже несколько растерянно, произнес: «То-вар-рищи!» Вновь положил листок на трибуну и, подняв очки на лоб, сам нагнулся над ним, смешно прищуривая глаза. Но и это не помогло. Тогда Җәгур судорожно вынул из кармана пиджака хлопковый в синюю клеточку носовой платок и, сняв очки, быстро вытер их толстые стекла, а заодно и струящийся по раскрасневшемуся лицу, пот. Обескуражено поглядел на Уполномоченного и, на начинающий потихоньку оживляться зал, опять, как заезженная пластинка, но уже тише повторил: «Товар-рищи!» Снова надел очки, перевернул листок, попробовал прочитать его с другого конца, и так прокрутив злополучную бумагу несколько раз, наконец, обреченно выдохнул: «Это невозможно пр-рочитать, то-вар-рищи!» («Укып булмый бит моны, иптэшлэр-р!») Махнул рукой, и под дружный хохот и аплодисменты, сконфуженный, быстро пошел и сел на свое место за столом.

Сельский клуб, Субаш, 1983

Из воспоминаний Степанова А.Д.

«В 70-е годы Егор Степанович работал заготовщиком. Была в советское время такая организация – заготконтора, которая принимала у населения вторсырье. В нашей и в соседних деревнях Айдарово и Тямти Җәгур дәдәй (дядя Егор) собирал у населения макулатуру, цветной металл, кости и старое тряпье, отвозил все это на лошади в райпо, а взамен привозил оттуда всякий мелкий товар. Таким образом, за сданный утиль можно было либо выручить какие-то деньги, либо обменять его на какой-нибудь ширпотреб.

С этим товаром Җәгур дәдәй медленно объезжал на лошади всю деревню. На телеге у него стоял большой деревянный ящик, разделенный на множество прямоугольных отсеков, и закрывающийся сверху крышкой, из-за чего в народе его прозвали «кырык тартма» («40 шкатулок»).

Уникальность этого сооружения состояла в том, что стеклянная крышка на ящике позволяла хорошо видеть все разложенные в нем товары, которым при этом были не страшны ни дождь, ни ветер, ни озорные ручонки деревенских сорванцов.

Подростков и мальчишек помладше эти «шкатулки» притягивали к себе как магнит, ведь в них лежала куча полезных и нужных для каждого из них вещей. И если взрослые больше хлопотали вокруг швейных игл, спиц, точил и прочей необходимой в хозяйстве утвари, то их больше всего интересовали: крючки, поплавки, лески для рыбалки, квадратные и круглые фонарики и аккумуляторные батарейки к ним, воздушные шарики, глиняные свистульки, и особенно, губные гармошки «Спутник» с серебристой металлической крышкой.

Сделав очередную остановку Җәгур дәдәй, поджидая пока соберется народ из близлежащих домов, неторопливо доставал из нагрудного кармана пиджака кисет с махоркой и начинал сосредоточенно скручивать из старой газеты самодельную папиросу. Курил Егор Степанович всегда только самосад. Со слов его дочери Анастасии Егоровны (Пичәт Начтугы), для этого он сам высаживал табак, сам выращивал, сам сушил его в тени, а потом она и сестры помогали отцу измельчать высохшие листья тяпкой и просеивать их через сито.

Так, и не выпуская изо рта дымящую самокрутку, Җәгур дәдәй показывал собравшемуся люду привезенный товар, обстоятельно разъяснял, что сколько стоит, по ходу принимал принесенное вторсырье, взвешивал его и тут же либо обменивал на вещи из своих «шкатулок», либо расплачивался за него деньгами, долго стуча костяшками больших конторских счет, тщательно пересчитывая мелочь. А когда мой сосед Илья Иванов (Апый Илҗәсе), шутя, замечал ему: «Ай, Җәгур дәдәй, хоть на копейку да обманываешь! - Подняв вверх указательный палец, глубокомысленно отвечал ему, - бер-рр тиеннэн-нн мен-нн тиен-нн! (копейка рубль бережет!)»

Конечно, Егор Степанович никого не обсчитывал, характер не тот. Просто был он человек принципиальный, по-хорошему экономный и по-хозяйски бережливый.

Наоборот, некоторые мальчишки-проказники, пользуясь его добротой, частенько плутовали и пытались его всячески обмануть. Сделать это, когда у телеги с товарами толпился народ, иногда и их родители тоже, соседи или родственники, было сложно. Поэтому мальчишки, отыскав дома бесполезный, на их взгляд, предмет, тащили его прямиком на подворье к Егору Степановичу. Бывало такое, что умыкнет какой-нибудь пострел из дома, например, алюминиевый тазик, обменяет его на карманный фонарик или вожделенную губную гармошку, а вечером его мать, обнаружив пропажу, бежит, как заполошная, к дяде Егору возвращать свою вещь обратно.

Но это еще что! Отчаянные сорвиголовы вытворяли, что и покруче! Иногда под руководством своего заводилы Егорова Гаврилы (Бараем Гәверләсе), по прозвищу Гаврош, целые «спектакли» разыгрывали!

Гәверлә - мальчонка был щупленький, росточка невысокого, жил вдвоем со старенькой бабушкой, контроля родительского не имел, ну, разумеется, и разных излишков тоже. Зато он обладал неограниченной свободой, а свою неуемную энергию тратил в компании огольцов на 3-4 года младше себя, которые буквально смотрели ему в рот и с удовольствием принимали участие во всех его проделках.

Кроме вторсырья заготовщики принимали у населения и куриные яйца. Зная об этом, хитрющий «сценарист» Гаврош, прежде чем «пойти на дело», четко распределял роли в своей разновозрастной команде субашских сорванцов. Так одним из них поручалось крутиться у заветных «шкатулок» и всячески отвлекать на себя внимание дяди Егора, другим - стоять на шухере, а самым проворным надо было в это время, незаметно от хозяев, проникнуть в их курятник, скорехонько набрать там яиц и притащить их к Гаврошу. Тот же потом, как ни в чем ни бывало, снова нес их, словно собственные, к Егору Степановичу и обменивал на различные безделушки или кружочки жевательной серы.

Нередко Гәверлә проделывал и такой трюк. Принесет из дома старую керосинку. Доверчивый Җәгур дәдәй внимательно осмотрит, взвесит ее, и указывая на большую груду металлолома в углу двора, как обычно скажет: «Ну, иди, брось вон туда!» А тому только этого и надо! Пока старик высчитывает на своих деревянных счетах, сколько будет стоить сданная вещь, Гаврош, красуясь перед товарищами, с деланной серьезностью идет к куче с ломом. Там, для слышимости, стукнет по ней своей керосинкой и швырк ее через забор. Потом спокойненько возвращается к дяде Егору, и, довольный восхищенными взглядами дружков, важно выбирает из сокровенных «шкатулок» новые побрякушки.

А за воротами Гаврош, взглянув в недоуменные глаза мальца, притащившего выброшенную им за забор керосинку и не понимающего, зачем тот так нечестно поступает, без зазрения совести, наоборот, искренне удивляясь, говорил ему: « А с чем я в другой раз к дяде Егору пойду?»

А что озорники, наученные Гаврошем, проворачивали со старой одеждой! Замачивали ее в воде, а потом приносили на сдачу не до конца просохшую, и, конечно, поэтому намного тяжелее обычного. Для этого же в карманы старых пиджаков и брюк, подсовывали гальку и камушки. А когда этот фокус уже не проходил, отпарывали подкладки и заново подшивали под них песок и глину.

Егор Степанович, несомненно, знал обо всех мальчишечьих проказах, и все равно каждый раз снова попадался на их уловки. А потом, со слов Анастасии Егоровны, вытряхивая из тряпок всякую дребедень и подсчитывая убытки, сердито ворчал: «Вот ведь, негодники, опять старика надули!»

«Сколько я помню, у Егора Степановича всегда был какой-нибудь транспорт; то лошадь, то велосипед. А потом он, самый первый в нашей деревне, приобрел мопед - чудо тогдашней советской техники. Позднее у него появился и мотоцикл «Минск», но на него он садился редко, думаю, потому что из-за раненной на фронте ноги, слезать с него ему было трудновато.

При этом наблюдалась у Егора Степановича интересная манера – из дома и обратно он ездил не напрямую через ближайший переулок, а через деревню, хотя этот путь в два раза длиннее. Причем ехал всегда на самой маленькой скорости. И люди с улыбкой наблюдали, как Пичәт Җәгуре, важно восседая на своем новеньком черном мопеде, непременно в черной кепке и с самокруткой в зубах, медленно тарахтел по улице.

Но с мопедом Егору Степановичу не повезло. Слишком часто он у него ломался. Может быть, как раз из-за слишком медленной езды мотор не продувался и быстро перегревался. Поэтому карманы у дяди Егора всегда были набиты запасными свечами зажигания. Как мотор заглохнет, он достанет одну из них, звучно сдует со всех сторон прилепившиеся к ней соринки, вставит ее вместо сгоревшей свечи и едет себе дальше.

Но иногда эта техника не хотела заводиться ни в какую. Или бывало так, что попав в дороге под сильный дождь, на колеса мопеда налеплялось столько грязи, что он просто не мог ехать дальше, и тогда Җәгур дәдәй, проклиная своего «железного коня» последними словами, вынужден был сам тащить и толкать его до дома. Неудивительно, что в такие моменты он предпочитал более короткий путь по переулку, позади огородов, подальше от посторонних глаз.

Мучился, мучился с этим мопедом Егор Степанович, да так в конце-концов и продал его одному знакомому мужику из д. Айдарово. А когда Апый Илҗәсе спросил его: «Җәгур дәдәй, твой мопед же еще не старый, зачем ты его так дешево продал?» Он медленно и глубокомысленно произнес ему в ответ: «Тысячу километров проехал этот мопед. Пятьсот километров я на нем ездил, а пятьсот километров он на мне ездил, поэтому и продал его за полцены».

Был у Егора Степановича в личном хозяйстве и собственный гужевой транспорт, хотя и несколько необычный. Для тягловой силы у него, вместо привычной для наших мест лошади, использовался здоровенный бык. В домашней мастерской-кузне дядя Егор своими руками изготовил для него телегу, придумал и соорудил из ремней специальный намордник, хомут, дугу и всякую другую сбрую.

Конечно, надо было обладать особым талантом и иметь недюжинное терпенье, чтобы не только выкормить, вырастить, но еще и приучить такое своенравное и свободолюбивое животное ходить в упряжи. На мой вопрос почему Җәгур дәдәй не брал для работы лошадь в колхозе, ведь для участника и инвалида отечественной войны это не было проблемой и, к тому же, его родной брат работал конюхом, его дочь Анастасия Егоровна ответила, что «такой у отца был характер, он никому не хотел быть обязанным!»

Так круглый год и возил он на этом быке на свое подворье в деревянной бочке воду с фермской водокачки, а летом - сено и бесплатный сухостой из леса. Вот тут, конечно, нашему необычному дрессировщику не всегда удавалось справиться со своим подопечным.

Нет, из дома в лес он уезжал благополучно. Бык, так же медленно, как и бывший мопед дяди Егора, послушно тащился по центральным улицам деревни. А его любимый хозяин с деловитым видом сидел в телеге, свесив одну ногу, а другой - упираясь в передок, периодически подергивал, прикрепленные к удилам, вожжи и, как всегда, беспрестанно дымил самокруткой, а неизменные кепка и очки с толстыми стеклами добавляли ему нарочитой серьезности.

В лесу же, в особенно жаркие дни, облепившие быка оводы и слепни, своими укусами сводили весь авторитет его хозяина на нет. Громадное животное, обезумев от боли, с легкостью разламывало толстые оглобли и, высвободившись из упряжи, задравши хвост и громко мыча, неслось прямиком домой. Чтобы бык не растерял по дороге оставшуюся на нем сбрую, Егору Степановичу приходилось, бросив телегу, спешно следовать за ним.

На полевой дороге, обдуваемой ветром, насекомых становилось меньше, и бык, войдя в привычный размеренный темп, спокойно шагал к родному хлеву самым наикратчайшим путем мимо, стоявшей на отшибе позади огородов, деревенской пекарни. И собравшиеся у раздаточного окошка люди, ожидающие свежего хлеба, с улыбкой и смешками провожали неразлучную парочку: дядю Егора, ковыляющего с хомутом на шее и другими частями сбруи в руках, и шествующего впереди него быка, который шел себе и шел, равнодушно поглядывая по сторонам, и, совершенно не обращал никакого внимания на бурные обещания отправить неблагодарное животное на мясокомбинат и другие оскорбительные слова, летящие ему вслед от любимого укротителя.

«Да, уникальный был человек, мой сосед Җәгур дәдәй, - с теплотой говорит Владимир Аркадьевич Токранов. – Я, когда вспоминаю о нем, всегда улыбаюсь, а всех своих бычков до сих пор называю Гошами».

А уж про то, какой Егор Степанович был щепетильный в хозяйстве, так это отдельный разговор. Взять хотя бы вот такой пример.

Каждую весну, как только заканчивалась вспашка огородов трактором, со слов Подъячевой Варвары Максимовны (Давый Барушы ), ее сосед Җәгур доставал из клети, оставшийся у него еще с тех времен, когда он работал в колхозе бригадиром, двухметровый сажень (шаржин таягы по-нашему) и шел заново замерять свой позем (пахотную землю).

Соседи никак не могли взять в толк, для чего это надо было делать, ведь межа между огородами за много лет приобрела хорошо определяемые границы. Начиналась она строго по краю сараев и завершалась на насыпи, установленным в прошлых годах, деревянным столбиком.

«И-и-и-й, Җәгур дәдәй, чего ты опять землю меришь, что она за зиму выросла что ли? – подшучивала над ним Баруш түти. А наш землемер, ни на минуту не отрываясь от своего занятия, утопая по щиколотку в жирной вспаханной земле, сосредоточенно замерял свои неизменные тридцать метров, переставляя по полю большой земляной циркуль и, не поворачивая головы, лишь кратко бросал соседке в ответ, - тәр-ртибе шул-лай (порядок такой)».

А после того как Егор Степанович ушел в мир иной, Баруш түти, начиная весенние полевые работы, каждый раз, грустно улыбаясь, вздыхала: «И-и-и-х, Җәгур дәдәй, как же мы теперь без тебя и твоего шаржин таягы картошку то сажать будем?»