Критическая философия истории 4 страница
Из этих трех признаков важную роль во «Введении» играют только два: имманентное единство индивидов и целостностей, и происхождение наук о духе. Они позволяют набросать настоящий план этой группы знаний.
Поскольку целостности (точнее, люди) даны нам непосредственно, науки о духе составляют его первый раздел: антропология и психология — это фундаментальные учения, за которыми следуют, с одной стороны, анализ различных человеческих общностей (расы, народы), с другой, — история индивидов, биографии. Обе эти категории исследований представляют собой как бы развитие антропологии, поскольку они изучают человеческое многообразие, двигаясь через понятие типа либо к специфическим особенностям коллективов, либо к личностям, в которых и через которые эпохи находят свое завершение.
Эта классификация, несмотря на свой исходный пункт, не предполагает никакого противопоставления ни историческому, ни социологическому духу. Индивид не предшествует обществу, он не стоит выше и не является индифферентным истории. Дильтей не верит в существование естественного человека, который якобы жил до всякой коллективной жизни и представление о котором якобы можно найти среди членов так называемых первобытных племен. Не верит он и в то, что можно реконструировать сообщество простым сложением индивидов. Естественный, универсальный человек, которого изучают психология или антропология, есть фикция или, по крайней мере, абстракция. Если начинать с индивида, а не с группы, то это значит, что только индивид представляет собой реальное единство и что любой ряд наук происходит из сознания, которое индивид имеет о своей деятельности (грамматика, логика, эстетика, мораль).
|
|
|
Что же касается других наук, то их формирование связано с социальным процессом. Экономика или право стали независимыми науками в той мере, в какой делилось само общество и изолировались автономные виды деятельности. Научная абстракция отражает историческую эволюцию, социальное разьединение.
26 27
Дильтей различает два класса наук: науки, объектом которых являются «системы культуры», и науки, чьим объектом выступают «внешние формы организации». Наука, философия, религия — это культурные системы: истина, общее представление о Вселенной, связь с потусторонним миром — общие для всех индивидов, характеристики человеческой природы. Деятельность, которая стремится к удовлетворению этих потребностей, развивается путем сотрудничества индивидов, направленного к универсальной цели (истина, контакт с божественным), поведение каждого не может не быть связано с поведением всех. Так устанавливается целостность, представляющая собой реальность, поскольку она переживает людей, которые создают ее своими действиями и взаимоотношениями. Такая целостность имеет структуру, внутренний порядок, вытекающий из преследуемой цели. Как «Хитрость разума» в философии Гегеля, она собирает индивидуальные действия и придает им смысл, который выходит за их рамки.
|
|
|
Будучи надындивидуальными, в некотором другом смысле, эти системы остаются человеческими, а не социальными. Можно себе представить, что отдельный человек заботится об объективной истине или испытывает потребность в религиозном чувстве. Научное сотрудничество может быть понято, по крайней мере, абстрактно, независимо от какой бы то ни было политики. Проблемы социальной организации относятся к другому типу. Совместная жизнь нуждается в высшей воле: постоянное приложение сил должно преобразовать в органическое единство анархию человеческих страстей. Науки о формах организации изучают социальную природу человека-животного: их основными понятиями являются понятия интереса, иерархии, принуждения, потребностей и т.д. Они должны анализировать неисчерпаемое разнообразие групп, государства, церкви, общности и т.д. Но они повсюду находят постоянные данные о политической жизни, власти и жизни сообщества.
|
|
|
Науки о системах и формах касаются части реальности, изолированной абстракцией реальности в целом. В действительности системы разделить нельзя. Как общее условие жизни государство тоже есть условие существования культурных систем. Без внешней дисциплины индивиды сами не подчинились бы дисциплине поиска истины. И нет религии без церкви. Более того, одно и то же действие может принадлежать нескольким общностям: контракт, например, — праву, экономике, политике. Наконец, человек полностью вовлекается в каждое из своих дел, но ограничивает предвидение, а также закономерность эволюции.
Несмотря на эти оговорки, абстракция, которая изолирует системы и формы, хорошо согласуется с самим расчленением реальности: структура систем и форм, которую анализируют общественные науки, одновременно понятна и соответствует реальности. Такие системы представляют собой выражение человеческой природы, условие духовных достижений, объект гуманитарных наук. В них индивид вносит свой вклад в некое творение, которое превосходит его. история, сотворенная индивидами, получает смысл, имманентный целостности. В строго позитивных терминах мы возвращаемся к традиционным формулировкам: дух, конструирующий науку, сам пребывает в истории.
|
|
|
Эти три группы наук— антропологических, культурологических, общественных— части одного и того же целого. Но их взаимосвязи носят более сложный характер, чем взаимосвязи наук о природе. Последние, на взгляд Дильтея, который по этому вопросу воспроизводит теорию Конта, действительно располагаются в иерархическом порядке от математики до биологии: переходя от более простых к более сложным, они зависят друг от друга. Не давая четкой формулировки закона организации гуманитарных наук, Дильтей уже
намечает некоторые фундаментальные идеи. Прежде всего, в этих науках единичное представляет собой конечную цель исследования так же, как и общее. Характерные черты того или иного индивида или той или иной группы являются предметом исследования в той же мере, что и черты, свойственные всем.
Таким образом, между теоретическим и историческим существует постоянное взаимодействие. Культурологические науки анализируют системы и формулируют общие высказывания. Этнология же выделяет качества, присущие всем людям некоторой группы. Универсальные связи теоретических наук (например, закон Тюнена), применение сравнительного метода представляют собой необходимые средства для понимания становления: как и в естественных науках, аналитическое расчленение есть условие объективного познания. Но, с другой стороны, мы должны восстановить целостность этих систем, изучать их взаимоотношения, аналогии, которые возникают между ними, их соответствие своей эпохе и причины этого соответствия. История и теория, система и конкретная целостность представляют собой неразделимые цели науки, потому что в отдельности они непостижимы. Историю можно понять только через теорию, а теорию — только через историю.
Таким же важным, как эта комбинация единичного и общего, является единство факта и ценностей в гуманитарных науках. Синтез требуемого и действительного есть данное жизни, а не изобретение ученого. Было бы произволом упразднять категорию высказываний. Правила и ценности связаны с самой деятельностью поэта, юриста и логика, они неотделимы от науки до тех пор, пока в качестве объекта она имеет целостного человека. Если мы хотим полностью понять произведение искусства, то нам, прежде всего, нужно знать психологические законы, которые объясняют создание произведения и то воздействие, которое оно оказывает на умы. Нам нужно также рассматривать произведение в соответствующем контексте; историческая же интерпретация все больше и больше обязывает нас воссоздать эпоху или процесс развития во всей его целостности. И наконец, если понять фрески Микеланджело — значит понять их красоту, то не нужно ли, чтобы мы могли вывести, исходя из «канонов» эстетики, свои ценностные суждения? То же самое касается морали или права.
Можно было бы удивляться тому, что Дильтей не исключает из позитивной науки ценностные суждения или императивы и не следует приписывать ему грубое смешение нормативных суждений и истории этих суждений, (которые складываются только из суждений факта). Отказ очищать реальные науки связан с глубинными тенденциями творчества Дильтея. Прежде всего, повторим, что для него речь идет о том, чтобы понимать науки, а не реконструировать их. На его взгляд, они представляют собой естественные продук-28
ты жизни и выходят за рамки логики. Такие абсолютные противоположности, как бытие и ценность, особенное и общее, количество высказываний (или субъектов) и правильность суждений кажутся ему абстрактными и бесполезными. Риккерт сочтет такой подход ошибкой.
Кроме того, под наукой Дильтей понимает связную совокупность высказываний, сформулированных в строго определенных терминах. Такая дефиниция шире общепринятой. Наука необязательно имеет каузальный характер. Поэтому присутствие императивов или ценностных суждений, по существу, подрывает достоинство гуманитарных наук. Мы можем рассматривать правила юриста, требования моралиста, ценностные суждения художника: наука о праве, морали, эстетике старается уточнить, организовать эти высказывания. Трудность появляется только в связи с требованием универсальной применимости.
Проблемы, которые должна решить «фундаментальная» теория гуманитарных наук, — те же, какие мы только что указали. Сначала важно сопоставить антропологические, культурологические и социальные науки: факты второго порядка (интерес, потребность, власть и т.д.), из которых исходят перечисленные группы наук, должны быть дедуцированы из психологии. Затем следует объединить теорию и историю в двояком смысле слова: показать взаимозависимость систематического знания и исторического описания и разграничить универсально употребимые высказывания и исторически обусловленные суждения. Наконец, необходимо осуществить синтез факта и долга, противопоставляя вдобавок вечное и случайное.
Таким образом, методологическая и критическая задача, которую предлагают гуманитарные науки, соответствует потребностям исторического сознания. Синтез теории и практики, факта и ценности, универсального и исторически преходящего представляет собой возобновление традиционной работы философии и отвечает требованиям позитивной науки.
Для точной постановки проблемы нам остается лишь устранить иллюзорные или преодоленные решения: ни филоеофия истории, ни социология не способны адекватно понять всеобщность.
Социология и философия истории
По мнению Дильтея, философия истории всегда вдохновляется христианством. Она имеет силу только тогда, когда поддерживается религиозными догмами. Секуляризированная, как в учении Гегеля, она проявляет свой противоречивый характер, претендуя на то, чтобы единственной формулировкой определить сразу и смысл, и причину всего исторического развития. Но, как и любая формулировка, она с необходимостью носит частичный характер, насилует реальность, чтобы загнать ее в абстрактные рамки. Более того, признавая смысл только за целым, она жертвует индивидом. Почему жизнь требует абсолютной преданности коллективу? Почему коллектив есть цель в себе? Такое понимание оскорбляло в Дильтее острое чувство личности, являющейся, на его взгляд, единственной ценностью, абсолютной и непосредственной. Он
предпочел бы такую философию истории, которая избегала бы того, чтобы приносить в жертву индивидов. Биография для него так и осталась одной из высших форм истории. Социология, с которой сражается Дильтей, — это социология Конта или Спенсера, возобновляющая амбиции философии истории. Такая социология, несмотря на свои научные претензии, использует методы, которые, по существу, не отличаются от методов Боссюэ или Гегеля и употребляет понятия так, как если бы они могли исчерпать многообразие становления. Она формулирует поспешные и туманные обобщения, например такие, как закон трех стадий: этот закон никак не верифицируется фактами, а если бы даже он подтверждался, все равно его было бы недостаточно для подтверждения иерархии ценностей.
Социология нарушает сам принцип позитивной науки — ее анализ. Нет науки, которая бы непосредственно касалась всего: социальные науки сформировались путем вычленения относительных общностей, рассматриваемых в рамках общества. Французская школа социологии всегда напоминает о необходимости сближения различных социальных наук, чтобы они осознали свою взаимосвязь. Дильтей тоже провозглашает эту взаимозависимость социальных исследований, но лишь для того, чтобы критиковать социологию. Несомненно, абстрактные высказывания различных наук имеют смысл только в их отношении к реальности, для них нужно найти место в рамках целого, которое они исследуют с разных точек зрения, но если такой синтез необходим, то только потому, что также необходим и предварительный анализ. И в этом случае социологии, в понимании Конта или Спенсера, не существует, поскольку она порывает с методом, являющимся составной частью позитивной науки, — изоляцией системы.
В этих условиях, чтобы стать наукой, социология должна выделить часть еще не исследованной социальной реальности. И Дильтей в этом случае не особенно прислушивается к теоретическим аргументам. Если, согласно концепции Зиммеля, должна существовать наука о социальных «формах», то она должна появиться только благодаря конкретному исследованию, а не рассуждению, что такая дисциплина сама себя проявит.
Критика исторического разума не ограничивается осуждением. Из философии истории или из социологии она заимствует законные устремления: сблизить различные гуманитарные науки, преобразовать их в некое единство, имманентное, а не внешнее самим наукам, как, например, в попытках социологии, и не трансцендентное, как в философии истории. Но могут возразить, что такое преобразование невозможно. Каким образом позитивная наука, аналитическая по определению, может быть соединена со всеобщим? Объективно всеобщее может достигаться только объединенными усилиями. Только благодаря движению наука приближается к этому последнему термину. Желание уловить его сразу имеет специфически метафизический характер.
В каком-то плане мысль Дильтея именно такова. Но. рассмотренная сама по себе, она знаменует не отречение, а интуитивное понимание реального. Всякая философия истории ведет к подчинению средств целям, так сказать, подчинению эволюции целям, которые ей предписы-30
вают. Однако этому обесцениванию прошлого противостояло историческое чутье или даже человеческое чувство Дильтея. В каждой эпохе, в каждом человеке он признавал единственную, незаменимую ценность. Детство— это не только подготовка зрелости, оно имеет собственный смысл6.
С другой стороны, в рамках новой теории гуманитарные науки перестают стремиться к достижению законченного знания об объекте. Всеобщность теряет объективный характер, который делал ее недоступной: возможно, она заключена в самой структуре жизни, а может быть, присутствует в самих науках?
Таким образом, критика действительно является наследницей философии истории, она стремится к всеобщности, но не отказывается от того, чтобы быть позитивной. Она отвергает социологию, но не пренебрегает синтезом гуманитарных наук. Единство находится не по ту сторону конкретных результатов науки, а в самом их источнике, в духе, который развивается во времени и осознает себя благодаря исторической науке.
3. Аналитическая психология и философия жизни
Первое решение проблемы «фундамента» гуманитарных наук дает длинное исследование, озаглавленное «Идеи описательной и аналитической психологии» (Ideen einer beschreibenden uns zergliedernden Psychologie), появившееся в 1893 г., спустя десять лет после «Введения». Существенную часть второго тома «Введения» как бы составляет новая психология.
Несмотря на собственное значение этого исследования, его нельзя воспринимать изолированно от других. Оно есть завершение долгой предварительной работы, которой нельзя пренебрегать. Труды по педагогике и поэтике помогают нам понять, в каком смысле психология могла бы решить проблемы моральной философии.
Более того, аналитическая философия представляет собой часть нового учения, которое полностью никогда не излагалось Дильтеем. Представление о нем можно извлечь из коротких статей, появившихся в то же время. Однако несмотря на свою незавершенность, эта философия должна найти место в нашем изложении, ибо только она позволяет правильно истолковать мысль Дильтея. Вот почему «Идеи» будут находиться в центре нашего анализа. В дополнение этого текста мы будем использовать все работы того же периода. Аналитическая психология приобретает особое значение в виду наук о духе. Она увлекает нас по ту сторону, к философии жизни.
Критика конструктивной психологии
Идея обновленной психологии, которая должна объединить науки о духе или, по крайней мере, стать для них необходимым вспомогательным средством, восходит к началу творчества Дильтея. Сам он указывал что, начиная со своей статьи о Новалисе (1865), он говорил о психологии' реальности ( Realpsychologie). Во «Введении» он намекал на необходимость описательной психологии, объектом которой выступает человек в целом.
В самом деле, прежде чем составить четкое представление об истинной психологии, он, по крайней мере, понимал, каким требованиям она должна отвечать, почему недостаточно так называемой научной и экспериментальной психологии. Подлинное познание не может ограничиться анализом «функции» души, «форм» ментальной жизни. Ибо гуманитарные науки также и главным образом исследуют содержание, конкретное развертывание психических феноменов*Знание того, что есть суждение или эмоция, не учит нас тому, как в нас связываются суждения и эмоции. Другими словами, психология, которая нам нужна, изучает реальную жизнь личностей в ее конкретном разнообразии. В этом смысле она могла бы быть синтезом так называемой научной психологии и психологии общераспространенной и придать «мудрости наций», мудрости моралистов недостающую им строгость: ей удалось бы выразить опыт жизни, включенной в литературные произведения.
Конечно, Дильтей восставал против поверхностных противопоставлений: неверно говорить, что романисты или поэты— более глубокие и тонкие психологи, чем ученые-экспериментаторы. В действительности, в прозе или стихах содержится не психологическая наука, а человеческий опыт. Пробелы науки объясняют и оправдывают обращение к искусству.
Тем не менее недостаточность позитивной психологии не является случайной и временной: она связана с используемыми методами. Натуралистическая психология Дж. Ст. Милля или Тэна заимствует методы наук о природе, не задаваясь вопросом, применимы ли они к объекту или нет. Как и физика, она исходит из простых элементов, воспроизводя с помощью связей между простыми телами разнообразие конкретных вещей. Она имеет гипотетический характер, хотя и не в том банальном смысле, что результаты, которых она достигает, как и все научные результаты, лишь вероятны: она гипотетична по существу. И если бы даже она имела полный успех, то все равно можно было бы предположить, что Другие гипотезы позволят получить тот же результат. Реконструкция из простых элементов гипотетична, ибо элементы это понятия, разработанные для объяснения, и одна гипотеза, по определению, не может исключать другие.
Как выбрать среди различных принципов объяснения— таинственные превращения мысли, законы ассоциации, наследственность— такие, с помощью которых можно было бы заполнить интервал, отделяющий первичные факты от конкретных данных эксперимента? В действительности, конструированию нет конца и нельзя объяснить сложные чувства, высшие операции ума, приняв в качестве элементов ощущения или по принципу психо-физического параллелизма, не прибегая к некоему творческому акту. То, что этого достигают путем неявного введения в элементы объяснения части непосредственно данного нам живого целого— несомненно, иллюзия успеха, которая делает еще более явной ошибку натуралистической психологии, претензию на то, чтобы рекон-32 33
Дата добавления: 2021-04-07; просмотров: 80; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!