Письма и дневник Петра Васильевича Киреевского 34 страница
Родным
6 августа 1834 года
Новгород
Ездить отсюда некуда, кроме разве некоторых монастырей, и предания здесь только одни могилы и камни, а все живое забито военными поселениями, с которыми даже и тень поэзии несовместима. Стало быть, на песни здесь мало надежды, зато надобно хорошенько рассмотреть и узнать здешнюю каменную поэзию, еще богатую. До сих пор еще я мало мог ходить по городу от несносных жаров, от которых и дома ничем заняться невозможно, а когда я в первый раз взглянул на Новгород с волховского моста, при солнечном захождении, он мне представился в самом величественном виде. И случай этому много помог: верст за 40 в окрестностях горят леса, и дым от них доходит досюда; в этом дыме, соединившемся с волховскими туманами, пропали все промежутки между теперешним городом и окрестными монастырями, бывшими прежде также в городе, так что город мне показался во всей своей прежней огромности, а заходящее солнце, как история, светило только на городские башни, монастыри и соборы и на белые стены значительных зданий; все мелкое сливалось в одну безличную массу, и в этой огромной массе, соединенной туманом, было также что-то огромное. На другой день все было опять в настоящем виде, как будто в эту ночь прошли 300 лет, разрушивших Новгород. Мне удалось найти квартиру на берегу Волхова против Святой Софии и Новгородского кремля, и хотя моя комнатка внутри премерзкая, зато могу любоваться самым лучшим видом в Новгороде. Новгородский кремль еще сохранил, по счастью, свою почтенную полуразрушенность, а Софийский собор, также уцелевший неприкосновенно, — самое прекрасное здание в России, какое я видел в России.
|
|
|
Кроме одного, впрочем, весьма пустого свитского офицера, я здесь ни с кем еще не познакомился и едва ли с кем познакомлюсь, кроме разве купца, о котором вы пишете и которого я постараюсь отыскать. Мне и самому будет весело, если только я буду знать, что вы все здоровы и веселы или, по крайней мере, стараетесь , чтобы вам было весело.
Н. М. Языкову
1 сентября 1834 года
Новгород
Повинную голову меч не сечет!
Я хотя и в самом деле виноват перед тобой, но, может быть, меньше, нежели ты думаешь, потому что хотелось дать тебе поподробнее отчет о плодах моей поездки, а кроме того, и стыдно было признаться, что этих плодов так мало! Теперь, хоть стыдно, пришлось признаваться, потому что дело уже приходит к концу, а лето вознаградить трудно.
Дело в том, что я ошибся в расчетах, думая, что собирать песни везде так же легко, как в Ильинском или Архангельском. Наши уже писали тебе, что я еще с 15 мая выехал из Москвы на странствие. Рассматривая карту России, думал я, что всего лучше выбрать для этого какой-нибудь маленький городок в стороне, богатой событиями историческими и вдалеке от всякой большой дороги, а потому и от моды, и, основавши в этом городке свою главную квартиру, делать вылазки по окрестностям. Для этого, сообразуясь только с одной ландкартой, выбрал Осташков. Но уже приехавши и Осташков, я узнал, что он не таков, каким я себе воображал его. Я воображал, что найду глушь, а вместо того нашел едва ли не самый образованный уездный город в России, в котором всякий кузнец и всякая пряничница читает «Тысячу и одну ночь» и уже стыдится бородатых песен, а поет: «Кто мог любить так страстно» и даже «Мчится тройка удалая»; нашел там даже довольно порядочную библиотеку для чтения, заведенную мещанами, у которой из добровольных приношении уже составилось около тысячи рублей ежегодного дохода и об которой буду писать к тебе подробнее в другой раз. Все это не могло меня не порадовать, однако не было благоприятно для песен. Я надеялся еще на окрестности и прожил там с лишком два месяца, разъезжая по деревенским ярмаркам. И в самом деле в тамошнем уезде можно было бы собрать много любопытного, но только — не в таких обстоятельствах, в каких я там был. Чтоб иметь успех, надобно было: 1) иметь какой-нибудь посторонний предлог для житья в Осташкове и 2) знакомство с помещиками, а у меня ни того, ни другого не было, а потому меня там не только в простонародье, но даже и в тамошнем beau-monde боялись, как чумы, воображая во мне сначала шпиона, а потом карбонара. Поэтому было со мной множество уморительных, самых донкишотских приключений (о которых после), но в песнях совершенная неудача. Я бросил наконец Осташков и явился сюда, в Великий Новгород, где живу уже целый месяц. Но здесь еще хуже. Военные поселения, обозначив каждого обывателя нумером и надевши на всех либо красные, либо черные ошейники, стерли поэзию почти до последней буквы, а кроме того, и затруднения, бывшие в Осташкове, здесь еще увеличились. Неудача моя самая полная, какая только могла быть. Теперь думаю тихим шагом ехать назад и попробовать еще, не удастся ли собрать чего-нибудь по дороге, тем больше, что в Торжке 15 сентября будет ярманка.
|
|
|
|
|
|
Все приобретения, сделанные в это лето (кроме одного стиха о Скопине-Шуйском), ограничиваются совершенными пустяками: десятка три свадебных песен (где встречаются слова очень древние, как например, комони и пр.), очень хороший и полнейший из всех вариант «Лазаря» и несколько любопытных образчиков белорусского наречия, сказанных нищею из Могилевской губернии.
|
|
|
Об остальном и говорить не стоит.
Вот тебе покуда моя исповедь вообще. Больше буду писать скоро, а ты покуда не сердись на меня.
Маменька писала, что не так давно от тебя была грамотка, но, по несчастью, ее послали в Осташков тогда, когда уже я уехал оттуда, и она пропала! Досадно!
Если ты не сердит, то пиши ко мне в Москву.
Покуда прощай. Крепко тебя обнимаю.
Весь и вечно твой П. Киреевский.
Н. М. Языкову
8 января 1835 года
Москва
Во-первых, крепко тебя обнимаю, поздравляю с Новым годом и благодарю за то, что ты на меня не сердишься, несмотря на долгое мое молчание, а потому же следует объяснить, почему я не писал так давно. Кроме множества накопившихся забот, растаскивавших меня из стороны в сторону, излишняя громада всякой всячины, о которой мне необходимо с тобой беседовать по части песен, так плотно наполнила уста мои, что и совсем их на такое долгое время запечатала. И точно, мудрено писать о вещах посторонних, когда дело беспрестанно напоминает о своих законных правах на ближайшее слово; между тем как об деле, особливо таком значительном и многосложном, писать наобум нельзя: необходима тьма-тьмущая сведений, справок и проверок, а множества из оных я ждал, ждал, искал, искал, добивался, добивался, и до сих пор еще не дождался, не отыскал и не добился так, как бы хотелось. Зато уж и мое терпение наконец лопнуло: я решился лучше писать аки человек необстоятельный, нежели молчать слишком обстоятельно, иначе бы мог и твое терпение подвергнуть излишнему искушению. Крепкое тебе спасибо за то, что ты до сих пор на меня не рассердился!
Собрание с тех пор обогатилось многими любопытными вещами, и останавливают решительный приступ к печатанию два главных обстоятельства: пробный лист и Соболевский. Без пробного листа нельзя ни сделать верной сметы издержкам издания, ни вследствие оной вступать в переговоры с Смирдиным. До сих пор кажется мне, что должно выйти около десяти томов, считая каждый том в 20 листов! Такая громада потребует не маленьких издержек: может быть, от 10 до 15 тысяч. Но об этом буду писать аккуратнее на днях, когда отпечатается пробный лист, а покуда и говорить нечего. Что касается до Соболевского, то он запутал меня по части песенников: еще прошедшей зимой он прислал мне список печатных песенников, которые он достал в Петербурге и в которых заключается почти все важнейшее, уведомляя, что он собрал их для меня, а потому чтоб я не собирал их в Москве, если не хочу иметь двойных экземпляров. Вслед за тем писал об своем немедленном выезде в Москву, и до самого моего отъезда в Осташков беспрестанно возобновлялся слух, что Соболевский через два дня выезжает, а с самого моего возвращения об нем нет ни слуху ни духу! Это тем досаднее, что без него бы я все эти песенники давно бы сам собрал, а теперь за ним должен медлить. Опять на днях буду писать к нему.
Но обо всем об этом в следующий раз, и тогда поаккуратнее. Покуда вот об чем: Валуев сказывал, что Александр Михайлович собирается по последнему пути в Москву, неужели же с ним не приедет и Николай Михайлович? Это был бы истинный грех с твоей стороны! Не говорю уже об себе и об нашем песенном деле, которое мои одинокие плеча должны нести медленно и с трудом, а с тобою бы пошло живо и скоро, но если бы ты знал, какая в Москве всеобщая жажда тебя, то уж ты давно бы хотя бы на недельку да заглянул сюда! Даже до последнего-то пути тебя дожидаться слишком долго! Что дел у тебя в деревне никаких быть не может, это уж давно решил общий голос, а глас народа — глас Божий. Что ты, например, скажешь на следующее предложение: поедешь ли ты с нами, если мы трое, то есть я, папенька и Хомяков, приедем за тобою? Как ты думаешь?
Твой всей душой П. Киреевский.
Н. М. Языкову
20 февраля 1835 года
Москва
Homo proponet, Deus disponet![372] Вместо того чтобы писать к тебе о множестве предложений и распоряжений, о которых нужно было мне уже давно беседовать с тобой по части нашего песенного дела и которые частью и по собственной моей вине, но еще гораздо больше произволением судьбы уже давно копились невыраженные и несообщенные; теперь приходится всю эту массу свернуть в один маленький шарик (впрочем, совсем не из нее сделанный) и сказать один результат (выходящий совсем не оттуда), а именно: я весной уезжаю в чужие края! Следовательно, печатание опять должно будет перерваться по крайней мере на полгода.
Ты на меня не рассердишься за это, когда я скажу, что доктора приговорили маменьке необходимо и немедленно, то есть в мае, ехать в Карлсбад. А так как без сопровождающего мужчины ехать невозможно, то я буду провожать ее. Маленьких детей она также возьмет с собой. Я также этим случаем воспользуюсь и буду пить воды.
О том, как я думаю и это время соединить с пользой наших песен, буду писать в другой раз; теперь лучше говорить о том, на что бы я желал получить от тебя ответ скорейший: ты также болен и, говорят, на воды собирался: поедем вместе![373] Подумай об этом и пиши. Что это тебе сделает пользу, в этом я нисколько не сомневаюсь, а пренебрегать своим здоровьем тебе грех. Теперь же ты будешь иметь еще и ту выгоду, что будешь избавлен от мелочных дорожных забот, которые я с восторгом возьму на себя. Если ты на это согласишься, то мы бы устроились таким образом: ты бы поехал не вместе с нашими дамами, а за ними, чтобы мне быть только всегда близко к ним на случай нужды. И для тебя бы это было гораздо спокойнее. Как ты думаешь? Пиши поскорее. Если же ты, Бог даст, согласишься, то я в апреле месяце готов приехать за тобою в Симбирск.
Жду твоего ответа.
Весь и вечно твой П. Киреевский.
Посылаю тебе расписки Андросова на 1000 рублей. За мною еще есть твои деньги, которые нынче же хотел выслать, да опоздал.
Хомяков тебе кланяется.
Н. М. Языкову
6 марта 1835 года
Москва
С нетерпением жду твоего ответа на мое последнее письмо. Если б ты мне отвечал «поедем!» — то я бы до потолка вспрыгнул от радости и в половине апреля явился бы в Симбирск за тобою, а в мае уже мы бы плыли по волнам балтийским. Долго ждал я, как ворон крови, что Александр Михайлович приедет сюда по первому пути и что ты вместе с ним приедешь, но увы! А если б ты был здесь, то я не сомневался, что мне удалось бы доказать тебе как дважды два четыре, что взглянуть, хоть мельком, на бусурманские земли, хоть несколько месяцев подышать бусурманским воздухом совсем не то, что воображать все это. Кроме того, тебе быть больным и худощавым — просто грешно!! А там, как тебе известно, не одни воды, но и древо медицины процветает во всей своей роскоши, со всеми ветвями как аллопатическими, так и гомеопатическими.
Что ты будешь отвечать — не знаю, но мне как-то мечтается ответ счастливый.
Соединить отлучку за границу с песнями я думаю следующим образом. До возвращения не издавать ни одного тома, потому что это могло бы повредить общему впечатлению на публику, тем больше что начинать с самого интересного и неизвестного невозможно за недостатком обработки. А так как мне оставаться за границей долее начала зимы, вероятно, будет не нужно, то это время можно употребить: 1) на примечания и свод всех вариантов; 2) на собрание и соображение всего, что было издано из иностранных и особенно славянских народных песен и 3) на изучение славянских языков, в Богемии очень удобно. Приготовивши таким образом все издание от начала до конца, можно будет в начале зимы вознаградить просрочку быстротой печатания потому, что если печатать том за томом, как обыкновенно, то и самая расторопная типография не обещает кончить прежде года, а, приготовивши как первый, так и последний том, можно подобрать одинакий шрифт в трех типографиях, печатать в трех разом и кончить еще прежде окончания будущей зимы. Если же Бог даст, что мы поедем вместе с тобою, если и твоя рука поможет мне работать над этим храмом, то явится на белом свете, как Минерва, вышедшая из головы Юпитера.
Покуда пора кончать. Подумай, братец! Или, лучше сказать, не думай, чего тут думать, а скажи: «Приезжай, — я согласен!»
Весь и вечно твой П. Киреевский.
Сегодня должен выйти 1-й номер «Наблюдателя». Об нем после. Что касается до участия в нем Киреевского, о котором ты спрашиваешь, то оно будет очень невелико: брат вовсе не участвует, потому что его имя вычеркнули в Петербурге, а я очень мало, потому что занят. Не поможет ли ему Языков? А дело доброе.
Н. М. Языкову
13 марта 1835 года
Москва
Вот тебе опять только несколько строк, да зато такие, которым ты порадуешься: в день появления жаворонков, 9 марта, у брата родился сын, Василий Иванович Киреевский! Брат сам хотел писать к тебе сегодня, да не знаю, поспеет ли за своими хлопотами около молодой матери, а потому я не хотел пропустить почты, чтобы поскорее поделиться с тобой радостью.
Весь и вечно твой П. Киреевский.
Маменька посылает тебе свой перевод Гофманова «Щелкуна».
Что же твой ответ о чужих краях?
А. П. Елагиной
29 июня/11 июля 1835 года
Кассель
Верно, для вас, милая маменька, совсем неожиданно письмо от меня из Касселя, и вы удивитесь, каким образом я залетел сюда. Это случилось вот как. Мы ехали на пароходе вместе с Надеждиным, еще несколькими русскими и Вл. Титовым, и все вместе отправились из Любека в Гамбург. Из Гамбурга должны были все разъехаться в разные стороны, но с Вл. Титовым случился на дороге такой припадок, который привел меня в ужас, и если бы он ехал один, то мог бы погибнуть ни за нюх табаку. Так как я изо всей компании был ему самый ближайший, а вы писали, что мое высочайшее покровительство вам не совершенно необходимо, то я и решился поехать с ним до Касселя, а в случае нужды и до Ахена. Так мы и согласились, тем более, что ехать целой русскою ватагою было веселее. По счастию, он оправился. Досюда мы ехали вместе, а отсюда Титов поехал с Надеждиным, Княжевичем и князем Кропоткиным до Кельна, откуда ему остается до Ахена только 60 верст. Надеюсь, что теперь будет исправен, впрочем, Княжевич обещал, в случае нужды, проводить его и вплоть до Ахена. Они уехали отсюда вчера, а я отправляюсь в Дрезден сегодня ввечеру и пишу покуда это письмо только для того, что боюсь вашего обо мне беспокойства, потому что я имел непростительную глупость не написать к вам из Гамбурга. Теперь надеюсь обнять вас скоро самолично, потому что в Дрездене пробуду только два дня, чтобы навести об вас справки и посоветоваться с эскулапом о водах, какие мне пить следует.
А. П. Елагиной
Июль — август 1835 года
Франценбрунн
Вот я наконец и уселся в Франценбрунне, милая маменька. Я потому не писал к вам еще вчера, что нашел квартиру после почтового времени. Теперь уже начал свою починку: вчера был у Конрада, ныне выпил три стакана зальцбруна и часа через полтора возьму ванну из луизенквелля. Конрад мне предписал ежедневные ванны и, для начала, зальцбрун с прибавлением каждый день по стакану, покуда не приготовлюсь к настоящему франценбрунну. Франценбрунн крошечный городок, вроде Мариенбада, и не похож местоположением ни на Мариенбад, ни на Карлсбад, потому что лежит на огромной равнине, которая только на самом горизонте замыкается горами, впрочем, довольно красив: улицы усажены каштанами и тополями, а в конце городка прекрасный тенистый парк. Я нанял себе две большие готические комнаты со сводами, вроде Вестминстерского аббатства, и с фортепьянами, в нижнем этаже zur Grossfurstinn von Russland[374]. У меня из окон довольно красивый вид на Kaiserstrasse с каштанами, а для услаждения моего слуха живут против меня герцогини Баденские, из которых одна поет очень приятно и много. Вообще мне было бы сидеть довольно хорошо, если бы вы мне поскорее прислали грамотку от наших. С нетерпением жду вашего письма и скоро буду опять писать к вам.
А. П. Елагиной
6/18 августа 1835 года
Франценбрунн
Вот вам и еще писуля из Франценбрунна, милая маменька, дабы вы не рассудили за благо как-нибудь беспокоиться об моей неизвестности, а пуще всего дабы вам подать благой пример для подражания. Когда будете посылать письма ко мне, прикажите, пожалуйста, брать на почте квитанции в отправлении, или так называемые ресиписы , потому что сквернее здешних почт едва ли есть где-нибудь, и письмо без квитанции совершенно находится в зависимости от почтовых чиновников. Вообразите, например, что письмо, отправленное вами сюда из Карлсбада, в котором было запечатано и титовское, пропало! Это тем более досадно, что ему, может быть, что-нибудь нужно, не говоря уже о том, что мне бы хотелось иметь от него вести. На почте здесь говорят, что если в Карлсбаде не взяли ресипису , то и отыскать письма нельзя. Не помните ли, кто отдавал его на почту?
Каково-то было вам ехать? С нетерпением жду от вас писем. А мое путешествие из Карлсбада сюда было самое досадное: вообразите, что мне попался такой поганый извозчик, что я тянулся сюда 18 часов и должен был ночевать на дороге, чему едва ли бывал пример во всей богемской истории.
У нас здесь все то же, что было, кроме того, что народу начинает становиться все меньше; но мне до этого мало дела, потому что не познакомился ни с одним человеком, кроме седого венгерского помещика, который нынче уехал, да и не хочу знакомиться. Жду с нетерпением В. Титова.
Вы хорошо сделали, что не поехали сюда, потому что вам бы здесь было скучно, а Веза <?>, с которою вы хотели познакомиться, отправляется послезавтра к вам в Дрезден, куда уехало и все баденство.
Мне вообще довольно хорошо, кроме того, что не велят ничем хорошенько заниматься, а потому скучно. Я продолжаю ежедневно купаться и от нынешнего дня вместо 8 стаканов Salzquelle начал пить 4 Salz и 3 шпруделя . Но делать покуда ровно нечего, но думаю, однако, что умею хоть сколько-нибудь позаняться моими песнями.
Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 54; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!