Кроссовки, которые изменят мир 14 страница
Я подумал о Клеопатре. О Джули Кристи. Я подумал: бог ты мой! Младшая сестра Джули Кристи только что записалась в мой класс по бухучету.
Я гадал, сколько ей может быть лет. Ей еще не может быть двадцати, терялся я в догадках, оттягивая и щелкая своими резинками на запястье, щелкая, щелкая и не отводя взгляда, а затем делая вид, что не смотрю. От нее трудно было отвести взгляд. И трудно было решить. Такая молодая и вместе с тем такая искушенная. Эти серьги – они были на все сто хиповыми, однако ее подводка глаз была само изящество – trus chic. Кем она была, эта девушка? И как я собираюсь сконцентрироваться на преподавании, когда она восседает у меня на первом ряду?
Я занялся перекличкой. Я до сих пор помню фамилии.
«Мистер Трухильо?»
«Здесь».
«Мистер Петерсон?»
«Мистер Джеймсон?»
«Здесь».
«Мисс Паркс?»
«Здесь», – нежным голосом произнесла младшая сестра Джули Кристи.
Я поднял глаза и не сдержал полуулыбку. Она ответила полуулыбкой. Я проставил галочку дрожащим карандашом против ее полного имени: Пенелопа Паркс. Пенелопа, как та верная жена Одиссея, путешественника по миру.
Все присутствуют и учтены.
Я решил прибегнуть к сократовскому методу. Думаю, я имитировал преподавателей Орегонского университета и Стэнфорда, чьи занятия нравились мне больше всего. И я все еще находился под впечатлением всего греческого, оставаясь очарованным, как в тот день, проведенный в Акрополе. Но, возможно, задавая вопросы, а не читая лекцию, я также пытался отвлечь их внимание от себя и принудить студентов к участию. В особенности некоторых симпатичных студентов.
|
|
|
«О’кей, класс, – сказал я, – вы покупаете три практически одинаковых устройства, соответственно уплатив один, два и три доллара. Затем вы продаете один за пять долларов. Какова себестоимость этого проданного устройства? И какова валовая прибыль от этой продажи?»
Поднялось несколько рук. Увы, руки мисс Паркс среди них не оказалось. Она сидела, потупившись. Видимо, застенчивее, чем сам преподаватель. Я был вынужден дать слово мистеру Трухильо, а затем мистеру Петерсону.
«О’кей, – сказал я, – теперь следующее: мистер Трухильо произвел учет своего товара по методу FIFO и получил валовую прибыль в размере четырех долларов. А мистер Петерсон применил метод LIFO и получил прибыль в два доллара. Итак. у кого бизнес лучше?»
Последовала энергичная дискуссия, охватившая почти всех, кроме мисс Паркс. Я смотрел на нее. И смотрел. Она ничего не говорила. Она не поднимала глаз. Возможно, она не была стеснительной, подумал я. Может, она просто не была очень смышленой. Какая досада, если ей придется бросить класс. Или же мне придется исключить ее за неуспеваемость.
|
|
|
С самого начала я вбивал в своих студентов основной принцип любого бухгалтерского учета: суммарные активы равны сумме обязательств и собственного капитала. Это основополагающее уравнение, сказал я, должно всегда-всегда быть сбалансированным. Бухгалтерский учет – это решение проблем, сказал я, а большинство проблем сводится к определенному дисбалансу в этом уравнении. Поэтому решить – это значит сбалансировать. Говоря это, я чувствовал, что немного лицемерю, поскольку моя компания имела плохо согласованное отношение обязательств к собственному капиталу: 90 к 10. Я не раз морщился при мысли, что бы сказал Уоллес, если бы он присутствовал на моих занятиях и слышал меня.
Студенты, по-видимому, были не способнее меня, пытаясь сбалансировать это уравнение. Выполненные ими домашние задания были ужасны. То есть за исключением мисс Паркс! Она успешно справилась с первым заданием. С последующими заданиями она тоже управилась, зарекомендовав себя лучшей по успеваемости в классе. И она не просто давала правильный ответ на каждый вопрос. Ее почерк был изысканным. Как японская каллиграфия. Девушка с такой внешностью – и семи пядей во лбу?
|
|
|
В середине учебного года она продолжала получать высшие оценки в классе. Не знаю, кто был счастливее, мисс Паркс или мистер Найт.
Почти сразу после того, как раздал проверенные контрольные работы, она задержалась у моего стола, спросив, может ли она переговорить со мной. Разумеется, сказал я, потянувшись к своим резинкам, надетым на запястье, и несколько раз яростно щелкнув ими. Она спросила, не мог ли я рассмотреть возможность стать ее консультантом. Я был ошарашен. «О, – сказал я. – О! Сочту за честь».
А затем я выпалил: «А вы… не хотели бы… поступить на работу?»
«Не хотела бы что?»
«У меня тут есть небольшая обувная компания… э-э… на стороне. И ей необходима помощь бухгалтера».
Она стояла, прижимая свои учебники к груди. Потом взяла их поудобнее и захлопала ресницами. «О, – сказала она. – О, что ж, о’кей. Звучит… забавно».
Я предложил платить ей по два доллара в час. Она кивнула. По рукам.
Через несколько дней она пришла к нам в офис. Мы с Вуделлем предоставили в ее распоряжение третий стол. Она присела, положила ладошки на поверхность стола, оглядела комнату. «Что вы хотите, чтобы я делала?» – спросила она.
Вуделл вручил ей список рабочих занятий, включая печатание на машинке, ведение бухгалтерии, планирование, складирование, систематизацию и учет счетов-фактур, сказал ей выбирать ежедневно одно или два и приступать к работе.
|
|
|
Но она выбирать не стала. Она делала буквально все. Быстро и с легкостью. Неделя не прошла, а ни я, ни Вуделл не могли понять, как мы вообще раньше обходились без нее.
Ценным, как мы обнаружили, было не только качество работы, выполняемой мисс Паркс. Ценным был жизнерадостный дух, который она привносила во все, что она делала. С первого же дня вникла во все. Она разобралась в том, что мы пытались сделать, что мы пытались здесь соорудить. Она считала, что «Блю Риббон» уникальна, что из нее может получиться нечто особенное, и она стремилась сделать все, что могла, чтобы содействовать этому. Что на деле оказалось весьма весомым вкладом.
У нее было замечательное умение ладить с людьми. Особенно с торговыми представителями, которых мы продолжали нанимать. Как только они появлялись у нас на пороге офиса, она быстро составляла о них свое мнение и либо очаровывала их, либо ставила их на место, в зависимости от того, что требовалось. Будучи от природы застенчивой, она могла стать иронично-насмешливой, смешной, и торговые представители – конечно, те, которые ей понравились, – часто уходили, смеясь, оглядываясь через плечо и гадая, что же с ними только что произошло.
Наиболее очевидным было влияние мисс Паркс на Вуделля. В то время он переживал тяжелые моменты. Его тело боролось с инвалидной коляской, сопротивляясь своему пожизненному заключению. Он страдал от пролежней и прочих недугов, связанных с неподвижным сидением, и часто он неделями не появлялся на работе из-за болезни. А когда он бывал в офисе, то сидел рядом с мисс Паркс, она вернула ему румянец на щеки. Она оказывала лечебный эффект на него, а меня завораживало видеть все это.
Почти ежедневно я сам себя удивлял, с готовностью предлагая сбегать через улицу и принести обед для мисс Паркс и Вуделля. Вообще-то такое занятие было как раз тем, что мы могли бы поручить мисс Паркс, но раз за разом я добровольно вызывался сделать это вместо нее. Было ли это рыцарством? Происками нечистой силы? Что со мной происходило? Я не узнавал себя.
И все же некоторые вещи никогда не меняются. Моя голова была настолько забита дебитом и кредитом, кроссовками, кроссовками, кроссовками, что я редко исполнял заказы на обед правильно. Мисс Паркс никогда не жаловалась. Вуделл тоже. Неизменно вручал я каждому из них по пакету из коричневой бумаги, и они обменивались при этом понимающими взглядами. «Не могу дождаться, чтобы увидеть, что там у меня на обед», – бывало, бормотал Вуделл. Мисс Паркс прикладывала ладонь к губам, пряча улыбку.
Думаю, мисс Паркс заметила, что я заворожен ею. Между нами промелькнуло несколько долгих взглядов, несколько многозначительных неловких пауз. Помню один взрыв нервного смеха и наступившую после этого необыкновенную тишину. Помню, как однажды мы встретились взглядами, и из-за ее остановившегося на мне взора я потом не смог всю ночь заснуть.
Затем это случилось. В один из холодных ноябрьских дней, в конце месяца, когда мисс Паркс не было в офисе, я направлялся из нашего офиса в складское помещение и, проходя мимо ее стола, заметил, что один из ящиков выдвинут. Я остановился, чтобы закрыть его, и увидел внутри… пачку чеков? Все ее чеки на получение зарплаты – необналиченные.
Для нее это не было работой за деньги. Это было чем-то другим. Так, может, причиной… был я? Может такое быть?
Возможно.
(Позже я узнал, что Вуделл так же поступал со своими чеками.)
В тот День благодарения на Портленд обрушилось рекордное похолодание. Легкий бриз, пробивавшийся сквозь щели в оконных рамах офиса, теперь превратился в ледяной арктический ветер. Его порывы иногда были настолько сильными, что бумагу сдувало со столов, а шнурки на выставленных образцах начинали трепетать. Находиться в офисе было невыносимо, но мы не могли позволить себе отремонтировать окна и не могли закрыть контору. Поэтому я с Вуделлем перебрался к себе в квартиру, а мисс Паркс регулярно присоединялась к нам в дневное время.
Однажды, после того как Вуделл отправился домой, мы с мисс Паркс, оставшись вдвоем, почти слова не проронили. По окончании работы я проводил ее до лифта. Нажал на кнопку вызова «вниз». Оба напряженно улыбались. Я еще раз нажал на кнопку. Мы оба уставились на огоньки, мелькавшие над дверями лифта. Я откашлялся. «Мисс Паркс, – проговорил я. – Вы не против… э-э… может… чтобы нам встретиться вечером в пятницу?»
Ох уж эти глаза Клеопатры. Они увеличились вдвое. «Со мной?»
«Я больше никого рядом с нами не вижу», – сказал я.
Пинь. Пришел лифт, и его двери раскрылись.
«О, – сказала она, опустив глаза и разглядывая свои туфли, – ну, хорошо. О’кей». Она быстро впорхнула в лифт и, пока двери закрывались, так и не оторвала своего взгляда от своих туфель.
Я повел ее в Орегонский зоопарк. Не знаю почему. Думаю, мне казалось, что, прогуливаясь вокруг и любуясь на животных, мы сможем не спеша, не форсируя, лучше узнать друг друга. Кроме того, бирманские питоны, нигерийские козы, африканские крокодилы могли бы сослужить мне хорошую службу, дав возможность произвести на нее впечатление своими рассказами о моих путешествиях. Меня тянуло похвастаться тем, что я видел пирамиды, храм богини Ники. Я также рассказал ей о том, как заболел в Калькутте. Никому раньше я не расписывал в подробностях тот пережитый ужас. Не знаю, почему я заговорил об этом с мисс Паркс, помимо того, что в Калькутте я пережил один из самых сильных приступов одиночества в своей жизни, а с ней в тот момент я чувствовал себя как раз наоборот, далеко не одиноким.
Я признался ей, что положение «Блю Риббон» было шатким. Все дело могло лопнуть в любой день, но я все равно не мог представить себе, что стану заниматься чем-то другим. Моя маленькая обувная компания, сказал я, была живым, дышащим организмом, который я сотворил из ничего. Я вдохнул в нее жизнь, ухаживал за ней во время болезни, несколько раз возвращая ее к жизни, поднимая со смертного одра, а теперь я хотел – мне было необходимо – увидеть, что она твердо стоит на ногах и вступает в большой мир. «Есть ли в этом смысл?» – спросил я.
«Мм-мм», – сказала она.
Мы прогуливались мимо клеток со львами и тиграми. Я сказал ей, что категорически не хочу работать на чужого дядю. Я хотел построить что-то, что будет моим, что-то, на что я смог бы указать, сказав: я это сделал. Только так в моем представлении жизнь становилась осмысленной. И значимой.
Она кивнула. Как и с основными принципами бухгалтерского учета, она ухватила все интуитивно, и сразу же.
Я спросил ее, встречается ли она с кем-то. Она призналась, что встречается. Но парень, ну, сказала она, он просто мальчишка. Все ребята, с которыми она ходила на свидания, сказала она, были просто мальчишками. Болтали о спорте и машинах (я оказался достаточно сообразителен, чтобы не признаться, что люблю и то, и другое). «Но вы, – сказала она, – вы повидали мир. А теперь рискуете всем, чтобы создать компанию…»
Голос ее умолк. Я распрямил плечи. Мы попрощались со львами и тиграми.
Во время нашего второго свидания мы сходили в «Джейд Вест», китайский ресторан через дорогу от нашего офиса. За говядиной по-монгольски и цыпленком с чесноком она рассказала мне свою историю. Она все еще живет в родительском доме и очень любит свою семью, но есть проблемы. Ее отец служил адвокатом в Адмиралтействе, что, на мой взгляд, было неплохой работой. Судя по ее рассказу, ее дом, несомненно, был больше и лучше дома, в котором вырос я. Но пятеро детей, как она намекнула, это создавало чрезмерную нагрузку. Деньги были постоянной проблемой. Определенное нормирование превратилось в семье в стандартный порядок жизнеобеспечения. Всего всегда не хватало; постоянно ощущался дефицит основных предметов обихода, таких, например, как туалетная бумага. На доме лежала печать незащищенности. Незащищенность ей не нравилась. Она предпочитала безопасность. Она вновь повторила это слово. Безопасность.
Вот почему ее внимание привлек бухгалтерский учет. Он казался ей основательным, надежным, тем главным направлением профессиональной деятельности, на которое она всегда могла положиться.
Я спросил ее, как случилось, что она выбрала Портлендский университет. Она ответила, что начинала учиться в Орегонском. «О!» – удивленно выдохнул я, будто она призналась в том, что отсидела в тюрьме.
Она засмеялась. «Если это послужит утешением, то скажу, что ненавидела его». В частности, она не могла подчиниться требованию учебного заведения, согласно которому каждый студент обязан пройти хотя бы один курс по ораторскому мастерству. Она была слишком застенчива для такого.
«Я понимаю, мисс Паркс».
«Зовите меня Пенни».
После обеда я подвез ее домой и встретился с ее родителями. «Мам, пап, это мистер Найт».
«Рад с вами познакомиться», – сказал я, пожимая им руки. Мы все уставились друг на друга. А потом на стены. Потом на пол. Хорошие погоды стоят, не правда ли?
«Ну, – сказал я, постучав пальцем по циферблату своих ручных часов и щелкнув своими резинками, – уже поздно, так что я лучше пойду».
Ее мать взглянула на настенные часы. «Еще только девять часов, – сказала она. – Ничего себе свиданьице».
Сразу же после нашего второго свидания Пенни улетела с родителями встречать Рождество на Гавайях. Она прислала мне открытку, и я принял это за хороший знак. Когда она вернулась, в первый же день, когда она пришла в офис, я вновь пригласил ее пообедать вместе. Было это в начале января 1968 года, в жутко холодный вечер. Вновь мы отправились в «Джейд Вест», но на этот раз я встретился с ней прямо в ресторане, и я здорово опоздал, приехав с экзаменационного совета «Бойскаутов Америки», на котором лучшим ребятам присуждали высшее звание «скаута-орла», услышав о котором она фыркнула: «Скаут – орел? Это вы-то?»
Я воспринял это как еще один хороший знак. Она чувствовала себя вполне раскрепощенно, чтобы подтрунивать надо мной.
В какой-то момент во время нашего третьего свидания я заметил, что мы оба стали держаться намного непринужденнее. Ощущение было прекрасное. Легкость в общении сохранялась, а в течение следующих нескольких недель наша раскованность стала еще глубже. Между нами возникло взаимопонимание, некое ощущение друг друга, нам удавалось общаться, не прибегая к словам. Как могут делать только два застенчивых человека. Когда она чувствовала смущение или неловкость, я ощущал это, я либо давал ей время, чтобы она справилась с этим сама, либо пытался расшевелить ее, в зависимости от ситуации. Когда же я сам начинал тупить, погружался в какой-либо внутренний спор сам с собой по поводу бизнеса, она знала, стоит ли ей слегка похлопать меня по плечу или же терпеливо выждать, пока я не приду в себя.
По закону Пенни еще не достигла возраста, когда ей разрешалось бы пить алкогольные напитки, но мы часто одалживали водительские права одной из моих сестер и отправлялись выпить по коктейлю в ресторан «Трейдер Вик» в центре города. Алкоголь и время творили чудеса. К февралю, ближе к моему тридцатилетию, она проводила каждую свою свободную минуту в «Блю Риббон», а все вечера – у меня на квартире. В какой-то момент она перестала обращаться ко мне как к мистеру Найту.
Случилось неизбежное – я привез ее домой на встречу с моими родителями. Мы все восседали за обеденным столом, ели приготовленной мамой тушеное мясо, запивая его холодным молоком, и делали вид, что не испытываем неловкость. Пенни была второй девушкой, которую я привел домой, и хотя она не обладала дикой харизмой Сары, то, что она имела, было лучше. Ее обаяние было естественным, неотрепетированным, и, хотя семейству Найтов, похоже, это понравилось, все же оно оставалось семейством Найтов. Мать ничего не сказала; сестры безуспешно старались стать связующим мостом с отцом и матерью; а отец задал серию зондирующих, тщательно продуманных вопросов о семье и воспитании Пенни, в результате чего он стал похож на нечто среднее между кредитным офицером банка и детективом уголовного сыска. Потом Пенни сказала мне, что атмосфера у нас дома была полной противоположностью тому, к чему она привыкла у себя, где за обедом каждый имел право высказываться, каждый мог смеяться и перекрикивать друг друга, в то время как собаки лаяли, а в углу орал телевизор. Я заверил ее, что никто не заметил, что она чувствовала себя не в своей тарелке.
После этого она привела меня к себе домой, и я убедился в правоте всего, о чем она рассказывала мне. Ее дом был полной противоположностью. Несмотря на то что он был грандиознее «усадьбы» Найтов, в нем царил бардак. Ковры были загажены всевозможными животными – немецкой овчаркой, обезьяной, кошкой, несколькими белыми крысами и гусем с дурным характером. И этот хаос был правилом. Помимо клана Парксов и их заполненного живностью ковчега, дом был притоном для всех детей, бродяжничавших в округе.
Я старался изо всех сил, чтобы казаться обаятельным, но, похоже, никак не мог установить с кем-либо двухстороннюю связь, ни с людьми, ни с животными. Медленно, старательно прокладывал я подходные пути к матери Пенни – Дот. Она напомнила мне тетушку Мейм – недотепистую, сумасбродную, вечно молодую. Во многом она осталась нестареющим девочкой-подростком, не воспринимавшей своей роли главы рода. Меня поразило, что она больше походила на сестру Пенни, нежели на ее мать, и действительно, вскоре после обеда, когда мы с Пенни пригласили ее составить нам компанию и пропустить стаканчик, Дот ухватилась за такую возможность.
Мы посетили несколько питейных заведений и закруглили свой обход, заглянув в бар в восточной части Портленда, работавший после полуночи. Пенни после двух коктейлей перешла на содовую, но не Дот. Та продолжала и продолжала принимать на грудь, и вскоре она уже срывалась с места, чтобы пуститься в пляс со всякими типами странного вида. Матросами и еще хуже. В какой-то момент она ткнула большим пальцем в сторону Пенни и сказала мне: «Давай избавимся от этой зануды! Она же балласт!» Пенни закрыла глаза руками. Я рассмеялся и расслабился. Я прошел тест у Дот.
Печать одобрения, полученная мною от Дот, обещала превратиться в актив несколько месяцев спустя, когда я захотел увезти Пенни с собой на целый уик-энд. Хотя Пенни проводила вечера в моей квартире, мы все еще были стеснены в некотором смысле соображениями уместности. До тех пор, пока она жила под их крышей, Пенни чувствовала себя обязанной подчиняться родителям, следовать их правилам и ритуалам. Поэтому я был обязан получить согласие ее матери перед тем, как отправиться в такую большую поездку.
Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 90; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!