Славянофильская философия истории
Специфика славянофильского консерватизма (1840 – 50- е гг .)
Либералы или консерваторы ?
Говоря о специфике славянофильского консерватизма, необходимо сразу же остановиться на том, что в историографии применительно к характеристике славянофильства существует очень широкий разброс мнений. С одной стороны, представление о том, что славянофильская идеология, славянофильские взгляды являются консервативными, имеет массу очень влиятельных сторонников. И более того, его можно назвать традиционным. Достаточно назвать хотя бы самого крупного из ныне живущих специалистов по славянофильству Анджея Валицкого, который свою главную работу, посвященную этому сюжету, так и называет, озаглавив свой труд «В кругу консервативной утопии».
Если мы обратимся к самому времени этой идейной полемики, к 40-м годам XIX века, если мы посмотрим, как это определяется оппонентами, как, например, судит о славянофилах и как определяет их позицию в интеллектуальном пространстве Александр Иванович Герцен, мы увидим, что для него точно так же это история про консерватизм, про обращенность назад, про видение прошлого. Более того, когда Герцен уже в гораздо более поздний период будет искать точки соприкосновения, он будет говорить о том, что «у нас со славянофилами билось одно сердце, но мы были двуликим Янусом: наши лица были обращены в разные стороны. Мы смотрели в будущее, мы смотрели вперед, в то время как лицо славянофильства было обращено в прошлое».
|
|
|
С другой стороны, если обращаться к историографии, можно вспомнить целый ряд замечательных трудов выдающегося московского историка Цимбаева, у которого мы найдем характеристику славянофильства как либерального направления. Причем Цимбаев в своих работах будет по-разному датировать период, когда славянофильство перестало быть либеральным. Речь будет идти о 60-х годах, то о более раннем, то о более позднем периоде. Но тем не менее, когда Цимбаев рассуждает о классическом славянофильстве, то есть о славянофильстве Алексея Степановича Хомякова, Ивана Васильевича Киреевского, вот этого круга персонажей, он однозначно характеризует славянофильство как либеральное направление мысли. Другими словами, у нас в контексте спора западников и славянофилов, по Цимбаеву, получается противостояние разных версий русского либерализма внутри себя, разных либеральных оптик, а не противостояние либералов и консерваторов.
Однако не только Цимбаев и примыкающая к нему историографическая традиция разделяет этот взгляд. Среди тех, кто определял славянофильство, причем отнюдь не только классическое, отнюдь не только славянофильство Хомякова или Константина Аксакова, как либеральное направление, а говорил уже и о славянофильстве гораздо более позднем, о славянофильстве 60-80-х годов XIX века, видя и в нем либеральную составляющую, – среди этих персонажей будет, например, Петр Бернгардович Струве, причем Струве того периода, когда он переходит от социал-демократии к либерализму.
|
|
|
В этом переходе, в ситуации 1900 года, в только начинающемся движении, которое будет достаточно сложным, с массой внутренних перипетий, что в последней монографии подробно описывает Модест Колеров, так вот, в этом движении 1900 года как раз Струве будет видеть в позиции Ивана Аксакова 60-80-х годов национал-либерализм.
И, например, Владимир Сергеевич Соловьев в своей очень острой и зачастую несправедливой полемике против славянофилов 80-х годов XIX века, которая войдет в два выпуска его знаменитого сборника «Национальный вопрос в России», будет многократно подчеркивать либеральную составляющую славянофильских взглядов. Более того, он будет говорить об измене славянофилов в позднейшей исторической эволюции своей либеральной составляющей.
Между консервативной утопией и националистическим движением
|
|
|
Возникает вопрос: с чем это связано? Откуда возникает возможность столь двойственной, столь противоречивой характеристики славянофильских взглядов, расхождения позиций? Собственно, когда Валицкий излагает конструкцию славянофильского мировоззрения, он определяет суть славянофильства через соединение двух вариантов западного, европейского консерватизма. Он говорит, что славянофильство возникает как синтез, с одной стороны, французского, католического, рационалистического по типу консерватизма, консерватизма Бональда, консерватизма Жозефа де Местра, и, с другой стороны, немецкого, романтического, в первую очередь связанного с последующей эволюцией йенского кружка романтизма, романтизма братьев Шлегелей, романтизма Шеллинга.
Такова эволюция романтизма, по мере того как он в 10-20-е годы XIX века становится консервативным. В результате через синтез французского и немецкого консерватизма в русских переплетениях, достаточно сложных, где мы можем вспомнить Петра Яковлевича Чаадаева, который будет для нас звучать отзвуком и французского консерватизма, и французского католического социализма Ламенне; через любомудров, к которым принадлежат и многие из тех, кто в дальнейшем будет либо сам принадлежать к славянофильству, либо близок к нему, – через все это в результате к концу 30-х – началу 40-х годов, с точки зрения Валицкого, образуется консервативное славянофильское мировоззрение, типовым представителем которого, воплощением которого будет Иван Васильевич Киреевский.
|
|
|
Однако, проблема, которая сразу же возникает при подобной однозначно консервативной интерпретации славянофильства, заключается в том, что тогда либеральные «девиации», либеральные отклонения, которые фиксирует Валицкий, мы будем регулярно наблюдать в славянофильстве. Буквально каждый славянофильский автор, в том числе в своих последовательных, систематических высказываниях, так или иначе будет отступать от той позиции, которая является, на взгляд Валицкого, собственно славянофильской. Получается, перед нами парадоксальная картина: ни один славянофильский автор не выдержит этой проверки, в том числе, благодаря последующим историческим находкам, и сам Киреевский, которого Валицкий готов объявить эталонным славянофилом. И у него в поздних текстах обнаружится либеральный дрейф! И все последующие славянофилы тоже совершают отклонение в либеральную сторону.
Возникает вопрос: с чем связана подобная странная девиация? Ведь речь идет не просто об интеллектуальном разнобое. Речь идет не о разных отклонениях от того простроенного консервативного видения, которое утверждает Валицкий, а о вполне последовательном отклонении в либеральную сторону. Интерпретация через частные особенности, интерпретация через политическое действие здесь оказывается недостаточной именно потому, что мы видим устойчивость данного отклонения.
Следовательно, мы должны найти некое системное, структурное объяснение происходящего. И вот если мы попытаемся найти объяснение для происходящего, то мы обнаружим его отчасти в немецком романтическом консерватизме. Поскольку речь идет о том, что славянофильские взгляды являются консервативными. Да, разумеется, мы можем описать само славянофильство как консервативную утопию. Или можем описать ее по другому знаменитому образу как патриархально-дворянскую утопию. Но вместе с тем славянофильство является и националистическим движением.
Славянофильство является движением, направленным в качестве проекта к становлению русской нации в определенном проектном видении. Это один из вариантов того, как можно увидеть русское национальное сообщество. И следовательно, как только мы говорим о проблематике национального, в особенности если мы говорим о проблематике национального первой половины XIX века, то мы сразу же говорим о нации как о политическом субъекте, мы сразу же говорим о гражданах, которые образуют нацию, мы сразу же говорим о политическом действии, мы говорим о политической представленности, мы говорим о субъектности. И следовательно, это автоматически вводит нас в пространство либерального.
Опять же позволю себе напомнить, что когда мы говорим о первой половине XIX века, то для нас во многом понятие «либерал» и понятие «националист» будут синонимичными. Для либерала быть националистом в это время, в этой оптике – это просто следовать своему мировоззрению, следовать своей позиции. И отсюда, именно потому что мы говорим о славянофилах не просто как о консерваторах, но одновременно как о русских националистах, и вытекает вот эта необходимость для них сочетать консервативные и либеральные составляющие их мировоззрения.
Национализм и универсализм
Соответственно, обозначая основные хронологические рамки славянофильства, можно сказать, что славянофильство как направление возникает в конце 30-х – начале 40-х годов XIX века в Москве. Речь идет о семейно-соседском дружеском круге. В первую очередь это история про встречу представителей двух поколений: с одной стороны, уже с конца 30-х годов опознавших себя во многом как единомышленников братьев Киреевских и Алексея Степановича Хомякова, с другой стороны – представителей уже следующего поколения, выпускников Московского университета Юрия Федоровича Самарина и Константина Сергеевича Аксакова.
Собственно говоря, эти четверо: Иван Васильевич Киреевский, Алексей Степанович Хомяков, Юрий Федорович Самарин и Константин Сергеевич Аксаков – образуют славянофильское ядро, образуют костяк славянофильского мировоззрения. В их спорах произойдет размыкание за пределы поколенческой проблематики, выход на общефундаментальные вопросы.
Если мы попытаемся перечислить основные черты славянофильства, то прежде всего необходимо будет сказать, следуя за национальной проблематикой, что в рамках концепта нациестроительства славянофилы предлагают (и для романтической логики, для этого времени это достаточно расхожий типичный шаг) фактически простую конструкцию, отождествляя русского и православного. В славянофильской логике русский – значит, православный. Это означает проект конвертации религиозной идентичности в идентичность национальную. И здесь сразу же возникает не просто значение православия для славянофилов.
Причем я подчеркну: это очень сложный и болезненный для славянофильства момент, поскольку славянофилы одновременно выступают как светские богословы. И когда мы говорим о славянофильстве, то затруднение, которое здесь фиксируется нами, – это затруднение в понимании православия. Что здесь выступает важнейшим? Важнейшим выступает само православие как таковое. То есть христианский универсализм? Или значение православия для национальной идентичности, православие как определяющий фактор русскости?
Владимир Соловьев уже в 80-е годы будет говорить о том, что для классического славянофильства характерна неопределенность в этом вопросе, недоговаривание до конца. Соответственно, славянофильство там балансирует. Разложение славянофильства в его оптике – это и есть история про то, что необходимо сделать выбор. Необходимо сделать выбор либо в пользу христианского универсализма, либо в пользу национализма. Но для самих славянофилов речь идет не о балансе, речь идет не о компромиссе, речь идет о синтезе. Дело в том, что, как уже сказано, они принадлежат к романтической эпохе, они являются романтическими националистами, и для них не существует фундаментального противоречия между национальным и универсальным. В славянофильской логике речь идет о том, что русскому народу суждено сказать свое собственное слово в мировой истории.
Славянофильская философия истории
Я напомню хотя бы гегелевскую схему. Правда, она отнюдь не гегелевская, подобные рассуждения мы встречаем у массы других авторов. Вот гегелевская схема мировой истории, как она выстраивается. Трехстадийная, три мировые эпохи, следующие друг за другом. Сначала перед нами восточный мир. Всемирная история Гегелем осмысляется как история свободы, я напомню. Соответственно, восточный мир – это свобода одного. Греко-римский мир – это свобода некоторых, свобода немногих, свобода господ по отношению к рабам.
И, наконец, романо-германский мир – это свобода всех, свобода каждого, то, что осуществляется наконец в виде правового равенства, в виде той самой наступающей реальности, которая и есть конец истории. Вот эта логика движения истории и народов, исторических и не исторических, где народы исторические – это те, кто привносит свое уникальное слово в общемировой хор, кто начинает собой новую мировую эпоху. На взгляд славянофилов, русскому народу следующему суждено сказать свое слово вслед за миром романо-германским.
В этом плане традиционный упрек, который возникнет очень скоро в полемике западников и славянофилов, – это упрек в том, что славянофилы в своей критике Запада фактически повторяют то, что говорят сами западные авторы, когда они критикуют европейскую культуру с западной точки зрения. Когда они повторяют, например, выпады Шеллинга либо авторов, сходных по мировоззрению, направленные на критику современной европейской культуры. На взгляд славянофилов, здесь никакой проблемы нет. Собственно, что происходит? Запад осознает свою недостаточность. Запад осуществляет самокритику.
Запад осознает свой кризис, кризис своей христианской культуры. Он осознает свою проблему. Но при этом у него нет собственных сил. Его слово в истории уже сказано. Он осознает свое положение, осознает свое затруднение, но при этом у него нет возможности дать творческий ответ, нет возможности найти выход. В этом смысле славянофилы абсолютно закономерно для себя просто присоединяются к европейской критике самой Европы. Только их специфика заключается, на их взгляд, в том, что они видят возможность не просто критики, не просто обозначения кризиса, но и выхода из этого кризиса, где выход заключается в России, а специфика России заключается в том, что именно России суждено сказать свое новое уникальное слово.
И это уникальное слово заключается в истине христианства. Потому что русский народ является носителем православия, православие суть истинное христианство, и, следовательно, русский народ, как тот, кто воплощает в себе истину христианства, начинает новую – и в этой логике, видимо, последнюю – мировую эпоху. Потому что его специфика в славянофильской логике заключается в том, что он адекватно воплощает христианство. Его образ жизни, его устройство, его идеал – это и есть подлинно христианский идеал. Отсюда та самая специфическая проблематичность.
Я напомню знаменитую формулировку Константина Аксакова. Когда он, говоря о русском народе, осуществляя ту самую конструкцию всемирно-исторического, утверждает, что еще до крещения Руси русский народ был христианином. Но до Христа! Такова специфика русского народа. Здесь слышен знаменитый отзвук слов о Платоне, о том, что Платон является христианином до Христа. Это история и про недостаточность, и про приближение. Платон как христианин до Христа: с одной стороны, речь идет о том, что Платон в наибольшей степени, насколько это доступно человеческому разуму, приблизился к пониманию истин христианства.
И вместе с тем между Платоном и христианством, разумеется, существует пропасть. Преодолеть эту пропасть невозможно без благой вести, без боговоплощения. Христианство не естественно, христианство чудесно. Речь идет о том, что русский народ до крещения далек от христианства, и вместе с тем он прирожденный христианин. В славянофильстве это традиционно обыгрывается через легкость принятия христианства: когда русский народ знакомится с христианством, когда к нему приходит христианская проповедь, он узнает то, что в нем уже фактически содержится. Он слышит родное, и именно поэтому христианство столь легко и быстро входит в плоть и кровь русского народа. Входит как идеал.
Отсюда другой момент, значимый для славянофильства: хотя бы хрестоматийно известные стихи Хомякова с осуждением России, вызовом. Этот славянофильский взгляд здесь важен. Речь идет о том, что России дано высокое предназначение. Отсюда логика испытания, логика избранничества и одновременно оправдания. Окажется ли Россия способна оправдать возложенное на нее, окажется ли она достойна данных ей даров? С одной стороны, христианский идеал, во всей полноте присутствующий в русском народе, то, что затем в русском переводе текстов Хомякова станет нам привычно определять через «соборность» – знаменитый образ русского мира, идеал согласия.
С другой стороны, это история, разумеется, про то, насколько возможно этот идеал осуществить. Отсюда же возникает и схема русской истории, привычная трехстадийная история. Вопреки расхожей формуле необходимо отметить, что для славянофилов характерна не просто критика, не просто отвержение Петра. Здесь они не были бы людьми своей эпохи. Ведь счесть Петра и всю петровскую эпоху случайностью, неправильностью и так далее означало бы отвергнуть наличие разума в истории. Славянофильский взгляд построен иначе. Чем является древняя русская история, история до Петра? Это народ-в-себе, народ как данность, народ, лишенный самосознания.
Петровская эпоха – это эпоха отчуждения, «вне себя», чуждый взгляд. В этом смысле осуждение петровской эпохи – это не осуждение само по себе деяний Петра. Это исторически необходимый период, стадия отчуждения, через которое наступает самосознание, познание себя через внешний взгляд. Осуждается не сама по себе петровская эпоха – осуждается нынешняя, теперешняя, на взгляд славянофилов, теперь, в 1840-м, в 1850 году, приверженность по-прежнему к петровской реформе. То, что было оправданно в свое время, что было исторически закономерно, неизбежно, как разрыв, теперь уже оказывается избыточным, потому что вслед за стадией отчуждения следует стадия возвращения к себе.
Стадия возвращения к себе, то есть самосознания. И теперь уже речь идет не просто о народе как о данности, не просто о народе-в-себе, но о народе-в-себе и для-себя. Народ перестает быть чисто консервативной общностью, чистым хранителем, которым он является при петровской эпохе. Теперь он порождает из себя общество. Как мы это видим сначала в текстах у Киреевского, а затем в текстах братьев Аксаковых, он порождает личностей, потому что самосознание возможно только через личность. Он порождает личности, которые осознают себя и осознают народ, и теперь уже народ способен к самостоятельному действию.
Соответственно, отсюда же история про отношение к государству. Государство, которое для славянофилов непропорционально разрастается. Знаменитый образ, который применит Иван Аксаков, когда он будет рассказывать о том, что среди болезней деревьев есть следующая: кора, которая необходима для защиты дерева, непропорционально утолщается и препятствует, начинает душить само дерево. Точно так же и государство, которое возникает как необходимый ответ на вызов, которое необходимо народу, в необходимости действовать начинает брать на себя те задачи, которые в принципе не являются его. Оно подменяет собой общество. Но это не вина самого по себе государства.
В этом мы видим разумность, потому что общества в этот момент еще не существует. Государство вынуждено подменять собой то общество, которое еще не возникло. А вот что происходит теперь, с точки зрения славянофилов, в 1850-60-е годы: теперь общество уже существует. Примером этого общества являются сами славянофилы. Теперь уже возможна самодеятельность общества. Но государство по-прежнему несет на себе, продолжает исполнять те самые функции, в которых больше нет нужды. Теперь то, что первоначально являлось необходимостью, то, чему не было альтернативы, существует по инерции. Теперь есть возможность отступления.
Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 85; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!