Вторая строфа. Первый из трех 12 страница
На пороге красовалась почтенная фигура хозяина гостиницы: создание коротенькое, но плотное и круглое; он стоял, заложивши руки в карманы и расставив ноги, – именно в той позе, которая ясно говорила, что он спокоен насчет погреба и вообще положительно убежден в достоинстве своего заведения, – убеждение тихое и добродетельное, неизмеримо далекое от наглого хвастовства. Чрезмерная сырость, сбегавшая после дождя каплями со всех предметов, выказывала его с выгодной стороны. Ничто близ него не терпело жажды. Несколько отяжелевших далий, выглядывая из-за частокола его опрятного сада, упились, казалось, сколько могли (может быть, даже и немного больше), между тем как розы, шиповник, левкой, растения на окнах, и листья на старом дереве, были, так сказать, только навеселе, как собеседники, не забывшие умеренности и только оживившие свою любезность. Капли, ниспадающие около них на землю, сверкали, как веселые шутки, и, ничего не задевая, орошали забытые уголки земли, куда редко проникает дождь.
Этой деревенской гостинице дано, при ее основании, необыкновенное имя: «Терка». Под этим хозяйственным названием, на той же яркой вывеске на дереве и такими же золотыми буквами было написано: «Гостиница Бенджамина Бритна».
Взглянув еще раз, повнимательнее, в лицо хозяину, вы уверились бы, что на пороге стоит никто другой, как сам Бенджамин Бритн, изменившийся соответственно протекшему времени, но к лучшему: особа очень почтенная.
|
|
|
– Мистрис Бритн, – сказал он, поглядывая на дорогу, – что-то запоздала. Пора уже чай пить.
Так как мистрис Бритн не являлась, так он от нечего делать вышел на дорогу, посмотрел на дом и остался, кажется, очень доволен. «Заведение именно такое, – сказал он, – в каком бы я сам остановился, если бы не я его содержал».
Оттуда он побрел к частоколу сада и заглянул на далии. Они смотрели на него уныло, повесив сонные головки, – и вдруг подымали их, покачивая, когда сбегала с них тяжелая капля дождя.
– За вами надо присмотреть, – сказал Бритн. – Не забыть бы сказать ей об этом. Что это она так долго не идет!
Благоверная половина мистера Бритна была до такой степени лучшею его половиной, что он без нее был решительно существо несчастное и беспомощное.
– А кажется, и дела-то немного, – продолжал он, – закупить кое-что на рынке… А! Вот она, наконец.
На дороге задребезжала повозка, управляемая мальчиком; в ней сидела полновесная женская фигура; за ней сушился распущенный насквозь промокший зонтик, а впереди голые руки обнимали корзину, стоявшую у нее на коленях; несколько других корзин и узелков лежали кучами вокруг нее; на лице ее изображалось что-то светло-добродушное, и в движениях была видна какая-то самодовольная неловкость, когда она покачивалась от движения экипажа, уже издали пахнувшего древностью. Это впечатление не уменьшилось при приближении экипажа, и когда он остановился у дверей «Терки», из него выскочила пара башмаков, проворно скользнула между распростертых рук мистера Бритна и ощутительно тяжело ступила на дорожку; эти башмаки едва ли могли принадлежать кому-нибудь, кроме Клеменси Ньюком.
|
|
|
И действительно, они принадлежали ей: это она в них стояла, свежее, краснощекое создание, с такою же жирно лоснящеюся физиономией, как и прежде, но уже со здоровыми локтями, на которых образовались даже мягкие ямочки.
– Долго вы ездили, Клемми! – сказал Бритн.
– Боже мой, посмотрите, сколько было дела, Бен! – отвечала она, заботливо присматривая, чтобы корзины и узелки были перенесены в дом в целости. Восемь, девять, десять, – а где ж одиннадцатый? Их было одиннадцать; а, вот он! Ну, хорошо. Отложи лошадь, Гарри, да если она опять закашляет, так подмешай ей на ночь в корм подогретых отрубей. Восемь, девять, десять. А где ж одиннадцатый? Да, бишь, я и позабыла, все тут. Что дети, Бен?
– Слава Богу, Клемми, здоровы.
|
|
|
– Господь с ними! – сказала мистрис Бритн, снимая шляпку, потому что они вошли уже в комнату, и приглаживая волосы ладонями. – Поцелуй же меня.
Мистер Бритн поспешил исполнить ее желание.
– Кажется, – сказала мистрис Бритн, опустошая свои карманы, т. е. выгружая из них огромную кучу тетрадочек с загнутыми углами и скомканных бумажек, – кажется, все сделано. Счеты сведены, река продана, пивоваров счет тоже поверен и заплачен, трубки заказаны, семнадцать фунтов внесены в банк, это как раз, сколько мы были должны доктору Гитфильду за маленькую Клем, – вы догадываетесь, доктор Гитфильд опять не хотел ничего взять, Бен.
– Я так и думал, – отвечал Бритн.
– Да, не хотел. Говорит, какое бы у вас ни было семейство, я не хочу вводить вас в издержки ни на полпенни. Хоть будь у вас два десятка детей.
Лицо Бритна приняло серьёзное выражение, и он пристально устремил глаза в стену.
– Ведь это от него очень любезно? – сказала Клеменси.
– Да, – отвечал Бритн. – Только я ни в каком случае не употреблю во зло его доброты.
– Конечно, нет, – сказала Клеменси. – Да вот еще за клепера 8 фунтов 2 шиллинга. Ведь это недурно, а?
– Цена хороша, – отвечал Бен.
– Очень рада, что угодила вам! Я знала это наперед. Кажется, все? Ваша, et cetera, Клеменси Бритн, во всем отдала отчет. Ха, ха, ха! Вот, возьмите, спрячьте все эти бумаги. Ах, постойте на минуту! Вот какое-то печатное объявление; можно его повесить на стену, прямо из типографии, еще совсем сырое; что за чудесный запах!
|
|
|
– Что это такое? – спросил Бен, рассматривая лист.
– Не знаю, – отвечала жена. – Я не прочла ни слова.
– «Будет продано с аукциона», – прочел хозяин Терки, – «если предварительно не заключат какой-нибудь частной сделки».
– Они всегда так пишут, – заметила Клеменси.
– Да не всегда пишут вот это, – продолжал он, – посмотрите: «Господский дом, и прочее – службы, и прочее – усадьбы, и прочее – мистеры Снитчей и Краггс, и прочее – все убранство и мебель свободного от долгов незаложенного имения Мейкля Уардена, намеревающегося остаться еще на жительстве за границей.
– Еще жить за границей! – повторила Клеменси.
– Вот, посмотрите! – сказал Бритн.
– А я еще сегодня слышала, как в старом доме поговаривали, что скоро ждут лучших и вернейших о ней известий! – сказала Клеменси, печально качая головой и почесывая локти, как будто воспоминание о прошлом времени пробудило и старые ее привычки. – Боже мой! Как это огорчит их, Бен!
Мистер Бритн вздохнул, покачал головой и сказал, что он тут ничего не понимает, и уже давно отказался от надежды понять что-нибудь. С этими словами он завился прикреплением афиши к оконнице, а Клеменси, постояв несколько минут в молчаливом раздумье, вдруг встрепенулась, прояснила озабоченное чело и пошла посмотреть детей.
Хозяин «Терки» очень любил и уважал свою хозяйку, но все-таки по-старому, с примесью чувства своего превосходства и покровительства. Она очень его забавляла. Ничто в мире не удивило бы его так сильно, как если бы он узнал наверно, от третьего лица, что это она управляет всем домом, и что он человек с достатком только по милости ее неусыпной распорядительности, честности и уменья хозяйничать. Так легко нам, во всякий период жизни, – это подтверждают факты, – ценить ясные, не щеголяющие своими достоинствами натуры не дороже того, во что ценят они сами себя; и как понятно, что люди воображают иногда, что их привлекает оригинальность или странность человека, тогда как истинные его достоинства, если бы хотели в них всмотреться, заставили бы вас покраснеть от сравнения.
Бритн наслаждался, считая женитьбу со своей стороны снисхождением. Клеменси была для него постоянным свидетельством доброты его сердца и нежности души; она была прекрасная жена, и он считал это подтверждением старого правила, что добродетель сама себе награда.
Бритн окончательно прилепил объявление и подошел к шкафу спрятать записки о дневных распоряжениях жены, все это время посмеиваясь над ее способностью к делам, – когда вошла Клеменси с известием, что оба маленькие Бритна играют в сарае под надзором Бэтси, а маленькая Клем спит «как картинка». Затем мистрис Бритн села за маленький столик разливать чай. Комната была небольшая, чистая, с обычною коллекцией бутылок и стаканов; на стене верные часы, не ошибавшиеся и на минуту, показывали половину шестого; все было на своем месте, вычищено и отполировано до нельзя.
– За весь день сажусь в первый раз, – сказала мистрис Бритн с глубоким вздохом, как будто села ночевать; но тотчас же опять встала подать мужу чай и приготовить тартинку. – Как это обявление напоминает мне старое время!
– А! – произнес Бритн, распоряжаясь с блюдечком и налитым в него чаем, как с устрицей в раковине.
– Из-за этого самого мистера Мейкля Уардена лишилась я своего места, – сказала Клеменси, покачивая головою на объявление о продаже.
– И нашли мужа, – прибавил Бритн.
– Да! За это спасибо ему, – отвечала Клеменси.
– Человек – раб привычки, – сказал Бритн, глядя на жену через чашку. Я как-то привык к вам, Клем, и заметил, что без вас как-то неловко. Вот мы и женились. Ха, ха! Мы! Кто бы это мог подумать!
– Да уж, в самом деле! – воскликнула Клеменси. – Это было с вашей стороны очень великодушно, Бен.
– Нет, нет, – возразил Бритн с видом самоотвержения. – Не стоит и говорить об этом.
– Как не стоит, – простодушно продолжала жена, – я вам очень этим обязана. О! – она опять взглянула на объявление, – когда узнали, что она убежала, что уж и догнать ее нельзя, я не выдержала, рассказала все, что знаю, – ради них же и ради их Мери; ну, скажите, можно ли было удержаться, не говорить?
– Можно или не можно, все равно, вы рассказали, – заметил муж.
– И доктор Джеддлер, – продолжала Клеменси, ставя на стол чашку и задумчиво глядя на объявление, – в сердцах и с горя выгнал меня из дома! Никогда ничему в жизни не была я так рада, как тому, что не сказала ему тогда ни одного сердитого слова; да я и не сердилась на него. После он сам в этом раскаялся. Как часто сиживал он после того здесь, в этой комнате, и не переставал уверять меня, что это ему очень прискорбно! – еще недавно, – да, вчера, когда вас не было дома. Как часто разговаривал он здесь со мною по целым часам то о том, то о другом, притворяясь, что это его интересует, – а все только затем, чтобы поговорить о прошедшем, да потому, что знает, как она меня любила!
– Ого! Да как это вы заметили? – спросил муж, удивленный, что она ясно увидела истину, когда эта истина не выказывалась ей ясно.
– Сама, право, не знаю, – отвечала Клеменси, подув на чай. – Дайте мне хоть сто фунтов, так не сумею рассказать.
Бритн, вероятно, продолжал бы исследование этого метафизического вопроса, если бы она не заметила на этот раз очевидного факта: за мужем ее, на пороге, стоял джентльмен в трауре, одетый и обутый как верховой. Он слушал, казалось, их разговор и не намерен был прерывать его.
Клеменси поспешно встала. Бритн тоже встал и поклонился гостю.
– Не угодно ли вам взойти наверх, сэр? Там есть очень хорошая комната, сэр.
– Благодарю вас, – сказал незнакомец, внимательно вглядываясь в жену Бритна. – Можно сюда войти?
– Милости просим, если вам угодно, сэр, – отвечала Клеменси. – Что прикажете?
Объявление бросилось в глаза незнакомцу; он принялся читать его.
– Прекрасное имение, сэр, – заметил Бритн.
Он не отвечал, но, кончив чтение, обернулся и устремил взор на Клеменси с тем же любопытством и вниманием.
– Вы спрашивали меня… – сказал он, все продолжая глядеть на нее.
– Не прикажете ли чего-нибудь, сэр? – договорила Клеменси, тоже взглянув на него украдкой.
– Позвольте попросить кружку пива, – сказал он, подходя к столу у окна, – и позвольте мне выпить ее здесь; только, пожалуйста, продолжайте пить ваш чай.
Он сел, не распространяясь больше, и начал глядеть в окно. Это был статный человек в цвете лет. Загорелое лицо его осеняли густые черные волосы и усы. Когда подали ему пиво, он налил себе стакан и выпил за благоденствие дома; ставя стакан на стол, он спросил:
– А что, это новый дом?
– Не совсем-то и новый, – отвечал Бритн.
– Ему лет пять или шесть, – прибавила Клеменси, ясно выговаривая каждое слово.
– Кажется, вы говорили о докторе Джеддлере, когда я вошел? – спросил незнакомец. – Объявление напоминает мне о нем; я кое-что слышал об этой истории от знакомых. Что, старик жив еще?
– Жив, – отвечала Клеменси.
– И много изменился?
– С каких пор, сэр? – спросила Клеменси замечательно выразительным тоном.
– С тех пор, как ушла дочь его.
– Да! С тех пор он очень изменился, – отвечала Клеменси, – поседел и постарел, – совсем уж не тот, что прежде; впрочем, теперь, я думаю, он счастлив. С тех пор он сошелся с сестрой и ходит к ней каждый день. Это, очевидно, ему в пользу. Сначала он был как убитый; сердце обливается, бывало, кровью, как посмотришь, как он бродит и подсмеивается над светом; но год или два спустя он как-то оправился, начал с удовольствием поговаривать о потерянной дочери, хвалить ее, – и даже хвалить свет! Со слезами на глазах, бывало, все говорит, как хороша и добра она была. Он простил ее. Это было около того времени, как мисс Грация вышла замуж. Помните, Бритн?
Бритн помнил все это очень хорошо.
– Так сестра ее вышла замуж? – спросил незнакомец и, помолчав немного, прибавил: За кого?
Клеменси чуть не опрокинула столика при этом вопросе.
– Разве вы не знаете? – сказала она.
– Хотелось бы узнать, – отвечал он, наполняя стакан и поднося его к губам.
– Да ведь если рассказывать обстоятельно, – длинная история, – сказала Клеменси, подперши подбородок левой рукой, а локоть левой руки правою; она покачала головой и смотрела, казалось, сквозь ряд минувших годов. – Да, длинная история.
– Можно рассказать ее вкратце, – заметил незнакомец.
– Вкратце, – повторила Клеменси все тем же задумчивым тоном, по-видимому вовсе не относясь к гостю и не сознавая присутствия слушателей. – Что тут рассказывать? Что они грустили и вспоминали о ней вместе, как об умершей, что они любили ее так нежно, не упрекали ее, находили даже для нее оправдания? Это знают все. Больше меня никто в этом не уверен, – прибавила она, отирая глаза рукою.
– Потом, – сказал незнакомец.
– Потом, – сказала Клеменси, механически продолжая фразу и не изменяя своего положения, – они женились. Свадьбу сыграли в день ее рождения, – завтра как раз опять этот день, – тихо, без шуму, но зато они счастливы. Как-то вечером они гуляли в саду; мистер Альфред и говорит: «Грация! Пусть ваша свадьба будет в день рождения Мери». Так и сделали.
– И они живут счастливо? – спросил незнакомец.
– О, как никто в мире, – сказала Клеменси. – Только эта одна и есть у них печаль.
Клеменси подняла голову, как будто вдруг вспомнила, при каких обстоятельствах она вспоминает прошедшее. Она быстро взглянула на гостя; видя, что он оборотился лицом к окну и внимательно смотрит на дорогу, она начала делать мужу выразительные знаки, указывая на объявление и шевеля губами, как будто с жаром повторяет ему одно и то же слово или фразу. Но так как она не производила ни одного звука, и немые жесты ее, как все вообще ее движения, были очень необыкновенны, – такое непонятное поведение довело Бритна почти до отчаяния. Он поглядывал то на стол, то на гостя, то на ложки, то на жену, следил за ее пантомимою с выражением глубочайшего недоумения, спрашивал ее на том же языке, не в опасности ли имущество их, или он, или она, отвечал на ее знаки другими знаками, выражавшими крайнее замешательство, вглядывался в движение ее губ, изъяснял его вполголоса на разные манеры: «молоко и карты,» «мелко и жарко,» – и никак не мог приблизиться к истине.
Клеменси перестала, наконец, делать знаки, убедившись, что это бесполезно; она понемножку подвигала стул свой к гостю, смотрела как будто в пол, а между тем поглядывала на него по временам очень зорко и ждала, что он спросит еще о чем-нибудь. Он не долго заставил ее ждать.
– А что же потом было с той, которая бежала? Вероятно, вы это знаете?
Клеменси покачала головою.
– Слышала я, – сказала она, – что доктору Джеддлеру известно об этом больше, нежели он говорит. Мисс Грация получала от нее письма: пишет, что она здорова и счастлива и что стала еще счастливее, узнав, что сестра вышла за мистера Альфреда. Но жизнь и судьба ее покрыты какой-то тайною, которая до сих пор не объяснилась, и которую…
Она остановилась.
– И которую, – повторил незнакомец.
– Которую может, я думаю, объяснить только один человек, – сказала Клеменси.
– Кто бы это мог быть? – спросил гость.
– Мистер Мейкль Уарден! – отвечала Клеменси, почти вскрикнувши, и в одно и то же время объясняя мужу, что хотела она ему сказать знаками, и давая знать Уардену, что он узнан.
– Вы помните меня, сэр, – сказала Клеменси, дрожа от внутреннего волнения, – да, я это вижу; помните, ночью, в саду, – я была с нею!
– Да, вы были с нею, – сказал он.
– Да, сэр, – продолжала Клеменси, – да, без всякого сомнения. Это муж мой, с вашего позволения. Бен, душа моя Бен, беги к мисс Грации, беги к мистеру Альфреду, беги куда-нибудь, Бен! Приведи сюда кого-нибудь, скорей!
– Постойте! – сказал Уарден, спокойно становясь между дверью и Бритном. – Что вы хотите сделать?
– Дать знать, что вы здесь, сэр, – отвечала, Клеменси, всплеснув руками, – сказать им, что они могут узнать о ней лично от вас, что она не совсем для них потеряна, что она возвратится домой благословить отца и любящую дочь, – и даже старую служанку свою (она ударила себе в грудь обеими руками), – даже и меня, и дать мне взглянуть на ее милое личико. Беги, Бен, беги! – И она все теснила его к дверям, и мистер Уарден все заслонял ему дорогу, протянув руку, не с сердитым, но с печальным видом.
– Или, может быть, – сказала Клеменси, бросаясь мимо мужа и задевши за Уардена, – может быть, она здесь, с вами. Я это вижу по вас. Дайте на нее взглянуть, сэр. Я ходила за ней, когда она была еще ребенком, на моих глазах она выросла и сделалась первою красавицей во всем околодке. Я знала ее, когда она была невестой мистера Альфреда. Я старалась предостеречь ее, когда вы манили ее с собою. Я знаю, что был старый дом ее, когда она была его душою, и как изменился он, когда она бежала. Дайте мне поговорить с ней!
Он смотрел на нее с состраданием и не без удивления, но ни одним жестом не изъявлял своего согласия.
– Я думаю, – продолжала Клеменси, – она не может знать, как чистосердечно они ее простили, как они ее любят, что за радость была бы для них увидеть ее еще раз! Она, может быть, боится прийти к ним в дом. Может быть, увидевши меня, она будет смелее. Скажите только правду, мистер Уарден: с вами она?
– Нет, – отвечал он, качая головою. Этот ответ, все его приемы, черное платье, это быстрое возвращение при объявленном намерении продолжить пребывание за границей, объяснили все: Мери не было в живых.
Он не отрицал этого; да, ее уже не было! Клеменси упала на стул, прилегла лицом к столу и зарыдала.
В эту минуту вбежал в комнату, едва переводя дух, седой, пожилой джентльмен; он так запыхался, что по голосу едва можно было узнать в нем мистера Снитчея.
– Господи Боже мой, мистер Уарден! – сказал адвокат, отводя его в сторону: – какой ветер… (он поневоле остановился и перевел дух…) занес вас сюда?
– Неблагоприятный, я думаю, – отвечал он. – Если бы вы слышали, что тут сейчас было! Как от меня требовали невозможного! Ч то за тревоги и печаль являются всюду со мною!
– Могу себе вообразить. Только на чем вы пришли сюда, сэр? – спросил Снитчей.
– Как! Почем я знал, кто содержит гостиницу? Послав к вам моего слугу, я вошел сюда, потому что эта гостиница была для меня незнакома; меня, естественно, все, и старое и новое, занимает на этой старой сцене моей жизни; и мне хотелось переговорить с вами вне города, прежде нежели явиться туда. Мне хотелось узнать, как там меня примут. Я вижу по вашим приемам, что вы можете мне сказать это. Если бы не ваша проклятая осторожность, так я уже давно был бы обо всем извещен.
Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 58; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!