НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРОЦЕССЕ КОНРАДИ 16 страница
«Неужели средневековый застенок?» под таким заголовком поместили, напр., «Известия»[265] письмо одного случайно пострадавшего коммуниста: «Арестован я был случайно, как раз в месте, где, оказалось, фабриковали фальшивые керенки. До допроса я сидел 10 дней и переживал что‑то невозможное (речь идет о следственной комиссии Сущево‑Мариинского района в Москве)… Тут избивали людей до потери сознания, а затем выносили без чувств прямо в погреб или холодильник, где продолжали бить с перерывом по 18 часов в сутки. На меня это так повлияло, что я чуть с ума не сошел». Через два месяца мы узнаем из «Правды», что есть во Владимирской Ч.К. особый «уголок», где «иголками колят пятки».[266]
Опять случайно попался коммунист, который взывает к обществу: «страшно жить и работать, ибо в такое положение каждому ответственному работнику, особенно в провинции, попасть очень легко». На это дело обратили внимание, потому что здесь был коммунист. Но в тысячах случаев проходят мимо лишь молчаливо. «Краснею за ваш застенок» – писала Л. Рейснер про петербургскую Ч. К. в декабре 1918 г. Но все это «сентиментальности», и редкие протестующие голоса тонули в общем хоре. Петроградская «Правда» в феврале 1919 года очень красочно описывает пользу приемов допроса путем фиктивного расстрела: в одном селе на кулака наложили 20 пудов чрезвычайного налога. Он не заплатил. Его арестовали – не платит. Его повели на кладбище – не платит. Его поставили к стенке – не платит. Выстрелили под ухом. О чудо! Согласился!
|
|
|
Мы имеем в качестве непреложного исторического свидетельства о пытках изумительный документ, появившийся на столбцах самого московского «Еженедельника Ч.К.» Там была напечатана статья под характерным заголовком: «Почему вы миндальничаете?» «Скажите, – писалось в статье, подписанной председателем нолинской Ч.К. и др. – почему вы не подвергли его, этого самого Локкарта самым утонченным пыткам, чтобы получить сведения, адреса, которых такой гусь должен иметь очень много?[267] Скажите, почему вы вместо того, чтобы подвергнуть его таким пыткам, от одного описания которых холод ужаса охватил бы контрреволюционеров, скажите, почему вместо этого позволили ему покинуть Ч.К.? Довольно миндальничать!.. Пойман опасный прохвост… Извлечь из него все, что можно, и отправить на тот свет!»… Это было напечатано в № 3 официального органа[268], имевшего, как мы говорили, своею целью «руководить» провинциальными чрезвычайными комиссиями и проводить «идеи и методы» борьбы В,Ч.К. Что же удивительного, что на 6 съезде советов представители Ч.К. уже говорят: «теперь признано, что расхлябанность, как и миндальничание и лимонничание с буржуазией и ее прихвостнями не должны иметь места».
|
|
|
Ч.К. «беспощадна ко всей этой сволочи» – таков лозунг, который идет в провинцию и воспринимается местными деятелями, как призыв к беспощадной и безнаказанной жестокости. Тщетны при такой постановке предписания (больше теоретические) юридическим отделам губисполкомов следить за «законностью».[269] Провинция берет лишь пример с центра. А в центре, в самом подлинном центре, как утверждает одно из английских донесений, пытали Канегиссера, убийцу Урицкого. Пытали ли Каплан, как то усиленно говорили в Москве? Я этого утверждать не могу. Но помню свое впечатление от первой ночи, проведенной в В.Ч.К. после покушения на Ленина: кого‑то здесь пытали – пыткой недавания спать…
Редко проникали и проникают сведения из застенков, где творятся пытки. Я помню в Москве процесс о сейфах, август 1920 г., когда перед Верховным Рев. Трибуналом вскрыта была картина пыток (сажание в лед и др.). Еще ярче эта картина предстала во время одного политического процесса в Туркестане в октябре 1919 г. «Обвиняемые в количестве десяти человек отрекались от сделанных ими на следствии в Чеке показаний, указав, что подписи были даны ими в результате страшных пыток. Трибунал опросил отряд особого назначения при Чеке… Оказалось, что истязания и пытки обычное явление и применялись в Чека, как общее правило». В зале заседаний раздавались «плач и рыдания многочисленной публики» – передает корреспондент «Воли России».[270] «Буржуазные рыдания», как назвал их обвинитель, в данном случае подействовали на судей, и протестовал сам трибунал… Не так давно в московских «Известиях»[271] мы могли прочесть о заседании омского губернского суда, где 29‑го ноября разбиралось дело начальника первого района уездной милиции Германа, милиционера Щербакова и доктора Троицкого, обвинявшихся в истязании арестованных… Жгли горячим сургучом ладони, предплечья, лили сургуч на затылок и на шею, а затем срывали вместе с кожей. «Такие способы воздействия, напоминающие испанскую инквизицию, совершенно недопустимы», – морализовал во время процесса председатель суда. Но пытки эти в сущности узаконены. «Социалистический Вестник»[272] дает в этой области исключительную иллюстрацию. Корреспондент журнала пишет:
|
|
|
«В связи с давними слухами и обнаруживающимися фактами весной этого года губернским трибуналом г. Ставрополя была образована комиссия для расследования пыток, практикуемых в уголовном розыске. В комиссию вошли – общественный обвинитель при трибунале Шапиро и следователь‑докладчик Ольшанский.
|
|
|
Комиссия установила, что помимо обычных избиений, подвешиваний и других истязаний, при ставропольском уголовном розыске существуют:
1) „горячий подвал“, состоящий из глухой, без окон, камеры в подвале, – 3 шага в длину, 1½ в ширину. Пол состоит из двух‑трех ступенек. В эту камеру, в виде пытки, заключают 18 человек, так что все не могут одновременно поместиться, стоя ногами на полу, и некоторым приходится повисать, опираясь на плечи других узников. Естественно, воздух в этой камере такой, что лампа моментально гаснет, спички не зажигаются. В этой камере держат по 2–3 суток, не только без пищи, но и без воды, не выпуская ни на минуту, даже для отправления естественных надобностей. Установлено, что в „горячий подвал“, вместе с мужчинами сажали и женщин (в частности, Вейцман).
2) „Холодный подвал“. Это – яма от бывшего ледника. Арестованного раздевают почти донага, спускают в яму по передвижной лестнице, затем лестницу вынимают, а на заключенного сверху льют воду. Практикуется это зимой в морозы. Установлены случаи, когда на заключенного выливали по 8 ведер воды (в числе других этому подвергались Гурский и Вайнер).
3) „Измерение черепа“. Голову допрашиваемого туго обвязывают шпагатом, продевается палочка, гвоздь или карандаш, от вращения которого окружность бечевки суживается. Постепенным вращением все сильнее сжимают череп, вплоть до того, что кожа головы вместе с волосами отделяется от черепа.
Рядом с этими пытками для получения „сознания“, установлены убийства агентами розыска арестантов якобы при попытке побега (так убит в апреле 1922 г. Мастрюков).
Все эти факты были установлены показаниями потерпевших и свидетелей, данными судебно‑медицинской экспертизы, вскрытием трупов и сознанием агентов, производивших пытки и показавших, что действовали по приказу начальника уголовного розыска Григоровича (он же член Ставропольского Исполкома, член Губкома Р. К. П. и заместитель начальника местного Госполитуправления), его помощника Повецкого и юрисконсульта (!!) розыска Топышева. Пытки производились под личным их руководством и при личном участии.
Трибунал постановил привлечь виновных к ответственности и отдал приказ об их аресте. Однако, никого арестовать не удалось, так как начальник губполитуправ. Чернобровый укрыл преступников в общежитии госполитуправления и предъявил секретный циркуляр Б.Ч.К., в котором, между прочим, говорилось, что, если при производстве дознания или предварительного следствия к сознанию обвиняемых не приведут очные ставки, улики и „обычные угрозы“, то рекомендуется „старое испытанное средство“ ».
Происхождение этого циркуляра, как передают, таково. В середине 1921 г. на известного следователя М.Ч.К. Вуля поступила жалоба по поводу применения им на допросах пыток и истязаний. Вуль хотел подать в отставку и сложить с себя ответственность за развитие бандитизма в Москве. В виду этой угрозы, якобы Менжинский (?!) разрешил ему продолжать прежние приемы деятельности, а вскоре после этого был разослан циркуляр о «старом испытанном средстве». Финал этой истории обычен. Никого из производивших пытки арестовать не удалось. Зато начались гонения на тех, кто проявлял излишнее усердие и горячность при раскрытии тайн уголовного розыска.
То же с новыми деталями подтвердило и письмо из Ставрополя, напечатанное в № 1 «Путей Революции» (альманах левых с‑р.). Такой же эпилог был и в Туркестане. Главным деятелем по применению пыток был бывший цирковой клоун, член чрезвычайной комиссии и сам палач Дрожжин. Он был отозван от своей должности и назначен, после обнаружения его деятельности, как следователя, политическим комиссаром в тюрьму.[273]
***
Не надо иметь большого воображения, чтобы представить себе этого циркового клоуна в новой роли. Фактов из его деятельности на новом поприще мы не знаем, но мы найдем иллюстрацию в фактах в противоположной Туркестану местности – в Архангельске.
В сборнике «Че‑Ка» есть очерк о «холмогорском концентрационном лагере» – о том самом, о котором нам уже вскользь приходилось упоминать. Мне лично хорошо известен автор этого в сущности донесения, ездивший с большой трудностью и опасностью для себя специально на далекий север, чтобы собрать сведения об ужасах, о которых доходили слухи в Москву, и чтобы выяснить возможность помочь несчастным заключенным этого «лагеря смерти». Я слышал его доклад в Москве. В передаче он был еще более страшен. Было действительно жутко, но мы были бессильны оказать помощь. Достаточно два‑три штриха, чтобы охарактеризовать условия жизни в холмогорском концентрационном лагере:
«В бытность комендантом Бачулиса, человека крайне жестокого, немало людей было расстреляно за ничтожнейшие провинности. Про него рассказывают жуткие вещи. Говорят, будто он разделял заключенных на десятки и за провинность одного наказывал весь десяток. Рассказывают, будто как‑то один из заключенных бежал, его не могли поймать, и девять остальных были расстреляны. Затем бежавшего поймали, присудили к расстрелу, привели к вырытой могиле; комендант с бранью собственноручно ударяет его по голове так сильно, что тот, оглушенный, падает в могилу и его, полуживого еще, засыпают землей. Этот случай был рассказан одним из надзирателей.
Позднее Бачулис был назначен комендантом самого северного лагеря, в ста верстах от Архангельска, в Портаминске, где заключенные[274] питаются исключительно сухой рыбой, не видя хлеба, и где Бачулис дает простор своим жестокостям. Из партии в 200 человек, отправленной туда недавно из Холмогор, по слухам, лишь немногие уцелели. Одно упоминание о Портаминске заставляет трепетать Холмогорских заключенных – для них оно равносильно смертному приговору, а между тем и в Холмогорах тоже не сладко живется».[275] А вот сведения о самом уже Портаминском «монастыре». Частное письмо, полученное в Петербурге, сообщает:[276] «Однажды в 6 ч. утра выгнали всех на работу. – Один из арестованных после сыпняка был настолько слаб, что упал на дворе перед отходом на работу. Комендант не поверил его слабости и, якобы за злостную симуляцию, приказал раздеть его до нижнего белья и посадить в холодную камеру, куда набросали снегу. Больной заживо был заморожен». Далее рассказывается, как больного, который был не в состоянии следовать за партией при перегоне по этапу, просто застрелили на глазах у всех арестованных.
«До чего доходит издевательство – добавляет другой свидетель[277] – может дать представление следующий случай… заключенные работали на добыче песка для построек. Работы шли перед окнами дома коменданта, который, увидав из окна, что рабочие сели на отдых, прямо из окна открыл стрельбу по толпе. В результате несколько убитых и раненых. Заключенные после этого объявили голодовку протеста. Слухи об этом дошли до Москвы, и на этот раз комиссия из центра сместила коменданта. Новый комендант – уголовный матрос с „Гангута“ – по зверству ничем не отличается от старого. Расстрел заключенных тут же на месте, на глазах у всех, иногда по простому самодурству любого конвоира – самое обычное явление».
Все это происходило в 1921–1922 гг. Об условиях жизни заключенных сам по себе свидетельствует такой поразительный факт, что на 1200 заключенных за полгода приходится 442 смерти!!
В холмогорском лагере наряду с темным карцером и специальной холодной башней есть еще особый «Белый Дом». Это специальная изоляция для некоторых провинившихся. В маленькой комнате (даже без уборной) заключено бывает до 40 человек. Автор рассказывает о больных сыпным тифом, валявшихся здесь дней по 10 до кризиса без всякой помощи. «Некоторые просидели больше месяца, заболели тифом и кончили психическим расстройством». Это ли не пытка?
По поводу этих фактов нельзя сказать в оправдание даже того, что они были уже давно…
Мы узнаем о всех этих фактах редко и случайно. При безнаказанности начальства заключенным опасно жаловаться даже в тех редких случаях, когда это возможно. Мне лично раз только пришлось присутствовать в Бутырской тюрьме при избиении следователем подследственного. Я только слышал мольбу последнего – молчать. И врачи без опасения не могут констатировать факт нанесения побоев – доктор Щеглов, выдавший медицинское свидетельство некоторым социалистам, избитым в Бутырской тюрьме, за это был немедленно отправлен в жестокую ссылку.[278]
До нас доходят сведения, когда жертвами произвола становятся партийные люди. Так мы узнаем, что в Тамбове высекли 18 летнюю с.‑р. Лаврову,[279] что та же судьба постигла жену с.‑р. Кузнецова, когда не удалось узнать местопребывания ее мужа.[280] Так мы узнаем, что с.‑д. Трейгер в Семипалатинске был посажен в «ящик» – длиной в три шага и шириной в два, где он сидел вместе с сумасшедшим китайцем‑убийцей.[281] Левый ср. Шебалин, в письме, пересланном нелегальном путем, рассказывает, как его истязали в Петербурге: били по рукам и ногам рукояткой револьвера, мяли и давили глаза и половые органы (до потери сознания),[282] били особо усовершенствованным способом – так, чтобы не было следов «без крови» (кровь шла горлом)![283] Я хорошо знаю Шебалина, пробыв с ним более полугода в заключении в Бутырской тюрьме. Это человек, не способный ни ко лжи, ни к преувеличениям. «Не забывайте, что я пишу из застенка, перед которым по своему режиму и применению особых мер воздействия к заключенным бледнеют русские Бастилии – Шлиссельбург и Петропавловка, где в старое время мне пришлось томиться в одном из казематов, как государственному преступнику» – пишет Шебалин. И он рассказывает об особо усовершенствованном изобретении камер «пробок» на Гороховой, т. е. Петроградской Чеки (тесные, холодные одиночки, наглухо закупориваемые стенами, обложенными пробками – отсюда никакой звук не доносится). В этих изолированных камерах идут допросы заключенных с «вымораживанием» «прижиганием огнем» и пр. На этом сообщении имеется пометка 9‑го апреля 1922 г. В этих «пробках» держат обыкновенно 5–10 дней, но нередко держат и по месяцу[284].
«Избиение ногами, винтовкой, револьвером – замечает С. С. Маслов в своей книге,[285] написанной в значительной степени на основании материала, вывезенного им из России, – в счет не идут, они общеприняты и повсеместны». И автор приводит яркую иллюстрацию, не имеющую в данном случае отношения к политике. Тем характернее она для «коммунистического» правосудия, о новых принципах которого так много пишут хвалебного в советской прессе. Ведь там преступников не наказывают, а исправляют. «В мае 1920 г., – рассказывает С. С. Маслов, – в Москве была арестована группа детей (карманных воров) в возрасте от 11 до 15 лет. Их посадили в подвал и держали изолированно от других, но всю группу вместе. „Чрезвычайка“ решила использовать арест во всю. От детей стали требовать – сначала угрозами и обещаниями наград, выдачи других карманных воров. Дети отзывались незнанием. После нескольких бесплодных допросов в камеру, где сидели дети, вошло несколько служащих и началось жестокое избиение. Били сначала кулаками, потом, когда дети попадали, их били каблуками сапог. Дети обещали полную выдачу. Так как фамилии товарищей дети не знали, то их возили каждый день по улицам в автомобилях, трамваях, водили на вокзалы. Первый день дети попробовали никого не указать. Тогда вечером было повторено избиение еще более жестокое, чем прежде. Дети начали выдавать. Если день был неудачный, и ребенок не встречал или не указывал товарища по ремеслу, вечером он был избиваем. Пытка тянулась две недели. Дети, чтобы избежать битья, начали оговаривать незнакомых и невинных. Через три недели их перевезли в Бутырскую тюрьму. Худые, избитые, в рваном платье, с постоянным застывшим испугом на личиках, они были похожи на затравленных зверьков, видящих неминуемую и близкую смерть. Они дрожали, часто плакали и отчаянно кричали во сне. После 2–3 недельного сидения в Бутырской тюрьме, дети снова были взяты в „чрезвычайку“. Долгие тюремные сидельцы говорили мне, что за все время их ареста, за всю жизнь, за время даже царской каторги, они не слыхали таких отчаянных криков, как крики этих детей, понявших, что их снова везут в подвал, и не испытывали такой жгучей злобы, как от этого издевательства над ворами‑детьми. Тюрьма плакала, когда обезумевших и воющих детей вели по коридорам, потом по двору тюрьмы».
Изменились ли условия? Мы не так давно узнали об убийстве в марте 1923 г. при допросе старого революционера Куликовского агентом иркутского Г.П.У. Корреспондент «Дней» сообщал, что за отказ отвечать на допросе его стали бить рукояткой револьвера, разбили череп и убили…
Разнузданность палачей
Для того, чтобы отчетливее представить себе сущность «красного террора», мы должны воспринять циничность форм, в которые он вылился – не только то, что людей виновных и невиновных, политических противников и безразличных расстреливали, но и как их расстреливали. Эта внешняя оболочка, быть может, важнее даже для понимания так называемого «красного террора».
Перед нами прошел уже садист в полном смысле слова – харьковский Саенко. Несколько слов о его помощнике – матросе Эдуарде, рассказывает Карелин: знаменит был тем, что, дружески разговаривая с заключенными, смеясь беззаботным смехом, умел артистически «кончить» своего собеседника выстрелом в затылок.
Таким же зверем изображает осведомленный в одесских делах Авербух председателя местной Чеки Калинченко. О его «причудах» и диких расправах рассказывали целые легенды: однажды во время празднования своих именин К. приказал доставить из тюрьмы «трех самых толстых буржуев». Его приказ был исполнен, и он в каком‑то пьяном экстазе тут же убивает их из револьвера.
«Мне как‑то раз пришлось посетить кафе „Астра“ по Преображенской улице, посещаемое исключительно большевистскими служащими» – пишет Авербух.[286] – «И здесь мне совершенно неожиданно пришлось выслушать рассказ известного палача „Васьки“ о том, как он расправился с двумя буржуями, как они корчились и метались в предсмертных судорогах, как они целовали у него руки и ноги и как он все‑таки исполнил свой революционный долг». Среди одесских палачей был негр Джонстон, специально выписанный из Москвы. «Джонстон был синонимом зла и изуверств…» «Сдирать кожу с живого человека перед казнью, отрезать конечности при пытках и т. п. – на это способен был один палач негр Джонстон». Он ли один? В Москве на выставке, устроенной большевиками в 1920–1921 гг., демонстрировались «перчатки», снятые с человеческой руки. Большевики писали о том, что это образец зверств «белых». Но… об этих перчатках, снимаемых Саенко, доходили давно в Москву слухи. Говорили, что несколько «перчаток» было найдено в подвале Ч.К. Харьковские анархисты, привезенные в Бутырскую тюрьму, единогласно свидетельствовали об этих «перчатках», содранных с рук пытаемых.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 61; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!