Юность Александра Македонского 18 страница
Возвращаясь к своему горну, Алиатт почувствовал, что ему неловко идти: маленький острый камешек попал в башмак. Алиатт наклонился, чтобы вынуть его. При этом он укрылся за один из соседних горнов, чтобы надсмотрщик не рассердился, что он бродит по мастерской и бездельничает. Внезапно Алиатт услышал необычный разговор, который заставил его задержаться, укрывшись за горном. Разговаривали два раба, работавшие у мехов.
– Не придется ли нам отложить задуманное, – говорил один, – бедный Кариец вряд ли сможет скоро оправиться…
– Пустяки, Геракл! – отвечал другой, – его ведь не били… просто сунули в колодку и все… нужно спешить: теперь последние темные ночи – в полнолуние не убежишь.
– Тише, не кричи, – прервал его другой. Они помолчали. Спустя некоторое время тот, которого звали Гераклом, снова заговорил:
– Слушай, Сириец! Правда ли, что спартанцы обещают свободу тем афинским рабам, которые перебегут к ним?
Сириец вздохнул:
– Только б добраться до Декелей, до спартанского лагеря… ты ведь знаешь – много рабов убежало туда…
– А что с нами будет, если афиняне победят? – опасливо спросил Геракл.
– Тогда мы уйдем из Декелей. Но только афинянам не победить. Как бы не так, – насмешливо протянул собеседник. – Вся Аттика в руках спартанцев. Афиняне даже носа не смеют высунуть за городские стены… Нет, после сицилийского поражения могущество Афин пошло на убыль. Разве ты не слышал, что союзники один за другим покидают афинян?
|
|
|
С радостным чувством слушал Алиатт этот разговор. Все‑таки судьба – владычица людей и богов – благосклонна к нему. В первый же день она посылает ему надежду на бегство и надежных товарищей. Не раздумывая, Алиатт поднялся из‑за горна и направился к говорившим.
Оба они побледнели, это было видно даже сквозь сажу, покрывавшую их закопченные лица, и с ужасом уставились на него. Огромный Геракл, прозванный так, очевидно, за свой богатырский рост и великолепную мускулатуру, инстинктивно поднял тяжелый молот для удара. Алиатт бесстрашно подошел к ним.
– Друзья! – сказал он тихо. – Я случайно слышал ваш разговор…
– Что же, доноси, если сможешь! – прорычал Геракл, угрожающе замахиваясь молотом.
– Не торопись! – ответил Алиатт, быстро перехватывая его руку. – Я не доносчик. Я просто хочу, чтобы вы взяли меня с собой. Я здесь новый человек, Афин не знаю, и мне трудно бежать одному. Возьмите меня, я буду вам верным товарищем…
– Придется его взять, – вмешался Сириец, оценивший положение быстрее своего могучего друга. – Если его не взять, он выдаст нас. Лишний человек нам не помешает. Особенно, если он смел и решителен: Карийца‑то ведь придется оставить…
|
|
|
– Ну, нет! – возразил Геракл. – Карийца я не брошу, хотя бы мне пришлось тащить его на плечах. Тебя еще здесь не было, когда мы вместе задумали бежать…
– Надсмотрщик глядит сюда! – испуганно пробормотал Сириец. – Не услышал ли он что‑нибудь?
– Ну что ты! – усмехнулся Алиатт. – Разве можно услышать что‑нибудь в таком грохоте. Здесь и себя‑то не слышишь…
– Иди, иди прочь! – замахал на него руками Сириец. – Не нужно, чтобы он обращал на нас внимание. Поговорим в обед.
– Хорошо, – коротко сказал Алиатт и, круто повернувшись, направился к своему горну. Он работал, не помня себя от радости, и не заметил, как наступил вечер и пришло время обеда.
В Греции обедали вечером. По древним обычаям, вновь купленного Алиатта в первый день должны были накормить особо, лучше других. Но время военное, а хозяин скуповат. Поэтому Алиатту пришлось наравне с остальными рабами довольствоваться ячменной кашицей, соленой рыбой и двумя головками чеснока. За едой Сириец шепнул ему, чтобы на ночь он постарался устроиться рядом с Гераклом. После обеда рабов отвели на ночлег: мужчин – в подвал, женщин – наверх, на чердак.
Как было условлено, Алиатт нашел Геракла и устроился с ним рядом.
|
|
|
– Делай вид, что спишь, и жди, когда другие заснут, – прошептал Геракл…
Томительно долго тянулось время. То в одном, то в другом углу раздавался громкий храп. Наконец все, утомленные тяжелой работой, уснули. Только в правом углу слышны были вздохи и стоны наказанного Карийца.
– Поднимайся! – услышал Алиатт тихий шепот Геракла. – Иди к выходу и постарайся не разбудить никого. А я пойду к Карийцу…
Осторожно, чтобы не задеть спящих вповалку на соломе людей, Алиатт пробирался к двери. Ощупывая стену, чтобы найти дверь, он внезапно натолкнулся на чье‑то плечо и замер в испуге.
– Это ты, Геракл? – услышал он тихий шепот Сирийца…
– Геракл пошел за Карийцем, – ответил Алиатт.
Они замолчали, напряженно прислушиваясь.
Наконец появился Геракл с Карийцем. Геракл достал что‑то из‑за пояса рубахи и долю возился с дверью.
– Ну‑ка, ты, новичок, берись… помоги!.. – послышался сдержанный шепот Геракла. Алиатт понял, что обращаются к нему.
Он нащупал рукоять короткого ломика, который Геракл старался просунуть в узкую щель между дверью и косяком.
– Нажимай крепче, только не резко, чтобы но было шума, – объяснял Геракл. – У них там засов на двери сделан непрочно, да я его еще давно попортил… Сломать его нетрудно: только бы не загремел…
|
|
|
– Ну, молодец, – похвалил богатырь Алиатта, когда дверь, наконец, была открыта. – Руки у тебя, как клещи. Я уже думал – одному придется справляться! Кариец после сегодняшней колодки еле руками шевелит, а этот слабоват для такого дела.
Он кивнул в сторону Сирийца.
Темными улицами они добрались до высокой стены. Дождались, когда по ее гребню прошел очередной дозор и, цепляясь за выступы, – стена была сложена неровно, на скорую руку, в кладке часто попадались даже надгробные памятники, – забрались наверх.
Геракл и Алиатт помогали Карийцу. Сириец лез вперед, указывая дорогу. В тот момент, когда он уже прикрепил заранее припасенную веревку к одному из зубцов и спустил ее вниз с внешней стороны, на гребне стены раздались тяжелые шаги, звон оружия и показался тусклый свет фонаря. Часовой обходил порученный ему участок стены.
– Вот и попались! – упавшим голосом прошептал Сириец.
– Погоди хныкать! – ответил Геракл.
– Алиатт, бери ломик и – за мной! – Геракл с неожиданной для своего огромного тела легкостью бесшумно скользнул навстречу часовому. Алиатт, сжимая ломик, последовал за ним.
– Кто идет? – крикнул часовой и осекся. Фонарь упал, послышался хрип и приглушенная возня.
Когда Алиатт подоспел на помощь, часовой лежал неподвижно, а Геракл стоял наклонившись над ним. Алиатт, неизвестно зачем, тоже наклонился над телом и потрогал жилу на виске. Она не билась.
– Да чего там! Готов! – прохрипел Геракл.
Внизу, под стеной, пробираясь через колючие кустарники, Алиатт последний раз взглянул на огромный город, где он был рабом всего один день. Впереди – свобода!
Антифонт – враг рабства
(С. Я. Лурье)
В доме Андокида ежегодно в памятный день спасения хозяина от гибели в битве устраивался пышный пир. Старший сын Леагор, лучший в Афинах знаток вин и кушаний, не пожалел средств, чтобы пир удался на славу. Здесь было и мясо драры, невиданной птицы из Азии, и замечательного вкуса пиво из Фракии, и сладкое кушанье из особого вида тростника, приготовляемое в Индии. Были приглашены актеры и танцовщицы. Ручные павлины важно расхаживали среди гостей. В числе гостей был сам Перикл – первый человек в Афинах. Старик хозяин жаловался Периклу на своего младшего сына Антифонта: «Мальчик способный, по не хочет учиться». Чтобы мальчик изучал судебные законы своей родины, старик пригласил лучшего в Афинах учителя, но Антифонт не хочет заниматься, постоянно огорчает учителя и задает ему нелепые вопросы. А мальчик одарен и пишет стихи немногим хуже самого Еврипида.
Перикл заинтересовался рассказом и пожелал услышать стихи мальчика. Юный Антифонт вышел на середину комнаты и стал декламировать стихи собственного сочинения.
Когда бы был умен родитель мой,
Меня учить наукам он не стал бы,
Но сделал бы выносливым и сильным,
Чтоб я среди несчастий, бед и бурь
Мог выстоять с спокойным, твердым сердцем.
Он лучше б научил меня искусству,
Подобно зверю, голод выносить,
Одной водою жажду утоляя,
Ни холода, ни зноя не бояться
И тени не искать, таясь от солнца.
Но, точно сон, проходят годы детства.
Судьба превратна: может так случиться,
Что скоро мне придется это все
Перенести. Искусство же Орфея[32]
И сладкий голос Муз не могут брюха
Наполнить и унять! Желудок нам
Свои диктует строгие законы.
– Стихи звучны, – сказал Перикл. – Но откуда у тебя такие мысли? Твои родители богаты, тебе никогда не придется переносить то, о чем ты говорил. И почему ты не хочешь изучать законы нашей страны?
– Если отцовское богатство сохранится и моя доля перейдет ко мне, я буду богат и без изучения законов. А если случится беда и я стану бедным, знание законов мне не поможет.
– Каждый гражданин, как бы он ни был беден, должен знать законы своей страны.
– Но я не понимаю, что такое закон! Не можешь ли ты объяснить мне, что это значит?
– Конечно, могу, – ответил Перикл. – Это совсем просто. Закон – это все, что народ, собравшись вместе, постановляет, решает и записывает, что следует и чего не следует делать.
– Но не потому ли хорош закон, – спросил Антифонт, – и не потому ли мы подчиняемся ему, что он учит нас делать хорошее, а не плохое?
– Клянусь Зевсом, юноша, только поэтому!
– Ну, а если сходятся на собрание для вынесения письменных постановлений лишь немногие богатые люди, там, где у власти не демократия, а олигархия?
– Все то, – ответил Перикл, – что постановит и письменно изложит высшая власть в государстве, называется законом.
– Значит, если тиран захватит власть в государстве и станет предписывать гражданам, что им делать, это тоже закон?
– Да, если это предпишет тиран, пока он у власти, это тоже закон, – отвечал Перикл.
– Ну, а что же такое насилие и беззаконие, Перикл? Не будет ли беззаконием такое положение, когда сильнейший притесняет слабейших, заставляя их не путем убеждения, а путем насилия делать, что ему угодно?
– Именно так, – сказал Перикл. – Я беру обратно свои слова относительно тирана. Издаваемые тираном приказы не законы, а беззаконие.
– Но почему же? Ведь люди, которые имеют власть при тиране, одобряют его приказы, а до остальных ему нет дела.
– Как это нет дела? – вспылил Перикл. – Все, к чему небольшая кучка людей вынуждает народ против его воли, – насилие, а не закон!
– Но ведь у нас, в Афинах, – возразил Антифонт, – большая часть населения – рабы и метеки. А разве их приглашают на народное собрание; разве, когда народное собрание принимает законы, оно спрашивает у рабов и метеков, одобряют ли они эти законы? Значит, ваши постановления, согласно твоим же словам, не законы, а беззаконие и насилие!
– Ловко сказано, – недовольно ответил Перикл. – Ты искусный спорщик, но какие же уважающие себя граждане станут спрашивать мнение рабов? В молодости я тоже был силен в подобных спорах; я также умничал, как ты теперь.
– Как жаль, что я беседую с тобой теперь, а не тогда, когда ты был молод! – скромно сказал мальчик.
Старик Андокид, желая перевести неприятный для Перикла разговор на другую тему, сказал Антифонту:
– Обычно на пирах мальчики не философствуют, а, взяв в руки ветку лавра, поют что‑нибудь поучительное из трагедии. Спой хотя бы из трагедии любимого тобой поэта Еврипида песнь о том, как надо «чтить богов бессмертных, родителям почтенье воздавать», дальше ты сам знаешь.
– Хорошо, я спою из Еврипида, но не эту, а другую песню.
И, взяв лавровую ветвь в правую руку, мальчик стал петь:
На небе боги есть… Так говорят!
Нет, нет! Их нет! И у кого крупица
Хотя бы есть ума, не станет верить…
Тиран людей без счета убивает
И грабит их пожитки; ростовщик
Нередко разоряет целый город
Процентами и все ж живет спокойней,
Чем честные, и счастлив весь свой век.
Известных справедливостью, хоть слабых,
Немало существует городов:
Они дрожат, подавленные силой
Других держав – могучих, но бесчестных!
Автор этих слов Еврипид имел в виду афинян и их вождя Перикла, притесняющих города‑колонии. Возмущенный Перикл поднялся и, распрощавшись, ушел.
После этого случая Андокид понял, что из занятий мальчика ничего не выйдет, и с болью в сердце отпустил учителя. Но мальчик не бездельничал и не сидел сложа руки: он либо куда‑то уходил, либо сидел дома над книгами, которые неизвестно откуда доставал. Андокиду сообщали, что его младшего сына нередко видят в обществе рабов. Он беседовал не только с рабами Андокида, но часто проводил время с Кефисофонтом, рабом Еврипида. Андокид был этим очень огорчен. Раб Кефисофонт был образованным человеком. Говорили, что он помогал Еврипиду писать пьесы. От него услышал Антифонт о несправедливости рабства. Кефисофонт рассказывал, что слова о несправедливости рабства в трагедиях Еврипида вставил он, Кефисофонт, но Еврипид переделывал все по‑своему: у него всегда оказывалось, что умные и благородные рабы – это бывшие царские дети, попавшие случайно в рабство, а люди, родившиеся от рабов, всегда оказываются дурными.
Другое сообщение об Антифонте до слез огорчило отца. Мальчика видели в мастерской резных камней метека Харакса. Он сидел среди рабов и терпеливо вырезал гемму – камень с изображением совы. Отец позвал мальчика и возмущенно сказал ему:
– Как тебе не стыдно позорить мою старость? Где это ты слышал, чтобы знатные люди сидели среди грязных рабов и занимались низким ремеслом, недостойным свободного человека? Разве у тебя не хватает денег на жизнь?
– Отец, – ответил мальчик, – сейчас я ни в чем не нуждаюсь, но мало ли что может случиться! Я должен быть уверен, что всегда смогу заработать себе на жизнь.
– Но где ты слышал, чтобы порядочные люди занимались трудом, позорящим человека?
– Как где слышал? Самый знаменитый из мудрецов нашего времени – Гиппий из Элиды гордился тем, что все то, что на нем, сделано его собственными руками: он сам вырезал камень на перстне, так как он искусный резчик; сам стачал сандалии, так как он искусный сапожник; сам соткал материю на плащ, так как он искусный ткач. Я хочу быть таким, как Гиппий, и научиться все делать сам.
Старик действительно слышал, что Гиппия уважают не только в Афинах, но и в Спарте, и, не зная, что возразить мальчику, сказал:
– Не быть тому, чтобы сын Андокида занимался рабским делом! Если так будет продолжаться, я объявлю, что ты мне больше не сын, и лишу тебя наследства!
Когда Антифонт достиг восемнадцати лет, он поступил в эфебы[33] для подготовки к будущей военной службе. Мальчик сразу же обратил внимание командиров исключительной выносливостью, силой, ловкостью, точностью прицела в стрельбе из лука. Услышав об этом, Андокид – человек старого закала, считавший, что самая высокая доблесть аристократа – военное дело, чрезвычайно обрадовался. Окончание эфебии он решил, по обычаю, отпраздновать пышным пиром и цепным подарком юноше.
Вернувшись домой с военной службы, Антифонт узнал, что его брат Леагор собирается продать своему товарищу недавно купленную Андокидом рабыню Тиру, которая уже давно нравилась Антифонту за кротость права. Антифонт пожалел Тиру, и, когда отец, по обычаю, спросил его во время пира, какой подарок был бы ему всего приятнее, сын совершенно неожиданно для отца попросил подарить ему Тиру. Отца очень огорчила эта просьба. Он думал, что его храбрый сын попросит, как это было принято, ценное оружие; но, следуя обычаю, Андокид исполнил просьбу сына.
Через некоторое время старику Андокиду сообщили о новом проступке Антифонта: подаренную ему рабыню он отпустил на волю, а затем женился на ней, отказавшись от невесты, которую сватал за него отец. Андокид пришел в ярость, зато Леагор, старший брат Антифонта, обрадовался. Он хотел один получить после смерти отца все родовое имущество. Леагор подговаривал отца отречься от Антифонта, и старик пошел на это.
У Антифонта был только один путь отстоять свои права – доказать судьям, что отец выжил из ума и что, отрекаясь от младшего сына, он разоряет родовое имущество. Доказать это было нетрудно: о слабоумии старика знал весь город, на суде выступили и врач, лечивший старика, и его управляющий, и приказчики, и члены рода; эти же сородичи показали, что Леагор – злостный расточитель и губит родовое имущество. Но Леагор нанял за огромные деньги известного болтуна Кефисодема, постоянно торчавшего в суде: тот заранее написал для старика речь. Андокид выучил ее и вместо того, чтобы опровергать то, что говорил Антифонт, произнес эту речь, в которой в ярких красках рассказывал о поведении сына: юноша проводит время в обществе грязных рабов, занимается рабским ремеслом, женат на бывшей рабыне, не верит в богов, считает, что свободные и рабы равны, и подговаривает рабов к бунту против хозяев. Все это возмутило судей, они отказали в иске Антифонту и признали его отца здоровым человеком.
Это дало право Андокиду выступить в народном собрании перед всеми гражданами с торжественным заявлением о том, что он отрекается от сына и лишает его наследства. Общественный глашатай громко повторил его слова. По афинским законам сын, проклятый отцом, лишался права посещать народное собрание и служить в войске.
Антифонт остался с женой без средств к существованию. В это время началась война со Спартой, но в армию его не взяли, как «отреченного». Первое время Антифонт бедствовал, но изученное ремесло спасло его от голодной смерти. Кроме того, судебный процесс, в котором он участвовал, сделал его известным. Сначала метеки и отпущенные на волю рабы, а затем и свободные граждане стали обращаться к нему за помощью и советами. Вскоре он стал давать «уроки мудрости». Люди старых взглядов, презиравшие рабов и считавшие всякую работу за плату унизительной для свободного человека, ненавидели его, как «разрушителя общества». Но Антифонт понимал, что правда на его стороне. Он решил написать книгу и изложить в ней все то, что пережил и передумал. Свою книгу Антифонт назвал «Правда». Он объяснял свое понимание справедливости – не обижать других, но и не допускать, чтобы другие тебя обижали. Он убедился, что суд решает дела в пользу богатых и сильных, а слабые и бедные всегда проигрывают дело в суде. Поэтому, писал Антифонт, участвовать в таком суде несправедливо: честный человек не должен быть в таком суде ни судьей, ни обвинителем, ни свидетелем.
Но особенно резко выступал Антифонт против рабства. Он писал:
«Мы делим людей на варваров и греков, на знатных и простых; знатных мы уважаем, простой народ презираем. Но при этом мы сами поступаем как варвары, так как нигде не презирают так простой народ, как у варваров: вот, например, египтяне считают только египтян людьми, а всех прочих людей варварами, в том числе и греков. А в действительности между людьми нет никакой разницы: все рождаются голыми, все дышат воздухом, едят руками».
У греков отец имел полную власть в семье. Дети должны были исполнять любую волю отца. Отец, например, мог женить сына или выдать замуж дочь, не считаясь с их волей, а за непослушание объявить о своем отказе от сына, и тогда сын лишался наследства и важнейших гражданских прав. Антифонт испытал это на себе. В своей книге он заявляет, что сын не должен слушать отца, если отец был несправедлив к сыну. В этой же книге Антифонт писал о природе, впервые познакомив афинян с учением знаменитого философа Демокрита из Абдер, который учил, что богов нет, а все происходит по законам природы.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 71; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!