Кыш, Двапортфеля и целая неделя 29 страница



– Но как же быть с папой?

Мама мучилась, что соврала ему ради меня.

– Ты сама признайся, а я сам признаюсь. Только мне нужно немного подождать.

– Последний раз скажи: я могу быть спокойна, что ты…

– Честное слово, ни я, ни Пашка ни при чём, – сказал я.

Мама вздохнула и хотела нагрузить меня бутербродами. Но я быстро чмокнул её в щёку, ведь она была добрая и волновалась за меня, и убежал.

 

18

 

Когда я вышел из подъезда, жильцы, вечно что-то обсуждавшие на лавочках по вечерам, замолчали и уставились на меня. Я застеснялся, потому что был в осеннем пальто, но в тапочках на босу ногу.

– Тоже сбежать задумал… Пока родители спят! – сказала тётка Гарика, а Ксюша пригрозила мне листком бумаги – наверно, заявлением о чернобурке.

«Сказать бы им что-нибудь!» Но я удержался: и без этого во дворе заварилась такая каша.

Я шёл к школе, смотря себе под ноги, и думал: «Ну и взгляд у отца! Прямо мурашки по коже!» Таким взглядом он смотрел на меня в крайних случаях, и это значило: «Я жду, когда в тебе заговорит совесть!»

А совесть, в чём я не раз убеждался, назло заговаривает в тебе ещё больше, когда стараешься от неё отмахнуться.

 

19

 

Было совсем темно. Железная калитка посередине бетонного забора нашей школы оказалась запертой на замок. Я перелез через забор, выждав, когда поблизости не будет прохожих, а то бы меня поймали и вызвали милицию, и пришлось бы доказывать, что я являюсь сторожем.

Мои тапочки сразу промокли от росы, и я пожалел, что мама не заставила меня надеть резиновые сапоги. Высоко задирая ноги, я побежал по густой траве к темневшему впереди шалашу. Мне было жутко и казалось, что я совсем один в озере, а водоросли цепляются за ноги и вот-вот затянут меня на дно. Запыхавшись, я нырнул в шалаш, включил фонарик и сказал вслух для смелости:

– Шалаш называется!..

Ребята вкопали в землю столбики, обили их картоном и старыми стенгазетами, а наверх положили разобранные коробки из-под конфет и папирос.

Никакой раскладушки в шалаше не было.

На земле лежала скошенная трава. Она вкусно пахла. Я подумал: «Без раскладушки даже интересней…» – и вышел в сад.

Клубничные грядки ровно чернели в двух шагах от шалаша. Я, пригнувшись, ходил между ними, освещая кустики клубники фонариком. на нескольких грядках клубника кое-где была втоптана. На земле виднелись подлые следы Гарика… Он рвал клубнику в темноте, на ощупь. Спелые ягоды ел и собирал в корзинку, а зелёные выкидывал и разорил грядку с самым лучшим ранним сортом «Виктория».

Мне так захотелось сорвать хоть ягодку, положить её за щёку и долго сосать, как барбариски, чтобы щекотало в горле от ананасного запаха!

Но я бы лучше умер от голода, чем сделал это, и только сглотнул слюнки, вернулся в шалаш, подгрёб поближе к выходу траву, расстелил на ней пальто и лёг.

До ломоты в глазах я всматривался в темноту. Мне казалось, что я лежу в засаде с пистолетом в руке. Сначала это было интересно, а потом надоело. И чувствовал я себя не бесстрашным сторожем, а перед всеми виноватым человеком, чувствовал, что я не благородный мушкетёр, не выдавший Гарика, а предатель всего нашего класса и всех его трудов.

 

20

 

Тогда я стал читать наши старые стенгазеты и рассматривать карикатуры.

Одна большая статья называлась:

 

«ПОЗОР МЕЛКОМУ ВОРИШКЕ И ЕГО УКРЫВАТЕЛЯМ!»

 

Статья была про то, как Гарик украл в первой четверти из зоокабинета чучела малиновки и трясогузки. Я заметил тогда, что он их прячет за пазухой, но пообещал Гарику, что не выдам его, если он их отнесёт обратно. Гарик после уроков полез через окно в зоокабинет, а я стоял за углом и следил, чтобы его не увидели. Так никто и не узнал про Гарикову кражу. Правда, старичок – учитель истории заметил, как Гарик спрыгнул из окна кабинета и как мы оба убежали, но у него было слабое зрение, он не разглядел нас как следует, и поэтому в статье Гарик назывался иксом, а я, его «укрыватель», – игреком. Потом эта история забылась.

«Лучше бы раньше все узнали, что он за тип…» – подумал я. И уже не гордился тем, что Гарик тогда сказал мне:

«Ты молодец. Ты не предатель».

 

21

 

Батарейка фонарика могла разрядиться. Я выключил его и попробовал писать в уме диктанты. Потом вспоминал трудные слова и сам себе объяснял, почему они пишутся так, а не иначе.

Вдруг кто-то заскрёб. Тогда я выбежал из шалаша, выстрелил из пистолета, хотел крикнуть: «А-а!» – но у меня почему-то пропал голос. Я только зашипел, как испуганная кошка, и услышал смех. Из-за шалаша вышел Пашка:

– Думал, ты уснул. Страшно?

Я с минуту не мог выговорить ни слова, как будто захлебнулся, потом спросил:

– Зачем пришёл?

– Ну, ну!.. Наставил наган прямо в грудь. Убери! Домой не хочу идти. Меня участковый ищет. По подозрению. Заберёт и будет держать, пока не разберутся. А что в бригаде скажут? Пошли в шалаш!

– Ты откуда знаешь, что я здесь?

Я был рад Пашке, хотя спрашивал строго, как на посту.

– Маринку встретил… Интересно, кто тут вчера побывал? Давно я в шалаше не спал…

Мы вползли в шалаш. Пашка уселся в углу, обхватив руками коленки. Я снова лёг и, продолжая наблюдать за садом, сказал:

– Все на нас думают, кроме отца и Маринки… И Петра Ильича.

Пашка посмотрел, потом угрюмо сказал:

– Теперь на всю жизнь так будет… И даже через полвека… Сколько мне стукнет через полвека?

– Шестьдесят шесть, – подсчитал я.

– И вот буду я старым, честным Пашкой, а у кого-нибудь пропадёт что-нибудь, и опять… Участковый начнёт дёргать, и жильцы пальцами тыкать… Уеду!.. Не дают жить!

– Через полвека ничего не будет пропадать у людей, – сказал я важно. – Всё будет общее. Ну, может, только случайно, по рассеянности кто-нибудь снимет с верёвки черно-бурую лису. Из-за пережитков социализма.

Я вспомнил разговор с отцом о пережитках, которые были при феодализме.

– Как это – пережитки социализма? – недоверчиво спросил Пашка.

– Очень просто. Ведь сейчас на нас действуют пережитки капитализма, а потом – социализма. Но они будут лучше прежних, безобиднее.

– На кого это «на нас» действуют? – Пашка толкнул меня ногой.

– Я не про тебя. На тебя уже не действуют. Ну, например, на меня. На меня даже пережитки каменного века действуют, не то что капитализма.

– Ничего я не понимаю в этих пережитках. Забыл историю.

– Вот, смотри! – непонятно почему разошёлся я. – В каменном веке люди были безграмотные?

– Наверно, – сказал Пашка.

– А я чемпион роно по ошибкам. Директор так сказал. Или, например, залез… один подлец сюда, в сад, и обобрал первую показательную клубнику. А она общая. Это капитализма пережиток. А если… если другой знал, что он лезет в сад, и не удержал его… и потом не выдал… какой это пережиток?

– Не знаю… Лучше скажи, какой у участкового пережиток?

– Надо у отца спросить. А у того, другого, пережиток феодализма. Это точно!

– Почему?

– Потому что при феодализме были рыцари. Они имели честь. Но клубники общей тогда не было. И один не выдавал другого. Ни за что! Но клубники-то тогда общей не было! – уныло воскликнул я. – Вот ты бы донёс на рыцаря, если бы он у феодала клубнику украл?

– Меня такие рыцари до колонии довели… Уеду…

Пашка всё думал об участковом. Потом спросил:

– Гарик лазил?

– Угу… – промычал я, и мне стало как-то легче. – Как догадался? Он принёс клубнику в котельную. Я ни одной не съел, всю в него запихал, а он отравился. Судить будут?

– Балда ты! Надо было сразу действовать, раньше пережитков… Я на своей шкуре испытал таких товарищей, как Гарик. Нет! Надо уезжать. Туда, где меня не знают. Я объявление видел: «Госцирку требуется один конюх в отъезд». Возьмут. Я люблю лошадей.

Пашка растянулся рядом со мной.

– Когда вру, – сказал я, – у меня что-то давит внутри и мутит, пока не скажу правду. Отец приучил. Но как же я скажу? Прошепчу Маринке на ухо, как Котов завучу?.. Не могу я так. Крепкий у меня рыцарский пережиток.

– Твой отец взял меня в бригаду, хотя все косились. Как это так? У них за звание борются, а я из колонии… Теперь профвзносы доверили собирать… Если узнают про черно-бурую – мне хана. Опять начнут коситься. И жди, пока выяснят…

Каждый из нас стал думать о своём. Вдвоём в шалаше было теплее. Пашка заснул, положив голову на ладони. Из кармана у него торчали белые концы, которыми все рабочие на заводе вытирают руки. С танцплощадки уже не доносилась музыка, я слушал, как на ветру шелестят листьями молодые яблоньки, и прошептал вслух:

– Как было бы хорошо, если бы я удержал Гарика! Писал бы спокойно диктанты под радио… Ходил бы на озеро… Эх!.. И клубника была бы цела… И дома было бы всё в порядке. Но больше в своей жизни я ни разу не ошибусь!

 

22

 

Глаза у меня слипались. Я тоже чуть не уснул, но вдруг услышал чьи-то осторожные шаги. Я растолкал Пашку, сказал:

– Тс-с… Кто-то лезет…

И, немного струсив, подумал: «Пусть, пусть меня ранят… задержу, не думайте, я не такой… Я на всё готов ради общего сада…»

Мы встали на коленки, всматриваясь в темноту. Мне уже не было страшно.

– Подойдём поближе… Давай ты сзади, я спереди… Свяжем – и в милицию, – наставлял я шёпотом Пашку.

– Дадим как следует, – шепнул он.

– Не надо… Я уже отравил Гарика… Хуже будет, – ответил я. – Лучше в милицию.

Мы встали, как бегуны на старте. Жулик, наверно, натолкнулся на яблоню, треснули сучки, и… я услышал дрожащий от испуга голос мамы.

– Серёжа! Ой! Серёжа! Где же ты наконец? Откликнись, или я сию же секунду сойду с ума от страха.

– Ну вот… Не могут без этого… Наделали бы сейчас делов, – проворчал Пашка и спрятался за шалаш.

Мне было стыдно перед ним: пришли проведать, как маленького. Я пошёл на голос мамы и уже рот раскрыл, чтобы крикнуть: «А-ах!» – и со зла напугать её ещё больше, но мама в темноте подбежала ко мне, тихо ахнула и прижала к себе. Сердце у неё билось часто-часто.

Я почувствовал себя взрослым и сильным. Мне было смешно и жалко маму.

Я молчал и хотел вырваться, но она не отпускала меня:

– Ты слышишь, я дрожу! Ой! Я чуть не умерла, какая темень!.. Зажги фонарик…

– Фонарик… фонарик… – недовольно сказал я. – Нет его.

– Опять врёшь?

Мама отпустила меня.

– Не вру, а батарейка разрядится…

Тут мама совсем пришла в себя.

– Ах, тебе жалко батарейки для мамы, которая делает для тебя всё? И одна приносит в такую темень бутерброды с сапогами?

– Лучше бы с колбасой, – заметил я, чтобы рассмешить Пашку, и обрадовался: меня разрывало от аппетита, а в мокрых тапочках было противно и холодно. Но я строго и нарочно громко стал выговаривать:

– Ты сторожить мешаешь. Спала бы себе и спала.

– Посмотрела бы я, как бы ты уснул на моём месте, – она говорила шёпотом. – Ты дал мне честное слово. Приходил участковый. Ты дал мне честное слово, а он сбежал.

– Зачем участковый сбежал? – удивился я.

– Ты глуп. Пашка сбежал. На воре шапка горит. Я уверила участкового, что ты его жертва.

– Почему это я жертва участкового? – назло переспросил я.

– Пашки! Лопух. Отец расстроен.

– Отец не лопух.

– Ты лопух! Папе я призналась, что взяла клубнику на себя для того, чтобы не доконать его. Такие молчаливые люди переживают про себя, переживают, а потом получают инфаркт. Ты понимаешь это?

– Ну и не надо меня выгораживать! Я сам всё расскажу. Мама! Ты же мешаешь!

– Ах, мешаю? Ты завтра же всё расскажешь директору! И если я тебя ещё раз увижу вместе с ним…

– С директором?

– Не притворяйся. Ты знаешь с кем!

Ничего не сказав, я только махнул рукой и пошёл к шалашу, потому что переживал за Пашку. Как бы в самом деле он не сбежал из дома. Что бы такое придумать?..

– Ой, вернись, мне страшно…

Мамин голос снова задрожал, и снова мне стало её жалко.

Я вернулся, взял маму под руку и, светя фонариком, повёл к дырке в конце забора, через которую она пролезла в сад.

– Будь благороден и не сорви ни одной ягодки, – попросила мама. – Тебе доверили целый сад.

– Ты же знаешь, что я не такой, – сказал я.

– Там действительно есть раскладушка? – спросила мама, когда очутилась на тротуаре. – Скажи правду.

– Нет там раскладушки, – сказал я правду.

– Ты говоришь назло?

– Ы-ых! – простонал я. – Есть там раскладушка!

– А что стоило сказать маме правду с самого начала? – успокоилась она наконец. – Сними тапочки. Надень сапоги.

Я переобулся, сказал:

– Мама! В шалаше всё-таки нет раскладушки. Пока! – и побежал к шалашу, размахивая фонариком, чтобы не было страшно.

– Не лежи на земле! – крикнула мама мне вслед.

 

23

 

– Ты здесь? – громко спросил я.

– Угу… – откликнулся Пашка.

Мы улеглись рядышком и долго молчали. Только Пашка ворочался и вздыхал. Конечно, из-за слов мамы. Тогда я предложил:

– Давай умнём булку. Колбаса в ней, по-моему.

– Твоя мама с ума сойдёт, если узнает, что ты меня её колбасой кормишь, – усмехнулся Пашка.

– Ладно. Ты не думай… Она добрая на самом деле. Боится же за меня… У неё кусок в горло не лезет. Вот станешь матерью, то есть отцом, и поймёшь, как с нами трудно. Держи!

Пашка взял полбулки.

– С обеда ничего не ел из-за этой проклятой лисы… Уеду конюхом. С лошадьми буду работать.

Я набил полный рот и не стал спорить с Пашкой. В голове у меня вдруг ни с того ни с сего появилась одна мысль. Я даже перестал жевать, обдумывая её.

«Может быть, мне сказать, что в краже черно-бурой лисы виноват я? Что меня подговорил незнакомый человек подойти и поговорить с Ксюшей. Тогда Пашка успокоится, и не сбежит, и не сделает ещё хуже… У него такое настроение, как будто он сам поверил, что виноват… Пройдёт время, лису найдут, и всё будет в порядке. А мне что? Я же на самом деле не вор. И совесть у меня чиста. А отцу скажу, что всё это для того, чтобы поддержать Пашку. Он поймёт. И мама поймёт. Она же тоже взяла мою вину на себя, чтобы отец не переживал. И пускай соседи временно считают меня воришкой. Я это вынесу… Главное – помочь Пашке!» Я проглотил кусок хлеба.

– А как же твоя мама? Что будет, если ты убежишь?

– Её на днях выпишут… Буду деньги ей присылать. Всё равно человеком стану. Проклятая лиса! Кто стащил? Кому она нужна летом? Почему на меня все шишки валятся?..

– Давай спать. Утро вечера мудренее, – предложил я, не переставая обдумывать свою мысль. – Я чутко сплю. Как собака. А тебе на работу.

– Не пойду. Расчёт возьму. И вообще на глаза никому не покажусь. Не могу, когда на меня думают. Всё, – упрямо сказал Пашка, лёг на бок и зевнул.

– Тебе снятся исторические сны? – спросил я.

Пашка не ответил. Я тоже зевнул и поиграл в гляделки со звёздами. Они низко мерцали над нашим садом, и я, сладко цепенея, подумал: «Как в состоянии невесомости…» – и полетел, полетел, полетел…

Тогда-то и приснился мне самый прекрасный сон в жизни.

 

24

 

Я сижу за партой на одной из планет нашей Галактики. Рядом со мной фиолетовый, словно вымазанный чернилами, марсианин Галео. За нами ещё девяносто девять парт с участниками крупнейших соревнований нашего времени. Все мы уже целый месяц пишем финальный диктант на звание чемпиона Галактики по грамматике.

Над нами в невесомости парят межпланетные судьи. Они следят, чтобы финалисты не списывали друг у друга. За меня на трибуне болеет представитель Земли, профессор Бархударов. Я победил его на предварительных диктантах.

Диктует нам робот. Диктует так быстро, что некогда вспоминать правила. Изредка я глотаю таблетки «Котлетки с макаронами» и «Газировка без сиропа». Очень хочется есть и пить. Я чувствую, силы мои иссякают, и чуть-чуть не допускаю ошибку в слове «стеклянный», но беру себя в руки и пишу два «н».

Вокруг Галео плавают капельки невесомых чернил. Он всё время делает кляксы и толкает меня в бок. Ему делают замечание. Галео не знает, как пишется «цыц». Через «и» или через «ы». Профессор Бархударов с трибуны кричит: «Ура!» Значит, я написал правильно.

Робот диктует всё быстрей и быстрей. Из-за парт выводит двух сатурнян и юпитерянина за списывание. Болельщики свистят и кричат: «На мыло! Судью на мыло!» Я еле-еле успеваю поставить дефис в «как-нибудь». Вдруг надо мной в ракете пролетает мама и успевает незаметно подсказать:

«Сколько раз я тебе говорила: не залезай на поля! Пещерный житель!»

И наконец звучит гонг. Главный судья, наш директор Лев Иванович, отбирает у нас диктанты и закладывает их в электронную машину. Машина за секунду успевает подсчитать ошибки, загорается табло, и на нём на первом месте фамилия Царапкин! Неужели это я? И тут ко мне подбегает профессор Бархударов и плачет от радости и просит прощенья за то, что во время тренировок доставил мне своим учебником много неприятностей.

«Что вы! Наоборот!» – говорю я, и мне подают телеграмму от отца. В ней написано:

 

ПОЗДРАВЛЯЮ ПОБЕДОЙ

ЧЕРНОБУРКА НАЙДЕНА

КЛУБНИКА РАССЛЕДОВАНИИ

ЦЕЛУЮ ПАПА

 

А робот торжественно объявляет:

«Слава первому чемпиону Галактики по грамматике, школьнику с планеты Земля Царапкину! Из миллиона возможных ошибок он сделал только одну: написал «близ лежащий». «Близ» отдельно. Слава великому грамотею, его тренеру Бархударову и всем, кто диктовал ему в жизни диктанты! Слава!»

Я не слышу, чем меня награждают, и парю́, парю́ в невесомости, счастливый и весёлый. Мне хочется крикнуть: «Я не пещерный житель! Мама! Ты слышишь?» – но я никак не могу раскрыть рта и со страха просыпаюсь…

 

25

 

Я проснулся и не хотел открывать глаз: жалко было проститься навсегда с таким прекрасным сном. Я ещё раз просмотрел его в уме, подумал: «Хоть бы на второй год не остаться…» – и вылез из шалаша.

Над грядками клубники порхали воробьи. Хромая из-за затёкшей ноги, я бросился их разгонять. Наверно, им, как и мне, хотелось пить: ведь на листьях клубники лежала роса. Я встал на колени и, закрыв глаза, слизывал росу языком, а клубничины прямо под носом пахли ананасом, и казалось, я пью ананасный сок…

Только я поднялся с земли, как на меня набросилась Маринка:

– Ах так? Ах ты!.. Все вы такие!..

– Не бушуй… Не бушуй! Я воробьёв разогнал и росу пил, – сказал я. – А сам ни ягодки не съел… Знаешь, как хотелось? Танталовы муки это называется.

– Так я тебе и поверила!

– Не люблю, когда мне не верят.

Я посмотрел в шалаш: Пашка всё ещё спал.

– Кто там? – строго повела бровями Маринка.

– Пашка. На него дома все шишки валятся. Вот и спит в шалаше.

– Забыла… Я ему говорила, что ты здесь… А он ел?

– Чего ты всё «ел… ел… ел»! – разозлился я. – Противно даже. Всё для выставки, что ли, в конце концов?

– Дурак ты! Думаешь, мне не хочется?.. Конечно, для выставки… Только немного. Мы же с девчонками сюрприз вам на зиму придумали. Наварим варенья – и на переменке с чаем. И помалкивай!

Я облизнулся.

– Ладно. Буди его, и уходите. Я прополкой займусь. Сейчас Наташа и Ветка придут.

Мы подошли к шалашу. Пашка вздрогнул и вскочил, потирая затылок.

– Здравствуйте, – сказала Маринка.

– Привет. Ну и сон! – ужаснулся Пашка. – Я иду по степи… Кругом снег, а на меня кедровые шишки валятся и засыпают с ног до головы. Как в жизни. Пойду расчёт брать!


Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 57; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!