Кыш, Двапортфеля и целая неделя 28 страница
– Вызовем участкового.
– В Голландии из музея украли картину Рубенса, и то нашли…
– А в Англии почтовый вагон с миллионами увезли…
– В Америке у певца сынишку угнали… Нашли же! А черно-бурую и подавно найдут!
Старики лучше всех во дворе знали, что творится на белом свете. Ксюша с интересом слушала и только охала.
Вокруг неё уже собралась толпа. Старики снова застучали фишками.
Я отошёл к подъезду, готовый в любую минуту смыться домой. Ко мне подошёл Гарик.
– Значит, лису можно, а клубнику нельзя? – сказал он. – И помалкивай!
Мне стало окончательно ясно, что́ это за человек, и я презрительно отвернулся от него.
А Ксюша уже немного успокоилась. Она с выражением рассказывала жильцам, как хитро я её отвлёк, а в этот момент «свистнули» лису, и что сделал это наверняка «тюремщик» Пашка, потому что он «как раз проходил мимо».
– Он на обед шёл! Не наговаривайте! – крикнул я.
– Видали? Выгораживает! Зря таких выпускают! Лиса небось денег стоит! – Ксюша погрозила кулаком в сторону Пашкиного балкона.
У меня сердце заныло из-за Пашки. Он изо всех сил старался работать в бригаде моего отца, чтобы забылась его прошлая жизнь вора-карманника.
Я хотел пойти предупредить его и сказать, чтобы не обращал внимания, но было уже поздно: Пашка сам вышел из подъезда и на него, как на меня раньше, сразу все набросились:
– Ты слово давал!..
– Мы подписи собирали! Вызволили тебя!..
|
|
|
– Опять за старое!..
– Отдавай лису!..
– Серёжка во всём сознался!..
– Эй, эй! Пашка! Я ни в чём не сознавался! – крикнул я.
Пашка растерянно смотрел то на меня, то на Ксюшу. Она полезла к нему за пазуху, но не нашла там черно-бурую лису. Пашка отпихнул её:
– А ордер у тебя есть на обыск?
– Ишь грамотный! Заставим лису отдать!
– Ну-ка, пустите! С обеда опаздываю! – Пашка вырвался из толпы и побежал на завод.
А наш дворник Хабибулин, всё так же задумчиво поливавший двор, подошёл со шлангом к жильцам и в шутку пригрозил:
– Разойдись!.. Эх, оболью!.. Всё выясним! Разойдись!
Все стали расходиться. Ксюша пошла к своим шубам, пересчитала их и со злостью заколотила по ним выбивалкой.
Из третьего подъезда в красивом халате и с какими-то белыми цилиндриками в волосах выбежала тётенька. Встав посреди двора, она позвала:
– Кис-кис! Кис-кис-кис! Кисанька! Диди!..
Кошка не подбежала к ней. Тогда она, вздохнув, вывесила на доске объявление и убежала в подъезд, извинившись неизвестно перед кем:
– Ах, простите! Я в неглиже!
Я подошёл к доске и прочитал объявление:
Б Е З О Б Р А З И Е!
Исчезла моя любимая кошка.
Нашедшего умоляю вернуть.
Вознаграждение по соглашению.
Кв. 44.
12
Настроение заниматься пропало у меня из-за Гарика с клубникой и черно-бурой лисы. Чтобы забыться, я подошёл к Петру Ильичу, который всё ещё разгадывал кроссворд, и спросил:
|
|
|
– Пётр Ильич! Что такое «неглиже»?
Я всегда расспрашивал его про незнакомые слова.
Но Пётр Ильич сам на этот раз спросил у меня:
– Рек на Урале… пять букв… последняя «я»?
– Белая! – выпалил я неожиданно для себя.
– Прекрасно! – обрадовался Пётр Ильич. – Географию ты знаешь. А зоологию? – он хитро посмотрел на меня. – Хищник из четырёх букв. Вторая «и».
– Тигр! – сказал я.
– Нет! Лиса! – засмеялся Пётр Ильич. – Черно-бурая, разумеется.
– Неужели и вы думаете?! – я почувствовал, что краснею.
– Ни капельки! Но не могла же, сам понимаешь, черно-бурая лиса воскреснуть на верёвке и убежать в лес, – сказал Пётр Ильич.
Возразить мне ему было нечего. Рядом с нами две молодые женщины вешали на колёса детских колясок цепочки с замками и подозрительно поглядывали на меня. И я, застеснявшись, как будто и на самом деле украл лису, поплёлся домой.
13
Дома я включил приёмник и поймал серьёзную музыку. Играла скрипка. Ей подыгрывал оркестр, и мне стало ещё тяжелее от тихого и грустного мотива. Оркестр как будто делал строгий выговор скрипке, а скрипка жалобно оправдывалась.
|
|
|
Потом я стал крутить ручку настройки и неожиданно поймал густой бас диктора. Я хлопнул себя по лбу и не поверил ушам своим… Вот он, выход из положения! Диктор медленно диктовал газетные сообщения.
Я, не теряя ни минуты, взял тетрадку, самописку и стал писать под его диктовку. Он диктовал ещё медленнее, чем Анна Павловна, а потом проверял по буквам слова, и я их проверял:
«…Интенсификация. Точка. Повторяю по буквам: Иван. Наталья. Тихон. Елена. Нина. Соня. Иван. Фёдор. Иван. Карп. Аркадий. Циля. Иван. Ян… Точка».
Это было интересно. А главное, сам диктант мне нравился. Про остров Крит, про запуск нового спутника, про предвыборную лихорадку в Америке, про подготовку к уборке хлеба и к Олимпийским играм.
Но чтобы не получилось так, как будто я списываю каждую букву, я приглушал приёмник, когда диктор совсем медленно по буквам повторял слова.
Увлёкшись, я даже не заметил, сколько времени прошло с начала диктовки. Когда диктор сказал: «…Вёл передачу Савицкий», – у меня уже было написано почти четыре странички.
Я выключил приёмник, проверил диктант (в нём оказалось всего шесть ошибок!), на радостях подбежал к окну и закричал: «Ура! Ура!..», – но тут же спрятался за занавеску и прикрыл рот ладонью.
|
|
|
Во дворе стояли участковый, Ксюша и Пашка. Ксюша размахивала руками и показывала на моё окно. Участковый спросил Пашку:
– Значит, это совпадение? Ты шёл на обед, а Царапкин отвлекал пострадавшую?
– Не ловите на удочку!.. Не ловите… Я ничего не знаю! – сказал Пашка. – Теперь весь век подозревать будете?
Он вытирал руки белой ветошью, как настоящий рабочий человек.
– Мы не подозреваем, а выясняем! – заметил участковый с угрозой.
– Ну и выясняйте!.. И судите!.. И делайте, что хотите! – не выдержал Пашка и зашагал от них прочь.
– Вернись, Зыков! – приказал участковый.
– Вызывайте повесткой! – огрызнулся Пашка.
– Хо-ро-шо, Зыков! Пишите заявление, – сказал участковый Ксюше.
– Не умею… Сроду не писала… – всхлипнула Ксюша.
Я разозлился, что она на всех наговаривает, и крикнул из окна:
– Ксю-ша! Я подикту-ую!
В этот момент во дворе показалась мама, возвращающаяся с работы. Ксюша, конечно, сразу подбежала к ней. Оправдываться из окна мне не хотелось.
14
Вместо этого я быстро вынес грязную посуду на кухню, разложил на столе диктант так, чтобы он бросился маме в глаза, затолкал под диван карандашные очистки, потом полез в карман за платком и… наткнулся рукой на клубничину. Я хотел бросить её в окно, но промахнулся и попал в стену. Клубничина прилипла к обоям. На них расплылось ярко-красное пятно, и я чуть не взвыл от бешенства: «Что за день?! Лисица!.. Клубника!.. Теперь ещё это пятно! Как ягода попала в карман?..»
Я линейкой соскрёб клубничину с обоев и только успел выбросить её, как пришла мама. Я попытался улыбнуться.
Мама смерила меня с головы до ног страшным взглядом, тут же стала рыться в ящиках письменного стола и что-то искать под диваном и ванной. Ничего не найдя, она сказала:
– О карандашных очистках поговорим потом. Где лиса?.. Говори по-хорошему. Лучше признайся. Мама всё сделает, чтобы тебя простили.
«Ах, так?» Я закусил губу, решив от обиды вообще не говорить ни слова.
– Ты отвлекал Ксюшу? Ты действовал под его диктовку?
Я молчал.
– Весь в отца! Отвечай! Я приму крайние меры.
Я молчал. Тогда мама схватила ремень, на котором отец правил бритву, и бросилась ко мне. Я бегал вокруг стола, а она за мной, пока не заметила клубничное пятно на обоях.
– Это ещё что? – она потрогала пятно. – Клубника? Ты ел её? Ты мыл её?
– Не мыл, но и не ел… – наконец сказал я правду.
– За что? За что такое наказание? Почему ты не девочка?.. – прошептала мама. Руки у неё опустились.
Она достала из аптечки какие-то таблетки и заставила меня выпить их, хотя я клялся, что не съел даже полклубничины.
– Ко всем делам не хватало мне ещё твоей дизентерии… И если бы не переэкзаменовка, я бы и не вздумала лечить такого человека. Ведь везде висят плакаты: «Не позволяйте детям есть немытые фрукты!» А пятно я заставлю смыть! – сказала мама.
Я подошёл к пятну и стал его стирать. Оно расплылось ещё больше. Мама этого не видела. Заметив на столе диктант, она начала его проверять.
– Удивительно… Вернее, подозрительно мало ошибок… Кто тебе диктовал?
– Так… один мужчина…
– Из нашего двора?
– Нет… незнакомый мужчина… – сказать правду я побоялся. Вдруг мама запретила бы мне писать под диктовку диктора!
– Послушай! – мама присела от удивления. – Может, ты действительно ненормален? Ты пускаешь с улицы в дом незнакомых людей, и они диктуют тебе всё, что им взбредёт в голову. Не он ли украл чернобурку?
Я снова упрямо замолчал.
Тут пришёл с работы отец.
– Ты слышал? – осторожно спросила мама.
– Я сегодня не успел пообедать. Был в завкоме. Так что не мешало бы…
Отец пошёл умываться, а мама взялась за своё, но уже на кухне, готовя обед.
– Нет дыма без огня! Чует моё сердце!..
– А редиску лучше натереть, и с постным маслом… – откликнулся отец из ванной.
– Если бы ты знал, как мне хочется верить, что Серёжа здесь ни при чём…
– Кажется, ты обещала окрошку? Ох, хорошо!.. Уф!.. – отфыркивался отец.
И я, как никогда, был благодарен ему за то, что он ни капельки не подозревает меня в этой чернобурке.
– А если при чём, тогда выпори его ты, отец. Выпори, как пороли в старину, – попросила мама.
– Попробуй сама. Ты ведь когда-то диски метала. Силы хватит, – посоветовал отец. – И отстань от Пашки!
– Я уже хотела, но он бегает вокруг стола и молчит…
– Вот мы наконец и пообедаем! – сказал отец, выйдя из ванной и потирая от удовольствия руки.
Мама принесла окрошку. Мы уселись за стол, но, перед тем как начать есть, отец спросил у меня:
– Честное слово?
Я только честно взглянул ему в глаза.
– Ни честному, ни одному его слову не верю! – всё же заявила мама. – Видишь, он молчит!
– Всё! Я хочу есть! – повысил голос мой отец. – Имеет право глава семьи пообедать в дружественной обстановке после работы?
– Я же не могу спокойно реагировать, когда его подозревают, – не унималась мама. – У тебя аппетит, а тут кусок не лезет в горло…
– Мамуля! Ну хватит тебе! Ну почему не лезет? – пожалел я её. – Неужели ты хоть на каплю не веришь, что я на это неспособен?
– Вот это окрошка!.. Ух ты, моя бывшая круглая отличница, а ныне бедная мама двоечника! Спасибо тебе, – повеселел отец.
– Это ещё цветочки! Ягодки – впереди… – уже спокойно сказала мама, а я посмотрел на клубничное пятно, вздохнул и только откусил кусок хлеба, как раздался звонок.
Мама приложила руки к сердцу:
– Это милиция…
В ту минуту я поверил маме, что кусок и вправду может не полезть в горло.
15
Отец прошёл открывать дверь.
– Серёжа! Это Маринка.
– Чего тебе? – буркнул я, низко склонившись над тарелкой, чтобы никто не видел моего лица.
Маринка вошла в комнату, кулаками растирая глаза. Я ещё ниже склонился над тарелкой. Хорошо, что в ней была холодная окрошка.
– Ты что это вдруг стал красным, как клубника? – сказала мама.
Маринка неожиданно разревелась.
– В чём дело? Не реви… От него попало? – спросил отец. – Да говори же наконец!
Маринка вытащила из-за пазухи чью-то большущую фотокарточку и протянула моему отцу. Он засмеялся.
– След. Размер виден… треугольник… Отличная фотография! Ну и что?
– Клубнику ночью обобрали… Самую раннюю… Грядку вытоптали. Вот что! Целый день фотографию увеличивала.
Маринка перестала реветь.
Мама смотрела то на меня, то на клубничное пятно. Я молчал, вылавливая из окрошки кусочки редиски.
– Это только мальчишка мог сделать.
– Серёжа ночью спал! – сейчас же заявила мама.
– Мне даже сон снился про диктант в каменном веке! – сказал я, выйдя из-за стола и взглянув краем глаза на фотографию следа от сандалии Гарика.
– Может быть, ты знаешь, кто это нашкодил? – спросил отец.
– Он если и знает, то не скажет. Все они герои… Я и сама узнаю рано или поздно, – пообещала Маринка.
– А зачем тогда пришла? – сказал я.
– Я не к тебе, а к твоим родителям… Тётя Лида, мы решили по очереди сторожить клубнику. Сегодня Серёжина очередь. Можно ему пойти? Воришка наверняка ещё раз полезет.
– В ночь? Сторожить? Я всегда!.. У меня не то что… – я чуть не сказал «Гарик», – у меня воробей на грядку не залетит!
– Нечего выдумывать! Он никуда не пойдёт. А потом, у него переэкзаменовка. Ты разве не знаешь? Ночью он будет сторожить, днём спать, а диктанты?.. Как помочь ему – никого, а сторожить – он?
– Почти все ребята разъехались. Гарик чем-то заболел, а Серёже жребий выпал. Там же шалаш и даже раскладушка.
– Нет, нет! К тому же у него гланды, – перебила мама Маринку.
– Гланды летом не действуют! – заявил я.
– Мне лучше знать! И вообще ночью можно испугаться и стать заикой…
– Про это я совсем забыла. Ладно. Найдём другого.
Маринка презрительно поджала губы и собралась уходить.
Отец, задумчиво ходивший из угла в угол, твёрдо сказал:
– Он пойдёт и будет сторожить! Всё. Я хочу есть.
– Ты что – шутишь? Я не усну всю ночь! Серёжа, откажись!
Мама взглядом пообещала рассказать отцу про пятно.
– А я не боюсь! – сказал я.
– Отказаться он не имеет права. Когда стемнеет, Серёжа будет в шалаше. Пока, Маринка. Не расстраивайся. Иди. Мы тут разберёмся. А тебе, – отец обнял маму, – я буду петь колыбельные песни. Пока не уснёшь. Я бы и сам с удовольствием провёл ночь на свежем воздухе.
– О! Не шути! Всё слишком серьёзно. Ты многого не знаешь, – мама хрустнула пальцами.
Я сжался от стыда и страха, но вдруг во дворе завыла сирена и со свистом пронеслась «Скорая помощь». Я бросился на улицу, Маринка за мной.
16
– Кому-то плохо… Бедняга!.. – сказала на бегу Маринка.
Жильцы снова высыпали на балконы.
Санитары с носилками вошли в подъезд. Ребята окружили машину, но никто не шумел. Маринка приглядывалась к их ботинкам и тапочкам, только сандалий ни на ком не было.
Потом в дверях показался санитар в белом халате. Он осторожно шёл спиной к нам. Я встал на цыпочки, стараясь разглядеть лежащего на носилках, и чуть не ахнул. На них лежал… Гарик!
Его тётка шла рядом с носилками и объясняла любопытным:
– Плохо… плохо… Рвало кровью, и понос опять же… Говорит: «Враги меня отравили…» Я в милицию ходила. Всё выяснят. Не двор, а лес дремучий…
Я спрятался за чью-то спину и похолодел от мысли: «А если он… если он… Ой, что я наделал? Почему я его не удержал?..»
Когда первый санитар поставил на узкие рельсы кабины колёсики носилок, Гарик неожиданно спрыгнул с них, пригнул голову и, растолкав ошеломлённую толпу, без оглядки побежал со двора.
Кто-то засмеялся. Санитары растерянно переглянулись, и тот, который шёл впереди, сказал:
– За такие шутки штрафуют!
Тётка Гарика от испуга не могла выговорить ни слова. Когда «Скорая помощь» уехала, жильцы завозмущались:
– Каникулы только начались, а во дворе бедлам!..
– Шины спускают!
– Друг друга травят!
– А у меня пропала кошка, без которой я не могу жить!
– Крадут меха!
При этом все посмотрели на меня.
– За них надо взяться! Хватит!
Мы с Маринкой отошли в сторону.
– Правильно сделал, что убежал. Я сама все болезни на ногах переношу, – сказала она. – А негодяя всё равно найду.
– Слыхала про чернобурку? Может… тоже думаешь?
– Это чепуха. Сплетни. Я про клубнику думаю. Жалко…
Дядя Миша, который работал жокеем на ипподроме, спросил Маринку:
– Ну, как ягодки?
Он зимой специально для нашего сада выхлопотал у начальства два самосвала навоза.
– Хорошо. Каждая с ананасину. Только обобрал кто-то её. Ночью… – грустно сказала Маринка.
– Ух! – скрипнул зубами дядя Миша. – Я бы высек типов вот этим хлыстом! – Он и вправду достал из бокового кармана небольшой красивый хлыст.
Я вздрогнул и заторопился домой.
17
Отец и мама ещё не легли спать. Наверно, они ссорились. Мама сказала:
– Посмотрим, куда заведёт тебя и всех нас твоя доверчивость.
– Во-первых, мне он никогда не лгал. Никогда. Во-вторых, я не такой лопух, чтобы не заметить вранья.
– Так, значит, я лопух?
– Ты в любом случае не лопухиня.
Мой отец засмеялся.
Я тоже прыснул в кулак за дверью.
– И ты ни на йоту не сомневаешься? – спросила мама. – Хотела бы я иметь твой характер.
– Ни на йоту, ни на альфу и ни на омегу… Кстати, что это за пятно? Смотрю, смотрю и не могу понять, – поинтересовался мой отец, а я закрыл глаза и опустил руки: «Вот оно! Лучше бы я сам всё рассказал».
Мама не секунду замолчала, и у меня почти перестало биться сердце. Потом как ни в чём не бывало соврала отцу:
– Это… случайно. Я бросила ватку с марганцовкой в окно и промахнулась… А что?
– Ватку, говоришь? Странно, странно… Липкая марганцовка.
Я даже рот раскрыл от удивления: вот это мама!
Я обрадовался неожиданной выручке, но тут же тоскливо вздохнул: всё равно придётся выкладывать про клубнику отцу. Всё же я решил подождать до завтра и хлопнул дверью, как будто только что вошёл.
– Пап! – сказал я. – Я пойду.
Хотя ещё не совсем стемнело, мне не терпелось залечь в шалаше. Отец даже не взглянул на меня и взялся за книгу. Я понял: он не поверил маме, так как не был лопухом и догадался, что пятно клубничное и, значит, мне известно кое-что про кражу в школьном саду.
А если мой отец чувствовал, что я привираю, то он переставал со мной разговаривать, пока я не выложу ему всё начистоту. Всё же я попытался разговориться:
– Вот что бы ты стал делать, если бы к тебе подошёл твой товарищ и позвал на нехорошее дело? А ты не пошёл, и тогда он сам пошёл… А?
– Он сделал бы так, как продиктовала бы ему совесть, – вмешалась мама, а отец ничего не ответил и, конечно, догадался обо всём ещё больше.
«Ну и не надо…», – подумал я. Пошёл на кухню и стоя доел свою окрошку. Потом достал из ящика старый пистолет с пистонами, ручной фонарик и надел осеннее пальто, как сторож диетического магазина. Мама молча следила за моими приготовлениями и, когда я собрался, тихо, но с большим выражением сказала:
– Я жду…
Я подумал, что она, как всегда, ждёт поцелуя на прощанье, и потянулся на цыпочках к её щеке, но мама оттолкнула меня и прошептала:
– Я в первый раз в жизни солгала твоему отцу. Сама не знаю, как это получилось… Ты ел ворованную клубнику? Кто её принёс? Скажи, как после этого тебе доверять? Ответь сам. Поставь себя на моё место. Что мне делать с тобой?
– Мама, – сказал я шёпотом, – я знаю, кто украл, но только мне нужно разобраться, выдавать или не выдавать… Пусть сам сознается. А я сознаюсь, что знал о краже.
– Что значит выдавать или не выдавать? Ты понимаешь, что ты говоришь?
– Вот если он опять полезет сегодня за клубникой, я схвачу его на месте. Вот и всё. Ты не беспокойся. Его надо обезвредить… Я пошёл. И разоблачение придёт. Всё придёт.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 67; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!