Человек, переставший улыбаться 16 страница
Скромный полустанок Харьковской железной дороги.
Возле перрона застряла на переезде коляска в две лошади. Нарядная барышня держала вожжи в руках, обтянутых серебристыми перчатками. Возле нее сидел солидный господин в чесучовом костюме. Барышня сказала ему, показывая на Ашинова:
– Папа, а вот и муж мой приехал... Коля, иди сюда!
Ханенко приподнял над головою соломенное канотье:
– Вы, сударь, доказали, что ваша любовь к моей дочери была бескорыстна. С вашей стороны – это подвиг не являться за приданым, которое, кстати сказать, совсем немалое.
– Спасибо, что напомнили, – отвечал Ашинов, забираясь в коляску. – Деньги позарез нужны. Без них как воевать?..
Ольга, счастливая, с хохотом правила лошадьми:
– Атаман, может, уже и хватит тебе воевать?..
Ашинов сказал, что сейчас, если верить газетам, французская армия поставлена на перевооружение, в Париже старые ружья дешевле пареной репы. Казак получал за Ольгой приданое (в переводе на французские деньги – 100 000 франков).
– Ну, милый, как ты их будешь тратить? – спросила жена.
– На ружья! Давай-ка, собирайся.
– А куда, Коля?
– Там узнаешь...
Валериан Панаев получил от него телеграмму: “Поздравь – живу хорошо. Получил в приданое 20 000 ружей системы Шассепо. Вместе с женою едем в Аддис-Абебу”. Газеты снова запестрели именем атамана, и тут случилось такое, чего никак не ожидал Гире! Русское общество – будто назло Гирсу – дружно поддерживало Абиссинию в ее борьбе за свободу. Ашинов бросил клич к народу, и “подписка дала более 40 000 капитала, – писал Панаев. – Добровольцев собралось около 200 человек, вместе с казаками. Большею частью были всякие мастеровые, каменщики и плотники. Люди собрались в Одессе, взяли доски, строительный материал для построек – и Ашинов отправился...”
|
|
|
Не хотелось бы мне, подражая царю, именовать Ашинова “большим нахалом”, не желал бы я, повторяя Победоносцева, называть его и “авантюристом”. Вольного казака я неожиданно встретил в воспоминаниях Михаила Чехова, младшего брата писателя. Оказывается, на призыв атамана откликнулась не только “шмоль-голь перекатная”, в него поверили многие интеллигенты, врачи из окружения А. П. Чехова. Но в Европе экспедиция Ашинова породила массу невероятных слухов. От того времени сохранилась и резолюция Александра III: “Я все-таки думаю, что этот пройдоха Ашинов всех надует... Французы, мы это знаем, не желают пустить их в Обок” (Обок был их колонией).
Высадившись на берегу Красного моря, русские добровольцы заняли развалины старинного форта Сагалло и почти сразу приняли бой. Кто нападал – было неясно, но противник стрелял из английских винтовок. Рядом с Ашиновым вела огонь его молодая жена. Николай Иванович сбоку наблюдал – не струсит ли? Нет, Ольга вела себя геройски, целилась уверенно.
|
|
|
Но вдруг застонала и откатилась в сторону.
– Не могу больше терпеть... прости меня!
– Эй, казарлюги! – гаркнул Ашинов, вскочив в рост под пулями. – Не смотреть в эту сторону: моя жена рожать станет...
Сагалло находился в Тэджурском заливе, по соседству с портом Джибутти, – отсюда, по мнению атамана, России будет удобнее всего протягивать руку помощи к Аддис-Абебе. Ашинов был наивен в политике и, кажется, игнорировал то положение, что все эти места колонизированы Францией, а он даже Обок переименовал в “Новую Москву”. При этом говорил:
– Не беда, ежели малость и потесним французов...
Рано утром напротив их лагеря встала на якоря французская эскадра, и с крейсера “Сюркуф” потребовали спустить над лагерем русский флаг. Ашинов счел это за оскорбление России и флага не снимал. В палатке Ольга кормила грудью новорожденного младенца, жены плотников, посматривая на французские корабли, невозмутимо лузгали подсолнухи, купленные еще на рынке Одессы. Первая бомба, посланная “Сюркуфом”, разрыла песок, ошпарив людей гроздьями раскаленных осколков. Ашинов своим телом закрыл Ольгу с ребенком. “При бомбардировке было убито пять человек, в том числе три женщины, одна из них беременная на последнем исходе”. После обстрела добровольцы были атакованы десантом морской пехоты. Французы разбили сундуки, разграбили вещи мастеровых. Все русские были арестованы...
|
|
|
Александр III вызвал к себе министра Гирса:
– Свинство! Кто выдал Ашинову заграничный паспорт?
– Не мы! Нижегородский генерал-губернатор Баранов.
– А откуда у него оружие, чтобы воевать?
– Об этом спросите у морского министра Шестакова.
– Безобразие! Мои ближние сановники подпали под влияние проходимца. Сразу, как только Ашинов появится на границе, советую взять его за цугундер и отправить в Якутск...
Но от гнева царского Ашинов с женою укрывался в Париже. Бомбардировка русского лагеря возмутила французов – особенно “реваншаров”, ратовавших за дружбу с Россией, дабы совместно противостоять угрозам Бисмарка и кайзера. Теперь, где бы ни появился Ашинов, в его честь устраивались бурные овации. Писательница Жюльетта Адан, близкая к социалистам, взяла атамана под свое покровительство. “Лига Патриотов” Франции, выступавшая за боевой альянс с Россией, была распущена после демонстрации в защиту Ашинова. Франция оказалась на грани министерского кризиса. Кабинету грозила отставка. Бульварные певицы, отчаянно канканируя, распевали весьма значительно: “Апчхи, апчхи, Ашинов...” Всему есть предел, а Ашинова быстро спровадили на родину, где его хотели хватать за “цугундер”. Возмутитель европейского спокойствия затаился в имении жены. Ольгу вызвали в жандармское управление Харьковской губернии:
|
|
|
– Госпожа Ашинова, по указу его величества ваш муж подвергается строгому надзору полиции сроком на ДЕСЯТЬ лет. Просим вас, как жену и мать, приложить все старания, дабы привязать своего неугомонного супруга к семейному очагу...
Ольга подарила Ашинову пятерых детей, и этим она привязала вольного казака к своей юбке. Ашинов пахал землю и перестал читать газеты. Только иногда выходил на крыльцо, подолгу глядел вдаль. Там, за бахчами с арбузами, за грядками с огурцами, за морем Черным и морем Красным, за садами царицы Савской, лежала та земля, где оставил он свое сердце...
Русская пресса иногда еще вспоминала Ашинова, но с оттенком явного пренебрежения. Просматривая журнал “Шут” за те годы, я встретил такую заметку: “Слишком много разговоров о заместителе папы римского Льва XIII. Нами получено письмо от казака Ашинова, в котором он заявляет, что с удовольствием стал бы папою, если бы его избрали. Письмо препровождено нами директору дома сумасшедших...” Но это уже из области юмора!
Ашинов лишь проложил тропинку до Аддис-Абебы, а пошли по ней другие... Менелик обещал быть вождем сильной африканской державы. Англия понукала Италию на войну с ним; близ эфиопских границ (на месте будущей Эритреи) итальянцы расположили свой плацдарм для нападения. Франция с Россией, наоборот, поддерживали Менелика; в порту Джибутти разгружались корабли с оружием для босоногих воинов-эфиопов. Вскоре итальянцы начали военное вторжение в Абиссинию. Менелик, обладавший крепкими нервами, послал к ним своего гонца со словами:
– Ваш дом далеко, а мой всегда рядом. Подумайте об этом!
В битве при Адуа эфиопы не просто уничтожили, а перемешали с песком и пылью итальянскую армию, снабженную новейшей военной техникой. Европа, потрясенная, ахнула: явился мститель за всю порабощенную Африку! Негус-негести, стоя на высоком холме, принял рапорт от своих расов-маршалов: “Кто убит – убит, кто бежал – бежал”. Горячий ветер пустыни парусом раздул белый бурнус Менелика, расшитый золотом. Он ударил мечом о щит:
– Если на равнинах нашей страны уместятся десять Италий, то Риму не следует иметь глаза шире своего желудка...
Чтобы оказать помощь раненным в битве при Адуа эфиопским воинам, Россия срочно переправила в Абиссинию отряд русских врачей с транспортом лекарств и хирургических инструментов. Это случилось в 1896 году. А через год Менелик обратился к Петербургу с просьбою открыть в Аддис-Абебе постоянный русский госпиталь, который существует и поныне; лучшая улица в столице Эфиопии сейчас так и называется – Улица Русских Врачей.
Менелик принял в своей резиденции русское посольство.
– Вы, – сказал он послу Власову, – проявили к нам такую сердечную любовь, которую эфиопы никогда не забудут...
Гусарский офицер А. К. Булатович, служивший в армии Менедика военным советником, писал в эти дни: “Как бы мы ни относились к Абиссинии, но за нею нельзя не признать громадной силы могущественной державы, которая в любой момент может свободно выставить в поле двухсоттысячную армию...”
Италия не забыла позора при Ацуа, и в 1935 году Бенито Муссолини бросил на Эфиопию свои фашистские легионы, его самолеты поливали жителей страны ипритом. На заседании Лиги Наций с блестящей речью в защиту своего народа выступил абиссинский министр иностранных дел Тэклэ Каварьят. Советский представитель М. М. Литвинов пожал ему руку.
– Можете называть меня... Петром Сергеевичем, – сказал Каварьят. – Я ведь получил воспитание в России, которую считаю своей второй родиной. Россия – наш давний друг!
– Вы учились в Москве или в Петербурге?
– Нет, я окончил Киевский кадетский корпус. Честь имею: Петр Сергеевич Каварьят – офицер великой российской армии...
На родине он образовал партизанское движение, лично сбил три итальянских самолета. Муссолини давал за голову Каварьята миллион лир... Уже глубоким старцем он повидался с нашими корреспондентами, навестившими его в глухой деревушке.
– Я лишь подражал вашим партизанам, – сказал Каварьят. – Подвиги русских людей в двух Отечественных войнах стали для всех нас хорошим примером. Россия всегда была от нас очень далеко. Но Россия всегда была для нас очень близкой.
Я не знаю конца жизни вольного казака Ашинова!
Реквием последней любви
XIX век – трудный, величавый, мелочный и героический – был временем разочарований. Прошлое неясно, настоящее не радовало, а будущее принадлежало кому-то другим, только не им...
Ференц Лист говорил Гейне – почти с упреком:
– Разве один я плохо сижу в своем времени? Все мы сидим неудобно – между прошлым, о котором не желаем слышать, и будущим, которого знать не дано. Что удерживает нас в этом мерзком столетии? Лишь одни привязанности сердца...
Но даже связи из роз казались ему похожими на цепи, и в 1844 году Лист порвал свои долгие отношения с Марией д’Агу, от которой имел троих детей. Разочарованный, маэстро продолжал скитаться по свету, но эти скитания, где бы он ни появлялся, заканчивались триумфом композитора. Через два года после разрыва с мадам д’Агу он снова посетил Россию, где имел немало добрых и верных друзей. На этот раз он приехал в Киев.
Беллони, своему секретарю, он сказал:
– Милый Гаэтано, бывать в Петербурге я опасаюсь, и виною тому один случай. Однажды, концертируя в Зимнем дворце, я прервал игру, когда русский император вдруг начал разговор со своим адъютантом. Николай удивился – почему смолкла музыка? Я ответил: наверное, когда ваше величество изволит говорить, музыке следует молчать. В ответ на это Николай сказал: “Господин Лист, экипаж вам подан”. Я поклонился и вышел. А в гостинице меня навестил петербургский полицмейстер со словами: “Через шесть часов вы должны покинуть столицу”, что я и сделал... По этой причине я более не рискую посещать Санкт-Петербург.
Но зато Киев принял Листа восторженно, и в один из дней Гаэтано Беллони радостно сообщил:
– Маэстро! Вы не поверите: одна местная дама купила билет на ваш концерт, оплатив его ста рублями, тогда как билет продается за рубль... Это ли не предел вашего успеха?
Лист давал концерты в пользу сиротского дома в Киеве, и щедрость дамы он воспринял как заботу о детях.
– Но все-таки, – велел он секретарю, – вы, Гаэтано, узнайте имя этой женщины, чтобы я мог отблагодарить ее. Хотя бы выражением душевной признательности...
Вскоре Лист был извещен, что щедрая дама – из семьи местных помещиков Ивановских, зовут ее Каролиной Петровной, она замужем за князем Николаем Витгенштейном, сыном российского фельдмаршала, у нее есть маленькая дочь Мария – Манечка.
– Но, – доложил всезнающий Беллони, – с мужем она не живет, Витгенштейн лишь изредка предстает перед женой только затем, чтобы взять у нее денег на прожигание жизни в невской столице, после чего этот шалун снова и надолго исчезает.
– Обоюдная любовь? – горестно усмехнулся Лист.
Секретарь пожал плечами, досказав главное:
– Каролина очень богата, и, чтобы не видеть мужа, наверное, она попросту откупается от него большими суммами. Ее имение Воронины неподалеку от Киева, и она ждет вас, маэстро, желая насладиться личным общением с вами...
По времени это событие совпало с выступлением в печати Марии д’Агу, которая, укрывшись под мужским псевдонимом “Даниэль Стерн”, выпустила роман под названием “Нелида”. В своем романе оставленная композитором женщина представила себя благородной жертвой плебея и выскочки, в образе которого Лист, конечно, узнал самого себя. Это была месть – чисто женская, но вряд ли простительная. Лист тяжело переживал оскорбление, столь широко обнародованное, стараясь делать вид, что все герои романа – обычный вымысел автора.
– Карета подана! – неожиданно доложил Беллони.
– Какая карета? – удивился композитор.
– Светлейшей княгини Каролины Витгенштейн-Сайн-Берлебург... Или вам, маэстро, безразлично желание прекрасной и знатной женщины, давно тоскующей в своем имении?
– Е д е м, – решил Ференц Лист...
Приехав в Воронины, музыкант был встречен самой хозяйкой и ее маленькой дочкой. Девочка сразу же оказалась на руках Листа, сказав ему по-детски наивно:
– Я тебя очень люблю. Но тебя любит и моя хорошая мамочка. Я прошу, чтобы ты всегда был с нами... Ладно?
Лист слишком выразительно посмотрел на Каролину:
– Неужели устами ребенка глаголет истина?
– Возможно, что и так, – потупилась княгиня...
Нет, его душа – душа великого артиста – не была доступна омерзительному мщению, и как бы ни обидела его мадам д’Агу, Лист все-таки сообщил ей: “У меня – новость! В Киеве я совершенно случайно повстречал необычную, выдающуюся женщину”. Он мог бы и добавить – несчастную и полюбившую его.
Каролина Петровна призналась ему:
– Я была еще девочкой, когда – из почтения к богатству моих родителей – на меня нацепили бант фрейлинского шифра, чтобы я состояла при дворе императрицы. Потом меня выдали за князя Витгенштейна, дабы совместить мое наследство со знатностью фамилии Витгенштейнов. Я устала жить в ожидании любовной гармонии, которой никогда не испытывала. Простите, но, услышав вашу музыку, я сразу поняла, что в вашем мире я могу обрести надежды. Вот мой дом, – сказала она, – и, как видите, он богат. Но я согласна обменять его на жалкую хижину, лишь бы вы были рядом. Если же вы станете творить, я хотела бы дышать тем воздухом, которым дышит ваш несравненный гений... Поцелуйте меня!
Лист еще не окончил турне по Южной России, с дороги в Одессу он писал Каролине с ответным чувством: “Я схожу с ума, как Ромео, если, конечно, это можно назвать сумасшествием. Сочинять для вас, любить вас... я желаю сделать вашу жизнь красивой и новой. Я верю в любовь к вам и с вами, благодаря именно вам. Без любви мне уже не нужны ни небо, ни земля. Давайте же будем любить друг друга, моя единственная...”
Вообще-то странная судьба у этой женщины. Мать ее из шляхетского рода Подосских жила отдельно от мужа, и потому Каролина с детства была как бы раздвоена между родителями. При отце – прозябание в сельской глуши, где за стенами роскошной усадьбы царил крестьянский мир мазанок, топот ухарских гопаков возле трактира и вечерние “спиванья” девчат. При матери – вечные вояжи по Европе, где ее, как носительницу крови Ягеллонов, принимали в самом высшем обществе. Каролина была ученицей Дж. Россини, юная пани пела в венских дворцах канцлера Меттерниха, ее голос вызывал восхищение композиторов Карла Мейербера и Каспаро Спонтини, а знаменитый философ Шеллинг, встретив девушку в Карлсбаде, воспел ее в стихах, как ангела во плоти. Конечно, после такой жизни что ей знатный, но пакостный муж, ползающий на коленях по паркетам, вымаливая у нее денежные подачки?..
Каролина встретила Листа, когда ее решение о разводе уже созрело. Композитор был очарован не прелестями женщины, а ее ученостью и бесподобною эрудицией, а эти качества, согласитесь, способны покорять нас в женщине – даже некрасивой. (Антон Рубинштейн, узнавший Каролину позднее, писал о ней: “Образованная до чортиков, до тошноты, так что разговор с нею был для меня просто пыткою”). Каролина влюбилась в Листа, еще не зная его, когда однажды в костеле она невольно рухнула на колени, навзрыд плачущая, услышав мощные аккорды его “Pater noster”. Уверовав в гений композитора, она уверовала и в то, что лишь подле гения она сможет обрести свое женское счастье.
Каролина навестила Листа в Одессе, где он концертировал, и здесь они составили не план своего будущего, а скорее заговор против жизненных обстоятельств, что мешали их единению. Лист не хотел любовной интриги – он желал законного союза, ибо, меняя страну за страной, отель за отелем, композитор уже изнемог от толчеи светских приемов, где на него глазели, как на жирафа в зверинце, он устал от кутежей с поклонниками, от случайных романов со случайными женщинами.
– Я, как и вы, мечтаю о семейной раковине, в глубине которой, словно невидимая миру улитка, буду наслаждаться муками творчества и озарением ваших поощрительных взоров.
– Не забывайте, – предупредила его Каролина, – что князья Витгенштейны близки ко двору, а император вряд ли согласится, чтобы мой супруг, разведясь со мной, потерял доходы с моих же имений. Разъезды супругов – обычная история среди российских аристократов, но разводы... разводов не прощают!
Вовсе не нуждаясь в лишних овациях, Лист решил дать концерт в Елизаветграде, куда прибыл Николай I для осмотра войск. Среди офицеров гарнизона был тогда и молодой поэт А. А. Фет (Шеншин), который вспоминал, что город был переполнен приезжими: “Трудно описать этот энтузиазм, который он (Лист) производил и своею игрою, и своей аристической головой с белокурыми, зачесанными назад волосами”. Но энтузиазм публики не вызывал отклика в душе Николая I, от решения которого зависела судьба Ференца с Каролиной. Однако именно здесь, на подмостках сцены Елизаветграда, композитор объявил публике, что он расстается с бездомной долей вечно кочующего бродяги-артиста.
– Раковина для творчества уже приготовлена, – сказал он, – осталось лишь внутри ее натянуть звучные струны...
Эти намерения Листа совпали с революцией в Европе, которая всполошила русского императора, и разводов между супругами он не терпел, полагая, что они являются “потрясением основ” его империи. Каролина в этой ситуации оказалась практичнее композитора, который пытался воздействовать на царя громовыми аккордами рояля, и она решила просто бежать за Листом. Женщина потихоньку, не делая огласки, распродавала свои имения, дабы обеспечить творчество Ференца Листа не своими вздохами и поцелуями при лунном сиянии, а простым хлебом насущным.
Умная женщина, она все предусмотрела:
– С этой революцией при дворе словно помешались и отныне не дают паспортов для выезда за границу. Но право на отдельное от мужа проживание я давно приготовила, задобрив кого надо, чтобы иметь при себе и заграничный паспорт...
Она тронулась в путь за Листом, однако на границе была задержана. Офицер кордона сказал, что сейчас никакие вояжи по Европе неуместны, заграничные паспорта приказано отбирать безо всяких разговоров. Каролина прижала к себе плачущую дочь.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 72; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!