Власть (авторитаризм и тоталитаризм). 19 страница
помышлявшими о принципиальном разрыве с наследием советской власти. Первым оно
служило как привычное управленческое подспорье и как средство завоевания если не
популярности, то терпимости к своей власти со стороны большинства населения,
сохранявшего приверженность к вбитым с детства представлениям. Вторые видели в
этом наследии альтернативу «национально-патриотическим» и «реакционным»
тенденциям, которые были им ненавистны гораздо более советско-коммунистических.
Даже заимствование некоторых атрибутов досоветской государственности произошло
достаточно случайно (в наиболее острый момент какой-то символ надо же было
противопоставить прежнему как знак перемен) и их несколько стеснялись (ещё за
год до принятия российского триколора он в этих кругах рассматривался как флаг
«Памяти»; переименование Ленинграда — тоже инициатива вовсе не Собчака, которому
«на волне» событий просто трудно было ей противиться). Более всего они опасались
как раз стихийных антикоммунистических настроений и приложили огромные усилия,
чтобы не дать им развиться. Позже они не стеснялись об этом вспоминать: «Вышел с
авоськой на Тверскую и увидел медленно идущую по осевой к манежу длинную цепочку
людей в Володей Боксером во главе. Первыми в цепочке шли крепкие ребята в
камуфляже без знаков различия. Поздоровался с Володей и выяснилось, что это
отряд защитников Белого Дома идет брать под охрану памятники вождям коммунизма в
|
|
|
центре Москвы, «чтобы их не посносили, как Феликса, а то казаки уже Свердлова
приговорили». (Свердловым, как известно, пришлось пожертвовать, но на том все и
кончилось; в толпах народа тогда шныряли люди, уверявшие, что «уже принято
решение» о Мавзолее и прочем и ничего делать не надо.) Так что победители ГКЧП
менее всего желали разрыва с советской властью и ликвидации её наследия. События
же, развивавшиеся под давлением этих сил, закономерно привели к тому, что вскоре
исчезли и, так сказать, «материальные» основания для обращения к традиции
исторической России, так как рассыпалась само некогда составлявшее её
пространство.
Территориальный распад.
Когда в ходе перестройки и предшествующих лет деградации советского режима
становился все более очевидным грядущий крах коммунистической идеи, в некоторых
кругах внутри и вне страны весьма обеспокоились возможностью замены её
идеологией «российского империализма», для которого, пока территория страны
сохраняла государственное единство (хотя бы и под коммунистической властью) —
сохранялись и соответствующие предпосылки. Поэтому они торопились разрушить тело
|
|
|
страны прежде, чем оно вновь обретет свою душу. Как протекал этот процесс, кто и
что говорил на различных его этапах, теперь уже забыто. Но для того, чтобы стало
вполне понятно, почему его исход был таким, каким был, о некоторых типичных
чертах происходившего следует напомнить. Результат наложения на базовые
советские представления «перестроечных» в общественном сознании был таков, что
на территориальную дезинтеграцию страны работали практически все представленные
тогда идейно-политические направления: горбачевское руководство,
покровительствуя сепаратизму, видело себя во главе чего-то типа
«социалистического ЕЭС», сепаратисты делали свое дело, коммунистические
ортодоксы, связывая единство страны с собой и коммунистическим маразмом,
вызывали неприязнь к такому единству, русские националисты алкали «своей
республики». Позиция «против коммунизма — за единство страны» выглядела тогда
совершенно экзотической и практически не была представлена не только в политике,
но и в публицистике.
Призывы к дезинтеграции страны стали настойчиво повторяться в советской прессе с
1988 года, когда на окраинах страны всерьез развернулось сепаратистское
|
|
|
движение, и у глашатаев раздела появилась реальная надежда не сесть в лужу со
своими пророчествами и рекомендациями. По мере того, как становилась очевидной
попустительская позиция московских властей по отношению к прибалтийским и другим
националистам, «антиимперские» выступления в центральной прессе становились все
радикальнее. Рассуждали уже о необходимости «разукрупнения» самой РСФСР. Вскоре
идея «разрушения империи» сделалась общим местом в выступлениях «левых
демократов», «радикалов», «либералов» и непременным элементом программ
соответствующих организаций. Этому закономерно сопутствовали проклятия по адресу
«великодержавности» и даже самой русской государственности, а также осуждение
внешней политики дореволюционной России и её территориального расширения. В
выступлениях писательского объединения «Апрель» высказывания в защиту
целостности страны и прав русскоязычного населения республик трактовались как
«шовинистические», литературные критики видели ценность произведений в том, что
там осуждалась идея «великой России», известный историк в рецензии на книгу о
Северной войне всячески поносил «типично имперскую направленность» политики
|
|
|
Петра Великого, который (подумать только!) стремился «расширить зону влияния
России, защищая её интересы далеко за пределами национальной территории».
Выдвигавшиеся в депутаты деятели культуры в предвыборных интервью критиковали
«плач по поводу гибели тысячелетней державы», заявляя, что «мечта о державе в
принципе аморальна», а выражение «Россия всегда была и останется мировой
державой» называли «опасной декларацией».
При этом в то время, как ежедневно со страниц демократической прессы население
уверяли, что только своя государственность способна придать всякому другому
народу и его культуре «полноценность» и отдельной государственности требовали
для самых малочисленных и рассеянных национальностей, никогда её не имевших,
русскую культуру (от которой не готовы были отказаться многие вполне либеральные
интеллигенты) в той же самой прессе от государственности требовали, напротив,
отделить (оплоту таких интеллигентов, журналу «Новый Мир» предписывалось
«работать на резкое отделение идей национальной культуры от идей
государственности»).
Предполагалось, что борьба с «имперским мышлением» будет тем успешней, чем на
большее число частей будет разделен предмет этого мышления. К этому, в частности
сводились предложения выхода автономных республик из РСФСР (при недопущении
пересмотра кажущихся кому-то несправедливыми границ), установление для всех
национально-территориальных образований единый статус союзной республики и т.д.;
в газетах излагалась картина существования полусотни «государств», образующихся
на основе этого принципа на территории Союза. Вершинным достижением такого
подхода к «равенству национальностей» стал проект «сахаровской конституции», по
которой русскому народу гарантировалась его законная 1/100 часть
представительства. В условиях падения симпатий к советскому режиму проклюнулся и
подход (тут забавным образом самые радикальные «антирусские» демократы сошлись с
национал-большевиками так называемой «русской партии»), в котором этот режим
изображался прорусским, осуществлявшим геноцид вовсе не русского, а, напротив,
всех других народов, при котором «коренное население физически уничтожалось, и
это привело в конце-концов к тому, что в ряде республик коренной народ оказался
в меньшинстве».
Но поскольку и тем, кто это писал, было очевидно, что при сохранении этого
режима высказываться в полный голос может кто угодно, но только не
«великодержавные шовинисты», свергать коммунистический режим до полного развала
страны никто особенно не торопился. Даже Солженицына («великодержавию» чуждого,
но все-таки «реакционера») «разрешили» последним, когда уже бывшие «буржуазные
националисты» и всякие прочие диссиденты давно были в законе, а контроль над
окраинами был потерян. Из всех «антисоветских» процессов сепаратизму был дан
самый быстрый ход (ещё весной 1988 г. статьи в «Дружбе народов» о вреде
двуязычия в республиках воспринимались как экстремистские, а уже весной 1990 г.
прибалтийские республики заявили о выходе из СССР). При этом читающую публику
горячо убеждали в невинности намерений сепаратистов и их «конструктивном вкладе»
в перестройку, когда же страна стояла перед свершившимся фактом — результатом их
деятельности, последовал поток рассуждений в том духе, что «наивно пытаться
повернуть колесо истории вспять, оно уже сделало необратимый виток» и неужели же
«империя, создававшаяся ценою миллионов человеческих жизней, при своем распаде
унесет тоже миллионы жертв?»
Хотя в СМИ дело подавалось так, что горбачевское руководство лишь уступает
напору волн «национально-освободительного движения», его поведение
свидетельствует о том, что именно оно и было главным двигателем процесса. С
точки зрения приоритета территориальной целостности вполне очевидно, что уступки
сепаратистам есть путь государственного самоубийства, ибо принципиальная
невозможность компромисса с ними определяется уже тем обстоятельством, что их
цели и государственное единство — вещи взаимоисключающие. При гарантии
территориальной целостности страны любая степень самостоятельности её частей не
могла бы нанести ущерб её единству, но при отсутствии такой гарантии (и даже
напротив — при конституционно закрепленном праве выхода) обретаемая
самостоятельность неизбежно служит лишь ступенькой для достижения полной
независимости. Но горбачевское руководство исходило из совершенно иных
соображений и проводило курс на дезинтеграцию страны весьма грамотно, не сделав
на этом пути ни одной ошибки.
«Народные фронты» в республиках с самого начала, конечно же, преследовали
сепаратистские цели и лишь до времени более или менее их маскировали (что едва
ли могло быть секретом для властей). И каждая новая уступка лишь облегчала
сепаратистам следующий шаг и вселяла в них уверенность как в своих силах, так и
в благосклонном отношении центральных властей и лично М.С. Горбачева. В
результате попустительства «центра» избирательные округа в Прибалтике были
сформированы таким образом, что представительство русскоязычного населения
оказалось почти вдвое ниже его доли в населении республик, что дало возможность
сепаратистам располагать подавляющим большинством депутатских мандатов от этих
республик в союзных органах и 2/3 мест в республиканских парламентах, обеспечив
легкое принятие решения об окончательном отделении. Ряд красноречивых эпизодов
достаточно хорошо характеризуют позицию главы государства в этом вопросе.
Достаточно было прибалтийским депутатам на Первом Съезде народных депутатов СССР
пригрозить бойкотом голосования, как им в угоду было отменено даже уже принятое
решение о Комитете конституционного надзора (тогда как подобные бойкоты
русскоязычных депутатов в самих прибалтийских республиках всегда спокойно
игнорировались). Когда обсуждался угодный прибалтийским сепаратистам закон об
экономической самостоятельности, Горбачев лично председательствовал на заседании
и сделал всё, чтобы он был принят, но не приложил никаких усилий, чтобы был
принят закон о государственности и равных правах русского языка на всей
территории СССР (как то предусматривалось в платформе по межнациональным
отношениям возглавлявшейся им же КПСС). При этом ублажение стремящихся к развалу
государства сепаратистов осуществлялось за счет тех, кто являлся естественной
преградой этому развалу — за счет инонационального населения республик. Главной
целью всех дискриминационных мер сепаратистов являлось вытеснение из республик
инонациональных элементов путем создания им невыносимых условий жизни и
достижение возможно большей национальной однородности (и действительно
интенсивность сепаратистских процессов в трех прибалтийских республиках была
прямо пропорциональна степени их национальной однородности). Даже после того,
как на Втором Съезде сепаратисты не сочли даже нужным скрывать свои намерения и
вскоре дали ясно понять, сколь действенны попытки их уговаривать (да и странно
было бы рассчитывать, что они могут прислушаться к уговорам после заверений в
том что ни в коем случае никакие «административные» меры против них применены не
будут), было вновь заявлено, что лучше «пересолить» в уступках им. Но что же ещё
оставалось к тому времени уступить? Собственную валюту? Собственную армию?
Неподконтрольность общим законам? Но в этом случае о существовании единого
государства уже и нельзя было бы говорить. Когда позиция «центра» стала
очевидной, та часть руководства на местах, которая могла и хотела противостоять
сепаратистам, опасаясь за свое будущее, стала переходить на их сторону, не
говоря уже о массе населения, для которой стало ясно, кто её будущие хозяева.
Подобная политика центра деморализующе действовала и на русскоязычное население,
которое, не надеясь уже на защиту закона, либо покорилось сепаратистам, либо
начало выезжать из республик, порождая сложнейшую проблему беженцев. Когда все
предварительные ступени на пути к отделению были пройдены: экономика передана,
комплекс законов принят, старые флаги, гербы и гимны восстановлены, оставалось
лишь сказать последнее слово, которое и было сказано.
Исключительно грамотно и последовательно осуществлялись «подставы» той части
истеблишмента, которая не разделяла замыслов дезинтеграции: при возникновении
острой ситуации (Баку, Вильнюс и т.д.) сверху следовал приказ на силовое
подавление, но без соответствующего обеспечения и главное, без намерения таковое
на деле осуществить. В результате после первых жертв следовал откат, отречение
генсека от исполнителей и в атмосфере скандала («ах, какой ужас!») — новые, ещё
большие уступки сепаратистам. Провоцируя таким образом противников сепаратизма в
армейских и политических кругах, Горбачев одновременно и выводил их из игры, и
продвигал процесс дезинтеграции. Со стороны могло казаться странным, что,
получив в результате известного референдума, «карт бланш» на сохранение единства
страны, Горбачев, как будто испугавшись его результатов, повел себя прямо
противоположным образом. Но это и было «генеральной линией», центральной идеей
которой стала идея заключения «Нового Союзного договора» (по видимости
совершенно нелепая, ибо старый формально никак не мешал расширению
самостоятельности республик). Но дело было подано так, что надо вроде как
уговорить республики подписать его (удовлетворяя все их требования), ибо не
подписавшие как бы автоматически оказываются вне Союза (как будто бы старый
договор терял силу с момента возникновения идеи нового). Результатом стал такой
проект договора, который по сути упразднял государственное единство: при
подобном объеме прав составных частей оно выглядело чистой фикцией, это был
проект не только не федеративного, но даже и не конфедеративного устройства, а
модели раннего Евросоюза. Пресловутый «путч» августа 1991 г. (ещё одна и
последняя «подстава» противников такого варианта развития событий) в этом смысле
ничего не изменил: не будь его, по «новому договору» единое государство все
равно было обречено.
Когда к власти в РСФСР пришел Ельцин и провозгласил республиканский суверенитет,
борцы с «империализмом» резонно посчитали, что полностью изолировать себя от
«русскости» и плевать на слово «Россия», коль скоро она выдвинулась на роль
основного тарана разрушения «империи», становится невыгодно, и люди, ещё недавно
не хуже большевиков поливавшие грязью дореволюционную Россию с позиций
«классового подхода», впадавшие в истерику от словосочетаний типа «русская
национальная идея», объявили вдруг себя их защитниками. Эта тенденция отчетливо
проявилась уже накануне республиканских выборов. Достаточно сказать, что А.Н.
Яковлев, прославившийся в 1972 г. известной «русофобской» статьей и с тех пор
считавшийся главным идеологом соответствующего направления в партийной верхушке,
выступил в «Литгазете» с интервью, в котором рассуждал об объединяющей
исторической роли России и благожелательно отзывался о славянофилах,
представители «Демократической России» стали говорить об «интересах русской
нации», сокрушаться об истребленном большевиками русском офицерстве и т.д.
Выглядело так, что русским национальную идею все-таки можно оставить, но только
без «державы» (пусть себе сидят в Вологде или на Оке и плетут лапти, изготовляют
матрешек для интуристов, сохраняют «русскую духовность»), а резервация,
выделенная в свое время большевиками в виде РСФСР — это и есть «Россия».
Учитывая, как обстояло в СССР дело с «русским национальным самосознанием», не
приходится удивляться, что русскими националистами советской формации это было
подхвачено «на ура», и русско-российский сепаратизм (непредставимый в
исторической России), уверенно набрал силу (идею «выхода России из СССР» едва ли
не первым озвучил известный писатель-«почвенник» летом 1989 г.). В начале 1990
г. даже публицисты из числа самых ярых певцов «советской империи», наиболее
тесно связанных с партийно-государственными структурами, чувствуя полную
обреченность дела сохранения СССР как государства, становились на позиции полной
«независимости» России (со своей армией и т.д.) при решительном размежевании с
прочими республиками, писали, что «единственным выходом представляется
возвращение к русской национальной государственности» и что Россия
«освобожденная от власти центра, выбирает историческую роль сама и для себя».
«Русский национализм» нашел в конце 80-х воплощение в требовании для РСФСР
«своей русской» компартии, профсоюзов, комсомола, КГБ, МВД и т.д. (чего в РСФСР
не было), призывая «уравнять» её с прочими республиками. Но в первой половине
1990 г. этот подход сыграл дурную шутку со своими сторонниками. На выборах, как
известно, «патриоты» потерпели полное поражение, и во главе «суверенной» России
оказались их противники-«демократы», которые охотно взяли все эти лозунги себе и
для себя, завершив разрушение «советской федерации». «Почвенники», требовавшие
независимости России от «центра» оказались в глупейшем положении: дождавшись
исполнения своих желаний, они выполнили желания своих оппонентов. При этом
последние — «борцы с национальной нетерпимостью» (тем не менее осуждавшие
стремление сохранить многонациональное государство и приветствовавшие создание
моноэтнических государств, где противопоставление «свои-чужие» по национальному
признаку неизбежно) продолжали обвинять их в империализме.
Между тем, с исчезновением СССР борьба с российским империализмом вступила в
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 52; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!