Патриархальный Восток как ступень

общественно‑экономической эволюции

В работах К. Маркса и Ф. Энгельса

50 – 70‑х годов XIX в.

К началу 50‑х годов прошлого столетия у К. Маркса и Ф. Энгельса уже были основания подвергнуть переоценке то понимание истории Востока, которое у них сложилось в 40‑х годах. Главное из этих оснований заключалось в том, что некоторые реальные исторические процессы, современниками которых они были, не поддавались последовательному объяснению с точки зрения достигнутого ими уровня понимания истории Востока. В теории Восток рассматривался как «естественный», находящийся за пределами действительного исторического творчества человечества. На практике же – с самого начала второй половины прошлого века он стал все более и более выступать как важнейший фактор не только хозяйственной, но и социально‑политической, а также духовной жизни человечества. История европейского Запада, где, по мнению К. Маркса и Ф. Энгельса, должны были произойти победоносные пролетарские революции, тесным образом переплеталась с Востоком, начинавшим играть активную роль в определении будущих судеб человечества. Проблемы британского владычества в Индии в связи с истечением срока действия Ост‑Индской компании, восстание тайпинов в Китае (1850 – 1866 гг.), Крымская война (1853 – 1856 гг.), восстание сипаев в Индии (1857 – 1858 гг.) – таков далеко не полный перечень событий, которые уже в 50‑х годах XIX в. вызвали повышенный специальный интерес у К. Маркса и Ф. Энгельса к Востоку.

Занятия К. Маркса Востоком достигают наибольшей интенсивности с середины мая и по июнь (включительно) 1853 г. К. Маркс изучает работы Ф. Бернье, Д. Кембелла, Т. Рафлса и др.[88], обменивается в письмах мыслями о Востоке с Ф. Энгельсом, пишет серию ярких статей для «New‑York Daily Tribune», в том числе «Британское владычество в Индии», «Революция в Китае и в Европе» и др. С тех пор и до самой смерти К. Маркс и Ф. Энгельс уделяют истории Востока неослабное, порой исключительно большое внимание. Со временем проблема Востока, кроме специальных статей, оказывается весьма широко представленной в таких исследованиях основоположников марксизма, как «Капитал», «Анти‑Дюринг» и др. Некоторые стороны их воззрений, однако, не получают отражения в публикациях. В частности, это касается материалов, специально посвященных Востоку, из «Экономических рукописей 1857 – 1859 годов», написанных К. Марксом, как известно, «не для печати, а для уяснения вопросов самому себе».

Концепция Востока, в работах К. Маркса и Ф. Энгельса 50 – 70‑х годов, сохраняла верность некоторым выводам, полученным в предшествующий период, но в то же время содержала принципиально новые положения.

В рассматриваемый период начинается отход марксизма от представления о полной принадлежности Востока к естественной фазе человеческой истории. Но К. Марксу и Ф. Энгельсу в 50 – 70‑х годах прошлого столетия была известна лишь одна форма социальности – вещная. Признание Востока общественным на том уровне философско‑исторического знания влекло за собой обязанность доказывать наличие на Востоке вещной связи индивидов. Между тем совершенно очевидное глубокое своеобразие Востока (огромная роль примитивного земледелия, родственных отношений, политических институтов и пр.) ставило с самого начала большие препятствия на пути такого рода поисков.

Впрочем, для науки этого времени свойственно было преувеличенное представление о размерах и значении обмена и торговли в Азии, так что К. Марксу даже довелось выступить с критикой этих модернизаторских тенденций[89]. Мысль о том, что Восток социален, но по‑особенному, что ему присуща специфическая, не вещная форма социальности, не была еще, следовательно, подготовлена развитием исторического знания. Если и были в тех условиях хоть какие‑то возможности говорить о социальном характере истории Востока, то лишь на основании того, что известную роль в ней могли сыграть и вещные связи.

Итак, в 50 – 70‑х годах XIX в. Восток уже не мог быть безоговорочно отнесен к естественной фазе истории, но он еще не мог быть понят как носитель особой, отличной от вещной, формы социальности. Отсюда взгляд, согласно которому в истории Востока можно обнаружить противоречивое единство естественных и общественных (вещных) связей. К. Маркс и Ф. Энгельс продолжают подчеркивать господство естественных отношений в истории Востока, но определенную роль отводят в ней и вещным связям, благодаря чему открывается возможность поместить Восток в начале общественно‑экономической эволюции.

Так, в предисловии к «Критике политической экономии», в отличие от работ 40‑х годов, Востоку отводится роль начальной ступени общественной эволюции: «В общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить, как прогрессивные эпохи экономической общественной формации»[90]. Вместе с тем К. Маркс подчеркивает, что в докапиталистических обществах, в том числе и в азиатском, господствуют естественные, природные (naturwüchsige) отношения.

Проследим, как конкретно представляли К. Маркс и Ф. Энгельс эту двойственность, и для этого поочередно рассмотрим сначала естественные, затем общественные отношения на Востоке и, наконец, их взаимодействие и соотношение.

К. Маркс и Ф. Энгельс

о естественных отношениях

Коротко говоря, Восток естествен, так как он представляет собой определенную стадию развития (расширения) естественных уз родства, первоначально связывавших людей в семейные коллективы. В ходе естественной фазы истории отдельные семьи разрастаются в роды, племена, общины, которые способны комбинироваться, объединяться в более широкое целое. Восток есть одна из форм такого объединения общин – «система сельских общин».

В предыдущей главе речь шла о воззрениях К. Маркса и Ф. Энгельса в 40‑х годах на историю Востока: ее причисление к естественной фазе всемирной истории произошло уже в тот период. Однако конкретная картина Востока как этапа естественной истории нами при этом не рассматривалась. Это было сделано сознательно: пропуски в дошедшем до нас тексте «Немецкой идеологии» существенно затрудняют анализ взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса по интересующему нас вопросу. Только вместе взятые исследования на протяжении большого периода – от 40‑х до конца 70‑х годов – позволяют проделать подобную работу. В ходе нее обнаруживаются и известные изменения, которые претерпели взгляды Маркса и Энгельса после 40‑х годов на естественные отношения Востока.

Исторически первоначальной формой общежития людей была, по мнению К. Маркса и Ф. Энгельса, семья[91]. Они считали, что древнейшая семья основывается на естественных связях между людьми, и ее структура определяется всецело естественным разделением труда, т.е. разделением, исходящим из физиологических особенностей ее членов (пол, возраст, сила и т.п.). Поэтому в составе первоначальных семейных коллективов мы видим главу его – патриарха и подчиненных домочадцев. Семья, таким образом, сразу выступает как патриархальная; в ее составе можно найти и рабов[92].

Со временем развитие семейного производства создает благоприятные условия для разрастания семей. Таким путем возникают племя, род, община. В племени основанная на естественном разделении труда патриархальная структура семьи не только сохраняется, но и воспроизводится в расширенном масштабе. «На этой стадии, – писали К. Маркс и Ф. Энгельс, – разделение труда развито еще очень слабо и ограничивается дальнейшим расширением существующего в семье естественно возникшего разделения труда. Общественная структура ограничивается поэтому лишь расширением семьи: патриархальные главы племени, подчиненные им члены племени, наконец, рабы»[93].

Естественная фаза истории не сводится только к формированию племен, родов, общин из семей. Она имеет продолжение, которое заключается в том, что путем слияния или объединения различных семейных и гиперсемейных образований возникают более широкие естественные формы сообщества людей. К. Маркс называет формы «естественно сложившихся коллективов»: «…семья и разросшаяся в племя семья или [образовавшие племя] несколько семей, связанных между собой взаимными браками, или комбинация племен»[94].

Любое сочетание племен воспроизводит патриархальную природу составляющих его элементов. Подобно тому как племя (род, община) воспроизводит в расширенном виде патриархальные отношения семьи, сочетание племен выступает как гипертрофия племенного патриархализма. От семьи до комбинации племен – прямая линия чисто количественного накопления одного и того же естественного (патриархального) отношения. К. Маркс писал: «В пределах семьи – а с дальнейшим развитием в пределах рода – естественное разделение труда возникает вследствие половых и возрастных различий, т.е. на чисто физиологической почве, и оно расширяет свою сферу с расширением общественной жизни, с ростом населения, особенно же с появлением конфликтов между различными родами и подчинением одного рода другим»[95].

На Востоке с незапамятных времен существуют такого рода комбинации племен или общин. Они образуются благодаря тому, что над отдельными общинами, не прибегающими к синойкизму, возносится «объединяющее единое начало» (zusammenfassende Einheit).

Нередко, как в большинстве азиатских форм, это связующее единство порождено самим миром патриархальных общин. К. Маркс писал об Азии: «…Объединяющее единое начало представлено одним главой важнейшей в племени семьи или же объединяющим единым началом является связь отцов семейств между собой»[96]. Власть одного из глав племен или уния таких лиц – это государственная власть. Уже общественные должности в отдельных общинах следует рассматривать как «зачатки государственной власти»[97]. Когда же эти общины передают свой суверенитет «объединяющему единому началу», тогда рождается государство, хотя и в крайне примитивной форме.

Все виды патриархального общежития людей – от малого до большого, от семьи до сочетания племен – являются коллективами, производящими и воспроизводящими себя в труде. Отношение к средствам производства, и в первую очередь к земле, в этих коллективах полностью определяется тем, что их члены находятся в естественной связи между собой и отдельный индивид не разорвал еще пуповины, связывающей его с родом или общиной[98].

Поскольку исторически исходным состоянием может быть только состояние единства производителей со средствами производства[99], то на протяжении всего патриархального периода истории господствуют отношения коллективной собственности, т.е. естественное единство коллектива производителей с землей, обусловленное той или иной формой их естественного общежития[100]. И восточная «система сельских общин» отличается в этом отношении от семьи или отдельной общины лишь тем, что отношения коллективной собственности разрастаются тут до громадных, государственных масштабов и благодаря этому получают иерархическую структуру. К. Маркс писал: «Эта форма, в основе которой лежит то же самое основное отношение [т.е. общая собственность на землю], сама может реализовываться самым различным образом. Например, ей нисколько не противоречит то обстоятельство, что, как в большинстве азиатских форм, объединяющее единое начало , стоящее над всеми этими мелкими общинами, выступает как высший собственник или единственный собственник , в силу чего действительные общины выступают лишь как наследственные владельцы»[101].

Верховная собственность восточного государства на землю – это особая форма коллективной собственности. Лишь в силу ее иерархической структуры, приведшей к возникновению отношения «собственник – владелец», в руках государства в форме ренты, совпадающей здесь с налогом, сосредоточивается совокупный земледельческий продукт общин[102]. В основе как политического господства, так и присвоения прибавочного продукта на Востоке лежит удовлетворение жизненно важных общих и одинаковых потребностей общин (ирригация, оборона)[103].

Патриархальные отношения в ряде восточных стран осложняются кастовой структурой. Мы видели, что в 40‑х годах касты вызывали у К. Маркса и Ф. Энгельса повышенный интерес, поскольку, возможно, допускалось, что в кастовых различиях удастся проследить не только естественные, но и общественные отношения. С 50‑х годов проблема каст теряет свою остроту и превращается в одну из частных проблем истории Востока, поскольку К. Маркс и Ф. Энгельс приходят к выводу, что касты следует рассматривать как образования чисто естественного типа, для существования которых, однако, в качестве социальных институтов необходимы соответствующие социальные нормы. «Касты и цехи, – писал К. Маркс, – возникают под влиянием такого же естественного закона, какой регулирует образование в животном и растительном мире видов и разновидностей, – с той лишь разницей, что на известной ступени развития наследственность каст и исключительность цехов декретируются как общественный закон»[104]. Касты теряют прежний специфический интерес для исследователя, занятого проблемой генезиса социальных отношений.

Таким образом, анализ материальных жизненных отношений на Востоке, проведенный К. Марксом и Ф. Энгельсом в 50 – 70‑х годах прошлого столетия, вновь показал наличие на Востоке естественных отношений.

И все‑таки мысль исследователей настойчиво пыталась обнаружить субстрат социальности в истории Востока. Быть может, патриархальные отношения при всем их значении не исчерпывают всей полноты материальных жизненных отношений на Востоке. В самом деле, нельзя ли в обширном теле гипертрофированной патриархальности Востока обнаружить элементы цивилизации? Не есть ли Восток своего рода сочетание естественной связи и цивилизованной (вещной) формы общественности?

К. Маркс и Ф. Энгельс

об общественных отношениях

Мы знаем, что переход от варварства к цивилизации, от первобытности к действительному историческому развитию, от естественного к общественному совершается, по мысли К. Маркса и Ф. Энгельса, там и тогда, где и когда отдельные общины вступают в экономическую связь друг с другом, обмениваясь продуктами своего труда в качестве товаров. В 50 – 70‑е годы поиск субстрата социальности на Востоке определялся этой общей установкой. В сложной действительности Востока были отмечены оба необходимых для формирования общественных отношений компонента – община и межобщинный товарный обмен. На этой основе создавалась теоретическая конструкция социальной системы, именуемой «восточным обществом», «азиатским способом производства», «системой сельских общин» и т.д.

Прежде всего в рассматриваемый период, в отличие от предыдущего, одной из самых важных проблем истории Востока становится община. До сих пор намеки на социальность Востока К. Маркс и Ф. Энгельс надеялись обнаружить в кастовом устройстве. Касты до поры до времени заслоняли общину. Правда, в таких странах, как Китай XIX в., каст не было. Но не было в Китае и общины. В 50 – 70‑х годах проблема каст как носителей социальных отношений в трудах К. Маркса и Ф. Энгельса была оттеснена проблемой общины. И сделано это было не вопреки свидетельствам китайской истории, так как в Китае в свое время также существовала община. По этому поводу К. Маркс заметил в «Капитале»: «Единство мелкого земледелия с домашней промышленностью образует здесь широкий базис способа производства, причем в Индии к этому присоединяется еще форма деревенских общин, покоящихся на общинной собственности на землю, которые, впрочем, были первоначальной формой и в Китае»[105].

После того как стала очевидна общинная структура восточных стран, азиатские общины были поставлены в генетическую связь с европейскими, и К. Маркс и Ф. Энгельс стали рассматривать стадиальное соотношение азиатской и европейской общественной истории с точки зрения развития одного и того же – общинного – начала. К. Маркс писал: «Более тщательное изучение азиатских, особенно индийских, форм общинной собственности показало бы, как из различных форм первобытной общинной собственности вытекают различные формы ее разложения. Так, например, различные, оригинальные типы римской и германской частной собственности могут быть выведены из различных форм индийской общинной собственности»[106].

Каковы же восточные (индийские) формы общинной жизни? После колонизации англичане обнаружили в Индии прежде всего наиболее архаические формы общин, которые основываются на непосредственно коллективном производстве и распределении. Описание такого рода общин К. Маркс и Ф. Энгельс приводили неоднократно. «В различных частях Индии, – читаем мы, например, в „Капитале“, – встречаются различные формы общин. В общинах наиболее простого типа обработка земли производится совместно и продукт делится между членами общины, тогда как прядением, ткачеством и т.д. занимается каждая семья самостоятельно как домашним побочным промыслом. Наряду с этой массой, занятой однородным трудом, мы находим: „главу“ общины, соединяющего в одном лице судью, полицейского и сборщика податей; бухгалтера…, брамина, выполняющего функции религиозного культа; школьного учителя, на песке обучающего детей общины читать и писать; календарного брамина, который в качестве астролога указывает время посева, жатвы и вообще благоприятное и неблагоприятное время для различных земледельческих работ; кузнеца и плотника, которые изготовляют и чинят все земледельческие орудия; горшечника, изготовляющего посуду для всей деревни… Если население возрастает, на невозделанной земле основывается новая община по образцу старой. Механизм общины обнаруживает планомерное разделение труда, но мануфактурное разделение его немыслимо, так как рынок для кузнеца, плотника и т.д. остается неизменным, и в лучшем случае, в зависимости от величины деревень, встречаются вместо одного два‑три кузнеца, горшечника и т.д. Закон, регулирующий разделение общинного труда, действует здесь с непреложной силой закона природы: каждый отдельный ремесленник, например, кузнец и т.д., выполняет все относящиеся к его профессии операции традиционным способом, однако совершенно самостоятельно, не признавая над собой никакой власти в пределах мастерской»[107].

Более поздний, чем представленный в этом описании, тип индийской общины образуют аграрные коллективы, внутри которых осуществляется индивидуальное возделывание земли. Но их формирование связано с воздействием товарного обмена на жизнь примитивных общин. Поэтому следует взглянуть на экономические отношения между общинами, тем более, что общины сами по себе, вне этого экономического отношения, еще не могут образовать общества.

К. Марксу и Ф. Энгельсу представляется бесспорным, что уже самая глубокая древность на Востоке знала межобщинный товарный обмен. Комментируя мысль К. Маркса о том, что внутриобщинный обмен – явление в истории довольно позднее и что первоначально обмен возникает в точках соприкосновения различных общин, Ф. Энгельс писал: «Начало же обмена товаров относится ко времени, которое предшествует какой бы то ни было писаной истории и уходит в глубь веков в Египте по меньшей мере за две с половиной, а может быть и за пять тысяч лет, в Вавилонии же за четыре – шесть тысяч лет до нашего летосчисления»[108]. На Востоке, например в Индии, как и везде при переходе от варварства к цивилизации, обмен не приводит к различиям между патриархальными ассоциациями индивидов (патриархальные племена, общины и т.п.); напротив, естественно возникшие различия между общинами составляют основу «того разделения труда во всем индийском обществе, которое опосредствуется обменом товаров»[109].

И все‑таки обмену, как бы велико ни было его цивилизующее воздействие, не удается на Востоке задать целостность народной жизни. Несмотря на раннее и весьма интенсивное развитие обмена, не вещная связь является решающим фактором интеграции общин. Мы уже знаем, что азиатская система сельских общин опирается не на обмен, предполагающий различия между элементами формирующейся системы, а на одинаковые потребности у общин, содействующие возникновению патриархальной власти «объединяющего единого начала». В.И. Ленин, резюмируя размышления К. Маркса и Ф. Энгельса о Востоке, писал: «Азиатские деревни замкнутые, самодовлеющие (натуральное хозяйство) – база азиатских порядков + public works центрального правительства»[110].

Таким образом, в 50 – 70‑х годах XIX в. Восток выступает в работах К. Маркса и Ф. Энгельса как сочетание двух форм связи индивидов – естественной (личной, патриархальной) и общественной (вещной). Каковы результаты сосуществования этих двух разнородных начал в истории Востока?

Восточная форма единства

естественных и общественных отношений

Вещная (общественная) и личная (естественная) связь, по мнению К. Маркса, – не просто две различные всемирно‑исторические формы связи индивидов. Различие здесь переходит в противоположность. Если история, по Марксу, есть развертывание во времени природных задатков человека, то один из них – общительность – в своем стремлении к наиболее полному обнаружению, постепенно выливается в форму вещной связи, игнорирующей племенные, политические и прочие различия людей и стремящейся в пределе ко всемирности. Борьба вещного и личного начал охватывает всю историю добуржуазных обществ. Она начинается на Востоке.

Здесь вещная связь (межобщинный товарный обмен) оказывает значительное воздействие на развитие патриархальных институтов – от общины до «объединяющего единого начала».

Обмен товарами, первоначально возникающий там, где вступают в контакт различные общины, постепенно проникает во внутреннюю жизнь общин, способствует дальнейшему развитию товарности производства и, в конце концов, приводит к индивидуальной обработке земли и частному распределению. Ф. Энгельс писал: «Тем самым товарная форма и деньги проникают во внутрихозяйственную жизнь общин, связанных непосредственно общественным производством; они рвут общинные связи одну за другой и разлагают общину на множество частных производителей. Сначала деньги, как это можно наблюдать в Индии, ставят на место совместной обработки земли индивидуальное возделывание ее; затем они, путем окончательного раздела пахотной земли, уничтожают общую собственность на поля… Какие бы другие причины, коренящиеся в развитии производства, ни участвовали в этом процессе, все же деньги остаются наиболее могущественным орудием их воздействия на общины»[111].

Однако дальше индивидуального владения землей процесс разложения первобытных общин на Востоке, как правило, не идет. Отсутствие частной собственности на землю – важнейшая черта Азии[112].

То, что общины, подвергаясь воздействию обмена, не доходят до частной собственности, следует объяснить в первую очередь особенностями земледелия на Востоке. К. Маркс и Ф. Энгельс называют целый ряд причин устойчивости общин: зависимость земледелия в Азии от искусственного орошения делает несамостоятельным отдельного производителя и порождает контроль над ним со стороны общины и государства[113]; неизменность общин вызывается также характерным для них сочетанием земледелия и ремесла[114]; натуральность хозяйства превращает общины в мирные коллективы, которые не связаны с войной, ведущей к усилению роли рабства и крепостничества[115]; кастовые различия в некоторых странах превращаются в сильнейшее препятствие какого бы то ни было развития и др.

Каким бы значительным не находить цивилизующее воздействие обмена на общины, его силу не следует преувеличивать. Деформация общинной жизни осуществляется лишь до определенного предела, и общины выступают в итоге как «полуварварские» – «полуцивилизованные»[116].

Высокая жизнеспособность первобытных общин в Азии привела к тому, что здесь стало невозможно сколько‑нибудь успешное развитие внутри общин классового неравенства и угнетения. Античная форма классовой дифференциации – классическое рабство, но оно сделалось «господствующей формой производства» лишь у тех народов, «которые в своем развитии пошли дальше древней общины»[117]. На Востоке широкое развитие получило лишь домашнее рабство[118], постоянный спутник патриархальных отношений.

Однако формирование классов в истории осуществляется, по выражению Ф. Энгельса, «двояким путем»[119]. Наряду с античным, существует восточный путь. Если первый основывается на разложении общин, то второй достигает цели, используя их устойчивость. На Востоке имеет место превращение в эксплуататорский класс лиц, которые возвышаются над общинами в силу своей принадлежности к сфере государственного управления[120].

Выше мы выяснили, что восточное государство возникает как патриархальная власть, радеющая об общих интересах общин. Поначалу отечески заботливая, она со временем приходит к антагонистическим противоречиям с общинами. Как происходит эта метаморфоза государственной власти?

Мы не знаем, как К. Маркс и Ф. Энгельс конкретно охарактеризовали данный процесс. В «Анти‑Дюринге», где вопрос о классах и государстве на Востоке рассматривается специально, содержится лишь простая констатация самого этого факта. «Нам нет надобности выяснять здесь, – писал Ф. Энгельс, – каким образом эта все возраставшая самостоятельность общественных функций по отношению к обществу могла со временем вырасти в господство над обществом; каким образом первоначальный слуга общества, при благоприятных условиях, постепенно превращался в господина над ним; каким образом господин этот выступал, смотря по обстоятельствам, то как восточный деспот или сатрап, то как греческий родовой вождь, то как кельтский глава клана и т.д.; в какой мере он при этом превращении применял в конце концов также и насилие и каким образом, наконец, отдельные господствующие лица сплотились в господствующий класс»[121].

Картина интересующего нас процесса лишь отчасти проясняется благодаря рассуждению К. Маркса, которое мы находим в его статье «Революционная Испания», написанной еще в 50‑х годах. В этой статье К. Маркс пришел к выводу, что абсолютная монархия в Испании должна быть отнесена скорее к азиатским формам правления, так как по мере своего торжества она препятствовала развитию разделения труда и обмена в обществе. «Абсолютная монархия, – писал К. Маркс, – …сделала все от нее зависящее, чтобы не допустить возникновения общих интересов, обусловленных разделением труда в национальном масштабе и многообразием внутреннего обмена… Таким образом, абсолютная монархия в Испании, имеющая лишь чисто внешнее сходство с абсолютными монархиями Европы вообще, должна скорее быть отнесена к азиатским формам правления»[122]. Сказано вполне определенно. Формы правления азиатского типа вырастают из негативной реакции публичной власти на отношения товарного обмена, зародившиеся в недрах общества.

Поставим эту мысль в связь с изложенным. Первобытные общины Востока обладают как общими, так и особенными потребностями. Общие потребности порождены одинаковыми условиями существования, господство над которыми достигается совместными усилиями общин (ирригация и т.п.). Особенные интересы вызваны естественно сложившимися различиями между общинами. Наличие общих (и одинаковых) потребностей вызывает к жизни существование патриархального государства, особые потребности удовлетворяются в обмене. Преследуя всеобщий интерес, государство приходит в противоречие с особыми интересами, встает на путь их подавления и установления над ними господства. Бывший слуга общества превращается в его господина. В государственной деятельности начинают сочетаться защита всеобщих интересов и забота об особых государственных интересах. Отсюда – противоречивость функций восточного государства.

«В Азии, – писал К. Маркс, – с незапамятных времен, как правило, существовали лишь три отрасли управления: финансовое ведомство, или ведомство по ограблению своего собственного народа, военное ведомство, или ведомство по ограблению других народов, и, наконец, ведомство общественных работ»[123]. В рамках иерархически построенной коллективной собственности отношения «собственник – владелец» превращаются в антагонистические и государственная собственность на землю служит основанием, на котором лица, принадлежащие к сфере государственного управления, образуют господствующий класс. В итоге, как заметил Ф. Энгельс, «государство, к которому стихийно сложившиеся группы одноплеменных общин в результате своего развития пришли сначала только в целях удовлетворения своих общих интересов (например, на Востоке – орошение) и для защиты от внешних врагов, отныне получает в такой же мере и назначение – посредством насилия охранять условия существования и господства правящего класса против класса угнетенного»[124]. Патриархальное по происхождению государство становится органом классового господства.

Поскольку причиной этой эволюции государства является его борьба с особыми интересами общин, а ее следствием – усиление их эксплуатации на основе взимания государством ренты – налога, развитие азиатского общества ведет к сокращению сферы действия товарно‑денежных отношений. Наибольший их рост относится к древним временам. «При древнеазиатских, античных и т.д. способах производства превращение продукта в товар, а следовательно, и бытие людей как товаропроизводителей играют подчиненную роль…»[125] В мировую историю обмена помещается лишь древнее азиатское общество; последующее развитие азиатского общества выводит его за рамки этой истории[126].

Таким образом, борьба естественных и общественных отношений на Востоке формально заканчивается победой первых. Но это вовсе не значит, что историю Востока следует рассматривать в конечном счете как неудавшуюся попытку выйти за рамки естественной фазы истории. Если, с одной стороны, Восток выступает как патриархальная государственная система сельских общин, то с другой – оба важнейших элемента этой системы, т.е. община и государство, а также их взаимные отношения, деформированы воздействием товарного производства. Последнее вызывало разложение наиболее примитивных общин, а также превратило государство в ассоциацию лиц, сплотившихся в господствующий над общинами класс. Вот почему патриархальный Восток может рассматриваться как ступень общественно‑экономической эволюции.

В одной лишь сфере народной жизни Востока засилье естественного начала было, в сущности, неограниченным – в духовной. Восточный дух отражал господство естественных начал в системе материальных отношений людей; он пребывал в рабском пленении у природы.

Отсутствие частной собственности – настоящий ключ к восточному небу[127], писали К. Маркс и Ф. Энгельс. Что это значит? Отсутствие частной собственности – это состояние, при котором социальные отношения еще не получили развития или по крайней мере (как в случае в Востоком) – значительного развития, при котором, следовательно, производство атомизировано, т.е. сосредоточено в изолированных и самодовлеющих семейных и общинных коллективах, естественно сросшихся со средствами производства, с землей в первую очередь.

Не социальное общение, в ходе которого осуществляется обмен материальными и духовными благами, а жизненное общение с природой, стихийные силы которой господствуют над человеком, – вот что значит в итоге отсутствие частной собственности. Отсюда «грубый культ природы»[128], религиозность, препятствующая развитию рационального отношения к миру. «Мелкая земельная собственность, – писал К. Маркс даже о более развитых отношениях, – предполагает, что громадное большинство населения живет в деревнях, что преобладает не общественный, а изолированный труд; что, следовательно, при этом исключается разнообразие и развитие воспроизводства, то есть и материальных, и духовных условий его, исключаются условия рациональной культуры»[129].

Грубый культ природного мира, всех естественных условий на Востоке вызвал обожествление естественно развившихся институтов человеческого общежития, обусловливающих развитие производства. «Действительное присвоение посредством процесса труда, – писал К. Маркс, – происходит при таких предпосылках , которые сами не являются продуктом труда, а представляются его природными или божественными предпосылками»[130]. Вот почему на Востоке столь широко распространено обожествление носителей патриархальной власти и в особенности объединяющего единого начала[131].

Весьма поучительно сопоставить, хотя бы в общих чертах, воззрения К. Маркса на историю Востока и античности в 50 – 70‑х годах XIX в.

Античность – более поздняя, а следовательно, более развитая стадия цивилизации, чем Восток. Восточная форма единства естественных и общественных отношений качественно отлична от античной. В силу особых исторических условий (синойкизм и т.д.) развитие товарно‑денежных отношений в греко‑римском мире оказывает большее разрушительное действие на сельские общины, чем на Востоке. Впервые в античную эпоху возникает частная собственность на землю. В то же время полис выступает как город, как центр ремесла и торговли. Создается оригинальная ситуация, когда основными фигурами общества становятся свободный мелкий крестьянин и независимый ремесленник[132].

Рабы образуют социально пассивный пьедестал этого общества; в качестве органических и естественных условий производства они поставлены в один ряд с прочими существами природы, например скотом[133]. Это общество в отличие от восточного не может быть устойчивым, так как не создает преград для неуклонного развития товарно‑денежных отношений, имущественной дифференциации и т.п., которые и приводят античность к гибели. «Именно такое влияние оказывает у римлян развитие рабства, концентрация землевладения, обмен, денежные отношения, завоевания и т.д., несмотря на то, что все эти элементы до известного момента казались совместимыми с основой их общества и отчасти как будто лишь расширяли ее невинным образом, отчасти казались простыми злоупотреблениями, развившимися из этой основы»[134].

Итак, Восток и античность – две различные формы единства естественных и общественных отношений и соответственно две различные исторические судьбы: статичная живучесть в одном случае и подвижная эфемерность – в другом.

Мы закончили рассмотрение наиболее важной стороны взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса на историю Востока в 50 – 70‑х годах XIX в. Было бы неверным представлять дело так, будто К. Маркс и Ф. Энгельс считали, что они исчерпывающе постигли Восток. Их отношение к собственным результатам исследования, достигнутым в изучении добуржуазных обществ, в том числе и восточного, вполне определенно выражено Ф. Энгельсом в «Анти‑Дюринге». «Чтобы всесторонне провести эту критику буржуазной экономики, – писал Ф. Энгельс, – недостаточно было знакомства с капиталистической формой производства, обмена и распределения. Нужно было также, хотя бы в общих чертах, исследовать и привлечь к сравнению формы, которые ей предшествовали, или те, которые существуют еще рядом с ней в менее развитых странах. Такое исследование и сравнение было в общем и целом предпринято пока только Марксом, и почти исключительно его работам мы обязаны поэтому всем тем, что установлено до сих пор в области теоретического исследования добуржуазной экономики»[135].

С этим связана и другая мысль Ф. Энгельса: «Однако политическая экономия как наука об условиях и формах, при которых происходит производство и обмен в различных человеческих обществах и при которых, соответственно этому, в каждом данном обществе совершается распределение продуктов, – политическая экономия в этом широком смысле еще только должна быть создана. То, что дает нам до сих пор экономическая наука, ограничивается почти исключительно генезисом и развитием капиталистического способа производства…»[136] Действительно, последующее накопление исторических знаний показало, что многие стороны добуржуазной истории оставались в то время загадкой для общественных наук[137]. Применительно к азиатскому обществу это выражалось в первую очередь в том, что неправильно понималась природа личных отношений в нем. Подробнее об этом речь пойдет в следующей главе.

Но прежде чем перейти к рассмотрению взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса следующего периода, необходимо обратить внимание еще на некоторые важные, хотя и частные, проблемы истории Востока, в той или иной мере связанное с исследованиями 50 – 70‑х годов XIX в. Это – проблема восточного города, вопрос о роли миграций в развитии азиатского способа производства, а также о терминах «Восток», «восточный», «азиатский».

К. Маркс о восточном городе

На Востоке изолированности сельской жизни противостоит концентрация политико‑административной, внешнеторговой и профессиональной ремесленной деятельности в городах. Ведущий мотив появления городской жизни – хозяйственный. Город возникает там, где власть имущие, а также находящиеся на государственной службе лица используют свою долю земледельческого прибавочного продукта как доход или где государство ведет внешнюю торговлю. «Города в собственном смысле слова, – замечает К. Маркс, – образуются здесь наряду с этими селами только там, где место особенно благоприятно для внешней торговли, или там, где глава государства и его сатрапы, выменивая свой доход (прибавочный продукт) на труд, расходуют этот доход как рабочий фонд»[138]. Не общественное разделение труда, а его распределение в соответствии с потребительскими интересами государственной администрации, наряду с нуждами внешнеторговой деятельности, вызывает к жизни городскую экономику Востока. К. Маркс замечает, что «история Азии – это своего рода нерасчлененное единство города и деревни (подлинно крупные города могут рассматриваться здесь просто как государевы станы, как нарост на экономическом строе в собственном смысле)»[139].

В городах лица, принадлежащие к сфере государственного управления, выступают как потребители, использующие соответствующую долю прибавочного продукта как доход. Они обменивают доход на ремесленные изделия и разнообразные услуги неземледельческого населения. Поскольку отношения обмена могут осуществляться при посредничестве денег, нередко имеет место весьма развитое денежное обращение. Но цена – лишь формальный момент обмена простых потребительных стоимостей, и сверх того, – и это для нас особенно важно! – она в той или иной мере условна и традиционна и определяется в конечном счете не столько экономическими условиями городского производства, сколько законами господствующего способа производства, жестко детерминирующего меновые отношения города. Ценообразование зависит, следовательно, от общего режима земледельческого производства в стране, всесилия политической администрации, юридического статуса городской массы (способной опускаться до рабского или крепостного состояния) и т.д.

Иными словами, город Востока представляет собой весьма своеобразное экономическое явление и в этом своем качестве играет роль внешнего придатка господствующего в обществе азиатского способа производства. К. Маркс писал: «В азиатских обществах, где монарх является исключительным обладателем прибавочного продукта страны, в результате обмена его дохода с free hands, как их называет Стюарт, возникают целые города, которые au fond представляют собой не что иное, как бродячие лагери. Это отношение, несмотря на то, что оно может , хотя и не обязательно должно , составлять противоположность к рабству и крепостничеству, не имеет ничего общего с наемным трудом, так как оно неизменно повторяется при различных формах общественной организации труда. Если этот обмен осуществляется при посредстве денег , то определение цены становится важным для обеих сторон, но для А (т.е. владельца рабочего фонда. – М.В .) – лишь в той мере, в какой он не хочет чересчур дорого заплатить за создаваемую трудом потребительную стоимость , а не потому, что для него имеет значение создаваемая трудом стоимость . Оттого, что эта цена, первоначально скорее условная и традиционная, постепенно все более и более начинает определяться экономически, сначала – посредством соотношения между спросом и предложением, а в конце концов – теми издержками производства, с помощью которых можно создать самих продавцов подобного рода живых услуг, – от этого отношение по существу не меняется, ибо и в этом случае, как и раньше, определение цены остается всего лишь формальным моментом обмена простых потребительных стоимостей. Но само это определение цены порождается другими отношениями, общими законами господствующего способа производства, осуществляющимися как бы за спиной этого особенного менового акта, и самоопределением господствующего способа производства»[140].

Сосредоточение на Востоке в руках государства совокупного земледельческого прибавочного продукта, используемого как рабочий фонд, а также скопление в городах больших масс неземледельческого населения вызвало к жизни трудовую кооперацию, о масштабах которой красноречиво свидетельствуют такие памятники культуры Востока, как древнеегипетские пирамиды, оборонительные сооружения Китая и т.п. К работе над такого рода сооружениями в порядке трудовой повинности привлекалось сельское население[141].

Итак, по мнению К. Маркса, в государственной системе сельских общин город является производным элементом. Исходные элементы – это община и «объединяющее единое начало», а город – «нарост» на образуемой ими системе.

Роль миграции народов в развитии азиатского способа производства

В 40‑х годах XIX в. Восток был представлен в работах К. Маркса и Ф. Энгельса лишь азиатскими странами, в первую очередь Индией и Китаем. Иногда упоминается Египет. В 50 – 70‑х годах К. Маркс и Ф. Энгельс уже считали, что восточные формы общества получили в ходе всемирной истории очень широкое географическое распространение. Их развитие прослеживается не только в Азии или Африке, но и в Европе и Америке. Социальные отношения типа восточных К. Маркс и Ф. Энгельс фиксируют в Мексике (Перу)[142], у древних кельтов[143], германцев[144], славян[145], греков[146], в Испании[147] определенного периода ее истории и т.д. Речь, следовательно, шла о ступени общественной эволюции универсального характера.

Чем следовало, по мнению К. Маркса и Ф. Энгельса, объяснить столь широкое географическое распространение азиатского способа производства? Спонтанным развитием каждого из регионов или распространением восточных форм общественной жизни из одного (нескольких) первоначального центра? Имеем мы дело в данном случае с конвергенцией или диффузией?

К. Маркс и Ф. Энгельс считали, что родиной азиатского способа производства является Азия. Здесь он возник и приобрел классически отчетливые формы. Отсюда, из Азии, за счет переселения народов азиатские формы жизни распространялись в другие части света, по крайней мере в Европу. Пришельцы из Азии, вытеснив или подчинив аборигенов, принесли с собой общинную организацию производства. «Когда индогерманцы переселились в Европу, – писал Ф. Энгельс, – они, вытеснив путем насилия первоначальных обитателей, обрабатывали землю при общинном землевладении. Существование последнего еще можно исторически установить у кельтов, германцев и славян…»[148]

На базе общинного землевладения происходила регенерация азиатских форм общества, хотя и в модифицированном виде. К. Маркс отмечал: «Общинное производство и общая собственность в той форме, в какой их находят, например, в Перу, являются, очевидно, производной формой, занесенной и введенной племенами‑завоевателями, знавшими у себя на родине общую собственность и общинное производство в их древней более простой форме, в какой они имеют место в Индии и у славян. По‑видимому, и та форма, которую мы находим у кельтов, например в Уэльсе, тоже занесена к ним и является производной , введенной завоевателями у завоеванных племен, стоявших на более низкой ступени развития. Завершенность и систематическая разработка этих систем из одного верховного центра доказывают их более позднее происхождение»[149].

К. Маркс и Ф. Энгельс, как видим, объясняли широкое географическое распространение азиатского способа производства миграциями народов. Однако в XIX в. в пользу этой точки зрения можно было привести не так‑то уж много аргументов. Впрочем, на основе установленных связей между санскритом и европейскими языками уже Гегель считал «неопровержимым фактом» распространение азиатских наций в Европу[150]. Заметим, что в современной науке концепции, указывающие на большое значение миграций народов, получают все более широкое признание[151], хотя, конечно, проблема ставится иначе, чем в XIX в., и ее решение определяется иными данными.

Объясняя широкое распространение азиатских общественных отношений миграциями, К. Маркс и Ф. Энгельс отмечали, что данный тип отношений способен принимать различные формы. Таких исторических модификаций восточных форм наблюдается не менее трех. Это – прежде всего наиболее типичное выражение того, что называется азиатским способом производства, а именно: основные формы общества в собственно Азии[152]. Здесь сельские общины образуют систему, а «объединяющее единое начало», как мы уже знаем, представлено одним или несколькими главами входящих в них семей. В иных условиях и с соответствующими изменениями система сельских общин может возникать в результате широких географических переселений азиатских народов[153]. Наконец, третьим состоянием является такое, когда никакой системы общин не возникает, когда мелкие общины прозябают независимо одна возле другой (славянские, румынские и т.д. общины)[154].

Третье состояние наименее устойчиво. «Здесь заложен переход к барщине и т.п.»[155], – замечает К. Маркс. Напротив, основные азиатские формы проявляют чрезвычайную устойчивость. Их возникновение относится к «незапамятным временам», а разложение – лишь к началу XIX в., и то под воздействием внешнего фактора – проникновения британского капитала в Индию, Китай и др. «Как ни значительны были политические перемены в прошлом Индии, – писал К. Маркс, – ее социальные условия оставались неизменными с самой отдаленной древности до первого десятилетия XIX в.»[156]. И далее: «Английское вмешательство… произвело величайшую и, надо сказать правду, единственную социальную революцию, пережитую когда‑либо Азией»[157].

Причины исключительной живучести основных азиатских форм, не претерпевших существенных изменений вплоть до нового времени, мы уже рассматривали, когда говорили об ограниченности последствий воздействия товарного обмена на общинный быт в Азии. Что же касается усиления государственной эксплуатации общин, которое, по мнению К. Маркса и Ф. Энгельса, должно было произойти под воздействием обмена, то оно, в свою очередь, содействовало превращению азиатского общества в статичное. Государство эксплуатирует подданных, своей фискальной политикой ставит жесткие пределы борьбе частных имущественных интересов. Устойчивые сами по себе, восточные формы собственности консервируются, и возникновение античного типа эксплуатации оказывается невозможным. «…Так как отдельный человек, – писал К. Маркс, – при этой форме собственности никогда не становится собственником, а является только владельцем, он, по сути дела, сам – собственность, раб того, в ком олицетворено единое начало общины, и поэтому рабство не подрывает здесь условий труда и не видоизменяет существо отношения»[158]. Здесь господствует «поголовное рабство» (К. Маркс), т.е. всеобщая зависимость земледельцев от государства – собственника земли, но именно поэтому нет места классическому рабству.

Проблема терминологии

Мы видим, что, с одной стороны, государственную систему сельских общин К. Маркс и Ф. Энгельс называли «восточным», «азиатским» обществом, или способом производства, а с другой – они находили, что данная социальная система получила в мировой истории широкое географическое распространение.

В связи с этим было бы важно ответить на два вопроса:

1. Почему К. Маркс и Ф. Энгельс, наряду с содержательным обозначением данного общества («система сельских общин»), широко используют условный термин («азиатский», «восточный»)?

2. Почему в качестве условного термина для обозначения социальной системы, получившей широкое географическое распространение, используется географический, т.е. локально ограниченный, термин?

Короче говоря, возникает вопрос о целесообразности и правомерности термина «Восток». К сожалению, нам неизвестны высказывания К. Маркса и Ф. Энгельса, позволяющие выяснить, как они на него отвечали. Мы лишь констатируем факт: термин «Восток» для обозначения оригинальной социальной системы широко употреблялся К. Марксом и Ф. Энгельсом не только в 50‑х годах XIX в., но и в течение всего последующего периода их деятельности. Объяснять этот факт можно лишь предположительно. Здесь, в частности, могут быть отмечены следующие обстоятельства.

Использование двоякой терминологии – содержательной и условной – общая черта философско‑исторической и другой научной литературы с того времени, как в XVII столетии в научный оборот были введены термины «античность», «средневековье», «новое время». Термин «Восток» еще более раннего происхождения: его находим уже в античной литературе («восточными» римляне называли области бывшей монархии Александра Македонского). Все эти термины: «Восток», «античность», «средневековье», «новое время» – условны, содержательно нейтральны. В этом одновременно их достоинство и недостаток.

Достоинство, потому что общепризнанные научные термины, нейтральные по содержанию, позволяют обозначить предмет исследования в форме, одинаково приемлемой для всех представителей данной науки, как бы ни различались их взгляды. Недостаток, поскольку в этих терминах всякий раз не отражается достигнутый уровень знания исследуемого предмета. Содержательные термины также имеют свои плюсы и минусы. Но нетрудно видеть, что они противоположного свойства. Поэтому сочетание содержательных и условных терминов – явление, столь распространенное в общественной науке, включая и тот ее раздел, который исследует общественный строй Востока.

Но если использование условных терминов при изучении Востока действительно целесообразно, то почему они должны быть географического, а не временнóго типа, как в случае с «античностью» и т.п.? Почему Восток называется «Востоком»?

Во‑первых, потому, что термин «Восток» вполне соответствует тому устойчивому направлению в общественной науке, которое считает прародиной соответствующего типа общественных отношений внеевропейские регионы.

Во‑вторых, не сориентированный во времени термин «Восток» верно отражает тот факт, что восточные формы жизни принадлежат к самым различным историческим эпохам – от древней до новейшей, поскольку за пределами ряда районов Европы и Америки данный тип социальных отношений обнаружил исключительную живучесть.

Все эти соображения, вместе взятые, могут сделать понятным, почему К. Маркс и Ф. Энгельс всегда охотно прибегали к термину «Восток», несмотря на всю его условность. Одновременно они имеют, по нашему мнению, отношение и к ныне происходящей дискуссии об азиатском способе производства, поскольку в ее ходе возникла проблема терминологии.

Многие участники дискуссии, касавшиеся данного вопроса, находят, что термины «азиатский», «восточный», после того как выяснилось широкое географическое распространение этих форм жизни, устарели, что они должны быть заменены более точным. Такую позицию в начале дискуссии занимали и мы[159]. Более внимательное отношение к вопросу убеждает, однако, что это – неверная точка зрения.

За неимением сколько‑нибудь широко принятого содержательного термина мы предъявляем принципиально условному термину «Восток» требования, удовлетворить которые в состоянии лишь парное сочетание терминов. В ходе дискуссии нужно стремиться не к устранению термина «Восток», не к замене его другим, а к выработке ему в напарники содержательного термина, научные достоинства которого были бы широко признаны.

В качестве же условного (а он только на это и претендует) данный термин, как мы видели, обладает известными достоинствами. Присущие ему, как и всякому условному термину, недостатки таковы, что они не делают его менее пригодным к использованию по сравнению с другими терминами типа «античность» и т.п. Например, в одном случае малое (Восток) используется для обозначения большого (мир), зато в другом случае длительное (древность) используется для обозначения кратковременного (греко‑римская древность) и т.п. При употреблении условных терминов следует принимать как должное более или менее значительное искажение либо пространственной, либо временнóй, либо пространственно‑временнóй перспективы.

Термин «Восток» имеет такое же право на существование, как и любой другой условный термин. Его критика не может быть достаточно убедительной, если придерживаться взгляда, что исследованиям необходима условная терминология.

В настоящей главе мы рассмотрели предпринятую К. Марксом и Ф. Энгельсом в 50 – 70‑х годах XIX в. попытку понять Восток как образование не только естественной, но и общественной истории. Характер этой попытки определялся уровнем исторического знания. Социальная мысль того времени в немалой мере характеризуется, с одной стороны, господством патриархальной теории, а с другой – большими успехами теоретической экономии. Отсюда форма, которую приняла концепция Востока в работах К. Маркса и Ф. Энгельса рассматриваемого периода: патриархальный Восток является одновременно ступенью общественно‑экономической эволюции. Такое понимание Востока со временем должно было претерпеть существенные изменения, так как развитие исторического знания вступало в новый период. Этот период характеризуется, в частности, критическим наступлением на патриархальную теорию. С начала 80‑х годов прошлого столетия марксистская концепция Востока приобретает новые черты.

Глава IV.

Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 101; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 123 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!