В российском революционном движении 8 страница
В 1808 неизвестный еврей анонимно (опасаясь расправы от кагала) передал министру внутренних дел записку «Некоторые замечания касательно благоустройства евреев». В ней он писал: «Многие не почитают священными бесчисленные обряды и правила… отвлекающие внимание от всего полезного, отдающие народ в рабство предрассудкам, отнимающие по своей многочисленности большую часть времени, лишающие евреев “удобности быть хорошими гражданами”». Он указывал, что «раввины, в своих интересах, опутали жизнь сетью постановлений», в их руках сосредоточились и духовная, и законодательная, и полицейская власти, и вот «именно изучение Талмуда и исполнение обрядов, как единственное средство отличиться и приобрести благосостояние, стали “главнейшей мечтою стремлений евреев”»; и хотя Положением «правительство и ограничило права раввинов и кагалов, но “дух в народе остался прежний”». Автор записки считал «раввинов и кагал виновниками народного невежества и нищеты» [[246]].
Другой еврейский общественный деятель, Гиллер Маркевич, выходец из Пруссии, писал, что члены виленского кагала при содействии местной администрации подвергали суровым преследованиям каждого, кто раскрывал их противозаконные действия; лишённые теперь права херема, они своих разоблачителей держали «“долгое время в тюрьме… Буде же кто… находил способ из тюрьмы… писать вышнему правительству, того уже посредством служителей отправляли без дальних околичностей на тот свет”; когда ж подобные преступления обнаруживались, члены кагала тратили крупные денежные суммы, чтобы затушить дело». И Ю.И. Гессен считает, что это сообщение «не голословное, справедливо в той или иной степени и по отношению к другим кагалам» [[247]]. Примеры прямых убийств по велению кагала мы находим и у других, еврейских историков.
|
|
|
А оттого что кагалы, в противостоянии мерам правительства, более всего опирались на религиозный смысл своих действий, «кагально‑раввинский союз, стремясь удержать в своих руках власть над массой, заверял правительство… будто всякое деяние еврея подчинено тому или иному религиозному требованию; роль религии преувеличивалась», – от этого «в бюрократических кругах господствовал взгляд на евреев не как на членов различных социальных групп, а как на крепко спаянную… единицу», отчего и пороки и проступки отдельных евреев объяснялись не частными в каждом случае причинами, а «якобы противонравственною основою еврейского вероучения» [[248]].
«Кагально‑раввинский союз не хотел ничего ни видеть, ни слышать. Тяжёлою завесою распростёр он над массою свою власть… Власть кагала расширилась, несмотря на то, что права кагальных старшин и раввинов были урезаны» Положением 1804. «Утрата была компенсирована тем, что кагал приобрёл, – правда, только в известной мере, – ту роль представительного учреждения, которою он пользовался в Польше. Усилением своего значения кагал был обязан институту депутатов». Такая депутация от еврейских общин западных губерний и для постоянного обсуждения с правительством вопросов еврейской жизни была избрана в 1807 и периодически действовала 18 лет. Депутаты прежде всего старались вернуть раввинам право херема; они «заявили, что лишение раввинов права карать ослушников противно тому “духовному уважению”, которое евреи “по закону обязаны иметь к раввинам”». Депутатам удалось внушить членам Комитета (сенатора Попова, 1809), что власть раввинов и есть опора российской правительственной власти. «Члены Комитета не устояли перед угрозой, что, выйдя из повиновения раввинам, евреи впадут в “разврат”», и Комитет «готов был сохранить в неприкосновенности весь этот архаический строй, лишь бы избегнуть ужасных последствий, о которых говорили депутаты… Комитет не уяснил себе, кого депутаты считали “преступниками духовного закона”; не подозревал, что таковыми являлись и те, кто стремился к образованию»; «депутаты направили усилия к тому, чтобы укрепить власть кагала, остановить в самом начале культурное движение» [[249]]. Добились депутаты и отмены введенных ранее ограничений и мер против традиционной еврейской средневековой одежды, так резко отграничивавшей евреев от всего окружающего мира. Даже и в Риге «закон о употреблении евреями немецкого платья нигде не исполня[л]ся», – и закон был отложен самим Государем – до будущего нового законодательства [[250]].
|
|
|
|
|
|
Но далеко не все ходатайства депутатов удовлетворялись. Нужны были деньги, и, «чтобы добиться денег, депутаты застращивали [свои] общества, сообщая им в мрачных красках о намерениях правительства и передавая им в преувеличенном виде столичные слухи». Маркевич в 1820 и обличал депутатов «в преднамеренном распространении неверных сведений… дабы таким путём заставить население вносить в кагал требуемые суммы» [[251]].
В 1825 институт еврейских депутатов – был упразднён.
Ещё то вызывало напряжение между властями и кагалами, что кагалы, единственно уполномоченные собирать подушную подать с еврейского населения, «скрывали “души” при ревизиях», утаивая их в большом размере. «Правительство хотело знать точную численность еврейского населения, чтобы взыскивать соответствующую податную сумму», большая забота была узнать эту численность [[252]]. Например в Бердичеве «незаписанное еврейско[е] населени[е]… всегда было около половины всего числа действительных еврейских его обывателей» [[253]]. (По официальным данным, какие правительство могло установить к 1818, – евреев было 677 тысяч, это уже возросшая цифра: например, в сравнении с 1812 число мужчин вдруг удвоилось, – но всё ещё цифра сильно заниженная, и к ней ещё же следует присоединить около 400 тысяч евреев в Царстве Польском.) Однако и при этих докладываемых кагалами уменьшенных цифрах имели место каждый год недоборы податей и не только не покрывались, но нарастали год от году. Недовольство столь несомненной утайкой и недоимками (вместе ещё с контрабандным промыслом) высказывал еврейским представителям сам Александр I. В 1817 был издан указ о снятии наросших штрафов, пеней и всех прежних недоимок, прощены все, подвергнутые взысканиям за неверную прописку душ, – но с тем условием, что отныне кагалы будут подавать всё честно [[254]]. Однако и это «не принесло никакого облегчения. В 1820 г. министр финансов заявил, что все меры, направленные к экономическому оздоровлению еврейского народа, остаются безрезультатными… Многие из евреев скитаются без документов; новая перепись установила такое число душ, которое вдвое, втрое и даже более превысило цифры, раньше указывавшиеся еврейскими обществами» [[255]].
|
|
|
А еврейское население – продолжало и продолжало крупно возрастать. Едва ль не главной причиной того многие исследователи считают утверждённые в то время среди евреев ранние браки: мальчиков с 13 лет, девочек с 12. В упомянутом анонимном докладе 1808 года тот неизвестный еврей писал, что этот обычай ранних браков «есть корень бесчисленных зол» и мешает евреям отвлечься «от тех закоренелых обычаев и дел, коими они навлекают на себя общее негодование и бывают вредны себе и другим». Установилось так, что «неженившиеся в ранние годы презираемы среди евреев» и «даже беднейшие напрягают последние усилия к тому, чтобы возможно раньше женить детей, хотя этих новобрачных ожидают муки, нищенского существования. Ранние браки были введены раввинами, извлекавшими из этого доходы. Кто ревностно изучает Талмуд и строго исполняет обряды, тот скорее найдёт выгодное супружество… Люди, рано женившиеся, занимаются лишь изучением Талмуда, и когда наступает наконец время самостоятельного существования, эти отцы семейств, совершенно не подготовленные к труду, вовсе не знающие жизни, обращаются к винным промыслам и мелкой торговле». Так же и в ремесле: «женившись, пятнадцатилетний ученик уже не обучается своему ремеслу, но делается сам хозяином и “портит только работу”» [[256]]. (В середине 20‑х годов «в Гродненской и Виленской губерниях распространился слух, что будет запрещено вступать в брак до зрелого возраста, и потому поспешно стали заключаться браки между детьми даже девятилетнего возраста» [[257]].)
Ранние браки – обессиливали народную жизнь евреев. При такой роевой жизни, при таком сгущении населённости и конкуренции в однообразных занятиях – как было не возникнуть и нищете? Политика кагалов сама способствовала «ухудшению их [евреев] материального положения» [[258]].
Менаше Илиер, выдающийся талмудист, но и поборник просвещения, в 1807 напечатал и разослал раввинам свою книгу (вскоре изъятую раввинатом из обращения, а следующая его книга подвержена массовому сожжению), в которой «отмечал тёмные стороны еврейской жизни. Нищета, – говорил он, – необычайно велика, но может ли быть иначе, когда у евреев ртов более, нежели рабочих рук? Надо внушить массе, что средства к жизни следует добывать собственным трудом… Молодые люди, не имеющие никаких заработков, вступают в брак, надеясь на милосердие Божие и на кошелёк тестя, а когда эта поддержка рушится, они, обременённые уже семьями, бросаются на первое попавшееся занятие, хотя бы и не честное. Толпами берутся за торговлю, но она не может всех прокормить, а потому прибегают к обману. Вот почему желательно, чтобы евреи обратились к земледелию. Армия бездельников, под личиною “учёных”, живёт на средства благотворительности и за счёт общины. Некому заботиться о народе: богачи заняты мыслями о наживе, а раввины – распрей между хасидами и митнагдами» (ортодоксальными иудеями), и единственная забота еврейских деятелей – предотвращать «несчастье в виде правительственных распоряжений, хотя бы они несли с собою благо для народа» [[259]].
И вот, «источником существования значительнейшей части еврейского населения служила мелкая торгово‑промышленная и посредническая деятельность», «евреи чрезмерно наполнили города факторством и мелочной торговлей» [[260]].
И как же могла быть здоровой – экономика еврейского народа в таких обстоятельствах?
Впрочем, более поздний еврейский автор, уже середины XX в., пишет о том времени: «Правда, еврейская масса жила в тесноте и бедности. Но еврейский коллектив в целом не был нищ» [[261]].
И тут небезынтересны придутся свидетельства с неожиданной стороны: как увидели жизнь евреев западных губерний участники наполеоновской армии 1812 года, как раз и проходившей через эти места. Под Докшицами евреи «богаты и зажиточны, они ведут крупную торговлю со всей русской Польшей и посещают даже Лейпцигскую ярмарку». В Глубоком «евреи имели право гнать спирт и изготовлять водку и мёд», они были «арендаторами или владельцами расположенных на больших дорогах кабаков, корчем и заезжих дворов». – Евреи Могилёва «зажиточны и вели обширную торговлю» (хотя «наряду с ними была ужасающая беднота»). «Почти все местные евреи имели патенты на торговлю спиртом. Сильно развиты среди них были денежные операции». Ещё от одного стороннего свидетеля: «В Киеве… бесчисленное количество евреев». – Общая черта еврейской жизни – довольство, хотя и не всеобщее [[262]].
С точки же психологически‑бытовой наблюдатели находили «характерны[е] особенности» русского еврейства: «постоянная настороженность… к своей судьбе и своеобразие… путей в его борьбе и самозащите». Многое держал уклад – наличие «властной и авторитетной общественной формы [для] сохранения… своеобразного быта»; «приспособление народа к новым условиям было в значительной мере коллективным приспособлением», а не индивидуальным [[263]].
И надо по достоинству оценить органическую слитость и единство, которые в первой половине XIX в. «придали русскому еврейству характер своеобразного мира. Мир этот был тесен, ограничен, подвержен притеснениям, связан со страданиями, лишениями, но всё же это был целый мир. Человек в нём не задыхался. Можно было в этом мире чувствовать и радость жизни, можно было найти в нём… и материальную, и духовную пищу, и можно было построить в нём жизнь на свой вкус и лад… Значение тут имел и тот факт, что духовный облик коллектива был связан с традиционной учёностью и еврейским языком» [[264]].
Хотя другой автор того же сборника о русском еврействе отмечает и: что «бесправие, материальная нужда и социальная приниженность мешали росту самоуважения в народе» [[265]].
Как почти каждый вопрос, связанный с еврейством, сложна и представленная здесь картина тех лет. Надо во всём движении и впредь не упускать этой сложности, всё время иметь её в виду, не смущаясь кажущимися противоречиями между разными авторами.
«Некогда, до изгнания из Испании, шествовавшее впереди других народов по пути прогресса, еврейство [восточно‑европейское] дошло теперь [к первой половине XVIII в.] до полного культурного оскудения. Бесправное и изолированное от окружающего мира, оно замкнулось в самоё себя. Мимо, не затрагивая его, прошла эпоха Возрождения, миновало его также умственное движение XVIII в. в Европе. Но это еврейство было крепко внутри себя. Скованный бесчисленными религиозными предписаниями и запретами, еврей не только не тяготился ими, но и видел в них источник бесконечных радостей. Ум его находил удовлетворение в тонкой диалектике Талмуда, чувство же в мистицизме Каббалы. Даже изучение Библии отошло на задний план, и знание грамматики считалось чуть ли не преступлением» [[266]].
Сильное движение евреев к современному просвещению началось со 2‑й половины XVIII в. в Пруссии и получило название Гаскала (Просвещение). Это было движение умственного пробуждения, стремление усвоить европейское образование, поднять престиж еврейства, униженного в глазах других народов. Вместе с критическим исследованием исторического прошлого евреев, деятели Гаскалы – «маскилим» («прозревшие, просвещённые») хотели гармонически сочетать с еврейской культурой европейское знание [[267]]. Первоначально они намеревались остаться в традиционном иудаизме, но, увлекшись, стали жертвовать иудейской традицией и склоняться к ассимиляции, при том выказывая «презрительнее отношение… к народному языку» [[268]] (т. е. идишу). В Пруссии это движение длилось всего одно поколение, но быстро перебросилось на славянские провинции Австрийской империи – Богемию, Галицию. В Галиции поборники Гаскалы, с ещё большим ассимиляционным уклоном, уже готовы были и насильно внедрить просвещение в еврейскую массу, и даже «нередко прибегали к помощи властей» для этого [[269]]. – Граница же Галиции с западными губерниями России довольно легко просачивалась и людьми и влияниями. Так, с опозданием почти на столетие, это движение проникло и в Россию.
В России уже с начала XIX в. правительство как раз и «стремил[о]сь побороть… еврейскую “обособленность” за пределами религии и культа», – эвфемистически выражается еврейский автор [[270]], тем не менее подтвердив, что правительство ни в чём не нарушало религию евреев и их религиозную жизнь. – Мы уже видели, что Положение 1804 распахивало, без ограничения и без оговорок, всем еврейским детям дорогу в училища, гимназии и университеты. Но! – «в зародыше погубить намеченную культурно‑просветительную реформу – к этому направились старания господствовавшего еврейского класса» [[271]], «кагал напрягал усилия, чтобы погасить малейшие проблески просвещения» [[272]]. Чтобы «сохранить в неприкосновенности исстари сложившийся религиозно‑общественный быт… раввинизм и хасидизм в одинаковой мере силились в корне затоптать молодые побеги светского образования» [[273]].
И вот, «широкие массы “черты” взирали “с ужасом и подозрением” на русскую школу, не желая и слышать о ней» [[274]]. – в 1817, затем в 1821 отмечены случаи в разных губерниях, когда кагалы не допускали еврейских детей до обучения русскому языку и в каких‑либо общих училищах. Еврейские депутаты в Петербурге настаивали, что «не считают за нужное учреждение [таких] еврейских школ», где преподавались бы какие‑либо языки, кроме еврейского [[275]]. Они признавали только хедер (начальную школу на еврейском языке) и ешибот (повышенную, для углубления знаний по Талмуду); существовал свой ешибот «почти в каждой крупной общине» [[276]].
Еврейская масса в России находилась как бы в состоянии заколоженном, из которого не могла выйти сама.
Но вот из её среды выступали и первые просветители, однако бессильные что‑либо сдвинуть без поддержки российских властей. Это, во‑первых, Исаак‑Бер Левинзон, учёный, поживший и в Галиции, в соприкосновении там с деятелями Гаскалы, считавший не только раввинат, но и хасидов виновниками многих народных бед. Опираясь на Талмуд же и раввинскую литературу, он доказывал в своей книге «Поучение Израилю», что никак не запрещено еврею знать иноплеменные языки, а особенно государственный где живут, столь необходимый в личной и общественной жизни; что знакомство со светскими науками тоже не угрожает опасностью религиозно‑национальному чувству; и что преобладание торговых занятий противоречит и Торе, и разуму, а необходимо развивать производительный труд. – Но для издания этой книги Левинзону пришлось использовать субсидию от министерства просвещения, да он и убеждён был, что культурная реформа в еврействе не может осуществиться без поддержки высших властей [[277]].
Это, затем, варшавский учитель Гезеановский, который в докладной записке властям, наоборот, не опирался на Талмуд, а решительно выступил против него, приписывая кагалу и раввинату тот «духовн[ый] засто[й], в котором народ словно окаменел»; что только умалением их власти может быть введена светская школа; меламедов (учителей в хедерах) проверять и допускать к преподаванию только пригодных педагогически и морально; устранить кагал от финансового управления; и повысить допустимый брачный возраст.
Ещё ранее их обоих уже упомянутый Гиллер Маркевич в докладной записке министру финансов также писал, что для спасения еврейского народа от духовного и экономического упадка надо уничтожить кагалы; надо обучать евреев языкам, организовать их фабричный труд, но и – разрешить свободно торговать по всей стране и пользоваться услугами христиан.
А позже, уже в 30‑х годах, во многом то же повторил и Литман Фейгин, черниговский купец, крупный поставщик, повторил более настойчиво, через Бенкендорфа и в руки Николая I (Фейгин пользовался поддержкой в бюрократических кругах). Он – защищал Талмуд, но винил меламедов, что они «“последние невежды”… преподают богословие, “основанное на фанатизме”», и «внушают детям презрение к прочим наукам, а также ненависть к иноверцам». Он тоже считал необходимым упразднить кагалы. (Гессен, последовательный враг кагальной системы, выражает, что кагал «своим деспотизмом» вызывал «туп[ое] озлобление» в еврейском народе [[278]].)
Однако ещё долог и долог был путь для прорыва светского образования в еврейскую среду. Исключением были пока только Вильна, где под влиянием связей с Германией укрепилась группа интеллигентов‑«маскилим», да Одесса – молодая столица Новороссии, со многими еврейскими выходцами из Галиции (проницаемость границ), но населённая и пестротой национальностей, полная торговым движением, – здесь кагал не чувствовал себя сильным, а интеллигенция, напротив, ощущала себя независимой и культурно (и в одежде, во внешнем виде) сливалась с окружающим населением [[279]]. Хотя даже «большинство одесских евреев противилось учреждению школы» общеобразовательной [[280]]. – во многом усилиями местной администрации в 30‑х годах и в Одессе и в Кишинёве возникли светские частные еврейские школы и имели успех [[281]].
А дальше, через XIX век, этот порыв и прорыв российского еврейства к образованию всё нарастал и имел исторические последствия и для России и для всего человечества в XX веке. Российское еврейство большой концентрацией воли сумело выбраться из этого опасно‑закоснелого состояния, подняться в рост к живой и многообразной жизни. Уже к середине XIX века зримо проступили близкое возрождение и расцвет российского еврейства – движение всеисторического масштаба, ещё никем тогда не прозреваемого.
Глава 3.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 54; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!