Власть (авторитаризм и тоталитаризм). 20 страница
исторической роли России и благожелательно отзывался о славянофилах,
представители «Демократической России» стали говорить об «интересах русской
нации», сокрушаться об истребленном большевиками русском офицерстве и т.д.
Выглядело так, что русским национальную идею все‑таки можно оставить, но только
без «державы» (пусть себе сидят в Вологде или на Оке и плетут лапти, изготовляют
матрешек для интуристов, сохраняют «русскую духовность»), а резервация,
выделенная в свое время большевиками в виде РСФСР – это и есть «Россия».
Учитывая, как обстояло в СССР дело с «русским национальным самосознанием», не
приходится удивляться, что русскими националистами советской формации это было
подхвачено «на ура», и русско‑российский сепаратизм (непредставимый в
исторической России), уверенно набрал силу (идею «выхода России из СССР» едва ли
не первым озвучил известный писатель‑«почвенник» летом 1989 г.). В начале 1990
г. даже публицисты из числа самых ярых певцов «советской империи», наиболее
тесно связанных с партийно‑государственными структурами, чувствуя полную
обреченность дела сохранения СССР как государства, становились на позиции полной
«независимости» России (со своей армией и т.д.) при решительном размежевании с
прочими республиками, писали, что «единственным выходом представляется
возвращение к русской национальной государственности» и что Россия
|
|
|
«освобожденная от власти центра, выбирает историческую роль сама и для себя».
«Русский национализм» нашел в конце 80‑х воплощение в требовании для РСФСР
«своей русской» компартии, профсоюзов, комсомола, КГБ, МВД и т.д. (чего в РСФСР
не было), призывая «уравнять» её с прочими республиками. Но в первой половине
1990 г. этот подход сыграл дурную шутку со своими сторонниками. На выборах, как
известно, «патриоты» потерпели полное поражение, и во главе «суверенной» России
оказались их противники‑«демократы», которые охотно взяли все эти лозунги себе и
для себя, завершив разрушение «советской федерации». «Почвенники», требовавшие
независимости России от «центра» оказались в глупейшем положении: дождавшись
исполнения своих желаний, они выполнили желания своих оппонентов. При этом
последние – «борцы с национальной нетерпимостью» (тем не менее осуждавшие
стремление сохранить многонациональное государство и приветствовавшие создание
моноэтнических государств, где противопоставление «свои‑чужие» по национальному
признаку неизбежно) продолжали обвинять их в империализме.
Между тем, с исчезновением СССР борьба с российским империализмом вступила в
|
|
|
новую стадию: после того, как «союзные» республики стали независимыми
государствами, автономные республики внутри РСФСР должны были превратиться как
бы в «союзные». Таким образом, хотя страна вдвое уменьшилась в размерах, принцип
«Союза» не умирает, а переносится на РСФСР. Еще в начале 1990 г. Верховный Совет
РСФСР был сделан двухпалатным – с Палатой национальностей по образцу союзного, в
полном соответствии с идеей сделать из РСФСР после распада СССР его уменьшенное
подобие. Никого тогда не смутило, что из союзных республик РСФСР
(«многонациональность» которой стала аксиомой) как раз самая мононациональная
(за исключением Армении): доля русских здесь выше, чем литовцев в Литве, грузин
в Грузии и т.д. (где не принято говорить о «многонациональном народе»), а
двухпалатные парламенты не создаются даже там, где доля «нетитульного» населения
составляет половину и даже больше. При этом для того, чтобы избрать одного
депутата в палату Национальностей, оказалось необходимо: 17 тыс. голосов
тувинцев, 80 тыс. голосов калмыков, 216 тыс. голосов адыгейцев, 260 тыс. голосов
бурятов, 450 тыс. голосов жителей Дагестана, тогда как, скажем, от Свердловской
области нужен 1 млн. 572 тыс. голосов, от Тамбовской – 1 320 тыс., от Ростовской
|
|
|
– 2 154 тыс. голосов и т.д.
Вскоре автономные республики стали провозглашать суверенитет, а осенью 1991 –
весной 1992 гг. процесс вступил в русло практического осуществления с тенденцией
пройти этапы, недавно пройденные при отделении союзных республик от СССР: 1)
разговор о возрождении национальной культуры, 2) уверения в том, что кроме
хозяйственной самостоятельности ничего не нужно, 3) законы о языке с целью
вытеснения русского населения, 4) суверенитет «в составе» с верховенством
республиканских законов, 5) суверенитет с собственными силовыми структурами и
без упоминания в конституции вышестоящего «суверенитета», 6) провозглашение
полной независимости. Подписанный весной 1992 г. «Федеративный договор»
окончательно превратил это образование в подобие СССР, причем начались те же
разговоры, что процесс «национально‑освободительного движения» бывших
автономных, а ныне суверенных республик необратим, и надо идти им на любые
уступки, «а то они уйдут», и снова была пущена в ход логика, согласно которой
для того, чтобы предотвратить распад государства, следует побыстрее сделать это
самим.
Хотя тенденция к территориальному распаду РФ де‑юре после многочисленных жертв и
|
|
|
унижений (чего стоит договор, подписанный Ельциным с Чечней в 1996 г.) была
приостановлена, но внутреннее её устройство осталось рыхлым и при благоприятных
обстоятельствах к распаду готовым. Основным принципом её существования (в
конституции он закреплен как незыблемый) был провозглашен федерализм (чего,
однако ещё и кажется мало: то и дело раздаются голоса с требованием «реального»,
«подлинного» и т.п. федерализма). Когда РСФСР стала «независимой» объектами
«федерализма» стали уже и чисто русские области. Под предлогом «уравнения в
правах» национальных республик и русских областей (при том, что республики все
равно остались «равнее») Россия была искусственно раздроблена на десятки
удельных княжеств. Одно время речь даже шла не о «конституционной», а о
«договорной» федерации. То есть существующей только потому, что «субъекты» якобы
пожелали добровольно объединиться (а могли, по смыслу такого подхода, и не
пожелать) и «создали» Российскую Федерацию. Никакой России раньше как бы и не
было, её как бы создали десятки непонятно откуда взявшихся «суверений». Несмотря
на то, что своеволие региональных «баронов» и фактическая независимость
вкрапленных в тело страны «этнократий» создавали очевидные неудобства в плане
управляемости страны и дееспособности государственной власти, считается нужным
делать вид, что такое «устроение» для России не только естественно, но и
единственно возможно. Насколько большое значение придается этому фактору заметно
по тому вниманию, с которым «мировое сообщество» относится ко всякому «нарушению
принципов федерализма» в РФ, тогда как от любого другого осколка СССР
федеративного устройства не только не требуется, но, напротив, пресекаются любые
попытки поднять этот вопрос (хотя оснований, казалось бы, в других случаях,
например на Украине и в Грузии, гораздо больше).
Федерации имеют смысл и реально существуют только в случае объединения ранее
действительно самостоятельных государств. А дробление на таковые изначально
единого государства есть его феодализация. Ничего не изменила в этом смысле
якобы восстановленная при Путине «вертикаль власти» (сведшаяся лишь к
возможности президента предлагать кандидатуру областного губернатора). В стране,
состоящей из 90 государств никакой вертикали быть не может. Она предполагает,
как минимум, однородность структуры власти, тогда как в стране вообще
отсутствует единая система государственной службы. Государственная служба
субъекта федерации представляет собой совершенно отдельную от федеральной
службу, организация которой находится в исключительном ведении самого субъекта
(нанимателем провинциального чиновника является по закону не российское
государство, а местный «барон»); субъекты вправе учреждать органы управления и
устанавливать их штаты по своему усмотрению (представьте себе 90 эмиссионных
центров), определять свой порядок поступления, обеспечения, исчисления стажа и
т.д. (наряду с действительными государственными советниками РФ существуют
действительные государственные советники Саратовской области, которые плодятся
по усмотрению самой области и соотношение коих с федеральной лестницей чинов
никак не регламентировано). Разница между Ельциным и Путиным – это разница между
слабым и сильным правителем феодального государства. При Путине была лишь
обеспечена внешняя лояльность региональных «баронов» (которые Ельцина вовсе не
боялись, так как тот вообще ничего не мог им сделать, а Путин может в случае
чего и «не рекомендовать») – вот и вся вертикаль. Сохраняя же лояльность,
«бароны» (права и полномочия которых никак не пострадали) в своих пределах
вполне самостоятельны и практически несменяемы (наиболее сильные и склонные к
своеволию из них так и просидели бессменно два десятилетия).
На деле за годы своего осуществления в РФ «федерализм» свелся к произволу
областного начальства и бесконтрольному размножению чиновников. В 90‑е сфера
государственного контроля над экономикой сузилась, но число госслужащих не
уменьшилось, а вскоре стало и расти. Надо сказать, что в оппозиционной
путинскому режиму печати рост этот обычно сильно преувеличивался, вплоть до
утверждений, что численность чиновничества в РФ по сравнению с СССР выросла
втрое, а по отношению к численности населения чуть ли не в 8 раз, что, конечно,
далеко от действительности: в подобных построениях сравнивалась численность всех
чиновников РФ (в т.ч. «клерков») с числом советской номенклатуры (то есть только
ответработников – 400 тыс.), тогда как только в пределах РСФСР к 1990 г. в
аппарате органов управления было занято 1,8 млн. чел. Однако гипертрофированный
рост численности аппарата действительно имел место. Только теперь источником его
был не тотальный госконтроль, а федерализм – бесконтрольное со стороны центра
размножение чиновников на местах. Численность центрального аппарата как раз была
относительно невелика – порядка 40 тыс. чел. (причем в 2000–2004 гг. она была в
среднем даже несколько меньше, чем в 1995–1999), а все чиновники федеральных
органов составляли менее половины общего числа. Бурный всплеск с самого начала
90‑х был достигнут за счет областных правительств и подчиненных им структур. И
если центральная власть пыталась временами ограничивать число госслужащих (и на
некоторое время штаты федеральных ведомств действительно сокращались), то такие
сокращения более чем компенсировались безудержным ростом служащих в субъектах
федерации.
Любопытно, что сохранение территориальной раздробленности почиталось делом
настолько важным, что даже в либеральных кругах, озабоченных развитием
предпринимательства и прекрасно сознающих, что всевластие и произвол местных
правителей есть главное препятствие в деле развития настоящего
предпринимательства и создания свободной экономики, лишение региональных
«баронов» свободно избираться было встречено крайне враждебно. «Бароны»,
казалось бы, никак не более воплощающие «демократию», чем центральная власть, и
прекрасно умеющие обеспечивать себе многократные переизбрания, тем не менее
считались носителями более светлого начала – по одному тому, что противостояли
этой власти. Сочетание советской традиции с «демократическим началом» обеспечило
местным властям идеально комфортные условия. Для минимизации коррупции высокие
чиновники вообще‑то должны перемещаться возможно чаще (многовековая китайская
традиция выработала формулу – 3 года), а пребывание их во главе регионов больше
2–3‑х лет неизбежно влечет за собой их «врастание в почву», обрастание
экономическими интересами, кланами и т.д. (то есть образование небольшого
собственного государства). В РФ же в силу советской традиции губернатор
продолжал пониматься как «крепкий хозяйственник», которому нужно время, чтобы
освоиться. Но с либеральной точки зрения чиновник и хозяйственник – вещи
несовместные: очевидно, что хозяином должен быть не губернатор, а десятки тысяч
его подопечных, если же хозяйствовать будет региональный «барон», то никаких
других хозяев, кроме его приближенных (да ещё бандитов) в области не будет. Тем
не менее эти соображения роли не сыграли, и «назначаемость губернаторов» была
представлена едва ли не как главный грех путинской власти.
Следует также отметить, что в условиях реализации «федерализма» «национальные»
образования, несмотря на положение о равенстве субъектов федерации, по‑прежнему
имели более высокий статус (их главы именуются «президентами») и управлялись
администрацией в основном «титульной» национальности. Между тем, в трех
четвертях из них так называемое «коренное» население, именем которого названо
образование, составляло меньшинство. При этом в шести из них оно насчитывало
менее половины (Калмыцкая республика – 45,3%, Марийская – 43,3%, Татарская –
48,5%, Якутская – 33,4%, Карачаево‑Черкесская – 41,0%, Усть‑Ордынский бурятский
округ 36,0%), в трех – менее трети (Мордовская – 32,5%, Удмуртская – 30,9%,
Горно‑Алтайская – 30,9%), а в четырнадцати – даже менее четверти населения
(Башкирская – 21,9%, Бурятская – 24,0%, Карельская – 10,0%, Коми – 23,3%,
Адыгейская – 22,0%, Хакасская – 11,1%, Еврейская область – 4,2%, Корякский округ
– 17,5%, Ненецкий – 11,1%, Таймырский – 12,5%, Ханты‑Мансийский – 1,4%,
Чукотский – 7,5%, Эвенкийский – 12,0%, Ямало‑Ненецкий – 4,2%). В четырех
национальных образованиях перевес «коренного» населения был невелик:
Кабардино‑Балкария 57,6%, Северная Осетия – 53,0%, Агинский бурятский округ
54,5% и Коми‑Пермяцкий 59,0%. Существенное большинство (более двух третей) оно
составляло только в Дагестане, Чечено‑Ингушетии и Чувашии, да ещё в Туве
(64,1%). Если ещё учесть, что некоторая часть коренного населения полностью
принадлежала к сфере русской культуры, а доля лиц, считающих родным языком язык
своей национальности, ещё ниже, чем процент этой национальности в населении
республик (в Башкирии считают родным языком язык «титульной» нации лишь 16,4%
населения, в Бурятии – 21,5%, в Татарии – 46,8%, в Якутии – 31,7%, в Чувашии –
57,6%, Удмуртии – 23,4%, в Коми – 17,3%, в Карелии – 5,2% и т.д.), говорить о
них как «национальных государствах» никаких оснований не было. Однако тенденции
к установлению в них этнократических режимов были совершенно очевидны:
руководящие посты и большинство управленческих должностей были заняты именно
представителями «титульных» национальностей, а кое‑где это было даже закреплено
юридически (например, в Адыгее, где адыги составляют 1/5 населения, им отведена
половина мест в парламенте). Одно время пробивалась даже идея создания на
Черноморском побережье национально‑государственного образования шапсугов (4%
региона). При этом русское и русскоязычное население в ряде случаев составляло в
«национальных» образованиях свыше трех четвертей (Карелия – 89,1%, Хакасия –
86,1%, Еврейская область – 94,4%, а также в шести из десяти автономных округов –
от 77,5% в Ханты‑Мансийском до 82,5% в Корякском); свыше двух третей (Бурятия –
72,5%. Коми 73,0%, Удмуртия – 68,9%, Адыгея – 72,5%, Ямало‑Ненецкий округ –
70,9%) или более половины (Марийская – 54,5%, Мордовская – 65,4%, Якутская –
59,0%, Горно‑Алтайская – 65,3%, Усть‑Ордынский округ – 62,5%). В ряде случаев
русские составляли крупнейшую этническую группу из всех живущих в данном регионе
(Башкирия – 45,0%, Карачаево‑Черкесия – 44,6% (против 41,0% карачаевцев и
черкесов вместе взятых). В Татарии число лиц, считающих родным языком русский
(46,7%) было равно числу считающих таковым татарский 46,8%). Еще в семи
образованиях русские составляли более трети населения (Кабардино‑Балкария –
35,2%, Калмыкия – 61,8%, Осетия – 33,7%, Тува – 54,0%, Чувашия – 38,2%, Агинский
округ – 42,9%, Коми‑Пермяцкий – 49,4%). Только в двух регионах доля русского
населения была значительно ниже: в Чечено‑Ингушетии (24,6%) и Дагестане (10,4%).
Понятно, что при такой ситуации ко времени образования Российской Федерации как
«независимого государства», сохранение в ней установленного большевиками
национально‑территориального деления не только не вызывалось никакой
необходимостью, но совершенно не отвечало национально‑демографическим реалиям и
было продиктовано исключительно традициями «ленинской национальной политики»,
которая в новых условиях получила дальнейшее развитие: статус всех (кроме
выглядящей нелепым анахронизмом Еврейской) автономных областей был повышен: они
были преобразованы в республики и выведены из состава русских областей,
составив, как и национальные округа, самостоятельные «субъекты федерации». В
течение последующего времени, впрочем, демографическая ситуация изменилась в
сторону уменьшения доли русского населения как в стране в целом, так и внутри
национальных образований, а из Чечни в ходе известных событий русское население
было полностью (а из Ингушетии и Дагестана в значительной степени) изгнано.
Вовсе за пределами России оказались огромные территории, в том числе земли её
исторического ядра и даже обширные области, компактно заселенные русским
населением, причем в условиях, когда недопущение воссоединения Россией этих
территорий ставится внешними силами в качестве главной цели политики на
«постсоветском пространстве», перспективы такого воссоединения в обозримом
будущем невелики. Несмотря на то, что русскоязычного и тяготеющего к России
населения было в лимитрофных государствах к 1991 г. довольно много (в Эстонии
около 40%, в Латвии почти 50%, в Литве около 20%, в Грузии и Молдавии – более
трети, причем во многих случаях оно проживало весьма компактно), политика
установившихся в них этнократических режимов по вытеснению и ущемлению этого
населения привела к уменьшению его доли и к политической апатии. Особенно
большие масштабы приняло бегство русскоязычного населения из тех азиатских
республик, где его было больше всего – на уровне средней автономии РФ (в
Казахстане казахский язык считали родным всего лишь 39,1% жителей, в Киргизии
киргизский – 52,1%). Причем казахскоговорящее население было сосредоточено в
основном в полосе, тянувшейся с северо‑запада на юго‑восток от Уральска до
Чимкента и существенно преобладало только в двух областях: Гурьевской,
примыкающей к Каспию (67%) и Кзыл‑Ординской, к западу от Арала (79,1%), а в
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 36; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!