Проблемы тлей и необученных бультерьеров 25 страница
Коридор пуст. Если где-то все и собрались, то не на этом этаже. Ближе к середине коридора мы замечаем две одиноко бредущие фигуры и ускоряем шаг. Слепой и Крыса. Очень подходящая парочка. До дрожи в коленях. Оба бледные, как покойники, с синими кругами вокруг глаз, в одинаковой стадии истощения, за которой следует дистрофия. Слепой к тому же располосован от ключиц до пупка. Майка свисает клочьями, в зияющих прорехах видна ободранная кожа. Жуткое зрелище, особенно учитывая, что у Крысы ногти в крови.
— Вот, пожалуйста, — говорю я Русалке. — Что-то вроде твоей «Кама Сутры», с уклоном в Маркиза де Сада. Не очень-то приятно на такое смотреть.
Русалка бросает на меня укоризненный взгляд, переводимый как: «Ну зачем ты так?» — но я уже завелся, и до самой спальни рассуждаю о сексуальных извращениях, а Бледный и Крыса терпеливо слушают, не возражая, что бесит намного сильнее, чем если бы кто-то из них предложил мне заткнуться.
Так, вчетвером, мы вваливаемся в спальню, где никого, кроме Шакала, самозабвенно мурлыкающего в переплетении разноцветных проводов. Провода вырастают из стены и в ней же исчезают, большая часть болтается просто так, не ведя никуда и ни с кем не связывая, но десяток основных доползают до стен девичьих спален, и даже до вполне конкретных ушей. Все это великий дар Шакала влюбленным, разлученным обстоятельствами, как выражается сам Шакал, только дар абсолютно бесполезный без участия его самого, единственного, кто разбирается в хитросплетении всех этих проволочных хвостов.
|
|
|
Мы застаем его в прямом контакте с кем-то «оттуда», кому он сообщает, что «ну, ты еще большая дура, чем можно было ожидать!». При виде нас он радостно кивает, прикрывая грибок микрофона, и закатывает глаза, изображая крайнюю степень утомления.
— Где все? — спрашиваю я его.
Он, естественно, ничего не слышит и только улыбчиво раскланивается.
Русалка перекапывает содержимое тумбочки в поисках средств неотложной помощи для Слепого. Крыса садится на пол и застывает, обхватив голову руками, зарыв окровавленные ногти в волосы. На ней кожаная жилетка, руки и плечи голые, а грудь увешана бляхами, таких безобразно худых девушек, как она, слава богу, не часто встретишь. Может, действительно она не получает удовольствия от простых поцелуев, если они не сопровождаются раздиранием кого-либо на части, может, ей нужны сильные эмоции, недоступные без применения изощренных методов, черт ее знает, но при одной мысли, что Слепой потакает ей в этом, меня пробирает дрожь.
Бледный медленно освобождается от остатков майки. Русалка передает ему пузырек с чем-то целебным и сочувственно наблюдает процесс смазывания царапин.
|
|
|
— Иди туда сама, дорогуша, туда, и еще дальше, до самой наружности! — посылает кого-то Шакал и выдергивает из уха наушник.
— Ух, до чего же трудно поддерживать с некоторыми личностями беседу, прямо-таки тяжкий труд! А где вы все вообще-то пропадаете, если не секрет?
Табаки внимательно изучает наш внешний вид, кивает, придя к каким-то выводам, и сообщает:
— Все, между прочим, внизу, там опять выступает Акула, разве вам не интересно, о чем?
У Табаки пуговичный период, не проходящий с последнего маскарада, он весь в пуговицах, сверкает и переливается, как бред сумасшедшего. Основой для пуговичной выставки служит алый камзол с отворотами и фалдами (чтобы побольше всего уместилось), а на джинсах почти ничего нет (чтобы не мешало ползать), и Табаки это так удручает, что, угнездившись в любом месте, он спешит прикрыть себя фалдами камзола и начинает вертеться, ловя электрический свет всеми своими бесчисленными пуговичными бляшками, пока не превращается в режущее глаз подобие елочного украшения.
— С кем это ты ругался, уж не с Кошатницей ли? — спрашивает Русалка, стаскивая с меня заскорузлую от дождя и грязи фуфайку.
— Нет, конечно. С Кошатницей все не так примитивно. И с чего ты вообще взяла, что я ругался? Я просто поддерживаю боевой дух в некоторых нуждающихся в этом личностях. Всем нужны общение и встряска, нельзя целыми днями пребывать в благодушном оцепенении и потихоньку деградировать только оттого, что некому тебя позлить.
|
|
|
— И кого ты злил?
— Неважно, — Табаки быстро сует наушник обратно в ухо и начинает перебирать провода: — Важна благотворительность как таковая, а не ее объект. Ты не согласна со мной? Прием, прием, — оскаливается он в микрофон. — Волкохищная Собака на проводе! Отзовись, неведомый и одинокий собеседник…
Пуговицы сверкают, оплетенные радужными проводами. Мой взгляд странствует от них к полкам отворенного шкафа, по сложенным свитерам, рубашкам и жилетам. Мой гардероб нельзя назвать бедным, но до чего же трудно найти в нем что-то оригинальное, недоступное каждому желающему одеться точно так же. Впору увешивать себя коллекциями того и этого, как Лэри или Шакал, по крайней мере будешь уверен, что неповторим в своем безобразии.
Русалка угадывает мои мысли:
— Хочешь, сплету тебе рубашку из крашеной веревки? У меня есть громадный клубок травяного цвета. Если детки Кошатницы до него еще не добрались.
|
|
|
Табаки хоть и в наушнике, а что-то слышит. Живо поворачивается в нашу сторону и таращится.
— Тише… — говорю я Русалке. — Не то тебе придется плести десять рубашек и украшать их сотней пуговиц, а ты еще слишком мала, чтобы так надрываться.
Табаки подозрительно кренит в нашу сторону. С разворачиванием свободного уха. Русалка хватает первую попавшуюся рубашку и набрасывает ее мне на плечи.
— Пожалуй, надо сходить на нашу сторону, поглядеть, не лежит ли там кто с сердечным приступом, — озабоченно говорит она. — А то кое у кого очень странные понятия о благотворительности.
— Иди. А я спущусь на первый, послушаю, о чем там говорят. С утра живу в отрыве от общества. Без пищи и сигарет.
Слепой, уже облачившийся в целую майку, запихивает мне в нагрудный карман пачку «Кэмела».
— О чем это вы так долго беседовали с Ральфом? — спрашивает он. — Нора полнится слухами.
— О потенциальных беглецах. Незаметно выживаемых из Дома. У него целый список таких — желающих поскорее слинять.
— Как эти воспитатели любят бумажки, — дивится Слепец. — Может, с памятью у всех непорядок?
Он подбирает с пола свой тощий рюкзак.
— Пошли, послушаем Акулу. Они там уже полчаса, так что он, наверное, как раз подбирается к сути дела. И бумаг у него там тоже целые горы.
— Сними с меня этот головной убор, — прошу я. — Он меня начал раздражать.
Слепой сдергивает с меня головную повязку. Русалка ждет у двери, исподтишка наблюдая за нами. Крыса сидит на полу, пряча лицо в ладонях, и вроде не собирается никуда уходить.
— Привет, — таинственно шепчет Шакал, обнимая микрофон. — Это абонент четырнадцать дробь один? Сколько лет, сколько зим. Как поживаешь, дробь три? Я по тебе соскучился, а ты?
Мы со Слепым являемся в актовый зал в самый разгар событий. Распаленный жарой и гневом Акула вещает в периодически глохнущий микрофон, публика частично внимает, частично дремлет, на подступах к кафедре проходы между стульями почему-то усеяны обрывками бумаги, как плохо сработанным бутафорским снегом.
Стыдливо пригибаясь, проскальзываю в центральный ряд. Слепой повторяет мои движения след в след, защипнув для верности подол моей рубахи. Акула замечает наше опоздание, но слишком занят, чтобы его комментировать. Он как раз переходит к «документальным подтверждениям вышесказанного», уткнувшись в ворох бумаг, подкинутый ему верным Лоцманом. Мы со Слепым устраиваемся на уродливых железноногих стульях и присоединяемся к слушателям. Их не так уж много — тех, кто на самом деле слушает. В основном передние учительские ряды.
— Согласно результатам общего тестирования…
Стая в дремотном оцепенении. Самый бодрый вид у Толстого, грызущего морковку, и у Спицы, подсчитывающей петли очередного вязания. Горбач вяло кивает песням, звучащим в его наушниках, Македонский выковыривает булавкой занозу из пальца. Я гляжу в дальние Песьи ряды, туда, где розовеет бритый затылок Черного. Четыре Пса по соседству один в один повторяют его позу — скрещенные руки, ступня на сиденьи переднего стула. В своем стремлении полностью уподобиться вожаку они переплюнули даже Логов, но если верно сказанное Русалка, не мне над этим смеяться. Тем более, я уже собирался пихнуть ногу на переднее сиденье тем же манером, а вместо этого сижу, как истукан, и бешусь. В конце концов кто из нас кому подражает?
— Практически никто не набрал даже ста очков! А это минимальное количество очков для среднего тупицы, проходящего тест!
Акула гневно швыряет в воздух пачки осточертевших всем бумажек «да-нет», и они разлетаются по залу, усеивая пол дополнительным слоем бутафорского снега. Вот, оказывается, откуда он берется.
— Могу объяснить, что это означает! Это означает, что большинство из вас неспособны к умственному труду в рамках соответствующих требований, предъявляемых к вашим сверстникам, окончившим обычные школы!
Учительский ряд, второй от сцены, дружно оборачивается, чтобы с укором посмотреть нам в глаза. В воспитательском ряду никто и ухом не ведет. Удивить их чем-либо мы давно не в состоянии. Микрофон в очередной раз глохнет. Акула продолжает говорить, не замечая этого, потом спохватывается и орет так, что получается громче, чем с микрофоном:
— То есть вы — идиоты! Кого вы, спрашивается, срезали под корень этими вашими фокусами, может, вы думаете, что меня? Может, вы думаете, я буду рыдать и кому-то доказывать, что вы умнее, чем прикидываетесь? Может, вы думаете, мне не все равно, куда вы отсюда отправитесь и чем будете заниматься? Вы испортили биографии только самим себе, олухи!
Я обнаруживаю, что таки просунул ступню на переднее сиденье, и оставляю ее там, где она есть. Нельзя в конце концов жертвовать элементарными удобствами только потому, что не желаешь быть объектом подражания.
Слепой зевает и прячет зевок в ладонь. В его лемурьих пальцах запросто исчезает все лицо со лбом и подбородком. Такой вот простой жест, который не дано скопировать никому из присутствующих. Я сижу, съедаемый завистью, как последний болван. Пора уже стряхивать с себя эти параноидальные настроения. И вдруг ловлю себя на мысли — чему я, собственно, позавидовал? Не рукам Слепого, не его живым пальцам, а всего лишь жесту, который нельзя скопировать. Интересно, я на самом деле такой дурак, каким иногда кажусь себе?
Последнее «быть может, вы полагаете…» Акулы, микрофон неожиданно подхватывает, стократно усилив, и с грохотом раскатывает по залу. Вскрикнув, просыпаются самые крепко спящие. Толстый роняет морковку. Горбач морщится, глубже заталкивая наушники. Даже самого Акулу передергивает на кафедре.
— По этой причине, — говорит он уже спокойнее, — отменяются все намеченные на этот месяц экзамены, а также общая аттестация, о которой я предупреждал вас в прошлом полугодии. И то и другое потеряло всякий смысл. С вашими результатами тестов вас не допустят к экзаменам ни в одно учебное заведение, а вы и раньше могли об этом только мечтать.
Лорд поворачивает ко мне зашторенное серебряными очками лицо и растягивает губы в улыбке. Я улыбаюсь в ответ и вдруг с ужасом замечаю, что он тоже окружен неумелыми копиями. Трясу головой, но мираж не исчезает. Пара Логов по обе стороны от Лорда, хранители Лордовских костылей — по одному на брата, у обоих зеркальные очки и мефистофельские бородки а-ля Лорд. Не отвлекаясь на сплетни, жевание и речи Акулы, Волосач и Москит полируют костыли носовыми платками и соскребают грязь с резиновых наконечников. Забавное и нелепое зрелище, вызывающее у меня улыбку. Лорд вопросительно поднимает брови, я киваю на его свиту. Он пожимает плечами — дескать, что поделаешь. Попугайский хохолок Рыжей полыхает у его локтя, ниже — бледный профиль, утонувший подбородком в ладони, а дальше в ряд — торчащие зубы и преданные глаза гордых своей службой костыльничьих, и я удивленно думаю: как же Лорд повзрослел после путешествия в Наружность, если за полгода научился философски относиться к вещам, до сих пор выводящим меня из равновесия.
— Сейчас я зачитаю фамилии тех немногих, кто прошел тестирование с высоким результатом…
Выжидающе щелкающим пальцам Акулы Рыбой Лоцманом передается очередная папка. Схватив ее, он угрожающе отхаркивается:
— Итак… в первой группе…
Учительский ряд гудит, перешептываясь. Горбач достает из кармана пепельницу, щелчком открывает ее и ставит на пол. Нигде не видно курящих, но над головами висит предательское серое облако. Акула зачитывает первые фамилии. Фазаны в передних рядах переглядываются и пихают друг друга локтями. Я шепотом повторяю фамилии, припоминая, что вроде бы уже имел с ними сегодня дело.
— Странно, — говорю я. — Был уверен, что среди Фазанов их будет больше. Хотя это их проблемы, разумеется…
— Разумеется, — подтверждает Слепой мне в ухо и тихо смеется своим выводящим из равновесия смехом сумасшедшего. Кадык пляшет на голой шее, в каждом зеркально отсвечивающем глазу по Сфинксу, как в очках-лужицах Лорда.
— Они были в списке Ральфа, — зачем-то объясняю я, — в списке персон, желающих побыстрее слинять.
— Вот сейчас и посмотрим, — чему-то радуется Слепец, — как у них это получится. И у кого еще, кроме них.
— Ты знал про них? — подозрительно уточняю я.
— Спятил? — изумляется Слепой. — Ты же сам только что все рассказал.
Действительно, я рассказал. Но он не очень-то удивился. Или умело скрыл удивление. Во всяком случае, не переспрашивал и не уточнял.
Акула между тем зачитывает умников второй, что не отнимает у него много времени, потому что вторая может похвастаться одним единственным изгнанником — несчастным Фитилем.
— Так его! Ну да… самое верное дело, — гудят через ряд от нас Крысы, после того как «переводчик», насильно лишенный наушников, знаками привлекает их внимание и объясняет, в чем дело. — А как же иначе? Ты давай, слушай, потом расскажешь, — поощряют переводчика, и вся стая дружно втыкает обратно наушники. Вернее, не вся стая, а десять отловленных представителей, что для Крыс уже много, когда речь идет о такой скучной повинности, как отсидка на общедомовом собрании.
Рыжий с хрустом разгрызает орех и выплевывает скорлупу. Переводчик Звонарь со вздохом обращает лицо к кафедре, а Фитиль, которого происходящее касается непосредственно, вообще ни на что не реагирует, сидит, как сидел, безразличный и погруженный в себя, козырек бейсболки опущен по самые ноздри.
Пропустив третью, где тесты провалили все без исключения, Акула переходит к нам:
— Четвертая… кха-кха. Могу вас поздравить! Циммерман!
В воздух взлетает приговор Курильщика, кружит между рядами, как маленький исчерканный воздушный змей, а в воспитательском ряду клювастая голова Р Первого поворачивается и глядит на меня.
— Тем или иным способом, — шепчу я. — Так или иначе, мы избавляемся от них.
— Ты говорил с Ральфом о Курильщике? — удивляется Слепой. — Зачем тебе это понадобилось?
За десять рядов от нас Ральф кривит рот, будто расслышав реплику Слепого, и отворачивается, немного похожий на Курильщика, словно они обменялись на время глазами, специально чтобы удивить меня. Акула разделался со списком шестой в три человека и переходит к девушкам.
— С чего ты решил, что я говорил о нем с Ральфом? — спрашиваю я Слепого.
— О, я логик. Светлый ум, — без ложной скромности признается Слепец. — Предположил.
— Что-то твой светлый ум в последнее время все чаще сбоит.
Мой самый свежий и последовательный кошмар — Слепой, навечно сбежавший в призрачные леса и топи Обратной Стороны Дома, растение рядом, личность не пойми где. Оставивший меня наедине со всеми этими лицами и кличками, с их страхом и надеждами, жутчайший исход, какой я могу себе представить, и единственный, который, как мне кажется, устроил бы самого Слепого. Мой страх доступен слуху даже менее острому, чем его слух, но он только смеется, превращая в шутку то, что совсем не смешно.
— Перерабатывает, — говорит он, подразумевая свой светлый ум. — Все на свете нуждается в отдыхе.
— Только не за мой счет, — прошу я его. — Пожалуйста.
Слепой сразу делается серьезен.
— Нет, конечно, — говорит он. — За кого ты меня принимаешь? Я никогда не брошу ни тебя, ни остальных.
Закрываю глаза, пытаясь справиться с головокружением, от которого все предметы вокруг вдруг вытягиваются и плывут, сливаясь в разноцветные полосы. Он нас не бросит! Эта проклятая убежденность в его голосе мне хорошо знакома. Слишком хорошо. А даст ли он нам бросить его? Вряд ли… только не тех, кто уже отмечен Домом.
— Эй, ты чего? — Слепой хватает меня за ворот и легонько встряхивает. — Да что с тобой творится?
— Иди к черту! — шепчу я.
— Завтра! — гремит Акула, сотрясая кафедру, как взбесившийся Кинг-Конг. — Завтра мы простимся с нашими уважаемыми преподавателями и отправим их на заслуженный отдых! Поскольку экзамены отменяются, это произойдет раньше, чем планировалось!
Все сидевшие в учительском ряду встают и поворачиваются к нам. Зал разражается аплодисментами. Они старательно делают вид, что растроганы, хотя на лицах даже издалека различимо ликование, а воспитательский ряд, напротив, мрачнеет, вычислив, что в скором времени останется с нами с глазу на глаз. Зал аплодирует, учителя кланяются, Акула млеет от умиления. Все это время Слепой крепко держит меня за шею, словно опасаясь, что стоит ему меня отпустить, как я тут же грохнусь в обморок, и, в общем-то, он недалек от истины, а еще ближе окажется, если вздумает меня успокаивать, как только что попытался.
— Сейчас будет предоставлено слово тем из наших преподавателей, кто пожелает выступить, — сообщает Акула, промокнув пот за ушами салфеткой. — А в заключение добавлю, что и в эту субботу, и в следующую родители всех прошедших тестирование будут приглашены сюда. Те из них, кто сочтет нужным забрать своих детей для предоставления им возможности поступления в различные учебные заведения, уедут с детьми.
Зал вяло аплодирует, радуясь окончанию Акульей речи, кто-то из самых активных Псов даже кричит: «Браво!» — и свистит, распоясавшись, но его быстро унимают, так что Акула отбывает со сцены под отдельные жидкие хлопки, и его место занимает старичок биолог, вооруженный здоровенным свитком с прощальной речью.
— Нервы у тебя, — говорит Слепой, — совсем расшатались…
— Не без твоей помощи, — огрызаюсь я. — И оставь в покое мой загривок, я никуда не собираюсь падать.
Он послушно убирает руку.
— А мне показалось, что собираешься. Извини…
Улыбке его не хватает переднего клыка и доброты, но он, во всяком случае, очень старается ее на меня излить. Я смотрю на него внимательнее и замечаю кое-что новое. Раньше Слепец таскал на себе черный длиннополый пиджак, похожий на сюртук начала века, на голое тело. Сегодня он надел под него майку, и что-то похожее на кольцо болтается на шее, зацепившись шнурком за пуговицу.
— Что это? — спрашиваю я. — У тебя на шее.
— Это? — он протягивает мне железное кольцо. — Забыл тебе сказать, я обручился.
— О господи, — говорю я. — С кем?
— С Крысой. Вчера вечером.
— Поздравляю, — вздыхаю я. — Не имеет смысла обсуждать это задним числом, но ты не мог найти себе кого-нибудь более уравновешенного?
— Ха, — говорит Слепой. — Стану я с вами советоваться. После того как вы меня разлучили с моей первой любовью. Совершенно по-свински.
— Ты эту дылду Габи имеешь в виду? Побойся бога, Слепой, ты же ей по плечо.
— Зато с Крысой мы одного роста, — он прячет кольцо под майку, но тут же, поморщившись, извлекает обратно. Должно быть, оно оцарапало ему раны.
— Это она в честь помолвки тебя разукрасила? — не выдерживаю я.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 51; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!