Марка Теренция Варрона, ВОРОНА 10 страница
— Когда бы Вы хотели, чтобы я выполнил Вашу просьбу? — абонент казался заинтересованным.
— С‑сейчас, н‑немедленно. Или нет, лучше к вечеру. Хотя…
— У меня такое чувство, что по‑настоящему Вы не решили еще ничего.
— Господи, да что Вы обо мне знаете!.. Я же н‑не т‑т‑такая совсем, к‑как Вы себе напридумывали, — я ведь живой ч‑человек, и у меня д‑д‑должна быть к‑какая‑то история, и в конце‑то концов я имею п‑право на собственную жизнь. Тем более, что Вы в‑взяли меня, т‑так сказать, уже в готовом виде, а распоряжаетесь мной, к‑к‑как Вам угодно, словно я всегда Вам п‑принадлежала… И вспоминаете обо мне т‑только т‑тогда, к‑когда я Вам нужна, — не чаще. Н‑надо что‑то менять: или отпустите меня на все ч‑четыре стороны… но Вы этого н‑не сделаете!.. или к‑как я Вам п‑п‑предлагаю — д‑другим п‑путем освободите меня от всего.
— Вы слишком устали, Эвридика. Это я виноват: я взвалил Вам на плечи… ну ладно, неважно. Хотите в Крым? Или нет — в Сицилию, а еще лучше — на Корсику? Я дам Вам все — друзей, денег, я оставлю Вас в покое, хотите?
— Н‑нет.
— А как же Статский?
Статский?
И уже через несколько секунд Эвридика смеялась неприятно и хрипло:
— Дура я, к‑какая дура!.. Я ведь, г‑грешным д‑де‑лом, решила, что Статский — это извне, что он не имеет отношения к нашим п‑проблемам. — Смех сбивался на плач — и некоторое время они боролись в трубке, смех и плач, а потом наступила тишина.
|
|
|
— Эвридика!.. Эвридика, подождите же… давайте я познакомлю Вас со Статским, он должен Вам понравиться. Правда, он немножко… как бы это сказать, — ну, отрешенный, что ли… Статский, видите ли, наблюдатель: потому Вам, наверное, и показалось, что он извне. Одним словом, аутсайдер — прямо из «Степного волка», только гораздо моложе, а вместе с тем, пожалуй, закоренелее… если есть такое слово. Вы же должны понимать; Ваше ведь поколение… лучший, что называется, представитель — совершенно безынициативен, интроверт чистой воды, всегда в стороне от всего. В общем, социально непродуктивный тип с потенциями бродяги. Антиобщественная, антиколлективная, антикомпанейская личность — как раз то, что Вам надо, соглашайтесь.
Это и в самом деле было как раз то, что надо Эвридике, — и она сказала высохшим уже голосом:
— Спасибо, н‑не нужно меня ни с кем знакомить, г… г‑глу‑бокоуважаемый сводник. У м‑меня от т‑таких п… предложений сразу п‑пропадает всякий интерес к кому бы то ни было.
— Вы больше не плачете?
— Я смеюсь. М‑да… Только вот иногда д‑думаю: к‑к‑какие счастливые люди — те, к‑кто п‑пребывает вне Вашего круга! Они имеют возможность жить к‑как нормальные люди: Вам они не п‑попались.
|
|
|
— Но… Эвридика, голубушка, все ведь до поры: мне не попались — еще кому‑нибудь попадутся. Все мы в конце концов попадемся. И потом… скажите, разве я плохо к Вам отношусь? К другим относятся гораздо, гораздо хуже — считайте, что Вам повезло, дорогая моя. И не завидуйте тем, кто пребывает, как Вы изволили выразиться, вне нашего круга: жизнь их буднична, Эвридика, у них всегда масса проблем, которые Вам и неведомы. А у Вас есть все, что Вам нужно, и даже еще чуть‑чуть. Я ведь готов исполнить любой Ваш каприз — капризничайте! Скажите, например, чего Вам сейчас хочется? ‑
Эвридика промолчала.
— Вот видите… А на счет того, убью я Вас когда‑нибудь или нет, — это уж от Вас зависит: от того, как Вы будете себя вести, как научитесь жить. И, кроме всего прочего, убивать — это, видите ли, не моя профессия. Не отрицаю, что я могу прибегнуть к такой крайности, но только как к крайности: когда совсем уже не удается договориться, когда меня отказываются понимать… и прочее.
— Послушайте, — осенило вдруг Эвридику, — а не уехать ли Вам самому в Крым? В Сицилию, на Корсику?
|
|
|
— Да нет, спасибо… У меня сейчас дома ремонт. И потом, я ведь тоже не отвечаю за себя сам.
— Вы? — Эвридика даже закашлялась. — Вы?
— Поверьте мне. Пока на слово. Может быть, когда‑нибудь попозже… впрочем, умолкаю. Так что же, познакомить Вас со Статским?
— Ни в к‑коем случае, б‑благодарю Вас. А Вы расскажете ему о нашем разговоре?
— Да бог с Вами, я никогда не передаю никакой информации от одного к другому в пределах нашего круга, будьте спокойны.
— Что ж, это даже к лучшему. Т‑так, значит, Вы решили н‑не убивать меня п‑п‑пока?
— Разумеется, — облегченно вздохнула трубка. — Живите.
— Ну, т‑т‑тогда… т‑тогда я п‑пойду жить. Целую Вас, странный Вы ч‑человек!
И, развернувшись в автомате, Эвридика нос к носу столкнулась со Светой Колобковой: похоже, что, стоя у полуприкрытой дверцы, Колобкова слышала весь разговор.
— Света Колобкова, — вздохнула Эвридика, — нельзя‑подслушивать‑чужие‑разговоры‑читать‑чужие‑письма‑подглядывать‑в‑замочную‑скважину. Привет!
— А я и не подслушивала не подслушивала, — жарко залепетала Света Колобкова, изо всех сил держа Эвридику за рукав (не вырываться же, в самом деле!). И — полетела на одном дыхании, только изредка переводя дух, чтобы не умереть от асфиксии: — Я хотела сказать тебе одну вещь когда увидела как ты идешь к автомату и побежала за тобой но не успела а ты уже говорила (вдох) Парисович очень смутился я ему напомнила что тебя зовут Эвридика и он сидел красный весь а я ведь поняла почему ты так расстроилась этот миф об Орфее он для тебя слишком личный да? (вдох).
|
|
|
Эвридика давно уже не слушала — только согласно кивала, стараясь попадать в периоды вдохов, потому что на выдохе Колобкова смотрела прямо перед собой, даже если собеседник перемещался, и могла не заметить кивков. Очередной вдох оказался затяжным: Колобкова вплотную приблизила широкое личико к Эвридике — глаза в глаза:
— Как я понимаю тебя Эвридика (— да уж ты, Колобкова Света, все понимаешь, что особенно ужасно в тебе! ‑)… — и понеслась душа в рай! Колобкова порождала текст с такой скоростью, как будто через минуту должна была улететь на далекую звезду, откуда она никогда уже не вернется. — Я и не думала подслушивать но когда ты сказала убейте меня я больше не могу жить я ужасно начала волноваться сама посуди (вдох) до чего же ты интересно живешь ты живешь полнокровной жизнью у тебя такие знакомства я всегда знала что ты необыкновенная что ты нам не чета (вдох) я так поняла что он тебя содержит и это может быть совсем не так плохо в нашем положении иметь человека который ради тебя на все готов но на твоем месте и я бы сказала или убей или отпусти иначе я тебе испорчу жизнь и себе испорчу (— не задохнулась бы, испугалась Эвридика, однако последовал вдох — слава богу!).
— Ты высказалась? — Эвридика очень удачно встроилась в паузу. — Тогда всего хорошего, я спешу, извини, — и к троллейбусной остановке, бегом.
— Постой, — догнала ее Колобкова, — я понимаю тебе не до меня у тебя трудный период и не буду навязываться но ты скажи мне только одно и я тут же исчезну кто это с тобой говорил? (вдох).
Эвридика поняла, что не услышь Колобкова ответа — тут же упадет замертво, и, скроив беспримерную морду, заявила:
— Да так… один знакомый бог.
— Понима‑а‑аю, — присела Колобкова, истратив на это свое «по‑нима‑а‑аю» все ресурсы неистощимых, казалось, легких.
Подошел троллейбус — и Эвридика уехала в бессмысленном направлении. Она только слегка повернула голову — посмотреть, что сталось с Колобковой: та стояла на краю тротуара, и грудь ее вздымалась до неба… Бедная‑ты‑моя‑Колобкова‑ничегошеньки‑то‑нет‑в‑твоей‑жизни! «И не завидуйте тем, кто пребывает, как Вы изволили выразиться, вне нашего круга: жизнь их буднична, Эвридика». Как грустно, если он прав, этот один‑знакомый‑бог! И неужели вправду есть единственный только способ относительно пристойного (не то чтобы полноценного — просто пристойного!) существования — такой, как у нее? Пребывая в этом двусмысленном, ложном этом положении, которое прельстило Свету‑Колобкову, заставив грудь ее вздыматься до неба…
Конечно, с другой стороны, не так уж плохо, когда один‑знакомый‑бог взял на себя ответственность за пустую твою жизнь: сколько хороших людей даром глядят в небо, умоляя кого‑то там обратить на них хоть какое‑нибудь внимание! Что ж с того, что она, Эвридика, всецело в его руках? Они вместе делают, пусть даже сомнительное, но дело, у них общая тайна. И он имеет право быть безжалостным, один‑знакомый‑бог. Однако сегодня он был любезен с ней, успокаивал как мог, со Статским предложил познакомить… Интересно, знает ли Статский, что он уже увяз, или действует вслепую, полагая, что сам себе князь? Пожалуй, не знает: об этом вообще редко кто догадывается. Да один‑знакомый‑бог и не раздает своего телефона направо и налево.
Понятно, что со Статским ей рано или поздно придется познакомиться, — теперь в этом уже нет сомнений: не так‑то много людей способен втянуть в свою сферу один‑знакомый‑бог. С большим количеством людей он вряд ли справится, хотя… как знать! Смотря что у него за планы. Но со Статским мы познакомимся. Предположим, он ничего не будет знать — рассказать ему? Это зависит от того, как он относится к тому, что один человек манипулирует другими. Ми‑лый‑Стат‑ский‑Вы‑игру‑шка‑и‑все‑события‑случившиеся‑с‑Вами‑специально‑подстроены… Или один‑знакомый‑бог выдает желаемое за действительное — и Статский не из их числа? Боже мой, я устала: из их числа, не из их числа — какая разница! Даже и число‑то толком неизвестно — сколько их, таких, как Эвридика: десять? сто? двести? Сама Эвридика, например, вообще ни с кем еще из этого круга не знакома — маячит, правда, впереди знакомство с Петром, но о перспективе знакомства она только что узнала, а так ничего не знала и могла бы никогда не узнать, не будь случайного звонка по телефону! «Считайте, что Вам повезло, дорогая моя». Да в чем, в чем мне повезло? Точно так же, как и все остальные, я не знаю, что со мной будет дальше. Правда, я, в отличие от прочих, понимаю, что играю в какую‑то игру — может быть, даже страшную игру: правила игры от меня скрыты. Я обязана выполнять определенные действия — на первый взгляд, ничем не отличающиеся от тех, которые миллиардами людей осуществляются чисто механически, но это только на первый взгляд! А на самом деле каждое действие мое имеет тайный, закодированный смысл, каждый мой шаг приводит в движение другие элементы системы, заставляя их крутиться, перемещаться, меняться функциями. Я все время излучаю сигналы, предназначенные для того, чтобы кто‑то, кого я не знаю, определенным образом реагировал на них, — и при этом делаю вид, будто я свободна…
Эвридика часто подумывала, что однажды ее схватят… схватят и привлекут к ответственности, а инкриминироваться ей будет вся ее запутанная и полная загадок жизнь. И судья спросит:
— Скажите, гражданка Эристави, для чего семнадцатого января тысяча девятьсот восемьдесят третьего года в магазине, что в Столешникове переулке, Вы приобрели японскую шаль по цене 75 рублей 00 копеек?
— Чтобы убедить Юру‑Пузырева‑улица‑Юных‑ленинцев‑и‑так‑далее в том, что я цыганка, — пролепечет она.
— А с какой целью Вы вводили в заблуждение гражданина Юру‑Пу‑зырева‑улица‑Юных‑ленинцев‑и‑так‑далее, делая вид, что вы цыганка?
Молчание.
— И зачем в означенный день Вы шли по городу Москве в шали с неоторванной этикеткой, неся в руке птицу, принадлежащую к семейству воронов?
Молчание.
— С кем второго февраля тысяча девятьсот восемьдесят третьего года Вы говорили по телефону, выйдя из заведения под вывеской «Мороженое»?
— С одним знакомым богом…
— Ха‑ха‑ха! Введите свидетеля Колобкову Светлану Николаевну, 1966 года рождения, русскую, комсомолку, проживающую по адресу…
Колобкова быстро говорит, много говорит, долго говорит. И, что самое страшное, все понимает. Все, чего не понимает и никогда не поймет Эвридика — эта запутавшаяся преступница, которую сейчас растерзают на глазах у всех.
— Гражданка, — Эвридика вздрогнула, ударившись головой о троллейбусное стекло. — Тут конечная.
— Конечная?
— С добрым утром! — И водитель троллейбуса — крепкий дед — рассмеялся так, словно у него в троллейбусе никто никогда не засыпал.
Эвридика машинально поблагодарила и вышла у Киевского вокзала. Купить билет на самый дальний, самый скорый поезд. Сесть в красный вагон и даже само слово «Москва» забыть. Что‑то запоет тогда один‑знакомый‑бог! Не помчится же, в самом деле, за ней: не велика птица Эвридика Эристави!.. Но увы, она слишком‑много‑знает. Увы, она слишком‑много‑думает. Увы, она слишком‑много‑понимает. Так или иначе ее надо убить.
Смоленская, Арбатская… Станция‑Площадь‑Революции. С‑танцами‑проще‑революции. Эвридика танцевала на зеленом лугу… В переходе на Площадь Свердлова она поняла: нужно снова звонить.
— Алло, это Вы? А это опять я. — И, не давая сбить себя с толку, не заикаясь, дальше: — Прошу Вас убить меня немедленно. Я не хочу знать, в какую игру Вы меня втянули, но она мне не нравится. Мне нравится, когда все происходит спонтанно. Убейте меня сейчас или я сделаю это сама, клянусь Вам. Однако тогда я все Вам испорчу, а я… я не желаю Вам зла, не знаю почему.
— Вы измучили меня, Эвридика. Кажется, Вы все‑таки истеричка. Но дело не в этом. Дело в том, что Вы, наверное, не способны оправдать моих надежд. Как, впрочем, я и подозревал. Вы — одна из них. Одна из всех. Человек из массы.
— Да, я человек из массы. И мне неинтересно то, что Вы говорите. Сейчас как раз крайний случай: Вас отказываются понимать. Делайте же то, что нужно в таких случаях делать.
— Может быть, Вы все‑таки выслушаете меня? Статский…
— Статский тоже навязан Вами, это не мой выбор.
— Да опомнитесь же Вы наконец!.. — трубка чуть ли не ударила Эвридику по лицу. — Я же столько времени потратил на Вас…
— Вы бы хоть из приличия жалели меня, а не свое время. Вы противны мне. Противны именно тем, что считаете себя вправе распоряжаться чужими…
— Довольно, Эвридика. Вы… Вы дура.
— Вам непременно надо оскорбить меня перед тем, как убить, жалкий человек?
— Замолчите. Где Вы сейчас находитесь?
— Странный вопрос. Ну хорошо: я звоню Вам с Пушкинской улицы, из автомата напротив Колонного зала… то есть от Вас поблизости, видимо. Как Вы собираетесь меня убить?
— Это мое дело. Слушайте внимательно. Вы медленно, очень медленно перейдете Пушкинскую улицу и пойдете по проспекту Маркса, мимо Госплана, через подземный переход на ту сторону улицы Горького — медленно, очень и очень медленно, мимо «Националя», вниз к библиотеке Ленина. Одно условие: Вы не должны оглядываться. Сегодня я убью Вас.
— Спасибо, — серьезно ответила Эвридика, — я все поняла. — Повесила трубку, вышла из автомата. Ну, кажется, сговорились.
Что бы такое начать напевать — чушь какую‑нибудь: «Лю‑бовь та‑ка‑ая глупость больша‑ая…» и медленно двинулась вперед, через Пушкинскую улицу к Колонному залу, наискосок, завернула за угол, пошла мимо Госплана — лю‑бовь та‑ка‑ая глупость больша‑ая, — а вот взять сейчас и свернуть на Горького, резко вправо: интересно, как обернется дело, но уговор есть уговор и к тому же я сама навязала ему развязку — раньше, чем он задумал!
Медленно, очень медленно, очень и очень медленно продвигалась она по обозначенному ей пути: в конце подземного перехода возникло непреодолимое желание обернуться, как будто на чей‑то взгляд в спину; «Миф об Орфее… Только не из Тартара, а в Тартар. Орфей обернулся, а я не обернусь: наоборот так все наоборот», — и она не обернулась. Мимо «Националя» вниз… Господи, как хочется обернуться, да что же это такое! Ведь если бы он не запретил, мне бы и в голову не пришло оборачиваться… переход через улицу Герцена, Святая‑Татьяна‑сохрани‑и‑помилуй‑нас! — и на последнем шаге, на полу‑уже‑шаге с тротуара Эвридика вдруг резко обернулась: лю‑бовь та‑ка‑ая глупость… и сначала услышала крик, а потом ощутила… вернее, даже не ощутила — поняла: сильный удар, удар по всему телу, с размаху по всему телу.
Глава ПЯТАЯ
КРАТКОЕ жизнеописание
Марка Теренция Варрона, ВОРОНА
Марк Теренций Варрон (будем называть его по последнему имени, хотя на протяжении сложной и противоречивой судьбы своей он успел сменить несколько имен), ворон, принадлежал к древнему и знатному роду придворных птиц. Родился он в 1749 году в Пруссии, во времена славного царствования Фридриха II, Великого, причем родился прямо под сводами дворца Его Величества.
Вскоре Марк Теренций Варрон был замечен при дворе. Его трудно было не заметить: он принадлежал к чрезвычайно редкой по тем, да и по нынешним, временам породе голубых воронов, о которых (в отличие от белых) по причине крайней их нераспространенности нет даже пословиц. Марк Теренций Варрон был замечен не кем‑нибудь, а самим высокородным отпрыском Фридриха II, Великого, — тоже Фридрихом, и тоже II, но Прусским (т.е. не Великим), которому только что исполнилось пять лет.
— Дай! — просто сказал отпрыск, показывая на маленького голубого ворона. Между тем временем, когда он сказал «дай», и тем, когда ему сказали «нате», прошло два дня и одна ночь: за это время трем офицерам отрубили головы и человек пятнадцать прислуги лишилось мест по разным причинам.
Так Марк Теренций Варрон стал собственностью Фридриха‑младшсго, о чем отныне свидетельствовало тоненькое золотое колечко с монограммой отпрыска, надетое на лапку ворона, и прикованная к нему золотая же цепочка: ее длина определяла расстояние, на которое Марку Теренцию Варрону позволялось удаляться от Фридриха II Прусского. Расстояние было не таким уж маленьким: золота в Пруссии не жалели, особенно на все, что с легкой руки Фридриха II, Великого, квалифицировалось как поведение «auf seine Facon».
Изредка Марку Теренцию Варрону разрешалось полетать свободно, но только в пределах зала. Ворон не относился к своему заточению трагически, поскольку о том, что это было заточение, не знал: «дай!» прозвучало вскоре после его появления на свет и он полагал его для себя естественным. Более того, Марк Теренций Варрон понимал, что состоит на государственной службе, и вел себя соответственно.
Надо сказать, фортуна сделала его своим избранником не за одну только редкостную окраску, в нем были оценены и другие качества. Прежде всего — уникальная способность к языкам и не менее уникальная способность к подражанию разным голосам. Говорить Марк Теренций Варрон начал сразу, причем без всякого насилия извне — по велению, так сказать, сердца. «Автодидакт», — сказал о нем Фридрих II, Великий, и был прав. На освоение немецкого языка ушло не так много времени: лексикон Марка Теренция Варрона состоял в основе своей из слов, выражавших, по характеристике К.Маркса (данной, правда, применительно ко всему режиму Фридриха II, Великого), «…смесь деспотизма, бюрократизма и феодализма…» — увы! Не повезло, явно не повезло ворону с выпавшим на его долю периодом истории…
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 59; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!