Двадцатый год – прощай, Россия

 

Мы идем на чужбину с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга.

Генерал Врангель

 

Я не случайно вынес в название этой главы строки известного эмигрантского поэта Николая Туроверова. Они точнее всего отразили последний этап Гражданской войны в стране. Тогда всем уже стало ясно: Белое движение терпит крах. В феврале большевики расстреляли в Иркутске адмирала Колчака. В марте, после Новороссийской катастрофы, генерал Деникин сдал командование барону Врангелю. За границу ушли остатки войск Юденича и Миллера. Добровольческая армия все еще старалась удержать Крым – последний клочок Русской земли, не попавший пока под власть большевиков. Генерал Туркул, командовавший в то время Дроздовской дивизией, в своих мемуарах писал: «Полчища, то чем только и могли они нас подавить – валы цепей, находящие друг на друга, двигались атака за атакой. Грудь Белой армии была разбита». С этим трудно не согласиться.

А вот гражданское население Крыма до последнего дня пребывало в состоянии блаженного неведения. Чтобы не создавать паники и почвы для активизации и без того вовсе не пассивного большевистского подполья, газета «Время» специально взяла интервью у генерала Слащева, в котором тот со свойственной ему хвастливостью заявил: «Жители могут быть вполне спокойны. Армия наша настолько велика, что одной пятой ее состава хватило бы на защиту».

Он ненавязчиво напомнил всем о собственных подвигах, когда он удерживал красных с четырехтысячным корпусом. Но тогда против Слащева было три дивизии, а не пять армий. Крым поверил и жил спокойно. Работали кинотеатры, в Таврическом дворянском собрании ставили пьесы лучшие актеры России из числа сбежавших от большевиков. В рядах же белых армий царили совсем другие настроения (легко представить, какие именно).

Лишь самые дальновидные жители полуострова уже начали подыскивать места на пароходах и покупать валюту. Крымский рубль, хоть и сильно обесценился, но еще конвертировался по курсу 600 тысяч за один фунт стерлингов. Катастрофа 8 ноября 1920 года для многих грянула как гром среди ясного неба. Интересно, что даже в штабе Врангеля, где знали о положении дел на фронте лучше городских обывателей, не предполагали, какое преимущество обеспечили себе большевики. На 25 тысяч белогвардейцев красные обрушили 200‑тысячную группировку войск. Конечно, барон понимал, что долго выстоять одна область против целой страны не сможет, но и он не ожидал, что развязка произойдет столь стремительно. 10 ноября на совещании с участием командира первого армейского корпуса генерала Кутепова было решено начать эвакуацию тылов. Для этого были реквизированы все коммерческие суда, находящиеся в портах. Стали грузиться лазареты, некоторые центральные учреждения.

Через французского посланника графа де Мартеля правительство Врангеля обратилось к властям Франции с просьбой о предоставлении убежища. Для предотвращения беспорядков, организуемых коммунистами, из работников штабов создавались команды, вооруженные винтовками и гранатами. Началась выдача населению документов на выезд из страны. В ночь на 12 ноября рухнули последние рубежи обороны. План эвакуации был к тому времени уже разработан, распределены корабли между частями, выделены транспорты для семей военнослужащих, тыловых и правительственных учреждений. Поручик Марковской дивизии Аркадий Слизской вспоминал спустя несколько лет: «Последний день. Через несколько часов мы должны покинуть последний клочок русской земли. Почувствовать сердцем весь трагический смысл этих слов я еще не мог. Это произошло гораздо позднее, когда ослабла надежда на возвращение, когда стало ясно – эмиграция навсегда».

Чтобы обеспечить быструю и планомерную погрузку, решили проводить ее в разных портах. Корниловской, Марковской и Дроздовской дивизиям было приказано отходить к Севастополю, кубанским казакам – в Феодосию, а донцам – в Керчь. Штабу Врангеля удалось организовать эвакуацию по всем правилам военной науки. Даже несмотря на свое десятикратное превосходство, части красных были измотаны боями. Понимая, что белогвардейцам нечего терять и они будут сражаться до последнего патрона, Фрунзе направил Врангелю радиограмму с предложением капитулировать на особых условиях. Сдавшимся гарантировались жизнь и неприкосновенность, а тем, «кто не пожелает остаться в России, – свободный выезд за рубеж при условии отказа под честное слово от дальнейшей борьбы».

 

До сих пор не смолкает спор о т ом, что же заставило Фрунзе нарушить основной большевистский принцип Гражданской войны – никакой пощады врагу?

 

Возможно, красный командарм, уважая мужество противника, решил сыграть в рыцарское благородство. Но, как мне кажется, его поступком руководили чисто практические соображения: прижатые к морю чины русской армии Врангеля сражались бы с отчаянием обреченных и перебили бы еще немало красноармейцев. Это была роковая ошибка, о которой в тот момент еще мало кто подозревал.

 

М. В. Фрунзе.

Один из самых прославленных красных командиров

 

Главное всегда кроется в деталях. Попробуйте ответить на простой вопрос: была ли в результате Гражданской войны разбита Белая армия? Не торопитесь, подумайте как следует. Дело в том, что с точки зрения тактики – да, действительно, победа красных была однозначной. А если посмотреть на эту же проблему с точки зрения стратегии, результат получается диаметрально противоположным. И я объясню почему.

Троцкий создавал Рабоче‑крестьянскую красную армию прежде всего для полного уничтожения русской контрреволюции, и только потом – для экспансии идей мировой революции. К этому призывал и Ленин. Достигли ли они этой цели? Нет, контрреволюция была побеждена, но не уничтожена. В этом принципиальная разница. С другой стороны, Алексеев и Корнилов, создавая Добровольческую армию, хотели зажечь светоч посреди тьмы, объявшей Россию. Эта задача была выполнена. Армия ушла в эмиграцию. Она признала себя побежденной на этом этапе, но не уничтоженной. Светоч горел еще долгие годы, пока последние корниловцы и дроздовцы не дополнили ровные шеренги своих соратников на кладбище Сен‑Женевьев‑де‑Буа.

Идем дальше. Что означает определение «разбитая армия»? Падение боевого духа, отсутствие дисциплины, паническое бегство, дезертирство и полное разочарование в своих командирах. Всё это наблюдалось в русской армии образца 1917 года. Но вот три года спустя ничего подобного не происходило. Престиж генералов Врангеля и Кутепова не только не пострадал в результате крымской кампании, но, напротив, многократно возрос. Армия тесно сомкнулась вокруг своих командиров. И даже будучи рассеянной по всей Европе, не изменила себе. Напротив, разрозненные ряды контрреволюции сомкнулись в едином строю. Как только Врангель создал Русский Обще‑Воинский союз, в него тут же вошли те, кто воевал против большевиков на Юге, Западе, Востоке и Севере России. А это значит, что основная цель – сохранение армии для дальнейшей борьбы – была выполнена.

Но и это еще не все. XX век изменил привычное представление о войне. Она зачастую становилась тотальной. Повлиять на результат могли уже не только полки и дивизии, артиллерийские дивизионы и морские десанты, но и идеологи. Больше того: именно слово стало цениться не меньше удачных рейдов по тылам. В эмиграции ветераны Белого движения создали о Гражданской войне такой пласт воспоминаний и размышлений, что оценить этот объем до сих невозможно. Многое по сей день не только не издано, но даже еще и не попало в руки исследователей.

Спектр одних только журналов белой эмиграции и сегодня производит впечатление: «Часовой», «Вестник галлиполийцев», «Клич», «Вестник первопоходника», «Связь по цепи марковцев», «Корниловец»… Десятки страниц с анализом текущего международного положения и призывами продолжать борьбу против большевизма до полной победы. А еще были сотни газет, переполненных тем же самым. И книги – тысячи наименований. И все об основном: война еще не закончилась, Кубанский поход обязательно продолжится.

Оцените ту конфигурацию, которая в результате сложилась. Сотрудниками советских спецслужб были ликвидированы начальники Русского Обще‑Воинского союза генералы Кутепов и Миллер, благодаря подрывной деятельности Москвы сотни белых офицеров были втянуты в скандалы и опорочены навсегда. Но ни один из этих факторов не поколебал позиции русской контрреволюции. Как не надломил белогвардейцев и их неудавшийся реванш в годы Великой Отечественной войны. Это вообще лучшее доказательство того, что разгромить контрреволюцию не удалось.

Осенью 1941 года в русский охранный корпус на Балканах вступили все, кто мог. Принадлежность к вермахту никого из белых офицеров не смущала. Если на тот момент кто‑то в СССР еще сомневался, что белогвардейцы прекратили свою борьбу в начале 1920‑х годов, он получил блестящее подтверждение собственной недальновидности. Хуже всего для государства рабочих и крестьян было то, что русская контрреволюция расширила свою географию. Теперь они сражались против ленинских идей уже по всей Европе.

Они старели в эмиграции, но при этом не дряхлели в спокойных европейских столицах. Политические интриги внутри эмиграции, соблазны заняться собственным бытом, старые ранения и призывы вернуться на Родину – ничто не могло остановить этих людей. Многие из них уже физически не могли бы чеканить шаг в психических атаках без единого выстрела. Их оружием стала непоколебимая убежденность в собственной правоте. Они не шли в рядах своего полка на пулеметы, не прорывались вперед сквозь огонь красной артиллерии и не командовали «Эскадрон, шашки наголо!» Но они ежедневно атаковали позиции коммунистов в идеологических схватках. И небезуспешно, стоит признать.

 

Корниловцы, 1967 год. И спустя полвека после русской революции они не смирились с поражением в Гражданской войне

 

Я не в силах привести аналогичный пример из мировой истории. Быть армией без государства. Без территории и власти, но с историей и традицией. Быть рассеянной по всему свету, но при этом оставаться армией. Быть вне своих полков, но ежедневно сохранять верность полковым традициям. Наконец, быть вне России долгие десятилетия, но при этом быть русскими до последнего вздоха. Жить и умирать на чужбине под песню «Снова мы в бой пойдем за Русь Святую».

Но вернемся к Фрунзе и его непопулярному среди большевиков решению. В 90‑х годах, на волне очередного стремительного пересмотра истории страны, появилась еще одна версия странного поведения красного командира. Дескать, он мыслил как профессиональный полководец и хотел сохранить для своих войск цвет русской армии. Как вспоминали уже в эмиграции белогвардейцы, на их позиции разбрасывались с аэропланов листовки с предложением капитуляции. Интересно, что подписано это воззвание было генералом Брусиловым при весьма любопытных обстоятельствах: его обманули, сообщив, что в Крыму произошел переворот, и Врангеля свергли. С помощью авторитета прославленного генерала коммунисты без труда могли переманить чинов «цветных» полков в Красную армию. О реальных же планах большевиков красноречиво свидетельствует телеграмма Ленина Фрунзе: «Только что узнал о Вашем предложении Врангелю сдаться. Удивлен уступчивостью условий. Если враг примет их, надо приложить все силы к реальному захвату флота, то есть невыходу из Крыма ни одного судна. Если же не примет – расправиться беспощадно».

В свою очередь, правительство Франции после некоторых колебаний согласилось предоставить убежище русской армии. Правда, потребовало «под залог» передать корабли флота. Выбора не было – нужно было спасать людей. 12 ноября 1920 года вышел приказ Врангеля об общей эвакуации, который заканчивался словами: «Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье».

Лишь Слащев‑Крымский настаивал на том, что нужно стоять до последнего. Он ежечасно придумывал новые варианты разгрома большевиков. Последнее его предложение было кратким: «Всю тыловую сволочь под ружье и в бой». В ответ генерал Кутепов лишь грустно заметил: «Положить армию в поле – дело нехитрое». За это командиру 1‑го корпуса отдельно досталось в мемуарах Слащева – дескать, как был Александр Павлович безграмотным фельдфебелем, так и остался, и лишь по недоразумению именуется теперь «ваше превосходительство».

 

Слащев – вообще фигура интереснейшая. Во многом благодаря популярному роману Михаила Булгакова «Бег» и его удачной экранизации его можно назвать одним из самых известных лидеров белых армий.

 

Ведь именно он послужил прообразом Хлудова. Как шутили современники, генерал был явным любимчиком фортуны. В Белом движении, не говоря уже про большевиков, он удостоился сразу нескольких прозвищ: «Слащев‑Крымский», «Слащев‑вешатель» и даже «Генерал‑предатель Крымский». Но белогвардейцы называли его просто, можно даже сказать, фамильярно – «генерал Яша». Прозвищем этим он необычайно гордился и даже иной раз сам себя так и представлял в докладах Главнокомандующему русской армией барону Врангелю. Надо сказать, что барон не забыл этого и уже в эмиграции в своих воспоминаниях так отозвался о Слащеве: «Неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к вину, он в атмосфере общего развала окончательно запутался».

За обтекаемой врангелевской формулировкой скрывается сущий пустяк: сотни смертных приговоров, подписанных лично Слащевым. Но до сих пор мало кому известно, что больше половины из числа казненных были вовсе не подпольщики‑большевики, пленные комиссары или партизаны, а свои же белые офицеры, допустившие вандализм, мародерство, грабеж, дезертирство и трусость. То есть террор Слащева носил вовсе не классовый характер. Принципиальный был в этом смысле человек.

 

Генерал Я. А. Слащев. О нем тогда в народе гуляла поговорка «По России стоит дым – то Слащев спасает Крым»

 

Уголовщину в Крыму и в подчиненных ему частях Белой армии Слащев действительно выжигал каленым железом, не останавливаясь ни перед чем и не размышляя о последствиях особенно долго. Действие у него всегда опережало мысль. Хотя надо признать, что в некоторых случаях это было как раз неплохо. К примеру, в игорном доме Симферополя он лично арестовал трех офицеров, ограбивших еврея‑ювелира, и тут же велел их повесить. Казнил солдата за украденного у крестьянина гуся. Не посчитался даже с полковничьими погонами и со словами «чин позорить нельзя» подписал смертный приговор одному офицеру. Хотя прекрасно знал, что тот из штаба Врангеля, и барон в восторге от подобного самоуправства точно не будет.

Однако перечить Якову Александровичу мало кто смел. Больше того, перед генералом неизменно трепетали и заискивали. Для этого были причины. Ведь именно он отстоял Крым в конце 1919 года при первом натиске красных. Уже тогда о его презрении к смерти и склонности к рисковому, даже показному авантюризму слагались легенды. А уж храбрость Слащева просто была притчей во языцех. Он семь раз был ранен в боях и всегда лично водил свой корпус в атаки.

Его бывшие сослуживцы уже в эмиграции вспоминали, как однажды Слащев отдал приказ юнкерам построиться в колонну, музыкантам велел играть марш и под ураганным артиллерийским огнем красных, с развернутым российским знаменем пошел в штыковую. Но одной только личной храбростью его военные дарования не ограничивались. Слащев был еще и талантливым стратегом. Не случайно уже тогда его операции против Красной армии тщательно изучались в штабах большевиков на самом высоком уровне. Однако постоянные скандалы с «тыловыми крысами» в генеральских мундирах, открытое третирование органов местного самоуправления в лице кадетов, эсеров и меньшевиков сильно подмочили и без того небезукоризненную репутацию Слащева.

Доставалось от «генерала Яши» и лидерам местной демократии, которые пытались протестовать против безостановочного террора. А уж любителям «веселой жизни» Слащев вообще спуску не давал. Чего стоят его приказы, расклеенные по всему Крыму: «Опечатать винные склады и магазины. Буду беспощадно карать. На всей территории запрещаю повсеместно азартную карточную игру. Содержателей всех притонов покараю не штрафами, а как прямых пособников большевизма. Пока берегитесь, а не послушаетесь – не упрекайте за преждевременную смерть».

 

Постепенно противостояние между ставкой Врангеля и непокорным Слащевым переросло в фазу откровенного противостояния. Все началось при обсуждении плана наступления белых армий.

 

Генерал сразу заявил: если поляки идут на красных с Запада, нам надо, пользуясь случаем, ударить с юга им навстречу. Однако барон Врангель посчитал иначе. Он предлагал все силы бросить на Донбасс, как и советовали союзники. В глубине души Петр Николаевич понимал, что вариант Слащева – единственно верный. Но и терять союзников он не хотел. И без того ситуация была крайне тяжелой.

Словесная перебранка закономерно переросла в открытое противостояние во время торжественной церемонии возвращения генерала Врангеля из Константинополя в Севастополь. Почетный караул, прочувствованные речи, бравурные марши. Памятные и, как потом выяснилось, последние торжества белой России на родной земле. Семьдесят генералов собрались во дворце командующего флотом в Севастополе на совет и проголосовали за генерала Врангеля на посту Главнокомандующего. Лишь один генерал Слащев демонстративно злобно сплюнул под ноги и уехал к себе в Джанкой. Только там он опомнился.

Послал Петру Николаевичу поздравление с избранием его на столь высокий пост и даже соблаговолил лично приехать командовать парадом войск. Врангель на всякий случай сделал ответный реверанс и присвоил Слащеву чин генерал‑лейтенанта. Правда, своему окружению он тогда сказал: «Популярен, скотина, среди солдат!» Надо отметить, что и оппонент не остался в долгу. В своих воспоминаниях вскоре после тех событий он напишет: «Я играл роль мавра, который еще не сделал своего дела, и потому мой уход был преждевременным. Врангель не внушал жителям Крыма особого доверия как военачальник, так как принадлежал к беженцам. Да и внутреннее его управление никого не удовлетворяло».

Врангель, насколько было в его силах, старался выглядеть демократично – положение обязывало. Убежденный монархист, он никого не заставлял клясться в верности русскому престолу, на что, возможно, и намекал Слащев. Ведь Врангеля некоторые современники называли «последним рыцарем династии». А барон, наоборот, все делал для того, чтобы последний оплот контрреволюционного сопротивления выглядел презентабельно, в модном европейском духе. Действительно, ни одной белой армии не удалось в свое время установить в захваченных у большевиков областях хоть какое‑то подобие демократии, даже отдаленное. Многие вожди и вовсе не утруждали себя такими попытками.

Крым остался единственным исключением, подтверждавшим общее правило. Слащев же открыто насмехался над усилиями Врангеля «демократизировать клочок российской земли в Крыму». Терпение барона иссякло. Он потребовал собрать доказательства, что генерал‑лейтенант Яков Александрович Слащев переутомился и не может больше возглавлять корпус. Контрразведка сработала на редкость оперативно. Уже через несколько дней на стол главнокомандующего русской армией легла характеристика на генерала: «Опасен, явно сумасшедший. Способен на все: взорвать Крым, перейти на сторону Махно и даже большевиков…»

После поражения в Крыму вместе с остатками Белой армии Слащев со своей двадцатилетней женой Ниной Нечволодовой оказался на окраине Константинополя. Поселился он в хибарке, сколоченной из досок, фанеры и жести. Но отсутствие подобающего высокому чину быта его не смущало. Генерал стал выращивать овощи и торговать ими на рынках города. В редкие часы отдыха внимательно просматривал прессу. Его одинаково проклинали и красные, и белые, сторонились союзники. Верность сохранили лишь несколько офицеров штаба. А тут еще в руки к генералу попал текст соглашения Врангеля с Антантой. Слащев не счел для себя возможным промолчать. «Красные – мои враги, но они сделали главное – мое дело: возродили великую Россию! А как они ее назвали – мне на это плевать!» – заявил он. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Все знали, что Яков Александрович несдержан на язык и в запале способен оскорбить кого угодно, но чтобы признать большевизм! В одночасье померкли даже ставшие к тому моменту легендарными его характеристики окружения барона Врангеля – «тыловая слякоть», «паразиты морального сыпняка» и «трусливая штабная сволочь». От Слащева мгновенно отвернулась вся русская эмиграция, он был разжалован в рядовые. Но ему и дела до этого не было, поскольку и не собирался признавать приказ Врангеля и подчиняться ему.

Между тем высказывание Слащева очень скоро стало известно в Москве. Ответный ход сделал лично председатель ВЧК Феликс Дзержинский. На заседании Политбюро он потребовал включить в повестку дня вопрос о приглашении бывшего генерала Слащева на службу в Красную Армию. Мнения лидеров большевиков разделились. Против выступили Зиновьев, Бухарин и Рыков. А вот «за», что гораздо важнее, – Каменев, Сталин и Ворошилов. Их голоса значили много больше. Воздержавшийся был всего один – Ленин. В результате в ноябре 1921 года на итальянском пароходе «Жан» Слащев со своим окружением прибыл в Севастополь.

Советская Россия высоко оценила неожиданный поступок Слащева. Чуть позже его примеру последовали бывшие белые генералы Клочков, Зеленин, Доставалов, полковники Житкевич, Оржаневский, Климович и Лялин. Все они получили в Рабоче‑крестьянской красной армии высокие командно‑преподавательские должности, свободно выступали в дискуссиях по истории Гражданской войны. В 1922 году Слащев собственноручно написал обращение к офицерам бывшей Белой гвардии, находившимся в эмиграции. Призывал последовать его примеру и вернуться на Родину. За это руководители Русского Обще‑Воинского союза заочно приговорили его как изменника к смертной казни, которую так никто и не привел в исполнение. Узнав об этом, бывший генерал Добровольческой армии разразился очередной статьей: «Они – наши враги, и пусть же не опираются на верность Родине, в глазах пролетариата они – наемники капитала. В глазах всех честных людей, вдохновляющихся до сих пор отжившим свой век лозунгом “за Отечество”, они нанятые иностранцами предатели этого Отечества».

К концу 1923 года Слащев закончил писать свои воспоминания. Он так спешил, что не только не удосужился просмотреть документы, но, кажется, даже ни разу не перечитал написанного. Похоже, конечный результат его интересовал мало. Важен был сам факт. Книга «Крым в 1920 году» получилась стилистически довольно неряшливой. Современники считали, что работе над мемуарами мешала прежде всего преподавательская деятельность генерала. Он параллельно читал лекции по тактике на курсах усовершенствования командного состава РККА, и времени для того, чтобы все сделать качественно, разумеется, не хватило.

Но вот что интересно. Как признавался сам Слащев, своей службой на курсах он тяготился. Генерал усиленно стремился получить обещанный ему лично Дзержинским корпус. Каждый год он писал десятки рапортов с просьбой перевести его в действующую армию. И каждый раз не получал ответа. Нормальная практика того времени. В его служебной характеристике появилась такая запись: «К работе стал относиться несколько небрежно, рвется в строй, не интересуется происходящим на курсах». Однако это не мешало генералу близко общаться со слушателями, задерживаться после лекций и устраивать на своей квартире семинары по истории Гражданской войны. Уже потом, после смерти Слащева, один из его учеников, полковник Харламов, так отозвался об этих дополнительных занятиях: «Уж больно много водки там выпивалось». Опять же. ничего удивительного. О привычках Слащева знал каждый житель Крыма, и едва ли они претерпели серьезное изменение после переезда в красную Москву.

Но это свидетельство не выглядит убедительным хотя бы потому, что руководство курсов тяготилось белым генералом не меньше, чем он своей службой. А между тем никто и никогда не писал рапортов об алкоголизме Слащева. Генерал и без этого доставлял много хлопот своему начальству. Весьма показателен такой случай: однажды Слащев в присутствии Буденного заявил о безграмотности командования в ходе войны с Польшей.

В ответ легендарный красный кавалерист вскочил, выхватил пистолет и несколько раз выстрелил в сторону бывшего белого генерала, но не попал. Слащев подошел к нему и назидательно произнес: «Как вы стреляете, так вы и воевали». Через несколько дней, давая объяснение своему поведению, виновник скандала заметил: «Все знают, как изменилась моя идеология и что я не верю в лиц, стоящих во главе белых. Я всегда защищал честь России. В большинстве случаев разбит раньше всего бывает начальник, и дело его – всех сохранить от нравственного поражения. А этого сделано не было».

Долго так, разумеется, продолжаться не могло. В стране медленно, но верно наступала другая эпоха. 11 января 1929 года красный командир Слащев был в упор застрелен троцкистом Коленбергом. Убийца сразу заявил, что отомстил за своего брата, повешенного в Крыму. По первой версии, чтобы осуществить задуманное, он, дескать, начал брать уроки у генерала. Но вряд ли Яков Александрович стал бы читать на дому лекции по тактике совершенно незнакомому человеку, который к тому же страдал психическими отклонениями и дважды был уволен из армии. Поверить в это было сложно.

Тогда появилась вторая версия: убийца не знал Слащева в лицо, и, оказавшись у того в квартире, счел необходимым удостовериться, кто же перед ним находится. Но и это весьма сомнительно, так как узнать домашний адрес генерала в то время было трудно, если вообще возможно. Когда же Коленберга неожиданно для всех выпустили на свободу, сомнений почти не осталось. По крайней мере, у ветеранов Белого движения. «Генерал убит красными, в этом не может быть никаких сомнений. Кто поверит в непричастность большевиков?» – так отозвался о трагедии в Москве эмигрантский журнал «Часовой».

Но вернемся в последние дни Белого движения на родной земле. Впоследствии эвакуацию Белой армии из Крыма, как, впрочем, и всю Гражданскую войну, в значительной степени исказили советские историки. На самом деле никакой паники и беспорядочного бегства не было и в помине. По воспоминаниям многочисленных очевидцев и участников тех событий, исход армии и мирного населения проводился спокойно и организованно. Порядок поддерживался воинскими командами, которым было приказано любыми мерами пресекать бесчинства.

В реальности героя Владимира Высоцкого из фильма «Служили два товарища», силой прокладывавшего себе путь с конем на пароход, немедленно расстреляли бы прямо возле трапа. Но, несмотря на почти идеальную подготовку великого исхода, вывезти всех желающих было невозможно. Тут‑то многие начали колебаться: покидать Родину или признать большевиков? Среди обывателей стали появляться оптимистичные слухи. Дескать, победившим в Гражданской войне большевикам надо будет начинать налаживать международные связи, и поэтому от репрессий они воздержатся.

Остаться решили и некоторые военные, доверившись листовкам Брусилова и Фрунзе, а также слухам об офицерах, воевавших на польском фронте в рядах Рабоче‑крестьянской красной армии. Вера в правоту Белого дела после поражения, естественно, у кого‑то пошатнулась, а прощение открывало выход из тупика. И все же таких были единицы. Подавляющее большинство чинов русской армии верили своему Главнокомандующему и готовились идти с бароном Врангелем до конца.

14 ноября 1920 года погрузка на суда закончилась.

 

В опустевшем штабе состоялась символическая церемония вручения знамен Николая Чудотворца чинам трех «цветных» дивизий – Корниловской, Марковской и Дроздовской. Была в этом горькая ирония судьбы: три года самые стойкие белые части сражались фактически без штандартов, а получили их в последний день пребывания на Родине.

 

Выслушав доклад, что все уже на кораблях и грузятся заставы прикрытия, барон Врангель перешел на крейсер «Генерал Корнилов». Все склады были переданы под охрану профсоюзов, что не помешало победившим пролетариям разгромить их, как только последний корабль с русским воинством отчалил от пристани.

«Белая Россия» превратилась в огромный город на воде. Некоторое время флотилия стояла на рейде, проверяя, не забыт ли кто на берегу. Посылали шлюпки на розыски отставших. Тогда же Врангель составил письмо французскому правительству о переброске армии на Западный антибольшевистский фронт для «продолжения борьбы против поработителей отчизны, врагов мировой цивилизации и культуры». В случае невозможности принятия такого решения барон просил поднять вопрос о предоставлении Белой армии и флота в распоряжение международной комиссии по охране проливов.

К вечеру эскадра снялась с якорей и пошла в Константинополь. Лишь крейсер «Генерал Корнилов» направился в Ялту, где главнокомандующий русской армией сошел на берег и лично проверил завершение эвакуации. Утром 17 ноября этот корабль, пройдя вдоль побережья Крыма, взял курс на Босфор. Генерал Врангель покидал Родину последним. В своих воспоминаниях он писал: «Огромная тяжесть свалилась с души. Невольно, на несколько мгновений, мысль оторвалась от горестного настоящего. Мы идем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга. Господь помог исполнить долг. Да благословит Он наш путь в неизвестность».

Армия эвакуировалась полностью, конечно, не считая тех немногих, кто решил сдаться на милость победителей. Большевики потом рассказывали о 30 тысячах пленных. К примеру, только командир червонного казачества Миронов докладывал в Реввоенсовет республики о 10 тысячах зарубленных «отступающих буржуях». Данные очень сомнительные. Основные силы белых он так и не настиг, поэтому до сих пор неясно, кого именно уничтожала в Крыму Вторая конная армия. Да и с количеством пленных тоже возникает неувязка.

 

Барон П. Н. Врангель.

Последний Главнокомандующий русской армией

 

Согласно докладам в Москву, Крым защищали 40 тысяч добровольцев. Получается, что за вычетом погибших вся Белая гвардия попала в плен. А кто же тогда эвакуировался с Врангелем? Разгадка проста: в число «заклятых врагов трудового народа» попали те, кто к армии вообще не имел отношения. Офицеры, уволенные по разным причинам, а также лица, уклонившиеся от службы. Конечно, при бароне их было меньше, чем во времена Деникина, но все же в тыловых городах хватало. Зачислили в пленных и дезертиров, и представителей буржуазии, и студентов, и профессоров, и священников… Всех их потом расстреляли. Корнет Сводно‑Гвардейского кавалерийского полка Эдлерберг, которому тогда чудом удалось бежать, уже в эмиграции вспоминал: «Офицеры выгонялись каждую ночь на мыс Святого Ильи и за городское кладбище, где расстреливались пачками из пулеметов. Иной раз их связывали колючей или простой проволокой и топили за Чумной горой в море».

Казни в Крыму начались, когда корабли с Русской армией и беженцами еще не успели достичь турецкого берега. Всего, по данным штаба Врангеля, на 126 кораблях эвакуировалось свыше 145 тысяч человек. И это при том, что забрать всех желающих так и не смогли. Позднее один из участников великого исхода писал: «Грузили людей под завязку. Жуткие условия. Чтобы взять людей, выкинули в море снаряды и все лишнее». Даже на флагмане «Генерал Корнилов» отдельная каюта была выделена только Главнокомандующему русской армией – именно в ней Врангель и проводил совещания.

Генералы теснились по десять человек в крохотных помещениях. К примеру, на миноносце «Грозный» с экипажем в 75 моряков находилось больше тысячи человек. Перегруженный корабль еле двигался, потратив на дорогу четверо суток. Людям не хватало воды, продуктов. Некоторые даже сходили с ума. Многие беременные преждевременно рожали. Уже потом, в Константинополе, на одном из пароходов выделили специальную каюту, куда свозили рожениц с других судов. Но почти все младенцы появлялись на свет мертвыми. Как вспоминали впоследствии участники великого исхода, это стало для многих большим потрясением, чем эмиграция из России.

На кошмарные условия переполненных кораблей жаловались в основном гражданские лица, непривычные к серьезным лишениям. Их воспоминания из эмигрантской прессы с удовольствием перепечатывали в Советском Союзе. Даже смаковали подробности бегства «гидры мировой буржуазии». Но тут стоит обратить внимание на немаловажный момент – терпеть грязь, тесноту и духоту трюмов надо было лишь несколько дней. Согласитесь, это не такая уж большая плата за избавление от чекистской пули в затылок. Ведь многие из тех, кто остался в Крыму, уже никогда и никому не смогли ни на что пожаловаться.

Как же так, скажет внимательный читатель, вы же сами в главе про красный террор утверждали, что цифры жертв завышены. А теперь сами же себя опровергаете, утверждая, что в Крыму казнили многих. Но никакого противоречия в этом нет.

 

Спонтанные убийства офицеров и всех, кто не нравился, начались еще до появления Красной армии. Отличились разнообразные партизанские отряды.

 

В них преобладал, как сказали бы сегодня, криминальный элемент – самые обыкновенные бандиты. Для них разбой и убийства были привычным делом при любой власти. И, разумеется, санкции у ленинского Совнаркома они не спрашивали. Например, при занятии Карасубазара партизаны сразу же произвели аресты «вредных советской власти элементов». Десятки офицеров и юнкеров были тут же расстреляны.

Вот потом – действительно началось. Но не совсем то, о чем привыкли рассуждать либерально ориентированные граждане. 16 ноября 1920 года Дзержинский приказал очистить Крым от контрреволюционного элемента. В секретной телеграмме начальнику Особого отдела Южного фронта Манцеву он обозначил задачу: «Примите все меры, чтобы из Крыма не прошел на материк ни один белогвардеец. Будет величайшим несчастьем республики, если им удастся просочиться. Из Крыма не должен быть пропускаем никто из населения и красноармейцев». В этой телеграмме не содержится указание начать операцию по истреблению нежелательного элемента.

 

С. П. Мельгунов. По его своеобразной книге «Красный террор в России» многие продолжают судить о Гражданской войне

 

Разумеется, всегда можно сказать, что такой приказ Дзержинский отдал устно, чтобы не оставить потомкам следов преступлений. Но эту конспирологическую теорию я оставлю, с вашего позволения, без ответа. Не потому, что мне совсем нечего сказать. Дело в том, что в еще одной телеграмме глава ВЧК объяснил самым непонятливым своим подчиненным: запретив кому‑либо покидать Крым, советская власть не сосредотачивала расстрельный контингент в одном месте, а боролась против распространения сыпного тифа и оспы. И сей запрет просуществовал в регионе до осени 1921 года. К тому моменту, даже по мнению самых отчаянных либералов, расстреливать было уже просто некого.

Я уже слышу, как самые подкованные борцы против коммунизма уличают меня во лжи и ссылаются на знаменитую телеграмму Троцкого Фрунзе и члену реввоенсовета Южного фронта Гусеву: «Необходимо всё внимание сосредоточить на той задаче, для которой создана “тройка”. Попробуйте ввести в заблуждение противника через агентов, сообщив, что ликвидация отменена или перенесена на другой срок». Помимо этого легендарного документа, тут же вспомнят заявление Ленина про «300 тысяч буржуев в Крыму, которые станут источником будущей шпионской деятельности», равно как и переписку заместителя председателя Реввоенсовета Склянского с главой Крымского ревкома Белой Куном.

Все это правда, эти документы существуют, и их подлинность не вызывает никаких сомнений. В данном случае красный террор существовал именно в том виде, в каком сегодня все его себе представляют. Он был беспощадным и планомерным. И объяснение этому чрезвычайно простое. На страницах этой книги я уже говорил, что основной целью Троцкого и Ленина было полное уничтожение русской контрреволюции. Уничтожение не интеллектуальное и не моральное, на страницах газеты «Правда», а физическое. Идеальным местом для этого был Крым.

Не надо сейчас обвинять меня в цинизме. Многие привыкли рассуждать о той эпохе, вынося за скобки абсолютно все реалии: фигуры политиков, обстоятельства, даже общественные настроения. Представьте, что вы Ленин. Не обязательно на митинге – можно в тиши рабочего кабинета. Спокойно размешайте сахар в стакане чая. Отложите в сторону свежий номер «Известий» и недописанное указание товарищу Троцкому. Оцените ситуацию. Вы поставили однозначную задачу перед партией и ее карающим мечом: ликвидация контрреволюционного элемента. Живой враг – дитя вашего легкомыслия и источник неприятностей в будущем. Но самые отъявленные, с вашей точки зрения, мерзавцы и подонки из армии Врангеля сбежали. Правда, много и тех, кто остался в Крыму. Как с ними поступить?

Безусловно, можно было методично заниматься инфильтрацией десятков тысяч людей. Но это невероятно сложно. Контрразведка Врангеля забрала с собой архивы. А как определить, что стоящий перед тобой офицер остался тут для того, чтобы выполнять секретное задание, а потому, что не представлял себя вне России? Как убедиться, что он лично не расстреливал рабочих, не сжигал деревни, не вешал коммунистов? Кто гарантирует, что после проверки он не будет никогда более заниматься вопросами политической борьбы? Это почти невозможно. Что же делать в таком случае, да еще и в условиях военного времени?

Не торопитесь с ответом. Продолжайте размышлять. Вы – вождь партии, победившей в Гражданской войне. Она складывалась для вас очень непросто, были обидные поражения и тяжелейшие разгромы. Но вы выстояли и смяли противника на всех фронтах. Вы, не колеблясь, принимали непопулярные решения, и жизнь доказывала вашу правоту. Вам остался последний шаг до такой долгожданной победы над контрреволюцией. Будете колебаться?

Зайдем с другой стороны. Предположим, вы решили проявить гуманизм – не добивать побежденного противника. Есть у вас гарантия, что, сложись обстоятельства иначе, контрреволюционеры с вами поступят так же? Напротив, существует четкое понимание, что они вас повесят на первой осине. И не только вас, но и всех членов партии большевиков. Как поступить?

Я понимаю, что все это звучит невероятно жестоко. Каждая человеческая жизнь бесценна. Но мы с вами рассуждаем, к сожалению, в отрыве от реалий революции и Гражданской войны. Я уже говорил, но повторю еще раз: многие совершенно напрасно считают, что это была романтичная эпоха. Русская смута – это не бесконечные совещания в штабах и не ужины в хороших ресторанах, как показал те события советский кинематограф. Русская смута – это безумие штыковых и кавалерийских атак, ежедневно тысячи убитых, расстрелянных, повешенных, зарубленных, сожженных. Русская смута – тотальная война на уничтожение, без пощады не только к врагу, но и к себе. В ней жестокость, пусть даже и патологическая, была нормой. Этим и объясняется красный террор в Крыму. Но не оправдывается, естественно.

Никто в здравом уме не станет отрицать, что террор был. И был он беспощадным. Но не нужно при этом увеличивать и без того огромное число жертв в десятки раз и патетически рассуждать про подонков‑большевиков. Они не были святыми и образцами нравственности. Это правда. Как неоспорим и тот факт, что они не ставили перед собой задачу сократить население России процентов на 70, в отличие от немцев спустя пару десятков лет.

Эпоха Гражданской войны. Кровь и смерть на просторах страны. Спустя 100 лет не завышать наши безвозвратные потери нужно, а добиться долгожданного примирения и согласия в обществе. Если уж не ради нас самих, то хотя бы в память убитых. Показать тем самым, что мы усвоили этот тяжелейший урок, и третьей русской смуты никогда не будет. Потому что еще одной такой каиновой мясорубки Россия может просто не выдержать.

 

Галлиполийское чудо

 

Мы, скованные в одно жертвой, причастием огня и крови двухлетних наших боев, создали железное Галлиполи.

Генерал Туркул

 

Сегодня, когда разговор заходит о белой эмиграции, все обычно представляют себе офицера в расстегнутом кителе с золотыми погонами, пьющего водку в парижском ресторане и с ностальгией поющего «Боже, царя храни». Это в корне неверно. Прежде всего, чтобы добраться до Франции, нужны были деньги. А откуда они могли взяться у израненного фронтовика, получавшего жалованье деникинскими или врангелевскими бумажками, да еще крайне нерегулярно? Безусловно, Берлин, Прага, Брюссель и Париж стали культурными эмигрантскими центрами. Но разговор о судьбах русских изгнанников еще впереди. Пока же мы рассматриваем только Белое движение.

Когда огромная флотилия с войсками Врангеля и крымскими беженцами в ноябре 1920 года прибыла в Константинополь, начались переговоры с французскими оккупационными властями об их дальнейшей судьбе. По настоянию генерала, русская армия как организованная боевая сила была сохранена. Первый корпус генерала Кутепова, куда сводились 25 тысяч чинов «цветных» частей, отправился на полуостров Галлиполи. Русские окрестили его по‑своему – «Голое поле». Под непрекращающимся холодным дождем выгружались они с кораблей, трое суток ставили выданные французами палатки. У них не было другого топлива, кроме чахлого кустарника на холмах, чтобы просушить одежду и обогреться.

В Галлиполи Кутепову приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы солдаты и офицеры окончательно не пали духом и остались армией. Лагерь было приказано организовать по всем правилам – наладить несение службы суточным нарядом, выставить караулы. Возобновились регулярные занятия строевой и боевой подготовкой, словесностью и законом Божьим. Свободное время было отдано благоустройству – делали грибки для часовых и навесы для знамен. Из подручных материалов – кустарника и тростника – плели койки. Для поддержания дисциплины и порядка в полках восстанавливались офицерские суды чести и военный трибунал. Советские историки потом назвали эти меры «настоящим проявлением солдафонства Кутепова».

 

Однако генерал достиг главного – армия постепенно выходила из состояния шока, возрождался ее боевой дух. В условиях лишений, оторванности от Родины, унижения возникла частица прежней России.

 

Галлиполийский лагерь стал понемногу оживать. Возвели церковь с иконостасом из одеял, лампадами из консервных банок и звонницей из снарядных гильз. Начали работать мастерские по починке одежды и обуви. Была отлажена гарнизонная и патрульная службы. Частям предписывалось соблюдение своих полковых праздников, проведение смотров и парадов. Запрещалась нецензурная брань, «порожденная разгулом войны». В частях стали выпускать рукописные журналы и газеты, была организована фехтовально‑гимнастическая школа. Командир второго батальона Корниловского полка Михаил Левитов вспоминал спустя годы: «Особо популярными у нас были выступления футбольных команд. Всего их было 23. 30 марта 1921 года состоялся розыгрыш кубка Первого армейского корпуса, который выиграла команда нашего полка под командой поручика Рыбалко. Но затем «общая сборная» победила корниловцев».

В Первом армейском корпусе выработали даже дуэльный кодекс. В приказе Кутепова, утвержденном Врангелем, отмечалось, что к поединкам чести следует прибегать лишь в тех случаях, когда это окажется действительно необходимым. Ни дуэльных пистолетов, ни шпаг не было, да и офицеры за время Гражданской войны привыкли к другому оружию. И в Галлиполи, когда оказывалась оскорбленной чья‑то честь, традиционным стало фехтование в штыковом бою. По воспоминаниям очевидцев, всего господа офицеры сходились у барьера не больше 15 раз – хватало других забот. Не было возможности бороться со вшами, часто умирали от тифа и холеры. Ходили во фронтовых обносках или самодельных гимнастерках. Постоянное сокращение пайков обрекало белых воинов на полуголодное существование. Положение усугублялось тем, что армия, по большому счету, осталась без главнокомандующего. Будучи фактически изолированным французами, Врангель смог приехать в Галлиполи только 22 декабря 1921 года. Выступил перед войсками, принял парады и вновь вернулся в Константинополь, где обосновался на последнем русском корабле – яхте «Лукулл».

 

Русская армия в Галлиполи.

Белая армия готовится к продолжению борьбы

 

Генерал Витковский в своих воспоминаниях отмечал: «Первый армейский корпус еще крепче сплотился вокруг Врангеля. В единении наша сила, с неизменной и непоколебимой верой, наш командир обещал вывести армию из новых испытаний». В самом деле, барон был вынужден превратиться из военачальника в политика и дипломата. Борьбу за будущее Белого движения приходилось вести не только с иностранцами, но и со своими, русскими. На Врангеля давило и левое, и правое крыло эмиграции. Одни добивались «демократизации» армии, другие, наоборот, обвиняли главнокомандующего в «либерализме».

Сразу несколько политических группировок, претендующих на роль правительств в изгнании, старались взять армию под свой контроль. Врангель достаточно жестко высказался по поводу этих организаций: «Передавать армию в руки каких‑то комитетов я не имею нравственного права, и на это я никогда не пойду. Мы должны всемерно сохранять то знамя, которое вынесли. Разве может даже идти речь о том, чтобы войска находились в зависимости от тех, которые уничтожили, опозорили армию, кто, несмотря на все уроки, до сего времени продолжают вести против нее войну».

Штабы Врангеля и Кутепова все еще пробовали разрабатывать планы операций. Недостатка в вариантах не было: высадка в Грузии, перевод на Дальний Восток, объединение с армией Булак‑Балаховича, которая собиралась в Польше. Оптимизма добавляли сообщения с Родины о крестьянских восстаниях на Тамбовщине, Украине, в Сибири. Начали даже готовить для переброски в Россию летучие отряды из лучших офицеров‑добровольцев, которые смогли бы добраться до бунтующих районов и стать центрами организации антибольшевистской борьбы.

 

Генерал А. П. Кутепов.

Создатель галлиполийского чуда

 

Однако жизнь внесла свои коррективы в планы Белой гвардии. Сухопутные дороги в Россию были блокированы войсками победивших большевиков. Возможность морских десантов целиком зависела от союзников, которые не проявляли в этом плане ни малейшей заинтересованности. Переброска войск на Дальний Восток стоила слишком дорого. Англия и Франция вообще боялись армии Врангеля – этих истинных воинов, умевших доходить до пределов самоотверженности и драться с десятикратно превосходящим противником. Русская армия оказалась никому не нужна. Более того – она всем мешала.

Уже в конце 1920 года Франция сочла свои союзные обязательства выполненными до конца и решила избавиться от обузы, которой стали для нее белогвардейцы. Врангелю настойчиво приказывали разоружить армию, сложить с себя командование и распустить войска, переведя их на положение гражданских беженцев. Генерал категорически отказывался. Лишить офицеров довольствия французские оккупационные власти боялись – невозможно было заранее предвидеть, что в ответ предпримут эти несгибаемые русские. Союзники старались закручивать гайки постепенно, уменьшая продовольственные пайки и довольно подло предлагая восполнить разницу «за счет средств главнокомандующего». Финансов у генерала Врангеля не было никаких. И борьба за армию приняла еще одно направление – поиска денег. Представители генерала обращались за помощью к состоятельным гражданам, сумевшим сохранить капиталы, к правительствам и общественным организациям. Дороги были каждый франк, доллар, фунт и золотой царский червонец, которые бы позволили лишний день прокормить добровольцев.

 

Корниловцы в Галлиполи.

Все мысли только о продолжении борьбы

 

У 30 офицеров сдали нервы. Они решили с оружием пробиваться в славянские страны. Когда их попытался задержать отряд жандармерии, те с отчаянной руганью пошли в атаку и рассеяли греков. Об этом инциденте через префекта было сообщено по телефону в Галлиполи генералу Кутепову. Пока победители праздновали свой триумф в местном кабачке, подошел высланный из лагеря патрульный наряд и арестовал их. И все же большая часть армии стоически переносила трудности. А весной 1921 года Белое движение воспрянуло духом. Французы не верили своим глазам: вместо уставших и обреченных людей, которые прибыли полгода назад в Галлиполи, непонятно откуда взялись прекрасно подготовленные полки. Во время одного из парадов Кутепов с улыбкой наблюдал за реакцией союзников. А офицер штаба первого армейского корпуса, отвечая на вопрос пораженного французского генерала «Как такое возможно?», скромно заметил: «Мы просто отдохнули».

 

Стал оживать и заброшенный Галлиполи. Сюда, как к частице старой России, потянулись беженцы из Константинополя. Из мужчин, пожелавших вернуться в армию, был даже сформирован отдельный батальон.

 

Вечерами набережная, которую окрестили «Невским проспектом Туретчины», заполнялась гуляющей публикой. Особенно многолюдно было в «Голом поле» по воскресеньям, когда пароход привозил продовольствие, газеты, почту. Играли оркестры «цветных полков». Было открыто семь церквей. Распахнули свои двери кадетские корпуса, гимназия, самодеятельный театр. Периодически наезжали и артисты‑эмигранты из Константинополя. Организовывались рукописные журналы, начали работать клубы. Но одновременно осложнились отношения с французскими властями.

Генерал Шарпи принял решение о переводе донцов из Чаталджи, где они к тому моменту хоть как‑то обустроились, в гораздо более худшие условия на острове Лемнос. Казаки лопатами и кольями разогнали сенегальских стрелков, прибывших для их усмирения и переселения. Лишь после распоряжения Врангеля, призвавшего донцов успокоиться, инцидент удалось погасить. Хорунжий Иван Сагацкий в своих воспоминаниях писал: «Мы чувствовали себя оскорбленными, наше возмущение нарастало. Жили впроголодь, спали на земле в шинелях, плотно прижавшись друг к другу. Погода стояла дождливая, иногда с морозами, с ветрами и бурями. Политика Франции объяснялась общим международным положением и благорасположенностью к большевикам».

Вскоре генерал Шарпи отдал приказ русским частям сдать оружие. На это Кутепов заявил: пусть приходят и попробуют отнять силой. Французы, сославшись на более чем обременительные расходы по содержанию армии Врангеля, недвусмысленно намекнули на прекращение снабжения. В Галлиполи тут же стали усиленно заниматься смотрами и парадами. Союзники встревожились: не собираются ли русские идти на Константинополь? «Нет, – отвечал помощник начальника лагеря генерал Штейфон. – Мы просто тренируемся». В результате французское командование решило выселить непокорных русских. Была сформирована мощная эскадра из двух линкоров, трех крейсеров, миноносцев и транспортных судов с пехотой с целью провести операцию по взятию лагеря.

Однако телеграмма Кутепова заставила союзников побледнеть. «По странному совпадению завтра назначены и маневры всех частей моего корпуса по овладению перешейком полуострова», – писал он. Эскадра тут же сочла нужным уйти от греха подальше. В гневном письме союзникам барон Врангель отмечал: «Армия, проливающая в течение шести лет потоки крови за общее с Францией дело, есть не армия генерала Врангеля, а Русская. Желание французского правительства, чтобы в лагерях не выполняли приказы своих начальников, не может быть обязательным. Офицеры и солдаты едва ли согласятся в угоду французскому правительству изменять своим знаменам и своим начальникам».

 

Генерал А. В. Туркул. Последний начальник Дроздовской дивизии

 

Добиться от русских неподчинения своим командирам, подорвать их авторитет союзники так и не смогли. Больше того, неотлучно находившийся при войсках и деливший с ними все тяготы генерал Кутепов пользовался огромной популярностью. Его в шутку даже называли «Кутеп‑паша, царь Галлиполийский». Когда он по вызову штаба приехал в Константинополь, на пристани его встретили громовым «Ура!», подхватили на руки и понесли по улицам. Однако французы не успокаивались. Они запретили въезд в русские лагеря, аннулировали все ранее выданные пропуска и вновь потребовали немедленно сдать оружие. В ответ на это Кутепов сформировал в каждом «цветном» полку ударный батальон из лучших бойцов в 600 штыков и пулеметную команду в 60 стволов. Больше всего желающих оказалось среди корниловцев. Контрразведка постаралась, чтобы это распоряжение стало известно союзникам.

В результате отношения Главнокомандующего русской армией генерала Врангеля с союзниками были близки к полному разрыву. От более решительных действий французов удерживал страх столкнуться в бою с «цветными» полками, о стойкости которых они были наслышаны. А еще их настораживала и неопределенность: на что, собственно, рассчитывает барон, почему продолжает упорствовать? Французы считали, что у Петра Николаевича был в запасе некий козырь. Но какой именно? Договор с Германией или с Японией? А может быть, с Америкой? Никто тогда и подумать не мог, что все гораздо проще. В той критической ситуации Врангелю оставалось уповать только на Бога, счастливый случай и своих офицеров, моряков и казаков.

 

О жизни казачьих корпусов генерала Врангеля на чужбине рядовой россиянин сегодня почти ничего не знает. А между тем Лемнос – короткая, но особая глава в истории Белого движения, сравнимая разве что с Галлиполийским сидением.

 

При этом кубанцы, донцы и терцы не оставили на греческой земле величественного каменного памятника своего пребывания там. Да и нужен ли он? Как писал генерал Богаевский, вечно будут существовать не монументы, а стойкость добровольческого духа. Казаки жили в палатках, которых было так мало, что едва хватало на всех. Не только офицеры и нижние чины, но и женщины, и дети спали на голой земле или на тонких травяных подстилках.

Донцы страшно завидовали кубанцам, которые прибыли на Лемнос раньше и получили от союзников кровати и одеяла. Французы всеми силами старались расколоть армию Врангеля. Вот пример: единственная баня на острове находилась на территории казачьего корпуса с Кубани. Донцам сначала было вообще запрещено ею пользоваться. Лишь после настойчивых требований штаба барона им выделили специальные часы. Словно в насмешку, в ночное время. Да что там баня, если даже ближайшие резервуары с водой находились в версте от Донского лагеря и работали всего несколько часов в сутки.

В декабре 1921 года на Лемносе было еще сравнительно тепло, и от холода казаки не страдали, в отличие от чинов русской армии, которые оказались в Галлиполи. Но французский паек, и без того весьма ограниченный, выдавался не полностью. Особенно плохо было с хлебом. Дров союзники отпускали так мало, что их не хватало даже на кипячение воды, не говоря уже о приготовлении пищи. Поэтому казакам приходилось с первых же дней заботиться о топливе. На безлесном, каменистом острове со скудной растительностью это казалось неразрешимой задачей. Но гораздо тяжелее переживалась полная оторванность от остального мира. По свидетельству одного из офицеров, на этом острове казаки чувствовали себя словно в тюрьме. Повсюду находились французские часовые, лагерь был оцеплен, по нему даже не разрешалось свободно передвигаться.

 

Казак на Лемносе.

В тяжелейших условиях они сохранили все свои традиции

 

Никто из казаков не знал о судьбе остальных частей армии Врангеля, ни одна русская газета на Лемнос не доставлялась. Союзники, разумеется, предлагали свои издания, но читать их могли очень немногие. Тогда у бывшего редактора популярной газеты «Сполох» Куницына родилась идея переводить зарубежные статьи и самые интересные сообщения печатать в особых бюллетенях. Так появился «Информационный листок». Почти не было бумаги, поэтому рукописная газета выходила только в 10 экземплярах, которые расклеивались по лагерю.

Казаки встретили это начинание с восторгом. Они читали и тут же обменивались впечатлениями, причем не только друг с другом, но и с союзниками. Один из офицеров через несколько лет так рассказывал об этом: «Приходили от скуки и французские солдаты, и часто можно было увидеть среди казаков группы чернокожих сенегальцев, оживленно разговаривающих при помощи жестов, мимики и обрывков фраз, понятных любому солдату. Мы не питали к ним злобы и часто в таких случаях говорили: “Небось дома‑то жена и дети остались. Эх, служба”».

17 декабря 1920 года на борту броненосца «Прованс» на Лемнос прибыл Главнокомандующий русской армией генерал Врангель. Барон произвел смотр находившихся на острове воинских частей. Затаив дыхание, казаки слушали своего вождя: «Что будет дальше, знает один Бог, но я твердо верю, что Россия воскреснет, и вновь мы послужим нашей Родине. Я такой же изгнанник, как и вы. Дайте мне возможность говорить от имени честного русского солдата, потерявшего все, кроме чести». Добровольцы восторженно приветствовали своего командира, выражая полную готовность идти по первому требованию, куда он прикажет. Провожали Врангеля долго не смолкавшими криками «Ура!»

Поскольку новый поход против большевиков откладывался на неопределенное время, решили начать обустраивать лагерь. Почти месяц потратили на то, чтобы разбить линейки, устроить площадки, лестницы, дорожки. Каменистый грунт поддавался с трудом. Для защиты от дождевой воды, которая могла затопить и снести палатки, пришлось рыть целую систему глубоких канав. И все же лагерь был разбит в срок, точно по указанному плану, и даже выглядел презентабельно. Ровными рядами, со строгими интервалами стояли палатки. Особенно выделялся правильностью линий и симметрией участок Терско‑Астраханского полка, хотя он и располагался в самом неудобном месте – на склоне горы.

И все же, несмотря на относительную обустроенность, людей не покидала тоска по Родине. Через несколько лет на страницах журнала «Часовой» были опубликованы такие воспоминания: «За этими проявлениями налаживаемой жизни прятали обратную ее сторону – угрюмую и мрачную. Настроение казаков день ото дня становилось все более и более отчаянное. Высоко приподнятое, чуть ли не до бурных восторгов, после приезда Врангеля, оно так же резко и упало, когда стало ясно, что вопрос с дальнейшим продолжением войны откладывается на долгое время».

Оторванные от родных станиц, в тоскливом ожидании казаки старались хоть внешне чем‑нибудь скрасить свою жизнь. Одним из развлечений был футбол. Юнкера Атаманского и Алексеевского училищ организовали команды, постоянно состязавшиеся друг с другом. Временами удавалось даже проводить международные матчи против находившихся на острове англичан и французов. Однако футбольные баталии многих казаков не увлекали. Как вспоминал один из офицеров корпуса, они так и не смогли понять, в чем же заключается суть этой «басурманской игры». Большую часть своего времени донцы проводили в церкви, сооруженной в самой просторной палатке. Иконостас, светильники и вся утварь были сделаны из подручного материала: из простынь, одеял, банок, жестянок и ящиков из‑под консервов. Организовали хоры, нашлись регенты, причем со специальным образованием.

Как вспоминали спустя несколько лет офицеры Донского корпуса, под влиянием тяжелых условий жизни религиозность казаков еще больше окрепла. Церковь всегда была полна усердно молящимися. По вечерам далеко за пределами лагеря, по окрестным горам разносились стройные звуки православной службы.

 

Хор донских казаков Жарова.

Все они прошли Лемнос

 

Французы, воспользовавшись настроением казаков, объявили запись в Иностранный легион. Волонтеры должны были быть в хорошей физической форме и ростом не ниже 1 метра 55 см. При поступлении заключался обязательный контракт на пять лет и выплачивалось единовременное пособие в 500 франков. Союзники рассчитывали, что измученные пребыванием на Лемносе казаки с радостью воспользуются возможностью сменить обстановку. Причем запишутся наиболее боеспособные солдаты и офицеры Врангеля. Это вынудило генерала издать специальный указ, регламентирующий вступление в Иностранный легион. Стать волонтером мог лишь тот, чье пребывание в русской армии признавалось нежелательным. Французы тут же начали призывать казаков не слушать начальников, которые привели Белое движение к краху. В итоге записывались в волонтеры и казаки, и юнкера, и офицеры. Лишь бы только вырваться из лагеря, а там будь что будет. Сколько народу вступило в Легион, до сих пор точно не установлено. Как вспоминал генерал Богаевский, только из Донского корпуса – более тысячи человек.

Волонтеры Иностранного легиона потом объясняли свое фактическое дезертирство из армии Врангеля нечеловеческими условиями пребывания на Лемносе. В какой‑то степени их можно понять: ограниченное число палаток, по одной на 14 человек. Причем палатки были рваные, полуистлевшие, не защищавшие ни от дождя, ни от ветра. Ежедневный продовольственный рацион – 200 граммов консервов, 400 граммов хлеба, 4 грамма чая и 30 граммов сахара. Даже питьевой воды не хватало.

Еду невозможно было достать даже за деньги. Французское командование окружило лагерь двойным кольцом постов, за которое никого не выпускали. В близлежащие деревни отправлялись патрули с заданием арестовывать всех бродивших по острову казаков. Попасть в город можно было по особым пропускам, которые выдавались всего лишь на день, да и то не всем. Греческую церковь посещали только группами, причем французы внимательно следили за тем, чтобы люди не расходились по городу.

Немало неприятностей доставлял русским воинам и климат острова. Все чаще и чаще шли дожди, выпадал снег, порывистее становился ветер. От постоянной сырости дно палаток превращалось буквально в трясину, которая засасывала постели из соломы. Досаждали вши. Конечно, в лагере существовали бани, однако из‑за отсутствия дров они почти все время не работали. Не спасали и дезинфекционные камеры. Не хватало одежды. Но все это меркло по сравнению с постоянным недоеданием. Хорунжий Иван Сагацкий вспоминал через несколько лет: «Все же главные заботы – как утолить голод. Из интендантства довольно часто приходил совсем заплесневевший хлеб. Люди отощали и ослабли от питания, погоды и вшей. Озлобленны и молчаливы. Сердце говорило: “Оставаться на Лемносе и, если нужно, помирать вместе”».

Весной 1922 года на Лемносе стали активно муссироваться слухи о Кемаль‑паше, главнокомандующем турецкой армии в войне с Грецией. Дескать, он хорошо принимает казаков, берет их на службу и даже жалованье платит. Рассказывали, что один пароход во время исхода русской армии из Крыма бурей прибило к турецкому берегу. Кемаль гостеприимно встретил изгнанников, дал кров и пищу. Насколько правдоподобны были эти слухи, трудно сказать. Но между тем в газетных сообщениях не раз мелькали заметки о том, что бегущих греков преследовали конные казаки.

 

Генерал Ф. Ф. Абрамов.

Командир Донского корпуса

 

Некоторые решили пробираться к Кемалю, благо до Турции рукой подать – всего 50 километров. Бежали на парусниках, причем была даже установлена такса за переезд – 20 драхм. Удалось ли кому‑то поступить на службу в турецкую армию – неизвестно. Большинство беглецов, наверное, погибли в море. Рассказывали, что кого‑то ограбили и убили лодочники. Одна группа беглецов вернулась обратно, так как на полпути им повстречались казаки, которых при попытке высадиться на берег встретили пулеметным огнем греческие посты. После этого случая бегство почти прекратилось.

 

Стоит подчеркнуть, что пошатнувшуюся веру белого воинства старались укрепить его командиры. На многих отрезвляюще подействовали слова генерала Абрамова: «Помните, господа, что историю полков творят их офицеры. Берите пример с юнкеров».

 

Федор Федорович имел в виду Атаманское и Алексеевское военные училища, которые любовно называли «маки» и «васильки». Именно о них рассказывал через несколько лет на страницах журнала «Часовой» один из казаков: «Это был настоящий муравейник, который делился на две равные половины – алую, от бескозырок и погон алексеевцев, и голубую, от цветов атаманцев. “Будущая Россия, молодая, пока цветущая, не опоганенная, не заплеванная и не искалеченная большевиками” – восторженно сказал тогда кто‑то».

Французы, как уже говорилось, всячески стремились избавиться от русской армии. Была даже предпринята попытка уговорить казаков вернуться на Родину. Им давались гарантии, что правительства союзников сделают все, чтобы солдаты и офицеры не были репрессированы в Советской России как злейшие враги трудового народа. Дескать, Гражданская война закончилась, и большевики соблюдают законность. Со своей стороны, штаб Петра Николаевича Врангеля издал «Указ № 9», где особо подчеркивалось, что никаких переговоров с большевиками не было и не будет, и каждый, кто поддастся на увещевания французов, станет действовать исключительно на свой страх и риск. Но главное содержалось в конце: «Борьба с большевизмом не закончена, и армия еще сделает свое дело». Как вспоминали потом офицеры Донского корпуса, этих слов было достаточно, чтобы люди поверили – они еще вернутся в родные станицы.

Приказ Врангеля показал всему миру моральную стойкость Белого движения. И хотя в Советской России тогда писали, что войска «черного барона» полностью разбиты, а в эмиграции оказались единицы, которые окончательно пали духом, на самом деле только в двух лагерях, в Галлиполи и на Лемносе, находилось свыше 40 тысяч солдат и офицеров. Да и на чужбине русские воинские части, по признанию французов, оставались эталоном армии.

Тяжелее пришлось русскому флоту. 8 декабря 1920 года русская эскадра покинула Константинополь и направилась к месту своей новой стоянки в тунисском порту Бизерта. В авангарде шел баркас с гардемаринами и кадетами. У руля стоял капитан 1‑го ранга Владимир фон Берг, на кормовом сиденье расположился новый директор Морского корпуса – вице‑адмирал Александр Михайлович Герасимов. Рядом с ним находился настоятель церкви – митрофорный протоиерей отец Георгий Спасский. С гардемаринами на судне плыли и все офицеры‑преподаватели. Георгиевский кавалер Петр Варнек вспоминал спустя годы: «Хлеба не было, ели консервы и получали пару картофелин в день. Вшивые, в грязных и порванных при различных погрузках френчах, но гордые сознанием исполненного до конца долга».

 

Бизерта. Последняя стоянка Русского императорского флота

 

С приходом кораблей в чужие порты произошли и изменения в штабе эскадры. Так, старшим флаг‑офицером стал мичман Андрей Лесгафт. Во время Гражданской войны он служил у Юденича в отдельном танковом батальоне. Но «моряк волею Божьей», как называли его современники, тяготился сухопутной службой и при первой же возможности вернулся во флот. Вернулся, чтобы стать свидетелем его последних дней. Впрочем, тогда об этом никто и подумать не мог. Все считали, что после короткой передышки Петр Николаевич Врангель снова отдаст свой знаменитый приказ: «Орлы, за дело!» Пока же было решено как следует подготовить флот к будущей белой борьбе.

Префект французской колониальной администрации адмирал Варрней пошел навстречу русским: для учебы гардемарин и кадетов он предложил на выбор либо один из бывших военных лагерей в районе Бизерты, либо форт Джебель‑Кебир. Отборочная комиссия под председательством капитана первого ранга Александрова остановила свой выбор на последнем. Там была строевая площадка, на которой гардемарины каждое утро поднимали флаг Морского корпуса. На ней же 6 ноября в День святителя Павла Исповедника проводились торжественные парады.

Всем проходящим мимо было хорошо видно, как на входе в форт дежурил гардемарин, вооруженный морским палашом, салютуя прибывающим в крепость. А в одном из казематов стараниями отца Георгия Спасского была обустроена Русская православная церковь. О ней сохранились такие воспоминания: «С низкого сводчатого потолка спускаются гирлянды пушистого вереска и туи, в них вплетены живые цветы. Справа и слева две белые хоругви и знаменный флаг. Белые покрывала на аналоях сшиты из бязи и золотых позументов, паникадило из жести. Через узкую бойницу падает луч солнца на Тайную Вечерю над Царскими вратами».

Семьи офицеров эскадры размещались на приспособленном под общежитие бывшем линейном корабле «Георгий Победоносец». Командиром этого судна, стоявшего у мола гавани Бизерты, был назначен контр‑адмирал Подушкин. Казалось, жизнь в новых и весьма необычных условиях постепенно налаживалась. Моряки бывшего Императорского флота верили, что пройдет немного времени, и они смогут вернуться на Родину. О том, как жили в те дни бизертинцы, сохранилось не так уж много свидетельств. Но точно известно, что в церкви, обустроенной отцом Георгием, скромной и бедной, совершались все службы для чинов Морского корпуса и их семей.

Курс лекций для гардемарин состоял из дифференциального вычисления, морского дела, русского языка и истории. Всего в Бизерте постигали корабельную науку 340 человек, 60 офицеров и преподавателей готовили будущих моряков. Для воспитанников устраивались гимнастические праздники, организованные поручиком Высочиным. Во рву крепости был создан любительский театр, в котором ставились пьесы, сочиненные моряками. Проводились даже балы. За помощью обращались к морскому агенту в Париже Владимиру Дмитриеву, который обеспечивал русский флот всем необходимым. Капитан второго ранга фон Берг вспоминал спустя несколько лет: «Бодрый, молодой голос прокричал: “Вальс!” И нарядные пары прекрасных дам, гардемарин и офицеров плавно понеслись по цементному полу крепостного барака. Весело, искренно, непринужденно, как всегда у моряков. Адмиралы расположились вдоль стен, изредка выходя “вспомнить молодость”».

В русской колонии организовали «Дамский комитет», состоявший из жен офицеров. Начали работать пошивочная мастерская, корпусная библиотека и типография. На территории лагеря построили даже теннисные корты. Однако и здесь, в более благоприятных условиях по сравнению с Галлиполи или Лемносом, перед всеми чинами русского Морского корпуса неизменно вставал вопрос: «Как жить дальше?» Перемены не заставили себя долго ждать. В 10 часов утра 30 октября 1924 года морской префект вице‑адмирал Эксельманс прибыл на эскадренный миноносец «Дерзкий», где собрались все командиры, свободные от службы. Им было объявлено о признании французским правительством нового государственного образования – СССР. Русская эскадра оказалась вне закона.

С заходом солнца на всех кораблях спустили Андреевские флаги. Больше они никогда не поднимались. Одновременно с этим ограничили и деятельность Морского корпуса. Гардемарин перевели в лагерь Сфаят недалеко от Бизерты. Дни русской колонии в Тунисе были сочтены. Сигнал «Разойтись» прозвучал 6 мая 1925 года. Именно в тот день выпустили последний курс. За время существования училища в нем обучалось 394 человека, 300 из них получили аттестацию.

В Приказе по Морскому корпусу за № 51 от 25 мая 1925 года отмечалась огромная заслуга этого уникального заведения, «где русские дети учились любить и почитать свою Православную Веру и Родину и готовились стать полезными деятелями при ее возрождении». Этот документ был последним в истории Императорского флота России. Как вспоминал потом один из гардемарин: «Моряки в Бизерте стали последним звеном тех перипетий, которые испытала “Навигацкая школа”, созданная Петром Великим 14 января 1701 года».

 

То, что происходило в тунисском порту Бизерта, где в начале 20‑х годов прошлого века оказался Белый флот, сегодня кажется удивительным. Русская колония превратилась в маленький островок православия в старинном мусульманском городе.

 

32 корабля, семь тысяч человек со своими радостями и горестями, честью, верой и надеждой. Все рухнуло в одночасье. С признанием Францией Советской России остатки бывшего Императорского флота перешли в собственность метрополии. Об офицерах, матросах и членах их семей никто тогда не думал. Что творилось в тот момент у них на душе, можно только догадываться, читая скупые воспоминания контр‑адмирала Тихменева: «29 октября раздалась последняя команда: “Флаг и гюйс спустить”. Молча мы наблюдали, как опускается крест Андрея Первозванного, символ флота. Нет – символ былой, почти 250‑летней славы и величия Родины».

Спустя полгода в Бизерте уже было не более 700 русских. Остальные разъехались по всему миру. Часть бывших моряков Белого флота вместе с семьями перебралась в тунисскую столицу, где в снятом на улице Зешегз доме оборудовали церковь Воскресения Христова. Туда привезли иконостас и утварь с кораблей. Служил в ней отец Константин Михайловский, ютившийся вместе со своей семьей в том же здании. Корабельная церковь с «Георгия Победоносца» была перенесена в снятую частную квартиру, в одной из комнат которой проходили службы.

Французы мечтали, чтобы русские как можно быстрее покинули Тунис и не останавливались ради этого ни перед чем. Так, начальник службы безопасности в Бизерте доносил колониальным властям: «Поскольку из 7 тысяч человек большинство пропитано коммунизмом, мне кажется необходимым укрепить предписанную службу политической безопасности, которая явно недостаточна». Донесение ретивого жандарма было моментально принято к сведению, и через несколько недель специально для надзора за русскими моряками и членами их семей из Франции прибыла группа полицейских агентов. Слежка велась скрупулезно и навязчиво. Вынюхивали дух большевизма. Худшего издевательства над белогвардейцами трудно себе представить.

В начале 30‑х годов корабли русской эскадры, переданные французам, были отправлены на слом. В ответ на это в Бизерте немедленно создали «Морской комитет», который занимался строительством мемориала в память об Императорском флоте. Возглавлял его адмирал Беренс. Была в этом горькая ирония судьбы. Его родной брат, служивший у большевиков, в свое время приезжал в Тунис торговаться с французами о покупке русского флота. Стороны не сошлись тогда в цене. Преподаватель истории в Морском корпусе Николай Кнорринг с горечью вспоминал спустя годы: «Вот были грустные дни. Передавалось из одних рук в другие русское достояние. Чувствовалась какая‑то глубокая, внутренняя неправда и жестокая обида. Настоящая, глубокая, а не мелкий удар по самолюбию. Корабли – живые организмы, и боль их страданий каждый из нас ощущал».

В 1936 году «Морской комитет» получил разрешение французов на строительство храма. Закладку совершал митрофорный протоиерей Константин Маженовский. На церемонию были приглашены тунисские власти, последний командующий эскадрой контр‑адмирал Беренс и капитаны всех кораблей, пришедших в Бизерту. Около места будущей церкви, строившейся во имя святого благоверного князя Александра Невского, гордо развевались два флага – морской Андреевский и национальный русский. В фундамент вложили икону Спасителя, коробочку с русской землей и кусок пергамента, на котором была указана дата начала строительства. Эта трогательная церемония произвела на присутствовавших иностранцев сильнейшее впечатление. «Храм этот будет служить местом поклонения будущих русских поколений», – считали тогда многие.

Прошли годы. Покосились кресты на могилах моряков в далекой стране. Разрушился форт, где когда‑то жили русские гардемарины. Не найти теперь даже места, где была их гарнизонная церковь. Воспоминания «бизертинских сидельцев» стали достоянием архивов и частных коллекций. Книги Берга и Кнорринга уже давно сделались такой библиографической редкостью, что купить их сегодня нельзя даже за очень большие деньги. Даже переиздания, и те достать непросто. В своих мемуарах Анастасия Ширинская‑Манштейн с тоской писала: «Когда в 1985 году скончался Ваня Иловайский, и его жена Евгения Сергеевна уехала к дочери во Францию, я принесла домой картонку с церковными бумагами, которые они мне оставили. Эта небольшая коробка была все, что осталось от нашего прошлого, и это прошлое было поручено мне. Из нескольких тысяч людей, лишившихся Родины, оставалась теперь в Тунисе я одна – последний свидетель!»

Что мы знаем о жизни русских моряков в Тунисе? Многие обзавелись подсобным хозяйством. Разводили кур, гусей и уток. Молодежь занималась спортом. Как с гордостью писала единственная местная газета, «два раза был футбольный матч. Наша команда выиграла у французов». Бывшие офицеры Императорского флота брались за любое дело: занимались сельским хозяйством, строительством. В основном их использовали как дешевую рабочую силу. По‑разному сложились потом их судьбы. Например, бывший капитан артиллерии Стефановский стал одним из самых известных в Африке геодезистов, а лейтенант Еникеев во время Второй мировой войны пошел добровольцем на французский флот и в ноябре 1942 года устроил диверсию на одной из германских подводных лодок.

Многие так и остались в Бизерте до конца своих дней, и были похоронены на русском кладбище. Перед отъездом из Туниса отец Георгий Спасский записал в своем дневнике: «Никто не придет к ним помолиться. Несколько коленопреклоненных моряков стоят вокруг меня. Грустно звучит “Вечная память”. Одинокие могилы».

Одна из главных реликвий бывшего Русского Императорского флота находится в Париже в соборе Александра Невского. Контр‑адмирал Машуков передал туда редкую икону в виде несущегося по волнам корабля. На парусах изображены небесные покровители моряков – Николай Чудотворец и апостол Андрей Первозванный. В начале 60‑х годов один из офицеров‑бизертинцев, состарившийся на чужбине, с горечью сказал: «Наша смерть унесет в небытие все вековые традиции – жизнь и воспитание целых поколений русских моряков».

К счастью, этого не произошло. Традиции сохранились. Потом, уже в 90‑х годах, они начали возвращаться на Родину. Тернист и долог был их путь. Но они вернулись. И это, пожалуй, самое главное.

 

Армия в изгнании

 

Даже наше незначительное колебание могло

обернуться позором для наших знамен.

Профессор Даватц

 

Это самая печальная страница Гражданской войны. О ней не принято вспоминать. А ведь по сравнению с этими событиями меркнет эпопея в Галлиполи, Лемносе и Бизерте, которые сегодня хоть как‑то известны в обществе. В принципе, я понимаю, почему так произошло. Остатки белых армий сполна изопьют горькую чашу унижений на чужбине. Приятного в таком рассказе мало. Но говорить об этом необходимо. Эту страницу нашего прошлого, включающую потрясающую гнусность бывших союзников по Антанте, нам нужно знать.

Во время Кронштадтского мятежа, возродившего было надежды эмиграции на продолжение борьбы с большевиками, все убедились, что европейские державы больше не окажут никакой поддержки армии Врангеля. И вооруженное сопротивление ленинской партии сразу же отодвигалось из ближайшего будущего на неопределенные сроки. Отношения с французскими властями обострились до предела. Срочно требовалось найти какой‑нибудь выход. 4 апреля 1921 года на Балканы выехала миссия во главе с начальником штаба русской армии генералом Шатиловым для переговоров с правительствами Болгарии и Югославии.

Цель была обозначена лично бароном Врангелем: предоставить белогвардейцам общественные или частные работы, которые войска могли бы выполнять большими силами – полками или дивизиями. Сербы согласились принять 7 тысяч русских в пограничную стражу и 5 тысяч на общественные работы. Немного, конечно, но это было лучше, чем ничего. Собственно, правительство Югославии было готово принять гораздо больше белогвардейцев, если обязанности по их содержанию не лягут на правительство страны. То есть, чтобы финансировал русских кто‑то другой. Но желающих не нашлось. Вместо этого «европейские партнеры» заявили, что, возможно, еще для какой‑то части русской армии найдутся в будущем соответствующие работы, но в настоящее время они ничего предложить не могут.

В Софии переговоры прошли относительно успешно. Удалось добиться поддержки царя Бориса, Болгарской Православной церкви и даже французского посла (он оказался большим любителем русской литературы). Обсуждали возможность принять несколько тысяч человек на строительство и ремонт шоссейных дорог. Казалось бы, все хорошо, вот только права царя в Болгарии были ограничены конституцией, и окончательное решение вопроса зависело от премьер‑министра Стамболийского. Из‑за его болезни конкретные соглашения задерживались. Переговоры пришлось прервать. Врангель срочно вызвал Шатилова в Константинополь в связи с серьезными событиями. 7 апреля 1921 года московское радио передало обещание амнистии солдатам, казакам и крестьянам, мобилизованным в Белую армию, а также всем желающим вернуться в Россию. Для Франции это стало великолепным предлогом наконец‑то отделаться от надоевшей обузы.

Амнистия вроде бы снимала все проблемы и обязательства по отношению к союзникам в глазах общественности. Одно дело – спасать белогвардейцев от верной гибели, и совсем другое – содержать людей, которым уже ничто не угрожает. 18 апреля последовала нота правительства Франции, в которой, в частности, говорилось: «Все русские, находящиеся в лагерях, должны знать, что не существует больше армии, что бывшие их начальники не могут ими больше распоряжаться». Этот подлейший документ тут же стали распространять в Галлиполи и на Лемносе. Но армия продолжала существовать. Русские не сдавались.

Они демонстративно сохранили подчинение своим командирам и категорически не пожелали прислушиваться к мнению Франции. На генерала Врангеля обрушилась дополнительная масса проблем. Необходимо было срочно форсировать переговоры о перемещении в Балканские страны. И самое главное – достать деньги, чтобы армия смогла продержаться еще несколько месяцев, если не получится сразу устроить всех на работу. Бывший галлиполиец Сергей Резниченко вспоминал спустя десять лет: «Люди, измученные постоянным недоеданием, распродавшие все, лишенные не только хлеба, но и клочка бумаги, не осведомленные о возможных перспективах в будущем, оставались армией, крепкой духом и готовой идти за своими командирами. Галлиполи стало самым ярким проявлением души добровольцев».

В Париже к деятельности по спасению армии активно подключился бывший командующий Северным фронтом Белого движения генерал Миллер. Он сохранил некоторые связи со времен Первой мировой войны, когда был представителем русской Ставки в Бельгии и Италии. В Париж выехал и Шатилов, где был принят французским главнокомандующим Вейганом. Ближайший помощник Врангеля изложил убедительные просьбы об отсрочке прекращения снабжения армии, об указаниях союзническим войскам в Константинополе не оказывать давления на русское командование и не препятствовать перевозке войск в Сербию и Болгарию.

 

Марковский полк. Одна из самых прославленных боевых единиц Белого движения

 

Вейган обещал содействовать, хотя и подчеркнул ограниченность своих возможностей в мирное время. К чести французов, немедленного снятия с довольствия не произошло. Но и поводов для радости было мало. Союзники методично продолжали практику постепенного сокращения помощи русским, сняв для начала с довольствия еще 2,5 тысячи человек. Им порекомендовали «питаться из средств Врангеля или Лиги Наций», прекрасно зная, что у первого денег нет, а вторая не стремилась содержать белогвардейцев в должном объеме.

Судьба любит упрямых и благоволит им. Финансовая проблема начала постепенно решаться. Миллер сумел получить 600 тысяч долларов от русского посла в Вашингтоне, в распоряжении которого еще остались кое‑какие средства не только царского и Временного правительств, но и правительства Колчака. Миллион франков перевели на нужды армии из Токио. Было принято также решение, за которое Врангель тут же подвергся жесточайшей критике эмигрантских кругов, – о распродаже невостребованных ценностей Петроградской ссудной кассы, эвакуированной во время Гражданской войны. Все законные владельцы к тому моменту почти все погибли. Но «голубая кровь» русской эмиграции, не принимавшая участия в тяжелейших боях трех последних лет, возмущалась нарушением права собственности.

Согласимся, это не очень этично. Но потомки изящных фамилий забыли самую малость – «собственником» этих ценностей пыталось выступить советское правительство, славшее ноту за нотой и добивавшееся возврата ценностей в свое распоряжение. Таким образом, эти самые противники большевизма готовы были помочь ленинскому правительству, лишь бы только насолить Врангелю. Не случайно барон писал в приказе по Первому армейскому корпусу: «Вновь травят армию. На нее клевещут, ей грозят. Сомкнув свои ряды, мы ответим презрением. Родные знамена, пока мы живы, не вырвать из наших рук. Да помнят это те, кто дерзнет на них покуситься».

Вскоре завершились переговоры в Болгарии, продолженные после отъезда Шатилова генералом Вязмитиновым. Несмотря на активное ежедневное противодействие местных коммунистов, правительство все‑таки решило принять белогвардейцев. Оно лишь выставило условие – прибывать организованно, с командным составом, который должен поручиться своей офицерской честью за благонадежность. Конечно же, сыграли свою роль и традиционные мотивы славянского братства, и симпатии к русским со времен Шипки и Плевны.

Приют армии Врангеля рассматривался как ответная помощь России в беде. Но при этом не нужно тешить себя излишними иллюзиями. Ключевую роль в согласии Софии играли чисто практические соображения: надежда улучшить финансовое положение за счет обмена валюты, переводимой союзниками на содержание белогвардейцев. К тому же после капитуляции по условиям мира большая часть болгарской армии была расформирована. А как минимум границы охранять было нужно.

Для Врангеля согласие Софии означало долгожданное решение самой главной проблемы – финансовой. Из‑за низкого курса лева стоимость содержания одного человека в Сербии равнялась обеспечению четверых военнослужащих в Болгарии. 29 октября галлиполийцы получили специальный приказ главнокомандующего русской армии: «На славянской земле, среди братских народов, я вновь увижу родные знамена, вновь услышу громовое “Ура” русских орлов».

 

Галлиполийский крест.

В истории русской армии было много знаков, но такого – никогда

 

Армия начала готовиться к переезду на Балканы. Первыми в Югославию отправились чины кавалерийской дивизии Барбовича для службы в пограничной страже и строительства железных и шоссейных дорог. Приказ Врангеля гласил: «Белое движение должно существовать в полускрытом виде, но сохранено во что бы то ни стало». Интересно, что отдан он был за несколько дней до открытия в Галлиполи памятника русским, умершим на чужбине. Согласно распоряжению генерала Кутепова, каждый галлиполиец должен был принести камень весом не менее 10 килограммов, в результате чего образовался курган из 24 тысяч камней. Он был увенчан мраморным крестом, а спереди на нем помещались русский герб и мемориальная доска с надписью на русском, французском, турецком и греческом языках: «Первый корпус Русской армии своим братьям‑воинам, в борьбе за честь Родины нашедшим вечный приют на чужбине, и памяти своих предков‑запорожцев, умерших в турецком плену».

 

Памятник в Галлиполи – один из символов русской армии на чужбине

 

16 июля прошло торжественное открытие памятника: богослужение, парад, возложение венков в виде тернового венца из колючей проволоки и жести, передача коменданту города акта об охране русской святыни. Эти торжества стали и прощальными. «Галлиполийское сидение» кончалось, несколько зафрахтованных пароходов начали развозить армию Врангеля в разные стороны.

 

Союзные власти и здесь пытались унизить русских. Условием посадки на корабли поставили разоружение. Назрел новый конфликт.

 

Выход из положения, как и всегда, нашел генерал Шатилов. Не желая обострять отношений, он приказал сдать неисправное оружие, а исправное незаметно переносить на пароходы в ящиках. Конечно, это был секрет Полишинеля, но все формальности при этом строго соблюдались. Французские офицеры, осуществлявшие непосредственный контроль за посадкой, предпочли закрывать глаза на проносимые винтовки и пулеметы. В отличие от своего начальства, пытавшегося не только поспеть за веяниями международной политики, но даже и обогнать их, они смотрели на вещи проще. Лишь бы убирались поскорее и подальше эти упрямые русские.

Когда в Салоники прибыли первые пароходы с пятью тысячами белогвардейцев для следования далее в Югославию по железной дороге, случился очередной скандал. Генерал Шарли придрался к тому, что, по его сведениям, приехать должны были не более трех тысяч человек. Остальных он запретил пускать на берег. Напрасно он так поступил. Врангелевским офицерам не составило значительного труда самовольно выгрузиться и начать пробиваться к железнодорожной станции по всем правилам ведения боевых действий. Греки смотрели на вещи трезво и транзиту русских не противились. Французам пришлось смириться. Но параллельно они усилили агитацию за переход офицеров Врангеля на положение беженцев.

 

Дроздовцы в Болгарии. Легендарный полк и в эмиграции оставался военной частью

 

Им обещали проезд в те же Балканские страны, но уже в гражданском виде, независимо от армии. Набрав тысячу таких желающих, французы выделили им пароход и со спокойной душой отправили их в Варну. Но тут уж с возражениями выступила Болгария, напомнив о собственных условиях приема русских: в страну был нежелателен въезд неорганизованных элементов, за которых не может поручиться штаб Врангеля. А французы, естественно, ни за каких русских гарантии давать не собирались.

Это, кстати, очень распространенный миф, что Врангель под страхом расстрела запретил покидать ряды армии. Напротив, действовал принцип «вольному воля». Люди, пожелавшие оставить ряды вооруженных сил, лишь обязаны были в трехдневный срок перебраться в отдельный лагерь и до отъезда строго соблюдать все требования воинской дисциплины. Полковник Марковского полка Павлов напишет впоследствии: «И в армии возникали кризисы, но их разрешали тем, что предоставляли желающим полную свободу уйти на все четыре стороны. Французы нажимали, и кто‑то не выдерживал. Тысячи покинули нас, но десятки тысяч остались».

Осень 1921 года. Галлиполи. Здесь еще остаются более 10 тысяч чинов русской армии барона Врангеля. Но им было уже легче, чем прежде. Место стало своим, хоть как‑то обжитым. Ко второй зиме они уже готовились капитально: рыли землянки, копили редкое здесь топливо, использовали для благоустройства вещи уехавших. И самое главное – у русских больше не было вечной гнетущей неопределенности и безысходности. Появилась надежда на скорое улучшение, и оставалось только ждать своей очереди отъезда.

Никто не забывал в Галлиполи и о главном: их борьба не закончена. Всем, кто думал иначе, сразу же советовали вспомнить про покушение на их главнокомандующего. От захваченного Францией русского флота у Врангеля осталось одно судно – яхта «Лукулл». По международным законам – последний форпост правительства Юга России. 15 октября 1921 года в 16.30 большой пароход «Адрия», шедший под итальянским флагом, при хорошей видимости и спокойном море внезапно повернул на полном ходу в сторону «Лукулла», стоявшего на рейде. Тревожных гудков пароход почему‑то не давал, лишь пытался выбросить якоря в 200 метрах от яхты, когда столкновение было уже неизбежным. Удар пришелся на левый борт – точно в помещение, занимаемое Врангелем. Совпадения и случайность сразу бросаются в глаза, не правда ли? Но на этом они не заканчиваются.

Не спустив шлюпок и не бросив спасательных кругов, пароход немедленно отошел от места происшествия. Сам барон с женой и адъютантом по счастливой случайности незадолго до катастрофы съехал на берег в одно из посольств, и только по этой причине остался жив. В ходе следствия капитан Симич и лоцман Самурский ссылались на сильное течение, лишившее пароход возможности маневрировать. У русских не было сомнений, кто истинный виновник происшествия. Но прямых улик не было, и все списали на «несчастный случай». Полковник Корниловского ударного полка Михаил Левитов в своих воспоминаниях отметил: «Всюду руководят красные агенты. Но мы никогда не опустим своего знамени и донесем его до родной земли. Сильна наша армия, есть еще порох в пороховницах, есть силы для борьбы. От этой пилюли поперхнется не один большевик».

И все же, несмотря на все удары и трудности, Врангель сумел выиграть очередной этап борьбы за будущее русской армии. Ее переброска на Балканы постепенно завершалась. Новогодний приказ Главнокомандующего гласил: «Наш пароль – Отечество. Мы выполним свой долг!» Сам барон выехал в Сербию 26 февраля 1922 года с последним эшелоном. И, несмотря на запрет союзнических властей, Врангель остановился в Галлиполи и выступил перед войсками. Как вспоминали потом участники прощального парада русской армии перед своим Главнокомандующим, на всех огромное впечатление произвели его слова: «Спасибо и низкий поклон вам за вашу службу, преданность, твердость, непоколебимость».

Из‑за нехватки транспортных средств в Галлиполи оставалось около тысячи человек под командованием генерала Мартынова. Из лагеря они переселились в город и небольшими группами постепенно переезжали в Венгрию. Последний белый офицер покинул Турцию в мае 1923 года. Согласно приказу барона Врангеля «В память пребывания русской армии в военных лагерях на чужбине» был учрежден специальный знак – черный крест, с датами 1920–1921 года и надписями «Галлиполи», «Лемнос», «Бизерта». Первые экземпляры были самодельными, из консервных банок, но ценились владельцами иной раз даже больше ордена Святого Георгия. Как говорил генерал Кутепов, наш дух веры в Россию бережет этот крест.

Мне доводилось держать в руках один из знаков, сделанных в Галлиполи. Он производит очень сильное впечатление. Грубая, кустарная работа. Никакого изящества. Но сколько же в этом знаке любви к Родине и верности своим идеалам! Не убежден, что в истории мировой фалеристики найдется хоть один знак, сопоставимый с галлиполийским крестом.

После переезда из турецких лагерей Донской корпус расположился на юге Болгарии. Самые боеспособные белые части – корниловцы, марковцы и дроздовцы – были расквартированы на севере страны. «Цветные» полки заняли пустые казармы распущенной по итогам Первой мировой войны болгарской армии. Врангель депонировал в Софийском банке сумму, достаточную для пропитания частей в течение года. По приказу генерала Кутепова с 20 января 1922 года войска приступили к регулярным занятиям по программам мирного времени. Казалось бы, жизнь постепенно налаживалась. Но это только на первый взгляд.

Надо сказать, что отношение к себе белогвардейцы встретили двоякое. Со стороны правительства, правой и умеренной общественности – действительно весьма теплое. Звучали речи о «потомках Шипки и Плевны, которые воскресят Русь и по‑братски, рука об руку, пойдут вперед вместе с братьями‑славянами». На параде, устроенном генералом Кутеповым, присутствовал болгарский военный министр, а осиротевшее интендантство безвозмездно отпустило армии Врангеля сукно и кожу на обувь. Среди гражданских беженцев была организована регистрация добровольцев для пополнения белых частей.

Но в Болгарии были очень сильны позиции коммунистов. Щедро подпитываемые Москвой сторонники мировой пролетарской революции позволяли себе даже диктовать условия правящей Земледельческой партии. В результате на врангелевцев посыпались яростные нападки, начиная с митингов и демонстраций и заканчивая требованиями к правительству немедленно силой посадить всех белогвардейцев на корабли и отправить с глаз долой в Россию. Одна из парижских газет писала в те дни: «Горько было слышать, как толпа скандирует: “Вы всю жизнь пили русскую народную кровь, а теперь приехали пить нашу”».

Масла в огонь активно подливало и большевистское правительство. 3 апреля 1922 года последовала дипломатическая нота Украинской ССР, в которой выражался решительный протест против приема армии Врангеля в Болгарии. Большевики недвусмысленно дали понять, что воинские части, размещенные и снабжаемые Софией, в случае любых их действий против Советской России будут рассматриваться как регулярные части болгарской армии. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Выстрел, что называется, в десятку.

 

Уже в то время на Балканах была широко развита агентурная сеть ГПУ, которая координировала и направляла действия местных коммунистов. Сторонники диктатуры пролетариата тут же стали проводить митинги против грядущей войны Болгарии с Советской Россией.

 

Правительство пребывало в растерянности. Оно не знало, как на это следует реагировать. А болгарские коммунисты не успокаивались. Буквально через несколько дней после протеста Украины начал функционировать «Союз возвращения на Родину». Всем офицерам армии Врангеля, пожелавшим порвать со своим преступным антинародным прошлым, гарантировалась амнистия. Больше того, им даже предлагались деньги, чтобы они с комфортом смогли покинуть чужбину.

Многие на это согласились. Кто‑то с радостью, кто‑то с заметным облегчением. Да, большинство из пожелавших вернуться на Родину не имели отношения к элитным частям, но факт остается фактом. С огромным трудом генералу Кутепову удалось заставить правительство Софии не отходить от прежних договоренностей. Командир офицерского Марковского полка генерал Пешня в своих воспоминаниях писал: «Александр Павлович своими веселыми фразами в вовсе не веселой обстановке всегда давал понять и чиновникам и армии, что его вера в успех Белого движения безгранична. Болгары очень быстро поняли, что спорить с Кутеповым бесполезно, он все равно добьется своего».

Неприятности множились. По завершении перевода войск на Балканы вышел в отставку начальник штаба генерал Шатилов. Один из творцов успешной эвакуации из Крыма, один из немногих, кто был с Врангелем на «ты» и называл его Петей. Крым, Константинополь, поиски пристанища для белых офицеров – этого оказалось достаточно, чтобы надорвать моральные и физические силы 42‑летнего человека. В своих воспоминаниях он с грустью отметил: «Мне надоело выглядеть молокососом в глазах старых представителей русской эмиграции. Хотя я сделал все, чтобы армия сохранила свою организацию и была готова к дальнейшей борьбе за Родину». Новым начальником штаба главнокомандующего стал генерал Миллер, в годы Гражданской войны возглавлявший борьбу с большевиками на Севере России. Большинству офицеров армии Врангеля генерал был в связи с этим совершенно не знаком. Приняли его окончательно лишь после сразу же ставших легендарными слов: «Купленные Германией большевики сокрушили все, что веками создавалось усилиями лучших русских людей. Они довели народ до полного одичания». Так же считало абсолютное большинство белогвардейцев. Миллеру досталась тяжелейшая работа: необходимо было в кратчайшие сроки приспособиться к новым условиям, когда Белая армия оказалась рассеянной по всей Европе.

Официальные представители Врангеля находились в Праге, Софии, Париже и Белграде. Для связи с ними и с Кутеповым при штабе Главнокомандующего создавался отдел дипкурьеров. На несколько человек удалось даже получить официальное разрешение Антанты. Но большинство путешествовали под видом коммивояжеров или негоциантов. Капитан Владимир Каменский, бывший курьером Врангеля, позднее будет вспоминать: «Русскому ездить по странам Европы было трудно, получение визы всегда доставляло массу хлопот. Да и большевики проявляли интерес к почте барона. Однажды они даже предложили мне за хорошее вознаграждение одолжить им на ночь переписку Петра Николаевича с генералом Миллером. Разумеется, я ответил категорическим отказом».

Между тем, разбросанные по всей Европе белогвардейские части все еще оставались армией и сохраняли поразительную для тех обстоятельств боеспособность. Согласно мобилизационным планам, первые четыре дивизии могли быть развернуты в течение пяти дней. Таким темпам можно лишь завидовать. Штаб Врангеля начал налаживать контакты с Румынией. Задача номер один была совершенно очевидна всем: заручиться поддержкой правительства о пропуске белогвардейцев через территорию страны в случае возобновления войны с большевиками. Зондировалась также возможность размещения поближе к русским границам 15‑тысячного белого контингента. Полковник‑корниловец Михаил Левитов в своих воспоминаниях писал: «Старые добровольцы по‑прежнему готовы идти на смерть и лишения ради великой Родины. Мы ни на секунду не опускали трехцветный флаг».

В этих словах нет ни малейшей рисовки. Напрасно многие сегодня считают, что Белое движение в первые годы эмиграции состояло из уставших и морально опустошенных людей. Напротив, они представляли собой монолит, скрепленный идеей и общей кровью. Запала многим хватило и до 1941 года, когда множество ветеранов армии Врангеля оказалось в рядах Русского охранного корпуса на Балканах. Да и после их неудавшегося реванша за Гражданскую войну ситуация не изменилась. Многие были готовы продолжать войну с большевиками, только возможности такой им уже потом не представилось. Но мы забегаем вперед.

Некоторые румынские лидеры склонялись к серьезному обсуждению предложений Врангеля и подписанию с ним договора. Такой позиции способствовало не сочувствие Белому движению, как многие поспешили подумать, а очень непростые отношения с Советской Россией. Больше того, они продолжали ухудшаться с каждым днем благодаря усилиям Москвы по приближению мировой революции. Размещение белогвардейцев могло стать для Бухареста ответной мерой на подобные действия, позволяющей держать противника под постоянной угрозой. Как писал впоследствии один из офицеров армии Врангеля: «В нас ощущалась обреченность людей, отдающих жизнь Родине. И если судьба сохранила нам жизни, то значит, мы еще понадобимся России в будущем». Многие даже шутя называли себя членами «Клуба самоубийц», которые готовы сражаться против всего мира, если это хоть на один день приблизит падение большевизма.

 

Русский корпус. Многие ветераны Белого движения в 1941 году выступили на стороне Гитлера

 

По прогнозам штаба Врангеля, война с большевиками должна была возобновиться уже в 1922 году. Предполагалось, что красные наконец‑то перейдут к мировой революции, о которой постоянно говорили их лидеры, и европейские страны начнут оборонять основы своей государственности. Тут‑то и пробьет черед белогвардейцев, которые усиленно готовились к продолжению борьбы. На основании разведданных и анализа политической ситуации делался вывод, что румынская армия, слабая духом и разболтанная, продержится при нападении Советской России в лучшем случае не больше двух недель. А при ее отступлении и приближении красных войск к болгарской границе может последовать грандиозный взрыв – коммунистический переворот в Софии и Будапеште, а возможно, и революция в Турции.

В такой ситуации единственной реальной силой, способной спасти Европу от диктатуры пролетариата со всеми вытекающими последствиями, многим совершенно справедливо представлялась армия Врангеля. Корниловский, Марковский и Дроздовский полки, составляющие ее основу, обладали колоссальным опытом противостояния в пять раз превосходящему их по численности противнику. Далеко не случайно в своих воспоминаниях капитан Гетц отметил: «Даже в окружении дух “цветных” полков был высок, и большевики знали, что ничего хорошего их в атаке не ждет».

Данные, полученные штабом Врангеля, были доведены до военных и правительственных кругов Франции с предложениями незамедлительно обратить внимание на удручающее состояние румынской армии и приложить все усилия к подъему ее боеспособности. Если это окажется невозможно, то использовать силы Первого армейского корпуса генерала Кутепова. Врангель просил разрешения начать экстренную переброску 15 тысяч белогвардейцев к Бухаресту и Белграду. Соответствующие консультации представители генерала немедленно начали и в Балканских странах.

 

А. П. Кутепов. Генерал был настолько опасен советской власти, что в 1930 году был похищен агентами ОГПУ

 

Интересно, что в то время большевики действительно планировали очередной этап мировой революции. Контрразведчики Белой армии ошиблись только в одном, хотя и главном моменте: пролетарская революция должна была начаться не с наступления Красной армии, а изнутри – путем разжигания народных восстаний в Румынии, Болгарии и Югославии. Аналитики штаба Врангеля странным образом упустили из виду бросающуюся в глаза закономерность: всегда все начиналось со взрыва недовольства пролетариата.

Сложнее всего было договориться с Югославией. Позиции коммунистов там были, безусловно, слабее, нежели в Болгарии, однако правительство буквально еженедельно получало запросы из Москвы: почему Врангель управляет судьбами русских эмигрантов? Если Белград не находится в состоянии войны с Советской Россией, то зачем оно содержит на своей территории формирования, ведущие подготовку к такой войне? Отвечать пришлось министру иностранных дел Пинчичу: «Генерал Врангель пользуется здесь правом гостеприимства. Его пребывание не носит ни политического, ни военного характера. Мы не признали Врангеля, когда он был главой русской армии и победоносно двигался на Москву. Мы не признали его и теперь. Мы воздержимся от принятия на себя каких‑либо обязательств, которые могли бы вовлечь нас в войну с Россией».

 

Врангелю приходилось выдерживать и борьбу другого рода – внутри русской эмиграции. К 1922 году ее политическая часть окончательно распалась на остро конфликтующие между собой группы. Только в Харбине было 22 политические партии, которые активно боролись друг с другом.

 

Особой активностью отличались сторонники великих князей Кирилла Владимировича и Николая Николаевича, кадеты и либералы. С выбором средств не церемонились. К примеру, в Берлине монархисты устроили покушение на лидера конституционных демократов Милюкова, в результате чего погиб закрывший его своим телом Набоков, отец знаменитого писателя. Каждая партия старалась увидеть в своих рядах барона Врангеля. Такой серьезный козырь, как русская армия, давал бы огромное преимущество в борьбе за роль «правительства в изгнании». В то же время все политики русского зарубежья мечтали вывести Врангеля из игры из‑за опасений, что он может сам претендовать на главенство в эмиграции. Вся эта борьба разворачивалась на фоне сложностей, назовем их так, внешнеполитического характера.

К примеру, приезд генерала в Югославию в 1922 году вызывал опасения белградских властей. Считалось, что барон обязательно примет участие в эмигрантской междоусобице. Однако этого не произошло. Врангель сознательно дистанцировался от склок и тут же получил ворох обвинений со всех сторон – от реакционеров до либералов. Хотя позиция генерала ни для кого не была секретом. На одном из собраний высших чинов своей армии он недвусмысленно заявил: «Как бы ни сложилась обстановка, армия призвана играть особую роль в возрождении России. Лозунг, начертанный на наших знаменах – “Мы боремся за Отечество, народ сам решит, какой быть России”, – единственно верен. Вокруг армии начинается политическая борьба. Я решил сделать все, чтобы не дать вовлечь ее в такую борьбу».

Разногласия в рядах русской эмиграции стали благодатной почвой для деятельности Москвы, которая активно стравливала противников. Огромный вред контрреволюционным силам нанесли успешные операции советской контрразведки «Синдикат‑2» и «Трест», а также движение «Смена вех», которое проповедовало поддержку советской власти, поскольку она выражает интересы державной России.

Заявление Врангеля о том, что армия остается вне политики, в целом вызвало одобрение в рядах Белого движения. Генерал Кутепов, никогда не скрывавший своих монархических убеждений, заявил тогда: «Мы, служившие при императоре во дни славы и мощи России, мы, пережившие ее позор и унижение, не можем не быть монархистами. Но нельзя допустить, чтобы, прикрываясь священными для нас словами “За веру, царя и отечество”, офицеров вовлекали в политическую борьбу». Впрочем, нашлись и те, кто считал, что пора снять белые перчатки и использовать в том числе и механизмы политической борьбы. Раз уж для вооруженного противостояния время пока не пришло, то сражаться надо на идеологическом фронте. А если Врангель не хочет этим заниматься – его можно заменить на более современного лидера, тем более что недостатка в таковых не было. Молодые генералы Белого движения безудержно рвались вперед.

Пользуясь отсутствием единства в эмиграции, большевики неустанно выступали с призывами одуматься и вернуться на Родину, как поступили генералы Гравицкий, Клочков и Зеленин. Оказавшись в стране победившей пролетарской революции, они немедленно подписали обращение, что Советская Россия дарует прощение всем бывшим белым офицерам. Однако, вопреки утверждениям советских историков, массового сокращения эмиграции не последовало. Из полутора миллионов вернулись лишь 120 тысяч человек. Уезжали к большевикам лишь те, кто захотел поверить в искренность красной пропаганды. Остальные свято претворяли в жизнь слова барона Врангеля: «Хоть с чертом, но против большевиков».

Мощным ударом по армии стала Генуэзская конференция. Нарком иностранных дел Советской России Григорий Чичерин делал с лидерами европейских стран все, что хотел. Он гораздо лучше их всех умел говорить, демонстрировать неожиданные логические ходы и играть на внешних эффектах. Это был подлинный триумф молодой советской дипломатии. Английские газеты писали в те дни: «Большевики получили трибуну и умело ею пользуются. Своим участием в конференции в качестве равных среди равных они достигли политического престижа, который им нужен».

Лидеры европейских стран вынуждены были идти на уступки своим недавним смертельным врагам. Первым, чем с необычайной легкостью пожертвовали страны Антанты, стало, естественно, Белое движение. Англия и Франция усилили давление на Белград, чтобы король Александр как можно быстрее добился роспуска армии Врангеля. Так всем будет спокойнее. В результате 22 апреля 1922 года генерал был вынужден выступить со специальным заявлением: «Единственная моя цель – обеспечить жизни моих старых соратников, пока Господь не даст нам возможность снова послужить Родине».

В Югославии белым частям запретили именоваться армией. Официально они низводились до уровня обычных эмигрантских организаций, таких как клуб любителей русской старины. Генерал Кутепов получил ультиматум, что его войска больше не могут пользоваться правами боевых частей, должны во всем подчиняться гражданским болгарским властям и разоружиться. Всем желающим вернуться в Россию предлагалась депортация, желающим остаться – перевод на сельскохозяйственные работы. Врангелю въезд в Болгарию запрещался.

Кутепову удавалось успешно саботировать настойчивые требования правительства Софии до 17 мая 1922 года. В этот день советская делегация в Генуе нанесла очередной серьезный удар по Белому движению. В подкомиссии, обсуждавшей общеевропейские обязательства о ненападении, большевики потребовали дополнить обязательства мерами «против бандитов». Под этой формулировкой имелась в виду, разумеется, русская армия Врангеля. В европейские газеты были переданы добытые советской разведкой секретные документы белогвардейцев, относящиеся к их связям с правительственными и военными кругами других государств.

Подборка была сделана весьма искусно, преподнося документы в нужном для большевиков свете. Лондонская «Таймс» 18 мая писала: «Это самый сильный удар, который большевики нанесли под занавес Генуэзской конференции». И тут же белогвардейцам выпало новое испытание – в Болгарии ситуация обострялась с каждым днем. Вообще, события 1922 года в Софии очень напоминали Петроград 1917‑го. Разница была лишь в том, что все происходило в послевоенной обстановке. Генерал Витковский в своих воспоминаниях писал: «От корниловцев требовали снять форму. Избили 9 молодых офицеров инженерного училища. В довершение всего, чинам русской армии запретили проезд по железной дороге. Результатом большевистской работы стала напряженная обстановка в стране. Помнившие революцию в России понимали, что будет дальше».

Сходство с переворотом в Петрограде действительно было сильным. Москва активно помогала болгарским коммунистам. Правительство шло на одну уступку за другой, во многом повторяя прежние ошибки Керенского. Вся страна была опутана революционным подпольем и его агентурой, в которую, по данным контрразведки Кутепова, входил даже софийский градоначальник. Коммунисты полным ходом готовились к захвату власти. Естественно, армия Врангеля, накопившая за годы Гражданской войны богатейший опыт вооруженной борьбы со своими идейными противниками, была для болгарских коммунистов главной опасностью, тем более что «софийский Корнилов», как называли современники Цанкова, сразу заявил: уроки из революции в России он извлек и надеется, что Белое движение поможет братьям‑славянам не допустить местных большевиков к власти.

Кутепов моментально заявил, что Первый армейский корпус в принципе не допустит никаких коммунистических волнений и подавит все в зародыше. Он не был ни политиком, ни дипломатом. Последний командир лейб‑гвардии Преображенского полка, столкнувшийся с большевиками еще весной 1917 года, Кутепов хорошо понимал, что ждет Болгарию. Естественно, местные сторонники Ленина тут же стали кричать, что в стране готовится правый переворот. Государство было на грани гражданской войны. Штаб Врангеля призывал к осторожности. Был срочно возвращен в строй и направлен в Болгарию лучший дипломат Белого движения – генерал Шатилов. В своем рапорте Главнокомандующему он писал: «Положение русской армии в Болгарии в случае вооруженного выступления местных большевиков будет чрезвычайно затруднительным. Ведь первым последствием прихода их к власти будет расправа с нами».

 

Генерал Е. К. Миллер.

Председатель Русского Обще‑Воинского союза будет похищен агентами НКВД в 1937 году

 

Генерал Миллер подготовил от имени Врангеля приказ находиться в состоянии полной готовности, но не принимать участия в боевых действиях, а в случае чего отступать в Югославию. Только большевики не собирались начинать форсировать события до тех пор, пока не будут нейтрализованы белые войска. В газетных статьях и в выступлениях на бесконечных митингах они до предела раздули опасность правого переворота, подтолкнув правительство к акциям против врангелевцев. Началось все с обыска в контрразведке Первого армейского корпуса. Полиция обнаружила приказы о том, как следует себя вести в случае начала большевистского восстания. Полковника Самохвалова, который пытался возмущаться против незаконных действий, жестоко избили. Последующие протесты Кутепова ни к чему не привели. Русская армия была вынуждена молча снести очередное издевательство. Генерал Витковский в своих воспоминаниях отметил: «Дисциплина наших частей оставалась на высоте. Порывы негодования держали при себе».

Одновременно власти произвели налеты с обысками на Русскую военную миссию и квартиру Кутепова. Охрана, поднятая по тревоге, вооружилась винтовками и пулеметами, намереваясь принять бой за своего командира. Только жесткий приказ Кутепова остановил потенциальное кровопролитие. Генерал приказал сдать оружие. Начальник штаба болгарской армии по телефону вызвал Кутепова в Софию, гарантируя возвращение. В очередной раз обманули. Александр Павлович был арестован. Узнав об этом, Врангель направил гневную телеграмму болгарскому правительству: «В сознании своего бессилия ищете опоры у тиранов России и в жертву им готовы принести русскую армию. Встанет вновь жуткий призрак братоубийства. Бог свидетель, что не мы вызвали его». Реакцию премьер‑министра Болгарии понять не очень сложно. Он‑то хорошо знал, что немногочисленное Белое движение в Крыму в течение года сражалось против превосходящего в шесть раз противника. Перспектива испытать на себе боевые качества корниловцев и дроздовцев Софию пугала.

На следующий день после этой телеграммы европейские газеты вышли с сенсационными заголовками: «Барон объявляет войну», «Ультиматум главнокомандующего». Болгарские власти немедленно обвинили белогвардейцев в шпионаже (правда, не уточнив, в чью пользу) и подготовке государственного переворота, который врангелевцы как раз и пытались предотвратить. Коммунисты тут же организовали митинги по всей стране с требованием немедленно отправить русских на Родину. Для сглаживания конфликта в Болгарию прибыл генерал Миллер.

Он пытался убедить кабинет министров, что телеграмма Врангеля лишь указывает на несправедливое отношение к белым офицерам и что «русские контингенты ни при каких условиях не будут участвовать в политической жизни страны». Однако правительство Болгарии в очередной раз пошло на поводу у коммунистов и выслало Кутепова из страны. Чтобы предотвратить возможные вооруженные столкновения, генерал, несмотря на запрещение контактов со своими частями, отправил приказ с требованием сохранять спокойствие и дисциплину. Первый армейский корпус принял генерал Витковский. Болгарское правительство предписало ему разоружить части и начинать мирный труд в специально создаваемых рабочих артелях.

 

Русская армия Врангеля как организованная сила постепенно начала угасать. Солдаты и офицеры, устроенные на общественные работы, вынуждены были со временем расходиться по разным местам в поисках другого заработка.

 

Кто‑то находил потерянные семьи, кто‑то создавал новые. Некоторые, поднакопив денег, уезжали в другие страны, надеясь устроиться там лучше. Жизнь вносила свои коррективы, и Врангель, учитывая это, начал создавать воинские союзы. Начало было положено еще в 1921 году в Константинополе, когда Главнокомандующий стал получать много писем и ходатайств от бывших офицеров других белых фронтов о зачислении в армию. Удовлетворить их он не мог по материальным соображениям – надо было как‑то прокормить хотя бы имеющиеся войска. И Врангель приказал своим представителям в разных странах начать регистрацию желающих числиться в составе армии. Такая работа продолжалась и в следующие годы.

Целью союзов Врангель видел не создание политической организации, а сохранение до лучших времен кадров русской армии, готовых, когда понадобится, вернуться в строй. К возникающим в разных государствах воинским структурам стали примыкать независимые офицерские общества, образовавшиеся на чужбине, где по идейному принципу, где по соображениям взаимопомощи и совместного поиска средств к существованию. Полковник‑корниловец Михаил Левитов в своих воспоминаниях отметил: «Всюду в первую очередь кумиром являлся его величество франк. Все покупается и продается оптом и в розницу, и для нашего брата такая обстановка была непривычна. Некоторые ради карьеры стали отходить от прямого долга. Видовой лоск еще сохранялся, но работа по подготовке «нового Кубанского похода» сильно хромала. Почти все деньги шли на устройство личной жизни».

К воинским союзам русской армии Врангеля присоединился и ряд монархических организаций, начавших появляться еще во время Гражданской войны как оппозиция белым правительствам демократического и либерального толка. Условно, конечно, потому что ни теми, ни другими режимы Колчака или Деникина не были априори. Несоответствие между приказами барона о непринадлежности к политическим партиям и собственными убеждениями участники обычно объясняли тем, что верность русскому престолу – не политическая программа, а единственно возможный для них образ мышления. Однако они во многом лукавили, о чем весьма точно свидетельствуют дальнейшие события вокруг Русского Обще‑Воинского союза.

 

Генерал П. Н. Шатилов.

В эмиграции – один из лидеров Русского Обще‑Воинского союза

 

С первого же дня вокруг Врангеля началась политическая борьба. Высший монархический совет в Берлине настаивал на принятии остатками белых армий присяги дому Романовых. Генерал, будучи сам убежденным сторонником государя императора, с опаской относился к деятельности совета. Однажды в разговоре с Шатиловым он даже сказал: «Лучше бы они помогли нам тогда, в Крыму». Не стоит забывать, что в тот момент как раз и разгорелась борьба между великими князьями Николаем Николаевичем и Кириллом Владимировичем. Сторонники обоих претендентов на русский престол старались склонить на свою сторону прежде всего армию Врангеля – единственную на тот момент силу, которая могла бороться с большевиками.

Положение усугублялось еще и тем, что 31 августа 1924 года Кирилл Владимирович издал «Манифест о восшествии на престол». Нельзя сказать, что это было неожиданно. Еще за два года до этого он объявил себя блюстителем русского трона и призвал великого князя Николая Николаевича к сотрудничеству. Однако бывший главнокомандующий Русской Императорской армии считал подобные действия незаконными. Эмиграции грозил раскол. Поэтому Врангель поступил так, как велела ему честь офицера: 16 ноября он признал великого князя Николая Николаевича верховным руководителем русского зарубежного воинства. Круг замкнулся.

Белое движение начиналось во многом как республиканское благодаря личному авторитету Корнилова и Деникина. И лишь после окончания вооруженной борьбы, когда лозунги «непредрешенчества» канули в Лету, вернулись к своему духовному началу – императорской России. Сам Врангель писал по этому поводу: «Вставшая по призыву царя армия ныне в изгнании, в черном труде, как некогда на поле брани, отстаивает честь России. Пока не кончена эта борьба, пока нет верховной русской власти, только смерть может освободить воина от выполнения долга. Этот долг – собрать и сохранить русское воинство за рубежом».

Начиналась другая эпоха. Ей закономерно требовались иные герои. При всем уважении к его боевым и политическим заслугам, Врангель был в сложившейся конфигурации лишним. Но и его преемникам так и не удалось сделать главного – реабилитировать в массовом сознании роль Белого движения. Не в эмиграции, а на Родине. Обыватель и спустя 100 лет относится к ним так же, как и в годы Гражданской войны. А вот почему так получилось – давайте разбираться. Ведь без этого сложно говорить о примирении в обществе.

Во‑первых, несмотря на ренессанс Белого движения в начале 90‑х, его популярность так и не смогла распространиться дальше очень узкого круга интеллигенции. Не помогли ни сотни изданных книг, ни фильм «Адмиралъ» (с сериальной версией на Первом канале). Фактически образ белого офицера, взращенный советским кино, так и остался на той же отметке: красивый мундир, рестораны, проникновенные романсы… А для национального героя требуется иное.

Во‑вторых, даже промежуточные тактические успехи (разгром конного корпуса Жлобы или удачно завершенный второй Кубанский поход) не отменили главного: белые проиграли войну. Можно долго обсуждать причины поражения, но суть от этого не меняется. Не говоря уже про то, что в исторической ретроспективе победные операции Гражданской войны не идут ни в какое сравнение с битвами времен Великой Отечественной. Едва ли кому‑то придет в голову всерьез сравнивать бои за Харьков 1919 и 1943 годов.

В‑третьих, даже личные нравственные качества вождей Белого движения оказались запятнанными совершенными их войсками преступлениями. Каким бы хорошим ни казался Колчак своим последователям и поклонникам, именно при нем зверствовали Анненков и Розанов. Здесь, конечно, можно начать долгую полемику на тему «красный или белый террор страшнее», но она принципиально ничего не поменяет в восприятии социумом этих исторических личностей.

И, наконец, общество получило сильную прививку от пересмотра истории на примере Западной Украины и стран Балтии. Все в курсе, что многие русские эмигранты в 1941 году присоединились к крестовому походу Гитлера против большевизма. Только в рядах Русского корпуса служили свыше 50 генералов Белого движения. Были они и в окружении Власова, что дополнительных симпатий к белогвардейцам у широких народных масс в нашей стране по понятным причинам вызвать не может.

Доказать это необычайно легко на примере генерал‑майора Туркула. Вне всякого сомнения, это одна из главных легенд у белогвардейцев. Человек исключительной храбрости, он много раз был ранен в атаках. Командир знаменитой Дроздовской дивизии, в 27 лет произведенный в генералы. Его воспоминания «Дроздовцы в огне», блестяще обработанные известным русским писателем Иваном Лукашом, входят в золотой фонд русской эмиграции. Это все правда и никаких сомнений не вызывает. Я лично знаю десятки людей, которые заинтересовались историей Гражданской войны именно под влиянием прекрасных мемуаров Туркула. Читаются они очень легко и крайне увлекательно. Книга эта многократно издавалась в современной России, чтобы все прониклись жертвенным патриотизмом Туркула и чинов Дроздовской дивизии.

То, что воспоминания заканчиваются на эвакуации из Крыма в 1920 году, никого не смущает. Но спросите у восторженных читателей Туркула: известно ли им, чем занимался генерал потом? Впрочем, можете не утруждаться. Я и так вам скажу – им это неизвестно. Больше того – они никогда этим не интересовались. Равно как и подавляющее число публицистов, написавших многочисленные панегирики Туркулу. Из них, по вполне понятным причинам, выпали почти все некрасивые подробности. Так чем именно занимался генерал с 1933 по 1945 год? А мы с вами – люди педантичные и восполним этот пробел.

Председатель эмигрантского Русского Обще‑Воинского союза генерал Миллер в своем приказе от 2 января 1937 года отмечал: «Мы являемся как бы естественными, идейными фашистами. Ознакомление с теорией и практикой фашизма для нас обязательно». Активнее всех начал воплощать этот тезис в жизнь генерал Туркул. Ради этого он даже со скандалом вышел из рядов РОВС, потому как устав врангелевского союза запрещал заниматься политикой. Его кипучей натуре категорически претила статичность. А действие в нужном направлении мог тогда предложить только канцлер Третьего рейха. Именно его идеологию Туркул и взялся трансформировать под собственные взгляды. Как и во время Гражданской войны, генерал действовал с привычной ему лихостью. В своей речи в Берлине, произнесенной 18 мая 1938 года, Туркул обозначает цель и способ ее достижения: «В основу нашего политического мышления мы взяли фашизм и национал‑социализм, доказавшие на деле свою жизнеспособность и победивших у себя на родине коммунизм. Но, конечно, доктрины эти мы преломляем в русской истории и применяем к русской жизни, к чаяниям и нуждам Российского народа».

Предвижу возражение. Это выступление может быть исключением из правил, вызванным поиском Туркулом путей для освобождения России от большевизма. Не мог убежденный патриот России вот так взять и поменять свои убеждения на немецкую идеологию. И действительно, в 1939 году он принципиально заявил: «Мы не сможем участвовать в действиях противокоммунистического блока – если он пойдет по линии чистого сепаратизма».

Согласимся, очень красиво и патриотично звучит: никакого союза с теми, кто хочет расчленения России. Но это – только в теории. На практике же было несколько иначе. Нападение гитлеровской Германии на СССР Туркул, естественно, поддержал. Конечно, можно всегда сказать, что он ничего не знал про планы немцев по истреблению народов страны и колонизации исконных русских земель. А если бы знал, был бы категорическим противником. Это все красиво, но, к сожалению, неубедительно. Предлагаю посмотреть, что именно фактически поддержал ярый патриот своей Родины Туркул, взявший за основу своего политического мышления фашизм. В знаменитом немецком генеральном плане «Ост» от 15 июля 1941 года разграничение новых областей Третьего рейха проводилось в расчете на 30‑летний период их заселения. «На основании указаний рейхсфюрера СС колонизации подлежат в первую очередь следующие области:

1) Ингерманландия (Петербургская область),

2) Готская область – Готенгау (Крым и Херсонская область, ранее Таврия); далее к заселению предлагается

3) Мемель‑Наревская область (район Белостока и Западная Литва).

Представляется необходимым создать в этих трех областях особый правовой режим поселенческих марок, так как они играют особую роль в решении задач рейха на переднем крае борьбы немецкой народности».

Обращаю ваше внимание на слово «колонизация». И задаю вопрос: как может патриот России находиться в союзе с теми, кто претворяет такие планы в жизнь? А Туркул это поддерживал не просто формально, но находился в рядах союзной Третьему рейху власовской армии. Об этом сегодня тактично не принято говорить. В лучшем случае вам расскажут, что генерал был в резерве, как и большинство русских эмигрантов. Да, действительно, Власов сотоварищи бывших белогвардейцев не жаловали. Но для Туркула и тут было сделано исключение. На этот счет существует безупречное свидетельство полковника Гордеева‑Архипова, близко знавшего генерала. Вот что он пишет: «По инициативе Власова состоялась его встреча с Туркулом. О чем они говорили, мне неизвестно, но после многочасового разговора он вышел оттуда командиром корпуса».

Жгучая ненависть к политическому строю России в результате привела Туркула к союзу со злейшими врагами его Родины. И какими бы ни были его устремления, от этого упрямого факта никуда не деться. Советую задуматься об этом тем, кто сегодня готов на союз с кем угодно ради свержения правительства. Этот путь всегда приводит к одному – в стан врагов России. И едва ли нормальный человек от этого будет счастлив. Как не стал, вероятно, счастлив по итогам всей своей деятельности и генерал‑майор Туркул, несмотря на все свои бравурные заявления.

Но современные последователи Белого движения этого категорически не хотят понять. Они умудрились унаследовать абсолютно все худшие черты русской эмиграции. Постоянные споры и склоки на тему «кто из вождей должен быть нашим знаменем?» разговоры через губу; жалобы на народ, который никак не хочет прозреть; ненависть ко всем, кто смеет иметь собственное мнение… Результаты этого не заставили себя ждать. Как и 100 лет назад, «народ не с нами, народ против нас». И это – главный не выученный урок той истории.

 

Комиссары в пыльных шлемах

 

Лучше всех об этом могли бы порассказать Троцкие и иже с ними, расплатившиеся своими боками за попытку подменить своей мелкобуржуазной идеологией великое учение Маркса‑Ленина.

Маршал Ворошилов

 

Революция в первую очередь всегда уничтожает своих отцов‑основателей. Счастлив тот из дантонов, кто успеет умереть своей смертью. Соратники отдадут ему все возможные почести. Назовут его именем пионерский отряд или даже набережную. Потом, спустя десяток лет, тихо переименуют в честь нового героя, и от памяти об этом человеке останется в лучшем случае скупая строчка в энциклопедии. А многие и без нее обойдутся. Потомки возмущаться не будут, для них та эпоха – ретро. Не татаро‑монгольское иго, но что‑то вроде этого.

Именно поэтому подавляющее большинство сегодняшних россиян не в силах сразу назвать хотя бы десять деятелей русской революции, не говоря уже про Гражданскую войну. Прошло то время, когда фамилии Щорс, Пархоменко, Котовский, Городовиков говорили сами за себя. Да что там лихие кавалеристы, если обыватель убежден, что Рабоче‑крестьянскую красную армию создал если не товарищ Сталин, так наверняка Ленин. Троцкий был успешно вычеркнут из истории. Происходило это поэтапно. И надо признаться, Лев Давидович сам во всем виноват.

Закончилась Гражданская война. Надежды на мировую революцию растаяли, как девичьи грезы. Троцкому стало нестерпимо скучно. Некому грозить децимацией, не нужно носиться на бронепоезде по всей стране. Даже к классовой борьбе можно не призывать, потому что товарищи и недобитый еще буржуазный элемент и так только этому и посвящали все свое время. «Демон революции» все чаще манкировал многочисленными партийными мероприятиями, ссылался на болезни и не проявлял былого рвения. Он уверовал в собственный исключительный вклад в победу и стал зарываться.

 

Осенью 1924 года Троцкий опубликовал статью «Уроки октября», в которой кроме привычных ритуальных пинков Зиновьеву и Каменеву посмел выставить себя как единственного и законного преемника Ленина.

 

И все было бы ничего, но компанию двум старым партийным оппонентам Льва Давидовича в тот исторический момент составлял Сталин. А он Троцкого безмерно ненавидел еще со времен обороны Царицына. Естественно, выкурив трубку и злобно сощурившись на портрет Ильича, он решил ответить в партийной печати по полной программе. Эта программа включала напоминания про меньшевистское прошлое Троцкого и содержала подозрения, что всю сознательную жизнь Лев Давидович только и делал, что вредил Ленину. Даже в случае с созданием победоносной Рабоче‑крестьянской красной армии. Зиновьев и Каменев в стороне от склоки не остались и выступили в том же ключе, используя лишь более витиеватые выражения.

Партия сигнал услышала и поняла его правильно. Немедленно развернулась всесторонняя дискуссия в диапазоне от Центрального комитета до деревенских комитетов бедноты по развенчанию недопустимого среди подлинных большевиков культа личности. Изменения не заставили себя долго ждать. Портреты Троцкого и лозунги в его честь были торжественно вынесены из казарм несокрушимой и легендарной. На смену им пришли, разумеется, портреты Ленина и транспаранты, восхваляющие мудрое Политбюро родной партии, под чьим бдительным идейным руководством и был разгромлен многочисленный вредительский буржуазный и контрреволюционный элемент.

 

Красная гвардия. Из этих разрозненных частей Троцкий создаст ту самую легендарную Красную армию

 

Еще раз повторяю: на дворе – осень 1924 года. Механизм, который мы привыкли целиком и полностью отождествлять с репрессиями следующего десятилетия, уже полностью отлажен. Просто не все тогда понимали, что вслед за моральной ликвидацией неугодных скоро начнется и физическое их устранение. Партийная бюрократия привычно все единодушно одобрит, и обыватель на многочисленных митингах и собраниях подтвердит свою преданность общей идее. Тем более что она проста и понятна любой аудитории: все и всегда делал один Ленин. Иногда ему, конечно, немного помогал Сталин. Например, Деникина и Колчака титаны громили вдвоем. Но в целом Ильич бы и один управился.

Чтобы никто не смел сомневаться в такой единственно верной исторической правде, был немедленно мобилизован на важнейшую государственную работу бывший член Реввоенсовета Первой конной армии Бубнов. К Троцкому он относился понятно как. Возглавив политическое управление РККА, он проявил себя во всей красе. Трудился не покладая рук. Начал, разумеется, с главного. Молниеносно Бубновым был составлен и одобрен на самом верху сборник «Ленин и Красная армия». Поступили с подлинно большевистской смекалкой. Сначала отстранили от работы всех, кто позволял себе помнить о вкладе Троцкого в создание армии. Потом изыскали ленинские выписки из богатого теоретического наследия Клаузевица, снабдили их многочисленными записками товарищам по партии и директивами губернским комиссарам, и результат вышел превосходный – не придерешься. Никто больше не смел спорить о решающем вкладе Ленина в защиту республики от белогвардейских полчищ.

Но это было только начало большого и долгого пути. Бубнов пришел всерьез и надолго. Он в значительной степени обогатил скудный лексикон красноармейцев пока еще непривычными для них лозунгами «Помнить, любить и изучать Ильича» и «Партия не позволит извращать великое учение». Каждый должен был быть одухотворен подлинной большевистской правдой, если не хотел оказаться в позорном ряду отщепенцев от генеральной линии партии. За это пока еще не расстреливали, но неприятные последствия гарантировались.

Троцкий в борьбу за свою роль в русской революции не вступил. Напротив, попросил освободить его от должности наркома, что коварный Сталин с нескрываемым удовольствием и исполнил. На место Троцкого торжественно заступил Фрунзе. А дальше будущий великий учитель всего советского народа делает гениальный ход: он увеличивает финансирование армии. Дело в том, что по итогам Гражданской войны и военного коммунизма РККА была в шаге от нищеты. Иосиф Виссарионович, хитро прищурившись, выделил дополнительные ассигнования, чтобы повысить жалованье всему комсоставу. Нужно ли объяснять, что после этого большинство красных командиров воспылало поистине сыновней любовью к вождю родной коммунистической партии?

Не забывали и о борьбе с товарищем Троцким. Войска получили циркуляр политуправления РККА с призывом внимательно отнестись к искоренению и разоблачению опасных для пролетарского государства тенденций. Снимаемых с постов сторонников Льва Давидовича в расстрельный подвал пока не волокли – социалистическая законность не позволяла. Их массово отправляли на хозяйственную или дипломатическую работу. С глаз долой, но и из сердца не вон. Придет время, и о них вспомнят. У будущего генералиссимуса Сталина память была – дай Бог каждому. Никого и никогда не забывал.

 

Вообще, передвижение сторонников Троцкого по различным должностям в те годы – тема интереснейшая. Куда только не заносило рыцарей революции!

 

Они все могли, на любом поприще они находили применение своим разносторонним дарованиям. Взять, например, бывшего заместителя председателя Реввоенсовета республики товарища Склянского. Вы ни за что не догадаетесь, чем он занялся! Ладно, не буду мучить понапрасну. Эфраим Маркович стал председателем треста «Моссукно». Прочувствовали всю мощь? Но это еще не все. Арестовывавший Временное правительство Антонов‑Овсеенко отправился полпредом в Чехословакию, хотя не имел ни малейшего представления об этой непростой сфере деятельности. А вождь червонного казачества товарищ Примаков поехал в Китай – передавать свой богатый опыт борьбы с контрреволюцией местным карбонариям.

Это, кстати, было вполне обычной практикой для той эпохи. Куда только не забрасывал верную ленинскую гвардию рабоче‑крестьянский долг! Бригадный комиссар Фрумин был начальником Государственного центрального института физической культуры, а дивизионный комиссар Кальпус трудился заместителем председателя Комитета по делам физкультуры и спорта при Совнаркоме СССР. Дивизионный интендант Берзин работал директором треста «Дальстрой», а известный чекист Фриновский был отправлен развивать Военно‑морской флот. За любую работу готовы были взяться. Правда, зачастую это приводило к плачевным результатам.

Но мало просто изгнать из армии всех сторонников Троцкого, отправить на новые участки борьбы за пролетарское счастье и подобрать им достойную замену. Нужно возвеличить и нового руководителя, чтобы его престиж смотрелся не совсем уж бледно на фоне Ленина. Согласимся, задача не самая простая. Рядом с почившим вождем товарищ Сталин в то время смотрелся довольно бледно. Но нет такой задачи, которую не способен решить пытливый ум. Фрунзе с этой точки зрения подходил идеально. До революции в активе этого старого большевика имелось два смертных приговора. За каждый из них он расплатился сполна с ненавистным ему режимом, последовательно сокрушив войска Колчака и Врангеля. Боевой путь Михаила Васильевича стал обязательным к изучению в молодой Рабоче‑крестьянской красной армии.

Фрунзе прочно занял заслуженное место среди большевистских вождей. Ему посвящали множество статей, в которых называли не иначе как виднейшим красным командиром и даже великим теоретиком военного строительства. Немного переусердствовали в похвалах, но так и задача стояла непростая. Ведь помимо восхваления Фрунзе непременно следовало постоянно подчеркивать, что его взгляды были прогрессивнее позиций Троцкого. Доля истины в этом, безусловно, присутствовала.

Фрунзе мечтал подарить человечеству новую теорию военного искусства. И не простую теорию, а настоящую пролетарскую, без посторонних примесей. Чтобы у буржуев кровь холодела от одного только взгляда на этот трактат. Чтобы просыпался недобитый помещик в холодном поту и понимал – дни его сочтены. Так, собственно, и вышло. Во всем мире вздрогнули, когда получил известность следующий пассаж: «Между нашим пролетарским государством и всем остальным буржуазным миром может быть только одно состояние долгой, упорной, отчаянной войны не на живот, а на смерть. Ходом исторического революционного процесса рабочий класс будет вынужден перейти к нападению, когда сложится благоприятная обстановка».

Что мы видим? Все та же мечта о мировой революции, только в иной, нежели у Троцкого, трактовке. Если создатель Рабоче‑крестьянской красной армии считал, что подъем производства в России может начаться только после полной победы пролетариата во всех странах, то его сменщик, напротив, призывал сначала создать в СССР военно‑промышленную базу, и только потом переходить к экспансии. Сталин, разумеется, был целиком и полностью за второй вариант. Ему, в отличие от Троцкого, спалось пока относительно спокойно без лицезрения рейдов Первой конной армии по Парагваю или Аравийскому полуострову.

Доктрина Фрунзе, разумеется, получила полное и всеобщее одобрение политического руководства молодой советской страны. Но воплощать ее в жизнь пришлось уже совершенно другим людям. Победитель Колчака и Врангеля странным образом погибнет на операционном столе. Причем сразу же после получения записки от Сталина: «Дружок! Был сегодня в 5 часов вечера (я и Микоян). Хотели к тебе зайти – не пустили, язва. Мы вынуждены были покориться силе. Не скучай, голубчик мой. Привет. Мы еще придем. Коба».

 

И. В. Сталин и К. Е. Ворошилов.

После смерти Ленина они станут официальными создателями Красной армии

 

Разумеется, тут же поползли слухи. Гуляют они и сегодня. Дурь за почти 100 лет никак не выветрится. Простой вопрос: а зачем Сталину ликвидировать Фрунзе, который и так был более чем лоялен и активно продвигал в Рабоче‑крестьянской красной армии позицию именно Иосифа Виссарионовича? А за тем, ответит мне иной либеральный ум, чтобы поставить на место наркома еще более преданного Ворошилова. Согласимся, это плодотворная дебютная идея, как сказал бы Остап Бендер. Тем более что тот самый 1925 год ознаменовался чередой странных смертей видных партийных функционеров.

Список имен поражает воображение: один из председателей ЦИК СССР Нариманов, уполномоченный наркомата почт и телеграфов Атарбеков, председатель правления акционерного общества «Амторг» Хургин, председатель Авиатреста Павлов. Наконец, венчает этот своеобразный синодик неоднократно упоминавшийся на страницах этой книги Склянский. Все они погибли при разных обстоятельствах, но тенденция просматривается. Но это с одной стороны. А с другой – совпадения в жизни случаются значительно чаще закономерностей. И даже построение первого в мире государства рабочих и крестьян эту тенденцию изменить не смогло.

 

Процесс реформирования победоносной Красной армии между тем продолжался стахановскими темпами, хотя до появления этого феномена оставались еще годы.

 

В руководстве вооруженных сил закрепились Климент Ворошилов и Иосиф Уншлихт. Последний, одна из будущих жертв кровавого сталинского беззакония, был вполне себе человеком Иосифа Виссарионовича. Конечно, не таким преданным, как первый красный офицер, но все же. Компанию им составит еще одна жертва последующей в 30‑х годах волны репрессий – уже упоминавшийся мною Бубнов. Ему повезло особенно. Перемены коснулись и возглавляемого им Политуправления Реввоенсовета СССР.

Прежде всего Бубнов стал секретарем ЦК. Согласимся, заслужил своим ежедневным трудом по очищению армии от всяческого наследия Троцкого. Кроме этого, Политуправление выводилось из Реввоенсовета и теперь подчинялось непосредственно ЦК ВКП(б). Для тех, кто еще не догадался, для чего понадобилась такая перестановка, объясню. Отныне все политические органы РККА напрямую замыкались на руководство страны. То есть, фактически на товарища Сталина лично. Оценили изящество комбинации?

А теперь посмотрим внимательно на фигуры командиров Рабоче‑крестьянской красной армии. Рожденные в СССР или выросшие на творениях своеобразных публицистов уже в XXI веке приняли за догму знаменитые слова маршала Буденного: «Самым слабым местом в организации Врангеля были генералы. Я хорошо знал и Покровского, и Шатилова, и Улагая, и других: нам приходилось их бить. Это были не очень храбрые вояки, с узким военным кругозором, с ограниченным оперативным мышлением». Мысль ценная. Очень она ласкает слух любителям теории классовой борьбы. Однако в реальности все было иначе. Нет, разумеется, Буденный знатно умел махать шашкой и мог спокойно разрубить противника напополам. Только перед этим кто‑то должен был спланировать операции. И тут выяснится, что это делали совсем другие люди. Возьмем для примера Фрунзе – великого военного практика, если верить советской пропаганде. Так вот, заместителем у него был генерал Новицкий, а начальником штаба служил генерал Махров. И это вовсе не исключение из правил.

Генерал русской императорской армии Сытин командовал Южным фронтом красных. Его коллега генерал Ольдерогге занимался ровно тем же самым на Восточном фронте. А указания им отдавали полковники Генерального штаба Вацетис и Каменев. Это они имели полное право рассуждать об узости чьего‑то военного кругозора, а вовсе не Семен Михайлович Буденный.

Но еще дальше в проявлениях вопиющего хамства зашел Тухачевский. Этот деятель в 1921 году изволил написать: «Мы не получили в наследство от царской армии хороших приемов общевойскового обучения, и нам самим надо настойчиво их разрабатывать применительно к условиям Красной армии». Если Михаил Николаевич что‑то и не получил, то исключительно по своей вине. Николаевская академия Генерального штаба работала без сбоев. И именно благодаря ее выпускникам тот же Тухачевский не закончил свои дни на виселице лет на двадцать раньше.

Но они в силу своего социального происхождения не могли быть в героях Гражданской. А свято место пусто не бывает. Слава сокрушителей мировой буржуазии досталась другим. Например, бывшему студенту лесного института Роберту Эйдеману. Свою службу в рядах Красной армии он начал со скромной должности начальника дивизии. Невероятной природной застенчивости был человек. Именно ею и объясняется его культовая фраза «Оперативная мысль Деникина была слишком дряхлой, отражавшей вырождение отживающего строя».

Все всякого сомнения, Эйдеман имел полное право на такую точку зрения. Но точно так же любой разбирающийся в теме может считать сего былинного воина лжецом, потому что при нем начальником штаба 13‑й армии состоял не кто‑нибудь, а лично генштабовский генерал от инфантерии Андрей Медардович Зайончковский. Он, и только он имел моральное право рассуждать о дряхлости чьей‑либо оперативной мысли. Поскольку разбирался досконально в этом вопросе, чего невозможно сказать про недоучившегося студента лесного института.

Ладно, скажут мне, Эйдеман – исключение из правил. Затесался наглец в славные ряды. Но остальные‑то ведущие красные командиры были силищи богатырской и нравственны донельзя. Вот и давайте посмотрим пристально на персоналии. Даже не станем все их биографии подробно изучать. Достаточно отдельных эпизодов. Поверьте, общая картина станет предельно ясной. Она, безусловно, будет сильно отличаться от привычного взгляда на комиссаров в пыльных шлемах, но автор этих строк здесь не виноват. Не я составлял им рафинированные биографии для многолетнего бездумного тиражирования.

Начнем с народного комиссара, первого красного офицера Климента Ефремовича Ворошилова. Ему по статусу положено быть первым. С этим спорить не буду. Но вот с чем категорически не соглашусь – уникальные военные дарования. Огромный опыт подпольной работы у Ворошилова, безусловно, был. Это глупо отрицать. Организационный талант присутствовал. Харизма, без которой революционными массами не завладеть, имелась. А вот с военными дарованиями у Ворошилова как‑то не срослось.

 

К. Е. Ворошилов.

Тот самый «первый красный офицер»

 

Лето 1919 года. Климент Ефремович исполняет обязанности командующего 14‑й армией. Действует решительно, с подлинным большевистским задором. Только вот результаты не радуют. Нет, они, конечно, были, но вовсе не те, которыми стоит гордиться. Антонов‑Овсеенко докладывал в Реввоенсовет республики: «Приписывать себе успех борьбы с Григорьевым он может лишь по большому недоразумению. Утверждения Ворошилова в области его собственных успехов постыдно преувеличены».

Но то, что не получилось на фронте, сполна удалось в тылу. За подавление Кронштадтского мятежа Климент Ефремович был награжден уже вторым орденом Красного Знамени. Завидная карьера, даже по меркам революционного времени. Многие прославленные красные командиры и одного ордена от советской республики не получили. Но при этом никто из современников не зачислял Ворошилова в классики военной теории. Все разговоры об этом – уже позднесоветский миф. В интересующий нас промежуток времени Большая советская энциклопедия откровенно сообщала гражданам страны: «Ворошилов не получил систематической военной подготовки. Впервые с военным делом он познакомился в ожесточенной революционной борьбе того класса, из недр которого он вышел. Высоко развитое классовое чутье, глубокая принципиальность – вот основные черты его политического профиля».

 

То есть, считать Климента Ефремовича советским Мольтке или Шлиффеном пролетарским массам не рекомендовалось. И сам он себя в величайшие полководцы не записывал.

 

Потому что искренне считал, что полученной им практики революционной борьбы в подполье и опыта Гражданской войны сполна хватит, чтобы разгромить любое буржуазное войско. А значит, не нужно тратить столь нужное для развития пролетарской республики время на изучение какой‑то там военной теории. Классовое чутье обязательно подскажет нужное стратегическое решение.

Не берусь судить, как часто оно указывало Ворошилову гениальные планы по разгрому Деникина и Врангеля, но вот культ его личности выстроить помогло. Страна была в буквальном смысле переполнена Климентом Ефремовичем – от «ворошиловской пшеницы» до «ворошиловского стрелка». Любимому наркому посвящали песни и стихи, статьи, книги и скульптуры. Сам герой всенародного поклонения в долгу не оставался и неустанно благодарил своего благодетеля: «Там, где было относительно спокойно и благополучно, где мы имели успехи, – там не было видно Сталина. Но там, где трещали красные армии, где контрреволюционные силы грозили самому существованию Советской власти – там появлялся товарищ Сталин». В иных жанрах товарищ Ворошилов не творил в принципе. Если, конечно, не считать творчеством любовь к балету.

 

Первая конная армия. Главная ударная сила Рабоче‑крестьянской красной армии

 

Следующим в иерархии красных командиров гордо шел будущий маршал Советского Союза Александр Ильич Егоров. Начало его карьеры было исключительно неблагоприятным с точки зрения новой рабоче‑крестьянской религии. В годы Первой мировой войны был ранен пять раз, награжден орденами и Георгиевским оружием за храбрость. Вполне заслуженно стал командиром полка. Но на Дон к Корнилову не спешил, а напротив – вступил в партию большевиков.

Ему необычайно повезло. Но благодарить за это он должен был не свои военные таланты, которые действительно были, а генерала Мамантова. Уверен, что многие о нем никогда не слышали. Или вспомнят многочисленные мифы советского времени, имеющие весьма косвенное отношение к подлинной истории Гражданской войны. Давайте хоть сейчас восполним этот пробел.

Биография Мамантова полна неточностей и разночтений, а порой и просто легенд. Взять хотя бы фамилию. В Советском Союзе ее писали с одним «а», которое приходилось на первый ударный слог, тогда как в правильном написании должно быть два «а» – «Мамантов». Дело в том, что инициатором изменения имени легендарного атамана был Троцкий, который по одному ему ведомой причине сознательно искажал фамилию «белобандита» в своих приказах. Он же почему‑то причислил Мамантова к потомственным казакам. Говорят, что уж очень не нравились пламенному трибуну революции знаменитые на всю Россию усы Константина Константиновича. Но носил их генерал вовсе не по донской традиции, а в память о лейб‑гвардии Конно‑Гренадерского полка, где и начинал свою службу еще в конце XIX века в чине корнета.

Именно с его именем многие связывают успехи белых армий летом 1919 года. Его знаменитый казачий рейд по большевистским тылам моментально оброс легендами, причем до такой степени, что установить истину сегодня чрезвычайно сложно. Начать хотя бы с того, что, по воспоминаниям участников, план похода был разработан лично Мамантовым, который дерзко проигнорировал распоряжения руководства Вооруженных сил Юга России. Не случайно барон Врангель в своих мемуарах впоследствии отметил: «Действия его считаю не только неудачными, но явно преступными. Проникнув в тыл врага, имея в подчинении массу прекрасной конницы, Мамантов не только не разгромил противника, но явно избегал боя с большевиками».

На всем пути партизанского рейда Мамантов уничтожал склады большевиков и взрывал железнодорожные мосты. Красных обуяла паника. Троцкий, очутившийся в районе набега, предпочел сразу уехать в Москву. По дороге он писал: «На облаву, рабочие, крестьяне. Ату белых! Смерть живорезам!» Призыв пламенного трибуна революции, однако, остался неуслышанным. В том числе и потому, что Мамантов распорядился немедленно распустить по домам десятки тысяч крестьян, насильно мобилизованных в Красную армию. На Тамбовщине и в окрестностях Липецка заполыхали антисоветские восстания. Большевикам срочно понадобились контрмеры: против Мамантовского корпуса был создан Внутренний фронт. Органам ВЧК в приказном порядке предлагалось расстреливать на месте взятых в плен участников рейда.

Впоследствии точно такое же зверство стали приписывать Константину Константиновичу. Действительно, пощады многим не давали. Для Гражданской войны это было, увы, повсеместной практикой. Но справедливости ради стоит сказать, что известно и другое: Мамантов приказал взять с собой всех пленных чекистов и комиссаров. После окончания рейда их сдали командованию Добровольческой армии, которое и устроило в Харькове суд над большевиками. Не всех из них расстреляли, многие из захваченных коммунистов досидели в тюрьме до нового появления в городе Рабоче‑крестьянской красной армии.

Мамантов вообще всячески подчеркивал освободительный характер своего похода, соблюдение законности и свою близость к простому народу. Он демонстративно раздавал рабочим и крестьянам захваченные у большевиков «керенки» и советские «пятаковки». Генерал в тот момент вообще настолько проникся ролью лидера антибольшевистского сопротивления, что даже отдал приказ о подготовке похода на Москву. В телеграмме атаману Краснову он писал: «Дела наши блестящи, пленных забираем тысячи. Ведем бои без потерь и скоро сокрушим комиссарское царство». А в самом деле, мог ли Мамантов дойти до столицы? Большинство его подчиненных свято в это верили. Среди них был и полковник Добрынин: «Можно считать вполне вероятным, что коннице удалось бы взять Москву. Вопрос же ее удержания находился бы всецело в руках населения и готовности его к борьбе с большевиками. Опасности для нас никакой не было, так как поймать отряд советская власть не могла, да и в случае угрозы конница легко могла в любом месте выйти на фронт и соединиться с армией».

В сентябре 1919 года Тихий Дон торжественно встречал героя похода генерала Мамантова. Его наградили почетным оружием – серебряной шашкой. На эфесе красовался вензель «КМ» и герб Всевеликого войска Донского – олень, пораженный стрелой. На клинке красовалась надпись «Герою Родины от правительства за беспримерные в мировой истории рейды казачьей конницы в войне с большевиками». Однако далеко не все считали этот поход триумфальным. Так, барон Врангель открыто раскритиковал действия генерала, назвав рейд издевательством над мирным населением. Ведь не секрет, что полки вернулись с богатыми трофеями – возами мануфактуры, столового и церковного серебра. Мамантов счел нужным ответить. В своей телеграмме Петру Николаевичу он писал: «Доколе вы будете распоряжаться донцами как пешками, я не считаю возможным занимать ответственную должность». Через несколько недель генерал был отправлен в отставку.

Так вот, именно тот легендарный рейд сыграл ключевую роль в судьбе Егорова. Троцкий начал спешно формировать красную кавалерию. Именно Сталин вместе с Александром Ильичом и развернули конный корпус Буденного в Первую конную армию и утвердили Ворошилова членом Реввоенсовета. Потом на протяжении многих лет эта четверка будет идти по жизни неразлучно. Будущий маршал Советского Союза Василевский напишет в своих воспоминаниях: «Многие из нас, знавших Егорова, помнят его покоряющую улыбку, его мягкий, истинно народный юмор, человеческое обаяние, какую‑то особую душевность, сочетавшуюся со стальной полководческой волей». Но только ли этим запомнился современникам один из создателей красной кавалерии?

Разумеется, нет. Особых теоретических трудов по военному искусству он не оставил. Если, конечно, не считать за таковые совершенно правильный вывод, что грядущая война станет битвой моторов, а не кавалерии. Но в чем Егоров действительно преуспел, так это в написании многочисленных панегириков товарищу Сталину. Вот ярчайший образец его творческого наследия: «С каким восторгом я вспоминал эту тесную совместную боевую работу, проходившую под тактическим руководством нашего горячо любимого вождя. Когда взвесишь, что история для решения своих задач потребует еще людей, способных проявить великие качества ума, воли, твердости, решительности – становится еще радостнее, и бодрость, как живая струна, наполняет все фибры организма».

 

Гитлеровского фельдмаршала Кейтеля за глаза все называли «Лакейтель» или «Секретарь». И было за что. Его услужливость перед фюрером не знала границ.

 

Он был готов выполнить любое указание Гитлера и отличался умением принципиально не иметь перед начальством своего мнения. Согласимся, для военного мыслителя это качество, мягко говоря, не полезное. С этой же точки зрения следует подходить и к Егорову. Он был правильным коммунистом, но не самым блестящим полководцем. Классический продукт той эпохи со всеми своими плюсами и минусами.

Про Тухачевского и Буденного говорить подробно не приходится. Они и так не уходят с медийного пространства. Приглядимся лучше к тем, кто вниманием потомков незаслуженно обделен. Например, на Иону Якира. В 1957 году эту жертву политических репрессий торжественно реабилитировали. Нынче он, конечно, в ряду великих военных теоретиков и лихих кавалеристов не значится. Все больше про другое рассказывают. Каким, например, он был замечательным оратором, как умел замечать ошибки и советовать, как их устранять.

Не спорю, это прекрасное качество. Каждому стоит им обладать. Но мы ценим Якира все же не за умение произносить пространные монологи. Он ведь у нас активный деятель Гражданской войны. Так чем же он знаменит? В первую очередь тем, что первым освоил практику привлечения наемников. Да, вы не ослышались. Забудьте навсегда про глупый штамп «воин‑интернационалист» в отношении событий 1918–1920 годов. Он существовал только в многочисленных работах советского агитпропа. Реальность была иной. Китайцам платили, разумеется, не «керенками», а золотом. Сам Якир об этом с гордостью поведал всем в своих мемуарах: «На жалованье китайцы очень серьезно смотрели. Жизнь легко отдавали, а плати вовремя и корми хорошо. Приходят это ко мне их уполномоченные и говорят, что их нанималось 530 человек и, значит, за всех я и должен платить. А скольких нет, то ничего – остаток денег, что на них причитается, они промеж всеми поделят. Долго я с ними толковал, убеждал, что неладно это, не по‑нашему. Все же они свое получили. Много хорошего было у нас с ними в долгом многострадальном пути через всю Украину, весь Дон, на Воронежскую губернию».

Вдумайтесь в эту малопривлекательную картину. Выражаясь сегодняшним языком, полевой командир сколотил вооруженное формирование из иностранных наемников, которые и пошли насаждать новые революционные порядки. Никто из руководителей страны его за это не то что под трибунал не отдает, но даже и не критикует. Громит контрреволюцию – и прекрасно. Это сейчас главное. С остальным потом разберемся. И надо сказать, действительно разобрались.

Еще один видный деятель Гражданской войны Иероним Уборевич. И он станет жертвой политических репрессий, и потом получит посмертную реабилитацию в 1957 году. Во времена Хрущева этого участника «дела Тухачевского» начнут активно возвеличивать и так же попытаются записать в выдающиеся военные теоретики. Старались на славу. Вот, например генерал‑полковник Покровский выдал такой панегирик: «Он был удивительным человеком крупных дарований. Сейчас Жуков и Конев вошли в историю, сделали очень многое, а тогда они казались рядом с этим человеком маленькими. Он учил их, они учились у него».

Уверен, что перед вашими глазами уже возник образ титана мысли и дел, который в одиночку в 1941 году сокрушил бы танковые армады Гудериана и Гепнера. От реальности, правда, этот образ будет страшно далек. Спору нет, в Гражданской войне части Уборевича хорошо себя проявили и на Южном фронте, и во время наступления на Варшаву. Но вопросы остаются ровно теми же самыми – а кто у него был начальником штаба? Кто планировал операции, чтобы бывший подпоручик Русской императорской армии смог насладиться любовью всего рабоче‑крестьянского государства?

А потом выяснятся совсем уж неприятные подробности. Дело в том, что в январе 1920‑го на великого стратега обозлился Ленин. Было за что. В своем письме к Орджоникидзе он не скрывает чувств: «Получил сообщение, что Вы + командарм 14 пьянствовали и гуляли с бабами неделю. Скандал и позор! А я‑то Вас направо‑налево всем нахваливал! И Троцкому доложено. Ответьте тотчас: 1) Кто Вам дал вино? 2) Давно ли в Реввоенсовете 14 у вас пьянство?» Командарм 14 – это как раз Уборевич. Сей эпизод немного пятнает белоснежные ризы этого революционного деятеля. Но дальше – больше.

 

Во время подавления Тамбовского восстания он будет уже заместителем Тухачевского. На пару они много чего в тех местах сотворили. Губерния от такого удара так до конца и не оправилась.

 

Полный букет военных преступлений – от взятия заложников и уничтожения деревень до создания концлагерей и массовых расстрелов. Подобные бесчеловечные методы не сильно укладываются в общую картину построения нового прекрасного общества и поэтому не особо афишировались в годы советской власти. Не любим мы вспоминать об этом и сегодня.

Несколько лет назад нынешний министр культуры Владимир Мединский сделал заявление по поводу Тамбовского восстания. В частности, он сказал: «Я обязательно постараюсь инициировать принятие постановления Госдумы, в котором сам факт подавления с применением химического оружия – а это оружие массового поражения – было бы приравнено к безусловному акту геноцида русского народа, проведенного большевиками». Казалось бы, все предельно ясно. Методы действительно применялись людоедские. Но на Мединского тогда ополчились десятки деятелей, которые до этого в пристальном изучении истории замечены не были.

О чем говорит этот факт? Прежде всего о том, что мы по‑прежнему рассматриваем Гражданскую войну через призму разнообразных мифов. Если Уборевич или еще кто (нужную фамилию вписать) воевал за красных – он по определению хороший человек и в чем‑то даже пример для подражания. В этом направлении никакого движения вперед на ниве понимания собственного прошлого быть не может. Я уже говорил на страницах этой книги, но в очередной раз повторю: в Гражданской войне героев не бывает. Нам нужно научиться уважительно относиться ко всем участникам тех событий, но не слепо восхвалять их деяния, а трезво оценивать последствия для страны. Только таким путем можно достичь согласия и примирения в обществе.

Ведь не один Уборевич такой плохой. Кого ни возьми – сразу же обнаружатся многочисленные, как говорили в советскую эпоху, факты и сигналы. Смотрим на Ивана Панфиловича Белова. Храбро воевал, помогал устанавливать советскую власть в Средней Азии. Но какими методами! Военком 1‑й Туркестанской кавдивизии Винокуров докладывал по итогам его деятельности в Москву: «Положение сейчас крайне плачевное, теоретически мы здесь закрепляем Советскую власть, а практически рубим бедноту тысячами. Я теперь совершенно не представляю, какие нужны колоссальные труды, чтобы примирить с нами население».

Ничего особенного красный командир Белов не совершил. Так действовали все. Практика Гражданской войны иной не бывает. Подтверждается кем угодно и когда угодно в истории русской смуты.

Приглядимся к Ивану Федоровичу Федько. Прославленный красный командир? Не то слово! И на Северном Кавказе повоевал против Деникина, и в академии Генерального штаба РККА поучился, и в разгроме Врангеля поучаствовал. Трижды был награжден орденом Красного Знамени. Чем не пример для подражания? Только вот был в его карьере один незначительный эпизод. Пустяк, о котором и вспоминать‑то не стоит. Но озвучу этот самый факт. Называется он «подавление Тамбовского восстания». За умелое руководство 187‑й стрелковой бригадой Федько был награжден четвертым орденом Красного Знамени. Как действовали на том фронте красные командиры, вы уже знаете. И чтобы выделиться даже на их фоне – это нужно было уметь.

Не менее яркой с этой точки зрения была карьера Михаила Великанова. После разгрома колчаковских войск он действовал на Кавказе. В частности, подавлял Гянджинский мятеж в Азербайджане. Действовал по‑большевистски решительно, не проявляя волокиты и не терзаясь сомнениями. На практике за этой лукавой советской формулировкой скрывались привычные методы. Казнь нескольких сотен офицеров и строжайший приказ населению немедленно сдать все оружие. За ослушание – расстрел на месте. Без суда и следствия. Таковы законы революционного времени.

Вот это первые красные командиры умели делать. Со всем остальным периодически возникали значительные сложности. Это и понятно – военного образования не хватало. Не случайно член Реввоенсовета республики Вацетис тогда же заметил, что он не выдвигал бы наверх тех, кто не имеет хотя бы трехлетнего опыта командования полком. Замечание справедливое, но, увы, невыполнимое в условиях первых лет советской власти. Большинство воспетых агитаторами комиссаров в пыльных шлемах сразу стартовали с очень неслабых должностей в молодой Рабоче‑крестьянской красной армии. И попытка поставить их на места, соответствующие их интеллектуальным возможностям, закономерно закончилась сначала глухим недовольством, потом отдельными публичными заявлениями и закономерно привела многих к участию в деле Тухачевского.

Ровно то же самое происходило, кстати, и в ВЧК. Возьмем для примера такого видного чекиста, как Георгий Атарбеков. Организатор и активный участник «пятигорской резни», он лично изрубил кинжалом генерала Рузского. Поступком этим Атарбеков чрезвычайно гордился. Он получил повышение и стал членом Реввоенсовета Каспийско‑Кавказского фронта. Неплохо для 27‑летнего человека, который никогда не служил в армии. Он действовал решительно и бескомпромиссно, но не совсем так, как многие сейчас подумали. Его пришлось снять с должности по требованию ударной коммунистической роты с формулировкой «за грубое попрание прав человека». Не знаю, что нужно было сделать, чтобы в эпоху красного террора быть обвиненным в жестокости. Это как быть изгнанным из палачей за свирепый нрав. Такой вот был боец за счастье всего человечества.

Или посмотрим на легендарного деятеля чрезвычайной комиссии Глеба Бокия. Нынче и он – жертва политических репрессий, реабилитированный советской властью. На него сегодня уже не призывают равняться даже самые упертые левые публицисты. Понимают, что не все ладно в биографии этого одного из первых чекистов. Но детали не уточняют. А мы поинтересуемся подробностями. Одной будет вполне достаточно. В разговоре со своей знакомой писательницей Алтаевой он честно признался: «Я присутствую при расстрелах для того, чтобы работающие рука об руку со мною не смогли бы говорить обо мне, что я, подписывающий приговоры, уклоняюсь от присутствия при их исполнении, поручая дело другим, и затыкаю ватой уши, чтобы не расстраивать нервы».

В дальнейшем Бокий оставался верен себе. При девятом отделе Главного управления Государственной безопасности НКВД СССР он создал лабораторию по разработке ядов и препаратов для влияния на сознание арестованных или устранения неугодных. Работал старательно, с подлинным большевистским энтузиазмом, пока его самого не прислонили к стенке. Во времена Сталина демонстрировалось исключительное презрение к былым заслугам.

Тем же маршрутом последовал в дальнейшем и Григорий Мороз. О нем нынче вообще не вспоминают – непопулярный деятель времен революции. А между тем он возглавлял следственный отдел ВЧК, находился на острие борьбы за торжество диктатуры пролетариата. Образование он имел низшее, но когда и кому это мешало в эпоху террора? Советская власть по достоинству оценила его работу. Орден Красного Знамени украшал его могучую грудь. Только вот в новые реалии Мороз категорически не вписался. Его пассионарность, пусть и сугубо отрицательная, годилась только для эры массовых кровопролитий. К какой‑либо созидательной деятельности подобные люди тягу не испытывают.

Это, кстати, не моя оценка деятельности подобных типов. Ровно в то самое время нарком внутренних дел Петровский категорически потребовал устранения произвола в деятельности ВЧК – организации, «напичканной преступниками, садистами и разложившимися элементами люмпен‑пролетариата». Таким образом, среди первых большевиков было четкое понимание того, что в партии и в карающих органах далеко не все являются образцами кристальной чистоты.

Именно на этом сегодня активно играют многочисленные современные срыватели покровов с советского прошлого. Наиболее рьяные выстраивают простейшую смысловую конструкцию: первые большевики (чекисты, комиссары… – нужное вписать) были такими злобными душегубами, поскольку русских среди них не наблюдалось. И крушили они не свою страну, и убивали не своих соотечественников. В той или иной степени данная модель гуляет по неокрепшим умам уже без малого сто лет. За все это время рассуждающие про национальный состав большевиков не удосужились его изучить. Даже не детально – хотя бы просто бегло проглядеть длинные списки имен. Что же, сделаю это за них.

Начнем с Реввоенсовета республики. Имеются в наличии три председателя: Троцкий, Фрунзе и Ворошилов. С точки зрения теории «все большевики были инородцами» (под этим, разумеется, подразумеваются исключительно евреи) можно предъявить претензии Троцкому и Фрунзе. Но и то, пока не начнешь изучать их биографии. Потому что сразу выяснится: в детстве будущий «демон революции» разговаривал исключительно на русском и украинском, идиша не знал. Фрунзе по происхождению был молдаванином.

Спустимся на уровень ниже. Заместители председателя реввоенсовета. Конечно, тут имеются Склянский, Уншлихт и Гамарник. Но чтобы картина была более целостной и внушающей, срыватели покровов добавляют к ним Каменева. Тут мы сталкиваемся с фальсификацией. Дело в том, что это не Лев Борисович Розенфельд, как многие привыкли считать, а Сергей Сергеевич. Выпускник Николаевской академии Генерального штаба, один из участников разгрома Деникина.

Обычно на этом исторические изыски этих своеобразных публицистов и заканчиваются. Дескать, все ясно, чего тут обсуждать? А мы – не поверим. Откроем список членов Реввоенсовета и внимательно его прочтем. Много времени на это не уйдет. В нем 49 человек. Разные люди присутствуют – и сыновья священников, и дворяне, и даже целый контр‑адмирал Русского Императорского флота имеется. Есть и евреи, целых трое. Еще раз повторю: 3 на 49 человек. О каком подавляющем большинстве тут можно говорить?

Точно такая же картина и примерно в той же пропорции наблюдается и во Всероссийской чрезвычайной комиссии. Несколько лет назад вышел в России малоприметный сборник «Энциклопедия ВЧК». В нем содержатся многочисленные биографии сотрудников центрального и губернских аппаратов, партийных руководителей и даже представителей науки и культуры, чья деятельность была связана с чрезвычайной комиссией. Полюбопытствуйте, книга того стоит. На очень многие ответы дает однозначные вопросы.

Открою страшную тайну: при изучении состава Совнаркома вы придете к тем же самым выводам. Фамилии и биографии всех руководителей советского государства без ретуши давно не являются тайной. Открыты архивы, опубликованы тысячи документов. Но многие почему‑то не хотят читать, предпочитая дальше тиражировать ахинею о том, как три еврея подчинили своей несокрушимой воле 46 членов Реввоенсовета РСФСР. Это ведь так удобно. Только от реальной истории первых большевиков данная доктрина так же далека, как и сюжеты многочисленных советских кинофильмов о Гражданской войне. Но кому‑то нравится жить мифами. Красивыми, многолетними. И это самое неприятное накануне 100‑летия тех очень сложных событий. Но исправить ситуацию вполне возможно, все в наших с вами руках.

 

Послесловие

 

Подведем итоги. Белое движение, несмотря на ряд блестящих военных операций, было обречено. Отсутствие внятной идеи, которая была бы привлекательна для широких слоев общества, не дало Деникину и Колчаку возможности победить большевиков. Партия Ленина шла к триумфу сквозь череду жестоких поражений и роковых просчетов, но была убеждена в конечном результате. Путь к строительству принципиально нового общества был открыт. Дальше все зависело только от большевиков.

Многочисленные роковые события вместились в три года. Все действующие лица, невзирая на партийную принадлежность и собственные убеждения, последовательно и безостановочно превратили вторую русскую смуту в тотальную войну на уничтожение. В дальнейшем выжившие напишут сотни воспоминаний, в которых постараются не акцентировать внимание на неприятных эпизодах, словно их и не было. Но они были. И были сотни тысяч убитых, повешенных, замученных.

Говорить и спорить о том, почему так вышло, можно бесконечно долго. Легко строить предположения, как сложились бы события, будь чья‑то политика гибче, а у кого‑то принципиальность не превращалась в догматизм. Только подобный подход ничего не даст. И не потому, что историю еще никому не удавалось переиграть. Современники тех событий напрасными иллюзиями себя не тешили. Гражданская война была неизбежностью. Точно такой же неизбежностью было массовое презрение к собственной жизни, как ни грустно это сознавать нам сегодня в XXI веке. Потому что речь идет о наших с вами прадедах.

Вдумайтесь в ставшие сегодня уже знаменитыми строки Николая Туроверова, точнее всего описавшего ту эпоху. Слова поэта, очевидца и участника тех событий, не нуждаются в моих дополнительных комментариях. Их просто стоит осознать. Выучить наизусть, как заповедь. Передать ее всем знакомым. Чтобы стараться никогда потом не допускать подобного развития событий. Это несложно, не так ли?

 

Перегорит костер и перетлеет,

Земле нужна холодная зола.

Уже никто напомнить не посмеет

О страшных днях бессмысленного зла.

 

Нет, не мученьями, страданьями и кровью

Утратою горчайшей из утрат:

Мы расплатились братскою любовью

С тобой, мой незнакомый брат.

 

С тобой, мой враг под кличкою «товарищ»,

Встречались мы, наверное, не раз.

Меня Господь спасал среди пожарищ,

Да и тебя Господь не там ли спас?

 

Обоих нас блюла рука Господня,

Когда, почуяв смертную тоску,

Я, весь в крови, ронял свои поводья,

А ты, в крови, склонялся на луку.

 

Тогда с тобой мы что‑то проглядели,

Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:

Не для того ль мы оба уцелели,

Чтоб вместе за Отчизну умереть?

 

 

Список использованной литературы

 

Адмирал Колчак. Протоколы допросов. СПб.: Питер, 2014.

Белый Крым. М.: РГГУ, 2000.

Белая борьба на северо‑западе России. М.: Центрполиграф, 2003.

Буденный С. Первая конная армия. М.: Вече, 2013.

Великий сибирский ледяной поход. М.: Центрполиграф, 2004.

Ворошилов К. Сталин и Красная армия. М.: Партиздат ЦК ВКП(б), 1935.

Воробьев В. Товарищ Сталин – организатор побед на фронтах гражданской войны. М.: Правда, 1949.

Восточный фронт адмирала Колчака. М.: Центрполиграф, 2004.

Врангель П. Воспоминания. М.: Вече, 2013.

ВЧК уполномочена сообщить. М.: Кучково поле, 2004.

Гагкуев Р. Белое движение на Юге России. Военное строительство, источники комплектования, социальный состав. 1917–1920 гг. М.: Посев, 2012.

Галлиполийский крест русской армии. М.: Сибирская благозвонница, 2009.

Ганин А. Корпус офицеров Генерального штаба в годы Гражданской войны 1917–1922 гг. М.: Русский путь, 2009.

Герои гражданской войны. М.: Молодая гвардия, 1968.

Гладков Т. Артур Артузов. М.: Молодая гвардия, 2008.

Городовиков О. В рядах Первой конной: рассказы конармейца. М.: Воениздат, 1939.

Декреты советской власти. М.: Едиториал УРСС, 1999.

Деникин А. Очерки русской смуты. М.: Айрис‑пресс, 2015.

Дроздовский М. Дневник. Берлин: Отто Кирхнер и Ko, 1923.

Дроздовский и дроздовцы. М.: Достоинство, 2012.

Донская армия в борьбе с большевиками. М.: Центрполиграф, 2004.

Дуров В. Орден красного знамени. М.: Сollector’s Book, 2004.

Егоров А. Разгром Деникина. М.: Вече, 2012.

Зуб Э. Харьковская ЧеКа. Прощание с мифами. Харьков: Райдер, 2012.

История гражданской войны в СССР. М.: ОГИЗ, 1936.

Исход русской армии генерала Врангеля из Крыма. М.: Центрполиграф, 2003.

Какурин Н., Вацетис И. Гражданская война. 1918–1921. СПб.: Полигон, 2002.

Кирмель Н. Спецслужбы Белого движения. 1918–1922. М.: Вече, 2013.

Красная книга ВЧК. М.: Политиздат, 1989.

Краткий курс ВКП(б). М.: Государственное издательство политической литературы, 1944.

Левитов М. Материалы по истории Корниловского Ударного Полка. Париж, 1974.

Ленин В. Избранные работы в двух томах. М.: Партиздат ЦК ВКП(б), 1935.

Макаров П. Адъютант генерала Май‑Маевского. Л.: Прибой, 1927.

Марков и марковцы. М.: Белые воины, 2012.

Мельгунов С. Красный террор в России. 1918–1923. М., 1990.

Найда Ф. О некоторых вопросах истории гражданской войны в СССР. М.: Воениздат, 1958.

Наумов В. Летопись героической борьбы. М.: Мысль, 1972.

От Орла до Новороссийска. М.: Центрполиграф, 2004.

Павловский П. По материалам судебного процесса в Семипалатинске 1927 года. М.: Государственное издательство, 1928.

Первый кубанский «ледяной» поход. М.: Центрполиграф, 2001.

Пионтковский С. Гражданская война в России. М.: Издание Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова, 1925.

Плеханов А. ВЧК 1917–1922. М.: Вече, 2013.

Поход на Москву. М.: Центрполиграф, 2004.

Реввоенсовет республики 1920–1923. М.: Едиториал УРСС, 2000.

Рудиченко А. Награды и знаки белых армий и правительств. М.: Collector’s Book, 2008.

Русская армия на чужбине. М.: Центрполиграф, 2003.

Русская армия в изгнании. М.: Центрполиграф, 2003.

Русская военная эмиграция 20–40‑х годов. М.: Гея, 1998.

Троцкий Л. Моя жизнь. ПрозаиК, 2014.

Троцкий Л. Сочинения. Т. 17, ч.2. М.; Л., 1926.

Туркул А. Дроздовцы в огне. М.: Вече, 2013.

Хаджиев Р. Жизнь и смерть генерала Корнилова. М.: Вече, 2015.

Хандорин В. Адмирал Колчак: правда и мифы. Томск, 2007.

Цветков В. Белое дело в России. М., 2008.

Ширинская А. Бизерта. Последняя стоянка. М.: Воениздат, 1999.

Шкуро А. Записки белого партизана. М.: Вече, 2013.

 

---

Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 78; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!