Легенды чрезвычайных комиссий

 

Что удивляет меня в воплях об ошибках ЧК – неумение поставить вопрос в большом масштабе.

Ленин

 

Это одна из самых обсуждаемых тем за последние лет тридцать. Минимум раз в неделю я наблюдаю срывы покровов с истории страны в прошлом веке. Вот как выглядит это на практике. Выступает какой‑нибудь либеральный публицист. Даже не так: орет истерично, тыча вам в лицо пальцем. Вспомните, требует он, хотя бы Василия Михайловича Блохина. Он был награжден орденом Отечественной войны 1‑й степени и всегда личным примером показывал, как нужно защищать Родину от врагов. Коммунистическая партия высоко оценила его мужество и героизм. Блохина наградили еще шестью орденами (в том числе орденом Ленина) и удостоили звания генерал‑майора. На фронте он, правда, не был. В швейной мастерской административно‑хозяйственного управления НКВД СССР Василию Михайловичу сшили по его заказу длинный, до самого пола, широкий кожаный фартук, кожаный картуз и кожаные перчатки с раструбами. Чтобы не забрызгивать кровью расстрелянных одежду. Приводил приговор в исполнение Блохин исключительно из нагана, который не давал осечек.

Его боевыми товарищами были члены ВКП(б) Петр Магго (в характеристике отмечалось: «К работе относится серьезно» (куда уж серьезнее, он лично расстрелял около 10 000 человек), Иван и Василий Шигалевы (награждены четырьмя орденами, в том числе орденом Ленина и знаком «Почетный чекист»), Леонид Баштаков (в числе его героических свершений – Катынский лес, за что он был награжден орденом Красного Знамени), Петр Яковлев (в характеристике сказано: «К работе относится хорошо. За дело болеет. Обладает большой работоспособностью и достаточной долей энергии»), Борис Родос…

Вам уже страшно и неприятно? Еще бы, какие мерзавцы! А пока вы соображаете, можно ли на это хоть что‑то внятное возразить, ваш либеральный оппонент продолжает срывать покровы. Итак, ВЧК тогда, как, впрочем, и сейчас ее правопреемница ФСБ, располагалась на Лубянке. Слово это у определенного кластера в современном российском социуме имеет ярко выраженную негативную окраску. Безусловно, ни одна страна не может обойтись без органов государственной безопасности. Но именно со словом «Лубянка» связаны печальные воспоминания нашего не столь уж далекого прошлого. Только за 14 месяцев при Ежове было репрессировано свыше 1 миллиона 800 тысяч граждан страны. Треть из них была расстреляна. А значит, резюмирует либерал, нужно переименовать район в центре Москвы. Занавес. Все расходятся.

А мы на выход торопиться не станем. Задержимся. И зададим скромно один вопрос: вот спрашивается, с чего нужно переименовывать? Корни этого названия восходят к концу XV века. Во время формирования государства Российского был присоединен Великий Новгород. Часть горожан, отличавшихся особо строптивым нравом, Иван III переселил в другие города, в том числе и в Москву. И вот в память о своем родном городе переселенцы стали так называть и этот район (в Новгороде была улица под названием Лубянка).

Но отторжение вызывает не только название. Само здание ВЧК (а в настоящее время – ФСБ) тоже не вызывает восторга у определенной категории сограждан. Они предлагают снести это здание, а для контрразведчиков построить новый дом, в одном из спальных районов. То есть взять пример с Германии. Печально знаменитое здание гестапо на Принц‑Альберт‑штрассе разрушено, а его руины служат вечным напоминанием потомкам об ужасах нацизма. И если Служба внешней разведки располагается на юге города, то ФСБ может совершенно свободно расквартироваться на востоке. Или на западе. Или на севере.

 

Юбилейный знак ВЧК.

Им награждали лучших чекистов

 

Не будем мелочными, не станем указывать на странность сравнения ВЧК с тайной гитлеровской полицией. Перейдем сразу к главному. Страшного в переезде действительно ничего не будет. Но только этот дом является памятником истории. Не только кровавого XX столетия, но и более спокойного XIX века. «Дом ужаса», как называли его потом представители определенных слоев советского общества, начали строить еще в 1897 году. И сначала он никак не был связан с разведкой или контрразведкой. Это был очень престижный доходный дом. Весь первый этаж сдавали в аренду. К примеру, именно тут находился знаменитый на всю Москву книжный магазин Наумова. На третьем этаже располагались квартиры. Постоялец платил за девять комнат более 4 тысяч рублей в год. По тем временам – сумма немалая. В любом другом районе города квартиру можно было снять минимум втрое дешевле. А самое главное, в этом здании располагалось страховое общество «Россия». Отсюда и пошла известная советская поговорка: «Где находится сейчас “Госстрах”, я не знаю, а вот где “Госужас” – подскажу».

 

Нужно учитывать и тот факт, что ВЧК не сразу въехала в этот дом. Сначала ведомство Дзержинского располагалось в доме № 11 на все той же Лубянке.

 

Только в декабре 1918 года, когда декретом ленинского правительства в стране были ликвидированы все страховые компании (в том числе и «Россия»), помещение и все недвижимое имущество было передано государственным учреждениям. Изначально в дом № 2 въехал Московский совет профсоюзов. Но по какой‑то причине его сотрудникам там не понравилось. На смену им и пришел Народный комиссариат внутренних дел. Начали чекисты с того, что выселили из дома всех жильцов, чтобы не мешали суровой борьбе с контрреволюцией. Только в сентябре 1919 года в доме стал работать Особый отдел Московской ЧК, а потом и весь центральный аппарат Всероссийской чрезвычайной комиссии.

К тому же, как известно, ломать – не строить. Но органам ВЧК принадлежало не только здание по адресу «Лубянка, дом 2». А значит, придется сносить еще ряд домов в самом центре исторической Москвы. Оставить посреди столицы квартал руин – не самая удачная идея. Построить на этом месте новые здания – еще более глупо. Совершенно очевидно, что они будут сильно контрастировать с обликом района. И так уже старая Москва постепенно становится историей. Не говоря уже о том, что в народе это место всегда будет ассоциироваться с «органами», что бы в этом районе ни построили в дальнейшем.

Ладно, оставим в покое бесконечные топонимические страдания либеральных умов и обратимся непосредственно к теме красного террора. Обосновал его необходимость еще Карл Маркс. По его мнению, только так можно было сократить кровавые муки родов нового общества. Гуманно, ничего не скажешь. Ленин с этой точки зрения был еще большим гуманистом и взялся на практике обосновать свое же утверждение «нравственно все, что полезно революции». Лидер большевиков назвал террор «вполне правильной инициативой» и всегда был недоволен, если эту пролетарскую ярость кто‑то смел сдерживать. Например, в письме Зиновьеву в июне 1918 года Ильич был категоричен: «Мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы удержали. Протестую решительно! Надо поощрять энергию и массовидность террора».

Немного, конечно, смущало то прискорбное обстоятельство, что смертную казнь ленинцы сами же отменили еще 26 октября 1917 года. Но нет такой крепости, которую большевики не могли бы взять. Они поступили очень просто. Уже через месяц Совнарком издал «Декрет о суде». Этим документом были учреждены революционные трибуналы, которые должны были бороться с противниками построения нового общества. Дальше последовало создание Всероссийской чрезвычайной комиссии, которой поручалось действовать по‑революционному энергично. Дзержинский взялся за дело решительно и с подлинным большевистским размахом. Чтобы никто не подумал, что наступило время всеобщей любви, Троцкий максимально популярно обозначил перспективу: «Не позднее чем через месяц террор примет очень сильные формы по примеру великих французских революционеров. Врагов наших будет ждать гильотина, а не только тюрьма». И все равно нашлись те, кто ему сначала не поверил. Напрасно. Лев Давидович совсем не походил на шутника, он выполнил свое обещание в полном объеме. Пусть и не в установленный им же срок.

13 июня 1918 года был принят декрет о восстановлении смертной казни. Теперь к расстрелу мог приговаривать революционный трибунал. И он не заставил себя долго ждать. Уже через неделю к стенке поставили адмирала Щастного. Обвинили его в том, что он неуклонно углублял пропасть между флотом и властью рабочих, сеял панику и хотел стать спасителем отечества. Пока трибунал изображал хоть какую‑то видимость законности, за дело взялась ВЧК. Недалеко от Екатеринбурга разогнали митинг рабочих, которые посмели протестовать против действий большевистских комиссаров. 15 человек были убиты. Этого показалось мало, и еще 14 человек демонстративно расстреляли.

 

Ф. Э. Дзержинский.

Создатель Всероссийской чрезвычайной комиссии

 

Ленин подобную методику всячески одобрял. Например, 9 августа 1918 года он отправил указание в Пензенский губернский исполком. Сам текст этого откровенно людоедского поручения является классическим образчиком распоряжений той эпохи: «Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города. Расстреливайте на месте беспощадно за всякую сокрытую винтовку». Обращаю внимание, что это – до официального объявления красного террора. То есть, когда не отягощенные глубокими познаниями умы начинают вам сегодня рассказывать, что все началось с убийства Урицкого, вас, мягко говоря, вводят в заблуждение.

Вот с этого момента мы и погружаемся с вами в сплошную мифологию. Со времен перестройки о зверствах большевиков написали столько, что читать можно до глубокой старости. При этом одно бредовое утверждение сменяет другое. Мне доводилось встречать откровения, что ВЧК ликвидировало за два года свыше 1 400 000 человек. Но прежде чем охать и посылать проклятия на головы палачей и кровопийц, давайте задумаемся: а откуда взялась эта огромная цифра? И тут мы с удивлением обнаружим, что ретивый автор либеральных взглядов, не мелочась, умножил на десять цифру известного западного историка Конквеста. Согласимся, что и 140 тысяч расстрелянных – тоже немало. Но проблема состоит в том, что и эта цифра очень сильно завышена. Известный российский историк спецслужб Мазохин, долгие годы работавший с архивными документами ВЧК‑ОГПУ, пришел к выводу, что жертвами репрессий большевиков стало примерно 50 000 человек.

Вообще, документы советских спецслужб – вещь чрезвычайно неприятная для либерально настроенных граждан. Все их рассуждения моментально разбиваются о сухие цифры. Я знаю, что любая человеческая жизнь бесценна, и поэтому мои слова полны цинизма. За это я прошу прощения. Но только за это. Потому что дальше каяться уже должны те, кто пытается заработать моральный или политический капитал на откровенной лжи. Вот, например, все знают, что после убийства Урицкого по Петрограду и Москве прокатился кровавый смерч расстрелов. Десятки тысяч ни в чем не повинных людей расстреляли. Содрогнись, потомок. Но мы, выслушав это, скромно признаем, что террор действительно был. Многих поставили к стенке. Но кого и за что?

Очень быстро выяснится, что той осенью в Петрограде расстреляли 800 человек и еще 300 в Москве. Только вот подавляющее число жертв к политическим противникам режима не относились. Расстреляли множество убийц, воров, насильников, которых в рамках революционных свобод выпустило из тюрем Временное правительство. По ним с таким же жаром вздыхать и причитать будете? А пока вы обдумаете это, обращу ваше внимание еще на один нюанс: с марта по июнь 1918 года Петроградская ВЧК рассмотрела 196 дел. Из них 102 относились к борьбе со спекуляцией и бандитизмом. Непосредственно с противодействием политическим противникам было связано лишь 18 заведенных дел. А теперь самое интересное: 10 из них закрыли за недостатком улик и еще три были прекращены по амнистии. И где тут десятки тысяч расстрелянных?

 

Были, разумеется, и сугубо политические дела. Но и они выглядят совсем не так, как представляют себе либеральные умы. Взять хотя бы нашумевшую в свое время ликвидацию «Национального центра».

 

В середине июня 1919 года при попытке перейти границу под Петроградом был убит бывший офицер Русской Императорской армии Никитенко, который хотел пробраться в расположение Северо‑Западной Добровольческой армии генерала Юденича. При обыске в мундштуке папиросы было обнаружено письмо. Подписано оно было «Вик». Из документа следовало, что в Петрограде действует подпольная антибольшевистская организация. Она готова к выступлению, как только войска Юденича начнут штурмовать город: «Настроение здесь сплошь антибольшевистское, но придавлено террором, не знающим границ. Усталость всех растет, как и смертность, с каждым днем. Большевизм здесь изжит давно. Надо немедленно сделать все к занятию вымирающей столицы».

Еще через месяц при попытке перейти все ту же финскую границу был задержан начальник Сестрорецкого разведывательного пункта Боровой‑Федотов. При аресте он выбросил какой‑то пакет. В нем чекисты обнаружили зашифрованное письмо. Ключ к нему удалось подобрать. В письме указывались данные о дислокации частей 7‑й армии, численность и вооружение красноармейцев. Допрос с пристрастием позволил получить сведения о загадочном «Вике». Им оказался бывший владелец фирмы «Фосс и Штейнингер», член партии конституционных демократов Штейнингер. Долго будить общественную совесть товарищи в кожаных куртках ему не позволили. Вместе с «Виком» были арестованы представитель Юденича генерал Махов и меньшевик Розанов. В результате полученных показаний удалось выявить большинство агентов «Национального центра» в военных и транспортных учреждениях Петрограда.

В это время ВЧК получила достоверные сведения о том, что и в Москве действует тайная антибольшевистская организация. При попытке перейти фронт на сторону наступавших войск Вооруженных сил Юга России генерала Деникина был задержан курьер. При обыске у него обнаружили зашифрованное письмо, которое сразу же отправили в столицу.

Особого опыта контрразведывательной работы у первых чекистов почти не было. Им приходилось учиться буквально на ходу. Классовое чутье и верность революции – штука хорошая, но в тайной войне от этого пользы мало. Выручали старые специалисты. Кого‑то из них толкнул на службу советской власти голод, кого‑то – страх грядущих репрессий. Были и те, кто добровольно пошел служить большевикам. Объяснялось это достаточно просто. Временное правительство вызывало у людей такую идиосинкразию, что они готовы были служить кому угодно, лишь бы в стране навели порядок. Большевики этот порядок худо‑бедно обеспечивали. Да, слишком радикальными методами. Но те, кто пошел служить к ним, считали, что лучше уж так, чем вообще никак. К тому же неизбежность термидора никто не отменял.

Так вот, один из старых специалистов и сумел расшифровать письмо. В нем содержалось главное: восстание должно начаться после того, как войска Деникина займут Тулу. И надо сказать, что в столице все было к этому готово. Одно из воззваний гласило: «Добровольческая армия Московского района призывает всех покончить с обманом и сбросить чуждую для нас и не подходящую нашим укладам и обычаям интернациональную власть коммунистов. Боритесь за одну общую мысль – избавиться от темного кошмара насилия, который душит нашу страну!»

Документ серьезный, спору нет. Читаешь его, и складывается впечатление, что действительно все было готово для поднятия восстания. Ведь самое главное в этом – четкая идеологическая составляющая. То есть то, чего Антон Иванович Деникин так и не смог сформулировать. Ведь за что, в конечном счете, боролась Добровольческая армия? За Единую, Великую Россию. Но какой она должна быть? На этот вопрос Деникин ответ даже не искал, решив, что народ после победы над большевизмом сам определит путь развития страны. Это была роковая ошибка. Народ вообще ленив. Думать он не любит. Предпочитает, чтобы кто‑нибудь это сделал за них. И желательно сформулировал простой и понятный лозунг. Вот Ленин его и сформулировал: «Власть – пролетариату!» А Деникин не смог. «Национальный центр» не сильно далеко ушел от него. Но это было полбеды.

Для восстания, кроме идеологии, нужно еще три немаловажных составляющих: люди, средства и четко продуманный план действий. Люди, которым можно доверять, были. Пусть и в малом количестве, но они были. А вот с двумя другими пунктами возникли сложности. Один из руководителей «Национального центра» Ступин показал на допросе: «Главный недостаток был в том, что не было оружия, а потому и боеспособность организации была, по существу, равна нулю. Средств и способов для приобретения оружия не было». С такими исходными данными победить было нельзя в принципе.

В результате проведенных оперативных мероприятий ВЧК удалось получить новые сведения о готовящемся заговоре. В конце июля в Вятской губернии был арестован подозрительный человек. Одет он был в рваную шинель и худые сапоги. Но при этом весьма щедро платил за подводу. Его арестовали. При обыске были изъяты два револьвера и кинжал. В подкладке его шинели обнаружили почти миллион рублей. На допросе выяснилось, что офицер колчаковской контрразведки Крашенинников должен был пробраться в Москву и передать деньги подпольной организации. Его немедленно отправили на Лубянку.

А там как раз в это время получили донос учительницы школы № 76. В нем говорилось, что к директору по фамилии Алферов слишком часто ходят в гости какие‑то подозрительные люди. После долгого наблюдения за Алферовым и подробного допроса Крашенинникова чекисты окончательно убедились, что в Москве действует крупная антисоветская организация. Ее руководителей признал Верховный правитель России адмирал Колчак. Возглавляет «Национальный центр» член партии конституционных демократов Щепкин. Позднее на допросе в ВЧК он скажет: «Играя на низменных инстинктах масс, коммунистическая власть порвала тот тонкий, почти незаметный налет культуры и духа общественности, имеющийся у людей, и открыла выход для эгоистических стремлений человека». С этим я согласен. Лишь скромно уточню: а не кадеты ли начали активно развращать граждан страны, начиная с марта 1917 года? Впрочем, это вопрос второстепенный. Главный же вопрос звучит просто: являются ли действия заговорщиков угрозой новому государственному строю и следует ли за подобное наказывать? Ответ очевиден.

Но вернемся к красному террору. Я уже слышу слаженный хор либералов, которые с чувством, с толком, с расстановкой расскажут про то, как, например, в Севастополе расстреляли 500 офицеров. Да, было такое. Как и была публикация списка заложников в журнале «Красный террор». Он, кстати, переиздан в современной России, как и «Еженедельник ВЧК». Но читать их либералы категорически не хотят. Проще отдаться во власть эмоций легендарной книги «Красный террор в России» Мельгунова. Ее с упоением цитируют уже более четверти века, сразу же после первого издания в нашей стране. Одного только не хотят понять. Появление этой книги было приурочено к суду над бывшим адъютантом офицерского генерала Дроздовского полка Конради, убившего советского полпреда Воровского. Тогда нужно было найти для европейского обывателя моральное оправдание терроризма ужасами режима большевиков. Это удалось сполна.

Так вот о заложниках. В том самом журнале, который категорически не хотят читать, содержится приказ Народного комиссара внутренних дел Петровского. В частности, там говорится: «Расхлябанности и миндальничанью должен быть немедленно положен конец. Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительное количество заложников. При малейших попытках сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен приниматься безоговорочно массовый расстрел».

Согласимся, документ жуткий. Больше напоминает оккупационную политику немцев в годы Великой Отечественной войны. Тем, как известно, было дано полное право обращаться с «недочеловеками» как угодно. Расстреливать, морить голодом, брать в заложники. Так и тут – твоя жизнь во власти комиссара. Но только на первый взгляд. Потому что существует, например, приказ главы чрезвычайной комиссии Восточного фронта Лациса. Опубликован этот неприятнейший для «неполживых и рукопожатных» граждан приказ все в том же журнале «Красный террор», который они категорически не желают читать. А мы с вами упорствовать в заблуждениях не станем и посмотрим, что же приказывает легендарный чекист: «Расстрел заложников производить лишь в том случае, когда неприятель применяет эту меру к нашим товарищам, и то лишь с моего разрешения».

Этот вот приказ того самого кровожадного Лациса, которого уже обвинили в таких зверствах, что рейхсфюрер СС Гиммлер кажется на его фоне белым и пушистым. Вот и давайте посмотрим, как же он лютовал в восьми приволжских губерниях. Территория немаленькая. Казнить можно со всем большевистским размахом. Лацис именно так и поступил. Как вы думаете, скольких он поставил к стенке – тысячи, десятки тысяч? Не угадали. Целых 66 человек расстреляли его бойцы. Из них 13 – за выдачу коммунистов белочехам, а другие – в ходе подавления вооруженных восстаний. В застенки было брошено 146 человек. Еще 403 находились в розыске за участие в контрреволюционных вооруженных выступлениях.

Эти данные, вне всякого сомнения, сильно подмывают стройную картину массовых казней и истязаний, которую нам уже четверть века неустанно рассказывают получатели разнообразных грантов. Я уже предвижу их возражение: это официальные данные, и верить им ни в коем случае нельзя. Весьма странная логика. Напротив, нет никаких оснований сомневаться в объективности этих цифр, потому как их официальная публикация была призвана в первую очередь устрашить противников большевиков. И если бы под идейным руководством Лациса расстреляли бы не 66 человек, а, скажем, шесть тысяч, то еженедельник чрезвычайной комиссии об этом бы сообщил. Чтобы белогвардейцы содрогнулись от ужаса. Но этого почему‑то не последовало.

Кстати о противниках большевиков. Очень наивное заблуждение – считать, что они не принимали по отношению к красным симметричных мер. Даже вожди контрреволюции признавали эти факты. Взять хотя бы Деникина. В своих «Очерках русской смуты» он откровенно пишет: «Нет душевного покоя, каждый день картина насилия по всей территории вооруженных сил. Особенно прославились в этом отношении контрразведки Киева, Харькова, Одессы, Ростова». Это Антон Иванович еще тактично высказался. Дело в том, что 24 ноября 1919 года на Особом совещании был принят закон, по которому смертной казни подлежали все, кто содействовал советской власти или был большевиком. Таким образом, приглашение встать к стенке получили 300 тысяч граждан страны из ленинской партии, а также все рабочие, которые участвовали в национализации фабрик, и все крестьяне, которые были замечены в разделе помещичьих земель. Подсчитать потенциальное количество жертв в случае исполнения этого закона я не возьмусь. Но полагаю, что сталинские репрессии 30‑х годов очень бы сильно померкли.

Сегодня те, кто рассуждает о первых чекистах, во многом сознательно демонизируют их. Действительно, эпоха была жуткой. Офицеров, священников, профессоров зачастую расстреливали без долгих разговоров. Ставили к стенке вообще всех тех, кто не нравился. Никакого гуманизма. Но революция иной и не бывает. Во Франции в свое время террор творился не меньший, что не мешает нашим с вами современникам называть те события Великой Французской революцией. Из нее вычленили главное – «свободу, равенство, братство», не забывая при этом о пролитой крови. В нашем же случае все строго наоборот. Из всех событий 1917–1920 годов пролитую кровь исключительно вытаскивают на первый план.

Нынче почитаешь некоторых публицистов – и печально знаменитый сборник документов «СС в действии» меркнет. Сплошные безмозглые палачи и костоломы. Это, мягко говоря, чрезвычайно далеко от реальной истории.

 

Люди в ВЧК оказались разные, но всех их объединяла фанатичная вера в идею построения нового общества. Взять хотя бы создателя советской контрразведки Артура Фраучи, более известного под фамилией Артузов.

 

Его судьба могла бы сложиться иначе. Не случись в России в 1917 году революции, он вполне мог бы стать всемирно известным металлургом, ибо уже тогда считался одним из самых перспективных учеников знаменитого профессора Грум‑Гржимайло. Будучи гражданином Швейцарии, он мог бы спокойно уехать из страны, которая стояла на пороге Гражданской войны. Но он решил иначе.

В революционном движении – с 1906 года. Собственно, он не мог там не оказаться. Его дядей был один из самых старых большевиков, член партии с 1901 года Михаил Кедров. Тот самый, который организовывал рабочие дружины и руководил издательством «Заря», где публиковались работы Ленина. За принадлежность к социал‑демократической рабочей партии Кедров был арестован и на два года заключен в крепость, позже эмигрировал. Но влияние на своего племянника успел оказать огромное. Как, собственно, и второй дядя – Николай Подвойский. Оба старых большевика были женаты на сестрах матери Артура Фраучи.

Хотя и нельзя сказать, чтобы Артур Христианович планировал тогда связать свою жизнь с революцией. В отличие от подавляющего большинства членов ленинской партии он окончил гимназию с золотой медалью и подал документы в Санкт‑Петербургский политехнический институт. Экзамены были сданы успешно, и его зачислили на металлургическое отделение. А значит, в революционной борьбе к тому моменту он не участвовал, скорее, был сочувствующим. До революции при поступлении в высшее учебное заведение требовалось предъявить справку из полиции, которая могла бы подтвердить благонадежность абитуриента. Иностранцы всегда были на особом счету, поэтому любые попытки Фраучи бороться против «кровавого самодержавия» немедленно были бы замечены и нашли бы отражение в этом документе.

В институте Фраучи, казалось, навсегда отошел от революционной борьбы. Стихи символистов и декадентов, философия Ницше мало привлекали его. Он был полон решимости как можно успешнее выучиться на металлурга, ведь эта профессия в Российской империи обещала хорошее положение в обществе и весьма достойный заработок. Однако не стоит считать, что Артузов ничем, кроме учебников, не интересовался. Он обожал оперу и часто бывал в Народном Доме, где с упоением слушал Федора Шаляпина и Леонида Собинова. Пробовал музицировать и сам, благо обладал прекрасным лирико‑драматическим тенором и хорошо играл на фортепиано. Фраучи регулярно принимал участие в студенческих спектаклях.

В феврале 1917 года он окончил институт и устроился на работу в Металлургическое бюро, которым руководил профессор Грум‑Гржимайло. Своих политических взглядов тот никогда не скрывал, и даже в 1928 году осмелился утверждать: «Учение Карла Маркса – отсталое, уже потерявшее всякую почву. Оно было создано в период почти полного отсутствия технических знаний в промышленности. Теперь картина резко меняется, и я совершенно убежден, что через 50 лет никакого пролетариата не будет».

На Фраучи взгляды профессора на какое‑то время подействовали. В тот момент он еще был далек от политической борьбы, занимаясь только металлургией. Все изменилось в тот день, когда он встретил в Петрограде своих родственников Кедрова и Подвойского, которые занимались созданием военной организации РСДРП. А вскоре большевики захватили власть. Фраучи тогда окончательно сделал свой выбор. В письме родителям он отмечал: «Как и многие юноши из интеллигентных семей, я долго метался, пока не нашел себя и ту единственную правду земли, без которой не может жить человек. Не знаю, что бы со мной стало, если бы не дядя Миша. Большевиком я стал исключительно под влиянием незаурядной личности Михаила Сергеевича».

В декабре 1917 года Фраучи вступил в партию большевиков и был взят на работу в управление по демобилизации армии и флота в качестве секретаря отдела материально‑технического снабжения. Но проработал он там недолго. Кедров был направлен на Север и взял с собой племянника. Тот стал секретарем ревизионной комиссии Наркомата по военным делам в Вологде и Архангельске.

Я, кстати, вполне допускаю, что в это время Фраучи поучаствовал в установлении пролетарского порядка в полном объеме, то есть принимал участие и в расстрелах контрреволюционного элемента – на войне как на войне. «Вражьи кости нам, что снег под сапогом». Но тут необходимо раз и навсегда отойти от политики двойных стандартов. Если генерал Покровский вешает красноармейцев, то это очень плохо. Это показатель нечеловеческой и патологической жестокости белых. Это подлое преступление, которому не может быть прощения никогда и нигде. Но вот когда какой‑то комиссар расстреливает заложников – так им и надо, кровопийцам проклятым. Получили, что заслужили. С врагами разговор должен быть коротким. Но давайте сегодня, спустя почти 100 лет после тех событий, называть преступление преступлением, а не подводить под это мощную теоретическую базу, построенную на богатом наследии советского агитпропа.

Так вот, о возможном участии Фраучи в расстрелах. Для того времени это было в порядке вещей. Шолоховский Макар Нагульнов, готовый шашкой рубить головы вселенским буржуям, не на пустом месте тогда возник. Большевики действительно верили, что через террор приближают мировую революцию, а значит, и всеобщее счастье, равенство и братство по заветам Французской революции. Сотрудник ЧК Зазубрин, знавший о повседневной работе карающего меча пролетариата не понаслышке, писал: «Вы скажете – враг обезоружен. Пока он жив – он не обезоружен. Его главное оружие – голова. Это уже доказано не раз. О палаче вы всегда говорите с отвращением. Но я говорю вам, сволочи, что мы, палачи, имеем право на уважение».

Но вернемся к нашему герою. Его первые шаги на ниве построения нового прекрасного общества знаменательны еще и тем фактом, что он поменял фамилию. Из Фраучи он стал Артузовым. Произошло это во многом потому, что его соратникам было трудно произносить иностранную фамилию, от которой тянуло откровенной контрреволюцией. Поэтому и обращались к нему зачастую просто – «товарищ Артур».

Практика, вполне обычная для того времени. Первый начальник советской внешней разведки Яков Христофорович Давтян недолгое время работал под фамилией Давыдов, а знаменитый нелегал Стефан Ланг, завербовавший легендарную «Кембриджскую пятерку», на самом деле был Арнольдом Генриховичем Дейчем. Да что там далеко за примерами ходить, если сам Великий кормчий имел от рождения не слишком привычную для русского уха фамилию Джугашвили. Согласимся, что «Сталин» звучит гораздо лучше. И проще. Равно как и Артузов.

Трудился Артур Христианович на благо новой власти как следует. Отдавал все силы для диктатуры пролетариата. Поступал в строгом соответствии со словами Дзержинского, что нужно строго соблюдать революционную законность, в каждом отдельном случае необходимо различать, где действительный враг, а где обыватель. Иначе, говорил Железный Феликс, «шпионы, террористы и подпольные разжигатели восстаний будут гулять на свободе, а тюрьмы будут полны людьми, занимающимися безобидной воркотней против Советской власти».

Артузова заметили и, как говорили тогда, бросили на новый участок исторической необходимости. Собственно, и не могли не заметить и не бросить – с такими‑то родственниками и с его‑то уровнем образования. Поэтому уже в скором времени он переехал в столицу, где стал начальником военно‑осведомительного бюро Московского военного округа. Потом последовало новое назначение – начальником активной части отдела военного контроля Реввоенсовета республики. А дальше – Всероссийская чрезвычайная комиссия. С ней он был связан потом до конца жизни.

 

А. Х. Артузов.

Создатель советской контрразведки, автор легендарных операций «Синдикат‑2» и «Трест»

 

Таких, как Артузов, в ВЧК были тысячи. Фамилии их и биографии я могу перечислять бесконечно долго. У всех примерно похожий путь в русскую революцию. Стырне и Сыроежкин, Пузицкий и Федоров, да те же Дзержинский и Менжинский… Были ли все они патологическими палачами, как модно утверждать нынче? Едва ли. Хотя тот же Сыроежкин собственноручно застрелил Сиднея Рейли. Но сделал он это, выполняя приказ, а не для того, чтобы удовлетворить свою маниакальную страсть к убийству. Первые чекисты были убежденными в своей правоте людьми. Они считали революционный террор неизбежностью эпохи и относились к нему соответственно.

Постойте, скажет мне иной либеральный читатель, но в чем же тогда отличие чекистов и их идейных наследников из СМЕРШ от войск СС? Эсэсовцы точно так же считали ликвидацию расово неполноценных суровой необходимостью. В свою очередь, сотрудники советских спецслужб расстреливали по классовому признаку. А значит, прав известный оппозиционный политик Леонид Гозман, сравнивший две организации. И напрасно, мол, на него всей страной накинулись.

Безграмотность Гозмана в исторических вопросах и последовавшая затем долгая и нудная полемика в обществе, к сожалению, не дали ответа на ключевой вопрос о том, что же это такое – СМЕРШ? Вопрос этот вовсе не такой простой, как может показаться на первый взгляд. Немногие знают, что СМЕРШей существовало целых три: армейская контрразведка, военно‑морская и наркомата внутренних дел. Не знаю, подозревает ли об этом Гозман, и если да, то какую из них он все‑таки сравнил с войсками СС. Впрочем, сейчас это не принципиально. Гораздо важнее другой аспект: мы стали свидетелями очередного акта пьесы «Трагедия советских спецслужб».

 

С. В. Пузицкий.

Один из самых легендарных сотрудников ВЧК

 

Я не случайно употребил именно слово «трагедия». Ведь иначе и не скажешь. Армейская контрразведка оказалась фактически непричастной к победе над Германией. Как начали во время хрущевской оттепели переписывать историю, так и до сих пор угомониться не могут. Абакумов стал олицетворением всех возможных преступлений, перегибов и превышений полномочий. Уже даже в личном мародерстве обвинен. Хорошо хоть изнасилование крупного рогатого скота ему пока не инкриминируют. Естественно, все это отразилось на имидже СМЕРШ. На контрразведку вылили ушаты помоев. Никто особенно не возражал.

Результаты не замедлили сказаться. Мы успешно забыли 186 успешных радиоигр центрального аппарата СМЕРШ. Мы не вспоминаем про сотни захваченных диверсантов из полков особого назначения «Бранденбург‑800» и «Бергман», предприятия «Цеппелин» и зондерштаба «Россия». Но при этом, поощряя массовую безграмотность наших дней, согласно киваем головой под рассказы, что СМЕРШ перестрелял тысячи невиновных и устроил в Европе такой террор, что гестапо нервно покуривает в сторонке.

Происходит это потому, что историю Главного управления контрразведки у нас так и не написали. Сняли с десяток художественных фильмов разной степени фантастичности. Опубликовали свидетельства русской эмиграции, которые во многом были продуктом «холодной войны» со всеми вытекающими из этого особенностями. А вот изучить и, самое главное, донести до общества правду о СМЕРШе на основе архивных документов никто не смог.

Но нельзя сказать, что попыток не предпринималось. Выходили очень удачные книги, но слишком малым тиражом. Даже библиофилы тратили немало времени на то, чтобы их найти. Обыватель об этих книгах, вероятно, и не подозревает. А если и слышал что‑то о них, то в его мозгу всплывает блокирующий либеральный постулат: «Ведомственным документам советских спецслужб верить категорически нельзя».

Огорчительнее всего, что даже столь масштабная полемика в обществе ни к чему не привела. Я, грешным делом, рассчитывал, что она послужит катализатором интереса общества к истории отечественных спецслужб. Не к очередному прочитыванию прекрасного романа Богомолова и обсуждений по сотому разу книги Мельгунова, а к подлинной истории, в которой драматичных моментов было гораздо больше. Но этого не последовало. Более того, во многом стало только хуже.

 

Либеральные умы в очередной раз исполнили привычную вампуку «Не умеют в России ценить жертв кровавого тоталитаризма». Нужно брать пример с бывших союзных республик. Например, с Латвии или Украины.

 

Там борцы против коммунизма и жертвы тоталитаризма уже давно стали национальными героями. Нужно смотреть на историю шире.

С этим я согласен. Действительно, смотреть нужно шире. Этим и займемся. Не буду мелочно интересоваться, почему при этом острую любовь либеральные умы испытывают только к жертвам тоталитаризма времен Великой Отечественной войны. Словно и не было до этого Гражданской. Ладно, пусть будет так. Означает ли это, что нужно всенародно и на государственном уровне ежегодно отмечать казнь борцов против коммунистической тирании Николая Пушкарева и Василия Тищенко? Они ведь жизни не пожалели для свержения коммунизма. Памятник им нужно поставить в центре Краснодара и на примере их ратного подвига молодежь воспитывать. И вообще, позор чекистским костоломам, оборвавшим эти прекрасные жизни на взлете!

Я полагаю, что имена эти подавляющему большинству моих читателей неизвестны. Извольте, я вам расскажу про невинных жертв безостановочного красного террора. В июле 1943 года в Краснодаре состоялся открытый суд над пособниками оккупантов. На скамье подсудимых оказалось 11 человек. Много чего совершили эти люди. Только в душегубках‑газенвагенах было уничтожено свыше 700 больных, находившихся в лечебных заведениях Краснодарского края. В том числе 42 ребенка. Читать материалы процесса невозможно. Описать их можно только одним словом: чудовищно. И вот на этих людей мы должны «смотреть шире»?

Помолчит тут либеральный гражданин. Не сильно это все вяжется с привычной ему картиной мира. Борцы с тоталитаризмом так поступать вроде бы не должны. Массовые убийства – это же прерогатива чекистских душегубов. Но и верить мне у него нет оснований по определению. Задумается. А потом торжественно воскликнет: «А все свидетельства были сфальсифицированы, лубянские палачи только так и поступали».

Переведите дыхание. Прочтите внимательно. Еще раз оцените. Вам предлагают новую модель: казненные пособники оккупантов были невиновны, их под пытками заставили оговорить себя. Всем ведь известны методы особистов, которые с годами накопили богатый палаческий опыт. Это только на словах у них холодное сердце и чистые руки. А на практике – миллионы истребленных.

Я уже совершенно не удивлюсь, если когда‑нибудь увижу размышления очередного светоча либерализма о том, что Тищенко сотоварищи были, в сущности, неплохими людьми. Но так сложилась их жизнь. Не нам судить их… Повторяю, абсолютно не удивит. Уже были попытки оправдать «Тоньку‑пулеметчицу». Она, дескать, расстреливала людей потому, что так воспитала ее советская власть. То есть и военный преступник – тоже жертва чекистского тоталитаризма. Такая вот извращенная логика.

Наивно полагать, что пересмотр истории берет отсчет с зала заседаний ПАСЕ или бесконечного балагана в украинской Верховной раде. Он начинается тогда, когда мы проглатываем подобные сентенции. Когда из ненужной в данном случае скромности или глубокого презрения не отвечаем на них. Даже не на государственном уровне – на общественном. Не получается отвечать по причине отсутствия знаний о подлинной истории страны. Именно в этом и заключается главная проблема.

Я уже зарекся участвовать в подобных обсуждениях. Ровно потому, что всякий раз имеешь дело с представителями условных «церкви Берии» и «церкви Власова». Для первых все связанное с ВЧК‑НКВД свято и безгрешно, никаких преступлений в принципе не было, все ложь подлых буржуазных фальсификаторов и их доморощенных приспешников. Для вторых – напротив, ничего положительного в истории советских спецслужб не было по определению. ЧК – сборище садистов и отребья. То, что истина всегда посередине, ни одну из обозначенных групп граждан не волнует. И не пытайтесь им что‑то объяснять – слушать не станут. Им это категорически не интересно и, главное, не нужно. Хочется фигурировать, как говорил великий русский философ Иван Александрович Ильин. А как еще фигурировать, кроме такой благодатной темы, как советские спецслужбы? Никак. Поэтому и не интересуют никого сборники документов. Проще с пеной у рта доказывать ахинею и потом обижаться, как давеча известный либеральный мыслитель Игорь Чубайс. На прямой вопрос, кто или что мешает этому могучему «россиеведу» посетить архив и изучить документы по интересующей его теме, последовал душераздирающий рассказ про увольнение с радио, отравление в Нижнем Новгороде и встречный острый вопрос, почему Гаспарян не был на каком‑то митинге в защиту очередного светоча мысли. И так всю жизнь.

Мне очень бы хотелось верить, что рано или поздно этот безостановочный цирк надоест самим его участникам. Что устанут они от собственной безграмотности. Что интереса ради прочтут не своих же коллег по несчастью с их странными теориями, а отяготят свой разум серьезными исследованиями. Мне очень бы хотелось в это верить, вот только не получается, к сожалению. Разбивается все о суровую реальность.

Есть у правительства нашей страны прекрасная инициатива: в русские школы по всему миру отправляются книги. Классика советской литературы: «Адъютант его превосходительства», «По тонкому льду», «Тимур и его команда», «Сердце Бонивура», «Семнадцать мгновений весны»… На этих книгах выросло несколько поколений. Их с удовольствием читают в России и сегодня.

Однако нашлись недовольные. Гимназия при храме Всех Святых, в Земле Российской просиявших, в Бурлингейме (Калифорния) категорически отказалась принимать книги. По прозаической причине: потомки участников Русской освободительной армии не хотят читать про плохого генерала Власова и хороших чекистов. Тут не поспоришь: что‑нибудь хорошее про предателя, совершенно справедливо повешенного в СССР, никто написать не догадался. В современной России, в принципе, тоже, если не считать нескольких откровенных маргиналов. По вполне понятным причинам. И не думаю, что эта тенденция претерпит изменения даже в среднесрочной перспективе.

Но претензии этим не ограничиваются. Напротив, они только начинаются. Не нравятся серп с молотом на обложках, получение авторами этих книг различных премий в СССР. Орден Ленина и орден Трудового Красного Знамени названы советским барахлом. И главное – слово «Бог» в книгах напечатано со строчной буквы. Это было расценено как «плевок в лицо Церкви, ее прихожан и учащихся церковной гимназии». В общем, полный набор. Даже не знаю, какой аргумент более показательный.

За все отверженные книги говорить не буду. Ограничусь одной – «Адъютант его превосходительства». Пикантность ситуации заключается в том, что как раз в этом знаменитом романе белые показаны значительно лучше, чем они были в реальной жизни. Такой вот парадокс советской эпохи. Генерал Ковалевский в книге не пьет, в то время как его прототип страдал алкоголизмом. Полковник Щукин – талантливый профессионал. А в реальности был полковник Щучкин – заурядный бездарь. И в эмиграции об этом было всем хорошо известно. Но тут вступает в силу тот самый девиз «Он, может быть, и сукин сын, но это наш сукин сын».

Эта история лишний раз показывает, что серьезного подхода к собственному прошлому не наблюдается. А без этого никакого согласия и примирения в обществе быть не может. То есть, пока одни будут считать книгу Мельгунова непогрешимой и единственно верной, а вторые будут оперировать исключительно классикой советского агитпропа, мы так и будем с маниакальным упорством блуждать между трех сосен. Диагноз профессора Преображенского «разруха не в клозетах, а в головах» по‑прежнему верен.

 

Адмирал

 

Довольно неумно порицать Колчака только за то, что он насильничал против рабочих. Колчак действует теми способами, которые он находит.

Ленин

 

На поверхности взбаламученного моря нашей действительности регулярно всплывают деятели, чья кипучая и безостановочная активность сводится исключительно к безудержному поношению Белого движения, к попыткам обвинений Корнилова, Деникина и Колчака в предательстве национальных интересов и работе на иностранные разведки. Все это не ново. В эмиграции с завидной регулярностью появлялись конспирологические теории. Самые яркие из них принадлежат таким авторам, как Свитов, Якобий, Кириенко и Кобылин. Сводились все эти теории к простой формуле: генералы – предатели. К кликушествам подобного рода я уже давно привык. Начитался вдоволь за четверть века. Но в современной России у якобиев всех мастей появились легионы достойных продолжателей.

Отсутствие реакции на постоянные пасквили может создать у аудитории, и без того не самой осведомленной об истории Гражданской войны, совершенно ложное представление о той очень непростой эпохе. Поэтому, предваряя рассказ о Верховном правителе России, с самого начала приходится остановиться на современной вопиющей безграмотности и откровенных фальсификациях.

 

Во Франции обращают внимание на то, КАК написана статья, в Германии – ЧТО в ней написано, а в Англии – ДЛЯ ЧЕГО это написано. Я же предлагаю заострить внимание на том, КЕМ написано.

 

Именно эта позиция в наших реалиях зачастую оказывается единственно верной. Если мы знаем, что, к примеру, Катков был человеком обширных познаний, глубокого ума, честности и действительно благородной объективности, то, изучая его работу «Дело Корнилова», мы верим приводимым им фактам, хотя и отмечаем и критикуем некоторые неточности. Но если автор статьи – заведомый клеветник, то ему мы не верим, хотя и признаем достоверность отдельных эпизодов. Не буду опровергать десятки статей о Колчаке на основании их содержания, абсолютно не соответствующего истории. Но на примере подобных пасквилей охарактеризую автора, и тогда пусть каждый сам судит, можно ли принимать всерьез его домыслы.

Кстати, об авторах. Я принципиально не стану называть кого‑то одного. Дело в том, что подобных статей много. Мыслители не отягощают себя серьезным изучением вопроса, предпочитая переписывать бездумно друг у друга один и тот же набор чепухи, лишь дополняя его собственными, еще более дикими измышлениями. Так, конечно, проще. Читатель ведь привычно не обращает на такие мелочи внимания. Главное – звонкий заголовок и срыв покровов, который обильно разбавляется оскорблениями в адрес тех, кто имеет наглость думать иначе. Поэтому пусть этот условный автор будет зваться Иван Иванов. Тем паче что многие действительно пишут под псевдонимом.

Обычно все подобные статьи начинаются с дерзкого обвинения Колчака в измене Родине. Никаких документов, разумеется, не приводится в принципе. Да и быть их не может. Как правило, господин Иванов до этого никогда о Белом движении не писал, а сфера его интересов – безостановочная борьба со всеми, кто смеет не доверять «Краткому курсу истории ВКП(б)». Именно поэтому он не знает о том, что когда в сентябре 1919 года союзники потребовали удалить все Русские части из Владивостока, Колчак немедленно ответил телеграммой командующему гарнизоном генералу Розанову: «Повелеваю Вам оставить все Русские войска во Владивостоке и без моего повеления их никуда не выводить. Требование союзников – есть посягательство на суверенные права России». Никогда, разумеется, этот Иванов не слышал о том, что Колчак пошел только на экономические уступки союзникам. Его кабинет министров разрешил размещение иностранных концессий в Сибири и на Дальнем Востоке (включая создание там свободных экономических зон) сроком на 15–25 лет, создание промышленных предприятий и разработку природных богатств с целью использовать капитал стран Антанты для восстановления экономики России после Гражданской войны. «Когда Россия окрепнет и придет срок – мы их выкинем отсюда» – эти слова адмирала стоит запомнить всем любителям рассуждать о предательстве. Потому что они ничем не отличаются от аналогичных заявлений большевиков эпохи Брестского мира. И уж, понятное дело, не догадывается Иванов о том, что когда генерал Маннергейм предложил помощь 100‑тысячной финской армии в обмен на передачу Финляндии части Карельского перешейка и размещение оккупационных финских войск в Петрограде, Колчак был непреклонен: «Я Россией не торгую!»

Невежественность условного Иванова зашкаливает, когда он пишет про «самозваного Верховного правителя России». В январе 1919 года патриарх Тихон благословил адмирала для «христианской борьбы с атеистической временной властью над страдающим народом, по спасению Православной Церкви и России». Широко известны всем интересующимся историей, а не конспирологией и ответные слова адмирала: «Я знаю, что есть меч государства, ланцет хирурга. Я чувствую, что самый сильный – меч духовный, который и будет непобедимой силой в крестовом походе против чудовища насилия!» За многие годы эти слова не раз публиковались. Но Иванов или никогда об этом не слышал, или у него разум невосприимчив.

Темнота автора принимает просто анекдотический характер, когда он утверждает, что Колчак был по происхождению крымским татарином. Будущий адмирал родился в семье Василия Ивановича Колчака и Ольги Ильиничны Посоховой. В метрической книге четко указано – великороссы, православного вероисповедания. Дед был участником Крымской войны, держал оборону на Малаховом кургане. Очевидно, за это Колчак и произведен Ивановым в татары. Хорошо хоть в татары. Мог бы, пользуясь бессмертным заветом О. Генри, определить его в одного из «единых синедрионов и явных монголов внутреннего храма».

Есть и еще более убийственные для репутации автора подобных статей разоблачения из серии «в августе 1917 года тайно удрал в Англию». Тут же следует взрыв ярости благородной и обращение к читателям: как бы они сами назвали командующего флотом, который тайно бежит за границу во время войны? Разумеется, сразу начинает кипеть уже разум возмущенного потребителя подобных статей. Вечный позор трусу и подлецу! И все довольны друг другом. Один написал чепуху, другие радостно кинутся разносить обретенное знание дальше.

Меня не покидает смутное подозрение, что подобные «исследования» пишутся специально для того, чтобы опубликовать такие сенсационные утверждения. Недаром тут же достается неким «господствующим в своей западной либеральной демократии негодяям, воспевающим этого законченного мерзавца и подонка». Последователь Якобия по части построения богатых конспирологических теорий мог узнать, что Колчака направили в США (а вовсе не в туманный Альбион) как эксперта с мировым именем по минному делу. В Сан‑Франциско ему предложили остаться, обещав кафедру минного дела в лучшем военно‑морском колледже и обеспеченную жизнь в свое удовольствие в коттедже на берегу океана. Колчак ответил «нет», и больше к этому вопросу американцы никогда не возвращались.

 

Адмирал А. В. Колчак.

Верховный правитель России, настроивший против себя всю Сибирь

 

Клевета – излюбленный прием Иванова. Повествуя о Первой мировой войне, он берется утверждать, что адмирал был завербован иностранными разведками еще в бытность капитаном 1 ранга и командиром минной дивизии на Балтийском флоте. То есть перед нами последовательный предатель. Сначала изменил Царю и Отечеству, а потом и вере православной. Ах да, он же был крымским татарином. Ладно, с верой не получается. Тогда изменил всему народу российскому. Негодяй, каких мало! А мы, прежде чем проклинать наймита всех возможных иностранных спецслужб, кое‑что уточним.

Получается, шпион и мерзавец был завербован в тот момент, когда под его непосредственным руководством четыре эсминца подошли к Данцигу и выставили 200 мин. В результате этого было подорвано 4 германских крейсера, 8 эсминцев и 11 транспортов противника. Не случайно после вынужденной отставки Колчак писал: «Я хотел вести свой флот по пути славы и чести, но бессмысленное и глупое правительство и обезумевший, дикий (и лишенный подобия), неспособный выйти из психологии рабов народ этого не захотели». Ясное дело, Иванов об этом никогда не слышал. Как не подозревает и об отзывах немцев о деятельности адмирала: «Самый молодой и энергичный вождь. После его ухода флот начал умирать. Революция и большевистский переворот его добили». Вот кто истинные виновники катастрофы. Но, стремясь облить грязью Колчака, автор не стал обращать внимания на важнейшие свидетельства, отмахнувшись от них с исключительной легкостью.

Таков наш Иванов. Он не отличает правды от лжи, легко переходит от необъективности к грубой клевете, он невежествен и потому не разбирается в вопросах, о которых пытается говорить. «Подонок и подлый предатель! И никому из мерзавцев и буржуйских подголосков не удастся очистить его имя! И таковым он должен вечно оставаться в истории, проклинаемый всеми порядочными людьми!» Сильно сказано, не спорю. Только весь пафос разбивается о неграмотность самого автора. Ведь никогда не удастся ничтожеству опорочить того, чьи заслуги перед Россией признали честные и умные люди. Великий русский философ Ильин, в частности, писал: «Когда пробил исторический час, навстречу малодушию, соблазну и крушению встали герои». Если вам не нравится мысль Ильина, не беда. Можете самостоятельно найти сотни подобных отзывов. Нынче это просто, даже в библиотеку не нужно идти.

 

Верховный правитель России. На протяжении многих десятилетий это словосочетание воспринималось участниками Белого движения с глубоким уважением, а большевиками – со столь же глубокой ненавистью.

 

А ведь, пожалуй, в дореволюционной России трудно было найти более неподходящего человека на роль диктатора военной поры, чем Александр Васильевич Колчак. Тот, кому пришлось возглавить русскую контрреволюцию, был весьма замкнут и предпочитал проводить время за чтением книг. В своих воспоминаниях современники отмечали Колчака как человека мягкого, не любившего высокопарные речи в свой адрес. Однако судьба именно его заставила стать лидером белой борьбы на Востоке России.

Колчак мог бы возглавить борьбу с большевизмом в Сибири еще в апреле 1918 года. И, кстати, это было бы весьма символично. В это же время на Юге России командование Добровольческой армией принял генерал Деникин. Именно с этими двумя людьми и ассоциируется сегодня у большинства россиян Гражданская война. Однако той весной Колчак так и не смог добиться главного – единства всех антибольшевистских сил в восточных частях страны. Уж слишком амбициозные были политики, генералы и атаманы того времени. Да еще и союзники пытались влиять на ситуацию. В результате Колчак уехал в Японию и вернулся на Дальний Восток только в сентябре, когда политическая обстановка в России круто изменилась.

Власть большевиков на огромной территории от Волги до Приморья была свергнута. Избранное правительство во главе с эсером Авксентьевым, получившее название Всероссийской директории, обосновалось в Омске. Туда же вскоре прибыл и Колчак. Однако надолго задерживаться в Сибири он не собирался. Александр Васильевич стремился на Юг России, в Добровольческую армию, к генералу Алексееву, которого признавал Верховным главнокомандующим. Но в начале октября 1918 года стало известно о смерти Михаила Васильевича.

Омские политики и военные уговаривали Колчака остаться в Сибири, принять пост военного министра правительства Директории. И он после долгих раздумий согласился. Бывший председатель Совета министров омской Директории Серебренников так вспоминал о своей первой встрече с адмиралом: «Мне чрезвычайно понравилась импонирующая манера адмирала говорить громко, четко, законченными фразами определенного содержания, не допускающего каких‑либо двусмысленных толкований. Не хитрец, не дипломат, желающий всем угодить и всем понравиться. Но честный русский патриот и человек долга».

Монархически настроенные офицеры и генералы с огромным трудом терпели сибирское правительство. Ничего удивительного в этом нет, если вспомнить, что эсеры, составлявшие основу омской Директории, до этого охотно убивали царских министров. Поэтому в головах бывших офицеров императорской армии все чаще и чаще стали появляться мысли о необходимости установления военной диктатуры. Но кого выдвинуть в диктаторы? Генерал Алексеев мертв, генерал Деникин популярен, но находится слишком далеко. В результате выбор заговорщиков пал на Александра Васильевича Колчака. 18 ноября 1918 года переворот состоялся, члены правительства были арестованы. Весьма символично, что 18 ноября 1799 года Наполеон сверг Совет пятисот, начав править Францией единолично. Впрочем, сам Колчак об этой исторической параллели даже не задумывался.

В Советском Союзе потом много писали о том, что заговорщиков поддерживали союзники, которые уже обо всем договорились с Колчаком. Однако документов, подтверждающих это, так до сих пор и не найдено. Как нет и свидетельств того, что адмирал принимал активное участие в заговоре. Сам он впоследствии на допросах отрицал свою причастность. Так или иначе, но власть вручили Колчаку, произвели его в полные адмиралы и провозгласили Верховным правителем России. В своем обращении к гражданам страны новоявленный диктатор писал: «Приняв крест этой власти, объявляю: главной своей целью ставлю победу над большевизмом, установление законности и порядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает. Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, труду и жертвам».

Уже потом, в эмиграции, бытовало мнение, что выдвижение Александра Васильевича в верховные правители России было роковой ошибкой антибольшевистских сил: дескать, Колчак осенью 1918 года не обладал таким влиянием, требовавшимся для победы в Гражданской войне. Бывший военный министр Временного правительства Гучков, сделавший все возможное для полного развала фронта в 1917 году, писал: «Совершенно разбитым, надломленным, потерявшим самообладание забрался Колчак на ту высоту, на которой как раз требовались те высокие качества, каковыми он обладал в предшествующий период».

Безусловно, это крайнее мнение. Но ведь и другие лидеры русской эмиграции считали, что Колчак как полководец и тем более политик мало соответствовал отведенной ему роли. Барон Будберг, близко знавший адмирала, к примеру, вспоминал: «Зачастую складывалось впечатление, что Колчак совершенно не понимал обстановки и не мог в ней разобраться. И вообще, он был далек от того, что совершалось от его имени». Впрочем, большинство продолжало считать, что если кто и мог бы спасти страну от большевизма, то только адмирал.

 

Колчак достаточно ясно сформулировал свою цель – искоренение ленинских идей по всей России. Обратите внимание на слово «искоренение». Адмирал прекрасно понимал, что идею уничтожить нельзя. Ее можно заменить только другой идеей.

 

Самой популярной в рядах борцов с большевизмом была мысль о нейтралитете армии. Народ сам должен был определить будущее устройство России. Для этого планировалось созвать Учредительное собрание. Но не то, которое, по выражению Александра Васильевича, запело «Интернационал» и было разогнано матросом.

Кстати, судьбы многих членов этого Учредительного собрания, эсеровские депутаты которого оказались на территории, подконтрольной Верховному правителю, сложились, пожалуй, более трагически, чем при большевиках. Арестованных министров без всякого суда расстреляли в декабре 1918 года на берегу Иртыша. Произошло это злодейство не по приказу Колчака, а стало самоуправством нескольких офицеров Сибирской армии. Все участники расстрела были отданы под трибунал. Эта трагедия в очередной раз убедительно доказала: в тех условиях, в которых пребывала тогда Россия, ни о какой демократии не могло быть и речи.

«Он был чистый идеалист, убежденный раб долга и служения идее и России. Истинный рыцарь подвига, ничего себе не ищущий и готовый всем пожертвовать» – так отзывался о Колчаке барон Будберг. Насколько же эта характеристика не соответствует образу безжалостного палача трудового народа, как называли адмирала большевики! Лозунг Ленина «Все на борьбу с Колчаком» до сих пор актуален. Если полистать многочисленное наследие советского агитпропа, то окажется, что не было у страны врага страшнее со времен татаро‑монгол, а победил его буквально в одиночку настоящий рыцарь земли Русской, народный заступник Михаил Тухачевский. «Красный Бонапарт» поразил контрреволюцию в самое сердце.

Звучит красиво. Только вот с моральными качествами авторы этой теории перестарались. Достаточно, например, вспомнить, что тот самый Тухачевский прославился задолго до революции. Еще будучи кадетом, он однажды вынес после литургии из храма во рту причастие и выплюнул его на съедение собакам. Комментарии, что называется, излишни. А вот Колчака современники оценивали совсем по‑другому. К примеру, архимандрит Русской православной церкви за рубежом Константин Зайцев писал, что в его памяти навсегда остался стальной силуэт боевого вождя, сочетающего отменное личное мужество с мягкой простотой.

 

Маршал М. Н. Тухачевский.

Его не зря называли «красным Бонапартом»

 

Но Бог (или госпожа военная удача, кому как нравится) недолго хранил адмирала. Уже к осени 1919‑го Колчак был вынужден вести войну фактически на два фронта. С запада наступала 5‑я армия красных, на востоке, в тылу, разгоралась партизанская война, руководимая эсерами. В ноябре адмирал покинул Омск. Но когда поезд Верховного правителя подходил к Иркутску, оказалось, что город уже в руках Политцентра – органа, совместно созданного эсерами, меньшевиками и большевиками.

Они потребовали от чехов выдачи им Колчака, председателя его Совета министров Пепеляева и всего золотого запаса. Взамен чехословацкому корпусу обещали возможность беспрепятственно вернуться на родину. В который уже раз за историю Гражданской войны союзники предали Белое движение. Генерал Жанен тогда сказал: «Мы психологически не можем принять на себя безопасность адмирала. После того, как я предлагал ему передать золото на мою личную ответственность и он отказал мне в доверии, я ничего уже не могу сделать»

В окружении Колчака возник план отступления в Монголию. Но уходить, как оказалось, было уже не с кем: личный конвой таял на глазах. Последнее, что оставалось, – переодеться в солдатскую шинель и затеряться в одном из эшелонов с чехами. Но адмирал решительно отверг такой план. Почему? Возможно, ответ на этот вопрос мы найдем в воспоминаниях его соратников. Барон Будберг уже в эмиграции достаточно жестко высказался на этот счет: «Жизни в ее суровом, практическом осуществлении адмирал не знал и жил миражами и навязанными идеями».

Но это скорее исключение из правила. Большинство участников Белого движения были согласны с бывшим министром правительства Колчака Георгием Гинсом: «Адмирал сделал все, что мог, и прошел крестный путь. Как постоянный укор, будет он преследовать тех, кто взял на себя неблагодарную роль предателей и чья вина привела Гражданскую войну к такому страшному финалу».

15 января 1920 года Верховный правитель России Александр Васильевич Колчак был арестован чехами и передан Политцентру. Чрезвычайная следственная комиссия начала допросы, и пока они продолжались, власть в Иркутске перешла к большевистскому Временному революционному комитету. К городу приближались сохранившие боеспособность части Колчаковской армии под командованием генерала Войцеховского. Они выдвинули ультиматум: если им выдадут адмирала, они обойдут Иркутск стороной. Находившаяся в одной тюрьме с Колчаком его гражданская жена Тимирева сумела сообщить ему о требовании каппелевского полка. На это бывший верховный правитель России ответил: «Это лишь ускорит развязку».

Александр Васильевич оказался прав. В ночь на 7 февраля 1920 года его повезли на расстрел. Ярко светила луна. Поставили адмирала Колчака и его премьер‑министра Пепеляева на взгорке. Взвод поднял винтовки. Руководил расстрельной командой иркутский комиссар Бурсак. Он предложил Александру Васильевичу завязать глаза. Колчак отказался, выразил лишь желание покурить в последний раз. 46‑летний адмирал держал папиросу невозмутимо, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он бросил окурок, застегнулся на все пуговицы и вытянулся по стойке смирно, словно принимая парад верных ему частей.

На часах было пять утра. «Взвод, по врагам революции пли!» – крикнул Бурсак. Адмирал и министр упали. Для верности были сделаны и контрольные выстрелы. Тела Колчака и Пепеляева утопили в проруби. Спустя ровно год Иван Бунин писал: «Молча склоняю голову перед Его могилою. Настанет день, когда дети наши, мысленно созерцая позор и ужас наших дней, многое простят России за то, что все же не один Каин владычествовал во мраке этих дней, что и Авель был среди сынов ее».

До сих пор историки спорят о том, кто же отдал приказ о расстреле Колчака. Было принято считать, что проявил инициативу иркутский военно‑революционный комитет. Но на самом деле не обошлось без участия Ленина. Не так давно была обнародована записка лидера большевиков председателю Реввоенсовета 5‑й армии Склянскому: «Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснением, что местные власти до нашего прихода поступили так и так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске». В годы русской смуты офицеров уничтожали по всей стране, без лишней идиотской волокиты, как выражался Ленин. Офицерам белых армий зачастую перед смертью связывали руки колючей проволокой. «Носили на груди терновый христианский венец – возьмете его с собой», – шутили побеждавшие в Гражданской войне.

 

Но из этого вовсе не следует модное сегодня утверждение, что белогвардейцы были святыми. Ничего подобного. Преступлений они совершили с избытком, ни в чем не отличаясь от большевиков с их расстрелами по классовому признаку.

 

И начался террор задолго до Колчака. 11 сентября 1918 года при подавлении крестьянского выступления в Славгородском уезде головорезы атамана Анненкова убили 500 человек. Они же сожгли дотла деревню Черный Дол, расстреливали и вешали даже жен и детей крестьян. Не сильно отстали от них казаки атамана Дутова. 9 мая 1918 года после взятия села Александров‑Гай ими было закопано заживо 96 взятых в плен красноармейцев.

Потом наступила эпоха Колчака. Еще более кровавая. Высылка и расстрел эсеров. Член ЦК партии социалистов‑революционеров Раков оставил по этому поводу безукоризненные воспоминания: «Омск просто замер от ужаса. Убитых было бесконечное множество, во всяком случае, не меньше 2500 человек. Целые возы трупов провозили по городу, как возят зимой бараньи и свиные туши. Пострадали главным образом солдаты местного гарнизона и рабочие».

 

Жертвы Колчака. Сибирь заливали кровью многочисленные колчаковские атаманы

 

Дальше – больше. 3 декабря 1918 года Совет министров в целях сохранения существующего государственного строя и власти Верховного правителя скорректировал статьи Уголовного Уложения Российской империи от 1903 года. Отныне устанавливалось наказание в виде смертной казни как за покушение на Верховного правителя, так и за попытку насильственного свержения власти, отторжения территорий. В условиях Гражданской войны последний пункт мог трактоваться особенно широко, что регулярно и происходило, особенно в свете особенностей мобилизационной политики Колчака. Загоняли в армию, используя нехитрый арсенал в виде арестов и расстрелов. В довершение всего правительство приняло решение реквизировать у крестьян и лошадей. Таким образом, деревня лишалась не только пахарей, но и тягловой силы. Надо ли после этого удивляться тому, что в тылу у адмирала развернулось масштабное партизанское движение?

Плюс ко всему, Колчак категорически не хотел отвлекаться на такой, с его точки зрения, незначительный пустяк, как земельный вопрос. Только в апреле 1919 года до него дошли руки. Но, как обычно у представителей Белого движения, результат никого не устроил. Колчак не рискнул сразу отбирать землю, дарованную советской властью. Понимал, чем это может грозить армии, где большую часть составляли мобилизованные крестьяне. После долгих споров в правительстве решили сохранить землю каждому, кто произвел посев или подготовил условия для посева. На этом – все. Колчак решил отложить решение первостепенного вопроса до созыва Учредительного собрания. При этом нельзя сказать, что сам он этот потенциальный государственный орган очень любил. В идеале он, видимо, хотел вернуться к Столыпинским реформам.

Союзников в этом он, разумеется, не нашел. Крестьянству больше грела душу советская методика решения этого вопроса. Офицерство также не выражало бурного восторга, поскольку считало, что многих надо пороть нещадно и ежедневно, чтобы навсегда выбить революционную дурь. Неслучайно начальник главного штаба генерал Лебедев в знак протеста против декларации перестал посещать заседания правительства. Умнейший поступок, ничего не скажешь.

Результаты не замедлили сказаться. Режим адмирала оказался жестче для населения, чем пресловутый ленинский военный коммунизм. Это даже не нуждается в доказательствах в силу хотя бы того простого факта, что, несмотря на временные колебания крестьянства, оно в массе своей поддержало в Гражданской войне красных. Даже премьер‑министр Вологодский, уходя в ноябре 1919 года в отставку, в сердцах сказал Колчаку: «Самые лояльные люди готовы броситься в преступные авантюры в поисках выхода из невыносимого положения. Авторитет правительства, а также ваш личный, падает с каждым часом». Доигрались.

Профессиональный военный, искренний патриот своей Родины умудрился построить такой режим, что против него восстали почти все. И это при том, что модель государства и у белых, и у красных включала в себя одинаковую доминанту – цель превалирует над человеческой жизнью, несмотря на многочисленные политические заявления. Но даже на этом фоне Колчак выделился. Он потом на допросах будет отказываться от всего, что связано с белым террором. В первый раз услышит, что контрразведка в Омске пытала одного из пленных большевиков на дыбе. Он скажет, что никогда не слышал про расстрелы заложников. Но допускал, что иногда, конечно, перегибы случались. Например, что в одной деревне крестьянам отрезали уши и носы. Время неспокойное, этикет смешон, на войне всякое случается…

Остановимся на этих словах. Вдумаемся в них. Большевики строили новое общество, устраивая террор против инакомыслия, расстреливая по классовому признаку. Это отвратительно. Но как тогда нужно относиться к тому, что их противники действовали точно так же, ничуть не уступая в жестокости, а в некоторых случаях и превосходя красных? О какой нравственности можно говорить после подобных сцен? «Деревни Жаровка и Каргалинск были разделаны под орех, где за сочувствие большевизму пришлось расстрелять всех мужиков от 18‑ти до 55‑летнего возраста, после чего пустить “петуха”». Это свидетельствует не какой‑то чудом выживший большевик‑подпольщик, а командир драгунского эскадрона из корпуса Каппеля штаб‑ротмистр Фролов. Самый что ни на есть белый офицер. Эталон христианской морали, как считают некоторые современные публицисты. И таких Фроловых при власти Колчака были сотни. Стоит ли удивляться, что крестьянство, которому не грозило возвращение помещиков (на просторах Сибири их попросту не было), решительно поддержало красных?

 

Есть сегодня у либеральных публицистов любимая история об Ижевской дивизии Колчака. В ней были только рабочие.

 

Одна из самых боеспособных частей русской контрреволюции. Им и позволялось больше, чем другим. Например, идти в бой под красным флагом и петь «Варшавянку». Да‑да, именно так. И такой контингент был у белых. Ясное дело, что большевикам эта дивизия была особенно ненавистна. Троцкий приказал уничтожать их без жалости, чтобы не было повадно рабочим сражаться против диктатуры пролетариата.

Нынче ижевцы популярны. Их защитники старательно обходят неприятные вопросы. А мы – люди не гордые, поэтому зададим. Один. Самый простой. Участвовала ли эта часть в карательных операциях? Ответа придется ждать долго. Повторяю, сегодня для определенной публики белые – абсолютно святые. Они уверены, что все преступления колчаковцев совершались исключительно на страницах газеты «Правда». Жить с такой блаженной убежденностью, безусловно, можно. Только лучше ее публично не демонстрировать, чтобы над глупостью вашей потом не потешались.

Так вот, о преступлениях ижевцев. Ночь с 1 на 2 июля 1919 года. Партизаны, как им это было свойственно, напали на караул дивизии у железнодорожного моста. Было ранено двое солдат. Командир дивизии генерал Молчанов посчитал это хамством. Был издан характерный приказ: «При нападении на караулы и порче ж. д. производить круговые аресты всего мужского населения в возрасте от 17 лет. При задержке в выдаче злоумышленников расстреливать всех без пощады. Немедленно открыть огонь из всех орудий и уничтожить барачную часть селения как возмездие за нападение». Приказ, разумеется, был выполнен. О жертвах нынешние защитники ижевцев стыдливо молчат. Акции памяти не проводят и в жертвы политических репрессий не зачисляют.

Во время Гражданской войны подобные действия получили название «духовный садизм». Под этим определением подразумевалось, что исполнитель получает удовольствие от мучительной и заслуженной расправы над врагом. Или теми, кто подозревается в помощи противнику. И не надо сейчас начинать рассуждения о том, что белый офицер никогда не позволял себе опуститься до уровня чекиста, как любит делать одна эмигрантская газетенка. Это, право слово, даже не смешно.

Простой пример. Последний начальник штаба Корниловской ударной дивизии полковник Генерального штаба Месснер искренне считал и всячески проповедовал, что захват и расстрел заложников из нелояльного населения есть благо. Он же доказывал, что исполнение любого приказа о расправе над гражданским населением есть долг офицера, не выполнить который невозможно. Разумеется, что в годы Гражданской войны эта доктрина выполнялась неукоснительно. И прямую ответственность за это несет адмирал Колчак. Даже если расстрелы происходили на Юге России. Статус «Верховный правитель» обязывает.

Если открыть воспоминания участников Гражданской войны в Сибири, то вы с огромным удивлением обнаружите там обширнейший пласт размышлений о зверствах колчаковских атаманов. Широк их спектр. Тут вам и Семенов, и Калмыков, и Дутов, и Анненков. Американский генерал Гревс, которого никак нельзя даже заподозрить в малейших проявлениях любви к ленинской идеологии, откровенно писал в своих воспоминаниях: «В Восточной Сибири совершались ужасные убийства, но совершались они не большевиками, как это обычно думали. Я не ошибусь, если скажу, что в Восточной Сибири на каждого человека, убитого большевиками, приходилось сто человек, убитых антибольшевистскими элементами».

Ярчайшим примером служит генерал Анненков. Поскольку и этот «христолюбивый воин и безукоризненный офицер» ныне удивительным образом зачислен в жертвы тоталитарного режима, расскажу о нем подробнее. Поверьте, это стоит того. Действительно, незаурядная личность. Правда, все свои таланты он обратил не на благое дело. Такое, конечно, случается, но далеко не каждого подобного человека пытаются записать в образцы моральности.

Современник так описал встречу с генералом Анненковым: «На меня глядел молодец из какой‑нибудь купеческой лавки, в лихо заломленном на затылок картузе. Большая челка, точно у китайских леди, закрывала пол‑лба. Я никак не мог поверить, что это и есть потомок декабриста, известный своей храбростью». Своеобразный портрет героя Первой мировой. Тогда он командовал партизанским отрядом, который занимался диверсионной деятельностью в тылу противника. Его солдаты и офицеры носили на левом рукаве нашивку – черно‑красный угол с черепом и надписью «С нами Бог». Позже отдельные ретивые агитпроповские слуги стали называть Анненкова первым фашистом и даже договорились до того, что отряды СС, дескать, специально переняли девиз его партизанского отряда. Ничего общего с реальностью это, разумеется, не имеет. «Адамова голова» – древнехристианский символ, означающий воскрешение после смерти. Что касается гитлеровцев, то слова «С нами Бог» использовались в немецкой армии еще задолго до фюрера. Тем более что не походил Анненков на тех выскочек и недоучек, которые составили основу нацистской партии. Потомок известного декабриста, дворянин, он был прекрасно образован и в совершенстве знал французский, немецкий, китайский и некоторые тюркские языки. Что, впрочем, не помешало ему стать военным преступником и с этой точки зрения ничем не отличаться от какого‑нибудь гауптштурмфюрера дивизии «Мертвая голова».

 

Генерал Анненков. Потомок декабриста заслужил печальную славу одного из главных карателей времен Гражданской войны

 

Убежденный монархист, атаман Анненков не принял октябрьского переворота и тут же был объявлен вне закона. В январе 1918 года он перешел к вооруженной борьбе с большевиками. Возглавив отряд из 24 казаков, атаман начал с того, что совершил дерзкий налет на Омский собор, отбив у Советов народных комиссаров знамена Ермака и 300‑летия дома Романовых, которые коммунисты хотели сжечь. Очевидцы потом вспоминали: «Стоя на санях с императорским штандартом в руках, Анненков помчался по льду Иртыша и без особого труда скрылся от погони». Уже через месяц его отряд насчитывал свыше 100 человек.

С образованием Временного сибирского правительства анненковцы были включены в состав Восточной армии и приняли участие в боях против красноармейских частей Блюхера и Каширина. На этом этапе Гражданской войны белые, сохранившие воинскую дисциплину, добились превосходства над плохо обученными формированиями Красной гвардии. После взятия Анненковым Уральска и Троицка по рекомендации казачьего круга ему было присвоено звание полковника.

Лидеры русской контрреволюции понимали, что для победы над большевизмом необходимо провести мобилизацию. Однако крестьянство не хотело воевать, уклонялось от призыва, в ряде мест вспыхивали восстания. Информатор Сибирского правительства докладывал, что «агитация антигосударственного направления возрастает, переловить главарей невозможно ввиду отсутствия реальной силы». На подавление волнений отправили партизан Анненкова. В своих воспоминаниях он своеобразно обозначил собственные принципы: «Я дал следственной комиссии директивы установить активных участников восстания. Действовал военно‑полевой суд, выносивший много приговоров. Расстреливали. Но так поступали относительно мужчин, оказывавших сопротивление, хотя случались эксцессы. Предотвратить это не было возможности». Получается, уничтожение целых деревень – это эксцессы. Сущий пустяк, на который можно не обращать особого внимания. Так все и поступали. Анненков ведь на тот момент – один из кумиров антибольшевистских сил.

 

Анненковцы. Во всем стремились походить на своего командира, словно соревнуясь, кто прольет больше крови

 

Он презирал азартные игры, не курил и не пил, не был замешан в скандальных любовных похождениях. Один из современников даже назвал его «фундаментом, на котором возродится русская армия». Анненков стремился установить в своих частях своеобразную военную демократию, основы которой закладывались им еще со времен Первой мировой. Железная дисциплина сочеталась в войсках с особым духом товарищества, позволявшим бойцам, независимо от звания, называть друг друга «братьями» и обращаться на «ты». Офицером можно было стать, только пройдя все ступени, начиная с рядового. Все это не нравилось кадровым военным, многие из которых уезжали из анненковских частей, отказываясь служить под началом своих бывших подчиненных. «Старых генералов я считал хламом», – любил повторять атаман. Он выдвигал молодежь, ссылаясь на печальный опыт мировой войны. В своих мемуарах отмечал потом: «Особое значение я придавал поддержанию правильных взаимоотношений в отряде. Дело в том, что многие офицеры царской армии были далеки от солдат, не вникали в их нужды, проявляли высокомерие и грубость. Поэтому у меня проводилась кадровая политика с учетом прошлых уроков».

В дивизии Анненкова было запрещено употребление спиртного. Замеченные в пристрастии к алкоголю надолго в рядах «черных гусаров» не задерживались. О нравах, царивших у партизан, уже тогда рассказывали легенды. «Штаба и свиты у атамана нет, – писала одна из сибирских газет в середине 1919 года, – только печатная машинка и вестовые. За сквернословие на третий раз изгонялись. Образцовая дисциплина, преобладают интеллигентная молодежь, казаки и киргизы». Порядок в своих партизанских частях Анненков поддерживал, опираясь на военно‑полевой суд, состоявший из офицеров, и специальную комиссию, действовавшую на основе дореволюционных законов и приказов штаба Верховного главнокомандующего.

Стоит также сказать, что Борис Владимирович пошел, пожалуй, дальше других вождей белых армий. Он лично внес изменения в молитву, чтобы она больше подходила для борьбы с большевиками. В новом варианте она содержала слова «Благослови достояние твое, победы нашему отряду на супротивника даруя». Никто не возражал. Лютый нрав Анненкова был известен всем. Он не признавал над собой никаких начальников, и прежде всего – адмирала Колчака. Дошло до того, что атаман отказался от присвоенного ему Верховным правителем России звания генерала, указав в ответной телеграмме, что ему и чина полковника вполне достаточно. Уговоры офицеров на Анненкова не действовали. Только спустя несколько месяцев он появился перед своим конвоем в новых погонах. Тут, что называется, комментарии излишни. Победить в войне с таким отношением к руководителям собственной армии нельзя, можно только проиграть. Что вскоре и произошло.

Анненков в сопровождении четырех тысяч бойцов и отступавшего населения ушел за границу, объявив специальным приказом о прекращении вооруженной борьбы и праве каждого солдата и офицера самостоятельно определить свою дальнейшую судьбу. В Китае белогвардейцы оказались в сложном положении. Они выполнили главное требование властей – сдали оружие. Взамен ежедневно получали лишь по 300 граммов хлеба. Голодающие казаки были вынуждены есть своих лошадей. Многие не выдерживали, уходили из отряда с обещанием вернуться, если будет объявлено о продолжении борьбы.

К июлю 1920 года осталось только 670 самых стойких бойцов. Но среди них не было самого Анненкова. Впрочем, по вполне уважительной причине: он отбывал тюремное заключение. Официально – по обвинению в подготовке вооруженного восстания. На самом деле – от генерала требовали передать китайскому правительству «золото Колчака», к которому Анненков не имел никакого отношения. В своих мемуарах он писал: «Китайцев неотступно преследовала мысль о наличии у меня крупных ценностей, и они рассчитывали путем моего заключения вынудить меня к передаче этих денег им. Но я действительно не имел при себе больших ценностей. Переходя границу, у меня были лишь обесцененные колчаковские деньги».

Лишь в результате неоднократных обращений бывшего начальника штаба его дивизии полковника Денисова к властям, а также к посланникам стран Антанты в Китае Анненков в феврале 1924 года был освобожден. Он решил полностью отойти от участия в эмигрантском движении и уехать в Канаду, но не смог найти средств для получения визы. Практически сразу 35‑летний генерал стал получать многочисленные настойчивые предложения включиться в деятельность антисоветских организаций. Однако он предпочел уклониться от активной борьбы. 10 апреля 1926 года неожиданно для всех Анненков со своими ближайшими сподвижниками был отправлен китайцами через Монголию в Советскую Россию.

Известно, что большевики в это время добивались передачи им ряда руководителей Белого движения, в том числе и Анненкова. 20 апреля газета «Новая Шанхайская жизнь» опубликовала письмо Бориса Владимировича в ЦИК СССР «с искренней и чистосердечной просьбой о прощении» и помиловании – если не его самого, то менее виновных бывших его соратников. Кроме того, атаман выступил с обращением к своим сторонникам прекратить борьбу с большевистской властью: «Строгий анализ своих прошлых поступков и действий привел меня к выводу, что Гражданская война и борьба с Советами были глубоким заблуждением, ибо то, что сделала Советская власть после того, как окончила борьбу на всех фронтах, говорит, что она твердо и неуклонно ведет народ к достижению намеченных идеалов».

Открытый процесс над Анненковым и Денисовым состоялся в Семипалатинске летом 1927 года. Вердикт всем был ясен еще до первого заседания. Вряд ли сами подсудимые тешили себя иллюзиями. Совершенных преступлений хватило бы на десять смертных приговоров. 25 августа они были расстреляны по приговору военной коллегии Верховного суда. Лучшим некрологом Анненкову стали слова бывшего полковника Генерального штаба Колесникова: «Внимательно прочтите мемуары этой канальи с челкой, и вы увидите, в какое он геройство ставит свое неподчинение адмиралу Колчаку. Человеку, которого знала вся страна, кто был овеян славой, о ком рассказывали легенды, чье имя было на устах у каждого».

Не будем сейчас мелочными и обойдемся без долгих обсуждений, был ли овеян славой адмирал Колчак по итогам Гражданской войны, и если да, то какой именно? Это вопрос второстепенный. Главное в ином. Повторяю: вот за таких многочисленных анненковых и несет Верховный правитель России прямую ответственность. Перед современниками. Перед судом истории. Перед потомками. И забывать об этом не рекомендуется. Не ради прошлого, ради будущего.

 

Поход на Москву

 

Наша мягкотелость («жаль человека», «надо его устроить»), протекционизм засорили списки командующего генералитета вредным элементом.

Генерал Деникин

 

Весна 1919 года. Золотое время Белого движения. Военная удача и политический успех, которые, казалось бы, постоянно сопутствовали большевикам, внезапно им изменили. Причем на многих направлениях. Конница полковника Шкуро, который позже станет группенфюрером и начальником резерва казачьих войск при Главном штабе войск СС, продвигалась на юг к Азовскому морю. Конница генерала Улагая разбила красную кавалерию под руководством Думенко. В плен попали шесть полков с артиллерией, обозами и штабами. Генерал Врангель, так же во главе конной группы войск, наносил противнику одно чувствительное поражение за другим.

Троцкий быстро оценил ситуацию. Именно он, провозгласив лозунгом текущего момента «пролетария – на коня», сыграл решающую роль в создании всесокрушающего кулака Рабоче‑крестьянской красной армии. Речь, как многие, наверное, уже поняли, идет о Первой конной армии. А главным действующим лицом в этой легенде времен Гражданской войны стал будущий маршал Советского Союза Семен Буденный.

Еще в феврале 1918 года лихой кавалерист, кавалер полного Георгиевского банта, за Первую мировую войну сформировал на Дону конный революционный отряд. В дальнейшем он становится командиром первого конного корпуса. А потом наступило 6 декабря 1919 года. Уверен, что эта ничем не примечательная дата ничего не скажет подавляющему большинству моих читателей. А ведь именно в этот день был подписан Приказ № 1 о создании Первой конной армии под командованием Буденного. Судьба русской смуты была решена.

Для осознания этого вовсе не требуется заканчивать Академию генерального штаба.

 

Отличительной особенностью Гражданской войны является ее маневренность, а главной ударной силой, и совершенно понятно почему, была кавалерия.

 

В данном случае – Первая конная армия. Те самые буденновцы. Именно в их рядах воевал товарищ Сталин. И не только он: список известных всей стране первоконников производит впечатление и сегодня: маршалы Советского Союза Ворошилов, Тимошенко, Мерецков, Кулик, Гречко, генералы армии Апанасенко, Хрулев, Городовиков, Белов, Кривошеин. А полковников – и не сосчитать.

Стоит ли после этого удивляться тому, что в середине 30‑х годов народный комиссар обороны Ворошилов открыто заострил в советской печати важнейший вопрос: а не перенести ли нам, дорогие товарищи, день рождения Красной армии с 23 февраля на 6 декабря, в честь всенародно любимой Первой конной? Поскольку, мол, мы говорим Красная армия – подразумеваем буденновцев. И, разумеется, наоборот.

 

С. М. Буденный. Лучший кавалерист времен Гражданской войны, создатель легендарной Первой конной армии

 

Очередная идея Климента Ефремовича поддержки не получила. Не очень, правда, понятно, по какой причине. То ли товарищ Сталин в тот момент был занят выкорчевыванием многочисленных врагов народа, то ли вождь и наставник пролетариата и передового крестьянства посчитал, что тем самым он нанесет страшную обиду всей остальной победоносной Красной армии. Так или иначе, но вопрос повис в воздухе. Хоть эту дату и отмечали всенародно, официальным государственным праздником 6 декабря так и не стало. А после Великой Отечественной войны о ней и вовсе забыли – у народа появились другие памятные события.

Но мы с вами забежали вперед. На дворе у нас, напомню, весна 1919 года. Главнокомандующий Вооруженными силами Юга России (именно так стала называться Белая армия) генерал Деникин стал главным и самым страшным врагом Советской власти. Заслуженно стал. Его войска постепенно стали контролировать территорию в 820 000 квадратных километров с населением 42 миллиона человек. Белые офицеры становились героями у обывателей.

В Советском Союзе историю о Гражданской войне с лихвой заменял рассказ о борьбе классовой. Все, что мы знали о белых армиях, – так это то, что они стремились возродить монархию, опирались на помощь Антанты и нещадно расстреливали рабочих и крестьян. И в самом деле: кого из лидеров Добровольческой армии вы знаете? Возможно, только Врангеля, Колчака и Деникина, и то лишь потому, что Антон Иванович был перезахоронен в Москве. Туркул, Неженцев, Тимановский – эти фамилии ничего не говорят сегодня рядовому россиянину. А ведь эти люди были одними из самых блистательных офицеров той эпохи. В их ряду и генерал Владимир Манштейн‑младший. Как и большинство фронтовых офицеров, он не принял революцию. Командир ударного батальона на Румынском фронте считал для себя невозможным спокойно наблюдать гибель старой императорской России. Когда же Манштейн услышал, что в Яссах полковник Дроздовский формирует бригаду русских добровольцев для отправки на Дон, он не раздумывая записался в отряд рядовым бойцом и был зачислен в офицерский полк. Тот самый полк, который наряду с Корниловским и Марковским стал гордостью Белой армии.

 

Плакат «Молодцы корниловцы».

Агитация у белых работала из рук вон плохо

 

Во втором Кубанском походе осенью 1918 года Владимир Манштейн был назначен командиром батальона родного офицерского Дроздовского полка. Но уже через два месяца он получил тяжелейшее ранение в одной из атак. По устоявшейся в Добровольческой армии традиции офицеры всегда шли впереди, поэтому и потери их превышали все допустимые нормы. К примеру, командир батальона Корниловской ударной дивизии Фукс после каждой атаки оказывался в лазарете. В результате он был ранен 14 раз и лишился левой руки. То же случилось и с Манштейном. Пуля застряла в плече, началась гангрена. Врачи ампутировали руку, но гангрена стала распространяться дальше. Доктора рискнули вылущить лопатку – это был последний шанс спасти молодого штабс‑капитана. Около Манштейна постоянно дежурила сиделка, круглые сутки он был под наблюдением врачей. И случилось чудо – началось выздоровление.

 

Генерал В. В. Манштейн.

Один из самых легендарных молодых генералов Белого движения

 

Как вспоминала позднее сестра милосердия Добровольческой армии Зинаида Мокиевская‑Зубок, популярный в войсках молодой офицер остался кривобоким, но живым. К удивлению всех, едва оправившись от раны, он вернулся в родной полк, хотя врачи настоятельно советовали ему подать в отставку. Однако Манштейн категорически отказался. И дело даже не в том, что вместе с ним служили четверо его братьев и отец. Скорее всего, для штабс‑капитана была невыносима сама мысль о том, что он устранится от спасения Родины. Его близкий друг, последний командир Дроздовской дивизии Антон Туркул писал уже в эмиграции: «У него было какое‑то томление земным, но он верил и знал, что на честной крови белых взойдет вновь христианская Россия. В огне у Владимира было совершенное самообладание, совершенное презрение к смерти. Большевики прозвали его Безруким Чертом».

Выжив после столь страшного ранения и оставшись на всю жизнь инвалидом, Владимир Манштейн ожесточился. Нет, белые и до этого особо не церемонились с попавшими в плен комиссарами. Но в этом случае была скорее ответная реакция на новый революционный порядок. Ведь уже к середине 1918 года даже романтично настроенные бывшие гимназисты из Алексеевской дивизии поняли, что в стране началась война на истребление. Для фронтовых офицеров, израненных в штыковых атаках и награжденных Георгиевским оружием на фронтах Первой мировой, все стало ясно еще во времена зарождения Добровольческой армии. Тем не менее, Манштейн своей непримиримостью удивлял даже многих своих сослуживцев. В Дроздовской дивизии его за глаза называли «истребителем комиссаров» и говорили, что он не уступает своему другу Туркулу ни в смелости, ни в жестокости. Наибольшее впечатление на всех произвел такой случай.

 

Однажды, зайдя с отрядом из нескольких человек в тыл красных, Манштейн своей единственной рукой отвинтил рельсы, устроив таким образом крушение нескольких отступающих эшелонов.

 

Среди взятого в плен комсостава оказался и бывший полковник императорской армии. Манштейн, выкрикивая страшные ругательства, медленно стал ввинчивать ствол нагана в плотно сжатые зубы пленного. «Военспецом называешься? Дослужился? А ну, глотай!» Случай действительно страшный. Но в то время по‑другому и быть не могло. Красная дивизия червонного казачества, против которой и воевали дроздовцы, поступала с пленными белыми офицерами еще более жестоко – чего стоит только сжигание живьем за «малиновые» погоны. Но запомнился Манштейн не только расстрелами пленных большевиков. Его храбрость и мужество признавались даже врагами, а это дорогого стоит. Для чинов Добровольческой армии он был эталоном несгибаемого воина. Командир Дроздовской дивизии генерал Туркул так описывал Манштейна: «Золотой погон свисал у Владимира с пустого плеча на одной пуговице. В его лице, всегда гладко выбритом, в приподнятых бровях, в его глазах, горячих и печальных, было трагическое сходство с Гаршиным. Что‑то птичье было в нем, во всех его изящных и бесшумных движениях. Его походка была как беззвучный полет».

Стоит ли удивляться, что с такими несгибаемыми бойцами наступление деникинских войск развивалось завидными темпами. Только за один месяц белые, не обращая никакого внимания на отчаянное сопротивление большевиков, продвинулись на 300 километров. Были взяты Харьков, Белгород, Екатеринослав (так в то время назывался Днепропетровск). Части барона Врангеля стремительно продвигались к Царицыну (сегодняшнему Волгограду). Большевики во главе со Сталиным поклялись превратить его в «красный Верден», но не отступить. Если кто‑то не знает, в Вердене в годы Первой мировой войны произошла самая кровопролитная на тот момент битва в мировой истории. Французы и немцы суммарно потеряли около миллиона человек, из них убитыми – 430 тысяч.

Но одно дело – громогласные заявления, пусть даже за авторством лично товарища Сталина, и совсем другое – их успешное воплощение в жизнь. С последним вышло плохо. Армия Врангеля прорвала оборону красных и захватила имевший огромное стратегическое и экономическое значение город. Почему – объяснять не стану. Вспомните только немецкое наступление в том же районе в 1942 году, маниакальное желание Гитлера любой ценой захватить Сталинград.

Успешное наступление открыло перед генералом Деникиным прекрасные перспективы. Представьте себя главнокомандующим Вооруженными силами Юга России. Соберите совещание. Послушайте Романовского и Лукомского. Свяжитесь по телефону с Кутеповым и Врангелем. Оцените оперативную обстановку и потенциальные риски. Не торопитесь, взвесьте все обстоятельно. Вы понимаете, что нужно наступать без остановок. Промедление будет играть на руку противнику. Большевики наверняка успеют подтянуть резервы, а у вас с этим дела обстоят не блестяще. Людей катастрофически не хватает. То есть в тылах, конечно, ошивается множество офицеров, но на фронт они не рвутся. Не под конвоем же их туда доставлять. А значит, всеми имеющимися силами надо совершить бросок на Москву. Падение столицы большевиков автоматически означает победу в войне, тем паче что на другом направлении успешно наступает адмирал Колчак.

Деникин ровно так и поступил. Белым последовательно удается захватить Херсон, Николаев, Одессу, Киев и Курск. Триумф полный. Праздничный перезвон московских колоколов ласкал слух деникинским войскам. Дополнял его успех конницы генерала Шкуро – его казаки закрепились в Воронеже. И поскольку этот персонаж уже второй раз появляется на страницах этой книги, то самое время приглядеться к нему внимательно. Особенно в свете многочисленных спекуляций вокруг него.

Его имя обросло легендами еще в первые месяцы Гражданской войны. Рассказывали, как однажды он попросился ночевать в одну хату. Страшно уставший, чувствуя боль в сердце, лег, отвернулся к стене. Скинул бурку, посыпались на пол патроны. С того дня и пошла гулять молва, будто атамана Шкуро пуля не берет, застревает в одежде. Боевой офицер, награжденный Георгиевским оружием, он прославился еще в годы Первой мировой войны. За его голову немцы предлагали 60 тысяч марок. Надо же, удивлялся тогда казак, ценят меня больше, чем я сам себя.

Убежденный монархист, он, естественно, не принял революцию. По‑другому и быть не могло. Ведь Шкуро служил в кавалерийском корпусе графа Келлера, известного своей личной преданностью государю императору. После захвата большевиками власти молодой есаул в отчаянии бросил: «Буду драться хоть с самим с чертом! Только бы не видеть этих проклятых митингов и этих митингующих лиц». Он сформировал казачий партизанский отряд, который стали называть «Волчьей сотней». Черный флаг с серебряной головой волка и лозунгом «Вперед, за единую и неделимую Россию!» стал одним из символов контрреволюции на юге страны.

Талантливая и авантюрная натура Шкуро особенно проявилась 7 июля 1918 года. Тогда под Ставрополем он лично составил ультиматум, адресованный большевикам. В этом весьма курьезном документе он требовал сдать город в 42‑часовой срок. В противном случае грозился разгромить его тяжелой артиллерией. Большевики не рискнули связываться с известным своей стойкостью отрядом и предпочли оставить город. Шкуро, гордо восседая на своем коне, триумфально въехал в Ставрополь, и толпы городских обывателей приветствовали его громкими криками и хлебом‑солью. В своих воспоминаниях Шкуро с усмешкой отмечал: «У меня не было не то что тяжелой, но даже легкой артиллерии».

 

Генерал А. И. Деникин, главнокомандующий белыми армиями на Юге России

 

Подобные приемы ведения войны не нравились воспитанникам Николаевской академии Генерального штаба, таким, например, как барон Врангель. Зато главнокомандующий Добровольческой армией Антон Иванович Деникин, пожимая руку казачьему атаману, сказал тогда: «Родина вас не забудет». Сохранилось и еще одно свидетельство взятия Ставрополя. Журналист Николаев опубликовал в «Донском вестнике» в марте 1919 года статью «Генерал Шкуро»: «Он – романтик! Он любит бой, любит развернутые знамена, лично ведет в атаку свою “волчью” сотню. Заняв Ставрополь, он ввел в него свои войска под музыку, под звон колоколов. Иные идут по трупам, а я иду по цветам – такую фразу приписывает Шкуро молва».

5 января 1919 года «Волчья сотня» штурмом взяла Кисловодск. Город сильно пострадал за время правления большевиков. Многие дома были разграблены, вырублена знаменитая тополиная аллея, многих расстреляли во имя нового революционного порядка. В те дни особыми зверствами отличился комиссар Ге, бывший студент Петербургского технологического института. Именно по его приказанию без суда и следствия у подножия Машука было убито 103 офицера бывшей императорской армии. Взяв Кисловодск, Шкуро объявил себя представителем верховной власти и даже свои деньги пустил в ход, так называемые «шкуринки» – найденные на складах этикетки от минеральной воды.

Большевики решили во что бы то ни стало покончить с грозным казачьим атаманом. На борьбу со злейшим врагом советской власти были выдвинуты революционные отряды из Пятигорска, Армавира и Астрахани. Однако Шкуро удалось вырваться из окружения – сказался опыт партизанских действий в Первой мировой войне.

После короткой передышки, если в Гражданской войне таковая вообще случалась, его казаки были переброшены на Донской фронт, где 15 тысяч белых пытались сдержать страшный натиск четырех армий красных, насчитывавших 75 тысяч штыков. Потери были чудовищными. Только в корниловском полку за четыре месяца погибло 3303 человека. «Волчья сотня» штурмом овладела Мариуполем, разгромив отряды Махно и взяв в плен 40 тысяч красноармейцев. За подвиги и беспримерную доблесть Шкуро был произведен Деникиным в чин генерал‑лейтенанта и назначен командующим конным корпусом. В то время среди его казаков ходил такой анекдот: «Где Шкуро?» – спрашивает Троцкого Ленин. «Белогвардейский бандит Шкуро со своим отребьем находится на нашей территории и принимает меры к нашей ликвидации», – с горечью отвечает Троцкий. Оценка на тот момент была более чем справедливой.

Летом 1919 года популярность Андрея Шкуро достигла апогея: в Ростове были выпущены сразу две книги, посвященные казачьему атаману – «Генерал Шкуро» и «Генерал‑партизан Шкуро». Так же назывался и один из бронепоездов Добровольческой армии. Сам же герой книг был награжден орденом Бани королем Георгом V за борьбу с большевизмом как мировым злом. Этот старинный орден в форме креста был учрежден в 1339 году Генрихом IV. Новопосвященных рыцарей купали – отсюда и название ордена. Кавалер его получал личное дворянское звание «рыцарь».

Из русских военачальников этой награды удостоились князь Барклай де Толли и генералы Добровольческой армии Деникин и Романовский. В своих воспоминаниях генерал Шкуро с гордостью писал: «Чрезвычайно тронутый вниманием и высокой оценкой моей деятельности английским королем, я решил никогда не расставаться с этим орденом». И все же генералу пришлось с ним расстаться. Протестуя против выдачи Советскому Союзу казаков летом 1945 года, он снял с груди орден и кинул его под ноги английскому офицеру, сопроводив это весьма выразительной тирадой…

 

За скобками в этой красивой и правдивой истории остался сущий пустяк. Совершенные казаками Шкуро военные преступления.

 

Сами белогвардейцы говорили, что плохо приходилось комиссарам, которые попадали в руки генерала. При этом необходимо понимать, что в реалиях Гражданской войны комиссаром мог оказаться любой. Не понравился чем‑нибудь с первого взгляда – и без второго слова имеешь перспективу встать к стенке или быть повешенным. Такая эпоха тогда была. Но находились и те, кто выделялся даже на фоне общей жестокости.

Одним из них был Шкуро. Приведем простой и жуткий пример его деятельности. С боем была взята столица махновского движения Гуляй‑Поле. Полк еврейской самообороны был вырезан полностью. Этого освободителям показалось мало. Изнасиловали около 800 местных евреек – от девочек до старух. Потом им вспарывали животы, расстреливали, вешали. Нынешние защитники Шкуро старательно предпочитают не вспоминать подобные эпизоды. Так проще рисовать пример белого рыцаря.

Деникин до поры до времени на эти, как тогда говорили, эксцессы закрывал глаза. Если бы только Шкуро отличался подобным поведением, проблему еще можно было решить, пусть и с большим трудом. Но действительность Гражданской войны толкала на террор любого ее участника. Неважно, был ли он красным или белым. Повторяю: убивали все. Разница была лишь в степени проявленного зверства. У многих она была превосходной.

Именно это, на мой взгляд, послужило основной причиной того, что простой народ не пошел за белыми, а поверил красным. Началось закономерное отступление по всем фронтам. И происходило оно по примерно одинаковой схеме, трагичной и поучительной. Возьмем для примера Мурманск, где действовал генерал Миллер. 10 июня 1919 года Верховный правитель России адмирал Колчак назначил его главнокомандующим Вооруженными силами России, действующими против большевиков на Северном фронте. Миллер уже поздравлял свои войска, считая это первым шагом к объединению страны под руководством Верховного главнокомандующего. Но сделал он это преждевременно, ибо ровно в этот момент началось отступление армий Колчака.

И тут же последовал еще один удар – английским командованием было принято решение об уходе из Мурманска. Поступок союзников вызвал всеобщее возмущение, англичане прямо обвинялись в предательстве. Начальник оперативного отдела Генерального штаба полковник Костанди попросил о встрече с представителем союзников и, отдав честь, положил ему на стол британский орден, которым был награжден. В сопроводительном письме он отметил, что считает ниже достоинства русского офицера носить награду страны, представители которой изменили данному своим союзникам слову. Генерал Миллер мужественно встретил плохие новости. Вот как об этом вспоминал английский генерал Айронсайд: «Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда я сообщил ему дурную весть. Лишь по его светло‑голубым глазам я мог догадаться, как ужасно он устал. Пару минут он смотрел на меня, не говоря ни слова. Я протянул руку, и он сжал ее мертвой хваткой».

После краха белой борьбы на Севере России в феврале 1920 года Миллер эмигрировал во Францию. Там он будет долго и безуспешно отбиваться от обвинений в чрезмерной жестокости. Ему, например, никогда не забудут создание концентрационного лагеря, куда по малейшему подозрению сажались многочисленные враги белогвардейцев. Да, вы не ошиблись. Первыми так бороться с политическими оппонентами стали именно вожди антикоммунистического сопротивления. И они же потом удачно спишут собственные грехи на красных, благо те оперативно создадут для тех же нужд ГУЛАГ.

На Северо‑Западе России крах борьбы с большевиками произошел еще более стремительно. По воспоминаниям современников, герой Эрзурума Николай Николаевич Юденич был прекрасным военачальником, доблестным и храбрым солдатом. Но, как справедливо отметил писатель Александр Куприн, чтобы стать вождем Белого движения на Северо‑Западе России, нужны были не только полководческие качества, но и дар тонкого и дипломатичного политика. Этого не наблюдалось в принципе. Правительство Юденича так и не выработало сколько‑нибудь четкой линии в своей деятельности. Указов и постановлений издавалось великое множество, и зачастую они носили взаимоисключающий характер.

Большинство распоряжений было адресовано крестьянам. Так, в одном из проектов аграрных решений стоял такой пункт: «Охранять от хищений коммуны, советские имения, питомники и хозяйства, которые могли бы впоследствии послужить общественным целям». Автора этого документа установить сейчас невозможно, но, судя по всему, это явно не Юденич. Как свидетельствуют все те же современники, Николай Николаевич вообще весьма неохотно занимался правительственными делами. Главным он считал вооруженную борьбу с большевизмом, поэтому почти все его распоряжения касались только Северо‑Западной армии.

28 сентября 1919 года войска перешли в наступление на Петроград. После упорных боев удалось захватить Гатчину и Красное Село. До бывшей столицы Российской империи оставалось всего 20 километров. Передовые отряды были на ближних подступах к Питеру – конные разъезды Добровольческой армии уже любовались золоченым куполом величественного Исаакиевского собора. Однако дальше случилось то, что не могли даже спустя годы объяснить лидеры Белого движения – отступление и разгром.

Стоит подчеркнуть, что сам Юденич до конца своих дней хранил по этому поводу гробовое молчание. Да и что он мог сказать, если никаких вооруженных восстаний, никаких забастовок, на которые так рассчитывал Николай Николаевич, в Петербурге не произошло? Не мог знать тогда генерал, что по приказу Троцкого уже были расстреляны все, кто возглавил бы борьбу с большевиками в городе на Неве. Офицеров ставили к стенке, как только их помощь Юденичу была доказана следствием. Поступать так же в отношении большевиков генерал категорически запрещал. Уже в эмиграции многие обвиняли его в излишней либеральности. Генерал Родзянко с горечью отметил в своих воспоминаниях: «Большевистская агитация росла и росла. Никаких серьезных мер против нее не принималось, и красные агенты обнаглели до того, что не только открыто показывались на улицах, но и спокойно завтракали и обедали в ресторанах. Настроение становилось все более нервным».

В довершение всего, в армии генерала Юденича стала падать воинская дисциплина, усилилось дезертирство. Некоторые полки порой по два дня оставались без хлеба, не хватало боеприпасов, не было автомобилей, и на вооружении состоял всего один танк. Сдержать в таких условиях наступление красных генерал не мог. Измученная беспрерывными боями, армия отступала. Командиры полков устроили совещание и попросили графа Палена передать Юденичу общее требование: уйти в отставку. Николай Николаевич не сопротивлялся. 1 декабря 1919 года он назначил нового главнокомандующего Северо‑Западной армии – кавалера ордена Святой Анны генерала Глазенапа.

Именно ему Юденич и передал все оставшиеся деньги на борьбу с большевизмом – 227 тысяч фунтов стерлингов. Бывший глава Белого правительства на Северо‑Западе России вручил при свидетелях подписку об отсутствии у него других средств. Об этом в тот же день написали газеты. Георгиевский кавалер Юденич всегда дорожил своей честью. К сожалению, этого нельзя сказать о некоторых офицерах Северо‑Западной армии.

Уже находясь в отставке, Николай Николаевич был арестован в гостинице Ревеля (ныне Таллин) своими бывшими соратниками. За происходящим, кстати, молча наблюдали трое эстонских полицейских. Юденича хотели судить за провал наступления на Петроград. «Этот дряхлый старик не имел права брать на себя ответственность. Преступники те, кто выдвинул эту мумию на такой важный пост» – так отзывался о Юдениче его давний противник генерал Родзянко. Однако уже через несколько дней Юденич был освобожден. Дальнейшая его судьба мало чем отличалась от сотен тысяч русских эмигрантов, которые после Гражданской войны лишились Родины. Генерал переселился в Англию. Известно, что он внимательно наблюдал за жизнью в советской России, изучая ежедневные газеты. Это, по сути, единственное, что ему оставалось в жизни.

Но трагичнее всего отступление белых армий происходило на Востоке России. Великий Сибирский ледяной поход по праву ассоциируется с генералом Каппелем. Деятельность вождей белых армий сегодня достаточно хорошо известна тем, кто интересуется этой темой. В сотнях книг описаны их непримиримая борьба с большевизмом и личные подвиги. Не только ведь одним террором жили эти люди. Но о Каппеле, главнокомандующем армиями адмирала Колчака в ее наиболее тяжелые дни, до недавнего времени не было опубликовано ничего, кроме общих скупых и сухих фраз. А между тем, он был одним из наиболее ярких вождей Белого движения. По свидетельствам очевидцев, даже внешний вид его сразу вызывал симпатию – выше среднего роста, крепко сбитый, хорошо сложенный, ловкий, подвижный блондин с вьющимися волосами.

Именно Каппель возглавил армию в Сибирском ледяном походе. Так назвали белогвардейцы отступление колчаковских армий. Он наводил порядок в отступавших частях, пытался вдохнуть бодрость в бойцов, чтобы отступление не превратилось в бегство. В туманном сорокаградусном морозе, как в бреду, шли люди, забывшие, что такое теплая изба, путавшие день с ночью, утолявшие голод горстью муки или куском мерзлого сырого мяса. Шли люди с обмороженными черными лицами, удивленно озиравшиеся, если воздух не разрезали пулеметные очереди и винтовочные залпы. Армия призраков, верившая лишь генералу Каппелю.

Сильно похудевший, с покрытыми инеем бородой и усами, такой же голодный и промерзший, как и его солдаты, Владимир Оскарович требовал от себя только одного – спасти армию. Министр сибирского правительства Георгий Гинс в своих воспоминаниях отмечал, что когда Каппель приказывал идти вперед – все шли, не задумываясь над тем, куда именно они идут. Армия верила своему командующему. Каппель все время был в авангарде. Плохо одетый, в разбитых сапогах, он вместе со своими бойцами прокладывал дорогу в глубоком снегу. И однажды случилось непоправимое – генерал провалился в сугроб по пояс. Промерзшие ноги вдруг обожгло, как огнем, бурки стали страшно тяжелыми. К нему бросились, помогли выбраться из сугроба…

Ноги через несколько минут покрылись коркой льда. До ближайшей деревни оставалось больше семидесяти верст. И он шел, не показывая вида, а ноги коченели, теряли чувствительность. Начался сильнейший озноб, временами Владимир Оскарович терял сознание. На третьи сутки его, не приходящего в себя, на коне довезли до первого человеческого жилья – таежной деревни Барги. Здесь доктору пришлось простым ножом, без анестезии сделать ампутацию обмороженных пяток и некоторых пальцев на ногах Каппеля. Один из его близких друзей, полковник Василий Вырыпаев вспоминал уже в эмиграции: «Вносят Каппеля в теплую избу, снимают валенки. До самых колен ноги твердые, как дерево, не гнутся. Часть пальцев уже умерла – спасти их нельзя. “Ампутировать немедленно”, – говорит врач. На другое утро генерал пришел в себя. “Доктор, почему такая адская боль в ногах?” И, услышав ответ, закрывает глаза…».

У богатого мехопромышленника каппелевцы нашли большие удобные сани, в которые хотели уложить больного прооперированного генерала. Услышав это, Владимир Оскарович удивленно взглянул на окружающих и немедленно потребовал своего коня. Сжавшего зубы от боли, бледного, худого, страшного генерала на руках вынесли во двор и посадили в седло. Он выехал на улицу – там шли части его армии. Преодолевая мучительную боль, Каппель выпрямился и приложил руку к папахе. Он отдавал честь тем, кого вел, кто не сложил оружия в борьбе.

Стоять и ходить Владимир Оскарович уже не мог. На ночлегах его осторожно снимали с седла и вносили на руках в избу, где, чуть обогревшись, он, лежа в кровати, приступал снова к обязанностям Главнокомандующего. Генерал вызывал своих офицеров, отдавал приказания. Так продолжалось больше недели. Состояние Каппеля ухудшалось – жар не спадал, пропал аппетит, временами он терял сознание. Сосредоточившись на обмороженных ногах, врачи не обратили внимания на появившийся у генерала кашель.

Держаться в седле он уже не мог, и его снова уложили в сани. 21 января 1920 года, чувствуя, что силы его оставляют, Каппель отдал приказ о назначении генерала Войцеховского Главнокомандующим армиями Восточного фронта. Вместе с властью над войсками Владимир Оскарович передал ему также орден Святого Георгия, сняв его со своей груди. Незадолго до смерти он вручил генералу Войцеховскому обручальное кольцо, попросив передать его жене.

Трагичная история. И у любого нормального человека вызовет чувство жалости к блестящим русским офицерам, героям Первой мировой войны. Не за поместья и заводы сражались георгиевские кавалеры, молодые поручики, штабс‑капитаны и полковники. За свои убеждения. Ничего другого у них не было. Они не могли не проиграть. Потому что их вожди, блестящие русские военачальники, оказались слабыми политиками, и когда дела застопорились, прибегли к проверенному средству – кнуту. С его помощью можно достичь определенных успехов. Белые достаточно близко подобрались к Москве. Но с помощью одного только кнута победить нельзя.

 

---

Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 107; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!