Доктор Д’Арк-Ангел ставит диагноз 16 страница
Коренастый мужчина в коричневом плаще выхватил у одного из пикетчиков плакат и, скрежеща зубами, похожий в эту секунду на обезумевшее животное, швырнул р сточную канаву. Другой пробился в самый центр группы и ударил кого-то по лицу. Получивший удар отшатнулся, замахал руками, упал на колени. Чья-то нога, облаченная в серую брючину и действующая словно по собственной воле, вонзилась пареньку в пах. Он повалился навзничь, прижимая руки к животу, а толпа принялась его топтать, будто исполняя на теле поверженного противника победный танец. Если паренек и закричал, крик затерялся в реве толпы.
Арч и Фрэнк не отставали от остальных.
Стоя в очереди, они чувствовали себя чужими, но, когда разгорелась стычка, стали членами сообщества. Поначалу они слегка задержались, их опередили те, чьи синапсы быстрее отреагировали на происходящее; но не прошло и минуты, как Арч и Фрэнк заразились общим безумием. Правда, они никак не могли понять, что же, собственно, происходит, откуда взялась эта звериная ярость. Приблизившись к толпе, ребята неожиданно натолкнулись на Лилиан Гольдбош, которая сцепилась с белокурым вожаком демонстрантов и уже до крови расцарапала ему щеку.
Юноша стоял, широко расставив ноги, и не шевелился. В его неподвижности было что-то трагическое, едва ли не мессианское.
— Наци! Наци! Убийца! — кричала Лилиан, брызгая слюной. Внезапно она перешла на польский, ее тело сотрясала дрожь. Женщина походила на некую смертоносную машину: руки двигались в едином ритме, чего она, похоже, не замечала, ногти снова и снова вонзались в лицо белокурому пареньку.
|
|
В этот миг к женщине подступили двое ребят, взяли ее за руки, защищая вовсе не паренька, а саму Лилиан. Она забилась, пытаясь вырваться. "Пустите меня, пустите…" Бросила на ребят взгляд, исполненный такой ненависти, словно они принадлежали к числу пикетчиков, а затем вдруг закатила глаза и потеряла сознание.
— Спасибо, кем бы вы ни были, — проговорил белокурый паренек и двинулся прочь. Похоже, он намеренно отдал себя на растерзание старой женщине; похоже, ему хотелось стать мучеником, впитать всю ярость и злобу, как громоотвод впитывает молнию. А теперь, когда все кончилось, он решил уйти.
— Эй, погоди-ка! — воскликнул Арч, хватая паренька за локоть.
Блондин явно собирался послать Арча куда подальше, но передумал, лишь сбросил резким движением его руку.
— Мне тут больше делать нечего.
Повернулся, вложил в рот пальцы и пронзительно свистнул. Пикетчики словно дожидались этого сигнала: от былой пассивности не осталось и следа. Один ударил мыском армейского башмака по ноге пожилого мужчины, и тот с воплем рухнул наземь; другой стукнул противника под дых. Демонстранты вновь принялись скандировать свои речевки, одновременно отступая к машинам. То был идеально просчитанный, идеально выполненный тактический маневр, шедевр военного искусства.
|
|
Оказавшись рядом с машинами, они дружно вскинули руки в легко узнаваемом жесте и выкрикнули почти в унисон: "Америка навсегда! Христопродавцы, убирайтесь прочь! Смерть евреям!" Потом — все происходило как бы одновременно, ритмично — забрались в «фольксвагены», покатили по улице и скрылись за углом задолго до того, как вдалеке послышались сирены вызванных каким-то доброхотом полицейских машин.
Люди на тротуаре у кинотеатра разразились кто проклятиями, кто слезами; иной разрядки обстоятельства не позволяли.
Они сражались — и потерпели поражение.
У входа в кинотеатр виднелась нарисованная мелом свастика. Судя по всему, ее изобразил кто-то из стоявших в очереди: у пикетчиков на это просто не было времени.
Инфекция, как известно, распространяется быстро.
Ее квартира представляла собой попытку убедить саму себя, что имущество означает безопасность, безопасность — постоянство, а постоянство исключает страх, печаль и темноту. В результате крохотная квартирка с одной спальней оказалась битком набита всякой всячиной, какая только в нее уместилась. Телевизор с диагональю 23 дюйма и антенной, напоминающей кроличьи уши; тихо бормочущий кондиционер; глиняные кружки пиквикоподобные фигуры улыбаются, точно херувимы, безмерно довольные собой; портрет Вашингтона на белом жеребце; желтая стеклянная ваза с палочками для коктейлей из экзотических ресторанов; кипы журналов — «Лайф», «Тайм», «Лук», «Холидей»; шезлонг, начинающий вибрировать, когда в него садишься; стереопроигрыватель с пластинками, в основном Оффенбах и Рихард Штраус; софа с оранжевыми подушками; механическая птица с длинным клювом- если налить в клюв воды, птица опустит голову в стакан, потом выпрямится и опустит снова, и так без конца…
|
|
Судорожные движения механической птицы, этакий дрянной мультфильм, должны были убеждать, что жизнь продолжается; однако то была не жизнь, а лишь бледная копия. Вместо того чтобы очаровать ребят, которые привели Лилиан Гольдбош домой, птица подействовала им на нервы, заставила ощутить витающий в воздухе запах упадка и жертвенности. Мир в мире, преконтинуум, в котором эмоции улавливаются практически мгновенно, который как бы насквозь прозрачен…
|
|
Ребята усадили дрожащую от возбуждения женщину на софу. На ее лице, которое выглядело вовсе не таким уж старым, застыли боль и опустошенность. Морщинки напоминали паутину трещин на мраморе. Волосы, за которыми Лилиан тщательно следила и которые раз в неделю обязательно укладывал профессионал, растрепались, поникли, словно намокли от пота. Одна прядь прилипла к щеке. Светло-голубые глаза, обычно живые и все замечающие, подернулись легкой дымкой, будто в них стояли слезы. Плотно сжатые губы не давали вырваться наружу теснившимся в груди крикам.
Для Лилиан Гольдбош время повернуло вспять. Она вновь услышала гул двигателя и противное пиликанье гудка, разносящееся над вымершими улицами. Фургон, выхлопная труба которого выведена в кузов, куда сажают заключенных… Страшно шевельнуться ("если я притаюсь, они меня не найдут и проедут мимо"). Фургон приближается, за окном возникает зловещий силуэт, замирает перед крыльцом, с шипением едет дальше — громадный пылесос, проглатывающий целые семьи… Глаза как плошки на бледных лицах… Выхлопная труба убаюкивает, шепчет что-то ласковое и плюется, плюется отработанными газами. Давние воспоминания сливались с воспоминаниями о том, что случилось каких-нибудь полчаса назад. Молодые люди с оранжевыми повязками. Страх. Бурлящая толпа. Ярость, безумие. Стыд. Страх.
Страх. Внезапно возвратившийся, жуткий, непереносимый. Страх.
Блондин, корчивший из себя истинного арийца, сверхчеловека, — что он может об этом знать? Американский мальчишка, выросший в тепле и уюте, пуще всего на свете боявшийся получить плохую отметку, что он может знать о том, что означает свастика для нее, для целого поколения, носившего желтые звезды Давида, ходившего в куртках с надписью «Juden», для тех, чьи души исковерканы, сердца сломлены, кто пережил бомбежки на чужих дорогах и путь к братской могиле, кто замирал на ничейной полосе, когда взрывалась осветительная бомба? Откуда ему знать? Или здесь что-то другое, всего лишь похожее на то, что порождало страх?
Впервые за много-много лет — двадцать или даже больше-Лилиан Гольдбош ощутила нечто вроде любопытства. К черту заполонившие квартиру безделушки, к черту аккуратно, по последней моде уложенные волосы, к черту телевизор и прочие суррогаты жизни! Любопытство. Желание узнать. Стремление докопаться до истины.
Стремление, вызванное страхом.
Что это? То же самое — или что-то новое? Необходимо, просто необходимо выяснить.
Лилиан ощутила отчаяние, вместе с которым пришло шокирующее осознание того, что она может что-то предпринять. Что именно, сказать трудно. Но если ей удастся разыскать этого блондина, поговорить с ним, с этим гоем, чужаком, появятся ответы и станет ясно, вправду ли возвращается в мир погребенное зло, или тот блондин — всего-навсего очередной одиночка, угодивший в западню собственных эмоций.
— Окажите мне услугу, ребята, — проговорила Лилиан. — Пожалуйста.
Сперва Арч и Фрэнк слегка смутились, однако когда Лилиан объяснила, что ей нужно узнать и почему это так важно, они поразмыслили и согласились, достаточно неохотно, причем тот из них, что повыше, сказал:
— Не знаю, не знаю… Но мы попробуем его найти.
И они ушли, спустились по лестнице. А она пошла в ванную — смывать со старого и одновременно молодого лица следы слез и остатки макияжа.
Родители Фрэнка Амато были итальянцами. Сам он ничем не выделялся среди сверстников — любитель громкой музыки сфер, слонявшийся по улицам с неизменным транзистором в руке или разъезжавший в «бьюике» с чехлами из мешковины на креслах, типичный представитель субкультуры тинейджеров. Вьетнам? Чего-чего?
Голосование в Алабаме? Чего-чего?
Этическая структура мироздания? Чего??
Арч Леннон был протестантом. WASP[5]. Термин был ему знаком, однако к себе он его никогда не относил. Точная копия Фрэнка Амато. Жил сегодняшним днем, мотался из забегаловки в забегаловку, от приятеля к приятелю; если среди ночи раздавался звучный шлепок, скорее всего это означало, что папаша Арча снова учит сынка уму-разуму.
Военная хунта? Чего-чего?
Ограниченное применение ядерного оружия? Чего-чего?
Бесконечное распространение хомо сапиенс по равнодушной Вселенной? Чего?!
Выйдя на улицу, они остановились и уставились друг на друга.
— Ну ты молодец.
— А что оставалось делать? Она мне чуть руку не оторвала. Чокнутая какая-то, ей-Богу.
— Кто тебя тянул за язык? Где ты собираешься искать этого придурка?
— Хрен его знает.
— А я, между прочим, обещал.
— Подумаешь.
— Для кого как. Я обещаниями не разбрасываюсь.
— Значит, будем искать.
— Наверно.
— Слушай, приятель, пошевели хоть разок мозгами. Мне надоело постоянно думать за тебя.
— Ты, случайно, не запомнил номера?
— Не говори ерунды. Конечно, нет. Даже если бы и запомнил, чем бы это нам помогло?
— Можно было обратиться в полицию, узнать, на кого зарегистрирована машина…
— Ну да, так тебе и сказали! Тоже мне, Джеймс Бонд выискался. Посмотри на себя. Вот ты входишь в участок и говоришь: "Эй, парни, вы, часом, не знаете, чей это "фольксваген"?" Догадываешься, что они ответят?
— Догадываюсь.
— Слава Богу.
— Что же делать?
— У меня появилась идейка. На одном из «фольксвагенов» была эмблема Пуласки-колледжа.
— Значит, кто-то из тех парней учится в Пуласки. И что с того? Как нам его найти?
— Попытка не пытка.
— Ты что, серьезно?
— Вполне.
— Чего ради?
— Не знаю. Старуха попросила, я пообещал. Старым надо помогать.
— Слушай, Фрэнк…
— Что?
— Из-за чего они сцепились?
— Понятия не имею. Но раз обещал, значит, сделаю.
— Ладно, я с тобой. Только сейчас мне пора домой, родители наверняка уже вернулись. Так что до завтра. — Бывай.
— Пока. Да, постарайся ни во что не вляпаться.
— Пошел ты…
Они не знали, кого именно ищут и узнают ли, если даже найдут. Просто на лобовом стекле одного из «фольксвагенов» была эмблема Пуласки-колледжа, учебного заведения с круглогодичным обучением. Зимой и летом, днем и ночью в нем занимались те, кто знал, что такое карбюраторы, динамометры, фрезерные станки и печатные платы, но слыхом не слыхивал о "Кентерберийских рассказах", шлаке, пемзе, векторах и негре по имени Криспус Эттакс, первой жертве Гражданской войны. Колледж представлял собой громадное серое здание, внутри которого штамповали винтики для Системы, выпускавшиеся с запрограммированными окладами и датами смерти.
Практически все говорило за то, что парень, которого они разыскивают, еще продолжает учиться, несмотря на то что на дворе лето. Поэтому Арч с Фрэнком терпеливо ждали. В конце концов удача им улыбнулась.
В лице прыщавого толстяка в мешковатом оранжевом свитере.
Арч узнал его, едва тот вышел из дверей.
— Ба! Видишь вон ту оранжевую грушу?
Они проводили толстяка до стоянки. Жертва уселась в «монцу» последней модели. Да, если бы зациклились на «фольксвагене», они бы его прозевали.
— Эй! — окликнул Фрэнк.
Толстяк обернулся. Глаза-бусинки, как у мартышки. Одутловатое лицо, на коже во многих местах раздражение от бритвы. В общем и целом толстяк производил впечатление выброшенной на помойку игрушки, а что касается сообразительности, тут он явно уступал даже Фрэнку с Арчем.
— Вы кто такие, ребята?
— Приятели твоего дружка, — отозвался Арч, которому толстяк почему-то откровенно не понравился.
Толстяк затравленно огляделся по сторонам, бросил книги на заднее сиденье, явно готовясь прыгнуть в машину, захлопнуть дверцу и удрать. Струсил.
— Я не знаю, о ком вы говорите.
Фрэнк переместился поближе к машине, причем как-то очень плавно, словно в бальном танце. Толстяк ухватился за спинку водительского сиденья. Арч шагнул к двери. Фрэнк стукнул кулаком по крыше машины. Толстяк струсил сильнее прежнего — задергался, засуетился.
— О высоком блондине. — В голосе Фрэнка явственно прозвучала угроза. О том, кто был вчера вечером вместе с тобой у кинотеатра.
Толстяк вздрогнул. До него наконец-то дошло. Евреи! Он прыгнул.
Арч толкнул дверцу, та ударила толстяка по руке.
Не давая взвывшему от боли противнику опомниться, Арч схватил его за ухо, а Фрэнк двинул ему под дых. Толстяк шумно выдохнул и вдруг словно сделался плоским, этакая карта, которую они совместными усилиями затолкали в салон. Завели двигатель, выехали со стоянки. Что ж, все получилось. Толстяк наверняка знает, где найти высокого блондина, как того зовут и что это вообще за птица.
Но сначала пускай очухается, а то молчит как рыба.
Виктор. Рорер. Виктор Рорер. Светловолосый, высокий, спортивного сложения, крепкие мышцы, будто изготовленные из пластмассы. Виктор Рорер. Лицо, словно вырубленное из бакаута или вытесанное из мрамора. Льдисто-серые глаза, вылепленные из расплавленной ляпис-лазури, затвердевшей и помутневшей. Стройное тело, покрытое светлым пушком, каждый волосок — сенсор, температурный датчик, ресничка, улавливающая малейшие изменения окружающей среды.
Даже отдаленно не похожий на человека, одухотворенный лед, вызов Менделю и теории наследственности, существо из иной вселенной. Налитые силой мышцы, серые глаза, ни разу не вспыхивавшие голубизной жизни. Губы. истончившиеся в ожидании тишины. Виктор. Рорер. Возникший по собственной воле, порожденный собственным разумом и желанием быть.
Виктор Рорер. организатор.
Виктор Рорер, не знавший детства.
Виктор Рорер, хранилище сокровенных истин.
Виктор Рорер, неонацист.
Повелитель ночей и дней, поющий песни без слов; аватара магий и невысказанных убеждений; визионер, грезящий о великом Ничто; наслаждающийся страхом в лочи массовых убийств; зодчий упорядоченного разрушения. Виктор Рорер.
— Кто вы такие? Отстаньте от меня.
— С тобой хотят потолковать.
— Отвали!
— Слушай, умник, придержи язык.
— Учти, я не люблю делать больно.
— Хватит выпендриваться.
— Давай, Рорер, шевелись. Тебя ждут.
— Я сказал, отстаньте.
— Рорер, не заставляй нас прибегать к силе.
— Двое на одного?
— Почему бы и нет.
— Это не слишком красиво.
— Приятель, а с чего ты взял, что нам какое-то дело до красоты? А ну, пошел!
— Вы из уличной банды?
— Сколько можно болтать? Двигай, кому говорят!
— Вы… Вы евреи! Правильно!
— Двигай, недоумок!
Вот так Арч и Фрэнк доставили его к Лилиан Гольдбош.
Женщина разглядывала паренька. В ее глазах плясали огоньки: танец мертвецов на разбомбленном кладбище, сорняки, выросшие на болоте… Рорер стоял у двери, опустив руки, лицо его было невыразительным, как тундра. Живыми были только глаза, перебегавшг. е с предмета на предмет.
Лилиан Гольдбош встала и подошла к Виктору. Тот не пошевелился. Арч с Фрэнком закрыли дверь и встали на пороге, точно часовые. Они внимательно наблюдали за происходящим в комнате, самый воздух которой, казалось, дрожал от напряжения. Время будто замерло.
Ребята мало что понимали, ясно было лишь, что высокий блондин и старая женщина настолько поглощены друг другом, что они, те, кто устроил эту встречу, словно исчезли, растворились без следа, заодно с механической птицей, которая продолжала с безумной настойчивостью окунать клюв в стакан с водой.
Лилиан подошла вплотную к Рореру, вгляделась в царапины на его лице, протянула руку, будто собираясь прикоснуться к ним. Юноша отпрянул, и Лилиан Отдернула руку.
— Ты очень молод, — проговорила она с легким изумлением в голосе, оценивая, классифицируя, расставляя по ранжиру.
Рорер промолчал, лишь скривил губы, как если бы хотел усмехнуться.
— Ты помнишь меня? Кто я такая?
— Вы та женщина, которая на меня напала, — ответил он вежливо, будто отвечая преподавателю на уроке.
Лилиан поджала губы. Вновь нахлынули воспоминания, накатили, словно пущенный с горы камень.
— Мне очень жаль, что так вышло.
— Я не ожидал от вас ничего другого.
— От нас?
— От евреев:
— Ах да. Конечно.
— Я знаю, что вы еврейка. — Рорер улыбнулся. — Это объясняет все, не так ли?
— Почему? Почему ты хочешь, чтобы люди ненавидели друг друга?
— Я вас вовсе не ненавижу.
Лилиан настороженно поглядела на юношу, ожидая продолжения.
— Разве можно ненавидеть саранчу или крысу? Я не ненавижу, я просто истребляю.
— Откуда ты этого набрался? Откуда у мальчика твоего возраста такие глупые мысли? Тебе известно, что происходило двадцать пять лет назад, известно, сколько горя принесли людям те, кто рассуждал подобным образом?
— Тот, кого вы имеете в виду, был безумен, но к евреям относился так, как нужно. Если бы не ошибки, он добился бы своего. — Лицо Рорера оставалось совершенно спокойным. Юноша не произносил заученный текст излагал теорию, построенную и выверенную самостоятельно.
— Откуда в тебе столько заразы?
— Еще не известно, в ком из нас ее больше. Лично я считаю, что зараза — такие, как вы.
— А что думают твои родители?
На щеках Рорера заалел румянец.
— Что бы они ни думали, меня это не касается.
— Но им известно, чем ты занимаешься?
— Все, хватит. Скажите своим бандюгам, чтобы они пропустили меня. Или вы приготовили мне новую порцию унижений? — Похоже, юноша начал нервничать. Вы удивляетесь, почему мы стремимся избавить страну от евреев, а сами каждую секунду подкидываете нам все новые поводы.
— Вы знаете, где он живет? — спросила Лилиан Гольдбош у своих добровольных помощников. Арч утвердительно кивнул. — Отвезите меня туда. Я хочу поговорить с его родителями. — Арч снова кивнул. — Он просто-напросто ничего не понимает. Посмотрим, что скажут отец с матерью.
— Я запрещаю вам приближаться к моему дому! выкрикнул Виктор Рорер.
— Подождите, я только возьму сумочку…
Рорер бросился к Лилиан… Пихнул женщину, та споткнулась и повалилась на пол, отчаянно размахивая руками, а Рорер уселся сверху и принялся ее душить.
Арч с Фрэнком кинулись на выручку.
Фрэнк схватил Рорера за горло, Арч же, без всякого предупреждения, ударил его по голове медной пепельницей. Раздался глухой стук, и Рорер рухнул на пол рядом с Лилиан.
Сознания он не потерял, поскольку Арч ударил не слишком сильно, но ориентацию на какой-то момент явно утратил. Просто сидел и вертел головой из стороны в сторону, словно прикидывая, держится ли та на плечах. Между тем ребята помогли женщине подняться.
— С вами все в порядке? — справился Фрэнк.
Лилиан оперлась на Арча и инстинктивно поправила волосы. Впрочем, движение получилось каким-то скомканным, словно она внезапно лишилась сил. На горле проступили красные пятна — следы пальцев Рорера, дыхание было хриплым и натужным.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 53; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!