КАК ПОССОРИЛИСЬ ТЕСЬМА С КИОЛИМОЙ

 

Около самого хребта, на плоскогорье, раскинулось большое болото. Из него вытекают две маленькие речки – Тесьма и Киолима. Выйдя из одного болота, они, как поссорившиеся, текут в разные стороны. Недаром сложена о них такая легенда.

В далекие времена, когда на Урале звери редко видели человека, когда на сотни верст вокруг не было никаких поселений, на этой горе жили две речки‑сестры – Киолима и Тесьма.

Жили они дружно, текли рядом и никогда не ссорились. В ясную погоду улыбались, отражая в себе яркие прибрежные цветы и голубое небо. Играли с каменными россыпями, с разбегу бросались на скалы, падали с них стремительно вниз, сверкая брызгами на солнце.

Иногда приходил сюда высокий, стройный лось – смелый и красивый вожак.

Он приводил сюда на водопой свое стадо, и здесь оно отдыхало. Вожак купался в воде речек‑сестер.

Но вот полюбила Тесьма красавца лося сильной любовью. И сказала она лосю:

– Люби меня одну. Не ходи к Киолиме – вода моя мягче и вкуснее. Берега мои красивее. Когда тебе придет время вести стадо на север, я скроюсь под землю, и ты проведешь стадо, не замочив копыт.

Увлекла его Тесьма жаркими словами. Показалось вожаку, что и в самом деле Киолима – плохая речка, и перестал он водить свое стадо на ее берега.

Заскучала Киолима.

Когда уводил вожак свое стадо на север, Тесьма бросилась под землю и обнажила свое русло, и все лоси прошли, не замочив копыт, и скрылись в лесу.

Когда ушли лоси, Тесьма решила снова вернуться на белый свет, в свое русло.

Но не тут‑то было. Киолима завалила выход огромной скалой. Испугалась Тесьма, заплакала, куда ни кинется – нигде ходу нет. Попала она навеки в сырую и темную подземную тюрьму.

Стала Тесьма у сестры пощады просить. Год плакала, наконец, разжалобила сестру. Выпустила та ее на белый свет, но через глиняный грунт, за пять верст от своих берегов.

Вышла Тесьма на волю и не радуется: испортила Киолима, сестра‑соперница, ее красоту. Берега у нее стали вязкие, болотистые, а воды ее – желтые, грязные. Разгневалась она и повернула в другую сторону от сестры.

На другой год снова привел вожак свое стадо.

Поглядел он на Тесьму, сразу разлюбил ее и повел лосей прочь. Звала, приглашала к себе Киолима – но не пошел лось и к Киолиме.

Гордо шел он на восток, не оборачивая головы назад.

С тех пор Киолима и Тесьма стали врагами и текут в разные стороны: первая по одному склону, вторая по другому склону Таганая.

Так в поэтической форме объясняет легенда водораздел в этой горной точке Уральского хребта.

Пути этих речек таковы:

Тесьма впадает около Златоуста в Ай, Ай – в Уфимку, Уфимка – в Белую, Белая – в Каму, Кама – в Волгу, Волга – в Каспийское море.

Брось в Тесьму кедровую шишку, и, если она по пути нигде не застрянет, уральские воды унесут ее в далекое Каспийское море, в незнакомые, теплые края.

А Киолима убегает от сестры на север, впадает в Миасс. Миасс – в Исеть, Исеть – в Тобол, Тобол – в Иртыш, Иртыш – в Обь, а Обь несет свои холодные воды в Ледовитый океан.

И может быть, и сейчас упавшая в воды Киолимы другая кедровая шишка вмерзла в льдину и плавает в холодных северных просторах.

Так разошлись пути двух горных речек.

 

Николай Куштум

 

 

АНИСКИН РОДНИК

 

Вот и ночь наступила. Тишина‑то какая! Даже собаки во дворах перестали лаять. По всей улице ни огонька: за день люди наработались в поле, теперь спят. Под угором озеро плещется. Послушай, как песок шуршит… Вот набежала волна, умыла берег теплой водой и скатилась обратно, в глубь.

А может, это озеро сквозь дрему сказку сказывает?

Эвон та‑ам, на краю деревни, жил когда‑то кузнец Егур. Место, где кузня стояла, уже давно быльем поросло, а худая молва о Егуре еще жива.

Егур был нездешний. То ли из лесу пришел, то ли с каменных гор к нам свалился. Один раз утром смотрят мужики, а на угоре кузня стоит. Стены у кузни саманные, крыша деревом крыта, у дверей – чурбак с наковальней и станок, в коем коней куют. А еще больше диву дались, как увидели кузнеца. Ноги‑то у него короткие да кривые, в дугу гнутые, зато руки чуть‑чуть не до пят. Этакими ручищами можно любого быка свалить. Ну и лицом кузнец‑то не шибко хорош: коли приснится, страху натерпишься! Мохнатый, черномазый, вроде весь век неумытый, нечесаный, небритый, нестриженый.

И еще заметили мужики, вроде не по‑людски работа у него в кузне идет. Подмастерья нет, никто кузнечные меха не качает, а в горне огонь горит высоко и жарко. Накаленное железо кузнец берет не клещами, а голой рукой. Возьмет из горна, кинет на наковальню и начнет по нему молотками бить: в левой руке – малый молоток, в правой руке – кувалда. Малый молоток так и прыгает, играет, показывает: тук‑тук! тук‑тук‑тук! Дескать, вот тут бей полегче, а тут посильнее! А кувалда следом за ним: бу‑ух! бу‑ух!

Раза два‑три ударит – и поковка готова.

Посудачили мужики между собой: кузня‑то для деревни была во‑о‑о как нужна! Много по хозяйству встречалось нужды: то коня подковать, то лемеха к плугу поправить, то чеку к телеге изладить. Всей нужды, небось, не перечтешь! Так что это хорошо, коли кузнец появился. Теперь за всякой нуждишкои в другую деревню ездить не станут.

Но хорошо, да не очень. Кто он такой, этот кузнец‑то? И как случилось, что еще прошлым вечером на угоре лишь крапива росла, а утром вдруг кузня откуда‑то взялась?

Наверно, не меньше недели прошло, пока мужики к кузнецу попривыкли и начали в кузню захаживать. Тем временем кузнец дом с двумя горницами рядом с кузней поставил, обнес его заборами, притонами, амбарами, и опять‑таки никто не видал, кто ему помогал. Камень с гор не возил, сруба из бревен не рубил, а будто этакое богатство взял да из кармана вынул.

Потом, немного погодя, стало в деревне неспокойно. Поедет иной мужик в поле на телеге, а обратно пешком идет: ободья на колесах стали ломаться. Вроде едет не круто, вдруг обод с колес слетает, вот тебе и тпру‑у‑у, дальше на голых‑то ступицах не двинешься. И кони стали прихрамывать. Посмотришь коню под копыто, а там гвоздь. На колодцах ведра с цепей стали обрываться. Придет баба за водой, опустит ведро в колодец, там ему и конец.

Собрались мужики, пошумели между собой и решили к Егуру идти. Дескать, ты, наверно, балуешь. До тебя тут было тихо, а как ты объявился, так и пошло все шиворот‑навыворот.

Егур послушал их, да и говорит:

– Девку Аниску за меня замуж отдайте! Не то всю деревню разорю.

Аниска была мирская дочь, без матери, без отца. Ее родители где‑то в заводе работали, бунт там подняли, так их царские власти в самую далекую Сибирь упекли. Кто‑то из родни привез Аниску в деревню, тут она и прижилась. Выровнялась, выправилась да расцвела – лучше некуда. Ну как глянет, бывало, будто огнем опалит. А начнет плясать, так по всей избе каблуками словно серебряные рубли кладет. Да и проворная же была: шить и прясть, ткать, вышивать, кружева плести, сено косить, хлеба убирать. Никто за ней угнаться не мог.

Почесали мужики в затылках. Не дурак, стало быть, Егур‑то, ежели этакую девку потребовал. Вот взять бы да всю его кузню по камню раскидать, двор разорить, с ровным полем сровнять. А ну‑ка, вдруг беды наживешь? Но и Аниску отдать нельзя. Еще зимой просватана она за своего деревенского парня, за Петрована Антипина. Парень хоть и не удалой, далеко в деревне не первый, а вот поди‑ко приглянулся Аниске, выпала ему доля, поймал звездочку с неба. У них на осень, после молотьбы, уже и свадьба была назначена.

Отказали Егуру. Сердись‑де не сердись, но по твоей воле сделать не можем.

Егур опять начал донимать: то ветер на гумны напустит, скирды раскидает, то озеро взбаламутит, все сети порвет, рыбу в камыши загонит. Мужики не вытерпели, взялись за колья, окружили кузню: терпеть беду, так уж, на крайний случай, одну!

А Егур снял с горна огонь и навстречу им бросил.

Загорелась трава, по всему угору палы поползли – того и гляди деревня сгорит.

Побросали мужики колья, отступились.

– Ладно, бери Аниску, коли она согласится.

Пожалела Аниска мужиков, спорить не стала. Только сказала Егуру:

– Сначала попробуй вот эту нитку порви, а потом ко мне сватов засылай.

Подала ему нитку, изо льна пряденную, тонко крученную. Не сильно велика в такой нитке крепость, любой парнишка без натуги порвет, не то что Егур, у которого в ручищах железо гнется.

Намотал Егур нитку на кулаки, рванул, а она, как струна, зазвенела. Он и так и этак пробовал рвать – нет, не рвется нитка, не берет ее окаянная сила.

Мужики сначала посмеялись, а под конец сами удивились:

– Это что же такое?

– Никакого тут чуда нет, – сказала Аниска. – Посчитайте‑ко, сколько рук людских потрудилось, пока нитка к Егуру попала: кто‑то пашню пахал, кто‑то боронил, кто‑то сеял лен, кто‑то полол полосу от сорной травы, кто‑то лен рвал да на поляну стелил, мочил и сушил, кто‑то этот лен на мялке мял, кто‑то куделю трепал, от кострики чесал, кто‑то прял его и кто‑то сучил. Так разве один Егур столько рук одолеет?

Бросил Егур нитку на землю, начал на девку кричать:

– Ты мне за это ответишь! Перейдешь ко мне во двор жить, так ни дня, ни ночи не будешь знать.

Но Аниска опять за свое:

– Ты раньше времени не пугай. Если силой не крепок, то, может, умом хитер. Вот попробуй, развяжи узелок. Коли развяжешь, бери замуж, а не сможешь – убирайся из деревни туда, откуда пришел.

После этого взяла она своего дружка Петрована за руку да и привязала себя к нему шелковой ленточкой, закрепила узелком.

Узелок‑то совсем простой, потяни за концы, он и распустится. Мужики ахнули: чего же это она, Аниска‑то, в своем ли разуме? И Петрован за нее испугался. Но Аниска повела бровью на парня – не мешай‑де, одна справлюсь.

Егур, видно, тоже подумал, что задача невелика. Ухмыльнулся в бороду, взялся за узелок. Туда‑сюда потянул, сначала легонько, потом пуще, наконец, напрягся – аж плечи хрустнули. Не поддается! Тогда он озлился, как пес оскалился и давай зубами грызть. А узелок каким был, таким и остался. Притащил Егур из кузни топор, со всего размаху рубанул. И второй, и третий раз рубил Егур, все лезвие зазубрил, до седьмого поту старался, понял, что никогда не одолеть ему эту маленькую, вроде нехитрую, неприметную штуку – узелок! Коли уж связала им себя девушка, то никто его не развяжет, не разрубит, огнем не спалит, водой не разольет!

Кинул Егур топор, и тотчас же угор опустел: ни кузни, ни дома, ни амбаров не стало. Оглянулись мужики – и Егур исчез.

Похвалили они Аниску за то, что себя в обиду не дала, и решили на той же неделе свадьбу сыграть. Сразу и сваты нашлись, и дружки, и посаженные, и шаферы, и кому с глухим возом ехать, и кому молодых на тройке катать. Бабы тоже мешкать не стали: квашни со сдобным тестом замесили, брагу на сладком сусле завели, пельменей тройных, с луком, с перцем, наделали. Уж коли справлять свадьбу, так чтобы надолго запомнилась!

Ну, окрутили молодых, отгуляли, сколько положено, и опять за свое мужицкое дело принялись. Начали Егура забывать.

Но Егур им не простил.

Сколько‑то времени погодя стали мужики замечать: вроде озеро от берегов отступает. Сначала озерца, где бабы белье полощут, обсохли. Потом валуны, что лежали под водой, оголились. А эвон с того, заозерного берега камыши от безводья совсем пожелтели. И шумят, бывало, шумят, как осока болотная на осеннем ветру. Утки дикие, гуси и журавли с гнездовий снялись: негде кормиться стало. А озеро чем дальше, тем больше мелеет. К концу лета совсем высохло. Выйдешь на угор, глянешь: лежит до самой заозерной стороны неживая равнина, вся как корка сухая, в трещинах и коростах. Мужики, чтобы путь скоротать, стали в заозерную сторону, на поля, прямиком через озеро ездить.

Да и лето стояло жаркое, не в пример прежним годам. На небе ни одного облачка, чтобы хоть от солнышка ненадолго укрыться. На землю, как на сковородку горячую, голой пяткой не ступить. Травы на полях пожухли, и хлеба прежде времени на колос пошли. Им бы еще расти да зеленеть, а они без влаги‑то захирели.

Затужили в деревне мужики. Собрались на сборне, давай судить‑рядить. Тут выискался один старик, Дормидонт Тюрик, и сказал, будто озеро не высохло, а Егур его под землю спустил. Мужики, было, не поверили Дормидонту: дескать, знаем мы тебя, приврать ты горазд, не мели‑ка зря языком. Но старик повел их всех на заозерную сторону и велел землю слушать. Приложился один мужик к земле и говорит:

– Правду бает Дормидонт! Гудет там что‑то, наверно, озеро шумит.

И только он это вымолвил, как из камышей Егур выбежал, загыкал, загоготал. Потом вдруг там, где Егур‑то стоял, ударила вода, столбом до неба поднялась, взыграла на солнышке радугой. Не успели мужики глаза протереть, как вот уж опять перед ними одно лишь голое озерное дно, сухие камыши.

Ну после того отрядили они самых крепких парней, наказали от края до края камыши обшарить. Не найдется ли, дескать, то место, где Егур воду под землю спустил?

Запаслись парни топорами, лопатами, на неделю хлеба набрали, в берестяные туески сметаны налили да и отправились. Долго их не было. Но как припасы‑то кончились и натощак лазать по камышам стало невмоготу, ни с чем вернулись.

Тогда Аниска сказала Петровану:

– Пойди‑ка теперича ты, послужи народу. Люди для нас с тобой много добра сделали. Да ведь и Егур‑то лютует, небось, потому, что я ему в руки не далась.

А Петровану при такой‑то жене уж шибко сподручно и хорошо дома жилось, идти куда‑то в лес, в камыши стало неохота. Он и начал вилять: то вроде ему недосуг, то в пояснице что‑то стреляет. Все‑таки Аниска собрала его в путь‑дорогу, положила в котомку пшеничный калач и вытолкала за ворота. За добро и платят добром, а не лыком.

Выбрался Петрован за поскотину, приглядел местечко под черемуховым кустом и выспался за троих. Побоялся далеко в камыши и в леса забираться. Все равно ищи не ищи, а куда Егур озеро спрятал, никак не сыщешь.

Только, слышь, Аниска‑то не из тех была, коих можно вокруг пальца обвести. Не успел Петрован порог в своей избе переступить, как Аниска разгадала, где он два дня время проводил. Сдвинула брови, посуровела, слушать его не стала, а собрала свои пожитки и со двора долой.

– Живи, как хочешь! Пойду сама с Егуром управлюсь!

Уж вечерело, когда остановилась она отдохнуть. Внизу под угором лежало черное озерное дно, как сковородка на жару прокаленная, а справа – урочище: чернотал да сухие кочки! Чуть этак поодаль, возле чернотала, береза сухостойная, без единого листочка. Как‑то в грозу ударила в нее молния, сломила вершину, и с тех пор береза оскудела, стала мохом и трутом обрастать, трухлявиться да дуплиться. В иное время Аниска прошла бы мимо, потому что гиблых деревьев в лесах полно, но тут вроде поблазнило ей: шевелится кто‑то в дупле! Потом оттуда, из дупла‑то, уставилась на нее мохнатая рожа. Егур! Видно, учуял, как Аниска по угору ходит, так и вылез посмотреть. Обрадовался:

– Гы! Гы! Вот теперича я с тобой посчитаюсь. Заставлю тебя по урочищу поплясать, голыми коленками по кочкам поползать да своей кровушкой комаров покормить.

У Аниски по коже‑то мороз пробежал, а все ж таки она виду не показала.

– Может, и попляшу, – говорит, – но пока не об этом речь. Скажи прежде, куда ты озеро спрятал?

Егур опять загыгыкал:

– Где стоишь – там оно, под тобой, на десять замков закрыто. Туда, к озеру‑то, через это дупло попадешь, а оттуда не выйдешь. Никто замки не откроет.

Пока Егур грозился да хвастался, Аниска косу свою обрезала, свила из нее веревку, а потом ухватила Егура за бороду, выдернула его из дупла, оседлала и спутала веревкой‑то по рукам и ногам, как старого мерина.

– Вот, – говорит, – сам сначала по урочищу попрыгай да не вздумай к нам в деревню вертаться, не то привяжу в огороде к пряслу – ворон пугать!

Потом Аниска время терять не стала. По дуплу‑то спустилась под землю, мало‑помалу притерпелась к темноте и заметила: впереди вроде огоньки горят. То вспыхнут, то погаснут. На поверку оказалось, вовсе это не огоньки, а камни всякие, самоцветы. Еще дальше, в расщелинах, вода шумит, мечется, пенится, а прорваться наружу не может: расщелины замками закрыты накрепко. Каждый замок сделан на особицу: один отомкнешь, над другим призадумаешься!

Ну, слышь, зря говорить не стану, я там не бывал, замков не видал, и как их открывала Аниска, никто не ведает. Одно доподлинно знаю: она их разгадала, тайные пружины разыскала.

Лето и осень прошли, потом зимние вьюги кончились, уж и ручьи отжурчали, как вдруг хлынула из‑под угора вода, затопила камыши, старицы и плеснулась эвон у тех дальних берегов.

Долго ждали мужики, не появится ли Аниска, не выйдет ли из‑под угора… Нет, не вернулась она в деревню! Ходили слухи, будто выпустила она озеро из‑под земли, а сама куда‑то в заводы ушла, где прежде ее родители жили. Иные рассказывали, будто встречали в урочище старуху седую, похожую на Аниску. Стережет она ключ, родничок прохладный, что и сейчас еще течет под угором и питает озеро чистой водой.

Родник, через который Аниска из‑под земли воду выпустила, так потом и остался. А озеро‑то! Послушай‑ка: плещется оно в песчаных берегах! Вот опять набежала волна, умыла берег и скатилась обратно, в глубь.

 

Сергей Черепанов

 

Глава IV

Уральской души самоцветы

 

СТАРЫХ ГОР ПОДАРЕНЬЕ

 

Это ведь не скоро разберешь, где старое кончается, где новое начинается. Иное будто вчера делано, а думка от дедов‑прадедов пришла. Не разделишь концы‑то. Недавно вон у нас на заводе случай вышел. Стали наши заводские готовить оружие в подарок первому человеку нашей земли. Всяк, понятно, старался придумать как можно лучше. Без спору не обошлось. В конце концов, придумали такое, что всем по душе пришлось и совсем за новое показалось. Старый мастер, когда ему сказали: форма такая, разделка полосы этакая, узор такой, – похвалил выдумку а потом и говорит:

– Если эту ниточку до конца размотать, так, пожалуй, дойдешь до старого сказа. Не знаю только, башкирский он или русский.

По нашим местам в этом деле – и верно – смешицы много. Бывает, что в русской семье поминают бабку Фатиму, а в башкирской, глядишь, какая‑нибудь наша Маша‑Наташа затесалась. Известно, с давних годов башкиры с русскими при одном деле на заводах стояли, на рудниках да на приисках рядом колотились. При таком положении немудрено, что люди и песней, и сказкой, да и кровями перепутались. Не сразу разберешь, что откуда пришло. Привычны у нас к этому. Никто за диво не считает. А про сказ стали спрашивать. Старый мастер отказываться не стал.

– Было, – говорит, – еще в те годы, как я вовсе молодым парнишкой на завод поступил. С полсотни годов с той поры прошло.

В цеху, где оружие отделывали да украшали, случилась нежданная остановка. Позолотчики оплошали: до того напустили своих едучих зеленых паров, что всем пришлось на улицу выбежать. Ну, прокашлялись, прочихались и пристроились передохнуть маленько. Кто цыгарку себе свернул на тройной заряд, кто трубку набил с верхушкой, а кто и просто разохотился на голубой денек поглядеть. Уселись, как пришлось, и завели разговор. Рисовщик тогда у нас был. Перфишей звали. По мастерству из средненьких, а горячий и на чужую провинку больше всех пышкал. Такое ему и прозванье было – Перфиша Пышкало. Он, помню, и начал разговор. Сперва на позолотчиков принялся ворчать, да видит – остальные помалкивают, потому всяк про себя думает: с кем ошибки не случается. Перфиша чует – не в лад пошло, и переменил разговор, давай ругать эфиопского царя:

– Такой‑сякой! И штаны‑то, сказывают, в его державе носить не научились, а мы из‑за него задыхайся.

Другие урезонивали Перфишу:

– Не наше дело разбирать, какой он царь. Заказ кабинетский, первостатейный, и должны мы выполнить его по совести, чтоб не стыдно было наше заводское клеймо поставить.

Перфиша все‑таки не унимается.

– Стараемся, как для понимающего какого, а что он знает, твой эфиопский царь? Наляпать попестрее да поглазастее – ему в самый раз, и нам хлопот меньше.

Тут кто‑то из молодых стал рассказывать про Эфиопию. Сторона, дескать, жаркая и не очень чтоб грамотная, а себя потерять не желает. На нее другие, больно грамотные, давно зубы точат, а она не поддается. И царь у них, по‑тамошнему негус, в том деле заодно с народом. А веры они, эти эфиопы, нашей же, русской. Потому, видно, и придумали кабинетские подарок в Эфиопию послать.

С этого думки у людей и пошли по другим дорожкам. Всем будто веселее стало. По‑хорошему заговорили об эфиопах:

– Настоящий народ, коли себя отстоять умеет. А что одежда по‑другому против нашего, так это пустяк. Не по штанам человеку честь.

Перфиша видит – разговор вовсе не в ту сторону пошел, захотел поправиться да и ляпнул:

– Коли так, то надо бы этому царю не меч сделать, а шашку, на манер той, какая, сказывают, у Салавата была.

Тут Митрич, самый знаменитый по тем годам мастер, даже руками замахал:

– Что ты, Перфиша, этакое, не подумавши, говоришь. Деды‑то наши, поди, не на царя ту шашку задумали.

Наш брат – молодые, кто про эту штуку не слыхал, – начали просить:

– Расскажи, дедушка Митрич! А старик и не отговаривался:

– Почему не рассказать, если досуг выдался. Тоже ведь сказы не зря придуманы. Иные – в покор, иные – в наученье, а есть и такие, что вместо фонарика впереди. Вот слушайте.

Сперва в том сказе о Салавате говорится, что за человек был. Только по нашим местам об этом рассказывать нет надобности, потому как про такое все знают. Тот самый Салават, который у башкир на самой большой славе из всех старинных вожаков. При Пугачеве большую силу имел. Прямо сказать, правая рука. По письменности, сказывают, Салавата казнили царицыны прислужники, только башкиры этому не верят. Говорят, что Салават на Таганай ушел, а оттуда на Луну перебрался. Так вот, с этим Салаватом такой случай вышел.

Едет он раз близко здешних мест со своим войском. Дорога по ложку пришлась. Место узкое. Больше четырех конников в ряд не войдет. Салават по своему обычаю впереди. Вдруг на повороте выскочил вершник. В башкирских ичигах, в бешмете, а шапка русская – с высоким бараньим околышем, с суконным верхом. И обличьем этот человек на русскую стать – с кудрявой бородой широкого окладу. В немолодых годах: седины в бороде много. Конек под ним соловенький не больно велик, да самых высоких статей: глаз горячий, навес, то есть грива, челка и хвост, – загляденье, а ножки подсушены, стрункой. Тронь такого, мелькнет – и не увидишь.

Башкиры – конники врожденные. При встрече сперва лошадь оглядят, потом на человека посмотрят. Все, кому видно было, и уставились на этого конька, и Салават тоже. Никто не подумал, откуда вершник появился, и нет ли тут чего остерегаться. У каждого одно на уме: такого бы конька залучить. Иные за арканы взялись. Не обернется ли дело так, чтоб захватом добыть. Все смотрят на Салавата, что он скажет, а тот и сам на конька загляделся. Под Салаватом, конечно, конь добрый был. Богатырский вороной жеребец, а соловенький все‑таки еще краше показался. Закричал Салават:

– Эй, бабай, давай коням мену делать.

Вершник посмотрел этак усмешливо и говорит:

– Нет, батырь Салават, не за этим я к тебе прислан. Подаренье старых гор привез. Шашку.

Салават удивился:

– На что мне шашка, когда у меня надежная сабля есть? Вот гляди.

Выхватил саблю из ножен и показывает. Сабля, и точно, редкостного булату и богато украшена. На крыже и головке дорогие камни, а по всей полосе золотая насечка кудрявого узора. Ножны так и сверкают золотом да дорогими каменьями.

– Лучше не найдешь! – похвалился Салават. – Сам батька государь пожаловал. Ни за что с ней не расстанусь!

Вершник опять усмехнулся:

– Давно ли ты, батырь, считал своего вороного первым конем, а теперь говоришь мне: давай меняться. Как бы и с шашкой того не случилось. Батька Омельян, конечно, большой человек, и сабля его дорого стоит, а все‑таки не равняться ей с подареньем старых гор. Принимай!

Подъехал к Салавату, снял по русскому обычаю шапку, а с коня не слез и подает шашку. Пошире она сабли, с пологим выгибом, в гладких ножнах. На них узор серебряный заподлицо вделан, как спрятан. Казового будто ничего нет, а тянет к себе шашка. Сунул Салават свою саблю в ножны, принял шашку и чует – не легонькая, как раз по руке. Вытащил из ножен – обомлел: там, в полосе молнии сбились, вот‑вот разлетятся. Махнул – молнии посыпались, а шашка целехонька.

– А ну, на крепость! – кричит Салават. Подлетел к большой сосне, а они ведь у нас, сами знаете, какие по горам растут. Как камень, в воде тонут. Рубанул Салават с налету во всю силу и думает: посмотрю, какую зарубку оставит, если не переломится. Шашка прошла сосну, как прутик какой. Повалилась сосна, чуть Салавата с конем не пришибла. Вершник приезжий тогда и спрашивает:

– Разумеешь, батырь Салават?

– Разумею, – отвечает. – Другой такой шашки на свете быть не может. Из своих рук ни в жизнь не выпущу.

– Не торопись со словами, Салават, – ответил приезжий, – сперва наказ выслушай!

– Какой еще наказ! – загорячился Салават. – Сказал – не выпущу из своих рук, пока жив! Тут и наказ весь!

– Этого, – отвечает, – и я тебе желаю, да не в моих силах то сделать. Шашка, сам видишь, не простая. По‑доброму‑то ее надо бы батьке Омельяну, как первому вожаку, да жил он всякова‑то: в его руках шашка силу потеряет. Ты молодой, корыстью тебя никто не укорил, тебе и послали, но в малый дар. Знаешь, как при русских свадьбах бывает. На посыл жениха невеста со сватом посылает сперва малый дар. Он, может, и самый дорогой да посылается не навовсе, а вроде как для проверки. Невеста вольна во всякое время взять малый дар обратно. Так ты и знай! Будет эта шашка твоей, пока ничем худым и корыстным себя не запятнал. Если в том удержишься, тебе эту шашку, может, и в большой дар отдадут – навсегда то есть.

– А как это узнать? – спрашивает Салават.

– Об этом не беспокойся. Явственно будет показано, а как – того не ведаю.

На Салавата тут раздумье нашло:

– Что будет, если со мной ошибка случится?

– Шашка силу потеряет и на весь твой народ беду приведет, если не вернешь шашку в гору.

– Как тебя найти? – спрашивает Салават.

– Меня больше не увидишь, а должен ты найти девицу, чтоб она жизни своей не пожалела, в гору с шашкой пошла. Там шашка опять свою силу получит. И снова ее вынесут из горы. Не знаю только, когда это будет и кому шашка достанется.

Выслушал Салават и говорит:

– Понял, бабай, твое слово. Постараюсь не ослабить силу шашки, а случится беда, выполню второй твой наказ. Одно скажи, можно ли с шашкой послать в гору свою жену?

– Это, – отвечает, – можно, лишь бы по доброй воле пошла.

Салават обнадежил:

– В том не сомневайся: любая из моих жен с радостью пойдет, коли надобность случится.

Вершник еще напомнил:

– Коли на себя потянешь, потеряет шашка силу, а если будешь заботиться обо всем народе, без различья роду‑племени, родных‑знакомых, никто против тебя не устоит в бою.

На том и кончили разговор. Тут приезжий посмотрел на арканников, кои с его коня глаз не сводили, усмехнулся и говорит:

– Ну что ж, играть, так играть! За тем вон выступом еланка откроется, там и сделаем байгу. Кто заарканит моего Соловка, тот и владей им без помехи. Не удастся заарканить, тоже польза: в головах посветлеет.

Все, кто арканы наготовил, рады‑радехоньки: почему счастья не попытать. Живо вперед вылетели. Отъехали немножко, там, верно, в горах широкая еланка открылась. Вершник подался шагов на десяток вперед, поставил коня поперек дороги, показал рукой на гору и говорит:

– Туда скакать буду, а уговор такой: рукой махну – ловите!

Кто со стороны на это глядел, те дивятся, почему мало забегу взял, зачем коня поперек дороги поставил, как нарочно подогнал, чтоб заарканить легче было. В арканниках‑то один мастер этого дела считался. Мужичина здоровенный, и лошадка у него как придумана для такой штуки: на долгий гон терпелива и на крутую наддачу способная. Все и думают: непременно Фаглазам конька заарканит. Тут вершник сказал своему Соловку тихое слово, махнул рукой, и на глазах у всех как марево пролетело. Стали потом искать, куда вершник подевался. Доехали до того камня, на какой он указывал, и видят: на синем камне золотыми искриночками обозначено, будто тут вершник на коне проехал. На арканников накинулись, как они посмели затеять охоту на такого посланца. Самого Салавата окружили, давай спрашивать, о чем приезжий говорил. Салават рассказал без утайки, а ему наказывают:

– Гляди, батырь, чтоб такая шашка силу не потеряла. О себе не думай, о народе заботься. Родне поблажки не давай, в племенах различья не делай.

Салават уверил: так и будет. И верно, долгое время свое слово твердо держал, и гор подаренье служило Салавату так, что никакая сила против него устоять не могла. Ну все‑таки промахнулся. Родня с толку сбила. В роду‑то у Салавата все‑таки большие земли были, а заводчик Твердышев насильством тут завод поставил да еще две деревни населил пригнанными крестьянами, чтоб дрова рубили, уголь жгли и все такое для завода делали. Родня и стала подбивать Салавата: сгони завод и деревни с наших земель. Захватом, поди‑ка, эта земля Твердышевым взята. Правильно сделаешь, коли его сгонишь. Салават сперва остерегался. Два раза побывал в заводе и деревнях и оба раза с какой‑то девушкой разговор имел. Тут родня и поднялась. Ты, дескать, в неверную сторону пошел, от родных отмахнулся, а жены завыли: «Променял нас на русскую девку». Не устоял Салават, сделал набег со своей родней на завод и деревни.

– Убирайтесь, – кричит, – откуда пришли!

Люди ему объясняют, – не своей волей пришли, а родня и слушать такой разговор не дает. Кончилось тем, что завод и обе деревни сожгли, а народ разогнали. С той поры шашка у Салавата и перестала молнии пускать. В войске сразу об этом узнали. Да и как не узнать, коли Салават дважды раненым оказался, а раньше такого с ним не бывало. Тут и все дело Пугачева покачнулось и под гору пошло. Со всех сторон теснят его царицыны войска. Тогда Салават собрал остатки своих верных войсковых людей, захватил своих жен и прямо к Таганаю. Подошел к горе, снял с себя шашку, подал жене и говорит:

– Возьми, Фарида, эту шашку и ступай в гору, а я на вершину поднимусь. Когда шашка прежнюю силу получит, вынесешь ее из горы, и я к тебе спущусь.

Фарида давай отнекиваться: не привычна к потемкам, боюсь одна, тоскливо там. Салават рассердился, говорит другой жене:

– Иди ты, Нафиса!

Эта тоже отговорку нашла:

– Фарида у тебя любимая жена. Ее первую послал. Пусть она и несет шашку.

У Салавата и руки опустились, потому – помнит – надо, чтоб своей волей пошла, а то гора не пустит. Как быть? Аксакалы войсковые, да и все конники забеспокоились, принялись уговаривать женщин:

– Неуж вы такие бесчувственные? Всему народу беда грозит, а они перекоряются. Которая пойдет, добрую память о себе в народе оставит, а не пойдет – все равно и нам и вам не житье.

Бабенки, видно, вовсе набалованные. Одно понимали, как бы весело да богато пожить. Заголосили на всю округу, а перекоряться меж собой не забыли.

– Не на то меня замуж отдавали, чтобы в гору загонять. Пусть Нафиса идет. С хромой‑то ногой ей сподручнее в горе сидеть.

Другая это же выпевает, а под конец кричит:

– Фаридке, с ее‑то рожей, только в потемках и место. Самое ей подходящее в гору спрятаться!

Одним словом, слушать тошно и конца не видно. Только вдруг объявилась девица из разоренной деревни. Та самая, с коей Салават два раза разговаривал. Посмотрела строго и говорит Салавату:

– Прогони бабенок! Разве это батырю жены! И родню твою тоже. Оставь одних верных людей, с коими по всей правде за народ воевал. Тогда поговорим.

Салават видит – неспроста пришла. Велел сделать, как она сказала. Конники враз налетели, давай родню выгонять, а женешки сами убежали, обрадовались, что в гору не идти. Как бабьего визгу‑причету не стало, девица и говорит:

– Пришла я, батырь Салават, своей волей. Не жалею своей жизни, чтоб тебе пособить и народ из беды вызволить. О шашке, что у тебя в руке, мне многое ведомо. Веришь ли ты мне?

– Верю, – отвечает Салават.

– А веришь, так подавай подаренье старых гор.

Поглядел Салават на своих верных конников. Те головами знак подают: отдай шашку, не сомневайся. Поклонился Салават низким поклоном, поднял голову – и видит: девица в другом наряде оказалась. До того была в худеньком платьишке, в обутках, в полинялом платчишке, а тут на ней богатый сарафан рудяного цвету с серебряными травами да позументом, на ногах башкирские башмаки узорного сафьяну, на голове девичий козырек горит дорогими камнями, а монисто башкирское. Самое богатое, из одних золотых. Как прогрелось на груди. Так от него теплом да лаской и отдает.

«Вот она невеста. За своим малым даром пришла», – подумал Салават. Подал шашку. Приняла девица обеими руками, держит перед собой, как на подносе, и улыбается:

– Оглядывался зачем?

Салават объясняет: хотел, дескать, узнать, верят ли тебе мои конники, а девица вздохнула:

– Эх, Салават, Салават! Кабы ты всегда на народ оглядывался! Не слушал бы родню да жен своих. Каких только и выбрал. Обнять тебя хотела на прощанье, да не могу теперь, как на них поглядела. Так уж, видно, разойдемся: я в гору, ты на гору. По времени и мне придется на вершине быть.

– Свидимся, значит, – обрадовался Салават.

– Нет, батырь Салават, больше не свидимся, и это старых гор подаренье тебе в руке не держать. На того оно ковано, кто никогда ничем своим не заслонил народного.

– Когда же, – спрашивает Салават, – на горе покажешься?

– Это, – отвечает, – мне неведомо. Знаю только, что буду на вершине, когда от всех наших гор и от других тоже огненные стрелы в небо пойдут. Над самым большим нашим городом те стрелы сойдутся в круг, а в кругу будет огненными буквами написано имя того, кому старых гор подаренье навеки досталось.

Сказала так, повернулась и пошла к каменному выступу горы. Идет, не торопится, черной косой в алых лентах чуть покачивает, а шашку несет на вытянутых руках, будто на подносе. И тихо стало. Народу все‑таки много, а все как замерли, даже уздечка не звякнет.

Подошла девица к камню, оглянулась через плечо и тихонько молвила: «Прощай, Салават! Прощай, мой батырь!» Потом выхватила шашку из ножен, будто давно к этому привычна, и рубанула перед камнем два раза на косой крест. По камню молнии заполыхали, смотреть людям не в силу, а как промигались, никого перед камнем не оказалось. Подбежал Салават и другие к тому месту и видят – по синему камню золотыми искриночками обозначено, как женщина прошла.

Рассказал это Митрич и спрашивает:

– Поняли, детушки, на кого наши деды свое самое дорогое заветили?

– Поняли, – отвечаем, – дедушка Митрич, поняли.

– А коли поняли, – говорит, – так сами сиднями не сидите. Всяк старайся тому делу пособлять, чтобы дедовская думка поскорей явью стала.

– Он, видишь, Митрич‑то наш, из таких был, – пояснил рассказчик, – в неспокойных считался, начальству не угоден. При последнем управляющем его вовсе из заводу вытолкнули. Не поглядели, что мастер высокой статьи. И то сказать, он штуку подстроил такую, что начальству пришлось в затылках скрести: как не доглядели. Ну, это в сторону пошло. Рассказывать долго. – Потом, помолчав немного, добавил:

– А насчет того, чтобы пособлять, это было. На моих памятях немало наших заводских в конники и войсковые люди того дела ушли, а потом, как свету прибавилось, и всем народом трудились. И вот дождались. Кто и сам не видел, а знает, когда над нашим самым большим городом огненные стрелы в круг сошлись. И всякий видит в этом круге имя того, кто показал народу его полную силу, всех врагов разбил и славу народную на самую высокую вершину вывел.

 

Павел Бажов

 

 

ГЕРЦОГИНЯ АКУЛЯ

 

Говорят, в Кыштыме эта каша заварилась. Долго, долго кипела она, оттого что не простая была, из пшена или гречихи, а на человеческих муках и бедах замешанная. Все в ней было: светлая любовь, верность, ненависть, зависть, бескорыстие одних, жадность других. Одним словом, было в ней все то, что кому жить помогает, а кому все сердце дотла сжигает…

Заварилась эта каша не из‑за простого люда, а из‑за прихоти барской. И какие только ветры ни дули на эту кашу, но не смогли остудить. Значит, на большом жару человеческих страстей она закипела.

Жила, росла у отца с матерью дочь – красота ненаглядная. Акулей ее звали. На весь завод славилась. Родители у нее были вовсе не знатного рода. Да и откуда было взяться у нас знатным родам? При господах в те поры жили. Была эта девушка такой, о которых тогда говорили: про них сказки говорят и песни поют.

Немало таких, как Акуля, по заводам и по куреням таилось в те годы. Недаром издалека, через болота и леса, купцы сватов на Камень посылали. Другой не один год ждал, как подрастет да всей красотой земли такой самоцвет нальется. Прятали эти самоцветы по заводам те, кто похитрей был. В ту пору‑каждый свою выгоду соблюдал. Это, конечно, кто богатеньким был. А кто покупал эту красоту человеческую, опять же свою выгоду соблюдал, чтобы ему позавидовали: вот, мол, какую наш купец жену отхватил, покупочку сделал. Степенна, умна и собой хороша. Большая красота.

Правда, красота красоте рознь бывает. Одна та, что снаружи блестит, а другая изнутри светится. Акуля же всем брала. И лицом белым и чистым, и доброй улыбкой, но больше всего взглядом приветливым. Бывало, как поглядит – словно все горести и невзгоды с человека снимет. Покойней его сердце забьется.

Известно, что значит покой в жизни человека. Не безделье, а душевный покой. Правда, и покой в понятиях людских разный бывает. Один его видит в работе, другой – в песне, третий – в пути, а четвертый – на печи. А еще про покой говорится, что у малого дитя самая счастливая пора, когда он на груди у матери спит. У девушки с парнем – когда они, впервые взявшись за руки, пойдут. А у старого деда нет счастливей поры, когда ничто не тревожит его сердце.

Вот потому и говорили в старину, что наивернейшее средство от недугов – покой. И все это говорилось потому, что недоступен он был людям в те годы. Жизнь тех, кто лес рубил, чугун плавил, заводы ставил, не им принадлежала, а господам и их семейству. Как хотели, так и измывались они над работными людьми. Где уж тут быть покою! Хоть бы до полувека дотянуть и под плеть не угодить…

Ну вот значит. Жила Акуля с отцом и с матерью в самом Кыштыме. Отец работал в заводе, а мать, как полагалось, домашность вела. Растила детей, а в лето и осеннею порой со всеми заводскими женками в лесу веники березовые вязала да хмель собирала.

Великое множество в те старые годы росло хмеля по горам и лесам. Пойдешь, бывало, в лес – не продерешься. Недаром наши уральские леса дремучими называли. Когда поспевал хмель, всеми заводами женки выходили в Урал, в горы. Ходили собирать хмель и девки. Вот где веселье было! По неделям в лесу жили.

Как только, бывало, забрезжит рассвет и птицы запоют, выходили все из балаганов. Девушки хмель рвали, а ребятишки за ними с корзинами шли. Больше все по медвежьим тропам ходили, легче было пробраться, да и хмель по краям легче рвать.

Рвут, бывало, девушки хмель, а сами душу отводят – песни поют. То проголосную заведут, то удалую – в голосов двадцать грянут. Далеко в горах отдавало. А когда в лесу темнело, с ближних куреней и томилок после работы приходили парни. Разводили костры, появлялись самоделки‑дудки, то бубен, то скрипка, и до зари тогда песни будили горы…

Ох уж этот хмель! Это тебе не сон‑трава. Много поколений на заводах Урала эта цепная трава породнила. Ну а кое‑кого и разлучила. Многих же жить научила. Всякое бывало. На кругу, да еще при песнях, человеческий характер пуще раскрывался. Это тебе не посиделки в душной избе, а в лесу, когда над головой небо в звездах, а под ногами немятая трава, синие хребты и дали неоглядные… В такое время звонче песня, жарче и пламенней любовь.

Ходила и Акуля хмель рвать. Только горе было ей – песни не умела петь. Затянут подружки песню, а она молчком идет. Поначалу обижались девушки на нее, гордой считали. Ну а когда узнали, что не туда ее песня тянет, шутили и смеялись.

– Спой, Акуля, песенку про дудочку берестяну, – скажут ей подружки, а она отшучивалась только.

Но если надо было подружке совет дать в нелегкой девичьей судьбе, Акуля была первой. Многим девушкам она совет дала, и такой, что те в лесу, во хмелю и в разных бедах головы не потеряли. Всегда спокойная, приветливая, любила Акуля на людях жить. Крепкого словца парней не чуралась, но вела себя среди них строго. Вот потому и была у всех на примете, хотя примерной и не старалась быть, не ужималась, а веселилась и жила, как и все. Да и на покосе ее литовка будто пела. В любой работе не скучали ее руки. Свое дело не забывала сделать и на чужой двор успевала сбегать, где беда случалась или хворь соседку одолевала. Другой девчонке и слова не скажи: сразу огрызнется, да еще такой туман напустит, что не рад будешь, что и связался. Говорили старики: «Акуля же кого спокойно урезонит, над кем посмеется в шутку и так, что человек сам поймет, если ошибался». Одним словом, добивалась Акуля своего, ежели нужда была в таком деле. У кого ведь на что дар бывает. Кто складно говорит, а кто песни поет звонко. Вот оно, дело‑то, какое.

Как‑то раз пошли девушки в лес хмель рвать. Из дома вышли по холодку, чтобы до жары добраться в лес. Вот и завод прошли. Не стало видно шапки Сугомака. Егоза пропала из глаз. Вышли на тракт. Веселее зашагали, оттого, что бойкущие в те времена были эти места. Тут тебе Веселуха – тропа на Тибук – большое село, а через него на Екатеринбург. Дорога на Казань – через горы и по Каме на Волгу.

Не успели девушки пройти и с версту, как вдруг – две тройки, одна за другой, навстречу девушкам показались. На козлах сидели жирные в черных кафтанах кучера. В колясках – господа. Девушки посторонились, сошли с дороги, остановились. В первой коляске – три барыни колыхались. На другой – сам хозяин завода Зотов с прихлебателями.

Как водилось тогда, девушки господам в пояс поклонились. Барыни прокатили и не оглянулись, а старик Зотов знающим глазом оглядел девичий цветник в домотканых сарафанах. Видать, цепкий взгляд был у старика, коли, как увидал девушек, тут же приказал кучеру остановить коней.

Вылез старик из коляски, за ним выпорхнули два молодых господина, опоздав Зотова поддержать.

Тройка с барынями тоже остановилась, и барыни, шурша шелками юбок, тоже выкатились из колясок. Медленно подошли к Зотову, разглядывавшему девушек, словно на базаре коней. Девушки же стояли стайкой вокруг Акули, будто она могла защитить их от барского взгляда.

А они, эти два выцветших, но еще не потерявших силы глаза, буравили девичьи лица. Только одна из них не сробела, не отвела свой взор от узеньких щелок, из которых на нее в упор два зрачка сверкали. Вначале они Акулю холодным блеском обдали, а потом вдруг в них что‑то блеснуло раз, другой – и Зотов резко, как всегда, скороговоркой проговорил, обращаясь к молодым господам, одетым, словно петухи. На них были в клетку штаны, ярко‑голубые жилеты и желтые шарфы.

– Милостивые господа! – сердито сказал Зотов «петухам», – дозвольте вас спросить! Вы модель искали? Сколько вы истратили денег на поиски ее? А где были у вас глаза? Везде самому надо доглядеть. Исусовы младенцы!

Молодые господа что‑то невнятно бормотали, боясь поднять глаза на старика. А он, побагровев от ярости, кричал на них:

– Вот глядите на эту! – И, тыча хлыстом в Акулю, зло сказал: – Чистая модель. Куда только вы глядели? Ну‑ка идите все вперед! – приказал он девушкам. – А ты ступай назад, – кинул он Акуле. – Да смотри не оглядывайся. Слышишь?

Девушки как стояли стайкой, так и кинулись бежать, а Акуля, спокойно повернувшись спиной к господам, пошла назад. Только, видать, от гнева на господ, сжавшего ее сердце, разрумянилась еще пуще.

– Вот, матушки, глядите! – не отрывая глаз от идущей Акули, кричал Зотов на барынь. – Учитесь, как надо ходить. Чисто богиня идет эта девка! А вы – как откормленные утки!

– Что вы, папаша! – хотела было прервать отца его дочь – толстая, длинноносая дама, но он не дал ей договорить и еще тверже и сердитей проговорил:

– Богиня чисто! Ну и девка!

Хоть и говорится, что облака кладам не указчики, но, видать, в это утро только эти нежные белые облака, плывущие над горами, смогли открыть заводчику Зотову настоящий клад, который он здесь и не искал. В то утро ему шибко повезло. С Соймоновской долины работные ночью принесли ему весть, что найден самородок на пять фунтов весом, оттого и, хоть рань была, но весь господский дом был поднят на ноги (чтобы съездить на прииск и поглядеть на редкую находку, а потом взять самородок и спрятать за семипудовыми замками). А тут еще находка. Да где? Прямо на дороге.

– Нечего сказать, – шипел Зотов. – Тратили деньги. Искали. Заграничную жужелку привезли. А здесь на глазах богиня ходит!

– Далась ему какая‑то богиня! – ворчала Зотиха себе под нос– Сам, поди, ладом не знает, какие такие богини бывают.

Но промолчала – вслух не сказала, только губы еще крепче сжала да сердитей платочком замахала.

А Акуля все шла, как барин приказал. Все горело в ней, а сильней всего сердце ныло. Чуяла она, как рассматривали ее господа. Опять Зотов оглядел ее. Хлопнул по девичьей спине, на которой, как кора сосновая, красовалась коса, и долго задержал ладонь на Акулином плече, но, скосив глаза на стоящую тут же Зотиху, потушил в глазах у себя недобрый огонек и приказал помощникам своим: – Лепить Кузьке с этой девки! – и, круто повернувшись, зашагал к коляске. За ним последовали остальные.

Барыни, будто объевшись клюквы, уселись в экипаж… Гикнули кучера на коней, и только придорожная пыль обдала Акулю, все еще стоящую на дороге, да звон шеркунцов еще долго по лесу звенел…

Вернулись девушки обратно, окружили Акулю. Печально они глядели на подружку, чуя, что унесли тройки их покой, а больше всего покой Акули, и девичьим их радостям надолго пришел конец.

«Что теперь будет с Акулей?» – думала про себя каждая из ее подружек. Только верченая Гранька, первая песельница на заводе и заводила на вечерках, вдруг проговорила:

– А я все знаю про жужелку, не сойти мне с этого места, знаю!

– Ежели знаешь, то расскажи, – просили девушки подружку.

– А че рассказывать? Видела я ее. Черная такая. Позавчерась я в щелку подглядела, как она крутилась перед зеркалами. Ну, девоньки, я вам скажу – чистая модель, только суховата против наших заводских. И выписали ее, правда, для модели – статуй по ней в Каслях будут лепить, а потом отливать из чугуна – вроде как подсвечник.

– Из чугуна?

– Знамо, из чугуна.

– И откуда только ты все знаешь? Чистый веник ты, Гранька. Весь сор по заугольям выметаешь, – удивлялись подружки.

– Э! Глазок да язычок надо попроворней иметь, вот и все узнаешь! – отсыпала Гранька.

– А как ты в господский дом попала? – спросила Акуля.

– Эх! Акулечка, родная, догадливый человек всегда сумеет гору обойти. Да у меня ведь глаз кошачий, а кошачий глаз дыму не боится, – как всегда с умыслом, с шуткой отвечала Гранька.

– А ты, Гранюшка, без умысла расскажи про жужелку. Какая она – добрая или злая? – допытывались девушки.

– И вовсе она не злая, и жужелкой барин ее прозвал зря. Правда, она тонкая, худая, все плачет – видать, скучает. От добра бы не залетела в такую даль. И перед зеркалами кружиться ей надо. Какой‑то танец учит. Гостей ждут господа. Для модели приехала сюда. Но только как барин поглядел на нее, тут же сказал:

– Ношеную одежду не надеваем. Не подойдет. И все тут.

– Вот и получается: как кукушка только по весне кукует, так и наша девичья красота рано увядает, – вставила Варвара, первая подружка Акул и.

Хоть и с недоверием слушали девушки Граньку, но многое узнали – потом уж стороной, что верно плела Гранька. Узнали и о том, что барину срочно понадобилась модель для статуи – подсвечника редкой красоты.

Узнали и о том, что лепить статую должен Кузьма Паньков – наипервейший мастер в Каслях.

Так и вернулись в тот день девушки в завод без хмеля. Всю дорогу думала Акуля про себя – что‑то будет с ней? Все мерещился барский кафтан и хитрые глаза хозяина, да на плече, где лежала барская рука, все еще будто кто‑то горящей свечкой прижигал…

А утром к ним в избу уже пришел нарядчик. Разговор с ним был коротким.

– Акулину требуют в контору, – буркнул он. И уже у самого порога наказал отцу Акули: – Смотри, Игнат. Не придет Акулина – ты в ответе за это.

Не хотела Акуля подводить родителей под плеть, а потому, как только нарядчик ушел, стала собираться. Поклонилась образам, что в углу темнели, и сказала отцу:

– Не печальтесь, тятенька, по мне, можа, все обойдется. – И спокойно из избы пошла. На заводе все уж знали, что хозяина глаз остановился на Акуле, и он потребовал ее в контору. Почти всем заводом вышли проводить Акулю, да нарядчики разогнали.

– Может, в последний раз голубушка идет по родной улочке, – вздыхала какая‑то бабка, стоя у ворот.

– Будет тебе, бабушка, причитать и заживо девку отпевать. Отцовская ведь она дочь, а не приблудная какая. Побоятся, поди, господа беззаконие какое над ней сотворить, – вставила какая‑то молодайка.

– Э, матушка! Видать, забыла ты про Марью Сидельникову. Будто она девок подбивала на работу не выходить. Принародно казнили девку. Барскую волю показали. И все оттого, что не хотела Марья терпеть барынины щепки и оплеухи. Мы, мол, господа, чего хотим, то и делаем над вами, – не унималась старуха.

– Да перестань ты, бабка. Сама не маленькая я: понимаю, че к чему, – сказала на ходу молодайка, кинувшись вслед за Акулей.

Ох и разговоров в заводе было! В открытую ругали Зотова, не боясь наушников и егерей.

– У него каждая копейка рублевым гвоздем прибита, – сказал про Зотова какой‑то старик, подбивая парней пойти в контору и требовать выпустить Акулю.

– Ишь чего захотел!

– Захотел засыпать колодец снегом. Требовать выпустить Акулину… Нет, брат, че захочет барин, то и будет. У него ведь деньги, а деньги, говорится, могут и в камне провертеть дыру, а не только в человечьем сердце. Откупится хоть от кого он, – говорили мужики.

– Э! Не говори, бывает душа – покрепче камня – никакому миллионщику не купить…

Зотов увидел в окошке, как люди собирались у церкви. Приказал лакею немедленно выйти на площадь и барскую волю объявить. Дескать, Акулине ничего не будет, и потребовал ее барин для того, чтобы с нее лепить модель.

– Так и скажи: радуйтесь за девку – барин честь ей оказал. Пущай расходятся по избам. Навадились табуниться.

Как приказывал Зотов, так и обсказал лакей народу, только об одном он умолчал, не выдал барской тайны: отчего вдруг барин подобрел. Знал окаянный лакей‑хитрюга, что деньги, лежащие у господ за семипудовыми замками, не светом грели, а человеческой кровью пропитались, и настолько от них тяжелый дух пошел, что до самого Петербурга донесло…

Заговорили там даже те о зотовских бесчинствах, кто раньше на них закрывал глаза. Многое стало всплывать. Известно, рыба живет в воде, а воду мутит. Пришлось кровавой кыштымской мутью заняться тем, кто этой мутью сам питался. Была назначена комиссия сверху для проверки дел на заводах Кыштыма.

Вот и забегали мурашки по широкой зотовской спине. Знал он, как по спинам работных гуляли его плети. Сам не раз людей стегал, когда в бешенстве бывал на непокорных работных. Вот и полетели взятки от него в Екатеринбург горному начальству. Но там, видать, показалось кое‑кому мало иль уже было поздно и невозможно замазать следы тяжких преступлений. Пришлось тогда Зотову готовить подарки повыше – в Петербург. А кому? Самому Строганову. К нему все ниточки о зотовских делах тянулись.

Надумал он, пока было не поздно, купить графа Строганова редкостным подарком. Знал, что с черного хода требуется к сердцам вельмож подходить. К тому же всем было известно, что Строганов был большим любителем редкостных вещей. И даже в Петербурге имел дворец, в котором хранились эти редкие поделки. То из бронзы или из серебра, то ковры какой‑то дивной расцветки.

Одним словом, в строгановском дворце выставлялось все, что очень дорого ценилось.

Пытался, было, зять Зотова отговорить старика от этой затеи. Бесполезно, мол, все это будет. Но не шибко слушал Зотов зятя, оттого что зять был в глазах Зотова небольшой находкой…

Да, высок Сугомак, да шапки перед ним не ломают. Не мог Зотов сломить у работных людей волю, как и не сняли перед ним шапки те, кто был повыше его…

Оттого пришлось Зотову большим заходом свою шкуру спасать.

Пал хозяйский выбор Строганову подношение изготовить – чугунную богиню – на Кузьму, прозванного Соболенком. Уж больно чернобровый парень был да собой пригожий. И мастер отменный. Говорят, такие решетки отделывал – одно загляденье. Каждая весом в семь или восемь фунтов, а длиной, как полагалось, в полтора аршина между столбами. Прочности и ажура отменных.

Для модели была выписана чужестранка. Только как поглядел на нее Кузя – наотрез отказался светильник делать.

– Чего хотите, то и делайте со мной, ваше степенство, – говорил Кузя управителю завода. – Хоть сейчас под плети, а формовки не будет. – Чуть не заикаясь, повторял одно и то же парень. – Нет в ней, в этой натуре, силы, чтобы подставку со свечами удержать. Да и с лица она, нечего сказать, вроде красивенькой куклы, только помята шибко. – И, поглядев еще раз на чужестранку, Кузя добавил: – Тощевата, и красоты человеческой, что от сердца идет, в ней не светится.

Вот тогда и принялись натуру искать для Кузи. Не одну заводскую красавицу приводили для мастера. Привозили из Екатеринбурга, но Кузя только головой качал. То ноги толстоваты, то в плечах худовата, хоть девчонки были словно на подбор: молодые, будто елочки в бору. Говорят, вес искал, осанку и чтобы линии были все на месте.

А в это время, будто на зотовскую беду, из Екатеринбурга вершним приказчик прискакал. Недобрую весть привез он старику. Видать, шибко недобрая она была, коли, как услыхал ее Зотов, заметался и принялся торопить с литьем. «Добиться бы подарком отсрочки следствия, и я спасен», – думал про себя старик, как думает тот, кто печку строит, когда захочет пирогов. Вот уж дело‑то куда клонило.

Готова уже была чугунная беседка, словно из редких шелковых кружев свитая. Внутри ее была сделана ниша для статуи богини огня.

Итак, подошла Акуля для модели. Принялся Кузя за работу. Нарядили Акулю в древние одежды греческих богинь, и она еще краше стала.

Отвели Кузе каморку в подвале господского дома, чтобы при догляде он лепил свою модель. А как он увидел Акулю в нежном белом одеянии, с поднятой кверху рукой, аж в пот ударило парня. Такой человеческой красоты он не видал.

Лепил Кузя день, другой. Форма и линии были все на месте, как он говорил. Глаз с Акули не сводил. И она не волновалась, потому спорилась работа в Кузиных руках. Парнем Кузя совестливым был, про девичий стыд не забывал. К девушке не прикасался…

И вдруг у него какая‑то заминка вышла. То ли жилка оказалась одна толстовата, то ли ткань одеяния не воздушной получалась, а может быть, не мог парень передать в глине ту самую красоту, которая в Акуле светилась изнутри, – от сердца идущую…

Потемнел Кузя. Чуть, было, вовсе не остыл. Увидала такое Акуля. Сошла с положенного места, положила руку на его плечо и тихонько сказала:

– Дозволь, Кузьма Игнатыч, слово тебе сказать?

Будто ото сна очнулся Кузя, поднял голову, поглядел на Акулю:

– Говори, Акуля, говори!

– Вот ты бьешься, как я погляжу, а дело не получается, как хочешь, у тебя.

– Верно, – ответил Кузя. – И понять не могу, в чем заминка.

– А пошто ты у людей не спросишь? Ведь не один ты у нас мастер.

И, как могла, Акуля рассказала парню, о чем думалось ей тогда. Главное же, что мешало ему, – о самом святом для мастера: о точности чувства – той ниточке, которая идет от сердца мастера к поделке.

– На решетках ты, Кузьма Игнатыч, наторел. Ничего не скажешь, – говорила Акуля. – Только ты не сердись, о чем дальше я тебе скажу.

– Говори, Акуля, не таись.

– Вот, по‑моему, ты возгордился малость, Кузьма Игнатыч. Дескать, вровень с мастерами я стал. Верно? А какой старый мастер отступался от своей поделки? Дедушка Торокин еще отцу говорил не раз: «Мастер, да еще добрый – только по первопутку ходит». А это, Кузьма Игнатыч, уж дорога, и большая! Это тебе не чугунок отлить. У вас в Каслях чугунок или сковородку любой мастерко сформует и отольет, а человека вылепить – это не каждому под силу. Значит, надо со старыми мастерами поговорить. Моего деда не обойди. Знаешь Вихляева‑Клубничку?

– Знаю.

– Вот и обскажи ему. Так, мол, и так. Подсоби, дедушка, – урезонивала Акуля Кузю. И ведь урезонила.

Пошел он к старому мастеру Вихляеву – деду Акули, прозванному Клубничкой за то, что до старости у него румянец на щеках играл.

Обрадовался приходу Кузи старый мастер, аж слезу смахнул, оттого что парень совета у него запросил. Пошел с Кузей в мастерскую, где работал Кузя. Долго‑долго глядел, как лепил парень, а потом сказал:

– Много нашего брата в каждую поделку свою жизнь вдохнуло, пока до самой тайности дошли. А у тебя пока только глина. Отпросись на день, на два у приказчика, да вместе с Акулиной по лесу походи.

На озера подайтесь, а то на Сугомак заберись, а Акуле прикажи постоять на другой горе – ну хоть на Егозе. Одним словом, на живую девку посмотри. А то стоит она и вправду, чисто статуй. Живой кровинки ты и не видишь… Ну, а за то, что послушался Акулину, – в добрый ей час. Мастера в тебе она углядела, а может, ты у нее в сердце занозился? И так бывает. Дело молодое. Оба вы в цвету, на славе. А где две славы – там и третьей не миновать. Значит, добрая семья родится.

С хитринкой в глазах косился Клубничка на Кузю…

Говорят, маленькая ранка – и то к сердцу, а попробуй пересиль себя, когда в сердце любовь занозится. Трудно угомонить его. Да и к чему? От этого сердце не стареет. Вот и не смогли Кузя с Акулей пересилить свою любовь. А когда она зацвела в их сердцах, они и сами не знали. То ли на Сугомак‑горе, когда стояли и глядели на озера и дальние хребты. То ли когда друг дружке в глаза глядели да бегали в лесу… Не прятали они своей любви, да и к чему было прятаться, коли пришла для них самая пора – свить свое гнездо…

Стояла в ту пору весенняя пора, когда каждая почка на березах распускалась, в озерах заиграла рыба, по зорям нежней запели птицы. И только бы расцвести Кузиной любви с Акулей, как налетела на них гроза, и не с Сугомак‑горы, а из хозяйского дома ее принесли злые люди. Все разметала эта гроза в их короткой жизни, и случилось это сразу же, как только Кузя сдал свою чугунную богиню огня – подсвечник чуть ли не в полный человеческий рост с лицом Акули и такой красоты – не опишешь…

Будто в воду глядел старый мастер Клубничка. Еще пока кончал поделку Кузя, сговорились они с Акулей о свадьбе. И за неделю до нее это горе с ними приключилось.

Уже шумели на обоих заводах сваты. Шутка ли сказать – два завода роднились. С той и другой стороны родня старалась. Как‑никак, в Каслях гордились мастером Кузей Соболенком, а в Кыштыме – первой умницей Акулей. Говорят, одних пельменей было настряпано с тыщу и спущено в погреба. Отгуляли уж девичник, и вечером перед свадьбой парни и девушки ватагой пошли на озера. Шли они зорю провожать. Подошли к самому краю горы и долго глядели, как темнел закат на вершинах сопок, как сумерки спускались на землю…

Потихоньку разошлись парами. Говорят, в такую пору вдвоем все видней. Остались одни и Кузя с Акулей. Рядышком стояли. И вдруг увидали, как два лебедя у самого берега играют – крыльями широко взмахнут и над водой круг дадут. И надо же такое: птицы, а поняли, что не обидят их те двое, что стояли над обрывом. У самих любовь была.

Не слыхали ни лебеди, ни лес, ни сопки, о чем говорили Акуля с Кузей, да и нам неведомо такое. Только и услыхали, когда Акуля, раскрыв руки, словно птица крылья, в своих белоснежных рукавах сарафана, крикнула лебедям:

– Птицы вы мои, лебеди гордые! Стерегите вы мое счастье девичье от всяких бед: от темной ночи, от злых ветров и от худого глаза. Сберегите моего милого от черных сил. – И, сдернув с головы платок, кинула его на воду…

Но не смогли лебеди сберечь Акулино счастье. Не было силы у этой птицы светлой против человеческого зла. Не знали ни Кузя, ни Акуля об этом, как не ведали они и о том, что это был последний вечер в их жизни, когда они женихом и невестой стояли перед родными горами и в верности клялись.

На другой день с раннего утра в Каслях и в Кыштыме поднялось такое, будто нежданно Мамай пришел. Барский приказ был таков: «Немедля всю чугунную беседку, вместе с Кузиной богиней, спешно отправить в Париж. Два короба с мелкими поделками – разными крохотными рыбками из чугуна, птицами и самой тонкой работы поделками… Подарками для тех, кто будет обозревать беседку».

Не знали в заводах люди, что время поджимало Зотова с подарками Строганову: уж весть и до Кыштыма дошла, что проверять заводы будет сам хозяин. Вот потому так спешно и были снаряжены подводы с подарками и отправлены в Париж… А вместе с беседкой из чугуна и разными поделками были отправлены мастера, среди которых был и Кузя. Вот как все оборотилось. И как ни просил Кузя приказчика и управителя не посылать его в Париж, дескать, невеста ждет и свадьба наготове, – куда там. Не любил управитель менять свое слово. Как сказал, так и должно быть. Сказал, будто отрубил…

Но зря торопился Зотов с подарком для Строганова: граф сам выехал из Петербурга на Урал для ревизии Кыштымских заводов. Немало он покопался в зотовских делах, даже, говорят, был спущен пруд в заводе и на дне его были найдены кости людей… Не спас заводчика Зотова подарок, одного только он добился: вместо того чтобы пройти сквозь строй за свои злодеяния и быть битым батогами, он был сослан с Урала…

С Кузей же дальше вот что приключилось.

Долго ехали посланцы с Урала в Париж, где Строганов еще задолго до поездки в Кыштым собирался в одном из дворцов выставить для парижской знати свои редкие поделки. Широко задумал Строганов ошеломить тогдашних любителей редкостных изделий, а потому подарок Зотова пришелся к месту…

Подводы с беседкой и всеми остальными поделками прибыли в Париж, и, пока в Кыштыме ревизия шла, Кузя вместе с другими парнями собирал чугунную беседку и устанавливал свою богиню. Немало потрудились парни, собирая беседку, а когда Кузя установил в ней богиню из чугуна и зажег в ее руке свечи, то чугун словно замерцал синевой, а чугунные кружева стали еще тоньше и нежней, богиня же, казалось, вот‑вот сойдет с места…

Позднее, когда гостям был показан зал, где стояла ажурная беседка и в ней богиня огня с зажженными свечами в поднятой руке, а у входа в беседку два парня в кумачовых рубахах, плисовых штанах и лаковых сапогах, – гости все ахнули от восхищения. В руках парни держали бархатные подушечки, а на них лежали крохотные окуньки, лебеди и слоны из чугуна. Были они меньше булавочной головки.

Восхищались гости: кто кружевами из чугуна, кто окуньками, а больше всего богиней огня. Но нашлись и такие, которых восхитили парни – красота несказанная…

Целый месяц стояли парни поочередно у входа в беседку и подавали гостям подарки на подушечках. Кто чего из гостей выбирал.

Но вот стал примечать Кузя, что одна важная красивая барыня чаше других подходила за подарком. Приходила она не одна, а с какой‑то старухой в большущем чепце и широком платье.

Одета была барыня отменно. Все на ней сияло. Богатые уборы из самоцветов, на плечах – белая шаль из каких‑то перьев. Богатое шелковое платье. Одним словом, в глазах Кузи и остальных парней эта дама – будто королевна…

И вот как‑то раз приказчик, посланный с парнями в Париж, приказал Кузе во дворец этой знатной барыни – герцогини (такой титул она имела) явиться.

Пошел Кузя к герцогине, как было приказано. Кое‑как нашел этот дворец. Сразу парня туда впустили – значит, ждали. Как полагалось – в пояс барыне поклонился, когда ввели его в большую камору.

Там в большом кресле сидела герцогиня. Тут же старуха в чепце находилась. Стала барыня Кузе предлагать, чтобы остался он в Париже. Лопочет по‑своему, а старуха, как переводчица, Кузе все передает.

– Вольную ты получишь, – говорила герцогиня. – Будешь жить богаче управителя. Только отлей не одну такую же статую, какую привез.

Сказала так герцогиня и встала с кресла. Раскрыла руки и к Кузе подошла. Близко‑близко. И такой от нее дух нежный пошел, что у Кузи аж голову закружило… И показалось ему, что не барыня будто перед ним стояла, а Акуля к нему близко‑близко подошла… Но сумел пересилить себя Кузя. Опять барыне он поклонился и сказал:

– Благодарствуем, ваша светлость! Только работать тутотка нам несподручно. Не те глины для формовки, а насчет прочего… – и он замолчал. Поклонился низко в пояс и к двери пошел.

Видать, крепко зацепилась в голове у герцогини мысль о бесценной красоте уральского чугуна, а главное, о больших деньгах. Ох, большие капиталы могло принести оно, это литье. Сколько бы можно было покрыть долгов… Герцогиня приказала вернуть мастера.

Какие деньги она парню предлагала! Просила хоть рассказать о тайне литья, говоря:

– Я к тебе приставлю самого лучшего мастера по литью бронзы и серебра. Дам лучших кузнецов, а ты им расскажешь, как отлить статую!

Говорила и с жадностью глядела на сказочную красоту парня. И она барыню манила…

Побледнел даже от таких слов парень. Сроду не доводилось ему слыхать такое. И он поначалу даже растерялся от таких барских предложений, но, поняв, куда клонит она, – осердился. «Ишь какая, работного так можно купить. Да знала бы важная госпожа, что не для господ стараемся, а за честь мастера стоим!» – подумал он про себя. А потому сразу нашел ответ:

– Еще раз благодарствуем, ваша светлость. Но такое не продаем! – сказал и, круто повернувшись, вышел вон…

Герцогиня же бессильно опустилась в кресло…

Когда Кузя воротился в камору, где они, все парни, жили под дворцом, и рассказал друзьям про то, что с ним приключилось в барском дворце, Ваньша Поздняков – мастер из мастеров по мелкой чеканке – тут же сказал:

– Эх, Кузьма, Кузьма! Ровно ты не знаешь, что возле добрых дел всегда черти водятся. Вот и оборотилась нечистая сила этой самой барыней, чтобы обмануть тебя – мастера испортить. А можа, и вправду бабочка обзарилась на тебя, а боле того на твою богиню. Чугунок‑то наш хоть кого приманит…

Говорят, что сердце сердцу весть подает. Вот и подала Акуля весточку про себя, оттого что, как побывал Кузя в герцогском доме, так все ему стала мерещиться Акуля. Места не находил себе парень. Так затосковал…

А с Акулей в это время и вправду горе приключилось.

Как‑то раз у обедни увидал ее в церкви откупщик Наседкин – сын миллионщика Файка, по прозвищу Коряга. Шибко был он некрасив. Первый разбойник и мот. На весь Урал гремели Наседкины своими страшными делами. Кого хотели, того и покупали. Торговали рыбой, а говорят, не брезговали и фальшивой монетой. Одним словом, первыми варнаками слыли, а вот на Акуле осеклись. Какие только подарки Наседкин ни посылал. Какие ни сулил положить миллионы к ногам Акули, но не сдавалась Акуля. Отказалась выйти за него замуж.

Остервенел Наседкин. Уж не красота Акули его сердце распалила, а гнев на нее – как могла противиться ему. Живо подкупил он попа, а тот рад стараться – за деньги хоть куда. Пригрозил поп Акуле церковным проклятием, ежели она откажется от брака с человеком, который отсыпал на божий храм тысячу рублей. На то и священное писание – что мудреная сказка. Хочешь – ею запугаешь. Захочешь – успокоишь. Одно слово – хомут и дышло. Куда повернешь – туда и потянет.

Но не сломилась Акуля ни перед небесным проклятием, ни перед родительской волей. Даже к четырем сватам не вышла, когда те пожаловали к ней в дом. Вот и нажила себе врага, да еще какого! Самого Наседкина, перед которым трепетало горное начальство. Только перед одним Зотовым Файк и его сыновья снимали шапки.

Не ворота вымазал Наседкин у Акулиного дома, а ее девичью честь очернил. Распустил нехорошие слухи про нее, подкупив кумушек и разных побирушек, хотя в шелка одетых. Вот они и постарались. Но и это вынесла Акуля. Только когда узнала новую угрозу Коряги: ежели она не выйдет за него замуж, снесут избу Акули, а родителей в Сибирь на дальние золотые прииски отправят, – не выдержала девка. Не могла она допустить такое, чтобы отец и мать пошли в Сибирь на рудники, и решилась: пришла на то самое место, где весной стояла с Кузей у обрыва. Долго глядела на осеннее хмурое небо, затянутое пологом серых туч, вспомнила Кузю и как они любовались лебедями. Сняла нательный крест, платок, положила все на камень, покрытый мохом, еще раз поглядела на сопки и лесные дали, оглянулась назад, на родной завод – и подстреленной птицей кинулась в омут…

Только по первому снегу воротились из Парижа люди. Пришел домой и Кузя. Воротился и от матери узнал о печальной судьбе Акули. Не очнувшись, кинулся в Кыштым… А потом долго хворал с горя. Когда же немного оправился, то родной бы отец, если б был живой, не узнал парня, как не узнавала родная мать в седом человеке своего сына. Потускнела его красота, радость и блеск в его глазах пропали. Согнулся, как старик, словно на его спину положили болванку из кричны. Так и остался бобылем… За Акулю и Кузю купцу Наседкину отплатили парни. Как‑то раз ночью на Шиманаевом угоре, где всегда шалили в ту пору разбойники, Наседкин‑Коряга был убит, и конь, на котором он ехал из леса, домой без хозяина воротился…

Только года через два взялся Кузя за лепку, и то чужое формовал. И вдруг один раз сам управитель к избе Кузи прискакал. Стал он приказывать Кузе выполнить спешный заказ из Парижа: вылепить статуэтку по памяти с герцогини из Парижа. С той, которая хотела заставить парня работать на себя. Большие деньги управитель взял с герцогини за заказ.

Поначалу наотрез отказался Кузя отливать статуэтку. Не было сил у него творить, да и сердце не лежало к такой работе. И вдруг загорелся. Даже помолодел, и будто силы воротились к нему. Заторопился…

Дивились люди: чего, дескать, задумал парень? А он все лепил, формовал и отливал. Кипел возле поделки, как расплавленный чугун в кричне… И когда статуэтка была готова, все, кто увидал ее, в один голос сказали: как есть покойница Акуля, только в господском одеянии. И тут же придумали название статуэтке – «Герцогиня Акуля».

Да, не нами говорено, что ежели кого народ как назовет, то навеки это прозвище к человеку прильнет. Сказать, к примеру: голодали век свой деды, вот и получились Голодаевы. Формовал Кузя и отливал по заказу герцогини статуэтку с нее. Хоть и по памяти лепил модель, а когда люди увидали ее в чугуне и что лицом эта самая герцогиня чисто Акуля, то и получилось: как ни зайдет, бывало, речь об Акуле, то люди непременно скажут о покойной: «Акуля‑герцогиня». Выходит, уж мертвую ее так прозвали. И недаром: пересилила она в сердце мастера настоящую герцогиню…

А та парижская герцогиня, как получила свой заказ с Урала, развернула статуэтку, поглядела и вдруг побледнела, задрожала вся. Да как закричит от злости, хоть в чугуне все было точно, на первый взгляд, с нее. Та же статность, платье, в котором была, когда мастера видала, и даже перья на платке одно к одному отчеканены были, а вот лицом вовсе другая. Моложе и красивей. Затрепетали от гнева у герцогини все жилки, когда догадалась она, с кого была статуэтка. Ведь то была богиня огня, стоящая в нише беседки. И хоть ни разу не видала герцогиня ту далекую, с которой мастер лепил свое чудо, поняла она, кто дороже был ему и почему его мастерство не смогла она купить…

В страшной злобе вскочила герцогиня с места и, подняв статуэтку над головой, с бешенством кинула ее на пол. Словно застонал чугун, на мелкие рассыпался куски, только одни глаза уцелели. И так они печально глядели с пола, что с герцогиней сделалось плохо.

Потом, говорят, Кузя больше ничего не сделал. Его чахотка съела. На гневную депешу герцогини из Парижа об испорченной статуэтке управитель ответил кратко: «Мастер помер, наказывать некого». Безымянное озеро, в которое кинулась Акуля, с тех пор люди называют Акулей. И посейчас там играют волны – то сголуба, то иссиня…

И, вспоминая старое, бывалые люди говорят:

– Добрый хмель рос на Урале, коли такие всходы новых поколений взошли – мастеров и умельцев. Одной грудью дышат они над сталью и железом, над машинами и зерном. Все едино. И такую силу никаким морозам не остудить, никакой буре эту силу не развеять. И все оттого, что крепкими корешками эти мастера закрепились в Уральской земле…

 

Серафима Власова

 

 

КЛИНОК УРЕНЬГИ

 

Много лет назад на месте Златоуста кочевье степняков‑ордынцев жило. В лесах спасались люди от буранов, а потом и совсем осело кочевье в горах – аул образовался. Люди охотой занимались, гнали смолу и деготь. Только пастухи, как и прежде, с весны до осени глубокой уводили в степи скот…

Поначалу тоскливо было новоселам после жаркой степи, да еще в непогоду, когда хлестал дождь по горам, по верху кибиток и юрт. Наверное, тогда не раз вспоминали ордынцы покинутые ими ковыльные моря и дальние зарницы над степями.

Хозяином кочевья и несметных табунов скота был мурза Дженибек, потомок какого‑то хана. И говорили, что скорей согнешь сосну, нежели волю его. Был он подобен рыси, нападающей на беззащитную косулю. Сам он собирал ясак с народа. И горе было тому, кто не мог заплатить ясак. Что хотел Дженибек, то и делал с подневольным человеком. Вот откуда брались богатства у мурзы.

Когда же не подчинялись ему люди и уходили дальше в степь, то страшно было, если их доставали цепкие руки Дженибека. Только пепел оставался от людских жилищ да кости белели на дорогах. Недаром матери плачущим детям говорили: «Будешь плакать – отдам Дженибеку». Стоном стонали люди от него.

Говорится, что не сразу приходит на землю весенняя пора и не в одну ночь расцветают цветы. Так не в одночасье задумали пастухи проучить Дженибека, а больше того думали они – кому под силу такое. Известно, все пастухи и охотники бесстрашны. Каждый из них мог угодить в птицу на лету, заарканить дикого коня, проскакать много‑много дней без пищи и воды. Но только один человек мог выполнить задуманное пастухами. Этим человеком была девушка Уреньга – «живущая лицом к огню».

Уреньга кидала клинок так, что ни разу не промахнулась, была храбра, как смелый воин в бою, и не меньше ненавидела мурзу, чем пастухи. Ее мать погибла под плетями Дженибека.

Научил Уреньгу кидать без промаха клинок отец, перенявший такое умение в далекой стране, где снега не бывает. Попал он туда с табуном скота, проданным мурзой самому падишаху. Долго прожил отец Уреньги в той стране. И однажды на большой дороге ему удалось спасти от разбойников знакомого оружейника. Тот был рад своему спасению и подарил отцу Уреньги клинок, научив дальнего гостя, как им владеть.

Пришел отец Уреньги домой совсем больным. Жар пустыни иссушил его сердце. И, прожив немного больше года, слег. Хорошо, что за это время научил дочь кидать клинок и так, чтобы она никогда не промахнулась ни на охоте, ни в лесу. Ведь надо было чем‑то жить и кормиться… Перед смертью отец отдал дочери клинок и дал наказ беречь его, как память.

Да, вот это был клинок! Пригнешь его конец к рукоятке, и клинок не ломается. Резал железо легко, словно хлеб, со звоном врезался в старую сосну, от времени не чернел.

Говорят, не часто загорались глаза у башкира при виде клинков и мечей. Какой джигит ездил в поход без клинка, лука и колчана за спиной? Но загорались глаза у многих джигитов, даже у стариков, при виде клинка Уреньги. Трудно было оторвать взгляд от такого дива. Насечка из серебра легкой дымкой мерцала на булате, который тысячами искр сверкал, когда его кидала Уреньга.

Знали пастухи, что Дженибек больше всего на свете боялся разжиреть, но от обжорства и безделья все‑таки жирел, а потому часто ездил вершним на перевал.

Выйдет на гору, едва‑едва отдышавшись, примется смотреть кругом – все владения его! Два джигита неразлучно следовали за ним. Боялся мурза, зная, что многим людям зло приносил, вот и сторожили его лучники, преданные воины. Но верили пастухи – не подведет их Уреньга: сделает все так, как надо. Пролетит ее клинок мимо самого уха Дженибека и не заденет, а ему урок на всю жизнь. Пусть помнит старая рысь, что клинок может угодить и в самое сердце.

Наступил такой день, когда Дженибек отправился на перевал. Не быстро бежал под ним конь. Давно перестал он скакать на резвых. Да и чаще у Дженибека ныли кости, а в непогоду будто шайтан тянул из него жилы.

Уреньга уже ждала, держа клинок наготове. А пастух Бикбулат у трех сосен за перевалом ждал Уреньгу. Слушал, как птицы пели да лес шумел над головой.

И вдруг пастух услыхал смертельный вой – то ли человека, то ли зверя. Из‑за ветра трудно было разобрать. Не знал Бикбулат, что случилось с Уреньгой.

Когда она кинула клинок и он пролетел мимо уха Дженибека, тогда и раздался этот вой. В страхе Дженибек поворотил коня обратно, видать, испугавшись и клинка и воя. За мурзой последовали и джигиты. И так понесся Дженибек, что они едва поспевали за ним.

А Уреньга – бесстрашная Уреньга, готовая встретиться одна с медведем, – вдруг потеряла мужество и силу… Кого‑то она убила. Но кого?

«Кого же я убила?» – думала девушка про себя.

Бикбулат же, услыхав крик, поскакал к Уреньге.

Рассказала Уреньга пастуху, что хорошо видела – не промахнулась. Клинок пролетел мимо уха Дженибека, и он в страхе поворотил обратно коня. Все видела Уреньга: и как мурза в страхе ускакал, и как джигиты за ним поворотили. Но кто ревел так смертельно – не ведала она.

И вот, выйдя на дорогу, они пошли в лес, где должен был лежать клинок, и тут увидали: на полянке беспомощно стоял на своих тоненьких ножках маленький лосенок. Он жалобно поглядел на Уреньгу и доверительно пошел к ней.

– Бежим, Уреньга! Бежим скорее. Дженибек пошлет погоню. И тогда откроется ему, кто кидал клинок. Скорей бежим! Клинок найдем потом.

Так говорил пастух. Но Уреньга словно застыла, поняв, в кого она попала: мать лосенка унесла ее клинок.

Не зря торопился Бикбулат. Ветром принеслась погоня. Ни Уреньга, ни Бикбулат не успели скрыться. Обоих тут же заковали в цепи, а на другой день сам Дженибек судил их.

– Шайтан сидит в этой девке! – грозно кричал старик. – Она посмела поднять руку на своего владыку, но слава аллаху, что он отвел ее клинок… – И повернувшись к Уреньге, мурза спросил ее: – А теперь скажи, дочь шайтана, может, ты жалеешь, что подняла руку на своего владыку, на меня?

Не сразу ответила Уреньга. Она печально поглядела вокруг себя – на горы и леса, словно прощалась с ними навсегда. Чуяло ее сердце: не видать ей больше этого никогда. Жесток был мурза. Врагов не прощал, а просить пощады она не станет. И, гордо тряхнув головой, Уреньга ясно и твердо проговорила;

– Жалею об одном, что не промахнулась.

И, может, Уреньга сказала бы еще чего‑нибудь, но в это время загремел цепями Бикбулат. Он был весь избит, в разорванной рубахе. Видать, откуда‑то он сбежал, чтобы спасти Уреньгу. Но пять конников, верных псов Дженибека, схватили пастуха и тут же прикончили его.

Наутро Уреньга была ослеплена и слугами Дженибека отведена далеко в хребты. И, видать, так далеко ее увели, что потом люди, хоть им за это грозила смерть, как ни искали – не нашли. Только много‑много лет спустя один охотник в горах наткнулся на скелет, весь обглоданный зверями, возле которого лежала девичья коса.

Так погибли Уреньга и Бикбулат. Всей душой они ненавидели Дженибека, а вот бороться с такими, как он, еще не научились.

Позднее Салават Юлаев в своих песнях славил и Уреньгу, и Бикбулата, и всех‑всех, о ком люди предания и сказы сложили…

 

Серафима Власова

 

Топонимический словарь[1]

 

Агидель

Агидель – башкирское название реки Белой (происходит от тюркского ак – белый, и идель – так в старину называли Волгу), левого притока Камы.

Берет начало в болотах к востоку от горы Иремель (Южный Урал). В верхней части имеет низкие заболоченные берега. Ниже поселка Тирлянский долина резко сужается; на отдельных участках склоны реки круты, обрывисты, покрыты лесом. Ниже впадения правого притока реки Нугуш, по мере выхода на равнину, долина постепенно расширяется; после впадения реки Уфы Белая представляет собой типично равнинную реку. Протекая по обширной пойме, изобилующей старицами, река образует много излучин и разбивается на рукава.

 

Ай

Река на Южном Урале, левый приток реки Уфы. Берет начало из болота Клюквенное, расположенного на стыке хребтов Уреньга и Аваляк. По одной версии, топоним Ай (Айле) произошел от названия одной из пришлых родоплеменных групп, имевшей родовой знак (тамгу) в виде полумесяца (ай). А самую первую попытку объяснить происхождение топонима предпринял историк и географ В. Н. Татищев: «Ай в переводе с башкирского – «луна», «лунная» (аи – «луна, месяц»). У древних башкир луна считалась высшим божеством, дарившим радость и красоту людям. Возможно, этот чтимый образ, как понятие прекрасного, получил отображение в географическом имени, характеризуя природу места, каким является река Ай, т. е. «лунная», в значении «красивая, как луна», «красавица», или переосмысленное – «светлая»».

 

Акуля

Акуля Большая и Малая – два озера, расположенные недалеко от города Кыштым Челябинской области. Название происходит от видоизмененного башкирского топонима Аккуль, т. е. «белое, чистое озеро» (ак – «белый», кул– «озеро»).

 

Александровская сопка

Одна из самых известных вершин центрального хребта Урал‑Тау в районе Златоуста. Название получила после восхождения на вершину наследника престола Александра Николаевича (впоследствии императора Александра II). До этого называлась Сторожевой сопкой, так как на ней, по преданию, во время крестьянской войны 1773‑75 гг. находился сторожевой стан Пугачева.

С вершины сопки открывается прекрасная панорама: на западе – близлежащие районы Златоуста с прудом на переднем плане, чуть севернее – Уральская сопка и простирающийся за ней хребет Ицыл, на востоке – Ильменские горы.

Рядом, близ станции Уржумка, стоит столб «Европа‑Азия», установленный в честь приезда Александра II в 1837 году.

 

Аргаяш

Название озера Аргаяш (Челябинской области) и расположенного на его берегу поселка в источниках XIX века звучит несколько иначе – Яргояш, что позволяет возвести его к башкирским словам «яр» – берег и «кояш» – солнце, т. е. «Солнечный берег». Также соответствует древнему тюркскому мужскому личному имени Агайяш (Ергаяш, Аргайяш).

 

Веры остров

Остров на озере Тургояк, известный своими громкими археологическими находками.

Мегалиты острова Веры – это загадочный уникальный комплекс мегалитов, дольменов, обелисков, открытый недавно археологами. Археологи считают, что много тысячелетий назад остров Вера был сакральным, святым местом, своеобразным религиозным центром. Во все времена здесь было множество культовых сооружений, люди приезжали сюда за тайными знаниями, поклонялись созданным святилищам.

Небольшой остров на озере Тургояк всегда славился легендами. Рассказывали: в начале XIX века здесь в каменной землянке жила отшельница Вера. Поговаривали, что еще раньше здесь скрывались соратники Пугачева и в честь одного из них остров долгое время назывался Пинаевским. Однако приехавшие на остров археологи выяснили, что каменная землянка Веры была построена не в XIX веке, и далее не в XVIII, а несколько тысячелетий назад.

Продолжая раскопки, ученые обнаружили на острове каменную кладку древнего жилища. Скорее всего, приблизительно 5–8 тысячелетий назад на озере произошло землетрясение и резко поднявшаяся вода залила древнее жилище, а затем ушла. Неподалеку на берегу озера раскопаны квадраты стоянки. Здесь ученые обнаружили керамику двух типов. Далее – древняя каменоломня. Без специальных исследований трудно сказать, когда именно здесь добывали камни. Огромные валуны хранят следы воздействия человека. Видно, куда мастера вставляли штыри, чтобы расколоть камень. От их работы края валунов как бы покрыты зубцами. Дайверы нашли такие камни на достаточно большой глубине недалеко от острова. Значит, добытый камень зачем‑то переправляли на берег. Вот только непонятно, зачем: на берегах Тургояка такая порода гранита сплошь и рядом. Быть может, в эпоху неолита отсюда увозили на материк сырье, которое считали сакральным. Дальше – еще несколько древних рукотворных объектов, назначение которых пока абсолютно неясно.

В нескольких шагах от предполагаемой гробницы – мегалит. Традиционно мегалитами называют культовые сооружения из необработанных каменных глыб. Еще совсем недавно ученые были уверены, что в нашем крае мегалитов нет и никогда не было. Последние находки полностью опровергают это устаревшее мнение. Этот мегалит правильнее назвать дольмен – погребальный ящик, накрытый каменной плитой. Он состоит из трех камер и коридорчика, его размеры достаточно внушительны, а внутри можно встать в полный рост. Мегалит строго ориентирован на запад, и ученые заметили, что в день равноденствия на закате луч солнца заглядывает в подземелье, проходит через всю пещеру и останавливается на противоположной стороне. На этом основании археологи предположили, что, возможно, мегалит был построен с календарными целями.

Неподалеку от главного мегалита – мегалит номер два. А рядом с ними – каменная гора, на которой установлен железный крест. Гора эта не рукотворная, но и по сей день она привлекает посетителей острова. А когда‑то позади останца, где сложился природный навес, наши предки добывали камень, причем на некоторых отщепах сохранились следы охры, которой были испачканы руки мастеров. Здесь оставляли сосуды и раскалывали принесенные с материка камни. Ученые нашли сколы горного хрусталя и кварца, которых нет на острове. Тут же найдены тесла из камня и дерева, которые могли использоваться как стамеска или для выделки кожи животных и человека. Наконец, именно здесь найдены вещи, возраст которых достигает 10 тысяч лет.

Кроме древних памятников на острове есть очень интересные староверческие объекты. Это и землянки, в которых ютились жители скита, и молельня с каменным крестом на берегу озера, и староверческое кладбище, где были похоронены святые отцы. Архитектор Филянский, описавший остров в 1909 году, рассказывает, что вокруг молельни прямо на деревьях были развешены резные деревянные иконы. Ученые хотят восстановить это место, от которого остались только развалины.

Салим Фаттыхов, кандидат культурологических наук, предположил, основываясь на культурных традициях разных народов, что грандиозные постройки острова связаны не с погребениями, а с культом матери‑прародительницы. Он считает, что менгиры могли изображать фаллические символы, женские божества или же детей Матери‑Земли, вышедших из ее тела, а мегалиты могли быть чертогами Матери‑Земли или макетами материнского чрева. И тогда остров Веры в разные исторические периоды для разных народов мог быть региональным центром, где в определенное время года проводились обряды жертвоприношений, мужских и женских инициации, а также обряды рождений и перерождений. Свои предположения ученый подтверждает не только многочисленными примерами из различных эпосов, но и географически: остров Веры, так же как и другие загадочные памятники, такие как Аркаим, Ахуновский кромлех, Стоунхендж, Ньюгрэндж, находится на 55 широте… Так это или нет, покажет время.

 

Дальний Таганай

Самая северная и наиболее обширная по площади вершина Большого Таганая (ее высота 1112 м) состоит из трех гребней. Расположена в 20 км к северо‑востоку от городской черты Златоуста и отделена от южного кряжа хребта широкой межгорной долиной, которая называется Большой Лог.

В силу своих размеров Дальний Таганай отличается большим разнообразием горных пород и растительности. Западный гребень сложен кристаллическими сланцами, а его северная часть окружена реликтовыми березово‑еловыми лесами с редкими скальными выходами пород. К югу лес постепенно уступает место тундровой растительности. Здесь на ровном плато всюду разбросаны темно‑серые останцы, а само плато покрыто горной тундрой. Центральный гребень – это огромный кварцевый выход длиною не менее километра. Восточный гребень – коническая гора посреди тундрового ландшафта, состоящая из тех же сланцев. Своим шестикилометровым отрогом, вытянутым на северо‑восток, Дальний Таганай плавно переходит в хребет Юрму.

В восточной части Дальнего Таганая была расположена высокогорная метеостанция «Таганай‑гора», открытая 20 августа 1932 года и просуществовавшая шестьдесят лет. Место это было выбрано не случайно, ведь недаром Дальний Таганай называют «кухней златоустовской погоды». Большую часть года здесь дуют сильные ветра (среднегодовая скорость ветра достигает 10,3 м/с, максимальная – свыше 50 м/с), стоят туманы (около 240 дней в году), а зимой порой неделями не прекращаются метели (около 132 дней в году). Однако в ясный день с вершин Дальнего Таганая на десятки километров вокруг открывается во всей красе широчайшая панорама Златоустовского Урала.

Вот как описывает бывший начальник метеостанции «Таганай‑гора» В. Пономарев буйства «свободной стихии» на Дальнем Таганае:

«Сначала ветер налетает порывами. Потом устанавливается и дует ровно, но еще не сильно. По прикатанному снегу ползут, ползут снежные змеи. Если идешь в такие минуты на площадку, то приходится прятать лицо от снега, ложиться на ветер, чтобы не опрокинуться. Особенно трудно идти возле скал: они не могут защитить от ветра, и он, обтекая их со всех сторон, начинает метаться, и ты не знаешь, откуда он налетит на тебя в следующее мгновение. Уж лучше держаться подальше от такой защиты. Разумнее выйти на голое место, где ветер несется только в одном направлении на восток.

Свист ветра, запутавшегося в оттяжках антенн, в доме воспринимается иначе, чем на улице. В сенях оглушает грохот железной крыши, словно по ней проезжает асфальтовый каток. В щели, которые раньше не замечались, пробивается снег, и вскоре возле них вырастают сугробы. В самом доме грохот немного тише. Печь гудит ровно и зло.

Можно топить печь, закрыв трубу, все равно дым уходит в нее. Такая тяга!..

Куда девается ветер? Здесь, по крайней мере, кажется, что он, разогнавшись, срывается в космическое пространство, потому что невозможно держаться возле земли на такой скорости. Крыша грохочет. А вдруг однажды сдует ее совсем, вместе со стенами, и окажешься ты в домашнем одеянии на таком ветру? Кожа от такой мысли становится шершавой…

И так несколько дней и ночей, с небольшими перерывами, несется обезумевший ветер».

 

Двуглавая сопка

Самая южная вершина Большого Таганая расположена в 7 км к северо‑востоку от городской черты Златоуста. Своим названием сопка обязана исследователю Южного Урала В. П. Сементовскому, который в начале XX в. окрестил ее Двуглавой за характерную разрезанность вершины надвое. На многих топографических картах второй половины XX в. эта вершина именуется горой Малый Таганай (не путать с хребтом Малый Таганай, который расположен несколько восточнее). В некоторых источниках Двуглавая сопка называется еще Ближним Таганаем. А местные жители часто именуют ее просто Таганаем.

На южном и юго‑западном склонах Двуглавой сопки альпийские луга, березовое криволесье, заросли горца альпийского и черничника. На южном склоне расположен так называемый «скалодром» – крупная скала высотой более 20 м с причудливыми формами, напоминающими средневековой готический собор. Эта скала изобилует почти вертикальными скальными стенками и часто используется альпинистами для тренировок и соревнований (отсюда и название).

Южная вершина сопки в последние годы получила у туристов имя «Перья» (за характерные формы составляющих ее скал), а златоустовские старожилы чаще всего называют ее просто Левой стороной. Высота ее составляет 1034 м. На восточном склоне Левой стороны, на высоте 690 метров находится знаменитый «Белый ключ» – самый известный таганайский источник. Вода в нем необычайно прозрачна и вкусна, несравнима ни с какой другой. Свое название источник получил от глыб белого кварцита: дно источника, покрытое осколками кварцита, словно источает свет, что придает ему особую прелесть.

Северная вершина Двуглавой сопки достигает высоты 1041 м и представляет собой дугообразный гребень, вытянутый в юго‑восточном направлении. Склоны покрыты многочисленными каменными осыпями – курумниками, а сама вершина состоит из террас, скальных стенок и расщелин. Туристы называют эту вершину «Бараньими лбами», а местные жители Правой стороной Таганая. У ее восточного подножия несколько ключей, носящих общее название Гремучие.

 

Долина Сказок

В седловине между Откликным гребнем и Круглицей расположена Долина Сказок (местное название – Песочные горки) – уникальный по красоте участок подгольцового низкорослого хвойного леса (ель, пихта) с полянами из ягодников (брусника, голубика, черника), горных трав и можжевелового стланика, с многочисленными причудливыми останцами, сложенными сахаровидными кварцитами.

В далеком прошлом здесь происходили интенсивные тектонические подвижки. Зерна кварца, слабо скрепленные кремнистым цементационным веществом, в течение нескольких геологических эпох испытывали трение друг о друга и приобрели слегка окатанную форму, почти лишившись цементационных веществ. В относительно спокойное время порода подвергалась физическому выветриванию и приобрела матрацевидные формы, а материал выветривания в виде белоснежного кварцевого песка отлагался по склонам седловины, сконцентрировавшись сегодня на узких тропинках, протоптанных человеком.

Вот что об этих местах сто лет назад писал уральский публицист В. А. Весновский: «Здесь масса нагроможденных друг на друга огромных каменных глыб, нередко самых причудливых форм, напоминающих какие‑нибудь грандиозные мавзолеи, воздвигнутые какими‑то гигантами‑богатырями над могилами своих товарищей. Суходол, отсутствие растительности, кроме мхов разных пород, дополнят мрачную, хотя и величественную картину сказочного кладбища».

 

Зуртау

Гора Зуртау расположена в Чебаркульском районе Челябинской области. В переводе с башкирского ее название означает «большая гора» (зур – «большой», may– «гора») и, по‑видимому, указывает на ее размер сравнительно с окружающими горами.

 

Зюраткуль

Озеро Зюраткуль – одно из самых высокогорных озер Урала (724 м над уровнем моря) – находится западнее южной части хребта Уреньги. За озером, на юго‑западе, просматривается хребет Нургуш, а с другого берега видны примыкающие к нему хребты Москаль и Зюраткуль. Из озера вытекают две реки: Большая Сатка и Малая Сатка. Сатка переводится с башкирского как «искра». Это уникальное озеро – жемчужина Национального парка «Зюраткуль».

В источниках XVIII–XIX вв. это озеро именуется Юрак‑Куль, Юракул, Юракасы. Очевидно, топоним Зюраткуль есть видоизмененное башкирское название Юрак‑Куль – «сердце‑озеро». Вот как писал о Зюраткуле немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник П. С. Паллас: «В углу промеж ими (реками Большая и Малая Сатка. – Ред.) находится посредственная гора Сатка‑Тау, которая, кажется, есть отделенная часть большой и пространной вверх по Большой Сатке к югу лежащей горы Юрак‑Тау… Юрак‑Тау значит «сердце‑гора», и, кажется, она получила свое название по причине возвысившейся тупой верхушки, которая совсем гола и камениста.

На сей горе лежит достопамятное озеро Юрак‑Куль, в которое многие впадают ручьи и из которого проистекает Большая Сатка».

Следовательно, озеро получило свое название от горы Юрак‑Тау, на которой оно расположено, и первоначально именовалось Юрак‑Куль. Со временем название превратилось в Зюрак‑Куль, затем в этом слове сочетание двух согласных «кк» было заменено сочетанием «тк», и образовался топоним Зюраткуль. Это название передалось и горе.

В соответствии со своим названием, озеро Зюраткуль хранит множество тайн и легенд.

 

Ильменский хребет

Ильменские горы – группа хребтов на Южном Урале, в окрестностях города Миасс – это богатейшая сокровищница всевозможных минералов. Они сложены массивно‑кристаллическими породами (миаскиты, граниты и другие) с многочисленными пермагнитовыми жилами сложного и разнообразного минералогического состава, содержащими ильменит, апатит, гранат, топаз и другие. Горы покрыты лесами (сосна, лиственница, береза), много лугов, болот.

Самые высокие точки – гора Ишкуль (660 м) и гора Ильмен‑тау (753 м).

Территория, занятая Ильменскими горами, входит в состав Ильменского заповедника.

 

Ильменское озеро

Ильменское озеро расположено на Южном Урале возле южной оконечности Ильменского хребта на территории города Миасс на высоте 331 м над уровнем моря.

По северному берегу озера проходят автомобильная и железная дороги, здесь расположена железнодорожная станция Миасс – Старый вокзал Транссибирской магистрали, а также здания, входящие в городскую застройку. Западный берег – рекреационная зона: здесь расположены база отдыха и детский оздоровительный лагерь. Здесь же проходит Ильменский фестиваль авторской песни. Восточный берег не используется в хозяйственной деятельности, т. к. находится на территории Ильменского заповедника. Южный берег заболочен.

П. С. Паллас в своих записках, говоря об озере и хребте, сообщал, что озеро местные башкиры зовут Именкуль, а хребет – Иментау. Каков же смысл слова «имен»? Здесь существует два мнения. По первому, «имен» означает «безопасный», «безвредный». Под этим понимается доступность и удобство места с точки зрения использования природных ландшафтов. По второму толкованию, это слово, возможно, имя собственное – имя человека или наименование родовой группы, обитавшей здесь, перешедшее к озеру и горам.

В основе имени башкирское слово имен – «дуб», скорее всего, указывавшее на родовой тотем. Позже в русском языке это слово, по чисто внешнему звуковому сходству, перешло в слово «ильмен», с его значениями «залив», «озеро», «старица».

 

Инышко

Небольшое озеро с этим названием расположено у северного берега озера Тургояк. Название озера не имеет однозначного толкования. Существует несколько любопытных легенд, связывающих его с личным башкирским именем Иныш, к которому добавлен русский суффикс «ка». Но вряд ли они имеют под собой какое‑то реальное основание.

По другой версии, слово «инышко» происходит от башкирского слова инеш, что означает «маленькое». Очень правдоподобный вариант, но дело в том, что это слово у башкир употребляется для обозначения только маленьких речек и ручьев. Однако по звуковому составу топоним легко сближается с другим башкирским словом – йенеш, что значит «рядом», «возле», «около», т. е. «рядом расположенное, смежное озеро». А ведь озеро Инышко и в самом деле является смежным по отношению к озеру Тургояк, от которого оно отделяется лишь узким перешейком в 200 метров.

 

Иремель

Гора Иремель (высота 1582 м) – вторая по величине вершина Южного Урала. Название ее в разных переводах означает либо «священная гора», либо «седло всадника». Д. Н. Мамин‑Сибиряк, побывавший на этой горе, сравнил ее с громадным кораблем, севшим на мель.

Иремель находится северо‑восточнее горы Яман‑Тау и западнее хребта Урал‑Тау (до него около пятнадцати километров), в верховьях реки Белой, между хребтами Бакты (который расположен совсем рядом и за которым вдали видна мощная Зигальга) и Аваляк, являясь юго‑западным отрогом последнего. От массива Иремель начинается довольно протяженная цепь хребтов, идущих на север: Аваляк, Уреньга, Большой Таганай, Юрма.

Иремель представляет собой огромный, в виде двойной семнадцатикилометровой подковы, горный массив, в который, кроме двух главных вершин, входят отходящие от него отроги, такие как Жеребчик, Суктаж, Синяк и др. Он отличается сложным рельефом: нагорные террасы, скальные вершины и останцы, россыпи камней – курумники.

Иремель, как и Яман‑Тау, имеет две вершины, соединенные террасой на высоте 1300 м. Главная – Большой Иремель высотой 1582 м с плоской вершиной и отдельными скальными выходами, образующими ее. Она имеет и второе название – Большой Кабан («кабан» в переводе означает «стог»). Вторая вершина – Малый Иремель (1449 м) – находится в пяти километрах северо‑восточнее и имеет пять скальных выходов.

Ориентир для выхода к Иремелю – село Тюлюк, из которого он хорошо виден, – находится почти у подножия массива. Подъем на вершину бывает сложен, особенно зимой и ранней весной. Весной, начиная с лесной зоны, крупные камни в россыпях перемежаются со снежниками, глубиной по пояс и больше.

 

Иткуль

Озеро Иткуль, расположенное на севере Челябинской области, в 20 километрах от города Верхний Уфалей, окружено горами. Самая высокая из них – гора Карабайка (544 м) – находится на юго‑западном его берегу и резко выделяется среди соседних невысоких вершин. Здесь же в озеро Иткуль впадает маленькая речка Карабайка, название которой восходит к татаро‑башкирскому карабай, дословно – «черный бай» (богач).

Название самого озера, по распространенной версии, производится от башкирских слов ит – «мясо», кул – «озеро», и означает, соответственно, «мясное озеро», т. е. «озеро, богатое рыбой». Однако такое объяснение не является убедительным. По другой версии, слово «иткуль» в древние времена звучало как «иккуль» или, если точнее, «ыййккуль», что может означать «священное озеро».

Впрочем, более правдоподобным кажется предположение, что в основе названия – тюркское личное мужское имя Иткол, широко распространенное прежде у башкир. Так могли именовать владельца‑вотчинника, предводителя рода либо всю обитавшую здесь родовую группу.

Озеро очень красиво. На нем расположен оригинальный остров, состоящий из груды камней и валунов, который издали напоминает стадо коров, забравшихся в воду от зноя. Еще более обращает на себя внимание живописный Шайтан‑камень (тюркское шайтан – «злой дух», «черт») – одинокая скала, стоящая в воде на значительном удалении от берега. Шайтан‑камень играл важную роль в жизни людей. Если лето выдавалось дождливым и небо закрывали тучи, на Шайтан‑камне, чтобы вызвать солнце, приносили в жертву белого барана. Если же случалась засуха и надо было выпросить у бога дождь, на камне следовало зарезать черного барана.

Люди облюбовали это озеро еще 7000 лет назад. Последние триста с лишним лет на озере живут башкиры. Но и до них на берегах кипела жизнь. Некоторые археологи даже утверждают, что существовал такой народ – иткульцы. 2700 лет назад они «возникли» и через четыре столетия пропали. Иткульцы были металлургами и кузнецами. Их время относится к раннему железному веку, но они являлись специалистами по меди и бронзе. На месте их городищ археологи находили металлургические печи (до трех десятков печей на одном месте), а также шлак, руду, тигли, литейные формы. Обнаружив поразительное сходство бронзового оружия, которое ковали иткульцы, с оружием степных кочевников южных районов Урала, а также обилие лошадей в стадах иткульцев, что необычно для обитателей леса, археологи предположили наличие отлаженной системы рыночного обмена между северянами и южанами.

 

Кисегач

Озеро Кисегач (или Большой Кисегач) – одно из самых красивых и крупных озер Челябинской области. Оно является памятником природы. Его длина около пяти километров, ширина более четырех, глубина – более тридцати метров. Водоем имеет тектоническое происхождение. Берега озера каменистые, покрыты лесом, изрезаны многочисленными заливами. Западный берег – граница Ильменского заповедника. На Кисегаче одиннадцать островов. На них гнездятся дикие утки и чайки.

Озеро Кисегач – одно из самых чистых озер области. Сегодня вода в нем столь чистая, что дно просматривается на глубину двенадцати метров.

 

Круглица

Гора Круглица (1178 м) – наивысшая точка хребта Большой Таганай. Расположена в 15 км от Златоуста, между Дальним Таганаем с севера и Откликным гребнем с юга. Круглицу в простонародье называют Круглой сопкой, Круглым Таганаем. Свое имя гора получила за свою округлую форму.

Николай Рерих считал Круглицу одним из наиболее благоприятных мест для восприятия космической энергии, на вершине горы, по его мнению, расположен фокус Храма Света.

Склоны Круглицы – это сплошные курумники с редкими зарослями стелющегося можжевельника. Северная часть вершины представляет собой почти идеально плоскую площадку размером приблизительно 200x400 м, расположенную на высоте около 1100 м и покрытую ситниково‑голубичной тундрой. На юге этого высокогорного плато расположена так называемая башкирская Шапка‑горка, напоминающая очертаниями тюркский головной убор и являющаяся самой высокой точкой Круглицы в целом.

Белые кварциты Круглицы в большинстве своем покрыты лишайниками, отчего в ясную солнечную погоду вершина окрашивается в нежнейшие зеленовато‑белые тона. Солнце, нагревая камни, увлекает своим теплом влагу из трещин (подножие горы – это почти сплошное болото), воздух становится прозрачным, легкоподвижным и создает своеобразный эффект покачивания огромной горы. Кажется, что Круглица вот‑вот оторвется от своего подножия.

Подъем на Круглицу сложен и небезопасен, поскольку ее склоны – это сплошное нагромождение огромных каменных глыб, многие из которых неустойчивы и могут качнуться от малейшего толчка. С вершины Круглицы открывается живописнейший вид на окружающие хребты, а в облачную погоду можно наблюдать, как облака стекают отсюда в межгорные долины.

С Круглицей связана одна курьезная история, героем которой является великий немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник Александр Гумбольдт. В 1829 году экспедиция Гумбольдта посетила Миасский завод, входивший в Златоустовский горный округ. Гумбольдт осмотрел минеральные копи Ильменских гор, а побывав в Златоусте, в окрестностях которого участники экспедиции ознакомились с Таганайским горным массивом, высказал предположение, что Круглица является конусом потухшего вулкана, сделав этот вывод по характерным очертаниям горы, без детального анализа горных пород. Позднее это предположение ученого, но уже в виде неоспоримого факта, стало гулять по популярной литературе. Вот что писал, к примеру, в очерке «Русская Швейцария» (1892) П. П. Падучев: «Гораздо оригинальнее Таганайские горы, между которыми невольно останавливает на себе внимание Круглая сопка, характернейшая форма вулкана, с правильно обточенными боками и шишечкой на вершине, напоминающей шишечку на шляпе мандарина». Ему вторил В. А. Весновский в своем «Иллюстрированном путеводителе по Уралу», изданном в Екатеринбурге в 1904 году: «Круглица, лежащая к северу от Откликной, представляет наивысшую точку хребта, именно 564 сажени. Сопка эта является кратером потухшего вулкана».

На самом же деле Круглица, как и остальные вершины Таганая, сложена белыми, розовыми, вишневыми кварцитами с включениями авантюрина и к вулканизму не имеет никакого отношения. Естественно, никакого кратера на Круглице нет.

 

Миасс

Река Миасс берет начало на восточном склоне хребта Урал‑Тау, течет на север вдоль западного подножия Ильменского хребта, а затем по Зауральской равнине и Западно‑Сибирской равнине, впадает в реку Исеть. Таким образом, протекает по Челябинской и Курганской областям.

По одной версии, топоним Миасс происходит от тюркских слов мийя, что значит «топь», «топкие места», «болота», «трясина», «жирная глина» (другое его древнее значение – «мозг») и су – «вода», «река». Соответственно, «Мийя‑су» значит «река, вытекающая из болотистых, топких мест». Такое объяснение можно считать вполне приемлемым, поскольку река Миасс действительно берет начало из топкой болотистой местности.

По второму толкованию, топоним Миасс очень древний, дотюркского или древнетюркского происхождения. Полагают, что он пришел из языков некогда живших на Урале народов. И это тоже вполне вероятно. Сравнивая название «Миасс», например, с кетскими топонимами: Майзас, Мийзас, Мазас, Мизас, Мийес и др. (где сес означает «вода», «река»), встречающимися в бассейнах Оби и Иртыша, в местах обитания кетов – предков хантов и манси, можно утверждать, что слово «Миасс» восходит к языку хантов, манси и эвенков. Косвенно подтверждает это и то обстоятельство, что в документах XVIII века название реки пишется как Мияс, Мияз, Миясс.

 

Нургуш

Хребет Нургуш расположен в Саткинском районе Челябинской области. В переводе с башкирского этот топоним означает «светлая, великолепная птица» (нур – «свет», «сияние», «великолепие», гуш (кош) – «птица»). Действительно, хребет Нургуш, включающий в себя одну из значительных вершин Южного Урала (гора Нургуш, 1406 м), обладает несомненным величием, и образное мышление народа вполне могло соотнести его с высоко летящей сияющей птицей.

 

Откликной гребень

Откликной гребень – одна из вершин хребта Большой Таганай (1155 м) – расположен перед горой Круглица, в 12 км от Златоуста. Создающие его неповторимую конфигурацию несколько гребенчатых отвесных скал высотой до 100 м издали напоминают окаменевшего ящера.

Откликной гребень – памятник природы. Причина возникновения его названия – эхо, образующееся на восточном склоне Откликного гребня от человеческого голоса.

 

Сугомакская пещера

Сугомакская пещера находится на восточном склоне горы Сугомак в 5 км от Кыштыма. Она расположена в небольшом изолированном массиве белого мрамора и является единственной на Урале пещерой, образованной в мраморной породе водой. Будучи основной местной достопримечательностью, пещера состоит из трех гротов, соединенных узкими проходами. Третий грот частично заполнен водой.

С помощью эхолокации исследователи пещеры недавно обнаружили под толстым слоем осадков по меньшей мере три необычных объекта дискообразной формы, лежащих на глубине до восьми метров. Происхождение их пока неясно. Под водой имеются также затопленные полости, которые, возможно, открывают путь в новые районы пещеры.

С именем Сугомакской пещеры связано немало легенд и преданий.

 

Сулея

Сулея (башкирское «Пилейэ» – тихая долина: пил – тихий, спокойный, уя – долина) – хребет и одноименная гора в Саткинском районе Челябинской области.

Хребет Сулея расположен в междуречье Ая и Юрюзани, между хребтом Жука‑тау и городом Юрюзань. Длина – около 50 км. Наиболее значительные вершины – Красная репка и Сулея.

 

Таганай

Большой Таганай – горный хребет на Южном Урале длиной 25 км. Он состоит из нескольких гор и вершин; самая высокая из них – гора Круглица (1178 м). Сложен кристаллическими сланцами и кварцитами.

На склонах растут сосновые леса с примесью ели, березы. На вершине останцы причудливой формы, каменные россыпи. Одна из главных достопримечательностей Таганая – курумники, многокилометровые каменные реки.

Уникальность этого знаменитого хребта состоит в том, что каждая из его вершин имеет очень своеобразную форму, сильно отличающуюся от других. Двуглавая сопка (Ближний Таганай) с остроконечными скалами; узнаваемый с любой точки, похожий на спину динозавра Откликной гребень; оригинальная кругловершинная Круглица; впечатляет своей массивностью Дальний Таганай, на котором зафиксированы рекорды скорости ветра.

Параллельно с Большим Таганаем, восточнее его, идут два хребта поменьше – Средний Таганай и Малый Таганай, северные вершины которых сходятся.

Таганай переводится с башкирского как «подставка луны» (таган – «подставка, треножник», ай – «луна»). Это толкование можно встретить в десятках публикаций, начиная от трудов П. С. Палласа. Однако объяснение не совсем точно, ведь в соответствии с грамматическими правилами переводить надо не «подставка луны», а «подставка‑луна». Но если учесть, что тюркское ай – «луна» – метафорически часто употребляется для обозначения чего‑то очень красивого, выделяющегося, тогда слово «Таганай» можно перевести как «Лунный треножник» (лучший, красивый). Вполне вероятно, что образное видение местных татар или башкир нашло в хребте Большой Таганай (точнее в его южной части, где сходятся Двуглавая сопка, Откликной гребень и Круглица) подобие большой и красивой треноги, тагана, весьма важного предмета тюркского быта. Но и это еще не все. Ведь конечный элемент слова «Таганай» – это еще и древнетюркский суффикс «ай» с уменьшительно‑ласкательным значением. Значит, Таганай – это «треножничек», «таганочек».

Есть и другие толкования. Топонимист Г. Е. Корнилов считает, что слово «Таганай» восходит к башкирскому тыуган ай may – «восходящей луны гора», «гора молодого месяца». (Заметим, что в определенные дни года с юго‑западных предгорий Таганая можно наблюдать восход луны точно над трехглавым Большим Таганаем).

Совсем необычное толкование приводит краевед В. В. Поздеев, обращаясь к кетскому языку, где есть слово «тугыннынг» – «гребень». Полагают, что около тысячелетия назад предки кетов жили на Южном Урале, а позднее башкирские племена могли перенять от них непонятное название, впоследствии упростив его до более привычного своему языку слова.

Какая из версий самая верная, сказать трудно, поскольку Южный Урал с древнейших времен был перекрестком, где сталкивались три великие языковые семьи: индоевропейская, финно‑угорская, тюркская. Многие топонимы могли несколько раз переосмысливаться, перениматься народами друг от друга.

В XVIII–XIX вв. район Таганая исследовали многие крупные отечественные и зарубежные ученые. Сегодня эту работу продолжают специалисты природного национального парка «Таганай». Таганай упоминается в десятках различных исследований, в популярной и туристической литературе. Впервые же в российских энциклопедических изданиях он описан в Географическом словаре Российского государства, собранном Афанасием Щекатовым (часть шестая, Москва, 1808 г.), где говорится: «Таганай гора, Оренбургской губернии в Челябинском уезде, лежит при реке Ай, почитающаяся наивысочайшею из гор, лежащих при сей реке, имеет три холма, и в июне месяце снег, покрывающий оную, с нее не сходит».

 

Тесьма

Свое начало река Тесьма (еще ее называют Голубая Тесьма, или Большая Тесьма; ее самый крупный приток – Малая Тесьма) берет в заболоченных западных предгорьях Большого Таганая, в районе Круглицы, на высоте 750 метров. В верхнем и среднем течении она течет в елово‑пихтовых лесах по территории национального парка «Таганай», в нижнем – в пределах городской черты Златоуста, впадая в Златоустовский пруд на высоте 413 метров.

Правый берег Тесьмы возвышен, левый во многих местах заболочен. По своему характеру Тесьма типично горная река. Весеннее половодье начинается в конце апреля. Протекает бурно и быстро. Высокая вода стоит несколько дней, затем спадает. В середине мая уровень воды вновь поднимается из‑за таяния снега в горах. Резкие подъемы воды бывают и во время летних ливней. Река становится бурной, и переправиться тогда через нее практически невозможно. Так, летом 1923 года (по рассказам старожилов в конце июля – начале августа, когда в лесу уже начала поспевать малина) после сильного дождя с бурей Тесьма вышла из берегов, затопила пойменную часть и громадной силой напора снесла новый Таганайский мост; она вырывала с корнем деревья и передвигала огромные кварцитовые глыбы. Во время этого наводнения в реке погибло 13 человек. Вновь Таганайский (Киалимский) мост был снесен рекой после затяжных июльских дождей 1994 года, правда, на этот раз обошлось без пострадавших.

Температура воды в Тесьме даже в жаркие летние месяцы редко превышает 14–16 °C. Зато она чистая и слабо минерализована (не более 60 мг/л). Хариусу европейскому, который иногда встречается в Тесьме, такая холодная чистая вода не помеха, скорее наоборот. Когда‑то на берегах Тесьмы можно было встретить бобров (попытка их реакклиматизации предпринималась в 1970‑х годах, однако не увенчалась успехом), но впоследствии бобры ушли: слишком уж шумно здесь стало с приходом многочисленных туристов, рвущихся полюбоваться красотами Таганая.

Тесьма получила известность задолго до основания Златоустовского завода. По данным летописей, русские рудознатцы впервые появились в районе Тесьмы в 1670‑х годах во времена царствования Алексея Михайловича с целью поиска серебряных руд. В 1750‑х годах на ее берегах заработали первые лесопилки, сооруженные по приказу основателей Златоустовского завода Мосоловых. С этих лесопилок, по сути дела, и началась история Златоуста. Позднее по Тесьме сплавлялся лес, рубившийся на берегах ее притока Малой Тесьмы. А на рубеже XIX–XX вв. на ее берегах, в пределах городской черты, располагались многочисленные полировочные заведения, небольшие мастерские, где кустари занимались выделкой столовых приборов из златоустовской стали.

Уже три четверти столетия златоустовцы пьют воду из тесьминских водохранилищ. Первое из них построено в конце 1920‑х годов (его воды затопили подземные выработки одного из таганайских железных рудников); второе появилось на Малой Тесьме в 1960‑е годы, а третье, самое большое, сооружено в середине 70‑х годов прошлого века.

В литературных источниках XVIII в. река Тесьма называется Тасма, что в переводе с татарского и башкирского означает «лента», «полоса». Название вполне оправдано. Если смотреть с высоты окружающих гор, река действительно видится светлой лентой среди темной зелени лесов и горных понижений. Впоследствии слово «тасма» было сближено с русским «тесьма», которое и закрепилось как название.

Впрочем, есть и другое мнение. Известный специалист по топонимике Челябинской области Н. И. Шувалов считает, что подобное толкование в данном случае малоубедительно. Более убедительным ему кажется предположение, что форма Тасма (позднее Тесьма) возникла уже на русской почве при несовершенном фонетическом восприятии распространенного древнего тюркского географического термина «шишма» – «небольшая речка», «ручей», «источник».

 

Тургояк

Озеро Тургояк – крупное пресное озеро в Челябинской области – лежит на высоте 320 м, у подножия Ильменского хребта. Рядом расположен город Миасс, а к востоку от озера – Ильменский заповедник. Воды Тургояка отличаются ярким голубовато‑зеленым цветом и необычайной прозрачностью. Самое прозрачное озеро на Урале, Тургояк занесен в список редчайших водоемов мира. За кристальную чистоту воды (на глубине 20–30 метров видно все до камешка) его называют младшим братом Байкала.

Площадь озера – около 27 км, длина – 6,7 км, средняя глубина 19 м, наибольшая – 33,5 м. Рядом расположено озеро Инышко, имеющее с Тургояком гидравлическую связь. Основную роль в питании озера играют грунтовые воды. Питание всех водоносных горизонтов происходит путем инфильтрации атмосферных осадков, а также за счет небольших рек и ручьев, впадающих в озеро.

На озере находится остров Веры, известный своими громкими археологическими находками (см. Веры остров).

 

Увильды

Озеро Увильды – одно из самых больших озер на Южном Урале. Оно расположено на высоте 275 м над уровнем моря и имеет площадь в 68,1 км. Однако особенно крупным оно не выглядит, т. к. берега его извилисты. Средняя глубина Увильдов – 14 м, наибольшая – 38 м. Котловина озера тектонического происхождения, крутые склоны, неровный рельеф дна.

За особую красоту пейзажей, за целебность воды и воздуха Увильды называют «голубой жемчужиной». Озеро объявлено памятником природы.

В 1975 году в результате засухи в Челябинской области возник дефицит воды. Для восполнения этого дефицита был прорыт канал, по которому вода из Увильдов сбрасывалась в Аргазинское водохранилище. За время засухи уровень воды в Увильдах понизился на четыре метра и восстановился лишь через 20 лет, к 2006 году.

 

Уреньга

Уреньга – горный хребет на Южном Урале длиной 65 км и высотой до 1198 м. Сложен кварцитами, кристаллическими сланцами и филлитами докембрийского возраста. Имеет крутые, покрытые сосново‑березовыми лесами склоны. Высота главной вершины хребта, горы Два Брата – 1067 м. Хребет очень красив и при этом доступен: подъем на него можно начать прямо в Златоусте, у центральной площади, или на тракте Челябинск – Уфа, на перевале.

Уреньгу еще называют колыбелью рек. На всем ее протяжении (а это самый длинный хребет в Челябинской области) встречается много скал и вершин с необычной формой останцев, возвышающихся над каменными россыпями.

Первое объяснение топониму Уреньга (в XVIII в. звучавшему как Урянге, Уранге) дал известный русский путешественник И. И. Лепехин. Он производит его от татарского урянге – «клен». Соответственно, хребет Уреньга означает «кленовый хребет».

По своей форме топоним близок также к диалектному татаро‑башкирскому слову урангиу – «виться», «извиваться», «крутиться». Действительно, контур этого хребта очень извилист на большом протяжении.

 

Чебаркуль

Озеро Чебаркуль расположено на восточном склоне Южного Урала, на высоте 320 м над уровнем моря, имеет площадь 19,8 км.

В озере обитают карась, щука, линь, акклиматизирован судак. Из Чебаркуля вытекает река Коелга (бассейн Оби). Берега живописны. На озере много лесистых островов. На восточном берегу – город Чебаркуль.

Гидроним Чебаркуль происходит от башкирских слов сибер – «красивый», кл – «озеро», либо от татарских слов чыбар – «пестрый», кл – «озеро». Обе этимологии достаточно реалистичны.

 

Юрак‑Тау

Гора Юрак‑Тау (от башкирского йурэк – «сердце», may– «гора») находится на правом берегу реки Белой. Здесь, возле Стерлитамака, на фоне равнинной местности возвышаются три конусовидные горы: Юрак‑Тау, Куш‑Тау и Тра‑Тау (четвертая, Шах‑Тау, «съедена» Стерлитамакским содово‑цементным комбинатом). Эти уникальные горы‑одиночки – шиханы – представляют собой единственные на земном шаре геологические образования, которые сложены белыми массивными органогенными известняками с многочисленными остатками разнообразной морской фауны, характерной для раннепермских рифов.

Кроме того, шиханы имеют богатую и своеобразную флору. Здесь обнаружено много реликтов и эндемиков, которые заслуживают охраны. Животный мир шиханов также включает много видов, типичных и для леса, и для степи. Поэтому шиханы представляют большой интерес для ботаников и зоологов.

Западный склон Юрак‑Тау, очень крутой и скалистый, используется скалолазами для тренировок. Здесь часто проводятся соревнования. Под шиханом Куш‑Тау расположен дом отдыха «Шиханы», около него проложена горнолыжная трасса. Юрак‑Тау – наиболее удобный для посещения и интересный шихан. Взобравшись на его вершину, как на ладони можно увидеть всю окружающую местность, в том числе и все остальные шиханы.

 

Юрма

Хребет Юрма, вытянувшийся севернее Большого Таганая, это довольно привлекательная гряда гор с красивыми скалами, пышной июньской растительностью и осенним желтоцветьем. Говорят, однако, что летом и осенью там бывают сильные грозы со шквальными ветрами и очень часты туманы и дожди.

На Юрму удобно выходить со стороны Карабаша, но можно и с маршрута по Таганаю. Одна дорога от Карабаша выводит вас к оригинальным Чертовым воротам, другая – к необычной скале Сапог. Вдоль тропы, идущей по хребту, часто встречаются великолепные курумники, оригинальные сопки, которые в северной части заканчиваются редко посещаемыми Северными скалами. Подъем на хребет требует большой осторожности, т. к. его вершины сложены очень узкими гребнями с многочисленными разломами. Кроме того, склоны Юрмы заболочены и часто встречают путника едва проходимыми лесами. Недаром поэтому топоним Юрма часто расшифровывают как «не ходи». Действительно, башкирское Юрма (Йореуиме) – это сочетание двух слов: йореу – «ходить» и име – «не».

 

Юрюзань

О реке Юрюзань, левом притоке Уфы, с восхищением говорят все, кто хоть раз побывал на ее берегах, повидал скальные стены с загадочными провалами пещер и гротов, кто купался в ее синих омутах и любовался игрой хариуса на безудержных перекатах. Берега реки овеяны легендами и сказаниями о народном герое Салавате, выросшем в этих местах.

Юрюзань берет начало на Южном Урале, к северу от массива Ямантау. Протекает по территории Челябинской области и Башкортостана. В верховьях течет в глубокой долине; в среднем течении долина расширяется, а к устью, в пределах Уфимского плато, вновь сужается. Впадает в Павловское водохранилище. На Юрюзани стоит известный за пределами Башкирии курорт Янгантау.

В документах XVIII в. река именуется Юрезень, Юрьюзень, Эрезань, Джирьюзянь, Ерьюзян. Этот башкирский топоним в своей основе имеет географический термин узянь (узен), который переводится как «долина», и в этом нет разногласий. Относительно первой части слова – «юр», по причине разнобоя в написании, высказано несколько точек зрения: иор – «резвый», «бойкий», в значении «быстрая», а также юр (от башкирского ур) – «земля». Более обоснованным следует считать объяснение, по которому юр (и ур) – башкирское диалектное слово в значении «большая».

 

Ямантау

Ямантау – горный массив в Башкортостане. Главные вершины – Большой Ямантау (1640 м) и Малый Ямантау (1510 м). Большой Ямантау является самой высокой горой Южного Урала. Весь горный массив окружен территорией Южно‑Уральского заповедника, и проход туда строго запрещен. Большой Ямантау представляет собой огромный курумник. Оттуда открывается вид на многие километры во все стороны. Хорошо обозреваются хребет Нары, малый Ямантау, хребет Машак, Кумардак. Видна даже Иремель, несмотря на большое расстояние.

На вершинах массива, окруженных труднопроходимыми обрывами и каменными осыпями, долго не тает снег. Они часто покрыты густой облачностью.

В переводе с башкирского Ямантау означает «дурная (или злая) гора», т. е. гора, приносящая несчастье, от слов: яман – «дурной», «злой», «страшный», may – «гора». Так башкиры называют все горы и перевалы, подъем на которые бывает труден из‑за лесных чащоб, обилия каменных глыб, множества ручьев и речушек, опасных болот, а также постоянных холодных ветров.

 

Янгантау

Янгантау – гора на правом берегу реки Юрюзань. Главная ее вершина представляет собой каменистое плато, из которого местами выходят кварцитовые глыбы. Над этой горой постоянно клубится горячий пар, и ее название переводится с башкирского как «Горелая гора», «Горящая гора» (янган – «горелый», «горевший», may – «гора»).

Башкиры рассказывают легенду о том, что в незапамятные времена, когда люди еще не знали огня, сошел с неба огонь на Янгантау, и люди разнесли его отсюда по всей земле. Ученые же говорят, что гора сложена из битуминозных сланцев, медленно окисляющихся под действием проникающего в гору воздуха. При окислении выделяется много тепла, и горячие газы поднимаются в атмосферу.

 

 

Словарь редких слов

 

Ажур – изящество, красота.

Аквамарин – прозрачные, зеленовато‑голубые (цвета морской воды), а также темно‑голубые кристаллы берилла.

Александрит – минерал, разновидность хризоберилла.

Аметист – минерал, разновидность кварца, фиолетовой или голубовато‑фиолетовой окраски; некоторые аметисты причисляются к драгоценным камням.

Аркан – веревка с петлей для ловли лошадей.

Аршин – старинная русская мера длины, равная 0,711 метра.

Атаман ватажный – здесь: предводитель артели, старший над другими, руководитель.

Бабай – старик, дед, дедушка.

Бай (стар.) – на Востоке крупный землевладелец, богатый скотовод, ростовщик.

Байга – национальная игра у некоторых восточных народов, включающая в себя конные состязания, борьбу, стрельбу в цель и т. п.

Балаган (татарск.) – барак, сарай, навес.

Баскак – при татаро‑монгольском иге – представитель ханской власти для сбора податей и надзора за исполнением ханских повелений.

Батожок – батог, то есть трость, посох.

Батырь (батыр) – у восточных народов молодец, ловкий силач, храбрец, победитель, удалой наездник.

Берилл – минерал из класса силикатов. Цвет берилла очень разнообразен. В зависимости от цвета, прозрачности и примесей различают собственно берилл – зеленые, желтовато‑белые мутные кристаллы; аквамарин – прозрачные, зеленовато‑голубые (цвета морской воды), а также темно‑голубые кристаллы; изумруд (смарагд) – прозрачные кристаллы густого травяно‑зеленого цвета и т. д. Прозрачные красиво окрашенные или бесцветные кристаллы идут в огранку как драгоценные камни высокого достоинства.

Бешмет – верхняя мужская одежда, распространенная у ряда восточных народов; представляет собой доходящий до колен полукафтан, иногда стеганый. В талии собирается в складки и подпоясывается. Надевается поверх рубахи под другую верхнюю одежду.

Бодыль (стар.) – ствол крупного травянистого растения, срезанный, скошенный стебель, торчащий из земли.

В думках – в мыслях.

В передел – в переработку (имеется в виду последний этап переработки, на котором из стали получают изделия заданных форм и размеров).

В покор – чтобы воспитать послушание, повиновение, покорность.

В полон – в плен.

Варнак – здесь: творящий беззаконие.

Вершник – верховой, едущий верхом на коне.

Вершним – верхом, на коне.

Вечерки – молодежные посиделки и сборища для работы и развлечений. В зависимости от времени года игры и песни в избе сменялись хороводами, песнями и играми на воле.

Вольгота (от слов «легко» и «вольно») – свобода, возможность делать то, что хочется.

Головка – утолщенная или выступающая вперед оконечность чего‑либо, округлое завершение тонкого стержня, в данном случае – рукояти сабли.

Гон – здесь: преследование, погоня.

Горный хрусталь – прозрачный бесцветный кварц.

Горщик – здесь, вероятно, искатель драгоценных камней и металлов в горной местности.

Грива – хребет (чаще невысокий, узкий и длинный), гребень, гряда.

Девка – здесь в значении: девушка.

Древеса – мн. число от «древо», «дерево».

Дружка – друг, побратим, помощник.

Дудка – на рудниках шахта, иногда шурф; колодец для добычи руд.

Егет – юноша.

Едучий – едкий.

Елань – поляна, обширная прогалина, плешина.

Жаднющий – жадный, падкий на богатства.

Жила – трещина в горной породе, заполненная минеральным телом; пласт, слой одной породы, пролегающий в другой породе.

Завод – так прежде назывались не только заводские корпуса и цеха (как сейчас), но и вся прилегающая к ним территория, на которой, в частности, жили заводские рабочие, мастера и т. д.

Заплески – берега, омываемые волной; следы волны.

Заподлицо – вровень с чем‑либо, с остальной поверхностью.

Зарок – здесь: запрет под страхом проклятия; заклятье, заговор.

Зауголья – закоулки.

Здоровше – здоровее; здесь также в значении лучше.

Знахарь – лекарь‑колдун.

Золотой – русская золотая монета в десять и пять рублей.

Зряшный – никуда не годный, пустой.

Зыбка – колыбель, люлька.

Изробленный – истощенный.

Ичиги – мужская и женская обувь, высокие сапоги, сшитые из мягкой кожи или цветного сафьяна, иногда на мягкой подошве (тогда их носят с кожаными калошами). Распространены у части русского населения Сибири, татар, башкир, у большинства народов Средней Азии и некоторых народов Кавказа.

К выгонке определил – выгнал.

Казовый – показной, выставленный напоказ, такой, чтобы представить с выгодной стороны.

Калым – выкуп, плата, уплачивавшаяся за невесту первоначально роду, позднее – родителям или родственникам невесты.

Камора – от греч. kamara, т. е. свод. Здесь: зала, гостиная.

Камча (татарск.) – нагайка, кнут или плеть.

Канитель – здесь: промедление, затягивание, задержка.

Квашня – деревянная кадка для теста.

Козырек – здесь: род кокошника, женский головной убор.

Кокора – нижняя часть хвойного дерева, выкопанная из земли вместе с крупным корнем, перпендикулярным к стволу, идущая на постройку барок.

Колки – небольшие рощи в лесостепи, образованные березой или осиной, изредка ивой; обычно тяготеют к увлажненным местам.

Колотились – здесь: работали, добывали руду.

Кондовый лес – крепкий, плотный и здоровый, не трухлявый. От конда – боровая (не болотная) сосна, крепкая, мелкослойная и смолистая, растущая на сухом месте; также чистая, плотная и частослойная часть хвойного дерева, от сердцевины до блони (внешних, молодых слоев дерева).

Контора – здесь: учреждение с административно‑канцелярскими функциями при заводе, заводоуправление.

Копиист – писарь, писец, переписчик, канцелярский служитель.

Кострика – мелкие деревянистые части, отбрасываемые при трепанье и отческе льняных и пеньковых волокон.

Костяк – костяная основа животного тела.

Кочевье – стоянка кочевников; местность, по которой кочуют.

Кош – шалаш, дом.

Кошма – войлочный ковер из овечьей или верблюжьей шерсти.

Крадче – крадучись, тайно.

Краснолесье – хвойный, преимущественно сосновый лес.

Крестный ход – торжественное церковное шествие с крестами, хоругвями и иконами.

Крична – свежая глыба вываренного из чугуна железа весом в 12 и более пудов.

Круг – здесь: сходка, собрание жителей деревни, поселка, завода.

Крыж – эфес, рукоять сабли и иного холодного оружия, образующая обычно род креста.

Кудель – вычесанный и перевязанный пучок льна.

Кумыс (от тюрк, кымыз) – кисломолочный напиток из кобыльего (реже коровьего и верблюжьего) молока. Любимый напиток кочевых племен. Известен кочевым народам с глубокой древности. Приготовляется сбраживанием сырого кобыльего молока молочнокислыми бактериями и молочными дрожжами.

Курганные березы – растущие на насыпных курганах.

Курень – здесь: селение вокруг завода.

Курьи – болотистые заводи на подступах к озеру.

Листвянку – лиственницу.

Литовка – русская большая коса. Литовкой не тронуты – то есть косой не кошены.

Лопотина – верхняя одежда, чаще всего простая, рабочая.

Лучина – тонкая длинная щепка сухого дерева, которая в старину использовалась для освещения избы.

Мастерко – подмастерье, рядовой ремесленник.

Миллионщик (стар.) – очень богатый человек, миллионер.

Могутный – могучий, мощный, сильный.

Молебен – краткая церковная служба с молитвенным обращением к Богу, Богоматери или святым. Различают просительные и благодарственные молебны.

Монисто – ожерелье из бус, монет или каких‑нибудь разноцветных камней.

Мочажина – влажное, заболоченное, топкое место между кочками на болоте, низменном лугу и т. п.

На Нязях – вероятно, имеется в виду река Нязя, приток Уфы.

На отличку – особенный, отличный от других.

Набалованный – испорченный излишним потворством, потаканием, избалованный.

Навадились – повадились.

Наговор – знахарские заклинания, предназначенные привлечь к чему‑либо сверхъестественную силу.

Наддача – здесь: прибавка, увеличение, наращивание скорости, ускорение.

Напредки – впредь, в будущем.

Напрямки – напрямик.

Нарядчик – тот, кто распределяет работы, посредник между руководством завода и рабочими.

Наушник – тайный клеветник, сплетник, доносчик.

Непогодь – непогода, ненастье.

Нечистый – одно из имен дьявола: нечистый дух.

Никола‑угодник – Святитель Николай, христианский святой, чудотворец, прославившийся как великий угодник Божий (отсюда и одно из его имен).

Обжиться – привыкнуть к новому месту, освоиться, приспособиться.

Обзариться – страстно привязаться, влюбиться.

Обсказать – рассказать, передать.

Обутки – то же, что обувка, обувь.

Оздороветь – стать здоровым, выздороветь.

Окно – здесь: остаток водоема, открытое углубление в болоте, трясине.

Околыш – обод головного убора, та часть его, которая облегает голову.

Округ – вокруг.

Оплошка – промах, неудача, оплошность.

Ордынец – житель Золотой Орды либо человек, состоящий у нее на службе.

Орлец – старинное русское название минерала родонита.

Осередь – среди, посреди.

Отсеялись – здесь: закончили сеять.

Охочий – здесь: не гнушающийся любой работой, любящий работу, работящий.

Паренка – пареная в печи репа либо морковь.

Перебелять – переписывать набело, начисто черновую бумагу

Перевести – здесь: обдумать, прикинуть.

Перекоряться – обмениваться взаимными укорами, упреками, перебраниваться.

Перла черная – черный жемчуг.

Песельница – певица.

Платчишка – платок, платочек.

По Ураиму – река Ураим в тех же местах.

Поблазнило – привиделось, почудилось, померещилось.

Поворожила – поколдовала.

Подаренье – подарок, дар.

Подюжее – поздоровее, посильнее.

Позолотчик – мастер, занимающийся золочением, тот, кто золотит.

Позумент – шитая золотом или мишурой тесьма, служащая для оторочки одежды, мягкой мебели и пр.

Поковка – обработанный ковкой кусок металла, готовое изделие.

Покос – безлесная равнина; луг; поле, которое косят.

Полоса – долгая, плоская и сравнительно узкая часть какого‑либо предмета, чем‑либо на нем выделяющаяся; часто полосой называли саму шашку, саблю.

Полуденный – здесь: южный.

Полунощный (полуночный) – здесь: северный.

Порадеть – здесь: позаботиться, помочь.

Порча – заболевание, причиненное колдовством.

Поскотина – пастбище, выгон.

Потайно – тайно, скрытно.

Правиться – направляться, идти.

Преисподняя – мифологический подземный мир, подземное царство, противоположное небесному, ад.

Привет – здесь: приветливость, ласковое, дружелюбное обращение.

Прихлебатель – угодливый человек и подхалим, любящий пожить на чужой счет.

Провинка – вина, провинность, проступок, грех.

Проголосная – протяжная, заунывная.

Прожилье – прожилки, сухожилия.

Прясло – здесь: часть изгороди от столба до столба.

Пуд – старинная русская мера веса, равная 16,38 кг (употреблялась до введения метрической системы).

Пустынник– отшельник, человек, поселившийся в пустыне, в уединении и из религиозных соображений отказавшийся от общения с людьми.

Пуще – здесь: лучше.

Пышкать – здесь: сердиться, распаляться.

Пятиалтынный (пять алтынов) – монета в денежной системе средневековой Руси или сумма монет, равная 15 копейкам. Один алтын (от татарск. алтын – золото), первоначально равнялся шести московским или трем новгородским деньгам. Последняя позднее получила наименование копейки. Отсюда сохранившееся до настоящего времени название «пятиалтынный» для 15 копеек.

Работные люди – рабочие на промыслах и промышленных предприятиях в XVII–XIX вв.

Различка – разница, несходство.

Рисовщик – ремесленник‑рисовальщик.

Рожок – сосуд с узким горлышком для надевания соски, служащий для кормления младенцев.

Рудяной – здесь, вероятно, в значении черный либо кровавый (устар.).

Сажень – старинная русская мера длины.

Саманный – сделанный из саманного кирпича (изготавливался из глины с примесью навоза, а также соломы, конского волоса или других волокнистых веществ).

Самое дорогое заветили – здесь в значении: с кем связали свои самые сокровенные чаяния, на кого возложили самые заветные надежды.

Сапфир – драгоценный камень, разновидность минерала корунда, отличается синей или голубой окраской.

Сдалека – издалека, издали.

Сеюнчи – радостная весть («Огонь, спрятанный в камне»).

Скудаться (стар.) – здесь: испытывать душевную боль, тосковать.

Слюда – группа минералов, характеризующихся крайне совершенной спайностью; легко делятся на очень тонкие листочки, представляют важную составную часть многих горных пород (гранита, гнейса, сланцев) и продуктов их выветривания (песок, глина).

Смердить – издавать дурной, зловонный запах.

Смешица – смесь, смешение.

Соловенький – от соловый: желтоватый, со светлым хвостом и гривой.

Становище – место стоянки, временного (и не только) расположения кочевого народа, стойбище.

Старица – полностью или частично отделившийся от реки участок ее прежнего русла, как правило, высохший; либо замкнутый водоем, некоторое время сохраняющийся как озеро, а затем превращающийся в болото или сырой луг.

Степочка – вероятно, уменьшительное от степь.

Сторожиться – остерегаться, действовать осторожно.

Струмент – инструмент.

Сусло – сладковатый навар на муке и солоде, предназначенный к сбраживанию.

Табуниться – здесь: собираться толпой.

Тальник – заросли кустарниковых ив.

Тамга – клеймо, знак.

Тенета – здесь: паутина.

Терпежу – терпения.

Той – у народов Средней Азии празднество, сопровождаемое пением, танцами и пиром.

Толмач – переводчик, устный переводчик с языка на язык, посредник в беседе между русским человеком и иноземцем.

Толмить – внушать, объяснять, втолковывать.

Топаз – минерал из класса островных силикатов; может быть желтый, зеленый, голубой, розовый, даже бесцветный; прозрачные бесцветные и красиво окрашенные кристаллы топаза – драгоценные камни.

Тулово – туловище, тело, торс.

Тутотка – тут.

Увал – вытянутая возвышенность с плоской, слегка выпуклой или волнистой вершиной и пологими склонами.

Угор – пригорок, крутой подъем.

Удумать – надумать, задумать, решиться на что‑то.

Укараулить – выбрать, улучить.

Улещать – уговаривать, склонять к чему‑нибудь ласками, лестью.

Улус – кочевое селение, стойбище.

Ума решиться – потерять рассудок, перестать владеть собой.

Умом в отца издалась – здесь: пошла в отца, в отца уродилась.

Урман – дикие, необитаемые, дремучие леса, преимущественно хвойные.

Усарека – скорее всего, имеется в виду река Уса в Кемеровской области. Она является правым притоком реки Томь, которая в свою очередь впадает в Обь.

Усчастливилось – посчастливилось.

Флюс – вещество или состав, облегчающий плавку руд и металлов.

Фунт – русская единица веса, равная 409,5 г.

Хвастня – хвастливые речи, хвастовство.

Цыгарка – скрученная из бумаги трубочка с табаком, обычно махоркой, употребляемая вместо папиросы.

Чернотал – вид ивы.

Чутошный (чуточный) – очень малых размеров, едва заметный.

Шайтан (татарск.) – черт, дьявол, бес, сатана.

Шурф – вертикальная горная выработка небольшой глубины для разведки полезных ископаемых и т. д.

Ясак – дань, подать, которая чаще всего уплачивалась мехами.

 

 

Об авторах

 

БАЖОВ Павел Петрович

(1879–1950)

Автор знаменитой «Малахитовой шкатулки» родился не на Южном Урале, а в поселке Сысертского завода близ Екатеринбурга в семье потомственных горнозаводских мастеров. Семья часто переезжала с завода на завод, что позволило будущему писателю хорошо узнать жизнь обширного горного округа. Бажов учился в Екатеринбургском духовном училище (1889–1893), затем в Пермской духовной семинарии (1893–1899). До 1917 года работал школьным учителем в Екатеринбурге и Камышлове. Каждый год во время летних каникул путешествовал по Уралу, собирал фольклор.

Во время Гражданской войны вступил добровольцем в Красную Армию и принимал участие в боевых операциях на Уральском фронте. Работал журналистом в дивизионной газете «Окопная правда», в камышловской газете «Красный путь», а с 1923 года по 1930 год – в редакции свердловской «Крестьянской газеты». Его первая книга «Уральские были» вышла в свет в 1924 году.

В стремлении выработать собственный литературный стиль, Бажов искал оригинальные формы воплощения своего писательского дарования. Это удалось ему к середине 1930‑х годов, когда он начал публиковать свои первые сказы. В 1939 году издана его самая знаменитая книга – «Малахитовая шкатулка», которая многое изменила в жизни самого Павла Петровича и открыла миру Урал во всем его величии и красоте. Сказы были так хороши, что эту книгу послали на международную выставку в Нью‑Йорк.

Именно как создатель сказов Бажов и вошел в большую литературу. Кроме того, в последние годы жизни он редактировал книги и альманахи, в том числе по уральскому краеведению, возглавлял Свердловскую писательскую организацию, был главным редактором и директором Уральского книжного издательства.

Умер Бажов в Москве 3 декабря 1950 года.

С 1993 года в Челябинской области каждое лето проводятся Бажовские фестивали.

 

БЛИНОВА Е. М. [2]

Е. Блинова – редактор сборника «Дореволюционный фольклор на Урале», который вышел в Свердловске в 1936 г. Он стал поистине классическим и сыграл важнейшую роль в литературной судьбе Павла Бажова: до публикации сказов на страницах этого сборника и почти одновременно в журнале «Красная новь» (1936, № 11) не было писателя – был свердловский журналист и редактор Павел Бажов. Сборник имеет два раздела. Первый раздел, составленный и прокомментированный В. П. Бирюковым, включает пословицы, поговорки, загадки, народную драму, разные жанровые разновидности песен, романсы и частушки. Второй раздел, составленный Блиновой, содержит предания, сказы, сказки, исторические, рабочие, тюремные песни. Е. Блинова в процессе работы над сборником постоянно общалась с Бажовым и по достоинству оценила его обширные познания в области истории и народной культуры Урала. Она первая заговорила об уникальности Бажова как знатока рабочего фольклора на выступлении в апреле 1936 г. перед свердловскими писателями. Ей он сообщил сведения об Азов‑rope и пролегавшей возле нее дороге в Сибирь, о бытовании проголосных песен, частушек, устных рассказов «о всякой чертовщине, связанной с добыванием кладов», о «хранителе земляного богатства Великом Полозе», о Думной горе, Девке Азовке… Бажов рассказал Е. М. Блиновой о том, что такое «тайный сказ» в понимании старых рабочих, и именно с его подачи в фольклористику вошел этот жанровый термин. Под редакцией Е. Блиновой вышли сборники: «Сказы, песни, частушки» (1937) и «Тайные сказы рабочих Урала» (1941).

 

ВДОВИНА Светлана Ивановна

Светлана Вдовина родилась в 1951 году в селе Кассель Нагайбакского района в крестьянской семье Ишмаметьевых.

С детства интересовалась традициями и преданиями своих предков, а с 1997 года начала собирать и переводить на русский язык нагайбакский фольклор. «Если честно, – пишет о себе Светлана Ивановна, – то к писательскому труду меня тянули за уши. Никогда в жизни, даже в самых безумных мечтах, у меня не было места грезам о выпуске книги. Не думала печататься в газетах и журналах, кроме как на производственные агрохимические темы». Однако жизнь повернулась иначе, и сегодня Светлана Вдовина – автор прекрасной книжки «Бабушка, расскажи мне…», в которой собраны нагайбакские народные сказки, притчи и легенды.

 

---

Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 105; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

---

Мы поможем в написании ваших работ!