СКАЗКА О СЕМИГОРЕ, ДОЧКЕ ЕГО НАСТЕНЬКЕ И ИВАНЕ БЕГЛОМ
Жил купец Семигор. Семь гор было у Семигора. Одна гора – золотая, другая гора – платиновая. Одна гора – руда медная, другая гора – руда железная. Одна гора – гора хрустальная, другая гора – гора мраморная, а седьмая гора – Ильмен‑гора – самоцветная.
Семь дочек было у Семигора. Шесть, как одна: станом высокие, лицом румяные, глаз с поволокой, волосом черные. А седьмая – Настенька – дочка любимая, тоненькая, как тростиночка, личико беленькое, волосики, будто паутиночки осенние на солнышке светятся, а глаза, как вода Ильмен‑озера – тихие да светлые.
Семигор дочкой не налюбуется, не нахвалится, никуда Настеньку от себя не отпускает. Для дочек старших выбрал в зятья себе шесть молодцов здоровых да сильных, ему, Семигору, послушных. Послал Семигор зятьев своих с дочками на шесть гор своих за работами присматривать: одного зятя послал на золотую гору, другого – на платиновую, одного на гору руды медной, другого – на гору руды железной, одного – на гору хрустальную, другого – на гору мраморную. Сам Семигор с дочкой любимой Настенькой на Ильмен‑горе остался.
Всякие камни‑самоцветы были у Семигора: перла черная, бериллы, крезалит: зеленые, желтяки и тяжеловесы разные. Всякие камни ему горщики носили, а для дочки Настеньки в шкатулочке из орлеца розового на счастье александрит‑камень красоты неописанной лежал. Не было только у Семигора камня, как вода озерная тихая, как глаза Настеньки, дочки любимой – синие. Дошел до Семигора слушок, что усчастливилось горщику одному у Аргаяш‑озера в шахте изробленной кристаллы синие найти. Сейчас Семигор рабочих в шахту посылает кристаллы искать. Много он людей загубил – не один под землей смерть свою нашел. Люди от Семигора прячутся, с Ильмен‑горы бегут. Свои бегут, а Семигор чужих принимает.
|
|
|
Стоит это раз Семигор с дочкой Настенькой на полянке, где дороги крестом сходятся, беглых работников поджидает. Видит, Иван Беглый идет. Лопотина на нем никудышная, а собою молодец и лицом и станом; идет, по сторонам глядит. Остановил его Семигор, стал на работу нанимать. Настенька взглянула на парня и глаз от него не отводит. То ли сила чудесная в Иване Беглом была, то ли Иван ни на кого похожий не был, только привязал он сердце Настеньки к своему сердцу крепко‑накрепко. Стала Настенька Семигора просить Ивана Беглого за камнем не посылать, на Ильмен‑горе оставить. Но сколь она ни плакала, сколь ни просила, а Семигор Ивана Беглого на Ильмен‑горе не оставил, подальше от любимой дочки отправил, самоцвет синий искать, и приказчику своему верному наказал: Ивана Беглого на горе навечно держать.
|
|
|
Спустили Ивана Беглого в шахту, забой ему отвели хуже некуда. Думал Иван Беглый, что не видать ему больше света божьего и Настеньки, Семигоровой дочки. Только видно другое ему на роду было написано. Укараулил Иван Беглый времечко, выбрался крадче из шахты и в лес подался.
Перебрался через гору. Вечер подошел, ночь настала. Выбрал Иван Беглый местечко по другую сторону горы – лег на траву. В лесу тихо. Стал он спать собираться, только слышит треск в горе. Грозы нет, а гора трещит. Вдруг из горы звездочка засветилась, полосой пронеслась и в кустах спряталась, и опять на травке зажглась. Потом другая, третья в горе засветится, засверкает полосой, бегущей к кустам, скроется и в траве огнем горит, переливается. Тут луна взошла. Видит Иван Беглый: бурундучок бежит, и в зубах у него камушек самоцветный сверкает. Выбегает бурундучок из трещины в горе, камушек за камушком выносит самоцветы и кладет их в лесу на поляне. Большую гору наносил. Под утро свистнул бурундучок, сбежались бурундучки со всех сторон, каждый самоцвет в зубы взял, и в разные стороны побежали огоньки ясные – горку самоцветов всю разнесли. Иван Беглый дальше не идет, хочет ночи дождаться – может опять бурундучок самоцветы в горы носить будет.
|
|
|
Днем Иван Беглый в лесу скрывался, а ночью опять в то самое место к горе пришел. Опять, как и в первую ночь, в горе затрещало, и бурундучок стал самоцветы из горы таскать, в кучу на поляне складывать.
Иван Беглый днем лук согнул и стрелы острые выстругал. Дождался, когда луна взошла, натянул лук и спустил стрелу. Упала стрела около бурундучка. Опять натянул Иван Беглый лук, а бурундучок человечьим голосом говорит Ивану Беглому: «Не зарься, Иванушка, на камни самоцветные, заклятье на них положено, тебе от них счастья не прибавится, а послушай, что я тебе присоветую. Ты пойди к купцу Семигору, расскажи ему про камни самоцветные и проси у него в награду тебе вольную выдать и коня доброго дать. Только не забудь: как покажешь Семигору камни, что в куче на полянке лежат, больше ни о чем не заботься, скорей на коня садись, не задерживайся, на Семигора не оглядывайся».
Сделал Иван Беглый все, как бурундучок приказывал.
Как услышал Семигор про камни самоцветные, сейчас велел вести себя к горе. Обещал Ивану Беглому вольную дать, когда своими глазами самоцветы увидит. Только хитрющий Семигор Ивану Беглому ничего не сказал, а приказчикам своим наказал: если в полночь назад не вернемся, значит, беда со мной приключилась, идите выручать. Взял с собой управителя верного и коня для Ивана Беглого.
|
|
|
Пришли они ночью к горе. Семигор коня в кустах привязал, сам вольную в руках держит. Стоят они трое у горы. Иван Беглый и говорит: «Ну теперь, Семигор, давай вольную, сейчас самоцветы увидишь», – и повернул его лицом к полянке, а полянка от самоцветов так и светится, огнем переливается. Семигор с управителем совсем ума решились. Сунули Ивану Беглому вольную и к куче бросились.
Тут бурундучок и свистнул. Ивану бы на коня, да из лесу вон, а он забыл, что бурундучок ему наказывал, охота было узнать, что дальше будет. Видит: Семигор с управителем над кучей самоцветов согнулись, руки в камни блестящие по локоть засунули, да там камнями стоять и остались. У Ивана Беглого от страха ноги отнялись. Глазам своим не верит, а когда в себя пришел, тут видит – люди кругом. К Семигору на выручку идут. Не послушался Иван Беглый бурундучка, а бежать поздно. Окружили его, стали спрашивать, где Семигор. Иван Беглый на три каменные горки показывает: «Вот, – говорит, – Семигор». Люди смотрят: три камня – два над третьим склонились. Не поверили люди Ивану Беглому, связали его, пытать стали, так и замучили.
А Настенька, дочка Семигора любимая, ждет не дождется Ивана Беглого. Ходит она к Ильмен‑горе, подойдет к шахте заброшенной и плачет. И первые слезы ее были прозрачные, будто тихая озерная вода, а потом со слезами стала выплакивать глаза свои синие. Так и изошла слезами. Люди нашли слезы Настеньки. Первые слезы прозвали аквамаринами, а вторые – сапфирами.
Е. Блинова
Глава II
Осколки древних морей
ГОЛУБОЕ ЗЕРКАЛО СЕМИГОРА
Говорят, у русского батыра Семигора, хозяина гор Ильменских, зеркало хрустальное было, да не простое. Посмотрит в него Семигор – все, что на земле, на воде и в воздухе делается, – все ему видно. И жила в тех местах старушонка одна завистливая. Юрмой звали. Ох как хотелось Юрме зеркало такое иметь! Оно понятно – в урмане глухом скучища зеленая. Словцом перемолвиться не с кем. Которые лешие поблизости жили, и те от завистливой старухи в болото подались. Забралась как‑то Юрма в горную кладовую Семигора, и так и сяк зеркало из скалы выворачивает. Не хватает силенки. Уж и нечисть лесную помочь просила, посулы богатые обещала. Лешие затылки чешут: и напакостить не прочь, и Семигора побаиваются. Отказались. Грохнула Юрма клюкой железной по хрусталю – разбилось голубое зеркало на мелкие осколки, по всему краю разлетелось. Каждый осколок в голубое озеро превратился. А Юрма со злости комья земли в ближнее озеро стала бросать. Горстями полными. То тут, то там островки на озере выросли. А дело‑то вот чем кончилось: старуху Юрму батыр Семигор в гору каменную превратил.
…Давным‑давно поднялся на высокую гору человек и увидел внизу озеро с бесчисленными островками.
– Пестрое озеро, – сказал тот человек, – Чебаркуль!
Юрий Подкорытов
ТАЙНА ОЗЕРА ЗЮРАТКУЛЬ
О высокогорном Зюраткуле бытует много легенд. Давным‑давно это было. Когда именно, никто не помнит. Жило на берегах маленького горного озера племя охотников и рыбаков. Никто никогда не нарушал обычаи этих людей. Шли годы, десятилетия, века. Рождались дети, подрастали, женились, старились, умирали. Но вот один случай пошатнул вековые устои племени. О нем далеко разошлась молва среди жителей гор.
Родилась в этом племени девочка. Росла, ничем не отличалась от других сверстниц. Незаметно повзрослела и вдруг с годами превратилась в девушку невиданной красоты. О ней заговорили, ее заметили. Многие охотники захотели взять Амину (так звали красавицу) себе в жены. Даже сам вождь племени, Великий Повелитель Гор, могучий богатырь Таганай, который держал на своих плечах ночное солнце – Луну, и тот добивался любви Амины. Но сердце девушки тянулось только к молодому, красивому и отважному охотнику Акбулату. Он тоже любил ее и считался первым женихом.
Однажды охотники ушли в дальние горы. В стойбище остались одни женщины и дети. Тоскуя по Акбулату, Амина пришла на берег озера и спустилась к воде. Светила ночная красавица‑Луна, покоясь на невидимых плечах Таганая. Озерная гладь не колыхалась и отражала в себе окружающий мир, как в огромном опрокинутом зеркале. Амина наклонилась к воде и застыла от удивления. На нее глядела невиданной красоты и прелести девушка. Не сразу поняла Амина, что это была именно она. Она была прекраснее всех своих соплеменниц, прекраснее всех женщин страны Повелителя Гор. И сердце девушки возликовало. С той поры каждую ночь она приходила к озеру и любовалась собой, реже стала вспоминать Акбулата.
Вскоре Амина забыла юношу‑охотника и стала с нетерпением поджидать возвращение богатыря Таганая, чтобы взобраться на его плечи и осветить ночной мир своей красотой и лучезарным блеском. «Разве я не прекраснее Луны? Только я одна достойна быть женой Великого Победителя Гор!..» – внушала она сама себе, и при этом Амина весело хохотала, воображая, как оттолкнет от себя безусого Акбулата.
Но сердце девушки, возмущенное изменой, вдруг сильно забилось, больно затрепетало, выскользнуло из груди и растворилось в озере. Амина застыла в немом изваянии, а потом превратилась в каменного истукана.
Весть о несчастье дошла до охотников. С горя молодой Акбулат ушел от товарищей и поднялся на высокую гору. Тоскуя по любимой девушке, отвергшей его любовь, он поседел и умер от печали. Охотники похоронили юношу, соорудив на его могиле огромный каменный курган. С того времени эту гору стали называть Уван, то есть «гора с курганом», или просто «курганная гора».
Сильно был омрачен гибелью девушки и богатырь Таганай. Он навсегда покинул племя, ушел далеко в горы и остался там навечно, застыв в виде массивной каменной вершины. Но по‑прежнему он держит на своих плечах ночное светило – Луну, ведь Таганай и значит – «подставка луны».
Как в призрачном тумане, проплыли тысячелетия. Камень, в который превратилась Амина, рассыпался, и теперь его осколки в виде отдельных острых ребер торчат из земли на Каменном мысу возле старых одиноких лиственниц. Эту груду кварцитовых глыб в форме слегка вытянутого холма в наши дни именуют Каменной или Безымянной сопкой. Неизменным осталось лишь озеро. Только вода в нем с тех пор стала всегда холодной и кристально чистой, как вечный укор лучезарной Амине за то, что она охладела к юному Акбулату. И стали это горное озеро называть Юрак‑куль, то есть озеро потерянного сердца или просто сердце‑озеро, на дне которого, согласно древней легенде, покоится мятежное сердце красавицы Амины. А уж Зюраткулем оно стало позднее.
Старинное башкирское предание
МЛАДШИЙ БРАТ БАЙКАЛА
Было это в давние‑предавние времена. Уже обживали люди берега славного Байкала и не могли надивиться его красоте. А вода в нем была холодная и такая прозрачная, что в хорошую погоду всю жизнь озерную рассмотреть можно было. Широко оно раскинулось, вольной волной о берега било.
Жил на берегу озера прекрасный юноша. Звали его Тур. Парень был он удалой. Лицом видный, глазами добрый и до дела всякого охочий. Крепко любил свой край и озеро синее. Не раз любовался синевой озерной.
Тихо бежали дни. Пролетало время, и решил смелый юноша отправиться в путь. Посмотреть на земли дальние, на красоты их взглянуть.
Долго ходил Тур по белому свету. В разных краях побывал. Подивился на красоту земную, на диковинки разные. Много повидал радостей и счастья людского, а еще больше горя.
Как ни хороши чужие края, а заскучал юноша по родному дому. И отправился Тур обратно в родную сторонушку.
Возвращался он домой. Прямехонько шел, быстро. И пролегла его дорожка через Уральские горы. Шел Тур по долине меж гор зеленых, смотрел кругом и дивился – родное все было вокруг: деревья те же – сосны, лиственницы, березы; солнце так же тепло и ласково греет, да и небо такое синее, как родное озеро, только над головой. Все родину напоминает, а до дома‑то ой как еще не близко.
Много пересек он рек и ущелий, и вот в одном из них встретил Тур девушку. Сидела она на камне у огромной скалы и плакала. Юноше стало жаль ее. Подошел он и спросил: «Как зовут тебя?» Девушка подняла лицо, и Тур увидел, как она была прекрасна, только глаза ее были печальны. Произнесла девушка имя свое, полетело оно высоко в горы и там отозвалось многократным эхом. «Гояк!» – прокричали горы. Таким звучным оно было! Девушка понравилась Туру, и решил он сделать все для нее, только бы высохли ее слезы, только бы она улыбнулась. Стал тогда расспрашивать он девушку: «Почему ты так горько плачешь? Чем могу я тебе помочь?» И Гояк поведала ему: «Когда‑то я была весела и счастлива. Но злая колдунья, позавидовав моей молодости и здоровью, лишила меня зрения. И прозреют мои глаза только тогда, когда умоюсь я водой чистой и прозрачной, как слеза».
Знал Тур, где есть такая вода. Поспешил к родному озеру. Торопился он, шел прямо через топи болотные, сквозь леса дремучие, лез через горы неприступные. Не день и не два шел Тур. Много дней шел.
И вот он Байкал – голубая чаша с водой, которой нет чище и светлей во всем свете. Зачерпнул юноша полные ладони байкальской сини и поспешил к девушке. Труднее прежнего был его путь. Не останавливался он ни на минуту. Нес Тур воду, которая должна была вернуть девушке зрение и счастье. Берег он воду, осторожно нес ее.
Вот и знакомые горы, то самое ущелье. И снова юноша увидел Гояк.
Умылась девушка водой. И высохли слезы, прозрели глаза. Ушла печаль. Снова Гояк стала здоровой. Зазвучал в горах ее смех.
Навсегда остались вместе Тур и Гояк.
А когда девушка умывалась байкальской водой, упала одна капля на землю. И в том месте, где когда‑то плакала Гояк, образовалось новое озеро с такой же холодной и чистой водой, какую принес Тур из Байкала для своей любимой.
Люди назвали его Тургояк – в память о славном юноше Туре и красавице Гояк.
И еще называют Тургояк младшим братом Байкала.
Юрий Подкорытов
УВИЛЬДИНСКАЯ ЛЕГЕНДА
Там, где шумит голубая волна озера Увильды и ветер по соснам гуляет, свою бесконечную песню поет, родилась эта легенда.
В те поры спал наш Урал, как могучий богатырь‑великан. Не будили его гудки паровозов, не дымили заводские трубы, не сверкали огни больших городов, трактора на полях не гуляли.
Тихо было в горах, безлюдно в степях, только воды рек и озер неумолчно шумели. Травы цвели, птицы в лесах гнезда вили.
Мало было людей в те годы у нас на Урале. А кто и жил, тот свету не видел.
Не было в те времена озера Увильды – большой чаши с хрустальной и чистой водой, только речка в логу между гор пробивалась. С косогоров бежали ручьи, но тут же в земле прятались…
На берегу реки землянка стояла, в горе на отшибе. Жил в землянке рыбак‑охотник старик Абдрахмат вместе с дочкой своей – красавицей Саймой.
Полевым цветком Сайма росла. Рано утром она просыпалась. Студеной водой умывалась. Варила уху, диким медом лакомилась и за работу бралась.
Верстах же в десяти от избы, на высокой скале у реки, каменный дворец возвышался. Белым мрамором был выложен он. В окнах слюда мерцала. Вокруг дворца стража стояла. От заката и до восхода дворец охраняла.
Жил во дворце старый жестокий мурза – верный слуга хана – Карым. Большие богатства он имел, на много верст кругом его земли лежали. В горах рабы самоцветы искали.
Верстах в тридцати от Карымова дворца дорога проходила. Новгородские гости шли по этой дороге. В теплые страны они свои товары продавали. Обратно разные ткани, шелка и вина везли.
Не раз Карым с ватагой своих воинов и слуг на купцов нападал, все их богатства отбирал.
Боялись люди Карыма, шайтаном его называли. Страх он на всех нагонял своим видом. На себя работать заставлял.
Был он высокого роста, с маленькой головой и глазами удава. Без блеска, зеленые, они не мигали, а холодом обдавали. Никогда никого не жалел Карым. Не знало его змеиное сердце страданий людских, счастья матерей, радостей юности мятежной.
И вот однажды Карым заскучал, надоели ему богатства и жены, кони и редкие вина…
Узнал сам хан про Карымову грусть. Велел подарок ему снарядить, как говорят, для утешения и развлечения. Знал хан цену Карыму, верным псом служил Карым хану.
Хитрый хан догадался, чем можно змею отогреть. Не золота и самоцветных камней надо было Карыму. Не табунов лошадей – степных скакунов самых проворных. Надо было Карыму в сердце огонь развести, чтоб забилось оно сильней. А что больше песни сердца людей согревает?
Приказал хан мурзам своим выбрать из полоненных с вольных степей ковыльных морей певцов самых отменных. Пал ханский выбор на двух гусляров‑певцов, Петро и Грицько, да на девушку Алену.
Одной тяжелой цепью всех их связали и отправили во дворец к Карыму. Было это весной. Трава в полях зеленела, весеннее небо голубело. С гор бежали ручьи, птицы пели в лесах. Оттого пуще прежнего злился Карым, злобой кипел, тоской исходил.
Как‑то раз сидел Карым, как шайтан, окруженный стражей. Вдруг раскрылись дворцовые двери, вошел посланец самого хана. Оживился Карым. Ханский подарок велел принять. Сняли карымовы слуги цепи с полоненных. Тут же дали им гусли и заставили петь, хотя певцы от усталости с ног валились.
На мягких подушках расселись жены Карыма, под балдахином из золотой парчи разлеглись ханские гости.
Первым ударил по струнам Петро, запел за ним красавец Грицько, а за ним соловьем залилась Алена, хотя слеза у нее с песней мешалась.
Доволен остался ханским подарком Карым. С большими дарами послов он отпустил, а потом часто стал слушать русскую песню, что широкой волной неслась по горам и лесам.
Нелегко было жить полоненным в неволе. Тоска и злоба на Карыма им сердца жгла. Больше всех сохла Алена… Оттого, видать, нет‑нет, да и прибежит к Сайме она. Верность в дружбе у Саймы почуяла девка.
Научила Алена подругу про волю песни петь, недругов‑визирей ненавидеть.
Да что и говорить. Не девка Алена была, а сам жемчуг накатный иль алмаз голубой. Высокая, статная, с гордой осанкой и тяжелой русой косой.
Не болтлива, степенна, а когда говорила, то будто слово каждое дарила.
– Не по времени ты, Алена, на свет родилась. Тебе бы парнем быть, атаманом ватажным, на лихом коне скакать, с матушки‑земли врагов гнать, – говорили ей не раз Петро и Грицько, а она им в шутку отвечала:
– Бой красен мужеством, а приятель – дружеством. Что бы я делала одна – без вашей подмоги?
Когда же Карым отпускал Петро и Грицько за ворота дворца на дальние горы поглядеть, вольным ветром освежить себя, приходили друзья к избе Абдрахмата. Садились возле реки и пели печальные песни.
Пели они про чудесные бескрайние степи, про ясное солнце и дальний курган. Про любовь, как жар‑птицу, что в сердца людей залетает и к свободе зовет.
Один раз, когда все кругом уснуло, ночь пришла в леса и горы, замигала дальняя звезда, сидели все четверо у костра, пригорюнившись. Не пелось друзьям в ту ночь. Устали шибко на работе. В горах били руду, самоцветы искали, в студеной воде стояли.
Не спалось в ту ночь и Карыму. Душно было кругом. Над горами где‑то далеко небо молниями озарялось.
Пошел Карым со стражей своей на берег реки, людской разговор услыхав… Подошел. Не успел Грицько ветку в костер бросить, как отблеск от огня заиграл на клинках карымовой стражи.
От злости согнулся Карым. Змеей зашипел на полоненных. За то, что без спроса ушли они, да еще ночью, без карымовой воли. Приказал он всех четверых на цепь посадить в подземелье. Хотел он плетью Алену стегнуть, но вдруг плеть сама опустилась в руке Карыма.
Замер на месте он, как бывает с удавом, если его кто заворожит. Не смог больше Карым плеть поднять, глаз отвести.
Подошел он ближе и увидел перед собой Сайму. Ее черные кудри вокруг лица волной лежали, взгляд злобой горел.
Распрямился Карым, крикнул слуг, но потерял он силу свою. Усмирила Сайма змею, но зато на себя большое накликала горе.
С той поры лишился покоя вовсе Карым. Чаще стал он заставлять петь полоненных. А потом как‑то раз в дальней горе напали на Сайму карымовы слуги. Билась, кричала она. Отца Абдрахмата звала. Да разве в горах дозовешься?
Притащили слуги почти мертвой ее во дворец и женам Карыма отдали. Обрядили жены ее в белый атласный бешмет. В отороченную соболем шапку кудри спрятали. На ножки атласные сапожки надели, шею монистом драгоценным украсили и повели к Карыму.
На пушистых коврах сидел Карым, ожидая Сайму. Вокруг него визири стояли. Ввели Сайму. Будто звезда с неба опустилась и, как говорят, девицей оборотилась.
Вскочил с ковров Карым, кинулся к Сайме и только было хотел ее схватить, как раздался топот копыт. Не успели визири и Карым к окнам подойти – ханские гости входили в двери. Будто дождем смыло карымовых жен. Вышли и слуги. Подал Карыму посол грамоту хана. Начал он беседу с послами. А потом – не успели в небе звезды погаснуть и утренняя заря над горами подняться – загремели ворота и мост. Карым помчался в набеги.
Только пыль улеглась на дороге после Карымова войска, как у ворот дворца вопль раздался. Кричал старик Абдрахмат:
– Отдайте мне мою Сайму. Верните рыбку мою. Будь проклят Карым‑шайтан!
Схватили визири старика, связали ему руки, в темницу бросили. А за ним и Алену. За то, что хотела заступиться за старика.
День и ночь плакала Сайма. Не хотела с неволей мириться она. Видать, сумела Алена подруге в сердце такие силы вложить, что непокорность у Саймы в сердце огнем разгоралась.
Не без причины народ легенду сложил, а дальше в ней так говорится.
Как‑то раз после работы возле балагана в лесу на елане собрались дружки Петро и Грицько. Разговор завели. Все знали, отчего скудался Грицько. А больше других об этом знали Ефим да Микола Замора, тоже полоненные. Сроду молчал Ефим – недаром Немтырем прозывался; зато его дружок Микола Замора без умолку говорил, его часто никто и не слушал.
Давно это было, трудно сказать, с чего подошли, только известно одно, будто начал Микола Замора, а кончил Немтырь: «Доколе мы будем терпеть змея Карыма!». И тут же порешили: выбрать Грицько атаманом. Полюбили люди его, поверили в его богатырскую силу. Добрые советы Грицько всем давал, на работе людям помогал, за рабов заступался. А главное – умел в чужом сердце самое светлое отыскать.
Сроду не боялась Карымова стража полоненных, а как с Грицько встречалась – стороной обходила.
За Карыма во дворце остался его брат – мурза Наган‑Старый. Не знал Наган, что недалеко от дворца кузница появилась, а в ней клинки и сабли ковались.
И вот пока люди про запас сабли, луки да стрелы готовили, время, как пряха, свою бесконечную нить плело.
Весна уже давно ушла, миновало и лето, реже по ночам стали зарницы играть, небо темней и синей стало. Птицы в дальний путь собрались, желтый янтарь вершинки берез и осин разукрасил.
Не успели последние грозы отгреметь, первые заморозки ударить, поднялась пыль столбом. Карым воротился из набега.
Много земель он разорил, немало богатств всяких награбил, но самую большую драгоценность привез – жемчужину черную… Не зря ее хан Карыму дарил – говорит, черный цвет змею укрощает. Думал хан, что будет Карым глядеть на нее, злую тоску смирять…
Только солнце за горы – велел Карым во дворце огни зажечь. Запылали огни факелов, закипели бараны в чанах, засверкало вино в древних чашах. Всех визирей приказал Карым собрать, жен привести в большой зал. Полоненных во дворе согнать.
Шел пир своей чередой. Звон бубнов, крики толпы стены дворца сотрясали. Словно шаман с ведьмой свадьбу справлял. А Грицько о ту пору с воинами шел, у ворот уже бой завязался.
Не успел тревожный сигнал часовых затихнуть в горах, как Грицько с друзьями стал дорогу к подземелью расчищать, чтобы Абдрахмата и Алену спасти.
А в зале Карым пировал. Рев, гул толпы – воинов Грицько – принял Карым за ликование своих слуг в знак его возвращения.
Хлопнул Карым в ладоши, согнулись перед ним два визиря: велел Карым Сайму привести.
Ввели Сайму. А она была красивей Юлдус Туште – звезды, упавшей с неба. Схватил Карым золотую цепь, на которой черная жемчужина красовалась, кинулся к Сайме и приказал ей жемчуг на шею надеть.
Тихонько Сайма жемчужину на ладонь положила, взглянула на нее, и большая слеза на глаз ей накатилась. Первая пала на грудь, а вторая – прямо на черную жемчужину.
Застыли все. Смолкли крики кругом: в руке у Саймы жемчужина свой цвет менять стала, засияла, голубой волной отливая. Словно знала Сайма волшебную силу жемчужины черной: если она станет голубеть, то все родники в земле откроются – такая молва в народе жила.
Подбежала Сайма к окну, растворила его и кинула Карымов подарок вниз, где речка журчала, с камнями играя. Кинула Сайма жемчуг и бросилась к двери, чтобы сбежать от Карыма… Враз будто черные стены дворца раздвинулись. Вольный ветер ворвался. Крик, гул, шум толпы… А вода в реке все прибывала, долину собой заполняя.
Раздался снова гул. Раскололся дворец. В испуге кричали люди. Заметались в испуге гости. В зал же в это время ворвался Грицько с войском. Рядом с ним Алена бежала. Разгадал замысел полонян Карым, схватил кинжал, бросился за Саймой, но Алена закрыла подругу собой и тут же упала…
А река уж горным потоком кипела, на берег кидалась.
Наутро как в землю провалился Карымов дворец вместе с Карымом, его визирями и женами, только плеть одна на волне колыхалась.
Не осталось в живых и никого из полонян. Всех унес горный поток за собой…
И с тех пор там, где когда‑то речка бежала, дворец Карыма стоял, – озеро с прозрачной, будто хрусталь, водой засияло.
Народ это озеро с той поры стал называть Увильды – Голубая жемчужина, а деревню, что возле озера родилась, и по сей день называют Сайма.
Серафима Власова
ЗОЛОТОЙ ВОЛОС
Было это в давних годах. Наших русских в здешних местах тогда и в помине не было. Башкиры тоже не близко жили. Им, вишь, для скота приволье требуется, где еланки да степочки. На Нязях там, по Ураиму, а тут где же? Теперь лес – в небо дыра, а в ту пору и вовсе ни пройти, ни проехать. В лес только те и ходили, кто зверя промышлял.
И был, сказывают, в башкирах охотник один, Айлыпом прозывался. Удалее его не было. Медведя с одной стрелы бил, сохатого за рога схватит да через себя бросит – тут зверю и конец. Про волков и протча говорить не осталось. Ни один не уйдет – лишь бы Айлып его увидал.
Вот раз едет этот Айлып на своем коне по открытому месту и видит – лисичка бежит. Для такого охотника лиса – добыча малая. Ну, все ж таки думает: «Дай позабавлюсь, плеткой пришибу». Пустил Айлып коня, а лисичку догнать не может. Приловчился стрелу пустить, а лисичка – быть бывало. Ну что? Ушла так ушла – ее счастье. Только подумал, а лисичка вон она, за пенечком стоит, да еще потявкивает, будто смеется: «Где тебе!»
Приловчился Айлып стрелу пустить – опять не стало лисички. Опустил стрелу – лисичка на глазах да потявкивает: «Где тебе!»
Вошел в задор Айлып: «Погоди, рыжая!»
Еланки кончились, пошел густой‑прегустой лес. Только это Айлыпа не остановило. Слез он с коня да за лисичкой пешком, а удачи все нет. Тут она, близко, а стрелу пустить не может. Отступиться тоже неохота. Ну как – этакий охотник, а лису забить не сумел! Так‑то и зашел Айлып вовсе в неведомое место. И лисички не стало. Искал, искал – нет.
«Дай, – думает, – огляжусь, где хоть я».
Выбрал листвянку повыше, да и залез на самый шатер. Глядит, недалеко от той листвянки речка с горы бежит. Небольшая речка, веселая, с камешками разговаривает и в одном месте так блестит, что глаза не терпят. «Что, – думает, – такое?» Глядит, а за кустом на белом камешке девица сидит красоты невиданной, неслыханной, косу через плечо перекинула и по воде конец пустила. А коса‑то у ней золотая и длиной десять сажен. Речка от этой косы так горит, что глаза не терпят.
Загляделся Айлып на девицу, а она подняла голову, да и говорит:
– Здравствуй, Айлып! Давно я от своей нянюшки‑лисички про тебя наслышана. Будто ты всех больше да краше, всех сильнее да удачливее. Не возьмешь ли меня замуж?
– А какой, – спрашивает Айлып, – за тебя калым платить?
– Какой, – отвечает, – калым, коли мой тятенька всему золоту хозяин! Да и не отдаст он меня добром. Убегом надо, коли смелости да ума хватит.
Айлып рад‑радехонек. Соскочил с листвянки, подбежал к этому месту, где девица сидела, да и говорит:
– Коли твое желание такое, так про меня и слов нет. На руках унесу, никому отбить не дам.
В это время лисичка у самого камня тявкнула, ткнулась носом о землю, поднялась старушонкой сухонькой, да и говорит:
– Эх, Айлып, Айлып, пустые слова говоришь! Силой да удачей похваляешься, а не мог вот в меня стрелу пустить!
– Правда твоя, – отвечает. – В первый раз со мной такая оплошка случилась.
– То‑то и есть. А тут дело похитрее будет. Эта девица – Полозова дочь, прозывается Золотой Волос. Волосы у нее из чистого золота. Ими она к месту и прикована. Сидит да косу полощет, а весу не убывает. Попытай вот, подыми ее косаньку – узнаешь, впору ли тебе ее снести.
Айлып – ну, он из людей на отличку – вытащил косу и давай ее на себя наматывать. Намотал сколько‑то рядов, да и говорит той девице:
– Теперь, милая моя невестушка Золотой Волос, мы накрепко твоей косой связаны. Никому нас не разлучить!
С этими словами подхватил девицу на руки, да и пошел.
Старушонка ему и ножницы в руки сует:
– Возьми‑ка ты, скороумный, хоть это.
– На что мне? Разве у меня ножа нет?
Так бы и не взял Айлып, да невеста его Золотой Волос говорит:
– Возьми – пригодятся: не тебе, так мне.
Вот пошел Айлып лесом. С листвянки‑то он понял маленько, куда правиться. Сперва бойко шел, только и ему тяжело, даром что сила была – с людьми не сравнишь. Невеста видит – Айлып притомился, и говорит:
– Давай я сама пойду, а ты косу понесешь. Легче все ж таки будет, дальше уйдем. А то хватится меня тятенька – живо притянет.
– Как, – спрашивает, – притянет?
– Сила, – отвечает, – ему такая дана: золото, какое он пожелает, к себе в землю притягивать. Пожелает вот взять мои волосы, и уж тут никому против не устоять.
– Это еще поглядим! – отвечает Айлып, а невеста его Золотой Волос только усмехнулась.
Разговаривают так‑то, а сами идут да идут. Золотой Волос еще и поторапливает:
– Подальше бы нам выбраться! Может, тогда тятенькиной силы не хватит.
Шли, шли – невмоготу стало.
– Отдохнем маленько, – говорит Айлып.
И только они сели на траву, так их о землю и потянуло. Золотой Волос успела‑таки, ухватила ножницы, да и перестригла волосы, какие Айлып на себя намотал. Тем только он и ухранился. Волосы в землю ушли, а он поверх остался.
Вдавило все ж таки его, а невесты не стало. Не стало и не стало, будто вовсе не было.
Выбился Айлып из ямины и думает: «Это что же? Невесту из рук отняли и неведомо кто! Ведь это стыд моей голове. Никогда тому не бывать! Живой не буду, а найду ее».
И давай он в том месте, где девица та сидела, землю копать. День копает, два копает, а толку мало. Силы, вишь, у Айлыпа много, а струменту – нож да шапка. Много ли им сделаешь!
«Надо, – думает, – заметку положить да домой сходить, лопату притащить».
Только подумал, а лисичка, которая его в те места завела, тут как тут. Сунулась носом в землю, старушонкой сухонькой поднялась, да и говорит:
– Эх ты, скороум, скороум! Ты золото добывать собрался али что?
– Нет, – отвечает, – невесту свою отыскать хочу.
– Невеста твоя, – говорит, – давным‑давно на старом месте сидит, слезы точит да косу в речке мочит. А коса у нее стала двадцать сажен. Теперь и тебе не в силу будет ту косу поднять.
– Как же быть, тетушка? – спросил Айлып.
– Давно бы, – говорит, – так. Сперва спроси да узнай, потом за дело берись. А дело твое будет такое. Ступай ты домой, да и живи так, как до этого жил. Если в три года невесту свою Золотой Волос не забудешь, опять за тобой приду. Один побежишь искать – тогда вовсе ее больше не увидишь.
Не привык Айлып так‑то ждать, ему бы схвату да сразу, а ничего не поделаешь – надо. Пригорюнился и пошел домой.
Ох, только и потянулись эти три годочка! Весна придет, и той не рад – скорей бы она проходила. Люди примечать стали: что‑то подеялось с нашим Айлыпом, на себя не походит. Родня, та прямо приступает:
– Ты здоров ли?
Айлып ухватит человек пять подюжее на одну руку, поднимет кверху, покрутит, да и скажет:
– Еще про здоровье спроси – вон за ту горку всех побросаю!
Свою невесту Золотой Волос из головы не выпускает. Так и стоит она у него перед глазами. Охота хоть сдалека поглядеть на нее, да наказ той старушонки помнит, не смеет.
Только вот когда третий год пошел, увидел Айлып девчонку одну. Молоденькая девчоночка, из себя чернявенькая и веселая, вот как птичка‑синичка. Все бы ей подскакивать да хвостиком помахивать. Эта девчоночка мысли у Айлыпа и перешибла. Заподумывал он: «Все, дескать, люди в моих‑то годах давным‑давно семьями обзавелись, а я нашел невесту, да и ту из рук упустил. Хорошо, что никто об этой не знает: засмеяли бы! Не жениться ли мне на этой чернявенькой? Там‑то еще выйдет либо нет, а тут калым заплатил – и бери жену. Отец с матерью рады будут ее отдать, да и она, по всему видать, плакать не станет».
Подумает так, потом опять свою невесту Золотой Волос вспомнит, только уж не по‑старому. Не столь ее жалко, сколько обидно – из рук вырвали. Нельзя тому попускаться!
Как кончился третий год, увидел Айлып ту лисичку. Стрелу про нее не готовил, а пошел, куда та лисичка повела, только дорогу примечать стал: где лесину затешет, где на камне свою тамгу выбьет, где еще какой знак поставит. Пришли к той же речке. Сидит тут девица, а коса у нее вдвое больше стала. Подошел Айлып, поклонился:
– Здравствуй, невеста моя любезная Золотой Волос!
– Здравствуй, – отвечает, – Айлып! Не кручинься, что коса у меня больше стала. Она много полегчала. Видно, крепко обо мне помнил. Каждый день чуяла – легче да легче стает. Напоследок только заминка вышла. Не забывать ли стал? А то, может, кто другой помешал?
Спрашивает, а сама усмехается, вроде как знает. Айлыпу стыдно сперва сказать‑то было, потом решился, начистоту все выложил – на девчонку‑де чернявенькую заглядываться стал, жениться подумал.
Золотой Волос на это и говорит:
– Это хорошо, что ты по совести все сказал. Верю тебе. Пойдем поскорее. Может, удастся нам на этот раз туда убежать, где тятенькина сила не возьмет.
Вытащил Айлып косу из речки, намотал на себя, взял у няни‑лисички ножницы, и пошли они лесом домой. Дорожка‑то у Айлыпа меченая: ходко идут. До ночи шли. Как вовсе темно стало, Айлып и говорит:
– Давай полезем на дерево. Может, твоего отца сила не достанет нас с дерева‑то.
– И то правда, – отвечает Золотой Волос.
Ну а как двоим на дерево залезать, коли они косой‑то, как веревкой, связаны? Золотой Волос и говорит:
– Отстригнуть надо. Зря эту тягость на себе таскаем. Хватит, если до пят хоть оставить.
Ну Айлыпу жалко.
– Нет, – говорит, – лучше так сохранить. Волосы‑то вишь какие мягкие да тонкие! Рукой погладить любо.
Вот размотал с себя Айлып косу. Полезла сперва на дерево Золотой Волос. Ну, женщина – непривычное дело: не может. Айлып ей так, сяк подсобляет – взлепилась‑таки до сучков. Айлып за ней живехонько и косу ее всю с земли поднял.
– Тут и переждем до свету, – говорит Айлып, а сам давай свою невесту косой‑то к сучкам припутывать – не свалилась бы, коли задремать случится. Привязал хорошо, да еще похвалился:
– Ай‑ай, крепко! Теперь засни маленько, а я покараулю. Как свет, так и разбужу.
Золотой Волос, и верно, скорехонько уснула, да и сам Айлып за‑подремывал. Такой, слышь‑ко, сон навалился, никак отогнать не может. Глаза протрет, головой повертит, так, сяк поворочается – нет, не может тот сон одолеть. Так вот голову‑то и клонит. Птица филин у самого дерева вьется, беспокойно кричит: фубу! фубу! – ровно упреждает: берегись, дескать.
Только Айлыпу хоть бы что – спит себе, похрапывает и сон видит, будто подъезжает он к своему кошу, а из коша его жена Золотой Волос навстречу выходит. И всех‑то она краше да милее, а коса у ней так золотой змеей и бежит, будто живая.
В самую полночь вдруг сучья затрещали, загорелись. Айлыпа обожгло и на землю сбросило. Видел только, что из земли большое огненное кольцо засверкало, и невеста его Золотой Волос стала как облачко из мелких‑мелких золотых искорок. Подлетели искорки к тому кольцу и потухли. Подбежал Айлып: никого, ничего, и потемки опять, хоть глаз выколи. Шарит руками по земле… Ну трава, да камешки, да сор лесной. В одном месте нашарил‑таки конец косы. Сажени две, а то и больше. Повеселел маленько Айлып: «Памятку оставила и знак подала. Можно, видно, добиться, что не возьмет отцова сила ее косу».
Подумал так, а лисичка уж под ногами потявкивает.
Сунулась носом в землю, поднялась старушонкой сухонькой, да и говорит:
– Эх ты, Айлып скороумный! Тебе что надо: косу или невесту?
– Мне, – отвечает, – невесту мою надо с золотой косой на двадцать сажен.
– Опоздал, – говорит старушонка, – коса теперь стала тридцать сажен.
– Это, – отвечает Айлып, – дело второе. Мне бы невесту мою любезную достать.
– Так бы и говорил! Вот тебе мой последний сказ. Ступай домой и жди три года. За тобой больше не приду, сам дорогу ищи. Приходи, смотри, час в час, не раньше и не позже. Да покланяйся еще дедку Филину, не прибавит ли тебе ума.
Сказала – и нет ее. Как светло стало, пошел Айлып домой, а сам думает: «Про какого это она филина сказывала? Мало ли их в лесу! Которому кланяться?»
Думал, думал, да и вспомнил. Как на дереве сидел, так вился один у самого носу и все кричал: фубу! фубу! – будто упреждал: берегись, дескать.
«Беспременно про этого говорила», – решил Айлып и воротился к тому месту. Просидел до вечера и давай кричать.
– Дедко Филин! Научи уму‑разуму! Укажи дорогу.
Кричал‑кричал, никто не отозвался. Только Айлып терпеливый стал. Еще день переждал – и опять кричит. И на этот раз никто не отозвался. Айлып третий день переждал. Вечером только крикнул:
– Дедко Филин!
А с дерева‑то сейчас:
– Фубу! Тут я. Кому надо?
Рассказал Айлып про свою незадачу, просит пособить, коли можно, а Филин и говорит:
– Фубу! Трудно, сынок, трудно!
– Это, – отвечает Айлып, – не горе, что трудно. Сколь силы да терпенья хватит, все положу, только бы мне невесту мою добыть.
– Фубу! Дорогу скажу. Слушай…
И тут Филин рассказал по порядку:
– Полозу в здешних местах большая сила дана. Он тут всему золоту полный хозяин: у кого хочешь отберет. И может Полоз все место, где золото родится, в свое кольцо взять. Три дня на коне скачи, и то из этого кольца не уйдешь. Только есть все ж таки в наших краях одно место, где Полозова сила не берет. Ежели со сноровкой, так можно и с золотом от Полоза уйти. Ну, недешево это стоит, – обратного ходу не будет.
Айлып и давай просить:
– Сделай милость, покажи это место.
– Показать‑то, – отвечает, – не смогу, потому глазами с тобой разошлись: днем я не вижу, а ночью тебе не углядеть, куда полечу.
– Как же, – спрашивает, – быть?
Дедко Филин тогда и говорит:
– Приметку надежную скажу. Побегай, погляди по озерам и увидишь – в одном посередке камень тычком стоит, вроде горки. С одной стороны сосны есть, а с трех голым‑голо, как стены выложены. Вот это место и есть. Кто с золотом доберется до этого камня, тому ход откроется вниз, под озеро. Тут уж Полозу не взять.
Айлып перевел все это в голове и смекнул – на озеро Иткуль приходится. Обрадовался, кричит:
– Знаю это место!
Филин свое толмит:
– А ты побегай все‑таки, погляди, чтоб оплошки не случилось.
– Ладно, – говорит, – погляжу.
А Филин напоследок еще добавил:
– Фубу! Про то не забудь: от Полоза уйдешь, обратного ходу не будет.
Поблагодарил Айлып дедку Филина и пошел домой. Вскорости нашел он то озеро с камнем в середине и сразу смекнул: «В день до этого места не добежать, беспременно надо конскую дорогу наладить».
Вот и принялся Айлып дорогу прорубать. Легкое ли дело – одному‑то, да по густому лесу на сотню верст с лишком! Когда и вовсе из сил выбьется. Вытащит тогда косу – конец‑то ему достался, – посмотрит, полюбуется, рукой погладит и ровно силы наберет, да опять за работу. Так у него три‑то года незаметно и промелькнули, только‑только успел все сготовить.
Час в час пришел Айлып за своей невестой. Вытащил ее косу из речки, намотал на себя, и побежали они бегом по лесу. Добежали до прорубленной дорожки, а там шесть лошадей приготовлено. Сел Айлып на коня, невесту свою посадил на другого, четверку на повода взял, да и припустили, сколько конской силы хватило. Притомится пара – на другую пересядут да опять гнать. А лисичка вперед. Так и стелет, так и стелет, коней задорит – не догнать‑де. К вечеру успели‑таки до озера добраться. Айлып сразу на челночок, да и перевез невесту свою с лисичкой к озерному камню. Только подплыли – в камне ход открылся; они туда, а в это время как раз и солнышко закатилось.
Ох что только тут, сказывают, было! Что только было!
Как солнышко село, Полоз все то озеро в три ряда огненными кольцами опоясал. По воде‑то во все стороны золотые искры так и побежали. Дочь свою все ж таки вытащить не мог. Филин Полозу вредил. Сел на озерный камень, да и заладил одно:
– Фубу! Фубу! Фубу!
Прокричит этак три раза, огненные кольца и потускнеют маленько, вроде остывать станут. А как разгорятся снова да золотые искры шибко по воде побегут, Филин опять закричит.
Не одну ночь Полоз тут старался. Ну не мог. Сила не взяла.
С той поры на заплесках озера золото и появилось. И все, слышь‑ко, чешуйкой да ниточкой, а жужелкой либо крупным самородком вовсе нет. Откуда ему тут, золоту, быть? Вот и сказывают, что из золотой косы Полозовой дочки натянуло. И много ведь золота. Потом, уж на моих памятях, сколько за эти заплески ссор было у башкир с каслинскими заводчиками!
А тот Айлып со своей женой Золотой Волос так под озером и остался. Луга у них там, табуны конские, овечьи. Одним словом, приволье.
И выходит иногда, сказывают, Золотой Волос на камень. Видали люди. На заре будто выйдет и сидит, а коса у ней золотой змеей по камню вьется. Красота будто! Ох и красота!
Ну я не видал. Не случилось. Лгать не стану.
Павел Бажов
СОЛНЕЧНАЯ ПИАЛА
В далекие времена это было… Раскалило Солнце землю, дождевые тучи к себе забрало. Выгорела степь, пересохли реки и озера. Собрались старики‑аксакалы на совет. – Без воды гибнет степь, без степи гибнут отары овец и табуны коней. А Солнце высоко, на облачке сидит, наших слов не слышит, нашего горя не видит.
Вышел вперед егет‑молодец:
– Простите за смелость, почтенные, но позвольте и мне, молодому, слово сказать. Много раз я в степи арканом ловил необъезженных кобылиц. Пусть сплетут мне из хвостов жеребят длинный аркан, поймаю я ту тучку, на которой Солнце сидит, все наши обиды выскажу.
Заарканил молодой егет тучку, что есть сил к себе тянет. Низко уже спустилась тучка, и видно: словно на пуховой перине спит‑храпит на облачке Солнце. Видно, хороший сон видит – улыбается. Большой золотой самовар рядом стоит, остыл совсем. На подносе расписном золотая чашка‑пиала стоит, полным‑полнехонька. Кричал, кричал егет – не слышит Солнце, похрапывает во сне. Дернул егет аркан – закачалось облачко, упала с подноса золотая чаша. Дернул егет еще раз – упал на бок самовар, полилась вода на землю. Зазеленела степь. Ковыль седые волосы распустил, трава типчак в рост пошла. Даже перекати‑поле ожило. Тонконогие жеребята наперегонки с ветерком пустились. Тощие овцы на еду накинулись – жир нагуливают. Весело стало в степи! В третий раз дернул арканом молодой егет – утянул тучку со спящим Солнцем за вершину большой Зуртау‑горы, привязал веревкой крепко‑накрепко. С тех пор, говорят, Солнце всегда за вершину Зуртау‑горы на ночь прячется, на пуховом облачке до утра отдыхает. С тех пор, говорят, солнечную чашу‑пиалу, что на землю упала, озером Касарги называют, круглое‑де, как чаша.
Юрий Подкорытов
ТАЙНА ОЗЕРА ИНЫШКО
Озеро Инышко на Южном Урале расположено в окружении восьми маленьких озер. И, странное дело, уровень воды в Инышке выше, чем в остальных. Хоть бы лежало оно на горе, а то плещется рядом со своими соседями, и вода в нем выше, чем в других озерах. Старожилы здешних мест рассказывают о загадочном озере Инышко удивительные предания. Вот одно из них.
Пришла на Урал весть: появился человек по имени Емельян по прозванию Пугачев, который встал на защиту бедного подневольного люда. Заволновались крестьяне, работные люди с заводов. Люди, изголодавшиеся по счастью, по воле, стали уходить к Пугачеву.
Пугачев появился под стенами крепостей Южного Урала вскоре за вестью, которая бежала впереди него. Он сидел на сером коне в красном кафтане, в бобровой шапке с алым верхом. Вокруг шло войско, конные, пешие, на телегах – русские, башкиры, казаки, крестьяне, работные.
Его встречали по‑разному. Коменданты крепостей заставляли пушкарей палить в него из пушек. Но он брал эти крепости, и население встречало его хлебом‑солью.
Крепкую думу задал Пугачев уральским заводчикам. Решили они откупиться от него. Собрали золота две бочки и послали к нему навстречу со своим человеком.
– Великий государь, – сказал посланец, валяясь в ногах Пугачева и целуя землю. – Не вели нас казнить, вели миловать. Хозяева заводов уральских шлют тебе маленький подарок. Не гневись, прими его.
А Пугачев тогда стоял лагерем у озера Инышко. Было озеро в ту пору, как и все озера.
Отпустил Пугачев посланца‑заводчика на все четыре стороны и сел на берегу озера. Долго сидел Емельян Пугачев у вод Инышки, потом встал, подошел к воде, кликнул к себе верного дружку Хлопушу.
– Вели катить на берег озера те две бочки золота.
Бочки скатили. Стоят его друзья вокруг, и не ведомо им, что задумал атаман. А Пугачев сказал:
– Не золото то, братцы, а слезы народные. Валите бочки в озеро.
И свалили золото – слезы народные в светлое озеро Инышко.
А назавтра Пугачев повел свое войско выручать работный народ на уральских заводах.
Только с той поры глубже стало озеро, поднялась в нем вода. Здешние люди пытались клад Пугачева достать. Вздумали они прорыть канаву и выпустить всю воду из Инышки, чтоб бочки те с золотом оголились. Однако нет на дне озера никакого золота. Растворилось оно в воде, потому что золото то из слез народных собрано было. Вот почему всех выше поднялось озеро Инышко.
Валентина Усольцева
Глава III
У истоков сказочных рек
МАТЬ РОДНИКОВЫХ ВОД
В давние времена в бескрайних степях, на берегу реки, несущей свои воды в далекие страны, жил старый Уразбай‑хан. Сыновей у него не было, а была только дочь – Агидель. Набегали из диких степей на владения Уразбай‑хана воины в звериных шкурах, уводили людей в рабство, отбирали коней и баранов. Приходилось браться за оружие. Стоял во главе войска хана храбрый егет. Прозвали его Урал‑батыром. Давно уже объявил его Уразбай‑хан своим наследником и женихом единственной дочери.
Но сосед – владелец гор Кансыз‑хан – все время посылал своих гонцов и требовал отдать Агидель ему в жены. И каждый раз получал отказ.
Затаил Кансыз‑хан обиду. Послал своих воинов с приказом запрудить горные реки: пусть превратится в пустыню земля Уразбай‑хана, пусть от жажды погибнет весь скот, пусть погибнут все люди.
Удобное время выбрал Кансыз‑хан: отряды Урал‑батыра отбивали нападение войска грозного Кара‑кула.
Хитрые приближенные стали уговаривать Уразбай‑хана:
– Отдай, великий хан, свою дочь. Войско Кансыз‑хана велико, стрелы их бьют без промаха. Видом они страшны и свирепы. Одежды из волчьих шкур пугают коней. Согласись, мудрейший, – только так ты спасешь свой народ, и себя, и нас, твоих вернейших слуг.
– Дочь моя Агидель – невеста Урал‑батыра. Я все сказал!
Хитрые приближенные обманули Уразбай‑хана, посадили его в темницу, отдали Агидель гонцам Кансыз‑хана и сказали:
– Передайте своему повелителю: мы покорны его воле. Да будет так!
Вернулся из похода Урал‑батыр. Освободил из темницы Уразбай‑хана, наказал неверных прислужников и с маленьким отрядом бросился в погоню. В горном тесном ущелье напали на отряд воины в волчьих шкурах. Перебили всех храбрых джигитов, а раненого Урал‑батыра посчитали мертвым.
Лежит Урал‑батыр день. Лежит другой, лежит третий. Пожалел его добрый Иргаил‑карлик, послал струю живительного воздуха. Открыл глаза Урал‑батыр, поднялся на ноги и пошел в горы. Видит – пещера перед ним. Камни самоцветные горят, горный хрусталь переливается огнями, золотые жилки по потолку бегут, пол узорами малахита украшен. На горке бархатных аметистов золотой лук лежит. Рядом – колчан, стрелы в нем с огненными наконечниками. Слышит Урал‑батыр голос:
– Помоги, храбрый егет. Я – Мать Родниковых Вод. Заточил меня в подземелье Кансыз‑хан, заковал ледяным зеркалом. Возьми колчан с огненными стрелами, возьми лук золотой. Поднимись на Зуртау, выпусти стрелу в ледяное зеркало.
Поднялся Урал‑батыр на вершину горы Зуртау, выпустил огненную стрелу. Разбилось с грохотом ледяное зеркало, гром прокатился по горам, высоко взметнулись водяные столбы.
Затопила вода горные долины, побежали воины в волчьих шкурах в разные стороны, Кансыз‑хана водоворотом закружило. Уже по пояс вода Урал‑батыру, а он все стоит и пускает огненные стрелы.
Так погибли Урал‑батыр, красавица Агидель и злой Кансыз‑хан.
Побежали из горного озера реки в разные стороны: на юг – Урал, на запад – Агидель, третья река побежала на север – в океан.
Называют ее Миасс, Мияс‑су. Мать Родниковых Вод.
Юрий Подкорытов
СЕЛЯМБАЙ И ЕГО БРАТЬЯ
Говорят, в давние предавние времена на месте нашего края совсем пустынно было – ковыль седой да полынь пахучая. Только ветер с волками наперегонки бегал да песни завывал.
В местах этих жил человек один, Таганаем его звали. Троих сыновей имел. Ишимбай, Сарбай и Селямбай – так их звали.
А было у старика Таганая богатства видимо‑невидимо. Камешки дорогие, денежки золотые, медные да серебряные – сундуки полнехонькие в потаенном месте запрятаны. Но больше всего дорожил Таганай саблей своей. Не простая была сабля – из металла волшебного, булата. Ах и сабля! То молнией сверкнет, то птицей взлетит, то голубым огнем вспыхнет.
Взмахнет Таганай саблей – ковыль голову седую к земле клонит, у недоброго человека душа от страха захолонет. И еще говорили: будто кто булат имеет – секретом долгой жизни владеет.
Вот и позавидовал этому леший Шурале. Жил он около поганого болотца, добрых людей в трясину заводил, слушал комариное пение, до которого охотником великим был, да все прикидывал, как бы Таганаевым булатом завладеть.
Думал, думал и придумал: старший сын Таганая жадноват, спит и видит добро отцовское за собой.
Вот и подговорил его Шурале:
– Старый стал ваш отец. Зачем ему такие сокровища? Поделите с братьями поровну. Я вам место покажу, где сундуки Таганаевы схоронены, а вы мне сабельку его отдадите.
Ишимбай согласился. Украл у отца саблю булатную, отдал Шурале.
Пошли за богатством. А Сарбай за ними следит.
Открыл Ишимбай сундук отцовский – глаза разбежались.
Ишимбай горстями гребет, халат скинул, камешки дорогие да монеты в узел насыпает.
Тут и Сарбай подскочил:
– Мне половину! – кричит. Тоже узлы вяжет. Железки разные и те прихватил.
Шурале радуется: сыновей с отцом поссорил.
Да радость не долгой была. Таганай как раз с охоты возвращался, сердцем чует – неладно. Огрел коня нагайкой, налетел степным беркутом на Шурале. Леший от страха в болотце свое – бултых! Таганай погнался за сыновьями, наказать решил.
А Ишимбаю с узлами бежать трудно, пот градом льет, камешки дорогие нет‑нет, да и выпадут. Где изумруд падет – лес зеленый поднимается, где бирюза – озеро голубое засверкает.
Слышит Ишимбай горячий топот коня отцовского. Куда деваться? Побросал узлы – на том месте горы выросли. А Ишимбай от стыда сквозь землю провалился. Рассказывают люди – по сей день находят в земле черную кровь Ишимбаеву. Нефтью зовут.
А Сарбай тоже жадности непомерной был. Бежит, задыхается, а добро из рук не выпускает. Известно, глупость да жадность – сестры родные. Так в степях зауральских и дух испустил.
Взмахнул Таганай булатом, голубым огнем вспыхнула сабля и пропала. От обиды на неблагодарных сыновей окаменел Таганай, в гору превратился. Да такую высокую, что по ночам луна у него на каменном плече отдыхает. Так и говорят все: Таганай – подставка луны.
А младший, Селямбай?
Остался Селямбай один‑одинешенек. Пошел он, куда глаза глядят. День шел, ночь шел. Остановился на берегу глубокой реки Миасс. Жилье себе построил, стал зверя бить, хлеб растить.
Место это бойким оказалось. Хозяин, Селямбай, приветлив. Потянулись к нему люди.
Старики говорят: оттого, мол, это место Селябой прозвали, Челябой. А кто и по‑своему сказывает…
Юрий Подкорытов
АГИДЕЛЬ
В седую старину родилась эта сказка. И была она столь древней, что мало кто помнит ее. А сказка эта о девушке смелой и очень отважной, красавице Агидели.
В те времена, когда жила Агидель, не шумели на каменных перекатах среди глыб и утесов воды рек Белой и Юрюзани. Одни лишь горные шумели родники, да могучие хребты из века в век хранили суровое молчание. Не вилась в дремучих лесах тропа, проторенная человеком, а на широкой елани не вился дымок костра. Только по утрам в лесах вместе с зарей просыпались птицы, да спали под коврами трав и цветов степи. И так шло веками…
Говорят, что время не остановить, как бы ни хотелось этого человеку. Бег же времени все обновляет в жизни: на смену лету приходит осень, вечерняя заря уступает место ночи. Всему своя пора.
Пришла своя пора и для Камня‑гор. Так раньше назывался наш Урал. Откуда‑то издалека пришли люди. Не по одному человеку шли они, а будто где‑то разлилось большое человеческое море и одна волна докатилась до Каменных гор – до Урала. Кипела и бурлила эта волна, заполняя все на своем пути…
Откуда были эти люди, не поведали нам деды. Да разве возможно добраться до истоков этой сказочной волны из людских потоков, коли не осталось от них ни седых курганов, ни каменных надгробных плит, ни золотых колец и ожерелий самой тончайшей работы, какие находят люди в более поздних кладах. Только мечи и стрелы, медные наконечники для копий и горшки из глины и меди находят здесь, в этих местах, люди.
Нелегко узнать и о том, когда и где родилась сказка об Агидели. Кто помог ей покорить зной, посланный из пустыни чудищем – драконом, и на века в каждом камне Урала сохранить память о себе? Давайте лучше вспомним эту сказку, может быть, узнаем больше.
Будто в большой горной стране Сыростана, что лежала в самом сердце Камня‑гор, жил когда‑то, давным‑давно, старик Иремель. Жил он долго. Голова его покрылась сединой, под бременем прожитых лет и забот согнулась его спина, а некогда ботатырская сила покинула старика. Только в глазах еще горело пламя могучей силы и такой человеческой воли, которая может опрокинуть горы, остановить грозу и разогнать тучи. Вселить в людей храбрость и отвагу, покорить непокоренных. И любить, любить жизнь, как может любить ее молодой джигит…
И любил старик Иремель свои горы, а за ними – бескрайние просторы, их загадочную, уходящую к небу степь. Любил он озера с их бездонной глубиной, тишину лесов и шум родниковой воды. Пил старик эту воду, прозрачную, чистую, как девичья слеза… Но больше всего на свете любил он свою дочь Агидель. Она была для него дороже всего на свете, самым дорогим родником, глядя на который он черпал свои силы. Она ведь была продолжением его рода, его народа.
Мать Агидели умерла давно, и отец один растил свою дочь. Он научил ее храбрости, она росла по силе равной отважному джигиту, по уму не уступающей древним мудрецам. Он научил ее любить родные горы больше, чем свою жизнь…
Недаром, когда состязались конники‑джигиты в езде на конях или в беге, Агидель всегда была первой. Когда же собирались аксакалы‑мудрецы, Агидель не раз помогала им прийти к мудрому решению и положить конец их спорам.
Одетая зимой в тулупчик из горностаевых шкурок, в шаровары из шерсти, спряденной умелой ее рукой, и в шапку, отороченную золотистой лисой, Агидель была на диво хороша собой. Оттого все люди любовались нежностью ее лица, подобного горному цветку, что растет и ныне в горах Урала. Ее улыбка, светлая и добрая, была подобна утренней заре, а в глазах ее будто‑бы всегда мерцала капелька росы…
Сердце Агидели не познало еще радости любви, хотя многие джигиты, не задумываясь, отдали бы жизнь за ее улыбку и любовь.
Вместе с другими девушками она трудилась. Летом работала в поле, пасла скот, доила кобылиц. А какой кумыс получался у нее! Выпьешь пиалу – и голову закружит, ароматом трав обдаст. Забьется сердце радостней у человека, и кровь по жилам побежит быстрей. Зимой же она пряла, ткала шерсть, шила из медвежьих шкур одежду для джигитов, расшивая ее разноцветными узорами. Одним словом, не любила Агидель сидеть без дела, трудилась, как и все остальные.
А как, говорят, она пела! Все старики и старухи, не только девушки и парни, приходили слушать, как она поет. В ту пору люди пели после работы, когда на землю приходила ночь и все кругом засыпало. Спали и горы. Даже вершины сосен и елей не качались. Не пробегал и бурундук, на елях не плакали совы.
Вот и говорится в сказке, что хоть и есть на свете много‑много гор, но такой тишины, какая бывает только на Урале – в горах, никогда и нигде не услышишь. Послушайте сами. Постойте ночью на одной из гор или заберитесь на какой‑нибудь шихан – почувствуете сами, как вокруг вас разливается тишина. Ни единого шороха, ни звука не услышишь. И все это будто потому, что, когда пела Агидель, замирали горы, слушая ее…
Так и жила она, как все другие девушки ее племени. Но вдруг замолкли песни Агидели, перестала она петь оттого, что не до песен стало людям. Примечали люди, что с каждым годом на горах становилось все жарче. Придет весна – и сразу весь снег будто жара слижет. Словно большое‑большое чудище откуда‑то дышало огромной пастью, из которой шел огонь и раскаленные ветры. От зноя изнемогали степь и горы. Три лета подряд стояла жара над хребтами. Пересохли все родники, ушла под землю вода. Начали гореть леса. В полях даже полынь пропала. Молили аллаха люди, чтобы смилостивился он над народом и послал дожди, но и он – этот сказочный кумир – был бессилен перед природой.
Говорили кто чего хотел. Одни уверяли, что это дракон – Дея – появился в пустыне. Он и напускает жар на горы, желая завладеть хребтами. Другие уверяли, что это козни аллаха и шайтана. Чего‑то не поладили они между собой, а люди из‑за этого страдают. В гневе страшны оба и коварны, жестоки. Ничего и никого они не щадят. Вздумают – цветущие города засыплют песками, и следа городов не найдешь. Выпьют всю воду в реках, заметут следы дорог. Погубят караваны верблюдов вместе с путниками, все живое уничтожат…
И собрались тогда мудрейшие аксакалы решать, как быть.
Долго‑долго советовались мудрецы, как спасти людей и скот, как отвести беды от народа, преградить дорогу дракону и его знойным ветрам, вырвать из его пасти воду, а за одним и шайтана с аллахом уничтожить. Говорили старики‑аксакалы. Печально стоял народ, поникнув головами. Казалось, не было дороги к спасению от жары.
И вдруг с кошмы поднялась древняя старуха. Она вместе с другими слушала мудрецов.
Сухая, как палка, воткнутая в землю много‑много лет назад, старуха едва держалась на ногах. Ее кожа на лице сморщилась, как корочка на паренке, только что вынутой из печки, а почти мертвые глаза ее говорили: «Чужой век я уж захватила».
И вот старуха заговорила, шамкая губами. Долго и терпеливо слушали мудрецы и народ, пока она говорила. А когда она беззубым ртом прошептала, что спасти народ может только тот, у кого есть крылья, – не поняли ее люди и даже мудрецы. Хотя знали, что старость редко ошибается и она мудра.
И верно: чем дальше старуха говорила, тем больше открывалось перед народом тайн гор и седых преданий. Самая же большая тайна, открытая старухой в тот страшный день и год для народа, была тайна о копье из хрусталя. Ежели кто его найдет (а оно скрыто в глубине горных кряжей), то этим копьем можно пронзить любой камень, скалу и целые хребты.
– И потечет тогда из расщелин гор хрустальная живая вода, – шамкала старуха. – Только живая вода может спасти людей и землю от засухи и смерти. Смерть же несет дракон. Погибнуть он может только от живой воды. Сгинет он – и тогда все снова зацветет. Но может сделать такое только тот, кто смел, как редкостная птица – большой орлан, мудрый, как все мудрецы нашей земли, чистый душой, как только что родившееся дитя. – Так сказала напоследок древняя старуха. Сказала и умолкла навсегда, отдав тайну людям для спасения народа и родной земли…
Замолкла старуха, а люди, не сговариваясь, поглядели на Агидель. Каждый сердцем понял, что это может сделать только она – Агидель. Поняла и она слова старухи. К тому же единый взгляд народа – большой знак, и не каждый бывает им отмечен.
Молча она поклонилась народу и отцу за то, что пал выбор на нее спасти людей от смерти и горя. Недолго мешкала она. Стала собираться в путь. Не привыкать ей было сесть на коня и скакать по нехоженым тропам, встречаться со зверем лютым и всяких чудищ увидать.
И когда наступила ночь, хотя не стало от этого прохладней и ночное небо не потушило далеких огненных зарниц и туманов, ползущих по горам и пологом висевших над землей, собрались люди проводить Агидель. А она уж коня за поводок держала. Обняв отца и поклонившись людям, она надела убор воина, посылаемого на ратный подвиг, на трудные дела, села на коня и помчалась в ночь, навстречу… кому – и сама не знала. Вослед ей кричали люди:
– Агидель! Агидель!
Немало сменилось дней и ночей, пока девушка не наткнулась на след хрусталя. Много ей довелось встретить диких зверей и страшных чудищ по дороге. Но, говорят, что сердце, отданное на подвиг, не боится самых злых зверей и самых жутких страшилищ.
Маленький бурундучок, а силен тем, что знает, как в любую норку можно убежать. Вот и помог бурундук Агидели, показав ей дорогу к хрусталю. Бурундук юркнул в расщелину скалы. Агидель, привязав коня к кедру, кинулась за зверьком, поняв, что не просто зверушка крутилась возле нее.
Протиснулась Агидель в расщелину горы и вдруг на большой поляне очутилась. А поляна вся была окружена горами, и не простыми, а были они все из хрусталя. Зажмурилась поначалу Агидель, оттого что горы разными огнями отливали… Была тут и черная хрустальная гора, и красная, и желтая, но больше всего сияла гора из белого прозрачного хрусталя. На траве у самой горы лежало хрустальное копье, а рядом стояло такое чудище, что Агидель в страхе попятилась назад.
Но в это время, откуда ни возьмись, появился огромный красавец лось. Он кинулся на чудище и, подняв его на рога, швырнул в пропасть.
Подняла Агидель хрустальное копье и увидала, как на том месте, где оно лежало, забил родник… И такая была в нем чистая вода, что ее можно было принять за капельки ожившего хрусталя…
Взяла девушка копье, напилась живой воды и опять села на коня. И снова в путь пустилась, назад, к людям. Хрустальное копье она держала острием вперед, и перед ним, как старуха и говорила, рушились горы, раздвигались скалы…
Опять она немало дней и ночей мчалась в горах и один раз вдруг за спиной услыхала плеск воды. В радости она оглянулась и остановилась: за ней, как самая чистая роса, вода бежала. Она пробивалась за Агиделью сквозь горы, то бурля на перекатах, то, успокоившись, бежала тихо‑тихо, то, споря с камнями, весело шумела.
Радостно встретили люди Агидель. Новую реку ее именем светлым назвали. И на горе, что Подставкой луны, или Таганаем, зовется, семь древних мудрецов, одетых в белые одежды, подали Агидели самую большую награду их племени – редкостной и смелой птицы крыло, большого орлана… Гору же, на которой Агидель с отцом жила, и по сей день называют в память об ее отце – Иремелью…
Серафима Власова
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 181; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!