Острова восточного Средиземноморья 24 страница
– Царство мертвых не для живых. Явишься, когда придет твое время!
Рванул Орфей струны кифары, и над царством вечного безмолвия зазвучала песня прекрасного верхнего мира. Опустил Харон весло и, опершись на него, прислушался к неведомым звукам. Не прекращая петь, вступил Орфей в ладью, и вот он уже на другом берегу. Навстречу песне мчались толпы теней, а за ними гнался ужасный подземный пес Кербер. Зияли пасти его трех голов, а на теле вместо шерсти топорщились сотни змей. Самая большая змея на хвосте исторгала яд. Услышав пение, Кербер замедлил свой бег и замер, как земная собака по знаку охотника. Опустились головки змей, и хвост змея мирно свернулся в клубок.
Закрыв нос ладонью, чтобы не чувствовать смрадного дыхания Кербера, Орфей прошел в то место, где терпели кару души преступников. Он миновал пруд, в котором по горло стоял Тантал, разгласивший тайны богов и наказанный неутолимой жаждой, увидел Сизифа, вкатывающего на гору свой огромный камень, и Иксиона на огненном колесе.
Вот и трон великих владык подземного мира Аида и Персефоны. Остановившись перед ними, запел Орфей лучшую из своих песен – песню о любви. И пока он пел, принесенная им веточка вербы распустилась. Из лопнувших почек показались зеленые листочки, напомнившие Персефоне луг под Энной, на котором она резвилась, не зная о предназначенной ей участи. Как упоителен запах свежей зелени, не ведающей смерти и тлена! Слезы навернулись на глаза владычицы. Заплакали и мстительные эринии, не знающие пощады к преступившим божеские законы. Перестал Тантал искать иссохшим ртом убегающую от него воду. Неутомимый Сизиф остановил свой камень и, присев на него, прислушался.
|
|
|
Замерла песня, и наступило глубокое молчание. И прозвучал в нем голос Аида:
– Что ты просишь, пришелец?
– Я пришел ради моей возлюбленной Эвридики, пребывающей в мире теней. Танат похитил ее у меня на самой заре любви. Тебе ли не знать, что все мы сюда придем. Вернется она под твою власть, и я вместе с нею. На время прошу ее у тебя. Дай испытать Эвридике радость любви.
– Пусть будет по-твоему, – молвил Аид. – Веди Эвридику в верхний мир. Она пойдет за тобой, а ты за Гермесом. Только помни: оглянешься – дар будет отнят.
Тут же привел Гермес тень Эвридики. Слегка хромала она, но казалась такой же прекрасной. Бросился к ней певец, но бог, провожатый душ, его остановил:
– Имей терпение.
И двинулись они в путь. Харон их взял в ладью, и вот уже Стикс позади. Вверх поднималась крутая тропинка. Гермес шел впереди. Орфей за ним. Уже забрезжил свет. Волнение охватило Орфея. Не отстала ли Эвридика с больной ногой? Не осталась ли в царстве мертвых? Замедлил движение герой. Прислушался. Но тени ходят беззвучно. До верхнего мира оставалось несколько шагов, но не выдержал Орфей и оглянулся. Он ничего не увидел, но уловил легкое дуновение. Аид отнял свой дар. И сам Орфей был тому виной.
|
|
|
Снова к Стиксу спустился Орфей, надеясь вновь умолить подземных богов. Но милость дается однажды. Не тронула песня слуха Харона. Лодочник словно оглох. Обливаясь слезами, забыв о пище, провел Орфей семь дней и ночей у безмолвной реки. И, ничего не добившись, вернулся на землю.
Мир людей опротивел Орфею. Он ушел в дикие Родопы и пел там лишь для птиц и зверей. Не раз цари предлагали юноше в жены своих дочерей, но, безутешный, он отвергал их всех.
Однажды Родопы наполнились неистовым шумом праздника Диониса. Менады бежали по горам, славя сына Семелы, гремели тимпаны в их ладонях, слышались пьяные выкрики и смех. Одна из менад увидела Орфея и воскликнула:
– Вот он, ненавистник женщин![183]
Она бросила в певца острый тирс. Но обвивавший его плющ смягчил удар. Другая менада швырнула камень. Но он, очарованный пением, упал у ног Орфея с жалобным свистом. Тогда налетели на певца женщины, как стая коршунов. Они рвали и терзали его ногтями, вгрызались в его тело зубами. Упал Орфей, а они прыгали по его телу, исполняя пляску смерти.
|
|
|
И отлетела душа Орфея. Менады оторвали его безжизненную голову и вместе с кифарой бросили в Гебр. С тех пор – прислушайтесь – река звенит на камнях, словно перебирая струями струны. Ибо гармония неистребима, и ее не в силах заглушить дикое и яростное смешение звуков былых или новых времен. Голову певца унесло в море, и закачали ее нереиды и понесли от берега к берегу. Кифару же выбросило к острову Лесбосу, где ее подобрала песнелюбивая Сафо[184]. Она запела, и мир вновь наполнился поэзией и музыкой. Когда же она отзвучала, боги перенесли кифару Орфея на небо, придав ей очертания звезд.
Миф об Орфее – один из наиболее сложных для понимания, поскольку в нем соединились ранние фракийские легенды с теологией орфизма, основателем которого считался Орфей. Каждый эпизод жизни и смерти Орфея обставлен множеством версий. Греческие авторы считали его царем фракийских племен: то басторнов, то одрисов, то даже македонян. В нем видели музыканта, игравшего на лире и кифаре, изобретателя этих инструментов или мастера, их усовершенствовавшего. Уже в VI в. до н. э., как свидетельствует рельеф на метопах сокровищницы Сиракуз в Дельфах, Орфей был введен в команду «Арго» и выступал в роли корабельного певца. И более того, он становится главным героем орфической «Аргонавтики», превращаясь там в духовного вождя похода за золотым руном, участника и победителя на состязании певцов. Волшебная мелодия его кифары устраняет все препятствия, возникающие на пути аргонавтов. В смерти певца обвиняли не фракиянок, участниц вакханалий, а Зевса, поразившего Орфея молнией за разглашение тайны мистерий. В дополнение к тому, что сообщалось о кифаре Орфея, прибитой волнами к Лесбосу, утверждали, что к острову приплыла и голова певца, дававшая предсказания, пока завистливый Аполлон не лишил ее пророческого дара. По другой версии, голову Орфея прибило к малоазийскому берегу, в устье реки Мелы, и там было сооружено святилище Орфея, куда не допускались женщины.
|
|
|
Согласно Эсхилу, музы собрали останки Орфея и доставили их на Пиерию, предали земле близ города Либетры. Существовало предание, что город будет уничтожен свиньей, если Гелиос увидит кости Орфея. Много лет спустя гробница Орфея была открыта пастухом, заснувшим на холме и услышавшим во сне сказочное пение. Проснувшись, пастух побежал в Либетры и привел горожан. На холм, из-под которого слышался чудесный голос, поднялось много людей, и своды гробницы обвалились. Тогда-то Гелиос и увидел кости Орфея. Это, однако, не испугало горожан, уверенных, что городские стены в состоянии устоять перед самой большой свиньей. Но на следующий день над Либетрами нависла гигантская туча, из которой хлынул ливень невиданной силы. Переполнились воды реки Сис (Свинья), и она смыла город.
Кифаред Фамира
Я умоли ть сумею. Спросишь чем?
Кошачьей лаской, цепкостью змеиной
И трепетом голубки, а возьму
У вышних счастье сына… Но сначала
Пусть будет ночь, и день за ней,
И ночь опять со мною… О, не медли!
Иннокентий Анненский
Фамиру[185], как и Орфея, греки считали фракийцем, но рисовали их людьми с противоположными характерами. Перед нами не благочестивый музыкант и песнопевец, друг муз, а гордый и надменный жрец искусства, поставивший собственное мастерство выше вдохновения, даруемого богами.
Фамира – сын фракийского певца Филаммона, родителями которого были Аполлон и прекрасная нимфа. Отличаясь редкой красотой, Филаммон привлек сердце пелопоннесской нимфы Аргиопы. Подвергаясь насмешкам подруг, имевших возлюбленными богов, а не смертных, Аргиопа покинула родную реку и переселилась в Аттику, где и родила Фамиру.
Мальчик вырос среди людей, не зная о том, что его мать – нимфа. В нем рано проявился унаследованный от родителей музыкальный талант. Вскоре он стал странствовать по разным странам, вызывая всеобщее восхищение. Скифы, чьи степи посетил Фамира, провозгласили юношу своим царем. Но ему не нужна была царская власть над одним народом. Он обладал властью над чувствами всех смертных.
Много раз Фамира одерживал победы над песнопевцами в Дельфах, на Пифийских играх. После одной из таких побед он вернулся во Фракию.
У порога дома его ждала мать-нимфа. Все эти годы она издали следила за сыном, радуясь его славе. Теперь она вернулась к нему, думая, что он страдает без материнской ласки. Прежде всего Аргиопа хотела открыть сыну тайну его рождения. Но Фамира не захотел ее выслушать. Он заявил, что в его судьбе, отданной музыке, нет места ни матери, ни сестрам, ни отцу. Обескураженная нимфа, надеясь найти что-либо общее с сыном, рассказывает ему о своем знакомстве с музами. Фамира пренебрежительно отзывается о них. Мать в ужасе убегает, предчувствуя трагический исход.
Вскоре Фамира осмелился бросить музам вызов на состязание, потребовав в случае победы стать возлюбленным каждой из них, а в случае поражения согласившись отдать им все, что они пожелают.
Не терпят боги человеческой гордыни и жестоко за нее карают. Музы, одержав победу над Фамирой, лишают его зрения, голоса и слуха. Побрел несчастный по земле, вызывая у встречных насмешки. В Аркадии, у города Мегалополя, показывали место, где Фамира, признав свое поражение, выбросил в реку Балиру[186] свою лиру, ставшую бесполезной.
Миф поднимает проблему человеческих качеств художника. Талант не оправдывает презрения к близким. Отчуждение от людей подготовило неуважение к богам и возмездие.
Царь Рес
Фракия славилась не только певцами и музыкантами, но и могучими воителями. Одним из них был Рес, сын реки Стримона и одной из муз[187]. На десятом году войны троянцев с ахейцами он прибыл на помощь Трое с отрядом «чубатых», как называли греки фракийцев, потому что они оставляли на макушках чубы.
Еще на родине, обратившись к оракулу, Рес узнал, что он и его белые, как снег, и быстрые, как ветер, кони станут бессмертны, если погрузятся в воды реки Скамандр. Прибыв под Трою вечером, Рес разбил лагерь и решил выполнить предписание оракула утром.
О судьбе Реса знала покровительница ахейцев Афина. Приняв облик смертного, она вступила в ахейский лагерь и побудила Диомеда и Одиссея немедленно отправиться в троянский стан, чтобы Рес и его кони не успели обрести бессмертие. В это же время троянцы послали своего лазутчика, приказав пробраться в ахейский стан и выведать планы недругов.
Схватили Диомед и Одиссей лазутчика и силой заставили его выдать, где находится фракийский лагерь. Незаметно пробрались туда герои и увидели объятого сном могучего Реса. Диомед убил его и еще двенадцать «чубатых». Одиссей тем временем отвязал коней Реса. Диомед вывел бы и колесницу с золотыми украшениями, если бы Афина не напомнила, что пора уходить.
Гарпалика
Где-то во Фракии имелся курган, у которого происходили игры и состязания воинов. Рассказывали, что он насыпан над телом воинственной девы Гарпалики (Хищной волчицы)[188].
Гарпалика была дочерью царя одного из фракийских племен. Когда умерла его супруга, он вскормил девочку молоком коров и кобылиц. Она стала пасти стада и, обучившись владению оружием, защищала животных от хищников. В беге она могла догнать любого человека или зверя. Однажды у хижины, где жили отец с дочерью, появились вооруженные люди. Это были ахейцы, возвращавшиеся из-под Трои. В столкновении с ними отец Гарпалики был ранен и едва не пленен, если бы не дочь. Бросившись вперед, Гарпалика спасла родителя и обратила в бегство целый отряд воинов.
Когда сородичи изгнали отца за жестокость, Гарпалика последовала за ним в лес, где занималась охотой или похищала скот у пастухов. Тех, кто пытался защитить стадо, дева приканчивала дубиной.
В конце концов пастухи потеряли терпение и расставили сети, в которые попалась Гарпалика. Они безжалостно убили деву. После этого между убийцами разгорелась распря. Чтобы умилостивить виновницу раздора, в честь Гарпалики был учрежден праздник, на котором юноши состязались в силе и ловкости. Игры происходили у кургана, насыпанного над телом воинственной девы.
Мифы Пелопоннеса
Пройдя Истм (Коринфский перешеек), афинянин или любой другой обитатель Средней Греции оказывался на полуострове Пелопоннес, который он мог бы с полным основанием назвать «метрополией мифов». Территория, вдвое меньшая, чем остальная Греция, насыщена таким количеством легенд и исторических преданий, что они перевешивают мифы Северной и Средней Греции и островов Эгейского моря и Малой Азии, вместе взятые.
Этот феномен мог вызывать удивление до тех пор, пока археологические раскопки не показали, что политические центры, с которыми связаны мифы Пелопоннеса, – историческая реальность, и если для Северной и Средней Греции можно назвать четыре-пять городов II тысячелетия (Афины, Фивы, Иолк, Фера, Калидон), то в одной только Арголиде, примыкающей к Истму, их более десятка. А ведь кроме Арголиды имелись Лаконика, Мессения, Элида, Аркадия, Ахайя. Одним словом, Пелопоннес во II тыс. до н. э. был средоточием культуры, по сравнению с которым Аттика с Афинами были захолустьем.
Греческая монета с изображением дельфийского треножника и служения Аполлону
Миф о Троянской войне, рисующий Агамемнона предводителем всех ахейцев, одно время воспринимался как свидетельство существования микенской державы, охватывающей едва ли не весь Пелопоннес. Археологические раскопки и древнейшие тексты, современные Троянской войне и ей предшествующие, окончательно опровергли это предположение, показав отсутствие единого государства и единого центра. Пелопоннес второй половины II тыс. до н. э. – это десятки небольших царств в определенных естественно-географических границах. Цари занимали дворцы, являвшиеся военно-административными и экономическими центрами. Это, однако, не говорило о их культурной и религиозной обособленности. Археологические данные показывают распространение по всему полуострову общих керамических типов. Мифы, дополненные археологией, свидетельствуют о почитании в разных местах одних и тех же божеств. Из мифов видно, что герои Пелопоннеса совершают свои подвиги далеко за его пределами, так что создается впечатление, будто полуостров тесен для них. Они побеждают чудовищ по всему свету, расселяются за морями и являются родоначальниками царских домов на островах Эгеиды и в Малой Азии. Все это говорит о желании создателей мифов придать своим излюбленным героям наибольшую значимость. В ходе раскопок на островах Эгеиды, на берегах Малой Азии, на сирийско-финикийском побережье, на Эолийских островах, в Италии и Сицилии обнаружено великое множество обломков расписной микенской керамики и других предметов, произведенных на Пелопоннесе. Все это свидетельства микенской торговли или даже колонизации, следы реальных персонажей, деятельность которых была обобщена в образах Геракла, Персея, Беллерофонта, Диомеда, Одиссея и других «многостранствующих» героев.
Мифы Пелопоннеса, героями которых являются догреческие и греческие, ахейские правители, не ставили своей целью представить их автохтонами, хотя негреческий элемент на полуострове сильнее, чем где бы то ни было в материковой Греции. Мифы Пелопоннеса рисуют достаточно отчетливую этническую картину, согласно которой ахейцам на полуострове предшествовало местное население – пеласги, лелеги и кавконы. О том, смешалось ли оно с ахейцами или было ими порабощено, нам неизвестно, так же как мы не знаем в точности, каков был вклад догреческих обитателей Пелопоннеса в формирование религии и мифологии пришельцев. Нижним рубежом героической истории древнейших царств Пелопоннеса является катастрофа, которую сами греки называли «возвращением Гераклидов», а ученые нового времени – «дорийским завоеванием». Каковы бы ни были причины этого бедствия – вторжение одних дорийцев или переселение множества северных народов, вовлекших в свое неудержимое движение и дорийцев, вырубка лесов с последующим высыханием рек, эпидемии, восстания порабощенного населения, – результаты были плачевны: разрушение дворцов, обезлюдение Пелопоннеса, забвение письменности и других культурных достижений микенского времени. Три столетия, следующие за этой катастрофой, сопоставимой лишь с падением античной цивилизации тысячу семьсот лет спустя, называются «темными». Кажется, именно в это время знания греков о своем прошлом обволакиваются фантазиями, становятся мифами.
Элида
К северу от Мессении находилась широкая всхолмленная равнина с побережьем, почти лишенным гаваней. Уже Гомеру она известна под именем Элида. Изрезанная реками, обладающая прекрасным климатом, Элида славилась земледели ем и скотоводством. В микенскую эпоху здесь не было ни одного города – фигурирующая в мифах Пиза была сельским поселением и административным центром. Храмовым центром Пизы и всей Элиды была Олимпия, знаменитая в полисную эпоху общегреческими Олимпийскими играми. Все мифы Элиды в той или иной мере связаны с Олимпийскими играми, предшествовавшими классическим играм I тыс. до н. э. Миф о пришельце из Малой Азии Пелопсе (лидийце или фригийце), обосновавшемся в Пизе и ставшем царем Элиды, не может быть истолкован как свидетельство лидийской или фригийской колонизации Пелопоннеса. В Лидии у горы Сипила (близ будущей Смирны) существовал древнейший культ Пелопса, скорее всего, аргосского героя, почитавшегося выходцами из Арголиды. Этого же Пелопса почитали в Элиде как одного из основателей древнейших Олимпийских игр. Так возникла легенда, перевернувшая направление колонизации: Пелопс был направлен из Малой Азии в Элиду, сменил там местного царя Эномая, своего тестя, и устроил в его честь Олимпийские игры.
В пользу аргосского происхождения культа Пелопса в Малой Азии и Элиде свидетельствует то, что правители городов Арголиды Трезен, Атрей, Фиест считались сыновьями Пелопса. Возможность того, что правителями городов Арголиды могли быть сыновья царя из сельского поселения Пизы, совершенно невероятна. Об аргосском происхождении легенды о Пелопсе говорит и то, что маршрут конного «пробега» Эномая и Пелопса проходил через всю Арголиду, до ее крайнего города Эфиры.
Пелопс
Прислонившись к перилам, Пелопс с надеждой смотрел на приближающийся с каждым взмахом весел плоский песчаный берег. А память его возвращала в оставшийся за морем родной Сипил, где на его долю выпало столько невероятных страданий и бедствий. Последнее из них – нападение царя Ила, считавшего своим отцом речного бога Скамандра. Этот Ил обрушился на Фригию подобно потоку, переполненному весенними водами, и оставил после себя разоренные пашни и обезлюдевшие деревни. Воины Ила увели скот, который, наверное, уже пасется на горе Иде или съеден прожорливыми обитателями вновь основанного Илом города Илиона.
«Может быть, здесь я буду счастливее? – размышлял Пелопс, направляясь к сходням. – Судьбам, неотступно преследующим смертных на одном месте, может надоесть гнаться за ними по всему свету».
Кормчий назвал этот большой остров, который они оплывали несколько дней, Анией, а местность, где путники высадились, Пизатидой. Первый встретившийся на берегу человек, судя по обрывку сети на плече – рыбак, оглядел Пелопса с головы до ног и почему-то спросил:
– Жених?
– Жених? – удивился Пелопс. – Разве я похож на влюбленного?
– Те тоже не были похожи, но все, как один, оказались женихами.
– Что, у вас много невест на выданье?
– В том-то и дело, что невеста одна, а женихов много. Гипподамией ее зовут. Ступай по этой дороге и к полудню дойдешь до дворца.
Дорога, указанная рыбаком, имела много развилок, а спросить, куда свернуть, было не у кого. Видимо, купцы и мореходы не очень жаловали эту Пизу. И вдруг показалась погребальная процессия. За прямоугольным ящиком (их называли «медовиками», так как на дальние расстояния трупы перевозили в меду), шло человек двадцать.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 77; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!