Острова восточного Средиземноморья 23 страница
– Счастлив тот, кого она удостоит назвать своим супругом.
Ойней устроил героям пир в своем дворце. Длился он девять дней и ночей. Лилось в кубки вино из царских подвалов. Лилась и непринужденная речь. Вспоминали герои о предках, прославившихся в сражениях и морских походах, и о своих собственных великих деяниях. Аталанта внимала рассказам, но в кубке ее была лишь вода. Диониса дар, как и дары Афродиты, она презирала.
На десятый день, перед выходом в лес, охотники единодушно одобрили условия состязания: кабанья шкура и голова с клыками достанутся тому, кто сразит зверя.
Охота, охота
И вновь запели рога, возвещая начало охоты[180]. Калидон наполнился нетерпеливым лаем собак. Герои прорезали толпу, провожаемые благодарными и восторженными взглядами. Никогда и нигде не было такого ликования. Ведь шли они не на забаву. Народ Этолии видел в них спасителей.
Напасть на след чудовищного вепря было нетрудно. В тех местах, где он отлеживался днем, трава была примята так, словно отдыхало стадо слонов. Но, почуяв след зверя, собаки начали пятиться. Их тащили, пока Аталанта не посоветовала:
– Отпустите этих тварей с телами волков, но с сердцами оленей.
Стыдно стало собакам, и они вырвались вперед, но далеко от охотников не отходили, словно надеясь на их защиту. И это ускорило встречу с кабаном, ибо он, издалека почуяв ненавистный ему собачий дух, ринулся навстречу охотникам.
|
|
|
Мелеагр и Аталанта нападают с копьями на вепря
О близости зверя предупреждали громовое хрюканье и треск падающих деревьев. Охотники застыли, сжимая в руках кто копье, кто дротик, кто рогатину. Зверь, всем своим видом внушавший ужас, показался из-за деревьев. Яростью горели его глаза, из пасти хлопьями падала пена. Сначала он кинулся на собак, подняв нескольких на клыки, а остальных разогнав. Первым метнул свой дротик Эхион, но он угодил в ствол клена, содрав кору. Дротик Ясона был брошен с огромной силой, но пролетел над головой зверя, не причинив ему вреда. Один из охотников взмолился Аполлону, прося дать его руке меткость. Услышал Аполлон мольбу, и копье не дало промаха, но в полете слетел железный наконечник, – не иначе это козни сестры Аполлона Артемиды, – и кабан, едва ощутив удар тупым древком, повел огромным ухом.
И вот он уже несется на охотников, сбивая их с ног и нанося смертельные раны.
Еще немного, и погиб бы юноша Нестор родом из Пилоса. Но, опершись на копье, взметнул он свое гибкое тело вверх и зацепился руками за ветки ближайшего дерева.
Тогда-то и кинулся к зверю храбрый Анкей, чья секира не давала промаха. Но едва успел он занести секиру, как кабан вонзил ему клыки в живот, и герой упал, обливаясь кровью.
|
|
|
Вскипело сердце Аталанты, увидевшей гибель земляка. Она натянула лук, и стрела пронзила загривок животного, задев также ухо.
Почувствовав боль, зверь на мгновение оторопел, и этим воспользовался Мелеагр, метнувший в кабана копье. И только тогда зверь зашатался. Сразу же и другие герои стали кидать свои копья и дротики, и вскоре вепрь рухнул на землю, и его труп стал напоминать колючего ежа.
Распря
Герои не без усилий вытащили из туши копья и дротики. Мелеагр же, наступив ногой на гигантскую голову, сказал, обращаясь к Аталанте:
– По праву эта добыча принадлежит тебе и мне. Разделим же ее полюбовно!
Последние слова потонули в разъяренном реве охотников. Наглее всех вел себя Плексипп, дядя Мелеагра по матери. Рванувшись к туше, он закричал:
– Эй, полегче, сосунок! Не пяль глаза на чужое! Смотри, как бы тебя не подвела твоя хваленая красота.
Не стерпел Мелеагр нанесенной ему обиды и ответил на нее ударом копья. Плексипп свалился замертво. Другие герои отступили в ужасе.
В тот же день в Калидон на двух носилках внесли кабана и Плексиппа, жертву распри. Ликование народа, узнавшего, что кабан уничтожен, сменилось плачем. Увидев тело любимого брата, царица ударила себя в грудь и заполнила город печальными воплями. Когда же имя убийцы было названо, не утих ее гнев, а еще более разгорелся. Упала она на землю и, ударяя по ней кулаками, стала призывать Аида и Персефону, чтобы они покарали сына смертью. Потом царица кинулась в покои, чтобы отыскать обгоревшее полено, сохранявшее жизнь Мелеагра. Заметалась она по дому в поисках огня, и угрозы, раздававшиеся из ее уст, позволили понять сестрам Мелеагра, что брату грозит гибель. И когда рабы, по приказу царицы, принесли щепки и лучины и подожгли их, девушки стали затаптывать огонь, не подпуская к нему мать.
|
|
|
Тем временем к Калидону подступили вооруженные обитатели соседнего Плеврона, где царствовал Плексипп. Не ожидавшие натиска калидонцы уступили врагам, и те взобрались по лестницам на городские стены. Мелеагр же, смертельно обиженный матерью, заперся вместе со своей супругой в покоях, отказавшись участвовать в защите города. Узрев врагов на городских стенах, к дому героя бросились старейшины и жрецы. Они умоляли его покинуть свое убежище и вступиться за город, обещая отрезать надел земли в пятьдесят десятин, наполовину покрытый виноградником, наполовину оставшийся под паром. Но и эта неслыханная награда не смягчила сердце оскорбленного героя.
|
|
|
В запертую дверь покоев Мелеагра стал стучать его отец Ойней, умоляя выйти и спасти город. Явились и друзья героя, его соратники, убеждая не упрямиться. Но Мелеагр не откликался. Тем временем враги, спустившись со стен, рассыпались по городу, грабя и убивая всех встречных.
Упав на колени, юная супруга стала умолять спасти ее, других дев и женщин от печального рабства. Лишь тогда уступил Мелеагр и согласился выйти наружу. Он покрылся пышноблестящим доспехом, взял в руки меч. Но именно в это мгновение Алфее удалось одолеть дочерей и бросить в огонь полуобгоревшее полено.
Появление героя на агоре вызвало панику неприятеля. Плевронцы знали, что сильнее Мелеагра нет никого в Этолии. В ужасе, бросая награбленное, кинулись они к городским воротам. И вдруг Мелеагр ощутил страшную боль. Грудь горела так, словно он проглотил горящие уголья. В ужасе зовет герой на помощь жену, старика отца, друзей. Но никто не может ему помочь, ибо догорало полено, брошенное матерью в огонь, а вместе с ним и его жизнь.
Невиданная скорбь охватила город. Ушел в аид его защитник, его спаситель. Бьют себя в грудь калидонские женщины. Старый Ойней посыпает голову дорожной пылью, проклиная долгий свой век, позволивший увидеть смерть юноши-сына. А виновница гибели сына, в ужасе от содеянного, ударом кинжала спасает себя от мук пробудившейся совести.
И кто знает, сколько бы еще бед обрушилось на Этолию, не догадайся Ойней смягчить гнев Артемиды великолепными празднествами, длившимися два дня. В первый день к ее храму, что у западных ворот, состоялось грандиозное шествие юношей и девушек с венками на головах и зелеными ветвями в руках. Процессию завершала колесница, влекомая ланями. На ней стояла юная жрица Артемиды в коротком хитоне, подпоясанном у самой груди. На следующий день был сооружен алтарь в виде огромного четырехугольника, заполненного в центре сухими поленьями и сучьями и обнесенного по краям свежесрубленными стволами молодых деревьев в два человеческих роста. Толпы жертвователей несли на алтарь клетки с птицами, живых волчат, кабанов, медвежат и других обитателей леса, попавших в заранее расставленные капканы. Последними за ограду втолкнули юношу и девушку, предназначенных жребием в жертву суровой богине, сердце которой пытались смягчить. Подобно пылающим кометам взлетели факелы, и вскоре из-за частокола вырвались языки пламени. Некоторые звери пытались выскочить за ограду, но их кольями загоняли назад в костер. Треск поленьев слился с криком и ревом заживо сжигаемых людей и животных[181].
Корес и Каллироя
Средь шума, и воя, и гуда,
Заполнивших весь Калидон,
Забылось великое чудо
В бегущем потоке времен.
И нет среди славных героев
Того, кого звали Корес,
Но вечно течет Каллироя
Сквозь кровью пропитанный лес.
Прислушайся к струям, звенящим
По камням, как струны кифар,
И сердцем воспримешь щемящий
Напев, как неслыханный дар.
К человеческим жертвоприношениям в ту пору в Этолии, как раньше во всех землях, населенных лелегами, пеласгами или ахейцами, прибегали не только во время регулярных празднеств богов, но и в случаях эпидемий или иных бедствий, чтобы умилостивить наславших их богов. У этолийцев, более отсталых, чем их соседи, сохранилось немало мифов, связанных с этим варварским обычаем. Один из них по своему трагическому накалу напоминает шекспировскую повесть о Ромео и Джульетте.
Жил в Калидоне, когда он был еще обитаем, юный жрец Диониса Корес. Однажды во время праздника в честь сына Семелы он увидел девушку удивительной красоты по имени Каллироя и с тех пор потерял покой. Образ красавицы неотступно стоял перед Коресом, и он, шепча ее имя, обращался с мольбой и любовными клятвами, на какие только способно человеческое сердце: Каллироя! Каллироя! Каллироя!
Отыскав дом девушки, он стоял целыми днями возле него, чтобы увидеть, как она несет на голове кувшин с водой из источника или веселится с подругами. О необыкновенной любви Кореса к Каллирое вскоре узнал весь Калидон. Кто-то посоветовал отцу юноши слать сватов. Они вернулись ни с чем. Девушка сказала, что скорее утопится, чем станет женой отвратного юнца, который следует за нею, как вторая тень. И что бы ни предпринимал отец Кореса, какие бы ни обещал дары, Каллироя была непреклонна.
И обратился Корес к Дионису, которому служил, чтобы тот вдохнул в сердце девушки любовь, и бог внял мольбе своего жреца. Но равнодушие Каллирои было так велико, что стрелы Эрота, направленные по просьбе Диониса, отскакивали от нее, как от каменной скалы, поражая ничего не подозревавших калидонцев, следовавших по своим делам.
И вскоре весь Калидон был охвачен загадочной болезнью, напоминавшей опьянение, когда люди теряют над собой власть и совершают необъяснимые поступки. Нет! Это не было любовью, а скорее безумием, опасным подобием любви.
Как всегда в таких случаях, старцы решили обратиться к оракулу, но не к дельфийскому, где волю Аполлона передает людям пифия, надышавшись ядовитыми испарениями земли, а к додонскому, что в соседнем с Этолией Эпире, где жрецы, никогда не моющие ног и спящие на голой земле, толкуют волю Зевса по воркованию храмовых голубей и невнятному шелесту листьев священного дуба.
Страшен был ответ: виновницей охватившего город неистовства объявлялась Каллироя. И тот, кто ее полюбил, должен сам принести девушку в жертву.
Как удар молота, поразил Кореса этот ответ. Юноша понимал, что не Каллироя, а он – виновник несчастий Калидона. Ведь это он не смог справиться с охватившим его чувством! Он, а не кто другой, обратился к Дионису с преступной мольбой. Почему же должна погибнуть она? И почему именно ему назначено занести жертвенный нож? Что было наказание, назначенное богами душам Тантала и Данаид, перед тем, которое определено ему, живому, никого не обманувшему, никого не убившему? И можно ли возносить молитвы и приносить жертвы богам, карающим за любовь суровей, чем за убийство и обман, – думал он, жрец Диониса. Юноша гнал от себя кощунственные мысли, а они неотступно преследовали его вновь и вновь. И в противоборстве с ними он не заметил, как на его плечи набросили одеяние, приличествующее торжеству, вложили ему в руку кривой жертвенный нож. Все было в тумане. Он не видел лиц жрецов и флейтистов, но все его существо заполнили выводимые флейтами звуки печального чужеземного лада.
И вдруг… Туман рассеялся, и возникло смертельно бледное лицо Каллирои с расширившимися от ужаса и недоумения глазами. Ее вели, как жертвенное животное. Она никогда не была от него так близко. Она всегда убегала от него. Но теперь ее поставили совсем рядом. Нет, не для поцелуя или объятия – для смертельного удара. А флейты звучали все громче и настойчивее, призывая свершить предназначенное богами.
Корес начал медленно поднимать нож, не отрывая взгляда от испуганного девичьего лица, и вдруг, стремительно вонзив клинок себе в грудь, упал к ногам Каллирои.
Оборвался мотив флейт. Наступила тишина, какая случается только в те редкие мгновения, когда смертных, запутавшихся в братоубийственных войнах или иных преступлениях, внезапно посещает разум. В тишине все услышали вздох Каллирои, словно бы каменное ее сердце дрогнуло перед силой любви. Лицо ее, внезапно осветившееся неведомым ей чувством, приобрело такую божественную красоту, что уже никто не мог и помыслить о совершении определенного богами обряда. Словно прозрев, девушка жадно всматривалась в умиротворенные смертью черты того, кто еще недавно внушал отвращение, и ее сердце пронзила такая нестерпимая боль, что унять ее могла только смерть. И, выхватив нож из еще мягкой руки Кореса, Каллироя нанесла себе смертельный удар прямо в сердце и бросилась в ручей, который с тех пор носит ее имя.
Фракия
Фракийский лес – поэзии начало,
Прибежище всех мифов и чудес.
Не здесь ли песнь Орфея прозвучала
Обычаям людским наперерез?
Не здесь ли собрала его кифара
Вокруг себя живущих всех окрест
И силою чарующего дара
Взметнула до небес?
Северная часть Балканского полуострова, населенная с незапамятных времен фракийскими племенами и прославленная подвигами греческих героев – Геракла, аргонавтов, Бореадов, сама являлась местом формирования мифов, известных главным образом по произведениям греческих авторов V-IV вв. до н. э. Фракийцы почитали богиню Бендиду, которую греки отождествляли то с Артемидой, то с Гекатой, то с Персефоной. Сохранившиеся фракийские изображения богини позволяют видеть в ней покровительницу охоты. Около 430 г. до н. э. культ Бендиды был распространен в Аттике поселившимися там фракийцами. В Афинах появился посвященный ей храм, ставший центром праздника, сопровождавшегося шествием верующих и культовым бегом с факелами. Соперницей Бендиды считалась богиня любви (фракийское имя ее неизвестно). Когда фракиянка Полифонта, по отцовской линии внучка Ареса, по материнской – речного бога Стримона, отвергла радости любви и стала спутницей Артемиды, фракийская Афродита жестоко наказала ее, заставив полюбить медведя. От этой связи родились двое буйных сыновей, которые стали заниматься людоедством. Тогда Зевс послал Гермеса с приказом отрубить им руки и ноги. Но Арес, дед Полифонты, превратил их вместе с матерью в хищных ночных птиц.
Широко почитался фракийцами бог Залмоксис, имевший облик медведя или человека в медвежьей шкуре. С ним были связаны представления о смерти и бессмертии. Последнего можно было с помощью Залмоксиса добиться, осуществляя человеческие жертвоприношения. Находя общие черты в верованиях фракийцев в Залмоксиса и представлениях Пифагора о праведной жизни, греки уверяли, что Залмоксис – раб Пифагора, отпущенный им на волю для распространения пифагореизма среди фракийцев.
Каждый из фракийских племенных вождей имел своего личного бога-покровителя, которого греки называли Гермесом. Согласно Эсхилу, племя эдонов почитало бога Нотиса, который позднее стал общефракийским божеством. Почитатели этого хтонического бога составляли религиозные сообщества и совершали жертвоприношения, напоминавшие дионисийские. Во время празднеств мужчины наряжались женщинами. Но особенно широко известен во Фракии и далеко за ее пределами миф об Орфее.
Рождение музыки
О дерево! Восстань до поднебесья!
Цвети, послушный слух! Орфей поет.
И все умолкло. Но в молчаньи песне
Был предназначен праздник и полет.
Райнер Мария Рильке
Жизнь была уже полна звуков. Над горными склонами Фракии гулко разносилось ржание коней, еще не знавших узды. Из зарослей выбегал черный ощетинившийся вепрь и, суетливо хрюкая, звал за собой кабаниху и дюжину полосатых поросят. Медведь под дуплом дуба ревел, отбиваясь лапой от гудящего роя пчел. Густо населенные зверьем, птицами и насекомыми, леса клокотали от нестройного хора голосов. Человек жил тут же рядом, внушая к себе уважение и вызывая страх. Однако его голос почти не выделялся из разноголосицы природы, частью которой он себя считал.
Но однажды – как рассказывает предание – на поляну вступил юноша. В руках его не было ни камня, ни палки, без которых тогда не осмеливался покинуть пещеру или землянку ни один смертный. Кажется, юноша никого не боялся и никому не угрожал. Он расположился на камне и снял с плеча предмет, незнакомый обитателям леса. Его можно было принять за лук, со свистом выпускающий жалящие и пронизывающие насквозь стрелы. Но на луке была одна тетива, а здесь семь, и укреплены они так, что для стрел не оставалось упора. Юноша ударил пальцами по натянутым нитям своего странного лука и исторг звуки, каких никогда наяву не слышал ни один зверь и ни один человек. Они напоминали что-то давно забытое или потерянное, что-то разлитое в самой природе, но еще никем не извлеченное. Словно бы пчелы вместо того, чтобы собирать сладость цветов, решили нанизывать все лучшее, что содержал мир звуков, и юноша услышал – и воспроизвел. И хотя это не напоминало знакомые голоса или шумы природы, но будило какой-то странный отзвук и властно тянуло к себе, заставляя презреть выработанные веками осторожность, страх и вражду.
Уйдя с головой в божественные звуки, юноша не замечал ничего вокруг. Он выливал из себя все, что его переполняло, не заботясь о слушателях. А их с каждым мгновением прибывало все больше и больше. Царственно прошагал лев и лег, склонив огромную голову на скрещенные лапы. Рядом с ним замер пугливый олень, закинув ветвистые рога. Тут же рядом с рысью пристроился заяц. Но что это? Деревья привстали и, казалось, вот-вот шагнут навстречу певцу.
Музыканта звали Орфеем. Он не мог похвастаться знатностью своего рода. Другие герои гордились своими отцами – Зевсом или Аполлоном. Отцом Орфея считался затерявшийся во фракийских дебрях горный поток Загр, а матерью – муза Каллиопа (Прекрасноголосая). Не совершал он подвигов, подобных тем, которые прославили Персея или Геракла. Но деяния его беспримерны, так же как беспримерна его слава.
Орфей любил юную дриаду Эвридику, и сила этой любви не имела себе равных[182]. Однажды, гуляя с подружками нимфами по лугу, Эвридика нечаянно наступила на змею, которая ужалила ее в ногу. Вскрикнула Эвридика и упала на руки подбежавшим подругам. Лицо девушки побледнело. Ясный лоб покрылся испариной, закатились светлые очи.
На жалобный плач прибежал Орфей и увидел тело своей любимой. Ударил певец по струнам кифары, но не подняла она глаз, не потянулась к нему, как прежде. Долго оплакивал Орфей любимую. Песни его, ранее сдвигавшие камни, могли бы теперь их разжалобить. Но, кажется, боги подземного царства, взявшие душу Эвридики, не услышали этих песен, или их сердца были тверже камня.
Орфей в окружении воинов (роспись на сосуде)
Чтобы развеять горе, Орфей отправился в странствия. Он побывал в Египте и увидел его чудеса, поплыл вместе с аргонавтами в златообильную Колхиду. Но образ Эвридики всюду неотступно следовал за ним, исторгая слезы.
И отважился Орфей сойти в подземный мир, чтобы вернуть Эвридику и соединиться с нею. Ничего он не взял с собой, кроме кифары и нераспустившейся веточки вербы.
Через глубокую пещеру Тенара спустился Орфей к берегам священного Стикса, за которым простирался мир мертвых. Но где же перевозчик Харон со своей ладьей? Даже чуткий слух певца не уловил отдаленного плеска весла. Вдруг сзади что-то зашелестело. Оглянулся Орфей и увидел, что его окружают тени мертвых, ожидающие, как и он, переправы. А вот и Харон. Одна за другой вступали тени в ладью. Когда же Орфей сделал шаг, то натолкнулся на весло, поставленное поперек. Старый лодочник знал свое дело:
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 73; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!