КОРОЛЕВА ЭВЕРЕСТА И КИНОМАГНАТ ПОГИБЛИ 53 страница
— Ты проклятая глупая сука, — проревел он ей в спину. — Если ты собралась умирать, это ещё не значит, что ты должна взять всех этих людей с собой.
Но она пошла прочь к лагерю на обочине, так и не обернувшись; и теперь, поняв, что потерял контроль над собой и наговорил гадостей, он упал на колени и зарыдал. После этой ссоры Мишала отказалась спать рядом с ним[1155]. Она и её мать откатили свои постельные принадлежности к окутанной бабочками пророчице их мекканских поисков.
Днём Мишала непрерывно работала среди пилигримов, ободряя их, поддерживая их веру, собирая их вместе под крылом своей мягкости. Аиша всё дальше и дальше отступала в тень, и Мишала Ахтар стала полноправным лидером паломников. Но был один пилигрим, над которым она утратила свою власть: госпожа Курейши, её мать, жена директора госбанка.
Прибытие господина Курейши, отца Мишалы, стало настоящим событием. Паломники остановились в тени лесополосы и занимались сбором хвороста и чисткой кухонных горшков, когда показался кортеж. Тут же госпожа Курейши, ставшая на двадцать пять фунтов легче, чем в начале путешествия, с кряхтением подскочила на ноги и принялась остервенело счищать грязь с одежды и приводить волосы в порядок. Мишала увидела мать, ковыряющуюся с расплавившейся губной помадой, и поинтересовалась:
— Куда ты смотришь, ма? Расслабься, а?
Мать слабо указала на приближающиеся автомобили. Минуту спустя высокая, степенная фигура большого банкира возвышалась на ними.
|
|
|
— Если бы я не видел это собственными глазами, не поверил бы, — произнёс он. — Они сказали мне, но я лишь отмахнулся. Поэтому пришлось самому искать тебя в этой глуши. Исчезнуть из Перистана, ни слова не сказав: что ещё за блажь?
Госпожа Курейши беспомощно тряслась под взглядом мужа, начиная плакать, чувствуя окостеневшие мозоли на ногах и усталость в каждой клеточке своего тела.
— О боже, я не знаю, прости меня, — сказала она. — Бог знает, что на меня нашло.
— Разве ты не знаешь, что я занимаю деликатный пост? — прикрикнул господин Курейши. — Необходимо общественное доверие. Как я буду выглядеть, если моя жена шляется с бханги[189]?
Мишала, обняв мать, велела отцу перестать измываться. Господин Ахтар впервые увидел печать смерти, горящую на челе дочери и выкачивающую из неё силы, как воздух из шины. Мишала рассказала ему о раке и об обещании провидицы Аиши, что в Мекке произойдёт чудо и она полностью исцелится.
— Тогда давай полетим в Мекку с тобой, немедленно, — уговаривал отец. — Зачем идти, если ты можешь добраться туда аэробусом?
Но Мишала была непреклонна.
— Ты должен уйти, — сказала она отцу. — Только верный может заставить это случиться. Мамочка позаботится обо мне.
|
|
|
Господин Курейши на лимузине беспомощно присоединился к Мирзе Саиду в тылу процессии, постоянно посылая одного из двух служащих, сопровождающих его на мотоциклах, узнать у Мишалы, не нужно ли ей еды, медикаментов, тамз-ап-колы, чего-нибудь вообще. Мишала отвергала все его предложения, и спустя три дня — потому что банковское дело есть банковское дело — господин Курейши отбыл в город, оставляя позади одного из своих мотоциклетных чапраси[190] обслуживать женщин.
— Распоряжайтесь им, как пожелаете, — сказал он. — Не будьте глупы. Делайте это так же легко, как вы умеете.
Через день после отъезда господина Курейши чапраси Гул Мухаммад бросил мотоцикл и присоединился к пешим паломникам, повязав платок вокруг головы в знак преданности. Аиша не сказала ничто, но, увидев, что скутервала[191] присоединился к шествию, она задиристо усмехнулась, напомнив Мирзе Саиду, что была, в конце концов, не только фигурой из грёз, но и молодой девушкой из-плоти-и-крови.
Госпожа Курейши начала жаловаться. Краткий контакт с прежней жизнью нарушил её решительность, и теперь, когда было слишком поздно, она принялась постоянно размышлять о вечеринках и мягких подушках и стаканах охлаждённого свежего лайма с содой. Внезапно ей показалось совершенно безрассудным, что персона её происхождения решила ходить босиком, словно простой подметальщик. Она появилась перед Мирзой Саидом с заискивающим выражением на лице.
|
|
|
— Саид, сынок, ты совсем ненавидишь меня? — подлизывалась она, размещая свои пышные формы прямо перед ним в жалкой пародии на кокетство.
Саид был потрясён её гримасой.
— Конечно, нет, — сумел промолвить он.
— Но это так, ты ненавидишь меня, и мои дела безнадёжны, — заигрывала она.
— Аммиджи[192], — сглотнул Саид, — что вы несёте?
— Но ведь я всегда говорила с вами грубо.
— Пожалуйста, забудем об этом, — произнёс Саид, смущённый её поведением, но она не прекращала.
— Вы должны знать: это потому, что я люблю её, глупую; не так ли? Любовь, похожая на сон, — добавила госпожа Курейши, — счастливой сделала мой дом.
— Всё кружится, всё кружится вокруг самой любви, — согласился Мирза Саид, пытаясь проникнуться духом беседы.
— Крепче стали и оков, сильнее клятв и выше слов[1156], — подтвердила госпожа Курейши. — Она оказалась сильнее моего гнева. Теперь я должна доказать вам это, поехав с вами на вашем моторе[1157].
|
|
|
Мирза Саид поклонился.
— Он ваш, Аммиджи.
— Тогда не попросите ли вы, чтобы эти два деревенских джентльмена сели впереди рядом с вами? Леди должны быть защищены, не так ли?
— Так, — ответил он.
*
История деревни, направляющейся к морю, разнеслась по всей стране, и на девятую неделю паломников начали донимать журналисты, местные политиканы в поиске голосов, бизнесмены, готовые поддержать марш, если только ятрис согласятся носить «сэндвичи»[1158] с рекламой всевозможных товаров и услуг, иностранные туристы, жаждущие тайн Востока, ностальгирующие гандианцы и того рода стервятники в человеческом обличии, что ходят на автогонки поглазеть на аварии. Видя хозяйку хамелеоновых бабочек и способ, которым они облачают девочку Аишу и обеспечивают её единственной твёрдой пищей, эти визитёры были поражены и отступались с сумбуром в голове, то бишь с такой дырой в привычной картине мира, которую было совершенно невозможно залатать. Фотографии Аиши появлялись во всех газетах, и паломники даже приняли рекламные щиты, на которых красавицы-лепидоптеры были изображены втрое больше настоящего размера под слоганами Наши ткани столь же тонки, как крылышко бабочки, или что-нибудь в этом духе. Затем более тревожные новости добрались до них. Некоторые экстремистские религиозные группировки выпустили заявления, осуждающие «хадж Аиши» как попытку «похитить» народное внимание и «подхлестнуть коммуналистические настроения». Стали распространяться листовки (Мишала подобрала их на дороге), в которых сообщалось, что «Падьятра, или пешее паломничество, есть древняя, доисламская традиция национальной культуры — не импортированная собственность иммигрантов-Моголов». А также: «Присвоение этой традиции так называемой Аишей Бибиджи — вопиющее и преднамеренное распаление и без того непростой ситуации».
— Неприятностей не будет, — заверила кахин, нарушая тишину.
*
Джибрилу снится пригород:
По мере того, как хадж Аиши приближался к Сарангу[1159] — самому дальнему пригороду великого мегаполиса на Аравийском море, к которому вела невероятная девушка, — визиты журналистов, политиков и полицейских всё учащались. Сперва полиция угрожала разогнать марш насильственно; однако политические деятели уведомили, что это будет слишком походить на сектантскую акцию и может привести к вспышкам общественного насилия сверху донизу по всей стране. В конечном итоге полицейское руководство согласилось разрешить шествие, но угрожающе прокудахтало о «невозможности гарантировать безопасные пути» для паломничества.
Мишала Ахтар заявила:
— Идём дальше.
Окрестности Саранга были обязаны своим относительным изобилием наличию важных угольных месторождений неподалёку. Оказалось, что шахтёры Саранга — мужчины, чья жизнь проходила в унылом бурении туннелей сквозь землю (можно сказать, в её «разделении»), — не могли переварить мысль о том, что какая-то девчонка сможет сделать то же самое с морем одним взмахом руки. Кадры нескольких коммуналистических группировок хорошо потрудились, подстрекая шахтёров к насилию, и в результате действий этих провокаторов сформировалась толпа, несущая транспаранты с требованиями: НЕТ ИСЛАМСКОЙ ПАДЬЯТРЕ! БАБОЧКИНА ВЕДЬМА, ИДИ ДОМОЙ.
В ночь накануне входа в Саранг Мирза Саид произнёс очередное напрасное обращение к пилигримам.
— Откажитесь, — безнадёжно умолял он. — Завтра мы все будем убиты.
Аиша шепнула на ухо Мишале, и та сказала:
— Лучше мученик, чем трус. Есть ли здесь трусы?
Был один. Шри Шринивас, исследователь Большого каньона, владелец Игрушечного Мира, чьим девизом были креатив и искренность, присоединился к Мирзе Саиду. Как набожный почитатель богини Лакшми, чьё лицо таинственным образом напоминало таковое Аиши, он чувствовал, что не может принять участие в грядущих военных действиях с любой из сторон.
— Я слабак, — признался он Саиду. — Я полюбил мисс Аишу, а человек должен бороться за то, что любит; но что поделаешь, я требую нейтрального статуса.
Шринивас стал пятым членом изменнического общества[1160] в мерседесе-бенц, и теперь у госпожи Курейши не оставалось выбора, кроме как разделить заднее сиденье с обычным мужчиной. Шринивас неловко поприветствовал её и, видя, как она с ворчанием отодвигается от него подальше, попытался успокоить.
— Пожалуйста, примите в знак моего уважения.
И извлёк из внутреннего кармана куклу Планирования семьи.
Этой ночью дезертиры оставались в фургончике, пока верные молились на открытом воздухе. Им позволили расположиться лагерем на старой ярмарочной площади, охраняемой военной полицией. Мирзе Саиду не спалось. Он размышлял о том, что сказал ему Шринивас, о чём-то гандианском в его голове, «но я слишком слаб, чтобы применять такие понятия на практике. Простите, но это так. Я не могу избавиться от страданий, Сетджи. Я должен был остаться с женой и детишками и избавиться от этой болезни приключений, которая заставила меня очутиться в таком месте».
В моей семье, отвечал мучимый бессонницей Мирза Саид спящему торговцу игрушками, мы тоже страдали своего рода болезнью: оторванностью, неспособностью слиться с предметами, событиями, чувствами. Большинство людей определяет себя через свои дела, или через то, чего они достигли, или через что-нибудь ещё в этом духе; мы слишком долго жили головой. Это делает реальность чертовски неподатливой для наших усилий[1161].
Что он хотел сказать ещё — что обнаружил, как трудно поверить сейчас в действительность происходящего; но всё это происходило на самом деле.
*
Когда на следующее утро паломники Аиши были готовы отправляться, огромные облака бабочек, путешествовавших с ними от самого Титлипура, внезапно рассыпались и исчезли с глаз долой, демонстрируя, что небо заполняется другими, более прозаичными облаками. Даже создания, облачающие Аишу — так сказать, элитный корпус, — сорвались с места, и она была вынуждена вести процессию, одевшись в старое мирское хлопковое сари с каймой из листьев понизу. Исчезновение чуда, которое, казалось, ратифицировало их паломничество, угнетало всех пилигримов; поэтому, несмотря на постоянные увещевания Мишалы Ахтар, они были неспособны петь, шагая вперёд, лишившись благословения бабочек, навстречу судьбе.
*
Уличная банда «Нет Исламской Падьятре» приготовила тёплый приём Аише на улице, застроенной с обеих сторон лачугами велоремонтников. Вооружённые мужчины заблокировали путь паломников раздолбанными велосипедами и ждали за этой баррикадой помятых колёс, погнутых рулей и смолкнувших звонков, когда хадж Аиши вступил в северный сектор улицы. Аиша направлялась к толпе, словно той и не существовало вовсе, и когда достигла последнего перекрёстка, за которым её поджидали неприятельские ножи и дубинки, раздался раскат грома, подобный гибельной трубе[1162], и океан обрушился с неба. Засуха прервалась слишком поздно, чтобы спасти урожай; впоследствии многие паломники решили, что Бог приберёг воду специально для этой цели, позволив ей скапливаться в небе, пока она не стала бесконечной, как море, и пожертвовав годовым урожаем ради спасения своей пророчицы и её людей.
Ошеломляющая сила ливня обескуражила и паломников, и их противников. В беспорядке наводнения послышалась вторая гибельная труба. На самом деле это был сигнальный рожок[1163] мерседеса Мирзы Саида, несущегося с огромной скоростью через задыхающиеся пригородные канавы, сбивая стойки с сохнущими на перекладинах рубашками, и тыквенные тачки, и подносы с дешёвыми пластиковыми сувенирами, пока не достиг улицы с шахтёрами, перегородившими баррикадами улицу велоремонтников прямо на севере. Здесь он ускорился так сильно, как мог, и устремился к пересечению улиц, рассеивая пешеходов и плетёные табуреты во все стороны. Он достиг перекрёстка сразу после того, как море низверглось с небес, и яростно затормозил. Шри Шринивас и Осман выскочили наружу, схватили Мишалу Ахтар и пророчицу Аишу и отволокли их в мерседес, брыкающихся, плюющихся и бранящихся. Саид рванул со сцены прежде, чем кто-либо успел продрать глаза от ослепляющей влаги.
Внутри автомобиля тела громоздились в сердитом беспорядке. Мишала Ахтар выкрикивала оскорбления в адрес мужа из глубины этой кучи-малы:
— Саботажник! Предатель! Безродный подонок! Мул!
На что Саид саркастически ответил:
— Мука слишком легка, Мишала. Разве ты не желаешь посмотреть на океан, раскрывшийся, словно цветок?
А госпожа Курейши, просунувшая голову через торчащие вверх тормашками ноги Османа и раскрасневшаяся от духоты, добавила:
— Ладно, подвинься, Мишу, вылазь. Мы хотим тебе добра.
*
Джибрилу снится наводнение:
Когда пришли дожди, шахтёры Саранга ждали пилигримов с кирками в руках, но, когда велосипедная баррикада была сметена, они не смогли избегнуть мысли, что Бог принял сторону Аиши. Дренажная система города немедленно сдалась превосходящим силам атакующей воды, и шахтёры вскорости оказались по талию в грязи потопа. Кое-кто из них пытался добраться до пилигримов, которые тоже предпринимали попытки продвинуться дальше. Но теперь ливень удвоил силы, а затем удвоил снова, падая с небес сочными каплями, сквозь которые становилось трудно дышать, словно земля была поглощена и небеса над твердью сомкнулись с небесами под твердью[1164]. Джибрил, грезящий, обнаружил, что его видение заслонили воды.
*
Дождь прекратился, и водянистое солнце воссияло над Венецианской сценой опустошения. Дороги Саранга теперь превратились в каналы, по которым путешествовали всевозможные плавающие обломки. Там, где совсем недавно рассекали рикши, верблюжьи повозки и исправные велосипеды, ныне проплывали газеты, браслеты, букеты, арбузы, зонтики, солнечные очки, картинки, корзинки, картонки, экскременты, пузырьки от лекарств, игральные карты, дупатта[193], блинчики, лампочки, тапочки. Вода имела странный красноватый оттенок, заставляющий промокший народ воображать, что улица сочится кровью. Ни следа громил-шахтёров или паломников Аиши. Маленькая собачонка переплывала разрушенную велосипедную баррикаду, и на всём вокруг лежала влажная тишина наводнения, чьи воды лизали борта окружённых автобусов, пока дети, слишком потрясённые, чтобы выйти и поиграть, разглядывали с крыш размытые водостоки.
Затем вернулись бабочки.
Из ниоткуда, словно бы всё это время они прятались позади солнца; и, празднуя конец дождя, все они приняли цвет солнечных лучей. Появление этого огромного ковра света в небе привело в полное недоумение жителей Саранга, уже опомнившихся после бури; в страхе перед апокалипсисом они скрылись в домах и захлопнули ставни. Однако с близлежащего склона Мирза Саид Ахтар и его партия наблюдали возвращение чуда и были охвачены — все они, даже заминдар — неким благоговейным трепетом.
Несмотря на ослепляющий ливень, льющий через разбитое ветровое стекло, Мирза Саид довёл свой обитый кожей ад до дороги, ведущей наверх, и, объехав изгиб холма, остановился у ворот № 1 Сарангского Каменноугольного бассейна. Сквозь дождь слабо виднелись рекламные щиты.
— Тупица, — вяло проклинала его Мишала Ахтар. — Эти бродяги ждут нас там, сзади, а ты везёшь нас сюда, чтобы взглянуть на их приятелей. Отлично мыслишь, Саид. Расчудесно.
Но у них больше не было проблем с шахтёрами. Это был трагический день для горнодобывающей индустрии, ибо оставшиеся пятнадцать тысяч её работников оказались заживо похоронены в штреке под сарангским холмом. Саид, Мишала, Сарпанч, Осман, госпожа Курейши, Шринивас и Аиша стояли истощённые и до нитки промокшие на обочине, пока многочисленные неотложки, пожарные, спасатели и угольные боссы приезжали и, много позже, уезжали, качая головами. Сарпанч теребил мочку уха большим и указательным пальцем.
— Жизнь есть страдание[1165], — сказал он. — Жизнь есть страдание и потеря; это монета, лишённая ценности, она стоит даже меньше, чем каури[1166] или смоква[1167].
Осман, хозяин умершего вола, за время паломничества потерявший, как и сарпанч, нежно любимого товарища, тоже плакал. Госпожа Курейши попыталась найти светлую сторону:
— Главное, что с нами всё в порядке, — но не получила ответа.
Тогда Аиша закрыла глаза и произнесла мелодичным пророческим голосом:
— Это возмездие за то плохое, что они пытались совершить.
Мирза Саид рассердился.
— Их не было на проклятой баррикаде, — вскричал он. — Они трудились под этой чёртовой землёй!
— Они сами вырыли себе могилы, — ответила Аиша.
*
И тогда они увидели возвращающихся бабочек. Саид с недоверием следил за золотым облаком: как оно сперва собралось, а затем выпустило потоки сияющих крыльев во всех направлениях. Аиша пожелала вернуться на перекрёсток. Саид возразил:
— Там затоплено. Наш единственный шанс — спуститься с противоположной стороны этого холма и выйти на другую сторону города.
Но Аиша и Мишала уже отпрянули; пророчица помогала второй, пепельной женщине, придерживая её за талию.
— Мишала, ради бога, — позвал жену Мирза Саид. — Во имя любви к Богу. Что мне делать с автомобилем?
Но она продолжала спускаться с холма, к наводнению, тяжело опираясь на Аишу-провидицу, не оглядываясь по сторонам.
И тогда Мирза Саид Ахтар пошёл за нею, оставив свой возлюбленный мерседес-бенц возле входа в затопленные шахты Саранга, и начал пешее паломничество к Аравийскому морю.
Семь потрёпанных путешественников стояли глубоко по бёдра в воде на пересечении улицы велоремонтников и переулка вязальщиков корзин. Медленно, медленно отступала вода.
— Смирись с этим, — настаивал Мирза Саид. — Паломничество закончено. Крестьяне неизвестно где: может быть, утонули, может быть, убиты, и уж точно потеряны. Не осталось никого, чтобы следовать за тобой, кроме нас. — Он уставился на Аишу. — Забудь об этом, сестра; вы утонете.
— Взгляни, — указала Мишала.
Со всех сторон, из маленьких ремесленнических водостоков крестьяне Титлипура возвращались к месту своего рассеяния. Все они были покрыты от шеи до лодыжек золотистыми бабочками, и длинные вереницы крохотных созданий тянулись перед ними, словно верёвки, вытаскивающие их из колодца в безопасное место. Люди Саранга в ужасе взирали на это из окон, и, пока воды возмездия отступали, хадж Аиши выстраивался посреди дороги.
— Не могу поверить, — молвил Мирза Саид.
Но это было правдой. Каждый отдельный участник паломничества был выслежен бабочками и возвращён к главной дороге. И ещё более странные заявления были сделаны позже: что, когда эти создания садились на сломанную лодыжку, перелом срастался, или что открытая рана закрывалась, словно по волшебству. Многие ходоки сообщили, что пробудились от беспамятства, чтобы обнаружить бабочек, трепещущих у них на губах. Некоторые даже полагали, что были мертвы, утонули, и что бабочки вернули их к жизни.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 60; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!