КОРОЛЕВА ЭВЕРЕСТА И КИНОМАГНАТ ПОГИБЛИ 42 страница
Ваал менялся. Известие о разрушении великого храма ал-Лат в Таифе[917], достигшее его ушей меж акцентированных похрюкиваний тайного свиноторговца Ибрахима, погрузило его в глубокую печаль, ибо даже в праздности юного цинизма любовь к богине была подлинной, возможно — единственной подлинной эмоцией, и её падение открыло ему пустоту жизни, в которой единственная истинная любовь оказалась каменной глыбой, неспособной сопротивляться. Когда первая, острая грань печали потускнела, Ваал пришёл к убеждению, что падение ал-Лат означало близость его собственного конца. Он утратил то странное чувство безопасности, которое на краткий миг вдохнула в него жизнь в Занавесе; но возвращающееся осознание своего непостоянства — своеобразное откровение, сопровождающее столь же своеобразную смерть, — не смогло, что любопытно, породить в нём страх. На исходе жизни, отданной малодушию, он, к своему великому удивлению, обнаружил, что эффект приближения смерти в самом деле позволяет ему испытать сладость жизни, и он поразился парадоксу открывшихся на эту истину глаз в самом логове дорогостоящей лжи. И в чём же была истина? Она была в том, что ал-Лат мертва — и никогда не была живой, — но это не делало Махунда пророком. В итоге Ваал пришёл к безбожию. Он начал, спотыкаясь, свой путь за пределами идеи о богах и лидерах и правилах, и почувствовал, что его история столь переплелась с историей Махунда, что некое великое решение просто необходимо. Решение это во всей полноте свидетельствовало, что смерть более не шокирует и даже не сильно беспокоит его; и когда Муса-бакалейщик ворчал однажды о двенадцати жёнах Пророка, одно правило для него, другие для нас, Ваал понял, какую форму должна принять его финальная конфронтация с Покорностью.
|
|
|
Девочки Занавеса (среди них было принято называть себя «девочками», хотя старшей из женщин было хорошо за пятьдесят, тогда как самая молодая в свои пятнадцать была куда опытнее многих пятидесятилетних) прониклись любовью к неуклюже ступающему Ваалу и, говоря по правде, наслаждались присутствием этого евнуха-который-не-евнух, обольстительно дразня его в нерабочие часы, щеголяя перед ним своими телами, размещая свои груди напротив его губ, обвиваясь ногами вокруг его талии, неистово целуя друг друга всего лишь в дюйме от его лица, пока побледневший писатель не становился безнадёжно возбуждённым; после чего они смеялись над его неподвижностью и потешались над ним до румянца, до нервного тика; или, изредка и когда он оставлял всю надежду на подобное, вели его в номера, дабы удовлетворить — бесплатно — жажду, которую пробудили. Таким образом, подобно близорукому, моргающему, приручённому быку, поэт проводил свои дни, уткнувшись головой в женские колени, размышляя о смерти и мести, не в силах сказать, был ли он самым довольным или самым жалким из живущих.
|
|
|
Как-то раз во время одного из таких игривых сеансов в конце рабочего дня, когда девочки остались наедине со своими евнухами и их вином, Ваал услышал разговор самой молодой из них о её клиенте, бакалейщике, Мусе.
— Этот! — бросила она. — У него таракан насчёт жён Пророка. Он так озабочен ими, что возбуждается, только называя их имена. Он сказал мне, что я — живой образ самой Аиши, а она — фаворитка Его Конца, все это знают. Вот так-то.
Пятидесятилетняя куртизанка набычилась.
— Послушай, эти женщины в том гареме, мужчины не хотят сегодня говорить ни о чём другом. Неудивительно, что Махунд изолировал их, но от этого стало только хуже. Больше всего люди фантазируют о том, чего не могут увидеть.
Особенно в этом городе, подумал Ваал; прежде всего в нашей распутной Джахилии, где, пока не явился Махунд со своими книгами правил, женщины одевались ярко, и все разговоры были о ебле и деньгах, деньгах и сексе, и даже не только разговоры.
Он спросил у самой молодой шлюхи:
|
|
|
— Почему ты не притворишься для него?
— Для кого?
— Для Мусы. Если Аиша внушает ему такой трепет, почему бы тебе не стать его личной, персональной Аишей?
— Боже, — ответила девочка. — Если бы они услышали, что ты сказал, они сварили бы твои яйца в масле.
Сколько жён? Двенадцать, и одна старая леди, давно мёртвая[918]. Сколько шлюх за Занавесом? Снова двенадцать; и, сокрытая на своём чернопологовом троне, древняя Мадам, всё ещё бросающая вызов смерти. Там, где нет веры, нет и богохульства. Ваал поведал Мадам свои идеи; она уладила все вопросы голосом ларингитной лягушки.
— Это очень опасно, — произнесла она, — но может быть чертовски хорошо для бизнеса. Мы пойдём осторожно; но мы пойдём.
Пятнадцатилетняя шепнула что-то на ухо бакалейщику. Тут же глаза его заискрились.
— Расскажи мне всё, — попросил он. — Твоё детство, твои любимые игрушки, лошади Соломона[919] и прочее, расскажи мне, как ты играла на тамбурине, и Пророк пришёл посмотреть.
Она рассказала ему, а потом он спросил её о том, как она лишилась девственности в двенадцать лет[920], и она поведала ему об этом, а после он заплатил ей двойной гонорар, ибо «это были лучшие мгновения моей жизни».
— Нам придётся соблюдать особую осторожность в сердечных делах, — сказала Мадам Ваалу.
|
|
|
*
Когда Джахилию облетела новость о том, что каждая шлюха Занавеса приняла облик одной из жён Махунда, тайное возбуждение городских самцов стало неодолимым; однако и мужчины, и куртизанки боялись разоблачения, ибо и те, и другие, несомненно, лишились бы жизни, если бы Махунд или его помощники уличили их в подобном кощунстве, и из-за желания обеих сторон сохранить новый сервис в Занавесе было решено держать его в тайне от властей. В эти дни Махунд вернулся с жёнами в Ясриб, предпочтя прохладный климат северного оазиса джахильскому зною. Город был оставлен на попечение генерала Халида, которого нетрудно было держать в неведении. Не так давно Махунд рассматривал предложение Халида закрыть в Джахилии все бордели, но Абу Симбел отговорил его от этого поспешного шага. «Джахильцы только что обращены, — указал он. — Не торопите события». Махунд, самый прагматический из Пророков, согласился на переходный период. Так что, пока Пророк отсутствовал, мужчины Джахилии стекались в Занавес, доходы которого выросли на триста процентов. По очевидным причинам было неблагоразумно создавать очередь на улице, и потому много дней толпы мужчин крутились во внутреннем дворике борделя, вращаясь вокруг расположенного в его центре Фонтана Любви в таком же множестве, как пилигримы, вращаемые совсем другими причинами вокруг древнего Чёрного Камня. Все клиенты Занавеса носили маски, и Ваал, наблюдая кружение замаскированных фигур с высокого балкона, был доволен. Было больше, чем один, путей отвергнуть Покорность.
На следующий месяц весь персонал Занавеса был готов к выполнению новой задачи. Пятнадцатилетняя шлюха «Аиша» пользовалась наибольшей популярностью у платёжеспособной публики, точно так же, как её тёзка — у Махунда; и, как и Аиша, живущая целомудренно в своей комнате на гаремной четверти большой мечети в Ясрибе, эта джахильская Аиша ревностно относилась к своему выдающемуся статусу Лучшей Любовницы. Она обижалась, если кто-нибудь из её «сестёр», казалось, добивался притока визитёров или получал исключительно щедрые чаевые. Самая старая, тучная шлюха, принявшая имя «Сауда», рассказывала своим посетителям (у неё их тоже было немало: многие мужчины Джахилии обращались к ней за её материнским и благодарным обаянием) историю о том, как Махунд женился на ней и на Аише: в один и тот же день, когда Аиша была ещё ребёнком.
— В нас двоих, — говорила она, вызывая неимоверное восхищение у мужчин, — он нашёл две половинки своей покойной первой жены: дитя — но и мать тоже.
Шлюха «Хафза» стала такой же вспыльчивой, как её тёзка, и по мере того, как эти двенадцать входили в свои роли, союзы в борделе стали зеркалом политической обстановки в Ясрибской мечети[921]; «Аиша» и «Хафза», например, были постоянно заняты мелкой конкуренцией против двух надменных шлюх, которые всегда ставили себя над прочими и которые выбрали для своего тождества наиболее аристократичные оригиналы, став «Умм Саламой Махзумит» и, самая чванливая, «Рамлой», чья тёзка, одиннадцатая жена Махунда, была дочерью Абу Симбела и Хинд. Была и «Зейнаб бинт Джахш», и «Джувайрах» (так звали невесту, захваченную в военной экспедиции), и «Рейхана Еврейка», «Сафья» и «Маймуна», и самая эротичная из шлюх, знавшая хитрости, которые отказывалась поведать своей конкурентке «Аише»: египетская чаровница, «Мария Коптская»[922]. Самой необычной из всех была шлюха, взявшая имя «Зейнаб бинт Хузейма», несмотря на то, что эта жена Махунда недавно умерла. Некрофилия её любовников, запрещавших ей совершать какие-либо движения, была одним из самых сомнительных аспектов нового режима в Занавесе. Но бизнес есть бизнес, и эту потребность куртизанки удовлетворяли тоже.
К концу первого года двенадцать настолько вжились в роли, что их предыдущая самость начала постепенно растворяться. Ваал, становившийся месяц за месяцем всё более близоруким и тугоухим, видел формы девочек, проходивших мимо него, их края смазывались, их образы как бы удваивались, словно тени, наложенные на тени. Девочки тоже начали развлекаться новыми взглядами на Ваала. В эти годы среди шлюх бытовал обычай, вступая в профессию, брать такого мужа, который не причинит им никаких неприятностей — гору, например, или фонтан, или куст, — чтобы они могли принять, формы ради, название замужней дамы. Среди девочек Занавеса повелось брать в мужья расположенный на центральном дворике Источник Любви, но теперь назревало своего рода восстание, и настал день, когда проститутки вместе отправились к Мадам, дабы сообщить, что теперь, когда они стали воспринимать себя жёнами Пророка, им требуется муж лучшего сорта, чем какой-то там каменный родник, который, в конце концов, почти ввергал их в идолопоклонство; и объявить, что все они решили стать невестами этого недотёпы, Ваала. Сперва Мадам попыталась отговорить их от этого, но когда поняла, что девочки предлагают дело, уступила и велела привести к ней писателя. Звонко смеясь и толкаясь локтями, двенадцать куртизанок проводили ковыляющего поэта в тронный зал. Когда Ваал услышал их план, его сердце забилось столь неровно, что он потерял равновесие и упал, и «Аиша» вскричала в испуге:
— О боже, так мы станем его вдовами прежде, чем успеем побывать жёнами!
Но он оправился: к его сердцу вернулось спокойствие. И, не имея иного выбора, он согласился на предложение двенадцати. Тогда Мадам выдала их всех за него замуж, и в этом логове вырождения, в этой антимечети, в этом лабиринте профанации Ваал стал мужем жён бывшего бизнесмена, Махунда.
Затем жёны объяснили ему, что ждут от него бережного исполнения своих обязанностей с ними со всеми, и разработали график дежурств, согласно которому он мог проводить день с каждой из девочек в свой черёд (в Занавесе день и ночь были инвертированы, ночь была для работы, а день — для отдыха). Прежде, чем он взялся осуществлять эту тяжёлую программу, они созвали совещание, на котором сообщили, что ему следует начать вести себя хоть немного похоже на «настоящего» мужа, то есть — Махунда.
— Почему бы тебе не поменять своё имя, как остальные из нас? — зло потребовала «Хафза», но Ваал гнул свою линию.
— Может быть, тут нечем гордиться, — настаивал он, — но это — моё имя. И что важнее, я не работаю здесь с клиентами. Нет никакой деловой причины для такого изменения.
— Ладно, во всяком случае, — чувственно передёрнула плечиками «Мария Коптская», — с именем или без имени, мы хотим, чтобы ты начал действовать как он.
— Я не так много знаю о нём, — попытался возразить Ваал, но «Аиша», которая действительно была самой привлекательной из всех, или, во всяком случае, так стал он чувствовать в последнее время, обворожительно улыбнулась.
— Право, муж мой, — ластилась она к нему. — Это не так уж и трудно. Мы просто хотим, чтобы ты, ты знаешь. Был боссом.
Как оказалось, шлюхи Занавеса были самыми старомодными и заурядными женщинами Джахилии. Их работа, которая могла так легко сделать их циничными и разочаровавшимися (и они были, конечно, способны удовлетворить свирепые интересы своих посетителей), вместо этого превратила их в мечтательниц. Изолированные от внешнего мира, они задумали фантазию «обычная жизнь», в которой не хотели ничего большего, чем быть послушными, и — да — покорными помощницами мужчины, который был бы мудрым, любящим и сильным. Иначе говоря: годы потакания мужским фантазиям в конечном счёте исказили их мечты настолько, что даже в глубине души они желали превратить себя в самую старую из всех мужских фантазий. Дополнительная перчинка разыгрывания домашней жизни Пророка привела их всех в состояние глубокого возбуждения, и смущённый Ваал понял, что значит иметь двенадцать женщин, соперничающих за его покровительство, за радость увидеть его улыбку, когда они мыли ему ноги и вытирали их своими волосами, когда они умасливали его тело и танцевали перед ним, и тысяча других способов, предписанных браком их мечты, которого они никогда не думали обрести на самом деле.
Это было непреодолимо. Он стал находить удовольствие в том, чтобы повелевать ими, чтобы выносить решение в спорах между ними, чтобы наказывать их, когда был сердит. Однажды, когда их ссоры чересчур надоели ему, он зарёкся от них всех на целый месяц. Когда же он отправился навестить «Аишу» спустя двадцать девять ночей, она так раззадорила его, что он был не в силах устоять.
— Этот месяц длился только двадцать девять дней, — нашёлся он[923].
В другой раз «Хафза» застала его с «Марией Коптской» на четверти «Хафзы» и в день «Аиши». Он попросил «Хафзу» не сообщать «Аише», с кем он занимался любовью; но та всё равно сказала ей, и Ваалу пришлось держаться подальше от прекрасной кожи и вьющихся волос «Марии» ещё долгое время спустя. Иначе говоря, он пал жертвой соблазна быть тайным, светским зеркалом Махунда; и он снова начал писать.
Стихи, которые приходили к нему теперь, были самыми сладкими из тех, что он когда-либо написал. Иногда, будучи с Аишей, он чувствовал накатывающую на него медлительность, тяжесть, и ему приходилось лечь.
— Так странно, — делился он с нею. — Я как будто вижу себя рядом с самим собой. И я могу с ним, стоящим рядом, говорить; тогда я встаю и записываю его стихи.
Эта артистичная медлительность Ваала весьма восхищала его жён. Однажды, утомлённый, он вздремнул в кресле в палатах «Умм Саламы Махзумит». Когда он пробудился, несколько часов спустя, его тело болело, его шея и плечи затекли, и он принялся ругать Умм Саламу:
— Почему ты меня не разбудила?
Она ответила:
— Я боялась, вдруг тебя посетили стихи.
Он покачал головой.
— Не волнуйся об этом. Единственная женщина, в чьей компании приходят стихи — «Аиша», не ты.
*
Спустя два года и день после того, как Ваал начал жить в Занавесе, один из клиентов Аиши признал его, несмотря на окрашенную кожу, панталоны и занятия бодибилдингом. Ваал находился во внешней комнате Аиши, когда появился клиент, указал прямо на него и вскричал:
— Так вот куда ты забрался!
Аиша бросилась бежать; её глаза испуганно сверкали. Но Ваал успокоил её:
— Всё в порядке. Он не причинит никаких неприятностей.
Он пригласил Салмана Перса в свою четверть и откупорил бутылку сладкого вина из цельных виноградин[924], которое начали делать джахильцы, когда выяснили, что это не возбраняется тем, что они стали пренебрежительно именовать Книгой Правил.
— Я пришёл, потому что, наконец, покидаю этот адский город, — признался Салман, — и я хотел один миг удовольствия после всех этих лет дерьма.
Когда Билал походатайствовал за него во имя своей старой дружбы, иммигрант стал работать сочинителем писем и универсальным писцом, сидя со скрещёнными ногами на обочине главной улицы финансового района. Его цинизм и отчаяние сверкали на солнце.
— Люди пишут, чтобы сообщать неправду, — сказал он, быстро напиваясь. — Поэтому профессиональный лжец превосходно добывает себе средства к существованию. Мои любовные письма и деловая корреспонденция прославились как лучшие в городе благодаря моему таланту к изобретению превосходной лжи, которая только самую малость отступает от фактов. В результате я сумел сэкономить достаточно для поездки домой всего за два года. Дом! Старая страна! Я отправляюсь завтра, и ни минутой позже.
Когда бутыль опустела, Салман, как и ожидал Ваал, принялся снова говорить об истоке всех своих бед, Посланнике и его послании. Он поведал Ваалу о ссоре между Махундом и Аишей, пересказывая слухи, словно неопровержимый факт.
— Эта девчонка не может переварить, зачем её мужу так много других женщин, — сказал он. — Он говорит о необходимости, политических союзах и тому подобном, но её не одурачишь. Разве можно её винить? В конце концов, он вошёл — а как же? — в один из своих трансов и вернулся с посланием от архангела. Джибрил зачитал стихи, дающие ему полную божественную поддержку. Личное разрешение от Бога трахать столько женщин, сколько ему нравится. Вот так-то: что бедная Аиша могла сказать против стихов Бога? Ты знаешь, что она сказала? Вот что: «Твой Бог, конечно же, всегда готов прискакать к тебе, когда ты нуждаешься в нём, чтобы уладить свои дела». Класс! Будь это не Аиша, кто знает, что он сделал бы, но никто другой не посмеет ему всыпать по первое число.
Ваал, не прерывая, позволил ему двигаться дальше. Перса весьма волновали сексуальные аспекты Покорности:
— Нездоровые, — высказался он. — Вся эта сегрегация. Ничего хорошего из этого не выйдет.
Тут Ваал всерьёз взялся спорить, и Салман был поражён, слушая поэта, вставшего на сторону Махунда:
— Посмотри на это с его точки зрения, — аргументировал Ваал. — Если семьи предлагают ему невест, а он отказывается, он наживает себе врагов; а кроме того, он — особый человек и может видеть смысл в особом распределении; а что касается запирания, что ж, каким позором будет, если что-нибудь плохое случится с одной из них! Послушай, жил бы ты здесь, ты не думал бы, что чуть меньше сексуальной свободы — это такая уж дурная вещь; для обычных людей, я имею в виду.
— Ты лишился ума, — категорически отрезал Салман. — Ты слишком долго прожил без солнца. Или, быть может, твой костюм заставляет тебя говорить подобно клоуну.
Ваал к этому времени был довольно пьян и принялся горячо возражать, но Салман поднял дрожащую руку.
— Хватит воевать, — сказал он. — Лучше расскажу тебе кое-что. Самая горячая история в городе. Вау-вау! И это к слову о том... о том, что ты говоришь.
Рассказ Салмана[925]: Аиша и Пророк совершали экспедицию по большому посёлку, и на пути обратно в Ясриб их отряд разбил на ночь лагерь в дюнах. Лагерь снялся в темноте перед рассветом. За минуту до этого Аише пришлось отлучиться по зову природы в пустыню, за пределы видимости. Пока она отсутствовала, носильщики подняли её паланкин и отправились в путь. Она была лёгонькой женщиной, и, не сумев заметить большого различия в весе этого тяжёлого паланкина, они предположили, что она внутри. Вернувшись после облегчения, Аиша обнаружила, что осталась одна, и кто знает, что случилось бы с нею, если б не молодой человек, некто Сафван, проезжавший случайно мимо на своём верблюде. Сафван целой и невредимой вернул Аишу в Ясриб; в котором тут же зашевелились злые языки, особенно в гареме, где соперницы Аиши тут же попытались не упустить возможности ослабить её влияние. Молодой мужчина и молодая женщина были одни в пустыне много часов, и это стало причиной для намёков, всё более и более громких, что Сафван — красивый лихой парень, а Пророк намного старше юной леди, так почему бы, в конце концов, её не мог привлечь кто-нибудь более подходящего для неё возраста?
— Настоящий скандал, — восторженно прокомментировал Салман.
— Что теперь собирается делать Махунд? — полюбопытствовал Ваал.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 35; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!