Условия воспитания и официальная идеология

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 2

На воспитание влияет всё, но больше всего семья и школа. Это с обыденной точки зрения. В действительности семья и школа – продукты общества.И социальное устройство больше всего определяет результаты воспитания подавляющего большинства. В глубине души учитель обязательно задаёт себе вопрос: можно ли учительским влиянием изменить класс в лучшую сторону? Или нельзя? Насколько можно? Мне казалось, что можно. Вернее, я не знал возможные результаты, но не впадал в скептицизм и днями напролёт работал.Оптимизм – великая сила и часто выручает человека. Противоречия советской школы, как и общества, были очевидными, но не выступали до сегодняшнего абсурда. В противоречиях своего времени мечется и учительство. Оставаться умным скептиком учителю трудно: он каждый день видит глаза своих школьников. Его положение теснее стороннего интеллигентного созерцателя, будь то художника, писателя или артиста. Ему приходится чаще касаться авгиевых конюшен общества, так же, как и врачам с медсестрами, и в упор видеть, что не всегда виноват школьник тем, что плохо учится или что у него уродуется характер. Учителя – самые первые работники по очеловечиванию общества:по мне, именно они, в первую очередь, интеллигенция, несущая культуру народу. Принято считать, что творчески работают артисты, блистающие на сцене, а удел учителя – преподавательская рутина. Учитель действительно не претендуетна лавры известности; он повсеместно принижен своим социальным положением. Ничтожное положение педагогов, как и предубеждения о них только характеризуют общество, показывают его больной диагноз. Я был убеждён: кто, как не учитель, может помочь семье в воспитании? Сказать точнее, мне думалось: или что-то может сделать школа или общество заходит всё дальше в тупик. А общество, как известно теперь, шло к перестройке и, затем в «беспредел» – народное названиепоследующих нравов.

Что может школа или могут учителя? По телевидению чаще спрашивают пространней: какой должна быть школа? Эти вопросы задавались и в советское время и обсуждаются сегодня. В советское время идеологией были комсомол и пионерия прошлых десятилетий, которые представляли несколько окаменевшие формы работы, и учителя (далеко невсе окостеневшие) брали из них не только проформы и идеологию, но и некоторое рациональное зерно: багаж советской школы складывалсяна идеях коллективизма. Значение прошлого образования признают теперь все либеральные господа, да и мы помним, что выпускники прощались со школой, с теплым чувством, если не со слезами. Многие преподаватели были, конечно, сероватыми, если не идеализировать прошлого, но сегодняшний учитель поставлен в намного худшее положение, и учительский состав, в связи с этим еще больше обезличен. Суть советской идеологии пытались сверху уместить в лозунг: народ и партия – едины. Официальные лозунги, как правило, маскируют противоречия жизни: советскаяжизньнесла все противоречия социализма, искорёженного сталинизмом и консервативной партократией. В капитализме идеология имеет ещё большее значение, чем при социализме, в силу большей пропасти между богатыми и бедными, и её изо всех сил утончают, маскируют, изощряют. И, конечно, в западных школах и университетах в тех странах, где контрасты помягче, чем в остальном, им подчинённом мире, старшеклассникам и студентам рассказывают, что этот строй вообще без идеологии. В капитализме, если отбросить всю риторическую шелуху, идеологией всегда является оправдание наживы одних за счёт других, а в отношениях между людьми – оправдание индивидуализма. Идеология капитализма освещает жизнь паразитирующих слоёв и классов, т. е. не эквивалентные труду доходы. В зависимости от официальной идеологии господствующего строя выстраиваются и задачи школы. И учителя в школе строго подчинены официозу.

Мы видим сегодня на каком фоне СМИ обсуждают проблемы школы. Учителя глядят на придуряющегося знатока проблем, который думает об одном, а говорит другое, и недоумевают. Знатоки чаще подобраны из себе на уме профессоров, титулованных чиновников или нахрапистых блогеров. 300 каналов TV вещают либо полную ерунду, либо пошлости, и нет ни одногоканала для учителей, школьников и их родителей, которые представляют всё население. Почему нетпочти ничего здорового для школы? А это также, как существует, например, канал «Шансон», просвещающий всю страну зековской песней и заодно воровской моралью, и нет отдельного канала, скажем, песен Высоцкого, Визбора, Окуджавы… Да что Окуджавы, разве кругом слышна музыка лучших оркестров? К тому же всем известно, что, если даже отдельную передачу о школе создадут – она обязательно будет конъюнктурной, потому что все каналы зарабатывают деньги, кроме того, что они еще первые проводники идеологии. Миром правят деньги и пружина всему – нажива. Как говорится: какая жизнь – такие и песни. Один мой знакомый учитель как-то в сердцах сказал, что больше всех матерятся сейчас дети в школе. Мешает ли это обстоятельство витиеватым разглагольствованиям об образовании разноокрашенным идеологам?

Есть ещё одна немаловажная деталь. Образование и воспитание – это два самостоятельных процесса, пусть даже взаимосвязанных, а школа только образовывает. Когда чиновники говорят про школу, то касаются только образования, а о воспитании даже не смеют заикаться. Воспитывают всех, очевидно, боевики с мордобоями в голливудском стиле… или попса с шансоном. Французское слово «шансон», должно быть облагораживает русский жанр, вырвавшийся из тюрьмы на волю.

Попса дробит шрапнелью наши души,

Ее за это не привлечь к суду.

Часть поколенья выросла на чуши,

И новое рождается в бреду…

Валентин Гафт

Стих: не в бровь, а в глаз. Но что значит крик души известного актёра, состоявшегося, кстати сказать, как яркая личность в советскую эпоху?

Какая бы не была школа, учитель идёт давать уроки. Если заглянуть хоть в однотипную советскую школу, хоть на все лады креативную сегодняшнюю, то мы увидим общую беду для ученика в школе. Нам не помешает для этого лишний раз вспомнить и себя в прошлом, и посмотреть на своих детей сегодня. Школьники, а особенно подростки на уроках, больше изображают деятельность ради оценок, чем черпают знания. Я глядел не теоретически на свой класс, глядел и на другие «нетрудные» классы и видел, что учебный процесс состоит в основном не из действительного труда, а из просиживания.

Верно говорят, что дети перегружены школой. Но и то верно, что большинство учащихся убивают там годы и не насиживают знаний. Школьники перегружены просиживанием, которое убивает ещё и здоровье.Утомляет не избыток необходимых знаний, а знания,никак не привязанные к жизни, которые ещё обязательно с нудной примесью идеологической мишуры. Знания, которые в большей части не имеют смысла для ученика и которые не упрощены, а запутаны в угоду идеологии. Кто-нибудь да скажет: ну какая идеология для урока математики? А вот такая: программа, количество часов в неделю на каждый предмет, соотношение с объёмом к другим дисциплинам, для каких социальных слоёв, что преподать – всё определяет господствующая идеология.

Прежде всего утомляет безрезультатность учёбы, убивание времени день изо дня. Присутствовать 5-7 часов на уроках при рутинном, мало связанном процессе обучения с жизнью не только утомительно, но и отупляюще. Может быть, поэтому среди отличников больше тупиц, чем среди троечников, а среди всех вместе – больше посредственностей. Школа – сизифов труд для учеников: нельзя сказать, что дети не трудятся, но и не видно фактически, что труд их плодотворный. Советская школа пробуксовывала в своих противоречиях; сегодняшняя школа в полном тупике.Тогда мне казалось, что ещё в силах классного руководителя добавить к школярству подростков какого-то живого движения. Спорт, путешествия, полезный взрослый труд могут привести их к лучшим книгам, к пониманию необходимости осознанной учебы, к осмыслению себя в жизни… и к целям в жизни.

С того времени по настоящее сменилась целая эпоха лихорадочныхпреобразований (реформ), всех, как одной неудачных. Впрочем, удачных, с точки зрения государства и его потребности одурачивать народ, чтобы легче управлять им. Сосуществование миллиардеров и нищих масс в одном обществе как-то надо умиротворять в головах населения. Сегодняшнюю школу сами школьники кругом в интернете называют «отстоем» - такова там общая атмосфера. Нынешняя схоластика, хоть и компьютеризированная вместе с идиотизирующим ЕГЭ, мало отличается от средневековой бессмысленной зубрёжки. Население ещё не до конца поняло, что с введением ЕГЭ советское образование кастрировали полностью. Сегодняшнее образование России – это копия западного, капиталистического, притом худших его штампов. Почему худших? Да потому что периферийный капитализм всегда пресмыкается перед центральным и спешит обогнать его в реакционности. Смотреть на школу вне господствующей идеологии, по меньшей мере, наивно.

Походы по Оренбуржью

Вернусь к классу. Наибольший накал жизни нам давали походы. У себя по Оренбургской области мы однажды ходили неделю в районе Черноречье-Татищево «по пугачевским местам», а затем под Кувандык, куда доходят отроги Южного Урала. Здесь совсем другие ландшафты, чем на далёком и полюбившимся нам Кавказе. Здесь сплошные холмистые степи, пойма реки Урал и леса на границе с Башкирией.Все эти поездки запоминались ощущением простора, радостью новизны жизни, разнообразием представлений о природе и были некоторым удачным выходом из повседневности. Да ив этом смысл странствий: «А еще жизнь прекрасна потому, что можно путешествовать», – так утверждал Н.М. Пржевальский. На одном из утёсов у реки нам удалось провести занятия по скалолазанию. Перед выездом класс смотрел фильм «Вертикаль». Фильм по сюжету незамысловатый, но в нём много горных красот, техники скалолазания, драматизма отношений при экстремальных условиях и песен Высоцкого.Ещё одна существенная вещь: в седьмом классе школьники начинают тайно влюбляться и походов хотят почти все подростки. Думаю, что в походах им влюбляться лучше, чем в подворотнях. Это, во всяком случае, романтичней. Но любовь и воспитание всегда взаимоисключающие вещи в головах всех педагогических ханжей: чиновничья нравственность всегда инквизиторская.

С 1 по 9 мая вместе с выходными днями идут сплошные праздники, и мы едем в самое весеннее цветение «по родному краю» - так тогда обосновывали под краеведение походы. Здорово ехать в поезде и видеть, как проплывают навстречу полустанки, холмы с оврагами, пролески в долинах, всходит полями пшеница, и тянутся характерные Оренбуржью лесопосадки. Вот оно настоящее краеведение, а не книжное! Мои некоторые «краеведы», между тем, сидят и втихаря режутся в карты в одном из отсеков вагона. Карты запрещены, я их изымаю и выбрасываю колоду в приоткрытое окно по ветру. Игроков человек шесть, и они возмущаются не на меня, а на себя: «Нарвались, не выставили шухер». В хулиганистом классе не обойтись без радикальных мер, но в нем и меньше обижаются на учителя за срывы или невежливую требовательность.

Кажется, ну что особенного в картах: играют себе «в дурака» и пусть играют. Не только в картах дело. А в том, что к ним тяготеют все, кто мается пустотой. За картами последует настолько же содержательная деятельность, которая потянет самых активных на подвиги: вечером от кого-нибудь повеет запахом водки. Да, разве пустотой страдают только школьники? Не меньшая пустота у взрослых, пялящихся каждый день в телевизор на футбол вместо того, чтобы в него поиграть во дворе со своими детьми. Глупые книги – тоже пустота. Много пустого в людях, и карты – пустота. Но карты ещё некий атрибут в развлечениях шпаны.

Как приучить детей не пусто жить? Легко сказать… На деле – это достичь всего! Пустопроводимое подростками время всегда ведёт к подгниванию отношений в любом их собрании и потенциально можно вскоре ожидать дурных событий. Воспитание в определённом смысле – это занятые дети, притом не лишь бы чем, аполезным делом. У учителя есть возможность убедиться в этом тысячу раз. По наитию к этому приходят все родители, не поверхностно думающие о своих детях. Школьник, мающийся пустотой – внешне безобидное явление;в действительности, тешить себя ерундой, значит незаметно погружаться в пусто прожитуюжизнь.

В этот выезд мне еще запомнился футбольный матч, в котором мы сыграли после скалолазания с орскими «ништяками» из профтехучилища. Именно «ништяки» из города Орска были почему-то известны среди шпаны во многих городах России. Сейчас бы их назвали неформалами. Не помню, как мы сыграли в футбол, но запомнилось, что мой класс был все же культурнее «путяжного». «Гопники» не понравились нашим «трудным», что было само по себе неплохо. Иногда, достаточно одного впечатления, чтобы через него и в себе захотеть поменять что-то. Такиевлияния напсихику человека почти неуловимы.

Школа и чиновники

На лето (июль, август) я уехалв горы на Тянь-Шань, а с сентября по возвращению снова окунулся в привычные школьные будни. Классом за два учебных года мы немало съездили и сходили в серьёзные походы и путешествия. Оплачивали поездки, за исключением рассказанного случая, родители; иногда некоторые расходы брали на себя Дом Пионеров или профсоюзы. Походный туризм был непритязательным в быту и автономным на природе: все в рюкзаке. Поэтому он был недорогим и доступным. Но не всегда приветствовались походы администрацией школы. В многодневном путешествии вероятность чему-нибудь случиться большая, чем в здании школы, и если директор труслив, т.е. не любит брать ответственность, выходящую за учебные рамки, то классному руководителю требовалась настойчивость и изворотливость, убеждать директора и завучей в подписании приказа, то есть убеждать своё начальство в пользе туризма для детей. Казус советской школы (сегодняшней тем более) состоял в том, что директор редко был одним из лучших педагогов и преподавателей в коллективе. Он не выбирался педколлективом, а являлся назначенцем и поэтому находился ближе к бюрократии РОНО и партийному управлению.По этой же причине он стремился быть«перестраховщиком», ограничивающим учительскую и ученическую инициативу: пусть что угодно случится, но не в школе. У школы есть регламент работы с расписанными обязанностями для каждого учителя и этот регламент может вполне выглядеть разумным. Но если исходить из результата, кем и какими должны выходить выпускники, то одним регламентом ни одна школа ограничиваться не может. И учитель не может работать с классом только по заданному шаблону. Безусловно, есть директора, поддерживающие своих учителей в инициативах, но дальше них стоит свора чиновников из районных, городских, министерских ведомств, накидывающих ошейники и на директоров, и на учителей, и на учеников через образовательный процесс. Эта казённая армия руководствуется параграфами, предписаниями, инструкциями и заваливает школы отчетностью. Учитель преподает, работает с классом, как воспитатель, но больше всего и прежде всего, отчитывается. Этой отчетностью чиновник, не взглянув ни разу на мой класс, навязывает свои формы работы. За что надо отчитаться, то приходится и делать. Я делал одно, а отчитывался за другое. Это удваивало объём работы. Да, собственно, школа вообще таким способом лавирует между пинками ведомства и родительским стремлением дать детям хотя бы некоторые знания. А каждому учителю приходится ещё разрешать двусмысленность своего положения: нужно или оставаться собой и работать на здоровый результат, или превращаться в робота, в пешку, исполняющую инструкции. Учитель потеряет себя, даже если онуспешно преподаётпредмет, ноне заглядывает дальше, как оседают знания у каждого школьника в душе: в виде вороха мусора или в виде очеловечивания. Показуха школы и, якобы успешная учёба детей, держится на слепых исполнителях; исполнительность учителей сегодня доведена до роботизации.Бюрократией страдала советская школа, а современная даже ностальгирует и сильно завидует предшественнице – настолько она сегоднявсеудушающая. Мне многое удавалось прошибать напором и добиваться разрешений на нестандартные мероприятия, но рамки есть рамки. Перегрузка часами преподавания, рутина, среди которой было немало отчётности, препятствия бюрократии проглатывали уйму времении мешали нормальными глазами смотреть на каждого ученика в классе. Другое дело в поездках: там мы все вместе. Я не говорю здесь, чтообразование нужно заменить туризмом. И из туризма сейчас делают тоже, что из всего образования. Весь вопрос в целях школы. И какую петлю на школу и учительство накидывает государство. Цели школы зачастую формулируются завуалировано: для всех они должны звучать благостно, но служить при этом корыстной правящей верхушке.

Поездка на Валдай

В Оренбурге был большой клуб туристов. В нем собирались пешеходники, водники, горники, спелеологи, велотуристы. Собирались туристы раз в неделю, каждая секция в свой день. Клуб располагал помещением при областном Профкоме, а у спелеологов, смешно сказать, была их силами прорыта «своя пещера» под трехэтажным зданием. На общественных началах работали маршрутная комиссия, судейские коллегии для слетов и организовывались категорийнные походы, иногда даже «четверки» и «пятерки». Такой туризм называли самодеятельным, а истинными туристами считались отдыхающие по путевкам в пансионатах и на пляжах. В этом большом кругу «самодеятельных» отшельников почти все знали друг друга, собирались с гитарой или показывали слайды после походов. Здесь всегда было живо, оптимистично и предлагались дерзкие маршруты, открывающие новые географические горизонты необъятной страны. Не посещать это братство было нельзя. Однажды в клубе мне сказали, что пропадают профсоюзные путевки на группу в 40 человек. Это же как раз на целый класс! Нужно, стало быть, выручить Облпрофком.Сейчас трудно поверить, что такие чудеса бывали (при всех противоречиях у СССР были огромные преимущества для людей, если иметь в виду наибольшую часть населения). На новогодние каникулы мы отправились плановыми туристами на Валдай, доплатив за путевки копейки, почему-то 10% от общей стоимости.

Класс поехал не в полном составе, но свободные места в этот раз заполнились другими желающими из школы, в основном старшеклассниками. Ехать на поезде с пересадкой в Москве. У нас целый день ожидания, но разве скучно провинциалам в столице. Посетив вместе Красную площадь и исторический музей вблизи Кремля, молодёжь разбежалась на весь день группами. За час до следующего нашего поезда мы условились встретиться на Ленинградском вокзале. Нельзя представить, чтобы сейчас можно было отпустить старшеклассников с такой легкостью на весь день в большом городе. Полиция бдит на каждом углу, кругом ведь опасности: террористы, бандиты, маньяки. Задержат великовозрастных детей, аучителя уволят с работы… Мои школьники были тогда уже в 8 классе, а примкнувшие ещё старше: они с удовольствием остались провести время самостоятельно. Я уехал на большую часть дня встретиться со знакомыми, с которыми давно не виделся.

После встречи, поздно вечером мы собрались на вокзале... и около нас разыгралась драма.Было время каникул, ехали и другие группы школьников в поездах, и три учительницы не досчитались у себя двух воспитанников. Как же это случилось? Учителя-клуши в течение дня пасли своих воспитанников и ни на шаг от них не отходили. Но все-равно кто-то потерялся. Пришлось одной учительнице остаться после отправления состава, и она с выпученными от страха глазами побежала к вокзальному милиционеру искать пропавших. Пропавшие были десятиклассниками.

На встречу я тоже опоздал. Меня воспитывали:

– Владимир Александрович, все в сборе, один Вы опаздываете! Мы думали, что Вы тоже потерялись, а билеты все у Вас. Будете наказаны!

Вину нельзя было не признать. Наш поезд уже подали,нужно было соглашаться на любое наказание и спешить в свой вагон.

Учителя часто испытывают ученики. Уже в поезде с некоторым испытывающим озорством Наташа Гурина спросила меня:

– А что бы Вы делали, если бы кто-то из нас потерялся?

– А то вы меня не знаете: я бы не остался на поиски беспечных деток. Пусть бегают, мечутся без денег по вокзалуи добираются домой или в свою группу сами. Пусть соображать поучатся.

– А Вы бы переживали? – ещё кто-то спросил.

– Я бы злился. Или нельзя на остолопов злиться?

– Значит мы не остолопы, раз не потерялись… А Вы вообще-то тоже чуть не опоздали на поезд.

– Да, да… намёк понял: я действительно остолоп сегодня.Извините!

Мои школьники как-то хорошо чувствовали, что не ходить за ними по пятам труднее, чем опекать их, и были мне за доверие благодарны. И тогда, и потом, больше 30 лет, я водил и возил школьников повсюду, и они не терялись. А если терялись (редкие случаи), то переживали не меньше, чем я; мне же оставалось сохранять выдержку и изображать олимпийское спокойствие. И это настоящая ответственность, в сто раз большая, чем сторожить на каждом шагу великовозрастных деток. Но такие признания учителя покажутся радикальными не только чиновникам или крайне сердобольным мамашкам, но и, пожалуй, большинству граждан, благополучно утопающих в общераспространённых педагогических предрассудках.

Учитель школе нужен с убеждениями, – и все согласятся с этой книжной истиной.Да только много ли вообще людей с убеждениями? Действительные убеждения не приходят к трусливым.К тому же вся официальная машина поддерживает законопослушную трусость, и эта трусость последовательно культивируется и выдаётся за добросовестность. Попробуйте набраться смелости и отпускать школьников на доверии (разумеется, не на наивном), чтобы они сами себя контролировали. Чтобы у них являлось чувство ответственности перед всеми в классе, и перед классным руководителем тоже. Или ответственность в людях рождается путём морализования о ней? В так называемой образованной среде существует поклонение талантам. Но может быть смелость важнее в человеке? Владимир Высоцкий остался бы средним актёром в сильной советской актёрской школе, не будь в нём, прежде всего, смелости. Все его стихи и песни – отметание трусости.Конечно, в них ещё проникновенна и глубокая народность, а не светскость или элитарность, как и многое другое. Но вся мощь его личности – в смелости.Школьники лучше взрослых замечают, берёт ли учитель на себя действительную ответственность или только формальную.

Поезд привёз нашу большую компанию на Валдай. Валдай – живописный холмистый край лесов и озёр. Но как-то мы не вкусили сполна его красот. Жили в гостинице, кормились в ресторане «Дар Валдая», посетили несколько экскурсий, например «Тропинками зимнего леса», и все это меньше впечатляло, чем палаточный поход на природе. Можно сказать, мы были около природы, а не на природе.Лесной Валдай,конечно, тожезапомнился нам – жителям степей Оренбуржья, но был беднее событиями. В походе идёт одоление маршрута, а с ним и проявляются характеры. Постоянно что-то происходит, одолеваются километры и необычные ландшафты, глаз радуют панорамы, слышатся остроты по существу, в словах звенят и добрый смех, и сарказмы. Поход – это большая жизнь! А что экскурсии? У школьника каждый учебный день словесные экскурсии, его постоянно фаршируют знаниями, от которых оскомины. Слова, даже самые хорошие, лишь тогда ложатся на душу, когда есть пережитый опыт, а на школьника только исыпятся слова, слова, слова…

Какие «Тропинки зимнего леса»? Подростку ломиться надо по колено в снегу! Вечерами, смотришь, дурь и вопли одолевают молодёжь по комнатам, кто-то, прячась, покурил;пошлятина срывается с уст от недостаточной натруженности. Надо ли было тащиться на Валдай ради этого. Поездка, не сказать, чтоб оказалась бесполезной, но походы школьникам нужней. Комфорт больше пойдёт на пользу пенсионерам. Ближе к концу пребывания «на курорте» с таким выводом соглашалась вся группа.

Кризис

К концу второго года меня подъедало чувство неудовлетворения. Я кипел в работе, а у моих школьников оставалось много пустого времени. Нескольких активных учеников увлекало чаще хулиганство. Большая часть класса имела какую-то безынициативность и шла на поводу активности первых или замыкалась в себе. Походы оживляли класс, рождали интерес к здоровым порывам, а будни снова уводили в пустопорожнее. Жизнь в обычных условиях и в походе – это две разные жизни. Одна в социуме, а другая - изолировавшись от него, как на необитаемом острове. Изолированность походной группы требует полного самообслуживания, не бестолковой активности и умения считатьсядруг с другом. Мгновенно в новых условиях начинают выстраиваться и новые отношения. Рождается своего рода мини-государство. Строить эти отношения по-новому вдали от гниловатого социума значительно легче. Разумеется, они не построятся в лучшую сторону автоматически: многое зависит от состава группы, её актива и организатора. В походах происходил некоторый разрыв с привычками, укоренившимися дома, на улице, от скуки в школе. Настоящий маршрут, как любое большое дело стряхивал не только физическую лень, но и душевную. Но жизнь не состоит только из праздников, песен и путешествий. Учебный процесс в 8-ом классе тянулся примерно также, как и в 7-ом. Учебная повинность съедала основное время и не прибавляла особенно ни знаний, ни стремлений. Дома мои школяры тем более не учили домашних заданий и норовили после уроков ускользнуть от родителей на улицу.

Просиживание большей части дня на уроках, кружок по интересам два часа в неделю, полчаса на день бытовых работ по требованию родителей, телевизор в качестве пассивной забавы (сегодня интернет) и улица, которую родители боятся – вот всё содержание жизни подростка. Не всех, но большинства. Всё это большинство прозябает без внятных для себя целей, хотя многие взрослые и считают, что цель детей – учиться. Как умел, я предлагал классу различные кружки и хобби. Наверное, под влиянием моды на психологические тесты, даже провел несколько письменных опросов. Например, на классном часе каждый написал, с кем бы он пошел в поход, поскольку мы походники. Ответы всем не оглашались, но было подсчитано для каждого ученика, сколько желающих хотели его с собой видеть. Тест, надо сказать, воспринялся волнительно.Для многих это был взор на себя и на отношение к себе сверстников. Был также опрос о том, кто как любит проводить время. Картина оказалась не интересной: процентов 80 – «любили гулять», т.е. без дела вечерами шататься и что-нибудь натворить, лучше сказать, навредить. Типичное времяпровождение бездельников и, в особенности, шпаны. Мне было известно, как маются некоторые из моих богатырей. Дурная инициатива в их кругу пользуется спросом и от делать нечего кто-нибудь обязательно напакостит: разобьёт плафон на спортплощадке, заорёт во всю глотку ночью в подъезде, начнёт задираться ко всем под прикрытием толпы. Драки или тихое издевательское угнетениев среде подростков, скрытые от взрослых глаз – это постоянные явления школы и улицы.

Однажды на собрании одна из мам назвала свою дочь непутевой и добавила: «Мы ведь все равно их любим». Я тоже уважал всё, что можно было уважать в своих учениках, но напирал на них. «Максимум уважения и максимум требований», – формула Макаренко, которого забыли сегодня несмотря на то, что за весь XX век ЮНЕСКО назвала только четыре педагога, как самых выдающихся в мире, в числе которых и Антон Семёнович.Эта формула как раз противоположна всем сегодняшним сладким постулатам, суть которых: лелеять эгоистика. Класс, всех вместе и каждого по отдельности трудно было сдвинуть с нажитых привычек. Удручали больше не хулиганские выходки. От них в перспективе можно избавиться. Мало было стремления жить не обывательски: хоть бы несколько человек зачитывались книгами или сами рвались к каким-то не ерундовым увлечениям. Присутствовала какая-то несдвигаемая пассивность. То, что предлагалось мной, многим нравилось, но собственная инициатива мало активизировалась. Некоторая часть класса совершенно ничем живым не интересовалась. Пассивность большинства – это одна сторона; другой – было отрицание всей взрослой жизни. И даже это отрицание выражалось в пассивной форме. Дурная инициатива, конечно, иногда проявлялась, на то и трудный класс. Но в принципе, мало было серьёзных целеустремлений.

При всём старании работы с классом я видел слабый результат. Мои ученики двигались в основном туда, куда тянуло общее течение жизни. Куда же уносило всех течение? Состояние общества этого времени хорошо показано в фильме «Курьер». Фильм нельзя назвать особенно талантливым, но в нём верная концовка: и старшее поколение, живущее своей инерцией и молодёжь, их дети находятся в тупике. Не только отцы и дети не понимают друг друга; никто вообще не понимает, куда заворачивает жизнь. Фильм не отвечает на вопрос: куда движется общество. Чем он заканчивается? Главный герой должен после школы призваться в армию и смотрит в глаза демобилизованному воину, возвращающемуся домой. Глаза воина очень серьёзные, а на лице – шрамы, полученные на войне в мирное для страны время. Вся остальная молодёжь танцует модный тогда «брейк»; она также тяготеет к сборищам в кабаках, а уже выделившаяся омещанившаяся часть – к нарядам в парижских журналах. Много молодых людей мельком охвачено сценарием. Уход от действительности посредством суррогатов и мещанство – вот отражающаяся суть надвигающегося времени. Брейкующие все в каком-то забытье, как в опьянении. У молодёжи внутренняя вялость и поклонение Западу. Старшему поколению претит жизнь своих детей, но они тоже уже без прежних своих идей и обросшие предрассудками. Фильм замирает на неизвестном будущем.

А в настоящем у всех пассивность и растерянность. В последствии этой варёной пассивностью населения воспользуются «предприимчивые» люди, и жизнь всех обретёт смысл: бедные, становясь ещё беднее, начнут бороться за существование, а богатые – на том обогащаться до одурения. Но это будет потом. В год выхода фильма, который показывает тупик общества, я требовал от класса стремиться к другой жизни, не обывательской: противостоять ей.

Конфликт

Скажу сразу, я не принимал мещанства и обывательщины и воинственно плыл против течения. Всему классуиногда выдавал тираду возмущения, сваливая все подряд в кучу: мелко плаваете, чем вы интересуетесь, никаких целей, дешевая романтика… Нажимал я, может быть больше, чем надо: закипал, горячился, возмущался иногда срывался. Риту Степченко за очередную выходку обозвал в порыве «дурой». Конечно, потом я извинился, класс мне это простил, а Рита – тем более; в классе не было злопамятных.Но это было уже противостояние: учитель –класс. Пожалуй, я излишне цеплялся за внешние выходки, дело было не в них.Не столько внешнее поведение возмущало, сколько приводило в отчаяние неспособность сопротивляться общему обывательскому течению.

Часть учеников, конечно, чувствовала правоту моих упрёков, но от понимания до того, чтобы менять себя – не малое расстояние. К тому же упрёки не помогают сближению. На компромиссы по большому счёту идти я не мог, и трещина отношений с классом увеличивалась. Дело было не в моём умении или неумении искать компромиссы. Компромиссы в чём? Надо было забыть Чехова и Щедрина, язвящих мещанство? Я не мог уступить обывательщине, а мои ученики не могли быть мудрее своих родителей, школы, всего общества. Это сейчас уже можно всё бесстрастно формулировать, а тогда было много эмоций.

Я напирал на своих школьников. Не вспомню детально, но к какому-то моему поручению одна из девочек в классе сказала:

– Мы сделаем, потому что Вы требуете: у нас нет выбора. Вы сильный человек и давите…

– Так, если нет инициативы? Впрочем, если вам тяжелы мои требования, можете от меня отказаться, как от классного руководителя.

Кто-то усмехнулся, подразумевая что со школьниками в таких вопросах не особенно считаются. Но я заявил, что улажу все с администрацией сам, ничего не сваливая на класс: навязчивым классным папой быть не хочу.

Будни школы продолжились. Месяц спустя наступила развязка. Когда я пришел на очереднойурок, Рита Степченко встала и класс напряженно замолчал.

– Мы хотим… отказаться… – сказала она, глядя в окно.

У меня только и мелькнула мысль: «Степченко и здесь взяла на себя труд сказать от всего класса».

Такой разрыв был, по крайней мере, честным. На захлестнувшую меня обиду я накинул узду. Учительская работа – это частые крутые виражи. На самых крутых поворотах у меня воспиталась выдержка.

В это время в школе сменился директор. Он был вспыльчивым человеком, но искренним и умным. Он понял драму и мою упертость не возвращаться, и не пошёл выяснять с классом случившееся. Побегал, побегал нервно по своему кабинету и развёл руками…

Разрыв я пережил как ранение. Многие в классе тоже испытывали неловкость или стыдились меня, особенно девочки: женская натура всё-таки потоньше. Всем было понятно, что я работал с отдачей и бескорыстно. Я много привнёс в класс и в то же время, во многом его ограничивал. Ограничивал, прежде всего, в привычках. Ограничивал в одном и требовал инициативы в другом: так мне по крайней мере казалось. Оставаясь в школе до конца учебного года, мы с трудом и даже с излишней вежливостью контактировали, когда случалось пересекаться. Ни один из учеников при встрече даже намёком не показал мне неуважения. После окончания учебного года я уволился с работы и уехал с рюкзаком жить в другой город.

Молодость не оглядывается назад: своё фиаско я не обратил в обиду и в разочарование. Но уже тогда отчасти было понятно, что трагедия учитель-класс – не только наша персональная трагедия. Разворачивалась трагедия всей школы, переходящая из советской жизни в сегодняшнюю.

Может быть я торопился с результатами? А может быть жизнь уносила всех по течению, и заплыв учителя против течения ничего не значит? Эти вопросы я задавал себе позже…, а сначала переживал трагедию.

Фильмы о школе

Если смотреть на искусство, как на отражение жизни, то лучше всего показали школу советские художественные фильмы. Чего только стоят «Республика Шкид», «Доживем до понедельника»! Можно ли найти нечто подобное в мировом кинематографе, в том числе и в довлеющем монополистском Голливуде? В эпоху кризиса советской школы, как и всего общества, лучшими, наиболее правдивыми, можно назвать три ленты: «Чучело», «Пацаны» – 1983 год, «Дорогая Елена Сергеевна» – 1988 год. Если к кино не относится только, как к забавам и времяубиванию, в этих фильмах – обнажающая правда всей жизни. Ведь и учителя-то не плохие, а цинизм школьников нарастает. Каждый фильм – жестокие конфликты из-за малодушия или даже подлости подростков. Куда уносится общество вместе со школой? – главный вопрос этих фильмов. Общество подгнивает, и это выпирает в нравах школьников. Куда всех поворачивает: к очеловечиванию или оскотиниванию? – ставится вопрос со всей эмоциональной силой талантливыми сценаристами, режиссёрами, актерами. Ролан Быков особенно остросюжетно хватается за тему школы. Подгнивание больше видно на молодом поколении и в первую очередь ощутимо в школе – подсказывает всем кино. Сползание в сумасшествие – общая трагедия большой страны. Эта трагедия не могла не коснуться нашего класса, она была жестокой закономерностью для большинства школ. Трагедия нашего класса оказалась даже мягче, чем в фильмах.

Новой не советской жизни соответствуют и новые фильмы. Один из таких низкопробных и потомураскрученных: «Географ глобус пропил». В чем третьесортность «Географа…»? В нем не показан типичный учитель (или даже не типичный) из нормальных. Главный герой фильма ничего не умеющий, никчемный прозябатель, алкаш-авантюрист, чуть не топит школьников на сплаве в походе. Разве совсем нет в школе настоящих учителей сегодня, которые могли бы быть героями нашего времени? Или героями должна быть только криминальная братва? Ау-у-у-у, писатели, художники, сценаристы! Где вы? Напишите, как есть про будничную жизнь на работе и дома учителя, врача, простого работяги, и появится новый шедевр в искусстве. Отмороженные Рембо и Шварценеггерына русский манер – это заказ верхушки больного общества, а где фильмы для очеловечивания людей? Душевно больные и с вывихами герои штампуются для одурачивания населения огромными тиражами. Напишите правду про честного человека, человека с совестью, как он мыкается и сопротивляется обывательщине, косности и социальному злу. Первые три фильма («Чучело», «Пацаны», «Елена Сергеевна») околоперестроечных времен ставят вопрос: куда плывет общество? «Географ…» не ставит никаких вопросов, он констатирует факт: уже приплыли… и что самое главное, смиряет обывателя с уродливой действительностью. Это вторая функция искусства: смирять или не смирять людей с ненормальностью в жизни. Первая функция искусства, как известно из учебников эстетики: отражать жизнь. Смирение с паразитством, с уродливостью всей социальной жизни есть реакционное, развращающее людей искусство. Это искусство проплачивается и жирными порциями преподносится телевидением, интернетом, рекламой. И также в театрах.

Ещё про искусство… Многие экзальтированные эстеты часто пишут банальности в интернете, вроде той, что красота спасёт мир. Мир спасет борьба за красоту, а не красота сама по себе. Красота существует с незапамятных времён и торжествует лишь тогда, когда её отстаивают: инквизиция прятала красоту, сжигала на кострах молодых женщин и понадобилась большая историческая полоса борьбы, чтобы дойти до эпохи Возрождения.

Много лет спустя

Прошло много лет. Жизнь послеперестроичная поменялась для всех; поменялась целая эпоха. Я много ездил, водил по-другому в походы школьников… и вспоминал «трудный» класс. За суетой в Оренбурге почти не бывал. И вот однажды мы договорились встретиться классом… Меня, как мальчишку, охватывает волнение. Я поднимаюсь на пятый этаж. Сбор всех у Гали Фирсовой всё в той же квартире. Человек пятнадцать солидных мужчин и женщин (больше, конечно, женщин) стоят построенные в шеренгу. Их атаманша, положив два пальца в рот, издает пронзительный хулиганский свист и обращается ко мне:

– А теперь, Владимир Александрович, угадывайте нас!

– Степченко! Ну что тебя угадывать…

Поднялся хохот. Строй нарушился. Объятья, реплики, комплименты. Мне кажется, мы никогда не смотрели друг другу в глаза так пристально.

И все-таки двоих я не узнал… Сидя за столом мы, конечно, вспоминали походы и тех, кто не смог прийти на сбор. В альбоме у хозяйки квартиры оказалась сохранившаяся статья из газеты про нашу кавказскую Одиссею. В воспоминаниях открывались эпизоды, которые я никак не мог знать. Да и не надо учителю знать про все проделки учеников. Эти проделки, выходки, теперь всем казались смешными. Мы хохотали и перебивали в рассказах друг друга. Была и грусть, о которой не сказать с ясностью: в этой грусти какой-то налёт прожитой многолетней тяжести. На прощание Лена Вишенкова благодарит хозяйку квартиры:

– Спасибо, Галка, что собрала всех у себя. А я побоялась к себе пригласить. Мы же сейчас живём все по-разному.

Социальное расслоение давит и одноклассников: уже по этой причине трудно собраться всему классу вместе. Расходились очень поздно и договорились снова встретиться у Ирины Чуриковой.

Ира живёт в своём доме. Дом частный, из старых сохранившихся в Оренбурге, пожалуй, скромный, но в нём много картин на стенах. Ирина – художница. Не подумайте, что я начну сейчас перечислять, кто стал лётчиком, врачом, художником. Статусы и должности не определяют суть человека. У Ирины мы сидим также за обильным столом. Последним приходит Антон Буровин. Я встаю из-за стола здороваться.

– Картина маслом: Владимир Александрович обнимается с Буровиным, – язвит Степченко. И все хохочут от восторга встречи класса.

Антона жизнь переломила в лучшую сторону, я сразу это почувствовал. Мы потом говорили с ним наедине о его перевоплощении. Антон стал рассказывать:

– У меня мама болела, да Вы же знаете об этом, пришлось мне помогать выживать всей семье. Особенно в 90-е было трудно… А Вы, конечно, необычно с нами работали, об этом я вспоминал.

– Я тебя в классе гнобил, Антон. Обижаешься?

– Ну, как можно, Вы думаете, что я мелочный?

Мы пожали друг другу руки.

Здесь уместен вопрос: повлиял ли я на Антона как учитель? Думаю, вряд ли. На него повлияла ответственность за мать, за семью и родственников… А я, может быть, в какой-то мере что-то не разглядел в нём раньше. Вернее, не так. Я на всех повлиял, но больше влияло общее течение жизни: эпоха и её нравы.

Тему трудного класса я не считаю особенной, хотя с «трудными» мне пришлось пройти несколько кругов. Расскажу совсем коротко ещё об одном классе – не трудном. Ведь школа представляет в большинстве не трудных учеников. За три года до работы с восьмиклассниками я был классным руководителем в 5А классе в другой школе того же района Оренбурга. Класс «А» был, как правило, благополучным, но это не делалось специально: он составлялся первым, а значит более организованными родителями. Вообще «трудные» классы вырисовывались уже после начальной школы. Пятиклассников я тоже водил в походы. С ними я работал только год, и мы также сходили два больших и несколько двух- или трёхдневных походов с ночевками в палатках. Один из них проходил в сердце Южного Урала в сплошных лесах и с восхождением на каменистую вершину Большой Иремель. Маршрут был очень трудным. Там мы даже не на шутку заблудились. Несмотря на испытания, походы ребятам сразу понравились. Дети, вообще, чем младше, тем живее и тем легче их увлечь живым делом.

Были и другие у нас общие мероприятия. На 23 февраля – в день рождения Красной Армии мы затеяли штурм крепости на окраине города. Штурм не совсем выдерживал идею праздника и был построен по сценарию того, что преподавалось по истории. В классе четыре звена: три из них персы, а одно – храбрые спартанцы во главе с Леонидом. Я, разумеется, был царь Ксеркс и у меня три звена.

- Войны! – восклицаю я в духе типичного деспота, - весь мир принадлежит мне и лишь одно пятно омрачает мою жизнь: непокоренная Греция. Сметём непокорных!

И начинается штурм. Я сижу на троне и мёрзну, а рядовым воинам жарко в битве. Да, забыл сказать, что битву мы специально наметили ночью, «чтобы интересней было». С вечера воздвигли крепость из снега на краю оврага, а на ночь приготовили шомполы, которые полили солярой из бутылки. Огонь на шомполах, дым с сажей, истошные вопли, горящие глаза – все по-настоящему!За часа полтора мы перепахали овраг, а ещё два часа искали обувь двух воинов. Снег глубокий, да еще в овраге, и в азарте двое ребят потеряли по ботинку. Обувь искали уже всем классом и не нашли. Пришлось порвать мою «богатую персидскую чалму» на два куска и обмотать воинам «раны». В город мы возвращались в час ночи. Строй наш с огнями на шомполах с измазанными сажей физиономиями немало удивил мирное население, выглядывающее из окон девятиэтажных домов. Тем, что мы учудили на весь микрорайон, я снискал себе славу и «ненормального» учителя, и энтузиаста, что было одно и тоже по смыслу. В глазах же своего класса я не проигрывал: у нас было полное взаимопонимание.

В жизни любого коллектива выступают иногда противоречия, борьба некоторых эгоизмов. Несогласия часто бывают и легко разрешимыми. В классе каждый мог высказать свое мнение, была в принципе открытость и любое противоречие достаточно легко решалось. Много ребят было ярких. От ребят я нисколько не дистанцировался (ну и не запанибрата). Многие из них даже иногда бегали со мной кроссы по утрам. Дети жили в компактных дворах и недалеко от школы. Я – семьёй там же. В общем, работалось как-то, боюсь пафосного слова, одухотворённо.

Обстоятельства мои позже сложились так, что по окончанию учебного года я уехал на год в другой город. А когда вернулся в Оренбург, меня в эту школу не взяли, да и у класса был классный руководитель. Хотя ребята меня, конечно, ждали. В последующие годы классные руководители у них часто менялись.По отзывам, которые я слышал, класс не сложился в особенно дружный. О себе я оставил восторженное воспоминание и думаю, одновременно некоторую обиду тем, что исчез после года работы. Много лет спустя с частью класса мы дважды встречались. Если предположить, что я проработал бы в этом классе до выпуска их из школы, то думаю, много могло бы быть хорошего, но идиллии по мере взросления учеников оставалось бы меньше и меньше. Пятиклассники ещё принадлежат родителям, они верят им и живут их заповедями; они также пока послушны учителям. Вырастая и переходя в подростковый возраст, семиклассники уже пробуют сомневаться или даже отвергать родительские намерения. Они уже сами дотягиваются ростом до родителей и по законам возрастной психологии претендуют на самостоятельность. В этой самостоятельности кого куда завернёт: на подростков уже больше влияют не родители и педагоги, а общество. Завернёт каждого, безусловно, на базе того, что заложено всем детством. Но всё-таки с восьмиклассниками было бы уже намного противоречивей, чем с ними же в возрасте пятиклашек.

Роль учителя велика! Но общее течение жизни более цепко держит школу и души школьников. Мне встречались одаренные и самоотверженные учителя; их усилия приносили большие плоды, они повлияли особенно сильно на отдельных учеников, но принципиальнее сказывалась на всех власть общества. Нетрудные классы тоже уплывали по общему течению жизни. И в них не обходилось без жестких конфликтов. Надо сказать, официальная власть в этих конфликтах всегда пытается сделать козлами отпущения учителей, а не гнилое общественное устройство. А все добропорядочные мещане поддакивают порядку в беспорядке или «политикой не интересуются».

Судьба учеников после школы – самое интересное в работе учителя. И семиклассники, и пятиклассники, о которых я рассказываю, - ровесники: им уже по 45 лет. Их судьбы давно определившиеся. Кто сейчас мои школьники? Какие они, как люди? Разве это не самый интересный вопрос? Я не берусь отвечать на этот вопрос за каждого, потому что многого не знаю. Не люблю субъективность. И о чём знаю, не всегда могу рассказывать, потому что не всё может быть корректным, даже при хороших итогах. Сказать про всех: мои «трудные» не оказались в жизни труднее тех, кто вышел из благополучных классов. В этом я удостоверился точно. Мне удаётся встречаться очень со многими из бывших школьников в силу разъездного образа жизни и интереса к искреннему общению. Разница, конечно, между трудными и не трудными классами есть. Работать легче, безусловно, с нетрудными. Из класса «А» половина учеников получили высшее образование, а вторая половина выучилась в техникумах и ПТУ. Из класса «Б» - в основном окончили ПТУ и техникумы. В соответствии с притязаниями многие подобрали и работу. Социальное расслоение между уже взрослыми людьми больше в классе «А». Класс «Б» за исключением единиц представляет среднего россиянина, то есть не попадает по обеспеченности в так называемый средний слой. Большинство выросших учеников из обоих классов остались жить в Оренбурге. А несколько человек уехали в Москву и Петербург. Есть такие, кого судьба никак не пощадила – такой век – и таких больше из класса «Б». По человечности люди провинции проще, добрее, искреннее, и я не знаю таких из моих трудных оренбургских учеников, кто бы выродился в негодяя. По-настоящему трудные, с черствой сущностью эгоисты встречались мне в основном в столичных городах и, как правило, не в трудных классах. Чаще они имели благовоспитанные манеры.

Возьму две судьбы. Рита Степченко – поскольку я о ней больше рассказывал – работает, чтобы зарабатывать на жизнь, у нее хорошая семья и поёт она раздольные песни в хорошем хоре. Характер тот же – яркий, но появилась материнская мягкость. Мне особенно импонирует то, что она поёт, что живёт не только заботой о хлебе насущном. Пробовала она ещё петь и в известном ансамбле, но из-за плохой атмосферы ушла оттуда – тоже добрый знак. Ещё одна судьба: Сергей Тазетдинов из другого класса. В самом первом походе мы шли по жаре, и Сергей упал в обморок. Все перепугались, мы положили пострадавшего на рюкзак, приложили ко лбу мокрый платок и когда он пришёл в себя, дали ему попить. Сергей встал, как-будто бы проснулся, и этим рассмешил всех. Он слишком много нагрузил себя общественными продуктами. Это я понял, когда стал разгружать его рюкзак. Не рассчитал турист свои силы. Так может не рассчитать свои силы только хороший мальчишка. После девятилетки Сергей поступил в педагогическое училище, а по окончанию его, уехал работать по распределению из города в деревню. Там он работает, живёт семьёй и сейчас. Не многие посчитают судьбу сельского учителя завидной, а я знаю, что Сергей – хороший учитель. Успешность, которой кичатся многие в соцсетях вряд ли вяжется с учительской профессией. Успешным может быть изворотливый бизнесмен, процветающий для самого себя. А учитель, вошедший в класс – тут же окружён школьниками. Учительская работа – это жизнь вместе с людьми, а не только для себя.

Судьба бывших учеников всегда интересна учителю. Ивыросшие ученики обязательно вспоминают своих учителей. Школа – часть жизни каждого человека. Со школьниками я работал многие годы. Мы вместе ходили и ходим в походы, что делает нашу жизнь ярче и гуще. Учительская работа, как и все мои походы со школьниками позже – самая творческая часть моей жизни. Со многими учениками, нередко почтенного возраста, я дружу до сих пор. Разве не повезло мне в жизни с профессией!

2020 г. Владимир Снатенков

Дата добавления: 2021-01-20; просмотров: 80; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 12

Мы поможем в написании ваших работ!