Джеймс Хиллман АРХЕТИПИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ 2 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 17Следующая ⇒

в другом настроении — я вхожу в собственнный миф, в поучительную сказку, в выдумку, в кино. И, переживая те же печальные события, я погружаюсь не просто в травмирующий мир чувств, а в сферу воображения.

С. — Выходит, что все мы — умельцы и создавать истории, рассказываемые самим себе, и не замечать этого умения.

X. — Я думаю, Фрейд и имел это в виду, говоря: «Это то, как ты помнишь, а не то, что действительно произошло». Именно память и производит травму. Важным в конечном итоге оказывается то значение, какое придает факту память. Мы не знаем, что рассказываем себе истории. Кстати, в этом состоит одна из проблем обучения психотерапии, поскольку психотерапевты недостаточно подготовлены в области литературы, драматического искусства, знания человеческой биографии. Во время подготовки практиканты изучают истории болезней и диагностику, а это не те вещи, которые развивают воображение. Поэтому они и не догадываются — или во всяком случае не принимают во внимание, — что имеют дело с вымышленными историями. Разумеется, это не означает, что жизненные факты не действительны...

С. — Любопытно, но многие относятся к психике пренебрежительно и считают, что гнев, ярость, сердечные травмы проходят сами по себе. Просто «перевариваются», если воспользоваться кулинарным лексиконом.

X. — О, да! Перевариваются, как тонкие желтые ломтики сыра.

С. — А что прикажете делать со всем этим отрицательным хламом, если не переваривать? Каким образом расти, взрослеть, развиваться, если не переваривать?

X. — А что делал, например, Джонатан Свифт? Он написал блистательные сатирические вещи. Как поступал Джойс со своими чувствами по поводу Ирландии? А Фолкнер, его чувства относительно Юга? Я хочу сказать, что этот «хлам» несет в себе потрясающую энергию. Переваривание не из легких. Но именно этим и питается искусство. Рильке говорил: «Я не хочу, чтобы исчезли демоны, потому что тогда не будет и ангелов». Раны и шрамы — тоже часть характера. Корень слова «характер» означает «очерченный или выгравированный твердыми линиями», как на деревянной гравёрной доске.

Я полагаю в качестве одной из фантазий, если хотите, иллюзий, что аналитическое «переваривание» — это такое приглаживание окружающих вещей, в результате которого устраняются очень

сильные эмоции. Но в анализе можно дофантазироваться и до того, что психотерапевтический кабинет станет местом подготовки революции.

С. — О, Господи, возможно ли это?

X. — Под «революцией» я понимаю переворачивание. Не развитие или развертывание, а полный переворот самой системы, заставившей человека начать анализ, — системы, управляемой меньшинством и тайно, с ее официальными секретами, национальной безопасностью, корпоративной властью и т. д. Психотерапия может вообразить себя занимающейся насущными социальными проблемами и, используя понятия насилие и виктимизация, представить дело так, будто мы являемся жертвами не своего печального прошлого, а жертвами современной политической системы.

Вот пример для наглядности. Вы хотите, чтобы ваш отец любил вас. Желание быть любимым отцом чрезвычайно важно. Но отец неспособен дать вам эту любовь. Вы же не хотите избавиться от желания быть любимым, но хотите прекратить ожидать этого от отца, понимая всю бесполезность подобного ожидания. Точно так же вы не хотите избавиться от чувства, что над вами совершается насилие, — может быть, это тоже важно — жить с подобным чувством, с чувством, что вы беспомощны. Но, может быть, не стоит воображать, что это насилие над нами было совершено в прошлом, мы же не задумываемся о том, что такое насилие совершается над нами сейчас, в текущей ситуации «работы», «финансового положения», «политики правительства» и т. д. И кабинет психоаналитика становится революционной ячейкой, поскольку здесь мы можем затронуть и такой вопрос: «Кто теперь совершает насилие над моим правом?» Психотерапия рискует оказаться в деликатном положении, если дело дойдет до таких вопросов.

С. — Вы коснулись фантазии психоаналитика. Что вы имеете в виду? Нереальность, отсутствие объекта в мире событий, как думают многие?

X. — Отнюдь. Здесь другое. «Фантазия» — это природная деятельность разума. Юнг говорит: «Психическая жизнь в своей деятельности перво-наперво творит фантазию». И продолжает: «Фантазия творит реальность каждодневно». Фантазия — это то, как мы воспринимаем окружающее, что думаем о нем и как на него реагируем.

С. — И что же, по-вашему, любое восприятие, в этом смысле, представляет фантазию?

X. — А существует ли реальность, которая не очерчена и не оформлена? Не имеет формы и очертаний? Нет. Реальность всегда приходит через пару очковых стекол, через точку зрения, язык и т. д. — через фантазию.

С. — Я хочу спросить Вас о душе. Когда Вы прикидываете расписание дел на следующий день, спрашиваете ли вы свою душу?

X. — Успешность дел и жизненных устремлений вообще зависит от того, найдет ли душа себе место в вашем расписании. Это относится буквально ко всему — к мечтам, к другим людям, отдыху и самому себе. Одной из маленьких защит от депрессии является лихорадочная занятость. Любая пауза в этом случае уже вызывает раздражение. В каком-то смысле это признак маниакального поведения.

С. — Многие люди просто не умеют отдыхать, не быть «занятым». Это, конечно, ненормально. Защита от депрессии? Если признать, что источник депрессии находится в настоящем, а не в каком-то собственном прошлом, то возникает вопрос: какой такой хронической депрессии мы стремимся избежать, назначая себе лихорадочную сверхактивность, если брать в расчет город целиком, нацию, культуру?

X. — Депрессия, избежать которую мы стремимся изо всех сил, может быть длительной хронической реакцией на то, что мы уже сделали с окружающим нас миром. Это и оплакивание и горе-вание об утраченном в природе и в городах, об уничтоженном в нашем мире. Отчасти мы в депрессии в результате душевной реакции на страдания и горе, неосознанно переживаемые миром; «не ведаем, что творим». Здесь и печаль об исковерканных цивилизацией местах нашего детства, об исчезновении с лица земли островков живой нетронутой природы.

Я думаю также, что мы утратили стыд. Мы вспоминаем о своих родителях, которые стыдили нас, когда мы были маленькими, но свой стыд по отношению к окружающему нас миру за свою неправоту, за тот вред, который ему нанесли и продолжаем ежедневно наносить, мы потеряли.

И возможно революционный путь должен начаться с того, чтобы признать свою депрессию.

С. — Какое место во всем этом занимает любовь? Есть ли для нее место вообще?

X. — Я знаю только одно: любовь действует на меня наилучшим образом, когда она не слишком сосредоточена на одном чело-

веке. Вы прекрасно знаете чувство по поводу хорошего дня — это когда все течет неспешно и напоминает времяпровождение с возлюбленным или возлюбленной. Вот момент утреннего завтрака, отпробования чего-то вкусного — здесь неизбежно присутствие прекрасного. И думать в этот момент о «работе» над личными взаимоотношениями попросту отвратительно. Такая работа не эстетична и не содержит в себе чувственного начала, которое и есть для меня та любовь, о которой мы говорим. Эстетика и чувственность — к тому же и большая радость. Любовь не является результатом работы над чем-то. Поэтому психотерапевтический подход к любви, к выяснению отношений, может выявить нарушения коммуникаций между людьми, блокировку выражения чувств, привычки бесчувствия, но не в силах высвободить переживание любви. Ее вообще нельзя достичь тем или иным старанием.

Прекрасное и чувственное — вот обиталище любви. И когда эта любовная ипостась не действует, партнер становится немного похожим на верблюда, медленно вышагивающего под тяжким бременем обязательств через пустыню отношений, таща свою ношу и ношу другого. Не удивительно, что верблюды плюются. (Конец фрагмента разговора.)

Вообще же, читая Хиллмана, следует держать ухо и мысли востро. Подлинный климат его статей и книг, многочисленных семинаров и выступлений, заставляющих поеживаться читателей и слушателей и способных вызывать протесты, смущение, сбить с толку,— это ирония. Не явная, не вылезающая на авансцену, но мягкая и утверждающая. Ирония Хиллмана — не зубоскальство, она не безнравственна, хотя и отдает антипатриотизмом и безбожием, в ней также чувствуются юнговские обертоны; впрочем, ирония Хиллмана — вещь глубоко серьезная. Конечно, на свой лад, и «как свидетельство интеллектуальной трезвости».

Ирония у Хиллмана, если хотите, ко всему прочему еще и инструмент освоения внешнего мира, и одновременно стержень душевного «строительства». Для автора этих заметок ирония — вещь очень близкая, во многом ставшая религией его поколения. Не будь спасительной иронии в застойную эпоху за «железным занавесом», впору было бы и «удавиться на лестнице бесшумной» (из стихов Виктора Кривулина). Тогда ирония помогала выжить, вновь и вновь обретать достоинство, свободу и самостояние.

Существо психического неуемно, оно беспрестанно ищет себе символическое выражение; сегодня — как и всегда — необходим новый мир символов, энергетически насыщенный, полнокровный, — не только новая материальная символика, телесно низовая, но и символика коллективного ритма, общественного танца, общего направления движения — символика духовного верха в ее индивидуальном и коллективном воплощении.

Ирония у Хиллмана помогает ему выполнить его миссию — вернуть психологии — а стало быть душе — вечно искомую суверенность. Никакой редукции, никакой «совокупности общественных отношений», никаких рефлексов... Дело идет о крахе позитивистского мышления в науке вообще и в психологии, в частности, и напрямую касается нового видения психического; приемы академической психологии сплошь и рядом преображаются в предлоги, — король дряхлеет, царство ветшает и распадается... На сегодня академическая психология во многом выглядит как предлог к психологии глубинной... как расплата за эгоцентризм, за «пробирочное» отношение к жизни, за идеологическую заангажи-рованность, за мстительную «серьезность существования» (Ницше)... Но обо всем этом как-нибудь в другой раз... Приступим к чтению самого Хиллмана...

Август 199$ г.

Джеймс Хиллман

АРХЕТИПИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ: К. Г. ЮНГ*

Никакое толкование помочь не может, но может быть защитой или оправданием, критикой, а также признанием или исповедью.

Вступителъное замечание. Я буду следовать собственному подходу Юнга к теории. Для него же это всегда было связано с терапией души, поскольку идеи не могут быть отделены от жизни без ущерба для обеих. По мере того, как мы будем продвигаться вперед, я буду указывать на психотерапевтическое применение теорий архетипической психологии.

Название психологии Юнга по имени его основной структурной идеи — архетипа — связано с теоретическими разработками зрелого и позднего периодов его творчества (1928—1961). Обычно его психология называется «аналитической» — данный термин появился еще раньше, на этапе расхождений с фрейдовским «психоанализом». Но «архетипическая» более адекватно соответствует его собственному построению как целому и в плане обширных приложений помимо самого анализа. «Архетипическая» также более точно описывает юнговский подход к основам психического.

В данной работе я использую слово «понимать». Понимание, вероятно, самое действенное из всех юнговских понятий, включающее все остальные и позволяющее поместить юнговский подход в плеяду психологии понимания (Дильтей, Ницше, Ясперс), что отличает последние от психологии объяснительных, описательных или медицинских в узком смысле**.-

С самого начала Юнг стремился не сравнивать или измерять, или объяснять, или спасать личность, но прежде всего понять ее. Его мифом был миф значения (Jaffe, 1971).

* Из книги: Фрагменты (Свободные концы). Статьи по аналитической психологии. (James Hillman. Loose Ends. Primary Papers in Archetypal Psychology. Spring, Dallas, 1989). Перевод с английского Валерия Зеленского.

** Читателя не должно смущать название вышедшей на русском языке книги Вильгельма Дильтея «Описательная психология» (М., 1924). Под «описанием» Дильтей имел в виду прежде всего «понимание» душевной жизни индивида в ее целостности и уникальности. См.: Психологический словарь. М, 1996. С. 98. Прим. перев.

Идея и природа личности

Индивидуальность. Юнг пишет: «Моя жизнь пронизана одной идеей и сосредоточена на одной цели, а именно: на проникновении в тайну личности. Все может быть объяснено из этой центральной точки, и вся моя работа связана с этой темой» (ВСР, с. 206). В конце своего позднего эссе о положении современного человека он задает риторический вопрос о реакции человека на угрозу светопреставления: «И знает ли, наконец, индивид, что это он играет решающую роль?» (К. Г. Юнг. Аналитическая психология. Прошлое и настоящее. М., 1996. С. 165). То, что случится с индивидом и с миром, в огромной степени зависит от индивидуальной личности. «Единственный естественный носитель жизни — индивид, и это имеет силу для истинной во всех отношениях природы» (CW 16, par. 224). «Любая жизнь — это жизнь индивидуальная, в ней одной и сосредоточен окончательный смысл» (CW 10, par. 923).

Индивидуация. Юнг сформулировал понятие «индивидуа-ция» для обозначения процесса личностной реализации, понятие, «обозначающее процесс, с помощью которого человек становится психологически «не-делимым» (in-dividual), т. е., отдельной сущностью или целым» (CW 9i, par. 490). Еще более проще он называет индивидуацией сам процесс, с помощью которого человек «становится тем, кто он в действительности есть» (CW 16, par. 11). Индивидуация — опорный теоретический конструкт или видение, из которого произрастают богатые побеги других идей, связанных с личностью, часть из которых мы здесь и рассмотрим.

Юнговская теория не задается вопросом: «Что есть личность?» — как сущность, требующая определения и объяснения. Прежде всего эта теория в своем вопросительном подходе прагматична и динамична, и вопрос в ней ставится так: «Каким образом может человек знать, кто он есть, обнаружить свою личность, развить и усовершенствовать ее, и стать самим собой»? Сама личность дана вместе с психической реальностью спрашивающего, так что идея личности представлена как само собой разумеющееся в ощущении «личного бытия», как отличное от абстракции или вещи, и как организация этого бытия в качественно отличную

единицу. (Индивидуация — это процесс дифференциации [ПТ, пар. 722], означающий «развитие различий, отделение частей из целого» [ПТ, пар. 695].) Там, где философы и богословы объясняют сущность личностного бытия на своем метафизическом языке, а эмбриологи и генетики стремятся выяснить происхождение личности на своем естественном языке, юнговская гипотеза пытается представить это личностное бытие и его дальнейшую судьбу психологически.

Ценность. Часть такого представления осуществляется в терминах ценности. Один из способов придать личности ценность — это связать ее с трансцендентными факторами, в особенности с Богом. Поступая таким образом, юнгианская идея личности вписывается в греческую, римскую и иудео-христианскую традиции. Любая личность является потенциальной самостью, воплощающей и отражающей нечто большее, нежели она сама. Она не самодостаточна, а пребывает в связи с другими — другими людьми и «другим», не являющимся по сути личным и имеющим вообще не-человеческий характер. Само слово «личность» в переводе с греческого означает «маску» (persona), подразумевающую маску, сквозь которую проглядывает нечто трансцендентное. Без этого «другого», стоящего на заднем плане эго-сознания (независимого от него), но делающего личное сознание возможным, не могло бы быть ни индивидуализированной личности, ни субъективного центра, с которым связаны события и переживания. Это внутреннее убеждение в самом себе как личности Юнг называет также «призванием» или «предназначением» (vocation) (CW 17, par. 300ff; КДД, с. 196).

Клиническое состояние, называемое деперсонализацией, как раз и демонстрирует то, что имеет в виду Юнг. То есть, может произойти утрата личной реальности и идентичности при том, что все другие функции эго — восприятие, ориентация, память, ассоциация и т. д. — остаются в целостном виде (Meyer [ed.], 1968). Деперсонализация указывает, что ощущение личности, сама вера и убежденность в собственной реальности как индивида зависят от некоего фактора трансцендентного эго-личности, выходящего за рамки ее чувственной (sensorium) и волевой сферы. Иногда Юнг называет этот фактор, от которого зависит индивид, «самостью». Этот тер-

мин может быть использован при описании реальной действительности и при описании ценности. Я предпочитаю последнее.

Самость. Самость у Юнга относится к: а) самому полному развитию индивида; б) переживанию наивысшей ценности и силы (power) за пределами своих собственных границ, т. е. опыту трансцендентного и потустороннего. Такие переживания и образы огромной ценности и мощи традиционно получали наименование божественных. Давая «самости» такое двойное значение — персональное и трансцендентное, — Юнг предполагал, что каждый человек по определению связан с чем-то трансцендентным, или даже обладает трансцендентной высшей ценностью, выходящей за пределы его эго-личности. Это придает значимость всем проявлениям человеческой природы. Даже самые недостойные состояния имеют более широкое значение и не сводятся к обычной человеческой провинности, поскольку они указывают на трансцендентно коллективные, архетипические и не свойственные человеку факторы. Двойное значение самости предполагает также, что личность не может быть понята одним только личностным подходом. Глазу всегда необходимо фокусироваться на безличном, внелюдс-ком заднем плане.

Зло. Этот задний план не является однозначно положительным. Внелюдское означает не свойственное человеку. Личность в равной степени отражает беспорядок, разрушение, теневые ценности. Эти силы столь же эффективны в психологическом смысле, сколь творчески конструктивны по сути, поэтому они воспринимаются как реальные. Позиция Юнга по отношению к местоположению зла в личности совершенно не моралистична, даже в религиозном контексте. Это отличает его аналитический подход от других психологии, которые моралистичны, но не религиозны.

Поскольку индивидуальная личность всеценна, поскольку в ней заключены все ценности — сознание, совесть, жизнь, значение, душа, равно как разрушительность и зло, — работа с индивидами (другими или с собой) остается наиболее важным видом деятельности.

Религия. Религиозные аспекты личностной теории Юнга проистекают отчасти из его собственного склада ума, а отчасти из представлений, полученных практической и исследовательской

работой. Суть их в том, что религия конституционно основана на личности и является не большей иллюзией, чем сексуальность. Далее, те религиозные метафоры, которые он использует, отличают его стилевую особенность придавать ценность психическим фактам, точно так же, как другие психологи выстраивают свои системы ценности, используя другие виды трансцендентных метафор, такие, как «природа», «эволюция», «достоверность», «зрелость» и др. Юнговский религиозный язык ни в коем случае не означает какого-либо ортодоксального символа веры, принадлежности к церкви или соблюдения обрядов.

Психическая реальность. Тот действительный мир, в котором обитает личность, является психической реальностью. У Юнга «реальность» получает совершенно иное определение, чем у Фрейда, где само слово относится главным образом к тому, что является внешним, социальным и материальным, и где психическая реальность является убедительной только в сфере неврозов и психозов (Casey, 1972). Юнг заявляет: «Реальность есть попросту то, что работает в человеческой душе» (ПТ, пар. 60). А в душе работают все вообразимые вещи — ложь, галлюцинации, политические лозунги, старомодные научные идеи, суеверия — эти события реальны вне зависимости, истинны они или нет. Многие другие сознательные события — добрый совет, исторические факты, этические предписания, психологические истолкования — могут не получить никакого ответа в психической глубине и оттого будут считаться нереальными, неважно насколько они соответствуют истине.

Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 48; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!