ГРАНАТА ОБРАЗЦА ПАВЛА ЛЫСЕНКО

Военная организация с каждым днем росла, ее пополняли новые отважные люди. За несколько дней до восстания в лагере было 178 боевых групп (каждая группа — из трех-пяти подготовленных в военном отношении человек), в том числе 56 советских групп. Интернациональный подпольный центр объединял в своих рядах восемьсот пятьдесят человек.

Руководители интернационального и русского центров отдавали отчет в том, что, когда вспыхнет восстание, оружие потребуется всем. Выручили подпольщики-изобретатели.

Лейтенант-артиллерист Павел Лысенко (по лагерю Олег Миронов) до войны работал преподавателем химии. Через австрийского коммуниста Густава Вегера ему удалось поступить на работу в парфюмерную мастерскую. Гитлеровцы и здесь организовали «гешефт», продавая в лагерном магазине товары, изготовленные заключенными. Там в подвале магазина и начались тайные эксперименты Павла Лысенко. В мастерской работало всего двое: русский и поляк.

Польский товарищ оказался надежным помощником. Павел «колдовал» с колбами, обрабатывал вату серной и азотной кислотой. День за днем шли упорные опыты. Настойчивости экспериментатора мог бы позавидовать любой ученый. Наконец, радость победы: кустарный способ получения взрывчатки найден!

Москвич токарь Борис Сироткин предложил макет ручной гранаты. Подпольщики изготовили первую гранату, но как она будет действовать? Опробовать гранату решил Павел Лысенко.

Подвал мастерской. Ящик с песком, где должна взорваться граната. Павел выдергивает чеку — мгновенный взрыв и пронзительная боль в бедре: в него впился осколок.

Изобретатели не догадались заключить бикфордов шнур в трубку, и искры сразу попали на взрывчатку. В следующей гранате это учли, на корпусе ее сделали насечку, чтобы увеличить число осколков.

Второе испытание принесло успех. К апрелю 1945 года у русских подпольщиков в «арсенале» хранилось сто пятьдесят гранат.

На военном заводе «Густлов-верке» заключенные похищали части пистолетов, винтовок и находили десятки хитроумных способов, чтобы перенести их в лагерь. Ночами в шестой комнате седьмого барака или в умывальнике Вячеслав Железняк, Алексей Орлов и другие подгоняли детали, собирали пистолеты. В слесарных мастерских в ночную смену подпольщики готовили финские ножи. Врач Карнаухов возглавил группу по изготовлению бутылок с зажигательной смесью.

У немецких товарищей появился легкий пулемет. Зимой 1945 года в Бухенвальд прибыл с востока транспорт заключенных. Дорогой многих из них погибли от холода (везли их на открытых платформах) и голода.

В единственном из всего эшелона крытом вагоне узники Бухенвальда, увозившие трупы в крематорий, обнаружили пулемет, коробку с патронами. Немецкие товарищи сумели погрузить пулемет на тележку и под трупами доставить в крематорий. Оттуда его переправили в подпольный арсенал.

Неудача при первом испытании гранаты встревожила Степана Бакланова. И это понятно: больше половины оружия в «арсенале» было изготовлено и собрано подпольщиками. Собирали хоть и знающие люди, но работать им приходилось тайно, зачастую в спешке. Что, если в решающую минуту пистолеты и винтовки «собственного образца» подведут? Остро стоял вопрос об испытании оружия. Заговорил об этом с Николаем Симаковым. Николай задумался, потом хлопнул товарища по плечу, пошутил:

— Обратимся к лагерному начальству. Авось, предоставит стрельбище. А за мишенями дело не станет…

— Не до шуток, Николай…

— Ну что ж, давай подумаем.

Лагерь охранялся отборной дивизией СС «Мертвая голова». С узников ни днем ни ночью не сводили глаз часовые с наблюдательных вышек. Смерть витала буквально за спиной каждого узника. И вдруг такое: найти полигон для испытания оружия.

Степан недаром часто посматривал в сторону «гертнерая», лагерного огорода. Начальником его был чешский коммунист Ганс Геш. К нему-то и отправились однажды Бакланов и Симаков. Беседа была краткой и деловитой. Решили, что лучшего места, чем канализационный колодец, для опробования оружия не сыскать.

С двумя пистолетами в кармане вышли Николай и Степан на огород. Напротив колодца, метрах в ста, вышка, но часовой спокоен: мало ли заключенных работает на огороде, и эти трое заняты делом. Вот один из них открыл крышку колодца, другой спускается вниз. Зер гут! Пусть русские лезут в эту вонючую дыру!

Николай Симаков и Ганс Геш закрыли крышу колодца. Степан выстрелил из одного пистолета, потом из другого. Неожиданно товарищи начали барабанить в крышку колодца.

— Вылезай, хватит!

Товарищи объяснили, что после выстрелов слышится глухой подземный гул, гитлеровцы могут всполошиться.

Друзья возвратились в барак: испытание прошло успешно!

СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ

У каждого, кто знакомится с деятельностью подпольщиков Бухенвальда, невольно возникает вопрос: как это узники в течение нескольких лет вели огромную подрывную работу, создали армию, а гитлеровцы словно ни о чем не догадывались? Как убереглись подпольщики от провалов?

С первых шагов деятельности военно-политического центра был создан отдел безопасности. Возглавили этот отдел Николай Федорович Кюнг и Александр Павлов. Они следили за тем, чтобы в подпольную организацию не попали случайные, неустойчивые люди, а тем более — провокаторы. Отделу безопасности удалось пристроить подпольщиков во внутрилагерную команду, которая следила за порядком. В лагерь все время поступали новые люди. Подпольщики из лагерной команды изучали, откуда прибыли новички, как они ведут себя в лагере. Новички, как правило, проходили санитарную обработку, затем их помещали в карантинные бараки. В это время подпольщики изучали их документы (если они оказывались в карманах оставленной на складе одежды).

В бараках из числа узников выбирались старшие. Конечно, на эти «должности» попадали подпольщики. Вновь прибывшего изучала «тройка». Каждый поочередно расспрашивал с «пристрастием» новичков, а потом трое сходились и сверяли его «показания».

Конечно, все это давало самое общее представление и провокатор, ежели его заслали, не будет раскрывать перед подпольщиками свои карты. Выяснение личности вновь поступившего продолжалось в… лагерной канцелярии. Там немецкие и чешские подпольщики изучали данные канцелярии гестапо, и почерпнутые таким образом сведения передавали русским товарищам. Так, «процеживая» людей через фильтр отдела безопасности, подпольщики пополняли организацию преданными людьми.

Конечно, были и жертвы. Но провалы носили случайный характер. В 1944 году состоялась зверская расправа гитлеровцев над славным сыном немецкого народа Эрнстом Тельманом, и заключенные провели траурный митинг. На митинге присутствовал провокатор, который немедленно донес обо всем эсэсовцам. Многие в результате доноса погибли.

Однажды в Бухенвальд вместе с транспортом французских заключенных прибыл русский белоэмигрант. Он не прожил и недели, как обратился к коменданту лагеря с верноподданническим письмом.

«В лагере, — сообщал этот негодяй, — царит большевизм. Здесь вся инициатива у русских. Они помогают друг другу в питании, снабжении одеждой. В бараках можно заметить группы, проводящие какие-то беседы. Я боролся всю свою жизнь с коммунизмом и прошу освободить меня из концлагеря и послать на Восточный фронт. А в Бухенвальде прошу навести надлежащий порядок».

Вместо Восточного фронта предатель, по приговору русского центра, «отправился» на тот свет.

В другой раз с очередным транспортом прибыл некто Тихомиров. Он сразу же наткнулся на Сергея Швецова и, думая, что здесь ему ничто не грозит, сказал с издевочкой:

— Что, попался коммунист?.. Теперь тебе крышка.

За Тихомировым установили наблюдение, но однажды ему все-таки удалось незаметно уйти в большой лагерь, и он отправился в комендатуру. Его остановил человек с полицейской повязкой на рукаве.

— Далеко идешь? — поинтересовался «лагерь-шутц».

— В комендатуру, вот список коммунистов.

«Полицейский» не растерялся. Похвалил Тихомирова за усердие и взял у него список — «Тебя все равно не пропустят».

«Лагерь-шутц», подпольщик Петр Саенко немедленно передал список Степану Бердникову. Тот посоветовался, с кем надо, и судьба Тихомирова была решена. Во время одного из рейсов его выбросили из кузова машины, а немцы пристрелили «за попытку к бегству».

Группа Кюнга и Павлова помогала в разработке плана восстания, представляя центру разведывательные данные. Многие военнопленные неплохо знали немецкий язык. Таких направляли на работу поближе к эсэсовцам. Борис Колесов работал на кухне эсэсовцев, Иван Смагин разносил пищу постовым. Они подслушивали разговоры немецких солдат и офицеров и добытые таким образом сведения сообщали центру. Многие сведения отдел безопасности добывал через подпольщиков интернациональной группы.

ПОСЛЕДНИЙ, РЕШАЮЩИЙ

Весна 1945 года. Последние месяцы войны. Победа приближалась стремительно и неудержимо. С Востока шло освобождение. И на Западе союзные войска вели с гитлеровцами бои. Американские войска подошли к Эйзенаху и на линии Эйзенах-Гота вдруг задержались. Находясь в двадцати-тридцати километрах от Бухенвальда, американцы вот уже десять дней топтались на месте.

А в это время, в ночь с 10 на 11 апреля, Гитлер подписал приказ: 11 апреля в 17.00 уничтожить Бухенвальд. Узнав об этом, интернациональный центр постановил: поднять восстание на два часа раньше, чем могло начаться выполнение чудовищного приказа. В силу вступил план восстания.

В 13.00 русские бойцы выслушали воззвание русского военно-политического центра. Грозно звучали слова:

— Смерть фашистским извергам!

Можно представить себе ликование узников, когда в их руках оказалось оружие. Через два часа более пяти тысяч заключенных ринулись на штурм укреплений и вскоре на горе Эттерсберг заалел красный флаг.

* * *

Живые никогда не забудут ужасов лагеря смерти. Годы не сотрут в их памяти великую братскую солидарность антифашистов разных наций, отвагу и стойкость, проявленные советскими патриотами в тяжелую годину неслыханных бед и лишений. В разных уголках работают герои Сопротивления. На великой Братской ГЭС трудится Степан Бакланов. Николай Симаков — старший инженер в Новосибирском совнархозе. Преподает школьникам историю нашей Родины в Подольском районе Московской области Николай Кюнг. Директором школы работает в деревне Огнево, Челябинской области, Степан Бердников.

Нет, не забудут они ужасов Бухенвальда и великого братства интернационалистов!

В. Пролеткин

ОТЦОВСКОЙ ДОРОГОЙ

«Об одном прошу тех, кто переживет это время: не забудьте! Не забудьте на добрых, ни злых. Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас… Пусть же павшие в бою будут всегда близки вам, как друзья, как родные, как вы сами!»

Юлиус ФУЧИК,

«Репортаж с петлей на шее».

Человек, взявший в руки книгу «Этапы большого пути» (воспоминания о гражданской войне), не может не почувствовать трепетного волнения. Сколько знакомых имен! Среди авторов сборника — Маршалы Советского Союза М. Н. Тухачевский, В. К. Блюхер. Они принимали участие в сражениях, развернувшихся на степных просторах Южного Урала.

Мне особенно запомнились военные записки замечательного полководца Г. Д. Гая. Помните его рассказы про лихого разведчика Яшку-Коршуна? Как Яшка в одиночку роту белоказаков пленил. Как возле села Погромного отбил (опять-таки в одиночку!) у дутовцев пять тысяч пудов общественной пшеницы. Как на Орском фронте увел из-под носа колчаковцев два пулемета…

Об отчаянных вылазках красного разведчика всего и не расскажешь. Недаром враги прозвали восемнадцатилетнего паренька Коршуном.

Молодой разведчик, по словам Гая, был добровольцем 213-го Крестьянского полка Железной дивизии, которая освобождала Бугуруслан, Бузулук, Оренбург, Орск и другие города Урала.

Лихой парень. Гай пишет о нем с нескрываемым восхищением:

«Несмотря на свою молодость, он имел уже много военных заслуг, совершил ряд блестящих подвигов. Революционным военным советом Первой Красной Армии он был награжден золотыми часами за храбрость, а в 1919 году я его представил к ордену Красного Знамени, который Яша так и не успел получить».

Не успел… Почему? Гай пишет, что в бою под Орском разведчик был тяжело ранен, санитарным поездом доставлен в Оренбург, где и скончался от заражения крови…

Долго ходил я по комнате под впечатлением прочитанного. Все думалось: не может быть, чтобы так бесследно ушел из жизни человек! Должны же остаться сверстники героя, очевидцы его подвигов. Сослуживцы по полку, наконец. Они должны рассказать о герое все подробности. Но как найти этих людей?

Есть у меня один хороший знакомый — директор Сорочинского районного Дома культуры Александр Михайлович Буцко. Страстный краевед, он создал в городе музей на общественных началах. Разыскал даже редкую фотографию Ильича с его автографом. В музее Буцко много интересных реликвий. Не обратиться ли к нему и на этот раз? Тем более, что Яшка-Коршун воевал в окрестностях Сорочинска.

Буцко, как обычно, смотрит на меня сквозь очки взглядом удивленного человека. Потом поднимает небольшой кулачок к верхней губе и задумывается:

— В музее есть воспоминания Гая. Но экспонат — это не то.

И вдруг говорит резко и решительно, глядя в упор:

— Хотите, познакомлю с дочерью разведчика?

— С кем, с кем? — я невольно подался вперед. — Дорогой Александр Михайлович, может, я ослышался?

— Почему же? Дочь Яковенко жива. И дом ее в том селе, где находится могила отца.

— Ну, знаете, — пробормотал я, еще плохо веря в удачу.

— А пожалуй, это будет здорово, — окончательно что-то решил про себя Буцко. — Давно пора исправить ошибку комдива «Железной». Поезжайте-ка в село Первое Красное. И спросите там фельдшерицу местной больницы Екатерину Яковлевну. От нее все и узнаете.

От Сорочинска до Яшкино пролегает прямой асфальтированный тракт. Проезжаем по тракту и сворачиваем направо, к реке. Едем «по-над рекой», как нам советовали знающие люди. Степная дорога обязательно должна привести в село.

Мягко гудит мотор «газика». Шофер смотрит в степную даль, а я углубился в свои мысли.

Мне вспомнилась наша предпоследняя встреча с Буцко. Это было в середине осени. Он вдохновенно рассказывал о селе, куда мы теперь ехали. Знаменитое, оказывается, село Первое Красное! В 1918 году здесь организовался крепкий партизанский отряд. Со своей кузней, где ковалось холодное оружие и даже производились ручные гранаты. Отряд возглавили местные жители Афанасий Евграфович Сбитнев и Аристарх Владимирович Зубков. А начальником штаба был назначен молодой учитель музыки, только что окончивший консерваторию — Иван Васильевич Колпаков. И еще я почему-то запомнил две фамилии — Коптелова Тимофея Егоровича и Махортова Сергея Федоровича.

Вот, наконец, и последний небольшой увальчик. Внизу показались дома, разбросанные в ложбине.

В больнице Екатерины Яковлевны не оказалось. Нам показали ее домик. Он стоял в ряду таких же обыкновенных степных домов, сделанных из самана.

Открыла женщина средних лет. Невысокая, бледнолицая. Зябко кутается в пуховую шаль. Глаза насторожены: уж не из больницы ли за нею пришли?

Это и есть Екатерина Яковлевна, дочь красного разведчика Якова-Коршуна.

Она приглашает в горницу. Простая обстановка. На кухне поет свою монотонную песню старенький примус. А здесь, в передней, тишина. Даже слышно, как тикают ходики.

Взгляд мой прошелся по стенам: нет ли фотографии отца? Есть. Даже две. Одна давнишняя. Тех лет. Около вагона-теплушки стоит Яков, одетый в военную форму красного бойца. Приземистый, крепко сбитый. Цепкие, дерзкие глаза. Вторая фотография — увеличенный портрет с первого снимка.

Екатерина Яковлевна, по всему видать, смущена нашим неожиданным приездом:

— Вас, наверное, Буцко подослал? Вот неугомонный. И чем я могу помочь? Напрасно только приехали…

Она все-таки начинает рассказывать. Голос у нее тихий, спокойный. Говорит неторопливо. А я и не тороплю. Понял, что эта женщина из породы молчаливых, на слово скупа. Скажет десяток фраз, вскинет глаза на собеседника: — Ради бога, кому это будет интересно? — А я отвечаю: — Нужно, Екатерина Яковлевна, это очень нужно…

И снова продолжается рассказ.

Вот что я узнал в тот день. Выжил-таки Яков-Коршун! Стороной обошла его смерть и на этот раз. Выписался из госпиталя белее простыни. После тяжелого ранения не смог ехать в полк. Решил махнуть в Сорочинск. Там воевал, там остались друзья.

В Сорочинске Яковенко встретили радушно. Предложили работать в только что создающейся милиции. Не отказался. В одной из поездок в село Первое Красное познакомился с девушкой. И зачастил в эти края…

Вскоре сыграли свадьбу. Без колокольного звона и гнусавого бормотания попа. По новому советскому обычаю. Взял Яков свою невесту под руку и повел в сельсовет. А вокруг свидетели… Председатель достал книгу регистрации браков из ящика стола, велел приложить руку под торжественным обязательством «жить в мире и согласии», а также «добить гидру мирового империализма до победного конца».

Тяжелыми были годы 20-й и 21-й. В деревнях свирепствовал голод, на людей обрушились болезни. Особенно был опасен сыпной тиф. Много жизней он унес в ту злую пору.

Потеряла память, забилась в горячке и ослабевшая от родов Мария. А чуть позже недуг свалил с ног самого Якова. Старания друзей оказались напрасными. Они умерли в один день. И похоронили их в одной могиле на окраине села.

Скорбно прозвучал прощальный салют. Всех, кто провожал супругов в последний путь, поражало одно обстоятельство: тиф скосил двух здоровых и сильных людей, а третьего, хилого, беспомощного, только что родившегося, пощадил. Третьим человеком была Катя.

— Я заменю ей отца! — горячо сказал молчавший весь день Коптелов.

— А почему именно ты? — обиделся Зубков.

— Ладно, вы, холостяки! — остановил их Махортов. — Рано еще в отцах ходить. Катюшка будет жить у меня. Жинка-то моя ей родственницей приходится.

Четверых детей воспитали Сергей Федорович и Мария Егоровна Махортовы. Пятым ребенком назвали Катюшу. Она продолжала носить фамилию отца — так решили приемные родители. Сергей Федорович мудро рассудил: негоже теряться следу славной фамилии (однако справедливости ради надо сказать, что его благородные старания все-таки не были доведены до конца: Екатерина Яковлевна сейчас носит фамилию Яровенко. Какой-то писарь ошибся и сменил ей в метриках букву «к» на «р»).

Семь деревянных ложек и семь глиняных мисок было в доме — и все одного размера. Только, случалось, добавляла Мария Егоровна лишний половничек супа в миску мужа. Если оставалась картофелина лишняя — тоже ему. Он — кормилец. Среди детей любимчиков не было. Она одинаково ходила и пестовала и Ваню, и Катю, и Аню, и Веру, и Нину…

Были дни, когда в дом наведывались гости — друзья Якова Яковенко и Сергея Федоровича. Привозили вкусные мятные пряники — лошадок, зайчиков, петушков. Или горсть разноцветных камушков-леденцов. И не для одной Кати. — раздавали поровну всем детям. Люди уважали дружбу в этом небогатом крестьянском доме.

Незаметно из маленькой девочки с бантиками в косичках выросла стройная, ясноглазая семиклассница. Встал вопрос: куда дальше двигаться? Друзья по Сорочинску советовали поступить учиться в двухгодичную медицинскую школу. Это было в 1939 году. А в июне сорок первого…

Экзамены держала не только на знания, но и на зрелость. Последний экзамен был в июле. Тогда же приняли в комсомол. Секретарь райкома ВЛКСМ Порваткин вручил комсомольский билет и похвалил:

— Молодец, что окончила. Нужная профессия…

Вздрогнули ее ресницы. Она поняла, кому и где нужная. Ей было уже двадцать. Вспомнила отца. Он-то в такие годы что вытворял!

Дядя Тимоша Коптелов, которого она тоже считает родным человеком, рассказывал, как отец, переодевшись в форму белогвардейца, проник в штаб вражеской части и выкрал секретные документы. Вот это да!

На другой день она отнесла документы в военкомат. 8 августа 1941 года Катя стала бойцом Красной Армии. Ее направили в Москву.

Еще с детства она знала, что ее отец служил в 24-й «Железной» дивизии. Старалась читать брошюры и статьи про это прославленное воинское соединение. Знала назубок анкету, которую составили в те годы бойцы: «Имя? — Дивизия. Фамилия? — Железная. Сословие? — Рабоче-крестьянское. Год рождения? — 1918-й». Слышала о Г. Д. Гае, том самом, который 12 сентября 1918 года телеграфировал раненому Ленину такие слова:

«Дорогой Ильич! Взятие Вашего родного города — это ответ за одну Вашу рану, а за вторую — будет Самара».

В ответ Ленин прислал приветствие бойцам:

«Взятие Симбирска — моего родного города — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы».

Дивизия освободила Самару. За эти операции ей было вручено Красное Знамя ВЦИК, она стала именоваться «Железной»…

В Москве Катины документы посмотрел хмурый дядька с красными от бессонницы глазами. И переспросил:

— Как фамилия?

— Яровенко. Екатерина.

— Как, как? Яковенко? — махнул рукой. — Ну все равно. — Главное — медик. Пойдешь в «Железную». Слыхала о такой?

В коленях сладко заныло, и она чуть не присела на пол. Какое это счастье, она будет служить в той дивизии, в которой служил отважный разведчик Яков-Коршун. Яков Яковенко. Ее родной отец.

Поезд уходил в сторону Могилева. Навстречу потоку беженцев и кроваво-алой полоске на горизонте. Навстречу бронированному чудовищу, которое почти безостановочно все лето и осень ползет и ползет к Москве.

Она попала в 213-й (бывший Крестьянский) полк. Самый что ни на есть отцовский! Начальник штаба подполковник Дегтярев, а начальник медсанбата — капитан Курилко. Она же, Катя, рядовая санитарка.

Сказать о своей тайне или нет? Катерина думала об этом под стук колес воинского эшелона. Пока ехала на фронт, перешила себе гимнастерку, чтобы ладно сидела на ней, укоротила полы шинели. И думала в это время, думала.

Пришла к мысли: не скажет. Командир дивизии обвинен в предательстве и расстрелян. Почти заново сменен командный состав. Кому теперь будет интересно знать о разведчике Якове-Коршуне? Нет, она никому не скажет. Просто будет верна памяти отца. Ему довелось защищать революцию на Южном Урале. А ей — здесь, в могилевских лесах. И не нужно красивых слов. Она, когда это потребовалось, поступает так, как в свое время поступил отец.

Поймала за рукав фотокорреспондента дивизионной газеты и попросила: на память. И обязательно, чтоб на фоне вагона-теплушки, а? Корреспондент оказался покладистым…

Трудно, ох, как трудно сдерживать натиск хорошо подготовленных и своевременно отмобилизованных гитлеровских полчищ! 24-я дивизия, как и другие, огрызалась, медленно отступала назад — в глубь России.

Работы, если таким словом можно назвать то, что делала Катя с подругами, хватало. Они порой пробирались туда, где бойцы никак не ожидали их встретить. А встретив, говорили ласково: «Сестреночка, молодчина, перевяжи-ка земляка, поранило его»… Видимо, никогда не забыть Екатерине рабочего паренька из Ярославля, Николая Козлова, умершего у нее на руках. Ей приказали пробиться к одной деревушке. Наши задержали там противника. Много раненых.

Санитарка на виду у противника подскочила к деревне в тот момент, когда на помощь отбивающейся роте подошла другая, и они вместе отогнали врага.

Екатерина, увлекаемая бойцами, побежала вперед, прижимная сумку двумя руками к груди. Ветер свистел в ушах, вокруг грохотало. На большом ржаном поле суетились зеленые фигурки немецких солдат. Они пятились к лесу, беспорядочно отстреливаясь. Повернули назад и танки, окрашенные в серый цвет, на брони которых четко выведены белые кресты. Черный дым стлался над землей, и Катя никак не могла понять, что горит, откуда дым?

Чтобы переждать огонь танков, легла в воронку от бомбы вместе с несколькими бойцами. Командир взвода удивленно присвистнул:

— Вот дуреха! Ты-то зачем здесь?

Бойцы подняли головы, посмотрели на нее. Один тихо сказал:

— С самого начала атаки приметил ее. — И добавил еще тише: — Пусть остается. Только вот плохо — без оружия она…

Второй боец протянул что-то в руках:

— Возьми гранату. Пригодится, коли чего…

Командир взвода больше не ругался. Посоветовал:

— Мы на последний бросок пойдем, а ты… ты нужна вон там! Видишь, наше орудие на дороге? Там основная работа. Двигай туда…

Близ дороги, ведущей в село, осев на одно колесо, стояло подбитое орудие Оно одно выдержало танковую атаку. Расчет сражался до последнего. Последним был Николай Козлов. Старший сержант. Наводчик. Ранен несколько раз. Однако продолжал стрелять. И сорвал-таки танковую атаку! Три машины смрадно дымили за околицей деревни…

Но силы оставили и его. Герой-наводчик умирал на руках у Кати. Молодое, не лишенное красоты лицо. Николай силился сказать свое единственное желание: «В кармане… адрес матери… Прошу… Все, что мог…»

Вечером она, привыкшая в школе писать изложения-пересказы о подвигах книжных героев, написала незнакомой русской женщине жестокую правду о последнем дне ее сына. И по-своему объяснила три слова «все, что мог»… Написала: «пал смертью храбрых». Писать ей было очень трудно, в глазах застыли слезы. Тяжелое предчувствие угнетало ее.

Она вспомнила своего второго отца — Сергея Федоровича Махортова. Где-то он, родимый, сейчас? На какой участок фронта забросила его солдатская судьба?

Не думала, не гадала приемная дочь, что где-то на Украине другая медсестра, тоже глотая соленые слезы, писала ей горькое послание. О ратном подвиге Сергея Федоровича. О последнем его дне. О том, что пал он смертью храбрых…

Посуровело девичье лицо. Появились ранние морщины в уголках рта. В глазах потух жизнерадостный огонек. Много горя видела Катя за время отступления по смоленским и калужским дорогам.

Сердце ее ожесточилось лютой ненавистью к врагу. Она всегда была на переднем крае. Молча, сжав губы, перевязывала бойцов и отвозила их в полевой госпиталь. И снова на передовую, куда попасть порой не так-то просто.

Над дорогами с утра до вечера висели «мессершмитты». Нахальные, уверенные в себе фашистские летчики гонялись даже за одинокой зеленой «санитаркой», хотя на ее крыше отчетливо выделялся красный крест…

Катя похоронила одного водителя, двух отвезла в госпиталь. Видавшая виды машина была пробита в нескольких местах. А ее пуля не брала. Не брала — да и только! Капитан Курилко, милый начальник медсанбата, с тревогой в глазах провожала ее на передовую. «Как знать, вернется ли назад эта упрямая, симпатичная девчонка!» — думала женщина. Катя возвращалась.

И пошла молва по части. Говорили о бесстрашной молоденькой сестричке. Говорили о ее удачливости. «Чудаки! — краешками губ улыбалась девушка. — Вы же не знаете, чья дочь перед вами. Якова Яковенко, красного разведчика. Того самого, которого ни злая пуля не брала, ни острая сабля не доставала…»

…Вот и могилевские леса. Сам город в пятидесяти километрах. Ее послали с заданием: после очередного налета вражеской авиации подобрать тяжело раненных. Дорога — сплошные воронки.

На обратном пути попали под артиллерийский обстрел. Водитель был не из робкого десятка. Руль не бросил, умело маневрировал. Проскочили.

А вот второй рейс не получился. Немецкие автоматчики, просочившиеся в тыл, заминировали дорогу. Не брала Катю пуля, взяла мина. Зеленая «санитарка» взлетела на воздух…

Очнулась Катя в своем же санбате. Голова сильно болела, словно кто-то сжимал ее в стальных тисках. Неужели контузило? И надо ж такому случиться именно теперь!..

Эти суровые дни Катя помнит смутно — еще не оправилась тогда от контузии. А события разыгрались поистине драматические. Дивизия, в которой служила Катя Яровенко, осенью 1941 года попала в окружение. Командование трезво оценило обстановку: кончаются боеприпасы и продовольствие, много раненых, вокруг дремучие леса, на всех дорогах — немцы. Единственный выход — попытаться прорваться. Другого выхода нет.

А как быть с красным знаменем дивизии? Тем самым, которое двадцать лет назад победно реяло на многих фронтовых дорогах гражданской войны? То самое знамя, которое получено за освобождение Симбирска и Самары. Неужели оно достанется врагу?

Перед вечерней зарей одного из тревожных дней командир дивизии генерал-майор Галицкий вызвал к себе старшего политрука Александра Барбашова. Он поставил перед ними задачу: вынести знамя дивизии к своим. Любой ценой!

В ночь ушла группа бойцов. Ушла и не вернулась…

Бой, который приняли бойцы, был ожесточенный. Бились до последнего патрона. Позднее их мертвые тела нашел на опушке колхозник Дмитрий Тяпин из села Анютино, Могилевской области. Прежде чем похоронить, заглянул в документы погибших. И наткнулся на знамя, спрятанное на груди у политрука. Развернул украдкой и ахнул: знамя «Железной» дивизии!

Старик рассудил мудро: положил полотнище в железный ящик и зарыл его в землю рядом с прахом героев. До поры, до времени.

А между тем «Железная» пробилась сквозь вражеское кольцо и вышла на соединение с соседними частями. Но победу никто не праздновал, потому что дивизия вышла из окружения без своей воинской святыни… Никто не знал о судьбе ушедшей группы. «Железную» расформировали.

Теперь Катя, конечно, не удивляется, почему она, оправившись после контузии, нашла свой санбат в составе железнодорожного полка. А тогда очень удивилась.

Вскоре наступили радостные события: наши погнали фашистов от Москвы! Освободили Брянск, Орел. Потом она участвовала в освобождении Гомеля, Бреста.

Кате присвоили звание старшины, вручили медаль «За отвагу». У нее появились хорошие подруги: Аня Шадрина, Таня Дикаркина, супруги Царьковы. Гимнастерка ее выцвела от солнца и хлестких ударов ветра.

Потом санбат неожиданно перебросили в 24-ю стрелковую дивизию. Ту самую, «Железную». Снова Катя изрядно подивилась: то к железнодорожникам бросят, то снова — к стрелкам. Почему?

Не знала тогда Катя Яровенко, что старый колхозник к этому времени откопал запрятанное от немцев полотнище и послал его в Москву. Доброе имя дивизии было восстановлено. И посыпались запросы на все фронты страны: «Железные», где вы? Откликнитесь!

…Пять лет носила на своих плечах солдатскую шинель наша землячка. Спустя год после победы демобилизовалась. В последний раз стояла она возле боевого знамени, прощаясь с «Железной». Пять лет прослужила там, где когда-то служил отец.

Она не сразу приехала в Первое Красное. Сначала работала в селе Пронькино, жила в Соль-Илецке, и только потом вернулась домой.

С тех пор живет и трудится здесь. В коллективе ее уважают. Местные коммунисты приняли в члены КПСС. Она активная общественница.

…Меркнет вечер за окном. За стеной не утихают порывы ветра. Шум все усиливается и усиливается… Неожиданно постучали в окно.

— Фельдшера…

Екатерина Яковлевна резко поднимается, торопливо вешает фотографию отца на прежнее место. Собралась быстро, за две-три минуты. Чувствуется, привыкла к подобным вызовам. В степном селе случается всякое. И фельдшера здесь тревожат и днем и ночью…

В. Вохминцев

ЗАВЕДУЮЩИЙ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПОЙ

Служил у нас в роте пулеметчик Федя Горбань. Солдат был хороший, да и парень, сам по себе, что надо. Верно, только среди цветущих садов Полтавщины рождаются такие завидные хлопцы.

Красивые глаза были у Феди. Большие, густо-синие, как само украинское небо. Брови черные, густые, ресницы длинные, изогнутые. Наверное, и смоляным чубом своим мог бы похвастать бравый парубок, да беспощадна рука у ротного санинструктора.

В фигуре, в движениях Феди была врожденная статность и грация. Бывало, взвалит на спину пулемет и идет легко, словно шарфик на плечи накинул. Уж это, верно, к Феде на Урале пришло. Родился-то он на Полтавщине, а вырос на горе Магнитной.

Только вот Федины ноги чуть не до слез доводили нашего старшину. Десятки самых больших сапог примерит пулеметчик, а все малы. Федя только посмеивается, а командир на старшину зверем смотрит: обеспечь! А как тут обеспечишь: в действующей армии мастерских индивидуального пошива не открывали.

А весельчак-то какой был! Песни любил до самозабвения. И знал их несчетное множество: и старинные, и современные, и веселые, и грустные. К любому случаю у него всегда была наготове хорошая песня. Бывало, осатанеет фашист, поливает огнем, как из пожарного рукава. Голову поднять нельзя, а не то, что двигаться. Лежим, пережидаем. А на поле метель. Ветер насквозь пронизывает, снегу аж под ремень надувает. Досада и уныние невольно начинают одолевать людей. А Федя выберет где-нибудь за бугром местечко и напевает:

Топор, рукавица,

Федя фрица не боится,

Рукавица и топор,

Федя фрицу даст отпор…

Поет, приплясывает, улыбается, а сам глазами своими синими так и светит. Глядишь, и вся рота повеселеет, а тут и долгожданная команда прокатится по цепи: после залпа «Катюши» — в атаку! И уж тут летит на врага наша рота вслед за артиллерийской жар-птицей, чуть не обгоняя ее.

И вот однажды украинский парубок, уральский горняк, пулеметчик мотострелковой роты получил у нас еще один важный пост — «заведующего Западной Европой». Уж очень верил Федя в наших западных союзников. Не может же быть, чтобы против Гитлера, угрожающего всему человечеству, сражался один советский народ! Где же совесть у людей Запада! — думал он.

Вырезал пулеметчик Горбань из «Правды» карту военных действий в Европе и тщательно отмечал на ней все события. И чуть ли не каждый день обещал, что вот-вот откроется второй фронт. Он даже показывал на карте возможные направления главных ударов союзнических армий. И так убедительно получалось у него, что и мы все начинали верить в резонность стратегических предположений Феди Горбаня.

Случалось, конечно, что кто-нибудь говорил Феде:

— Да брось ты, Горбань, эту бумажку. Надуют тебя союзнички.

Тут Федины синие глаза темнели и начинали метать молнии.

— Що ты такэ мелыш! — со сдавленной болью кричал он. — Разве это возможно! Да народы цього не дозволят.

— Народы?! А немцы, итальянцы — это что, не народы?!

— Их Гітлер и Муссоліні гоныть, як скотину. Розумиеш ты? — переходил на увещевательный тон Федя.

— Ну и в Англии, в Америке найдутся свои гитлеры.

Федя с минуту молча взвешивал это возражение, потом решительно тряс головой:

— Нет… Гитлеры, конечно, найдутся, но народы не допустят.

Так и стал наш любимец, веселый пулеметчик «заведующим Закладной Европой».

А в то время наш механизированный корпус сражался с армадой Манштейна, которая шла на выручку Паулюсу, окруженному на берегах Волги. Манштейн к Волге не прошел. Участь армии Паулюса была решена. И воинственный пыл оккупантов заметно упал. Каждый день наши войска освобождали все новые территории и захватывали множество трофеев и военнопленных. Среди пленных особенно много было румын и итальянцев. Итальянцы сдавались поодиночке и мелкими группами, а румыны — целыми полками. Федя Горбань ликовал:

— А що я вам казав, що их гоныть Гітлер. Пішлють воны Гітлера до бисовоі матери, и все станэ на місто.

Однажды февральским вечером зашли мы в тыл одному подразделению Манштейна, расположившемуся в большой станице. Но случилась небольшая неувязка. Мотопехота на автомобилях выскочила вперед, а танки, самоходная артиллерия, минометы отстали. Надо было бы укрыться за обрывом речки и подождать, когда подойдет техника, но наш комбат решил атаковать с ходу. Собственно, комбат-то был ранен в предыдущем бою, а на его место заступил комиссар. Человек он был уважаемый, но тактику знал приблизительно, так как пришел в армию недавно. Вот он и решил положиться на один энтузиазм.

Выскочил вперед и крикнул:

— В атаку, за мной! Ура!

И сам же первый был сражен фашистской пулей. Но командиры рот продолжали атаковать. Приказ дан — надо выполнять.

Не успели наши боевые порядки приблизиться к околице станицы, как выкатились фашистские танки и начали расстреливать нас из пулеметов, «утюжить». Ну, понятно, была дана команда отойти к берегу.

А Федя Горбань, который любил выскакивать вперед, облюбовал удобное место на окраине станицы и вел огонь по триплексам танков, стараясь ослепить их. И то ли он не слышал команды, то ли что-то надумал, только когда рота стала отходить за обрыв, он вместе со своим вторым номером продолжал стрелять, точно прикипел к пулемету. Но вот вблизи упала мина. Фонтан взрыва на какой-то миг заслонил все, а потом мы увидели, что второй номер остался лежать на земле, около опрокинутого пулемета, а Федя стремительно побежал. Только не в нашу сторону, а к станице. Тотчас вслед ему протянулись красные нити трассирующих пуль. Федя перекувырнулся за плетень крайней хаты.

Нас всех озадачило поведение Феди. Мы и мысли не допускали, чтобы наш любимец задумал что-нибудь худое. Но зачем безоружному бежать в сторону врага, если не сдаваться в плен? Бросаться на безрассудную гибель с отчаяния Федя не стал бы.

Всю ночь мы гадали и ждали возвращения нашего пулеметчика. Напрягали зрение и слух: вдруг надо будет прийти на помощь товарищу. В густой тьме слышно было, как рокотали моторами вражеские танки, топали солдатские сапоги, раздавались отрывистые немецкие команды. По всему видно было, что противник всерьез готовился к утреннему бою.

Изредка фашисты пускали осветительные ракеты. Околица станицы и все снежное поле заливались ярким ядовито-желтым светом. Но не было заметно ни единого признака какого-либо движения.

На рассвете на улицах станицы, перебегая от деревца к деревцу, от хаты к хате, двинулись в нашу сторону солдаты в мышиных шинелях. Фашистская разведка, видимо, прозевала подход нашей техники. А может быть, противник решил выманить пехоту из-за речного обрыва: танки-то на обрыв не могли идти, и они пока стояли в укрытиях.

Когда мышиные шинели высыпали на снежное поле, наши минометы и пулеметы заставили врага залечь. Тогда фашистские танки вышли из укрытий и двинулись в нашу сторону. На броне их сидели десантники.

Но тут загрохотала наша артиллерия, минометы. Еще яростнее застрекотали пулеметы. Поднялся тот всеоглушающий грохот, который можно услышать только в бою. Рев взрывчатки, лязг раздираемого металла, визг распоротого воздуха сливаются в единый затяжной утробный стон войны. В этом аду голос человека не имеет никакой цены. И только ракеты да трассирующие пули помогают командирам управлять боем… А впрочем, бывалый солдат и сам по ходу дела видит, как будут дальше развертываться события, и что ему надо будет делать.

Мы увидели, как передний фашистский танк словно споткнулся и замер, и вскоре над ним поднялся высоко в небо огромный столб черного дыма. За первым танком задымил второй, третий, четвертый, а остальные поспешно повернули назад. Десантников, конечно, давно, как ветром, сдуло.

Ну, думаем, сейчас ударит «Катюша», а потом надо будет вступать в дело и нам. В ту же минуту сверкнули яркие молнии, и в расположении противника все взялось дымом и пламенем. Казалось, сама земля пылала и взрывалась. Взвились в небо условные ракеты. Поднялась наша пехота и побежала, выставляя вперед автоматы.

Мышиные шинели, до сих пор изо всех сил прижимавшиеся к земле, надеясь укрыться хоть за воображаемым бугорком, сейчас повскакали и, уже ничего не разбирая, ринулись в деревню. А навстречу им из-за угла крайней хаты вдруг ударил пулемет. По звуку явно не наш. Но почему со стороны противника стрелял пулемет по солдатам противника — это было непонятно. Однако разгадывать загадку в пылу боя некогда. Мы только видели, что вражеские солдаты совсем потеряли рассудок. Им бы рассеяться, куда-то уклониться в сторону, чтобы укрыться от встречного огня пулемета, но страх перед натиском советской пехоты был настолько велик, что они, очертя голову, продолжали бежать прямо на пулемет. А он все строчил и строчил, в упор метко разя фашистов. Солдаты противника то и дело падали, кто плашмя, кто кувырком. А по дороге с противоположной стороны села на полном газу удирали танки, самоходки и бронетранспортеры противника.

Как положено, мы «прочесали» всю станицу, а когда стали собираться у назначенных ориентиров, в роте появился Федя Горбань. Он шел приплясывая, держа в руках иностранный пулемет, а позади его, растерянно улыбаясь и пугливо озираясь, плелся солдат в голубой шинели.

Навстречу им со спокойной угрозой двинулся наш старшина, молодой белобровый парень, с круглым курносым лицом. Но для строгости, что ли, брови его всегда были сдвинуты к переносью, а на губах топорщились колючие подстриженные усы.

— Что за маскарад? — спросил старшина, пристально глядя на ноги пулеметчика, обутые в огромные боты, сплетенные из соломы.

— Це новомодные бальные черевычкы сыстэмы Адольфа Гітлера, — как всегда весело гутарил Горбань. — Не терпят фашистские ножки русского холоду, и господин Гитлер прислал своим «лыцарям» вот эти соломенные ботфорты. Свободно, мягко, ногу не жмет и танцевать удобно. — Федя пустился напевать и приплясывать, выделывая чудовищными чоботами уморительные коленца:

Топор, рукавица,

Морозяки фриц боится.

Рукавица и кушак,

Фюрер фрицу дал башмак…

— Ты что такое напялил? — заглушая смех окружающих, крикнул старшина. — Как ты смел позорить советскую пехоту? Где твои сапоги? И где ты пропадал полсуток?

— Минуточку, товарищ старшина. Нельзя же столько вопросов сразу. Чоботы мои в целости и сохранности, в моем вещмешке. Но жмут же, проклятые! Сами знаете, на два размера меньше моих изящных конечностей.

— Нет, что ты позоришь советскую пехоту? — с угрозой повторил старшина.

— Эти ботфорты я надел не для позору, а для пропаганды. Должны же хлопцы видеть такое чудо фашистской культуры.

— А что это за самопал у тебя в руках? — продолжает наступать старшина, указывая на иностранный пулемет с длинным кожухом, усеянным круглыми отверстиями. — И где твой пулемет?

— Прошу полного внимания, бо сейчас пойдет разговор международный, — торжественно объявил Федя и, взяв за локоть своего странного спутника, выдвинул его вперед. — Ось бачите, хлопцы? Це итальянский трудящийся Антон.

«Итальянский трудящийся» что-то залопотал по-своему. Мы же могли разобрать только слово «Антонио», которое он произнес несколько раз.

— Вин каже: «До бисовой матери Гітлера и Муссоліні, не хочу воюваты против радяньской дэржавы», — с обезоруживающей невинностью, глядя на иностранца, бойко «перевел» Федя. — Верно, я говорю, Антон? Гітлер капут? Муссоліні капут?

— Капут, капут, — закивал головой итальянец и снова что-то добавил на своем языке.

— Итальянский трудящийся говорит: «Заведующий Западной Европой хорошо разбирается в делах», — под общий хохот Горбань продолжал разыгрывать роль бойкого переводчика с итальянского.

— Почему же ты побежал не к роте, а к противнику? — допрашивал старшина.

Федя не стал томить нас ожиданием и весело рассказал о своем приключении.

— Не к противнику я побежал, а к укрытию, к хате. До роты-то было метров триста, а до хаты меньше сотни. А когда он по мне дал очередь, я свалился за плетень и притворился мертвым. И так спокойненько пролежал до ночи. Кому нужен мертвый? Пока лежал, надумал скрыться в погребе. Здесь же в каждом дворе роют погреба для овощей и фруктов. Залез в погреб, думаю, отсижусь, а утром все равно наши возьмут станицу. На всякий случай приготовил гранату, больше-то никакого оружия при мне не было. Если вдруг обнаружат — даром жизнь не отдам… Должно быть, здорово пошарили в этой яме еще раньше меня. Зажег я свою «катюшу», посветил немного и ничего, кроме нескольких морковок, не нашел. Отер «фрукту» полой, сижу, похрустываю. Вдруг крышка погреба приоткрылась и прямо на меня свалился какой-то тип. Ну, я не люблю, когда гости вваливаются без приглашения. Я крепенько так притиснул его и самыми вежливыми словами справился, какой его бис тут носит. Он нисколько не обиделся и прохрипел жалобно так: «Русски товаррич, карошо». Надо, думаю, посмотреть, что это за «товарищ» и что в нем хорошего. Не выпуская гранаты из рук, засветил свою «катюшу». Увидел он, что имеет дело с советским солдатом, да еще с заведующим Западной Европой, так сразу поднял руки вверх…

Как они сумели объясниться на разных языках, трудно даже догадаться. Однако Федя сказал, что ему опять же помогла карта. У иностранца оказался фонарик. Прикрывшись полой шинели, Федя засветил его и стал «пропагандировать» чужеземного солдата с помощью карты. Когда пришелец увидел изображение Италии, он хлопнул себя рукой по груди и несколько раз произнес: «Итальяно, итальяно». Способности Феди вести такую двуязыкую беседу оказались прямо-таки феноменальными. Он вскоре выяснил, что итальянец крайне недоволен своими немецкими партнерами. Сами они ночью ложатся спать, а итальянцы несут боевое охранение. Сами едут в бой в танках, за броней, а итальянцев сажают десантом сверху, на броню. И вообще итальянец не понимает, как могут эти снежные степи служить каким-то жизненным пространством для них. Словом, Антон счел за благо «выйти из войны» и хотел в яме дождаться, пока русские возьмут деревню, и тогда сдаться в плен. Федя энергично разъяснил, что он не разделяет философию своего ночного собеседника. Пассивное сопротивление — это ерунда, интеллигентщина, можно сказать, поповщина. Не надо бросать оружия, а надо повернуть его против фашистов.

Федя пришел в негодование, когда узнал, что итальянец (кстати, тоже наводчик), пробираясь в спасительный погреб, бросил свое оружие под забор. Надо же быть таким дураком! Кругом враги, а у них тут единственная граната на двоих. Федя выразил свое возмущение в высокоэмоциональной русско-украинской тираде. Итальянец ничего не понял, но прошептал свое неизменное русское «карошо».

— Ах, хорошо, тогда пошли добывать твой пулемет.

Горбань вылез из ямы, заставил выбраться итальянца. Поползли вместе. Вдруг вспыхнула осветительная ракета. Федя прижался к земле, точно мертвый, а сам настороженно впился глазами в итальянца. А ну, как этот пацифист встанет, позовет своих и скажет: «Держите его, это я вам привел «языка». А у нашего храброго пулеметчика только одна граната. Однако «итальянский трудящийся», пока светила ракета, лежал не шелохнувшись, но как только вновь наступила тьма, сделал решительную попытку уползти обратно в яму. Федя своею властной рукой возвратил его на прежнее место. Еще не раз вспыхивали осветительные ракеты. «Итальяно» пугливо озирался и все время что-то шептал, не то проклятия, не то молитвы. Надо полагать, он тоже не был уверен в благожелательности намерений Горбаня: а вдруг этот русский, вооружившись пулеметом, возьмет и расстреляет его? Так, хоронясь от гитлеровцев и настороженно следя друг за другом, они вырыли пулемет и ленты из сугроба и возвратились ползком в яму.

Горбань немедленно изложил обширный план нападения на гитлеровцев с тылу, но итальянец наотрез отказался. Он молитвенно складывал руки, поднимал глаза к небу. То ли на бога ссылался, то ли еще на какие-то высшие инстанции. Федя понял, что ему в этом пункте без знания языка ничего не добиться и, сердито послав своего подопечного пацифиста к бису, сказал: «Ну, добре, я сам все сделаю. Только ты не мешай мне».

Итальянец охотно рассказал устройство своего пулемета и показал, как надо вести из него огонь. Впрочем, магнитогорский горняк уже повидал немало всякого оружия и мог бы разобраться сам. Но он все же внимательно проследил за всеми манипуляциями итальянца и в точности повторил их. Тот удовлетворительно закивал головой, радуясь понятливости своего ученика. «Эх, темнота, — пробормотал Горбань. — Что же ты, не знаешь, что техника в период реконструкции решает все».

Утром, ориентируясь по звукам боя, Горбань улучил момент, выбрался из ямы и занял огневую позицию. Итальянец лег рядом и расторопно подавал ленты. Это они и нанесли тот дополнительный встречный удар, который окончательно поставил в тупик фашистскую пехоту…

Рассказывая все это, Федя дружелюбно похлопывал итальянца по плечу, стараясь всячески рассеять еще не выветрившееся чувство страха перед русскими.

— Рота знала, кого назначать заведующим Европой. Вот так, друг Антон! Когда и вы будете знать, кого выбирать заведующими, тогда и у вас все будет в порядке. А пока, хлопцы, дайте итальянскому трудящемуся котелок каши, а я пойду разыскивать остатки своего пулемета, а то старшина снова нацелился на меня…

— Отставить! — скомандовал старшина. — Сначала приведи себя в порядок, потом пойдем к командиру. Доложишь по форме, чем ты занимался в расположении врага.

Федя пристально посмотрел на старшину, усмехнулся, сбросил соломенные боты, сел на них, вынул из вещевого мешка свои сапоги и, тщательно наматывая портянки, вполголоса запел:

Смелого пуля боится,

Смелого штык не берет…

Л. Кузьмин

ОГНЕННЫЙ СЛЕД

Кыштым, площадь Освобождения Урала, 17. Этот адрес приведет к небольшому дому, что стоит на берегу озера. Почти каждый вечер сюда на огонек приходят пионеры, учителя, рабочие. Приветливо встречает гостей среднего роста широкоплечий человек. Из потемневшего шкафа он достает большую папку с письмами. На конвертах знакомые имена. Это письма писателей, офицеров Советской Армии, видных общественных деятелей, адресованные хозяину дома.

Кто он такой?

Алексей Андреевич Бородулин — прославленный партизан, ветеран Великой Отечественной войны, чье имя знакомо каждому в городе. Он рассказывает о своих однополчанах. И когда слушаешь его, читаешь письма боевых друзей, потрясают подвиги простых советских людей, свершенные ими в годы войны.

РЯДОМ С ВРАГОМ

В один из ноябрьских дней 1941 года Советское Информбюро передало важное сообщение: «Сегодня ночью бойцы отряда особого назначения Западного фронта и партизаны Угодско-Заводского района Московской области разгромили штаб 12-го армейского корпуса отборных частей СС». Об этой дерзкой операции писали многие зарубежные газеты.

А вот что было за этими скупыми строками.

…Бородулина вызвали в штаб ночью. Генерал испытующе посмотрел на Алексея в упор и спросил:

— Уралец, значит? Скажите, согласны ли вы действовать в тылу врага? — Тут же предостерегающе поднял руку. — Подумайте. Это не приказ. Запомните, там опасно, — и добавил: — Очень опасно.

Наступила пауза. На столе будильник отсчитывал напряженные секунды. Переборов волнение, Алексей твердо сказал:

— Готов, товарищ генерал.

Генерал одобрительно кивнул головой.

Несколько месяцев проходили специальную подготовку. Обучал старый чекист, полковник Иовлев.

Однажды глубокой ночью полторы сотни человек, как призраки, перешли линию фронта и растворились в подмосковных лесах. Это был отряд особого назначения, сформированный по указанию Комитета Обороны для выполнения важных заданий. Повел отряд капитан Жабо, высокий русоголовый латыш, человек, не знающий страха.

…Чернильно-черное небо освещалось багровыми вспышками. Ноябрьский ветер качал обледенелые верхушки берез. Вот уже несколько часов отряд Жабо пробирался по намеченному маршруту. Двигались небольшими группами. Рядом с Бородулиным шел, прихрамывая, невысокий мужчина из Башкирии. Это был Султанов Галей. Часто в свободные минуты вспоминали они родные края. Душой привязался к нему Алексей. Спали с ним под одной шинелью, ели из одного котелка.

— Не устал, земляк? — дружески обнял Бородулин Султанова.

Султанов повернул голову, улыбнулся. У него радостно на душе. Недавно он получил весточку из дома. Все его четыре карапуза живы-здоровы. Бородулин радовался за него.

— Как ты думаешь, осилим немцев? — спрашивал Султанов, пристально глядя на друга.

— Выдюжим, брат. Жабо знает, что делает.

Подошли к небольшой речушке. Ледок на ней колыхался, будто речонка вздыхала. В одном месте вода выбивалась наружу и, замерзая, рисовала на льду затейливые рисунки.

Первым к реке спустился высокий крепыш Николай Козлов. Ломая руками лед, двинулся к тому берегу. За ним пошли и остальные. Через несколько минут весь отряд переправился через реку. И снова начались подмосковные леса. На развилке дороги их ожидала большая группа людей, партизаны Угодско-Заводского района, которых возглавлял секретарь райкома партии Карасев. Теперь в отряде уже триста человек. А накануне разведка донесла, что в Угодском Заводе численность немецкого гарнизона более четырех тысяч.

Под ногами хрустел снег. К часу ночи добрались до опушки леса. Жабо собрал всех командиров групп. Снова кратко повторил задачу: приказано разгромить штаб 12-го армейского корпуса «СС», где разработан план наступления немцев на Москву по Варшавскому шоссе. Сверили часы.

— Ну, пора! — тихо проговорил Жабо.

Он подошел к Бородулину.

— Тебе начинать, Алексей… Желаю успеха.

Отдельно была выделена группа подрывников, которую возглавил Бородулин. Бесшумно двинулись бойцы, прижимаясь к земле, подползли к объектам. Сраженные один за другим, падали немецкие часовые. В два часа ночи резко ударила длинная пулеметная очередь. Сигнал к атаке! И пошло! Взрывы, треск очередей.

…Бородулин залег недалеко от крахмального завода, где расположилось большое число фашистов. Заранее двухэтажное здание с четырех сторон обложили взрывчаткой. Алексей поджег шнур. Через минуту резкий звук потряс морозный воздух. Взорвали мост, затем на дороги, ведущие в Угодский Завод, стали валить деревья. По шоссе с окрестных деревень подходили броневики и танки. Плотным огнем встречали их подрывники, залегшие на обочинах. Бой разгорался. Полыхал весь Угодский Завод. Восемь боевых групп вели жестокий бой. Фонтаны огней полоскали небо — это горели склады с горючим. Стало светло, как днем. Ствол автомата жег Алексею руку. Взмокла спина. Он подползал то к одному, то к другому бойцу, подбадривал: «Держись, хлопцы, одолеем».

Неожиданно в село вкатились четыре танка и броневик.

— Разрешите, я отвлеку их, — подбежал к командиру Султанов.

Раздумывать было некогда. Бородулин с болью посмотрел на товарища, обнял его за плечи.

— Действуй, друг!

Вскоре в стороне завязалась перестрелка.

Гитлеровцы подтянули крупные силы. Несколько часов длилась эта беспримерная схватка. В небо взметнулись две красных ракеты. Пора уходить. Все группы стали стягиваться к сборному пункту. На опушке леса сделали перекличку. Не досчитались многих.

Отряд особого назначения блестяще выполнил приказ. Штаб армейского корпуса «СС» был полностью разгромлен, захвачены важные документы. В районе Угодско-Заводского района гитлеровцы потеряли убитыми сотни солдат и офицеров. Вскоре советские войска перешли в контрнаступление.

РАЗГРОМ „МЕРТВОЙ ГОЛОВЫ“

— Тревога! — в тихой палатке это слово прозвучало, как выстрел. Через несколько минут бойцы выстроились на лесной поляне. Было раннее утро. Солнце еще не взошло, лучи его только коснулись верхушек деревьев, окрасив их в бронзовый цвет.

Жабо молча несколько раз прошелся перед строем.

— Не время отдыхать, товарищи, — резко заговорил он. Под Москвой идут бои. Немцы подтянули большие силы. Слушайте боевой приказ…

После разгрома штаба 12-го армейского корпуса отряд Жабо перебросили в район станции Износки под Москвой, где немцы высадили крупный десант. Это были отборные головорезы, полк «СС» под названием «Мертвая голова». Отряд Жабо получил приказ — разгромить десант.

В ночь на 26 февраля 1942 года отряд особого назначения приступил к осуществлению операции, которая вошла славной страницей в историю Великой Отечественной войны.

…Зеленая ракета расколола надвое темное февральское небо. Со всех сторон заговорили пушки, пулеметы. В небе тяжело ревели вражеские самолеты, со свистом проносились наши истребители. Со стоном падали вековые деревья, вывороченные взрывами бомб. Бородулин и бойцы окопались близ станции, заняв круговую оборону. Неожиданно яркие вспышки ракет осветили большую группу солдат. «Может, пришла подмога?» — подумал Бородулин.

— Братцы, наши! — обрадованно воскликнул молодой боец Григорий Пегасов. — Надо их предупредить, а то фашисты скоро подойдут.

Получив разрешение, он опрометью бросился навстречу бойцам. Прошло несколько минут, вдруг послышался крик Пегасова и длинная автоматная очередь.

— Фашисты… — понеслось по цепи.

Да, это были переодетые в советскую форму гитлеровцы.

Бородулин приказал открыть огонь. «Та-та-та», — затрещали автоматные очереди. Немцы шли цепью. Откатывались назад и шли снова. Атакам, казалось, не будет конца. Через несколько часов боя кончились патроны. Начали отбиваться гранатами. Немцы шли во весь рост, с автоматами наперевес. Когда до окопов осталось несколько метров, бойцы, как один, кинулись вперед. Гитлеровцы не успели даже открыть огонь. Завязался рукопашный бой, который не прекращался почти сутки. К исходу дня «Мертвая голова», действительно, оказалась мертвой. Командование Западного фронта тепло поздравило жабовцев с большой победой. Многие бойцы, в том числе Алексей Бородулин, были награждены орденами боевого Красного Знамени.

В БРЯНСКИХ ЛЕСАХ

Несколько суток шел отряд капитана Жабо к Брянским лесам. По болотам, по безлюдным полям, минуя населенные пункты. Летели под откосы поезда, горели и рвались склады. Огненный след оставляли после себя народные мстители.

…В апреле 1942 года к базе подошел немногочисленный отряд, которым командовал Ковпак. Партизанский отряд был сформирован недавно. Это были семнадцатилетние парни и седобородые старики. Началось обучение людей тактике боя. Бородулин с утра до позднего вечера находился на учебном поле. Обучал взрывать мосты, подкладывать мины под составы. Сколько прошло учеников через руки опытного подрывника Бородулина — не сосчитать! Через несколько месяцев хорошо вооруженные отряды Ковпака двинулись в сторону Карпат. Тепло, по-братски прощались партизаны с бойцами. Ковпак и Жабо обнялись, расцеловались.

— Если нужна помощь, дайте знать, — говорил Жабо, вытирая рукавом навернувшиеся слезы. Нескольких бойцов Жабо отпустил с Ковпаком.

Партизанское движение ширилось и крепло. Возникали большие партизанские соединения на Брянщине, Украине, в Белоруссии.

* * *

…Алексей Бородулин с группой бойцов осторожно пробирался между деревьями. Стояла напряженная тишина. У небольшой деревни им назначено свидание с Катей Чайкиной. Навстречу вышел древний старик. Он не удержался, заплакал.

— Что стряслось? — встревоженно спросил Бородулин.

— Нету больше нашей Кати. Повесили ее, — сообщил старик. Рассказал о ее гибели. Сотни людей собрались на месте казни. Катя подняла голову, крикнула:

— Люди! Победа будет за нами! Прощай, Родина!

— Пойдем, похороним ее с честью, — смахивая слезу, проговорил один из партизан. Подумав, Бородулин согласился.

Через несколько часов они вышли из леса. Остановились, потрясенные зрелищем. Село горело. Небо, как тучами, затянуло черным дымом. А в поле, окруженные карателями, стояли несколько сотен людей. По всему было видно, что их собираются расстреливать.

Глухо щелкнул затвор автомата.

— Пойду, не могу я на это смотреть, — не выдержал один из партизан.

Бородулин оглядел суровые лица товарищей. И в первый раз он решил нарушить приказ командира — избегать встречи с противником. Где ползком, где перебежками вплотную подошли к карателям.

— Огонь по фашистским гадам! — закричал Бородулин, в гневе сжимая приклад автомата. Скошенные короткими очередями, один за другим падали каратели. Не ушел ни один. Спасенные бросились обнимать, целовать своих спасителей.

На окраине села похоронили Катю. Над могилой прогремели залпы.

— Прощай, Катя, народ тебя никогда не забудет.

Вскоре партизаны и все жители села углубились в лес…

Жестоко мстили бойцы за смерть Кати.

…Станция Ржаница. Здесь скопилось шесть вражеских эшелонов с техникой и живой силой. Подожгли цистерны с горючим. Гитлеровцы, застигнутые врасплох, бросились к окопам. Тут и встретили их бойцы. Загорелся страшный бой. Земля содрогалась от взрывов. Но ни разу не дрогнула рука Алексея Бородулина. Вплотную приближался он к фашистам, в упор расстреливал их. Пули несколько раз прошивали одежду, темнело в глазах…

Советское Информбюро передало краткую сводку о подвиге отряда на станции Ржаница. Важный узел был парализован на десять дней…

Скоро поступил из штаба фронта новый приказ. И отряд двинулся в сторону Харькова. Только не было среди них Жабо. Капитана назначили командующим партизанскими отрядами Белоруссии.

…В тихое село решили зайти днем — кончилось продовольствие. Население тепло встретило бойцов. Но нашелся предатель, который донес немцам о прибытии отряда. В небе появились четыре «мессершмитта». Стали рваться бомбы. Алексея Бородулина тяжело ранило. Санитарка Галина Ризо успела вынести его из-под бомбежки. Москва немедленно выслала самолет за ранеными бойцами. Так расстался с боевыми друзьями Алексей Андреевич Бородулин, помощник командира особого отряда.

ВСТРЕЧА БОЕВЫХ ДРУЗЕЙ

В июле 1962 года по инициативе Центрального Комитета КПСС и Советского Комитета ветеранов войны в Угодско-Заводском районе под Москвой собрались первые партизаны Отечественной войны. Среди прибывших видные военачальники: Герой Советского Союза генерал-полковник Попов, генерал-полковник Бельченко, генерал-майор Герой Советского Союза Сабуров. На встречу ветеранов прибыли прославленные партизаны: Герой Советского Союза Карасев и комиссар отряда Курбатов.

С Урала приехал и Алексей Андреевич Бородулин, избранный членом секции бывших партизан Советского Комитета ветеранов войны. У памятника Русской славы в селе Тарутино состоялась волнующая встреча однополчан. Крепкие объятия, счастливые слезы. Приветствовать героев пришли жители окрестных сел и деревень. Здесь Бородулин встретился со своим боевым другом Султановым.

В Москве Бородулина и Султанова принял Герой Советского Союза Алексей Петрович Маресьев. Долго длилась задушевная беседа с прославленным летчиком. Волнующая встреча произошла со Щепровым, бывшим командиром взвода особого отряда, ныне заместителем министра культуры РСФСР, с Ситниковым, корреспондентом ТАСС. Это он помог разыскать адреса оставшихся в живых товарищей.

— Алексей, это ты? Живой?! Воскресший! — невысокая женщина подбежала к нему. Это была Галина Ризо, спасшая его от гибели.

Рядом с ней был Н. Козлов, фронтовой товарищ Бородулина. Вспомнили всех, кого не было с ними в этот памятный день встречи.

Козлов рассказал о гибели капитана Жабо под Брянском. На месте его гибели воздвигнут памятник. Здесь покоятся и его друзья.

…В Москву съезжались делегаты конгресса за разоружение и мир. Алексей Андреевич принимал зарубежных гостей в Комитете ветеранов войны. Дружеская беседа состоялась с итальянскими и чехословацкими друзьями. Словно помолодевший, вернулся Алексей Бородулин в родной Кыштым.

…Давно пронеслись грозовые годы. Но память солдата крепко хранит имена тех, с кем приходилось делить последний патрон, последнюю корку хлеба, последний глоток воды. Война — жестокое слово. И тот, кто прошел через войну, никогда не захочет, чтобы она повторилась.

Б. Мацевич

САПЕР В. Г. МИРОНОВ

В парткоме завода имени В. И. Ленина мне сказали:

— Напишите о Миронове, он в инструментальном цехе работает. Бывалый человек, фронтовик и замечательный слесарь. О таких говорят: золотые руки.

И вот я в цехе, в кабинете партийного бюро. Рядом мужчина средних лет. Он сидит у стола и медленно рассказывает о себе, о своих товарищах.

— Вспоминается бой на Буге. Мы строили переправу для наших войск. Немцы с того берега вели непрерывный огонь. Но мы не обращали внимания и делали свое дело. Вдруг что-то ударило по голове, кровь залила лицо. Меня, конечно, в санбат. Перевязали и в полевой госпиталь отправили. Тут как раз санитарный поезд подошел. Меня в вагон и айда — в тыл. А мне уже лучше стало и даже ранения не чувствую. Думаю: тут мои друзья остаются, а я в тыл прохлаждаться поеду? Нет, не могу ехать, да и фашисты еще сполна мне по счету не заплатили. А поезд уже идет, скорость набирает. Что делать? Эх, была не была! Прыгнул — и в свою часть подался…

…Война застала комсомольца Василия Миронова за слесарными тисками в инструментальном цехе Златоустовского завода. За пять месяцев до начала войны закончил он школу фабрично-заводского ученичества. Стал лекальщиком пятого разряда, делал сложный мерительный инструмент. Парню не было тогда и восемнадцати лет. И только в начале сорок второго его направили в военно-инженерное училище.

Шесть месяцев учебы и — на фронт. Саперную роту, в которой служил Миронов, придали Тихоокеанской морской пехотной бригаде.

Южный фронт. Ожесточенные кровопролитные бои. Немецко-фашистские захватчики рвутся к Волге. Наши части непрерывно контратакуют врага. На второй день после прибытия на фронт вступают в бой моряки. Впереди саперы с миноискателями в руках расчищают им дорогу. Падают в бою друзья и товарищи. Убит командир взвода. Тяжело ранен друг Миронова Витька Кольва.

— Я перетащил его через дорогу — и в кювет, — вспоминает Василий Гаврилович. — Перевязал, дал попить. У нас туго тогда с водой было. А что дальше делать? Оставлять его нельзя и тащить в тыл тоже невозможно. Не имею права покинуть поле боя. Смотрю, ползет моряк. Подполз, сел рядом, подтянул правую ногу, а из нее кровь хлещет. «Видишь, — говорит, — стопу оторвало». Посмотрел я, действительно, еле-еле держится. Моряк вынул нож из кармана, отрезал стопу и стал перевязывать ногу. Я ему, конечно, помог, а он говорит мне: «Можешь идти, я твоего друга не оставлю». И правда, не оставил. Потом я узнал: они оба в госпиталь попали.

Миронов рассказывает, как он вместе с разведчиками ходил по ту сторону фронта за «языком». Он, как всегда, шел с миноискателем впереди, извлек не один десяток мин, потом проделал проход в проволочном заграждении… Одним словом, все шло хорошо. А вот на обратном пути враг обнаружил их и открыл кинжальный огонь. Пришлось залечь под самым бруствером немецкого окопа. Голову нельзя было поднять. Пролежали несколько часов, поморозили руки и ноги.

— Но ничего, — продолжает Василий Гаврилович, — дальше своей землянки не пошел, тут же вылечился и опять в бой.

Всю войну Василий Миронов был сапером. Каждый день с глазу на глаз встречался со смертью. Ведь сапер, говорят, ошибается один раз. Участвовал в составе штурмовой группы в великой битве на Волге, расчищал улицы и подвалы от вражеских мин. Затем Курская дуга. Приходилось саперу не раз и автомат в руки брать, и врукопашную биться. Всякое приходилось. Битва на Курской дуге особенно памятна Василию Гавриловичу.

Здесь в жизни молодого солдата произошло важное событие. Его приняли кандидатом в члены Ленинской партии. Здесь же ему присвоено звание сержанта.

Закончилось Курское сражение — и снова в поход. Днепр. Наши войска уже под Кировоградом. Но откуда-то прорвались немецкие танки, и нашим частям пришлось отступить под Кривой Рог. Заняли оборону, саперам снова работа: минировали подступы, ставили заграждения.

Впереди наших позиций высота, с которой немцам очень удобно вести прицельный огонь. Перед батальоном ставится задача: взять высоту, выбить оттуда врага. Высоту взяли. Самое главное — ее удержать. Но вот немецкие танки. Командир батальона приказал саперам ставить противотанковые мины. А танки все ближе и ближе…

С минами в руках, на виду у вражеских танкистов Миронов и его товарищи выскакивают из траншеи, ползут вперед и ставят мины. Первая вылазка — убило одного солдата, вторая — еще одного. Но саперы продолжают свое дело. И вдруг снаряд упал почти рядом. Мелькнула мысль: «конец». Но и тут смерть прошла мимо. Миронов вскочил на ноги — и в траншею. Тут только обнаружил, что ранен в шею. Осколок засел у самой сонной артерии.

Два месяца госпиталя — и снова в бой. Буг, Днестр… На Днестре устанавливали понтонную переправу. Вдруг немецкий снаряд угодил в понтон. Миронова взрывной волной подбросило в воздух, а потом швырнуло в пучину реки. Утонуть ему не дали старики-молдаване, которые буквально «выудили» солдата и отправили его в госпиталь.

— Очнулся, — вспоминает Василий Гаврилович, — и никак понять не могу, где я и что со мной происходит. И тут слышу голос соседа: «Смотрите-ка, братцы, утопленник воскрес!» Тогда только вспомнил, что произошло. На утро все нормально стало, и я отпросился к своим. Прихожу, а друзья глазам своим не верят: они, оказывается, меня уже списали.

За отличное выполнение задания командования при организации переправы на Днестре и завоевание плацдарма на правом берегу реки Василий Миронов награжден орденом Красной Звезды. В это же время коммунисты приняли его в ряды партии.

…Сидит передо мной рабочий человек, хороший слесарь, ударник коммунистического труда. И надо сказать, не уронил бывалый воин своей боевой славы, своей фронтовой чести. Трудится так же отлично, как сражался на фронте.

После войны Василий вернулся на родной завод. Начал работать в кузнечно-прессовом цехе, на участке, где делают шоферский инструмент. Здесь он работал слесарем-сборщиком. А теперь вот трудится в инструментальном цехе.

— Почему вы ушли из того цеха? — спросил я Миронова.

— Неинтересно там работать. Каждый день одно и то же. А мне настоящего дела хочется. Чтобы, как говорится, и уму и сердцу приятно было.

— А тут разве нет того однообразия, которое было в кузнечно-прессовом? — допытывался я.

— Конечно, нет! — с убежденностью ответил он. — Здесь я делаю штампы. К тому же штампы разные приходится делать. Так что есть над чем подумать и к чему руки приложить. А бывает, такую головоломку зададут, что не скоро решишь.

Решили на заводе освоить производство штампов из твердых сплавов. Дело, разумеется, весьма выгодное. Стойкость такого штампа в десять раз выше обычного. Но делать его очень и очень трудно.

— Кому поручим этот штамп делать? — обратился начальник цеха к старшему мастеру В. А. Петрову.

— Миронову, кому же еще!

Василий Гаврилович понимал, какую большую ответственность берет на себя. Он хорошо знал, что на многих заводах пытались делать такие штампы, но дальше попыток дело не шло. Товарищи помалкивали, а за глаза кое-кто говорил:

— Не по зубам орешек, ничего у Васьки не получится.

И все-таки Миронов взялся. И это было то настоящее дело, ради которого он и перешел в этот цех. Порошковая смесь вольфрама и молибдена. Под воздействием высокой температуры она превращается в сплав. А он не поддается механической обработке. Пришлось осваивать электроискровой станок и на нем обрабатывать детали из твердых сплавов. Всю душу, всего себя вкладывал слесарь в это дело. А когда уже все было готово и победа казалась близкой, сломалась ответственная деталь — то ли во время перевозки, то ли при погрузке…

— Досталось мне, чего там говорить, — вспоминает Василий Гаврилович. — Пережил немало, да своего добился: довел-таки этот штамп.

…Как всегда, Миронов на посту, на своем рабочем месте. В руках у него надфиль — небольшой напильник с мелкой-мелкой насечкой. Такой инструмент чаще всего встречается у часовых мастеров, которые имеют дело с ювелирной работой. Василий Гаврилович обрабатывает деталь, допуски которой измеряются микронами.

— Очень сложный штамп, — поясняет молодой мастер Борис Куракин. — Такие у нас делают всего несколько человек. А Василию Гавриловичу достаются самые тонкие. А вообще-то штамп — штука капризная. И ошибаться тут, как и в саперном деле, нельзя.

Да, ошибаться нельзя. Стоит допустить малейшую оплошность, и пойдут штамповать бракованные детали. А машины и электрические приборы, выпускаемые заводом, должны быть долговечными, надежными и безотказными в работе. За это и Миронов в ответе.

Пять лет, как Василий Гаврилович работает в инструментальном цехе и ни разу не ошибся. Три года назад ему, ударнику коммунистического труда, вручили личное клеймо. И если на штампе стоит клеймо с буквами «В. М.»; то знайте: это надежный инструмент. Делали его золотые руки мастера Василия Миронова.

Десятки штампов, самых разных и самых сложных, прошли через его руки. Здесь он нашел то, чего искал: трудный поиск и радость победы. За пять лет работы в цехе он выполнил более восьми годовых норм.

…Летом минувшего года мы встретились в 18-й школе. На мой вопрос, что привело его сюда, В. Г. Миронов ответил:

— Проверяю готовность школы к началу занятий.

Василий Гаврилович — депутат областного Совета. К тому же, он член цеховой группы содействия партийно-государственному контролю. И дел у него общественных — непочатый край. Вот почему его можно встретить в школе и в горисполкоме, у директора завода и в книжном магазине, в инструментальном отделе и в парткоме завода. Всюду у него дела — важные, государственные, и брака, как и и слесарном деле, допускать нельзя.

В. Василевский

ЖИЗНЬ — ПОДВИГ

Давно отгремели залпы сражений. Но время не в силах стереть из нашей памяти страницы воинской славы. Великий подвиг советского народа складывался из ратных подвигов миллионов людей. До сих пор какое-либо событие вдруг осветит неожиданным светом судьбу одного человека. Отбросит этот свет свои лучи в прошлое и вновь (в который раз!) заставит нас с благоговением думать о тех, кто в грозную годину с оружием в руках не щадил себя во имя нашего сегодняшнего счастья.

* * *

…Это было двадцать лет назад. Шел январь 1945 года. Наши части теснили врага с польской земли.

К вечеру в подразделении появился заместитель командира батальона капитан Решетников. Солдаты занимались своим делом. Кто еще раз протирал автомат или высвобождал в вещмешке место под боеприпасы, кто просто отдыхал перед боем.

— Что, письмо на родину написал? — поинтересовался заместитель комбата, заметив, как младший сержант Патраков свертывал треугольником лист бумаги.

— Так точно, товарищ капитан.

— Небось, невесте?

— Нет, матери… Жив-здоров, мол, не волнуйся. А Гитлеру скоро будет крышка.

Офицер уважал этого рослого красивого сержанта, отличавшегося большой храбростью.

— Насчет Гитлера ты верно сказал, — заметил капитан, — а вот повоевать нам с тобой еще придется.

На передовой, как всегда перед большим сражением, стояла зловещая тишина. Лишь изредка на флангах раздавался сухой треск одиночных винтовочных выстрелов.

— Друзья! — обратился к солдатам капитан Решетников. — Перед нами поставлена задача: завтра овладеть деревушкой, что впереди, и принять участие во взятии Кракова.

Командир разъяснил исключительную важность и сложность предстоящей операции.

— Будем бить врага, как повелевает воинский долг и присяга, — выразил общую мысль Иван Патраков.

— Товарищ капитан, — обратился боец, который был ближе других к заместителю командира батальона. — У нашего помкомвзвода завтра праздник.

— Какой?

— День рождения.

— Это здорово! Сколько же тебе стукнет, младший сержант?

— Двадцать, товарищ капитан.

— Да, круглая дата, — офицер задумался на минуту, но тут же добавил: — Ну, что ж… Вот возьмем Краков и тогда по всем правилам отметим…

— Есть товарищ капитан, перенести именины, — приложив руку к ушанке, шутя отрапортовал Патраков.

В ночь перед боем младший сержант Иван Патраков не сомкнул глаз. Тишина навевала дорогие сердцу воспоминания. В мыслях он был далеко-далеко. Там, за Уральской грядой, на берегу озера раскинулась маленькая деревушка Патраково, где он родился и рос. Ваня рано, с пятнадцати лет, познал труд. Сначала в колхозе пристроили его учетчиком к механизаторам в бригаду, а потом сам научился управлять трактором. Здесь в сороковом году вступил в комсомол.

На второй день войны отец ушел на фронт. Минул год. Помнит Иван тот вечер, когда возвращался домой после сева. Шел полем и вдруг больно кольнуло сердце, когда увидел бегущих навстречу мать и младшую сестренку Валю. «Что случилось?»

— Ой, Ваня, отца убили… — обливаясь слезами, сказала мать, протягивая какую-то серую бумажку: «Похоронная».

— Не плачь, мама, — утешал он ее, — я отомщу за него.

Добровольцем ушел Иван Патраков на фронт. Воевал на Ленинградском, где сложил голову отец. Служил в разведке. Достал первого «языка». Получил первую медаль «За отвагу». Потом первое ранение. После выздоровления — снова на передовую. В разведке под Выборгом тяжело ранило. Почти пять месяцев пролежал в госпитале. Поправился. И вот завтра снова в бой.

Ночь прошла спокойно. Но едва на востоке занялась утренняя заря, как сотни стволов обрушили свой огонь на врага. Земля ожила, застонала. В воздухе стоял сплошной гул, вверх взлетали комья мерзлой земли, исковерканное железо и бетон. Снег почернел от копоти и гари. Стало трудно дышать. С полчаса длилась артиллерийская подготовка.

Потом по цепи пронесся приказ командира:

— Приготовиться к атаке!

— За Родину, вперед! — раздался голос политрука.

— Впе-р-е-е-д!

Сотни людей в едином порыве с автоматами наперевес устремились к траншеям врага. Впереди — холмистая равнина без единого кустика, лишь темными пятнами на белом снегу то тут, то там зияли воронки от снарядов и мин. Противник яростно сопротивлялся. Бешеным огнем ощетинились уцелевшие огневые точки. Немецкая артиллерия вела беспорядочный огонь по наступающим цепям наших войск.

Бежавший рядом с Иваном Патраковым молодой пулеметчик упал на землю, тот, что напомнил вчера о дне рождения. Тяжело в живот ранило командира взвода.

— Вперед, братцы! — успел крикнуть капитан Решетников, находившийся в атакующей цепи, и тут же свалился замертво, сраженный осколками разорвавшейся поблизости мины.

«Эх, капитан, видно не суждено нам отметить мое двадцатилетие», — подумал Иван.

— Вперед!..

Уже недалеко немецкие траншеи. Иван Патраков швырнул в ту сторону противотанковую гранату и, сходу перескочив через одну из траншей, побежал дальше, Вот и вторая линия обороны. Дальше дзот. Патраков видел, что его амбразура дышала огнем. Немецкий пулемет сеял смерть. «Надо заставить его замолчать», — мелькнуло в сознании помкомвзвода. Он выдернул чеку и метнул гранату туда, в амбразуру дзота.

— Получай, гад!..

В этот момент Иван почувствовал, как полоснуло огнем. Он как-то сразу обмяк, и, не сделав больше ни шага, рухнул на землю. Перебиты ноги, правая рука. Пуля, прошив комсомольский билет, едва не задела сердце. В помутневшем от боли сознании билась леденящая душу мысль: пришел конец. Истекая кровью, Патраков потерял сознание. И не слышал Иван, как после взрыва брошенной им гранаты товарищи вновь поднялись в атаку, смяли сопротивление врага, заняли безвестную ему деревушку под Краковом. Сколько пролежал Патраков на снегу — никто не знает. Подобрали его поляки из той деревни, на которую наступал батальон. Думали захоронить вместе с убитыми солдатами, да оказалось, что в этом бездыханном, израненном теле чуть слышно билось сердце. Жизнь еле-еле теплилась. И тогда доставили Ивана крестьяне в один из армейских госпиталей.

Младший сержант Патраков считался безнадежным. Девять пулевых ран. Большая потеря крови. Неизбежна газовая гангрена. Одна за одной следуют тяжелейшие операции. Сначала отняли правую ногу, через три дня — левую, еще через неделю — ампутировали правую руку. Неделями не отходили врачи от Патракова и вернули, да что вернули! Вырвали его жизнь из цепких объятий смерти.

Долгое время Патраков был прикован к больничной койке. Солнце заглядывало в окна палаты почти каждый день. И Ивану порой казалось, что жизнь, по существу, не изменилась. Но стоило сделать малейшее усилие — попытаться перевернуться с боку на бок, как раны начинали нестерпимо ныть и в глазах исчезало все: и солнце, и палата, и товарищи, лежавшие рядом. Казалось, что обрывается сама жизнь… И так долгие мучительные месяцы, пока всем в госпитале не стало ясно, что безнадежный будет жить. Но как жить? Какую выбрать цель в жизни? Хорошо сказано — цель жизни. Чтобы научиться ходить на протезах, требуются долгие месяцы и даже годы… Годы!

И если вы спросите у этого человека, кто были ему незаменимыми помощниками и учителями в большом труде, кто закалял его волю, он, не задумываясь, скажет: люди. Люди в белых халатах, с помощью искусных и заботливых рук которых он остался жить. Нет, не только жить!

Упорство вело к цели. Он нашел свое место в строю!

* * *

Давно бывший воин Иван Патраков вернулся в свою родную деревню, в свой родной колхоз «Заветы Ленина», что находится у нас в Зауралье. В госпитале он хорошо научился владеть левой рукой. Государство обеспечило его пенсией, транспортом. Но не привык он сидеть без дела. Вот почему Патраков пришел в правление и попросил:

— Дайте мне работу.

Нашлось место в бухгалтерии. Стал председателем ревизионной комиссии. Комсомольцы избрали его своим вожаком. Потом ему поручили учет труда колхозников в бригаде, а зимой поставили фуражиром. Он всегда среди людей, и люди ценят и уважают его за боевые дела на фронте, за его труд в наши дни. Он нужен людям!

Мы сидим с ним в уютной квартире и неторопливо ведем беседу о делах давно минувших дней. Хозяину сегодня исполняется сорок. Выглядит он моложе своих лет. У него открытые серые глаза и волевое лицо.

Патраков охотно знакомит меня с фотографиями военных лет, много рассказывает о товарищах по оружию. Показывает свои боевые реликвии.

У Ивана Александровича хорошая жена, подруга школьных лет. Растут прекрасные дети.

— Каковы наши планы? — переспросил меня хозяин дома и тут же ответил: — Детей надо сделать настоящими людьми.

Я не сомневаюсь, у таких родителей не может быть иначе: детям есть с кого брать пример.

— А вот это, — говорит Иван Александрович, протягивая мне потертую на изгибах, сложенную вчетверо бумажку, — мать получила после того памятного боя, в день моего рождения.

Этой бумажке ровно двадцать лет.

Читаю:

«Гражданке Патраковой Ксении Лукьяновне, проживающей в дер. Патраково Чинеевского сельсовета.

Извещение.

Ваш сын, младший сержант, командир отделения Патраков Иван Александрович, в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив героизм и мужество, погиб 19 января 1945 года».

Да, всякое бывает на войне. Но нет, Иван Александрович Патраков выжил! Это человек, сильный духом. Такие всегда в строю!

А. Куликов

МЕРА МУЖЕСТВА

…Как-то наводчика Александра Кутепова, командира минометного расчета, вызвали к заместителю командира батальона старшему лейтенанту Белоусову.

— По вашему приказанию младший сержант Кутепов прибыл! — отрапортовал минометчик.

Разговор шел в землянке. Белоусов спросил, давно ли на фронте, где учился и не желает ли пойти в разведку. А разведчиками принимались только добровольцы. Команда тут считалась неподходящим делом. Александр подумал-подумал и промямлил что-то неопределенное:

— Вряд ли из меня выйдет хороший разведчик. Особого желания идти в разведку у меня нет. Мне миномет дали. Буду громить врага из миномета.

— Ну ладно, — остановил его Белоусов, — мой ординарец проводит тебя к заместителю командира полка майору Сергееву. Там вы с ним побеседуете.

— Я слышал, ты изъявил желание пойти в разведку? — начал без обиняков Сергеев.

— Нет, — категорически отрезал Кутепов.

— Это почему же? — сделал удивленное лицо майор.

— Там мне несподручно будет, не смогу, наверное. Опыта нет. На фронте недавно, — виновато смотрел в пол Кутепов.

— А я-то думал, что ты настоящий комсомолец, — сказал Сергеев. — Ну, что ж, неволить не будем. Можешь идти в роту.

— Есть, идти в роту! — козырнул младший сержант Кутепов.

После этого разговора остался какой-то нехороший осадок, на душе было неспокойно. С одной стороны, он как будто радовался, что остался в минометной роте, а с другой стороны, чувствовал, что поступил неправильно, действительно, не по-комсомольски. Он даже думал, что проявил трусость, отказавшись пойти в разведку, испугался…

* * *

…Противник сосредоточил большие силы в районе Ярцево. Перед воинской частью, в которой воевал Кутепов, стояла задача — зайти в тыл противника правее Ярцево и взять город с тыла. Бой продолжался уже двое суток. Били «катюши», бомбила авиация. Случилось так, что противнику удалось перейти в контратаку. Советские бойцы открыли огонь, остановили противника. У минометчиков кончились боеприпасы. Они оставили минометы, сражались в стрелковом строю. Отбили у противника половину рощи. Закрепились. Стали окапываться. Глянули, а их обходят танки. Кутепов начал бросать гранаты. Его заметил командир стрелковой роты старший лейтенант Морозов:

— Слушай, вот тебе задача, — сказал он, — надо немедленно проникнуть в рощу. Там остался наш взвод, он отрезан, установи с ним связь и передай приказ, чтобы они не отходили. Сейчас наш полк пойдет в атаку и займет рощу. Сигналом будет красная ракета. Я буду ждать тебя здесь, в ячейке.

Александр, где перебежками, а где ползком, добрался до большака, отыскал командира взвода.

Немцы слева начали обходить рощу. Заметив Кутепова, стали бить по нему. Под ногами трещало. Били разрывными пулями. Изрешетили всю шинель. В воздухе гудели немецкие штурмовики. Вот она, красная ракета! Справа, слева, отовсюду бегут наши солдаты.

— Вперед, за мной! — скомандовал Морозов.

Все кинулись в рощу, на помощь окопавшемуся взводу.

Кутепов нос к носу столкнулся с немцем. Тот успел дать очередь из автомата. Александр упал, чувствуя, какой свинцовой тяжестью налилась нога.

Весь сентябрь Александр пролежал в госпитале. Потом его перевели в батальон выздоравливающих и направили в пригород Смоленска — Красное. Стал он проситься, чтобы выписали. Хотелось скорее догнать свою часть.

— А что, это верно, — сказал врач. — Пока догоняешь, все заживет.

Дивизия была уже на подступах к Орше. Александра назначили помощником командира взвода. Командир — старший сержант Макаров.

Готовилось большое наступление. В небо взвилась зеленая ракета.

— Вперед, в атаку! — что есть сил кричал сержант Макаров справа.

— За мной! — командовал Кутепов слева.

Солдаты поднялись. Правый и левый фланги сошлись. А впереди не смолкает вражеская точка. Косит. Появились советские танки. Пулемет смолк. Добежали до пустых вражеских траншей. В них гранаты. Ход ведет в глубину вражеской обороны. Кутепов взял одну из гранат. Вместе с Макаровым двинулись вдоль хода. Смотрят, бежит немец с пулеметом. Когда он поравнялся с траншеей, Кутепов поманил его к себе:

— Комм, комм…

Немец сначала принял их за своих. Он подбежал метров на пять и только тогда понял, в чем дело. Но Кутепов грозно крикнул ему:

— Хенде хох!

Солдат бросил пулемет и хотел ускользнуть. Но Кутепов затянул его в траншею.

— Ви хайст ду? — спросил он.

— Альфред Шмидт, — ответил немец.

— Вифиль яре альт — сколько лет?

— Двадцать один.

— Ровесник, — объяснил ему Александр.

— Веди этого фрица в штаб полка, — сказал Макаров.

Александру не хотелось отлучаться с передовой. «До Орши осталось 18 километров, — думал он, — скоро ее возьмем. А отлучишься, как там опять сложится судьба?»

— Давай передадим его солдатам, — предложил Александр.

— Не доведут, — сказал Макаров, — а он может дать такие показания, которые помогут сохранить целые полки и дивизии.

— Веди ты, — попросил Кутепов.

Макаров увел пленного на командный пункт.

* * *

Осенью сорок третьего года стрелковый полк, в котором служил Кутепов, погрузился на автомашины и двинулся в распоряжение командования Первого Украинского фронта. Александра Кутепова зачислили в роту автоматчиков. Путь держали на Киев. Затем двинулись дальше, в район Умани. Стало темнеть, когда подъехали к селу Баштечки. Стрельба. Немцы прорвали фронт. Идут самоходные орудия, танки, автомашины.

Приказ: «Занять круговую оборону. Не сдавать Баштечки». Противнику удалось потеснить наши передовые части. Немцы занимали улицу за улицей. Начальник штаба полка майор Белкин собрал роту автоматчиков.

— За мной, ребята! Надо выбить врага во что бы то ни стало.

Дружно атаковали врага. У школы майора Белкина ранило. Его подняли. Перевязали. Командир полка Белаонов приказал Кутепову и солдату Сулимову любым способом вывезти майора Белкина в ближайший госпиталь. Выбираться пришлось в сложной обстановке. Кругом шныряли немцы. Не прекращалась ожесточенная стрельба. Местами раненого приходилось выносить на руках, пробираться ползком, опасаясь нарваться на вражеский заслон.

Вышли на дорогу благополучно. На второй день разыскали медсанбат и оставили там раненого майора.

Когда командиру полка доложили, что Белкин доставлен в госпиталь, он обрадованно сказал:

— Вот молодцы! Это вы совершили подвиг! Спасли человека в такой сложной обстановке. Будете представлены к награде.

И разнеслась слава в полку о мужественном поступке Кутепова во время спасения командира, о его смелости и находчивости в сложных боевых условиях. Вспомнились как-то сразу и его прошлые боевые дела.

И вот Кутепова снова вызвал заместитель командира батальона. Он хорошо помнил Кутепова по той беседе под Смоленском, когда тот отказался пойти в разведчики.

— У нас с тобой разговор остался незаконченным, — сказал Белоусов, улыбаясь. — Теперь ты стреляный воробей. В разведчики пойдешь?

— Теперь пойду, — решительно ответил Кутепов.

Вскоре после беседы с капитаном Белоусовым Кутепова назначили командиром отделения разведчиков. Командир полка поставил перед разведчиками задачу: во что бы то ни стало достать «языка».

Группу возглавил Кутепов. Он внимательно изучил передний край немецкой обороны. В середине нейтральной полосы каким-то образом уцелела большая скирда сена. Кутепов и его товарищ Иван Попов ночью пробрались к скирде. Дня два они сидели там, наблюдая за вражеской стороной. На третьи сутки двинулись за «языком».

Разведчики обычно делятся на две группы — группу захвата и прикрытия. Первая должна захватить «языка», другая — прикрывать отход. Кутепов оказался в группе захвата. Вместе с ним — Иван Попов и Павел Смирнов. В группе прикрытия — Иван Кондрашов и Василий Конев.

В сумерках направились в сторону немецкой обороны. Все в белых халатах. Передвигались с остановками. Надо было хорошо осмотреться, потом продвигаться дальше. К немецкой обороне подползли метров на двадцать, залегли. В группе захвата переговариваются шепотом. Двое остались позади. Стали ждать.

Из окопа вылез немец, выстрелил из ракетницы, пошел впереди разведчиков. Ваня Попов шепчет Кутепову:

— Время брать.

Кутепов вскочил на ноги, за ним — Попов и Смирнов. Кинулись к немцу. Он — сопротивляться. Смирнов выстрелил из автомата по ногам фрицу. Тот упал. Немцы спохватились, когда разведчики были уже далеко. Кинулись следом.

— Ребята, тащите его скорей, — командовал Кутепов. Сам залег с автоматом. Одна за другой автоматные очереди. Удалось прикрыть отход разведчиков. «Языка» дотащили до скирды. Сердце учащенно бьется. Отдохнули и снова в путь. Начальник разведки радостно встретил разведчиков. Вскоре он сообщил им, что немец дал ценные сведения.

Дней через пять началось наступление наших войск. Взвод разведчиков первым ворвался в населенный пункт. Двинулись дальше. Впереди — село Русаловка. Над селом завязался воздушный бой. Наши истребители подбили вражеский самолет. Летчик вынужден посадить машину. Он спокойно ковырялся в моторе, пытаясь устранить какую-то неисправность, когда Кутепов и его товарищи без единого выстрела захватили незадачливого вояку. Но, как видно, немцы заметили разведчиков. Они бросились на выручку летчика. Бойцы не растерялись.

Забравшись в самолет, они открыли пулеметный огонь. В стане противника начался переполох. Немцы отступили. Немецкого летчика захватили в плен.

За эти операции Кутепов получил медаль «За отвагу».

Командир полка полковник Белаонов поручал теперь Александру Кутепову самые ответственные задания.

Взвод полковой разведки, в котором служил Александр Кутепов, далеко оторвался от основных частей. В местечко Шпигов разведчики ворвались внезапно. А там стояла гестаповская часть. Возле моста увидели низенькое кирпичное здание. Издали услышали автоматную стрельбу и взрыв. Когда подошли к зданию, увидели толпу. Люди смотрят на шапки со звездочками и не верят: неужели свои?

— Кто вы такие?

— Советские солдаты.

— Помогите схватить извергов. Вон там фашисты пьянствуют… Вот что они, проклятые, наделали…

У стены лежали трупы расстрелянных, человек пятьдесят. Говорят, пьяные эсэсовцы только перед приходом разведчиков расстреляли этих людей из автоматов. Натешившись, разделились на две группы и ушли в дома пьянствовать.

Фашисты, разумеется, не ожидали внезапного прихода советских солдат, вели себя разнузданно, без опаски. У одного двора стояла машина, работая на малом газу. Оружие брошено в углу дома. Разведчики захватили в комнате семерых гестаповцев. В другом доме, тоже без единого выстрела, взяли пятнадцать эсэсовцев.

* * *

Полк, в котором воевал Александр Кутепов, получил задание захватить переправу на Буге. Целый день шел бой. Наши войска несли большие потери. Командир полка приказал разведчикам зайти в тыл противника и, по возможности, доставить в штаб шесть-семь немцев. Командовать группой назначил лейтенанта Павлова. С наступлением темноты разведчики ушли во фланг и проникли на берег реки. В тыл к немцам пробрались незамеченными. Впереди — дом мельника. Приблизились. Собрались. Распределили обязанности. Одни становятся под окна. Лейтенант Павлов — у крыльца. Кутепов поднялся на крыльцо. Посмотрел: вроде огонек в щель просвечивает. Потянул дверь на себя — закрыта.

— Попробуй постучать, чтоб открыли, — сказал командир.

Кутепов постучал легонько. Слышит — шаги.

— Хтось туточки? — женский голос.

— Витчиняйте, свои! — тихо сказал Кутепов.

Дверь отворилась. Кутепов перешагнул через порог. Взял за руку женщину:

— Немцы есть?

— Есть. Двое.

Вошли вместе с командиром. Автоматы — на изготовку. Захватили двух офицеров. Решили поднять панику. Начали бросать гранаты. Сотни полторы немцев сдалось. За эту операцию Александр Кутепов награжден орденом Красного Знамени.

* * *

Полк переправился через Буг и стал быстро продвигаться к Каменец-Подольску. Разведчики первыми вышли на Днестр. У села Неджимова остановились на обед. Кутепов смотрит, в село въезжает до сотни повозок. На каждой — немцы. Подводы тянутся на площадь. Команда: окружить обоз. А всюду — сады, огороды, каменные ограды. Разведчики подождали, когда весь обоз втянулся на площадь, и начали бить со всех сторон. Оказалось, что это прибыл штаб немецкой дивизии. На одной повозке нашли знамя, на другой оказалась касса, неврученные кресты… Захватили в плен подполковника, майора и еще пятерых офицеров. Взвод разведчиков за эту операцию представлен к награде. Александр Кутепов награжден орденом Отечественной войны.

* * *

После боя у села Неджимова повернули на север, в сторону Карпат. Сколько пришлось Александру Кутепову отбивать у противника разных высот! Сколько пришлось лазать по горам, по камням и кручам!

В горных селениях живут лесорубы, виноградари, пастухи. Доят овец, делают брынзу. Нередко под видом пастушеских стойбищ занимали удобные позиции гитлеровские солдаты. Разведчики должны были вскрывать эти маскировки, чтобы успеть обезвредить врага, пока он не нанес нашим войскам серьезного удара. На территории Румынии советским разведчикам часто помогали местные жители. Однажды разведчикам была поставлена задача — пройти на лесозавод и выбить оттуда противника. А если там большие силы, отойти.

Подошли. Завод — в горах. Дорога труднодоступная. В село, как всегда, входили мелкими группами, через сады, огороды. Солдат на лесозаводе не оказалось. Но вдруг неподалеку услышали стрельбу. Кто стреляет? Непонятно. Советских частей тут вроде не должно быть. Оказывается, километрах в четырех от завода бьются румыны с немцами.

Около часа наблюдали разведчики за перестрелкой. Потом задержали одного румына. Спросили, в чем дело.

— Я вас могу со своим офицером свести. Он вам все расскажет.

— Подвох, может быть, — переговаривались между собой разведчики. Но все же троих послали.

— Ракетку давайте, если что, — наказали друзья.

Сергей Седельников, Иван Реутов и Александр Кутепов отправились вместе с румынским солдатом в сторону боя. Румын представил разведчиков офицеру. Тот подал руку:

— Майор Богдану! Батальон, которым я командую, порвал с немцами. Мы отказались отступать. Они пытались разоружить нас. Теперь мы их добьем, не выпустим.

Большой бой был на перевале через венгерскую границу. Там проходит шоссейная дорога через хребет. Немцы поставили на этом узком участке два дота и пулеметные гнезда.

Взводу разведчиков и роте автоматчиков приказали взять перевал обходом. Целые сутки пробирались бойцы по ущельям, по сваленным деревьям, по камням. Ранним утром вышли в тыл противника. Окружили в течение пяти минут, забросали гранатами, открыли стрельбу из автоматов. Человек тридцать захватили в плен. Через час минеры сняли мины. За ними пошли передовые части. Александра Кутепова за взятие перевала наградили орденом Славы 1-й степени.

А потом — Венгрия. На реке Тиссе, в городе Ньиредьхаза приняли большой бой с противником.

Усиленному взводу разведки дали задание — занять плацдарм на противоположном берегу. Только добрались до середины реки, противник начал усиленный обстрел. Добирались до берега вплавь. Сделав бросок, выбили противника из окопов, продвинулись метров на двести. Вслед за разведчиками на плацдарм высадилось еще три батальона. К рассвету подтянулись немецкие части. Немцы наступали раз десять. Но каждый раз их атаки Отбивали. За форсирование реки Тиссы Александр Кутепов награжден орденом Славы II-й степени.

После взятия Венгрии — бои на территории Чехословакии.

Трудящиеся Чехословакии встречали советских воинов радостно и торжественно. Два боевых ордена — Славы I-й степени и Отечественной войны II-й степени получил Александр Кутепов за освобождение Чехословакии, городов Злынь и Банска-Бистрица. Город Злынь славился крупным производством обуви на заводах, которыми владел миллионер Батя. Советским воинам предстояло захватить заводы Бати. Через горы, по бездорожью, подошли к городу. Разведчикам приказано разведать, с какой стороны лучше прорваться, куда будут отступать немцы. Кутепов и его товарищи увидели на склоне горы амбразуры дзотов, предназначенных для гарнизона. Разведчики наблюдали: машины спешно вывозили ценности с завода по шоссейной дороге, идущей между гор. Кутепов с группой разведчиков принял решение — устроить засаду на шоссе. Благодаря решительным действиям разведчиков огромное количество народного добра было спасено.

* * *

Окончилась самая кровопролитная война в истории человечества. Наступили мирные дни. Бывшие солдаты возвратились в родные края. Александр Кутепов, которому в то время было двадцать два года, решил ехать на Урал, в Увельский район, где родился, где провел свое детство.

Мать встретила сына со слезами радости: с любовью и гордостью смотрела она на него, возмужавшего, статного. Еще бы не гордиться таким сыном — кавалером девяти орденов, в том числе трех орденов Славы! За первыми радостями пришли минуты печали и горя.

— А где Андрей, Алексей, Николай? — спрашивал Александр.

Мать плакала горькими, безутешными слезами.

В семье Кутеповых было пять сыновей. Три сына не вернулись с фронта.

А те, что вернулись, с жадностью набросились на работу. Руки солдат стосковались по мирному труду. Александр Кутепов пошел работать в животноводство.

Вставал чуть свет, возвращался поздно вечером. Недаром жена прозвала его «полуночником».

Александр Иванович Кутепов сейчас работает зоотехником первого отделения Увельского совхоза. Коллектив отделения борется за звание коллектива коммунистического труда. Так бывший военный разведчик Александр Кутепов стал разведчиком будущего, разведчиком коммунизма.

ФОТОГРАФИИ

Николай Ильич Савичев. Войну он закончил начальником штаба артиллерийского дивизиона. Сейчас Н. И. Савичев — знатный доменщик Магнитки, Герой Социалистического Труда.

 

Леонид Михайлович Рудниченко и Николай Федорович Агапов (в центре). На свои сбережения они купили танк и назвали его „Амурский мститель“. Танковый экипаж „Амурский мститель“ перед отправкой на фронт. На снимке: второй справа — наш земляк Н. Ф. Агапов. Сейчас Николай Федорович работает мастером на Челябинском автоматно-механическом заводе.

 

Младший сержант А. Каширин своим телом закрыл амбразуру вражеского дота, повторив подвиг Александра Матросова. А. Каширину посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Челябинские комсомольцы в комнате боевой славы подразделения, в списки которого навечно зачислен А. Каширин.

 

Враг изгнан с родной земли. Советские люди возвращаются в родные края. На снимке: встреча жителей Западной Украины со своими освободителями — танкистами 44 Гвардейской танковой бригады.

 

Танкисты-уральцы в боевой разведке.

 

На привале. Задумчивы взгляды бойцов. Льется фронтовая песня „Землянка“…

 

Вот она гроза фашистов — „Катюша“.

 

Всем известен бессмертный подвиг Николая Гастелло. В его экипаже бесстрашно сражался и геройски погиб воспитанник Челябинского высшего военно-авиационного училища штурманов Анатолий Бурденюк.

 

Уральские танки в Берлине.

 

Марк Иосифович Соколов. Все годы войны был хирургом полевого госпиталя. Сейчас М. И. Соколов — главный хирург г. Златоуста.

 

Танкисты-гвардейцы Челябинско-Пиотраковской Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова II степени добровольческой танковой бригады внимательно слушают боевой приказ о наступлении. Впереди — Берлин.

 

Александр Иванович Кутепов. На фронт ушел добровольцем. Отважный разведчик, кавалер ордена „Славы“, закончил войну в Праге. После войны вернулся на родину. Трудится зоотехником в Увельском совхозе Увельского района Челябинской области.

 

Тамара Ивановна Шмакова. С полевым госпиталем полка она прошла боевой путь от Сталинграда до Берлина. Сейчас у Т. И. Шмаковой самая мирная профессия. Она — детский врач в городе Кургане.

 

Минометчики ведут огонь по врагу.

Фото наших земляков — военных корреспондентов Аркадия Георгиевича Ходова и Николая Григорьевича Чижа.

Содержание

 

М. Верниковская. Лицом к огню (8)

М. Верниковская. Последняя мобилизация (20)

A. Хорев. Анатолий Бурденюк, штурман экипажа Гастелло (29)

B. Черепанов. Солдат из крепости над Бугом (35)

Д. Алексеев. Навечно в рядах уральцев (46)

B. Чернов. Добровольцы (60)

C. Оборский. Реликвия братства (88)

Б. Мацевич. Майор медицинской службы Соколов (94)

A. Поздняков. Партизанская память (107)

B. Марков. Снайперская книжка Валентины Лазаренко (118)

И. Диденко. «Амурский мститель» (131)

Н. Жуков. Снежный батальон сражается (156)

И. Богуславский. Через войну (177)

М. Шушарин. Вот так жить (196)

Д. Веснин. Высота (206)

А. Шмаков. Два часа из жизни солдата (213)

A. Федоров. Спасибо, сестренка (222)

Л. Вайнштейн. Об этом узнали после войны (232)

П. Усынин. 220 дней в тылу врага (242)

C. Буньков. Непобежденные (251)

B. Пролеткин. Отцовской дорогой (266)

В. Вохминцев. Заведующий Западной Европой (280)

Л. Кузьмин. Огненный след (292)

Б. Мацевич. Сапер В. Г. Миронов (303)

В. Василевский. Жизнь — подвиг (310)

А. Куликов. Мера мужества (318)

 

На дорогах войны. (Очерки.) (Челябинск). Южно-Уральское кн. изд., 1965. 332 стр. (Южноуральцы в боях за Родину.)

9(С)27 + 9(С17)

 

Редактор Р. С. Седегова

Художник Г. А. Филатов

Худож. редактор А. В. Гилев

Техн. редактор О. Я. Понятовская

Корректор С. М. Кадошникова

Сдано в набор 30/VI-1965 г. Подписано к печати 5/X-1965 г. ФБ22145. Формат бумаги 70Х108/32 — 10,375 физ. п. л., + 4 вкл., 14,53 усл. п. л., 13,52 уч.-изд. л. Тираж 15000 экз. Изд. № 2183.

Южно-Уральское книжное издательство, г. Челябинск, ул. Воровского, 2, ком. 58.

Обл. тип. Челябинского обл. управ, по печати. г. Челябинск, ул. Творческая, 127. Заказ № 3288. Цена 42 коп. Переплет 10 коп.

---

Дата добавления: 2020-11-15; просмотров: 102; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!