И ПЕСНЯ И СТИХ — ЭТО БОМБА И ЗНАМЯ 13 страница
— Можешь идти?
Володин молча кивнул. Ганцев осторожно довел его до двери и передал старику-партизану.
Вернувшись к пулемету, он осторожно заглянул в разбитое окошко. По ту сторону улицы горела изба, из нее выбегали лыжники. Ганцев понял: на этом фланге он теперь оставался один. А тут обрушилась новая беда: его задело осколком. Очень болело раненое плечо. К тому же кончились патроны. А дверь, висевшую на одной петле, уже кто-то раскачивал, за ней слышалась чужая речь. Пулеметчик скользнул глазами по своему халату, увидел на нем запекшуюся кровь. Она теплилась на руках, багровыми пятнами проступала на стволе и прикладе пулемета. Он понял: грозит полная потеря крови. Необходимо срочно остановить кровь. Вспомнил: бинта у него нет, он перевязал им раненого Володина.
За окном раздавались гортанные выкрики. Ганцев дал последнюю очередь и устало откинулся к стене. Потом, собрав таявшие силы, отодвинулся в угол, за печку.
Сорвав дверь, в избу ввалились два немца. Их остановил грозный окрик Ганцева:
— Руки вверх!
У пулеметчика в правой руке была зажата граната. Перепуганные фашисты положили к его ногам свои автоматы. Ганцев понял, что выиграл бой. А за окном уже слышалось родное русское «ура!» Лыжники-уральцы спешили на выручку своему отважному товарищу.
БОЙ У ДОМА ЛЕСНИКА
В лесу, неподалеку от деревни Лучи, у дороги, ведущей к оживленному Невельскому тракту, стоял одинокий дом. Стройные сосны окружили его. Ветви их склонились к самым окнам. На дороге сверкал нетронутый покров снега. Видно было, что по нему давно не ступала нога человека.
|
|
|
Сержант Прибылов и автоматчик Шихалев прошли по лесу, внимательно осмотрели все вокруг и остановились перед домом. Здесь бойцам предстояло нести службу боевого охранения. Вдруг они заметили тянувшиеся из трубы кольца дыма и озабоченно переглянулись: им было известно, что дом пустует.
— Пойди проверь, — приказал сержант товарищу, а сам осторожно присел на припорошенный снегом плетень и положил ручной пулемет на колени.
Шихалев сбросил с плеч вещевой мешок с боеприпасами, взял на изготовку автомат и проворно зашагал на лыжах к дому. Вот он подошел и заглянул в окно, потом поднял над головой автомат. Это был условный сигнал. Облегченно вздохнув, Прибылов последовал за товарищем.
В доме их встретили три партизана. Один из них, совсем еще парнишка, быстро познакомился с Шихалевым, и они начали о чем-то оживленно беседовать.
— Петька, иди покарауль, пока мы с уральцами перекусим! — тоном старшего скомандовал один из партизан парнишке.
Петька с явной неохотой поднялся, взял свой автомат, собираясь идти.
|
|
|
— С вами пойдет мой товарищ! — сказал ему Прибылов.
— Есть идти с партизаном, товарищ сержант! — обрадованно откликнулся Шихалев. Петька улыбался, довольный. Они вышли.
В доме было пусто. Ни столов, ни стульев — голые стены. На деревянном полу валялись примятые пшеничные колосья, сухие сосновые ветки и березовая кора. Из темных углов просторной комнаты, почти половину которой занимала русская печь, тянуло холодком.
— Здесь жил лесник, помогал нам. Его расстреляли фашисты, — опустив голову, сообщил Прибылову один из партизан.
— Полицай его предал, — с болью и гневом добавил другой.
Вдруг дверь распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся Петька. Все схватились за оружие, а он, беспечно улыбаясь и потирая руки, воскликнул:
— Поесть захотелось! — Все успокоились, отложили оружие в сторону.
— Ты почему ушел? — строго спросил Петьку один из партизан.
— Я же на минутку. Поем и обратно! — как ни в чем не бывало бросил ему в ответ Петька.
— У нас не принято самовольно бросать пост! — твердо произнес Прибылов, с возмущением глядя на парнишку.
— Ты слышал? — возмутился второй партизан.
Но Петька спокойно продолжал есть. Пришлось товарищу повторить свой вопрос. Петька покраснел и вышел. «Совсем еще мальчонка, а поди ж ты — партизан», — с нежностью и вместе с тем с горечью подумал Прибылов.
|
|
|
Снова распахнулась дверь. На пороге стояла девушка с охапкой дров в руках. Она была в старом полушубке, голову и лицо закрывал серый платок.
— Это дочка загубленного немцами лесника, Леной звать, — объяснили партизаны и посторонились, пропуская девушку в дом.
Прибылов приветливо поздоровался. Но она молча прошла мимо, даже не взглянув на него.
— У нее нет языка, — объяснил один из партизан. — Когда немцы казнили ее отца, ей отрезали язык. Сволочи!
Это известие так потрясло Прибылова, что он застыл, не в силах шевельнуться. Он видел расстрелянных, повешенных, заживо сожженных. Трагедия Лены была не менее чудовищной. Ему вдруг показалось, что он мало мстил за убитых и искалеченных людей. Мало! В душе его клокотала ненависть.
Партизаны и Прибылов решили проведать Шихалева и Петьку. Когда они вернулись в дом, то увидели, что Лена сидит на полу, разглядывая оставленные Шихалевым гранаты. Увидев вошедших, она спрятала руки за спину и виновато улыбнулась.
В полночь неожиданно появились немцы.
— Беги к нашим! — приказал Шихалев. Петька несколько минут стоял возле него в оцепенении и, опомнившись, побежал. Немцы заметили его и закричали:
|
|
|
— Партизан капут!
Но выстрелить в Петьку им не удалось. Шихалев дал очередь из автомата. Его выстрелы разорвали тишину ночи. Оставшиеся в живых немцы с криком бросились наутек, а Шихалев поспешил к дому лесника.
— Сейчас же беги к командиру! — закричал Прибылов, увидев его. — Не теряй время! Мы задержим немцев здесь!
А немецкие пули уже зловеще щелкали по стенам дома. Шихалев бросился на лыжах в лес. В это время дом лесника со всех сторон окружали немцы.
— Нас окружают?! — беспокойно воскликнул Петька и подполз к Прибылову.
— Не дрейфь, Петька. Выстоим, — твердо ответил ему Прибылов.
Партизаны метко били по немцам. Петька тоже сунул свой автомат в щель и стал стрелять. Вдруг парнишка похолодел: один из партизан, неосторожно выглянувший в окно, замертво упал на пол. Прибылов бросился к нему, но он был уже мертв. Разрывная пуля раздробила ему висок. Петька дотронулся до его головы, измазал руки в крови и не удержался, тихо заплакал.
За домом галдели немцы, и бойцы снова открыли огонь. Только одна Лена, казалось, была совершенно безучастной ко всему происходящему. Она сидела в углу, ни на кого не глядя. В горячке боя о ней все забыли.
С наступлением утра немцы начали ожесточенный обстрел. Они решили во что бы то ни стало уничтожить засевших в доме партизан. По дороге загрохотал танк, за ним наступали немецкие солдаты. Метрах в ста от дома танк остановился и стал наводить на дом ствол орудия. Прибылов и партизаны тревожно переглянулись. Всем было ясно, что против танка им не устоять. Больше всех растерялся Петька. Его надо было успокоить, и Прибылов крикнул:
— Шихалев добежал! Сейчас наши придут! Конец фашистам!
Петька подполз к нему. Лицо у него было белое, как полотно, но в глазах, побеждая испуг, блуждала яркая искорка надежды.
— Как ты узнал, что он добежал? — спросил Петька сержанта.
— Он комсомолец! — ответил ему Прибылов.
— Так ведь я тоже комсомолец, — совсем иначе сказал Петька. Прибылов видел, что он начинает успокаиваться.
Оглушительный удар потряс домик. Рядом с Прибыловым кто-то застонал. Ранен был второй партизан. Петька и Прибылов наскоро перевязали его и снова припали к щелям. И вдруг Прибылов с ужасом обнаружил: кончились патроны.
— Стреляй по танку! — крикнул он Петьке и хотел было схватиться за гранаты, но их нигде не было. «Лена! — молнией мелькнула в голове Прибылова мысль. — Это она взяла гранаты. Но зачем?» Однако раздумывать было некогда: танк разворачивался для повторного выстрела. А Лена в это время, ловко лавируя, шаг за шагом приближалась к стальному чудовищу. В руке она держала связку гранат. Прибылов в отчаянии кусал губы. Что делать? Девушку надо прикрыть, если вдруг немцы обнаружат ее, но у него нет ни единого патрона. Пусты автоматы партизан. Но вот сильный взрыв покачнул стены. Когда дым рассеялся, Прибылов не увидел Лены. Ярким факелом горел немецкий танк. Языки огня яростно плясали на его броне, небо заволакивали черные клубы дыма.
В дом скользнул Петька и замер на пороге с серым платком в руках. Это был платок Лены — память об отважной девушке, отомстившей врагу за отца, за себя, за свою Родину.
* * *
Большой боевой путь прошли сыны Урала — воины снежного батальона. Подмосковье, Белоруссия — во многих деревнях и селах оставили уральские лыжники свой добрый след.
Никогда не забудут о них жители деревни Шепели. Фашисты согнали всех, кто был в этой деревне, на площадь, взяли заложников. Людей готовили к отправке в Германию. Но уральцы сделали все, чтобы спасти людей. Своим стремительным вторжением они заставили карателей обратиться в бегство. Сотни людей были спасены от неминуемой гибели.
А жаркий бой, разгоревшийся недалеко от хутора Борки? Батальоном эсэсовцев, захвативших в плен немало советских солдат и офицеров, командовал полковник фон Заукель. Он-то и придумал устроить над военнопленными жестокую расправу — выгнать их навстречу наступающим советским войскам — пусть перестреляют своих. Однако фон Заукель просчитался. Отряд уральских лыжников внезапно напал на карателей, уничтожил их, освободив военнопленных.
Смелый налет на станцию Смоловка Витебской области, десятки взорванных складов с боеприпасами, пущенные под откос немецкие эшелоны, освобожденные от фашистской неволи сотни мирных жителей — вот следы, оставленные на фронтовых дорогах прославленным батальоном уральских лыжников.
И. Богуславский
ЧЕРЕЗ ВОЙНУ
Передо мной книга Маршала Советского Союза В. И. Чуйкова «Начало пути». Это воспоминания о великой битве на Волге, о воинском подвиге, вписанном в историю Великой Отечественной войны сынами и дочерьми народа.
На одной из страниц книги мое внимание привлекла знакомая фамилия: Тамара Ивановна Шмакова. О ней вспоминал маршал:
«В дивизии Батюка служила военврач Тамара Ивановна Шмакова. Я знал ее лично. Немало жизней спасла Тамара Шмакова… Многие, оставшиеся в живых, должны благодарить ее за спасение. А бывало, что убереженные от смерти бойцы даже не могли узнать имя этой девушки».
Потом я встречал ее имя в других книгах, рассказывающих о незабываемой волжской эпопее. О Шмаковой писали как о бесстрашном человеке, в самые трудные минуты остававшейся воином, примером и поддержкой другим.
…Тамара Ивановна Шмакова. Неужели это та самая маленькая, неприметная с виду женщина, которую я так часто встречал на затененных улицах нашего заводского поселка? Та самая Тамара Ивановна, которую, уверен, все матери Уралсельмаша знают как милого, отзывчивого детского врача?
Признаться, я не без трепета открывал перед нею книгу маршала В. И. Чуйкова, командовавшего легендарной шестьдесят второй гвардейской армией.
— Это о вас пишет маршал Чуйков?
Она улыбнулась.
— Обо мне.
Потом она встала из-за стола, достала альбом с фотографиями военных лет. На некоторых из них уже исчез глянец. Некоторые немного пожелтели. На одном из снимков я увидел высокую фигуру маршала Чуйкова в окружении своих боевых соратников. Это была свежая фотография. Чувствовалось, что она сделана не так давно. Я вопросительно посмотрел на Тамару Ивановну. Она поняла, что меня интересовало.
— Прошлым летом гостила я у своих однополчан в Москве. Как-то раздался телефонный звонок. Говорил маршал Чуйков. Ему сказали, что и я сейчас здесь, среди гвардейцев шестьдесят второй. Он попросил, чтобы я подошла к трубке.
— Василий Иванович, — сказала я, — помните меня?
— Конечно, помню… Где вы живете сейчас? — спросил он.
— В Кургане, педиатр я.
— Хорошо. А Курган я знаю. Бывал там в молодости, когда Колчака громили…
— Спасибо, что не забыли.
— Ну что вы, это вам спасибо…
— Возвращалась я из Москвы, — продолжала свой рассказ Тамара Ивановна, — под впечатлением этой встречи, этого разговора. Двадцать лет прошло, как кончилась война. А все вот так передо мной, — Тамара Ивановна провела рукой перед глазами. — Как будто вчера было. Ведь я войну всю пешком прошла от Волги до Берлина.
…До сих пор, когда я пытался как-то обобщенно представить себе образ советского воина-освободителя, я почему-то видел, как сквозь дым пожарищ и груды развалин проходит рослый, широкоплечий солдат в каске, с автоматом, с обветренным лицом, в запыленных сапогах, в развевающейся за спиной плащ-палатке.
А тут передо мной сидела маленькая, хрупкая женщина со спокойными, мягкими глазами, с гладким зачесом волос, с первыми бороздками, которые проложили на ее лице время и все пережитое в те суровые годы.
* * *
…В двадцать два человек любит мечтать. И разве можно его упрекать, если мечты у него бывают чуть-чуть розоватыми, как облака, освещенные восходящим солнцем? Тамара Шмакова мечтала. Еще два-три месяца — и позади институт. Два-три месяца — и застучат колеса. Будут реки, леса и рельсы. Будет маленькое приозерное село Саломатное, село ее детства. И будет в Саломатном очень важный, очень знающий врач Тамара Ивановна Шмакова. Именно так: Тамара Ивановна. При этом она почему-то всегда смеялась. Ей было смешно, что ее, такую маленькую, будут звать Тамарой Ивановной. И не будет в Саломатном ни одного больного ребенка. Потому что всех до одного она вылечит и будет очень стараться, чтобы уходили болезни.
Это будет скоро. Еще два-три месяца, и в один, очень яркий и очень солнечный, с белыми облаками день (наверное, это будет воскресенье) соберутся они всем курсом на выпускной вечер, попрощаются, поклянутся в верности студенческой дружбе и…
…Был, как она и представляла, очень солнечный и очень яркий с белыми облаками воскресный день. Но не было выпускного вечера. Началась война.
Она свалилась на плечи людей неожиданно, как грозовая туча, медленно подбиравшаяся из-за леса, а потом враз опрокинувшаяся всем своим грохотом на тихую равнину, внимавшую утренним лучам, пению птиц и журчанию ручья.
В институте ввели полевую хирургию. Все остальное отодвинулось на второй план. Лекционные часы прибавили вдвое. С утра до вечера.
Профессор Попов, старый омич, сказал студентам:
— Вы трудно начинаете свой путь. Но знайте, русская хирургия всегда верно служила отечеству. Она не отсиживалась в тыловых госпиталях. Фронт будет для вас школой жизни. Запомните, школой жизни. Я уверен, вы будете честными людьми.
* * *
…В августе 1942 года в составе 284-й дивизии военврач Тамара Шмакова подъезжала к пылавшему Сталинграду. Лицо ее обветрилось, запылилось. Навстречу в повозках, на машинах двигались колонны раненых.
Она выпрыгнула из кузова, подбежала к вознице, усатому почерневшему солдату с перевязанной рукой, помогла ему закрутить цигарку. Теперь это у нее получалось. Научилась в госпитале на Урале, в Чебаркуле, где несколько месяцев проходила стажировку. В госпиталь все время прибывали раненые. Она понимала, что война не щадит человеческих жизней. Но то, что она увидела здесь, по дороге на Камышин, не укладывалось в сознании. Оно отказывалось принимать все это.
— Что там, отец? — заглянула она солдату в глаза.
— Горе, — сказал он одним словом. — Дай тебе бог остаться живой в этой беде. — Солдат тронул поводья. Бричка с высокими бортами и соломой, на которой лежали тяжело раненные, тихо заскрипела колесами.
Волга вздымалась взрывами водяных столбов, грохотом подходившей техники, многоголосой речью прибывших полков. Здесь была передовая линия фронта.
На правый берег переправились ночью. Днем это сделать было нельзя. Переправа держалась под обстрелом немецкой артиллерии и самолетов.
Улицы города угрожающе молчали. В небе вспыхивали ракеты, выхватывая из тьмы искалеченные каркасы зданий. Трудно себе представить, что когда-то в них жили люди, белели в окнах занавески, раздавался детский смех. Дома зияли холодными безмолвными провалами.
Полк расположился в районе завода «Красный Октябрь». По соседству справа завод «Баррикады», а чуть севернее — тракторный, южнее — Мамаев курган.
Санитарная рота полка заняла свой пост на берегу реки у шестьдесят второй переправы. В крутой глиняный берег была врыта бог весть откуда взявшаяся чугунная плита. Она образовала что-то вроде стенки шалаша и защищала от осколков, когда начинался обстрел переправы.
Раненые все подходили и подходили. Казалось, этому потоку не будет конца.
Тамара думала об одном: скорей бы кончилась эта ночь. Все-таки днем можно будет соорудить какой-нибудь блиндаж, и тогда обрабатывать раненых будет легче. Но ночь не проходила. Санинструкторы подносили и подводили перевязанных бойцов. Нервное напряжение достигло предела. Потом она будет мечтать, чтобы скорей проходил день и чтобы тьма скрыла столпившиеся у переправы потоки людей. Тогда не будет прицельного огня и тогда смерть не будет так жестоко, почти в насмешку, косить человеческие жизни. Это была ее первая ночь на войне, рядом со взрывами и перестрелкой, рядом со смертью. Она уже насчитала шестой десяток обработанных ею и переправленных на левый берег раненых. Руки отказывались держать скальпель. Мышцы предплечий деревенели. Глаза щипал едкий пот. Ночь не принесла прохлады. Воздух был душный, прогорклый, настоенный на дневном зное, перемешанный с пылью и пороховой гарью.
Подошел старший полковой врач Чернов. Он только что побывал в батальонах, проверил санитарные посты. Присел на какой-то ящик, опустил голову на руку и закрыл глаза. Для него это была далеко не первая бессонная августовская ночь 1942 года. Был он обросший, выбившийся из сил. Но тут же поднялся, в глазах с трудом пробилась улыбка.
— Ты знаешь, военврач Шмакова, я верил, что на тебя можно положиться. Сначала, правда, засомневался: что ты, такая крохотная, будешь здесь делать? А ты вон какая. Молодец! Знаешь, о чем я подумал: почему душа в одном человеке огромна, если сам он даже невелик, а в другом — всего с ноготок, не приметишь. Почему? — И он рассмеялся. Он не давал указаний, как старший полковой врач. Просто с ним становилось легче. Оттого, что он просто говорил с тобой на «ты», как с другом, оттого, что он не бросался громкими словами, и оттого, что верил в тебя. И поэтому весь ужас творившегося на твоих глазах не казался неизбывным. И она знала, что все это — смерть, бинты, кровь, скальпель — все рано или поздно закончится самым желанным, имя которому — победа. Но предстояло еще много пройти и испытать, чтобы вслух произнести это слово, которое в сердце было всегда. И военврач Василий Чернов одним присутствием своим вызывал в людях эту твердую уверенность в победе.
Заснула всего лишь на часок-другой. Чернов решил не мотаться больше этой ночью по позициям полка, а заменить ее, потому что понял: на второй сотне раненых солдат она просто свалится с ног. Для нее — это первая ночь.
С утра начался шквальный огонь. Санитары, ночью сооружавшие блиндажи, направились на передовую. Шмакова снова принимала раненых, обрабатывала их и отправляла к переправе, на левый берег. Чернов заканчивал крыть крыши блиндажа. Медпункт переместился в укрытие. Было оно сделано наспех, из случайных досок. Но все-таки это было укрытие.
Раненые прибывали целыми партиями. Одна за другой. Без интервалов. Тамара понимала: в нескольких сотнях метров от нее грохочет бой. И неизвестно, что будет через несколько дней и даже часов… Пришла весть, что в районе Дома специалистов немцы пробиваются к Волге, стремятся перерезать плацдарм надвое.
Дата добавления: 2020-11-15; просмотров: 107; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!