И ПЕСНЯ И СТИХ — ЭТО БОМБА И ЗНАМЯ 6 страница
«К своим, только к своим, — решил Алисьев. — Но как и куда идти?» Вокруг кромешная тьма и нужно делать первые шаги. Это были не просто шаги слепого, а шаги боевого задания. Кто знает: может, «тигры» пошли к переправе, которую удерживают его товарищи. И не от него ли сейчас зависит успех задачи? Он может помочь, у него донесение.
Он глотнул вина. Оно было кислое, противное, но все-таки утоляло жажду. А теперь надо идти, во что бы ни стало идти. Но куда? Остановился. Холодный весенний ветерок дул сбоку. Поднявшееся в небо солнце уже хорошо грело, а раны на лице даже обжигало.
«Солнце!» — почти закричал Алисьев. И в его крике было столько радости и надежды, как если бы он увидел его. — Я слышу тебя, солнце, ты поведешь меня…
Он лихорадочно думал: когда взошло солнце, оно было прямо по шоссе. Он помнит: на карте шоссе шло строго на восток, а затем за деревней, у которой его встретили «тигры», оно поворачивало на юг. А там, через пять-шесть километров, будет второе село. Штаб. По шоссе он сейчас не пойдет. Идти надо полем, идти быстро. Это тяжело. Время… Который сейчас час?.. В семь взошло солнце. Через полчаса он вступил в бой. Полчаса длился допрос. Девятый… Нужно торопиться. Бежать!..
Легко сказать «бежать!» Он попытался подняться, но это оказалось не так просто. Он точно прирос к земле. Словно налился свинцом. Глаза, лицо и шея нестерпимо болели. Из ран сочилась кровь.
Николай тяжело встал. Но от боли, потери крови, от того, что не видит земли, от боязни, что ступит не туда, пошатнулся и упал. Во второй раз поднялся увереннее. Встал, распрямился и поднял к небу лицо. Солнце нашел быстро, лучи его, словно огнем, обожгли пустые глазницы, запекшиеся кровью.
|
|
|
И он пошел… Каждая кочка и неровность земли казались ямами. Он падал, поднимался и снова шел. Временами ему казалось, что он ни за что не дойдет. А донесение? — думал он и снова шел, протянув руки вперед. Через несколько шагов упал. Страшная боль резанула голову, и он потерял сознание…
Нет, это еще не конец. Придя в себя, снова шел и снова, падая, терял сознание. И каждый раз, когда поднимался, распрямлял плечи, поднимал к небу лицо и искал пустыми глазницами солнце, свой ориентир, сверяя его с прохладным, освежающим ветерком.
Он не знал, сколько прошел пути, сколько прошло времени. Его тошнило, кружилась голова. Он шатался, словно пьяный, теряя направление, сбиваясь с пути. Сначала считал шаги, потом сбился и бросил. Если раньше замечал, как вспархивали из-под ног жаворонки и, набирая высоту, заливались трелью, то потом и этого уже ничего не слышал, ни о чем не думал, кроме одного — надо дойти.
А силы покидали его. Он упал и не мог подняться с первой попытки. Обмороки становились все чаще и чаще.
|
|
|
Падая, он стонал от боли, выл от бессильной злобы на себя.
В последний раз, когда прошел несколько шагов, упал и не смог встать, пополз. Полз долго, а потом ему показалось, что ползет не в ту сторону. Алисьев повернулся лицом к солнцу и не почувствовал его. Подняться уже не мог, чтобы определить направление по ветру. Упал ничком на землю и в злобе на себя, на свое бессилие, заплакал, застонал, стал царапать землю.
Его подобрали солдаты. Он лежал в кювете у самой кромки шоссе, за которым начиналось село, где находился штаб бригады.
В сознание Алисьев пришел на носилках. Несли двое и тихо переговаривались. Прислушался: свои или чужие? Солдаты говорили по-русски, называли имена знакомых командиров.
— Стой! — почти крикнул Алисьев.
Солдаты остановились.
— Куда несете?
— Как куда? — удивился передний. — В санбат.
— Заворачивай к штабу. Есть дело…
По дороге встретили командира бригады полковника Фомичева. Алисьев узнал его голос и почти вывалился из носилок. С помощью товарищей он поднялся, выпрямился. Идущие навстречу остановились. Смолк вдруг разговор.
— Откуда, старшина? — спросил Фомичев и положил руку на плечо Алисьеву.
|
|
|
— От комбата первого, капитана Егорова… С донесением…
Алисьев чувствовал, как слабеют ноги, кружится голова, вот-вот он упадет, но, собрав волю, последним усилием расстегнул куртку и вынул из кармана гимнастерки вчетверо сложенный листок бумаги, ради которого он проделал этот долгий и мучительный путь. Но отдать его он уже не мог, не хватило сил…
* * *
— Вот и все, — сказал Алисьев и тяжело вздохнул. — Очнулся я уже здесь, в этой палате.
Мы оба молчали, молчали долго и мне показалось, что Алисьев уснул. Но он неожиданно заговорил снова.
— И так меня этот фриц поганый исковеркал, что не только Галина, но и мать не узнает… Как буду жить? Светит ли солнце, зеленеет ли лес, серебрится ли под луною снег, а для меня все одно и то же — ночь… Окончится война, ты приедешь домой, будешь ухаживать за девушками, женишься на самой красивой, обзаведешься семьей… Будешь радоваться свету, детям, новой счастливой жизни… А я? Никому не нужный чурбан…
Он остановился, с шумом втянул в себя воздух и разом выдохнул его.
Николай говорил, изливал свою душу, выворачивал себя наизнанку, и не было в его словах ни одной светлой тропинки, на которую бы он себя выводил. Он хоронил себя. Я терпеливо слушал: пусть выговорится, изольет свою тоску, свой страх.
|
|
|
Я видел, в каком тяжелом состоянии находится мой друг, мне было жаль его, но я боялся жалостью ранить его. Не жалость ему моя нужна, а совет, умный, твердый, мужской.
— Николай.
Он не слышал меня.
— Николай! — еще громче позвал я его.
Он отозвался.
— Кого ты ругаешь? — спросил я так, словно не слепой был передо мной, а прежний Алисьев, — веселый, жизнерадостный, сильный. — Для кого ты все это говоришь? Для меня? Напрасно. Я этому нисколько ведь не верю. Ведь я знаю тебя, каким ты был.
— Вот именно, был… — перебил он меня.
— И есть. Жалеть я тебя не буду. Ты ведь и сам знаешь, что жалеют слабых, а сильных это оскорбляет. А ты сильный. Ты это доказал своим подвигом, совершить который не каждый сумеет. Ты еще и сам не сознаешь до конца, что ты сделал.
Я посмотрел на Николая. Он лежал, и грудь его тяжело поднималась и со вздохом опускалась.
О чем он думал? Я знал, что сейчас борются в человеке два Алисьевых: сильный, который совершил подвиг, сделал невозможное, и слабый, испугавшийся слепоты, черной бездны, через которую боится сделать первый шаг.
Молчали долго. Мне даже показалось, что старшина уснул.
— А где сейчас наша бригада? — неожиданно спросил Алисьев. — Поди, на Шпрее фрицев колотит…
Алисьев впервые завел разговор о бригаде. Это меня обрадовало — живой думает о живом.
Говорили о многом. И не было больше в его словах тех похоронных ноток, которыми он начал сегодняшний разговор.
— А Егорова жаль. Смелый был комбат, — пожалел Алисьев, узнав о смерти Егорова и других танкистов в том памятном бою у переправы. — И Татарушкина жаль. Вот не подумал бы, что он и Милица Воронова вызовут огонь на себя.
— А кто бы подумал о том, что ты, слепой, раненый, доставишь донесение в штаб?..
Говорили до утра. Вспоминали бои, живых и погибших боевых друзей, командиров. И чем больше мы говорили, тем все оживленнее становился Алисьев. А утром, когда первые лучи солнца пробились сквозь зашторенные окна и упали на забинтованную голову старшины, Николай почувствовал их и нежно погладил сверкавший зайчик на голове.
— Утро, — сказал он. — Солнышко светит. Открой окно, там ведь уже птицы поют…
* * *
Днем я прощался с Алисьевым. Подруливший прямо к дому самолет забирал тяжелораненых. Среди них был и Николай.
— До свиданья, друг, — сказал он, когда санитары подняли носилки. — Если успеешь, и за меня в Берлине пальни из пушки раз-другой. Ну, бывай!…
Алисьев крепко пожал мне руку.
„ПИОНЕР“ ЗАЩИЩАЕТ РОДИНУ
Давно закончилась война. На месте сожженных городов и сел выросли новые, еще более светлые и красивые. Осыпались и сравнялись с землей окопы и блиндажи, заросли воронки от бомб и снарядов, где когда-то стояли насмерть солдаты, защищая родную землю. Сейчас о тех днях рассказывают только памятники да холмики одиночных и братских могил.
Широкая асфальтовая лента дороги бежит на юг. Легкий ветерок волнует необозримое море дозревающих хлебов, что раскинулось по обе стороны автострады. У развилки, почти у самой дороги, на сером гранитном пьедестале стоит танк «тридцатьчетверка». Стоит он на том самом месте Орловско-Курской дуги, где летом 1943 года проходила знаменитая танковая битва. Чуть дальше — большое солдатское кладбище. Оно все — в зелени буйно распустившихся кустов акации, молодых тополей, березок, дубков.
У танка — группа школьников. Чуть в стороне — трое мужчин. Ребята внимательно слушают рассказ своего учителя, бывшего фронтовика. Его левый, пустой рукав аккуратно заправлен в карман пиджака, а правой, здоровой рукой он выразительно жестикулирует. Он рассказывает о битве, которая разыгралась здесь два десятка лет назад, о тех, кто своей жизнью остановил полчища гитлеровских танков, дивизии фашистских солдат.
Трое тоже слушают. На груди старшего, высокого пожилого мужчины, два ряда орденских колодок.
— Александр Николаевич, — обратился к учителю маленький вихрастый мальчишка в красном галстуке. — А это не «Пионер» стоит?
— Какой пионер?
— Да вот этот танк. Я читал, есть такая книжка, «Танк «Пионер» она называется. Так в ней рассказывается о танке «Пионер», который воевал здесь летом 1943 года.
— Не знаю, Витя, — ответил учитель. — Я такой книжки не читал. Возможно, что этот тот самый танк…
Высокий, с орденскими колодками человек подошел к ребятам.
— Нет, дети, это не тот танк, — заговорил он. — «Пионера» я знал хорошо. Мы вместе служили в одной бригаде с Бучковским Павлом, командиром экипажа пионерского танка.
— Правильно, Бучковский, — обрадованно подтвердил вихрастый мальчик. — А вас как зовут?
— Меня? Иваном Гавриловичем Шершаковым, — ответил незнакомец. — Но меня в той книжке писатель не вспоминает, — улыбаясь, закончил Шершаков.
И сразу же посыпались вопросы: «Где вы живете? Как сюда приехали? Почему так назвали танк?»
— Приехал я сюда, чтобы поклониться праху моих боевых товарищей, посмотреть, как изменилась вокруг, как расцвела родная земля, отбитая у врага такой дорогой ценой.
Иван Гаврилович Шершаков прислонился к серому камню гранитного пьедестала. Ребята подвинулись ближе, притихли…
Серые глаза Ивана Гавриловича смотрели вдаль, туда, где на горизонте, сливаясь с небом, колыхалось пшеничное поле.
— У этого танка красивая биография, ребята, — после недолгого молчания заговорил Шершаков. — Начало ее относится к февралю 1943 года.
Великая битва на Волге закончилась победой Советской Армии. Десятки гитлеровских дивизий были разгромлены у стен города-героя. И как бы в ответ на эту замечательную победу трудящиеся Челябинской, Свердловской и Пермской областей обратились в Центральный Комитет партии с письмом. Они писали:
«Мы берем на себя обязательство отобрать в Уральский добровольческий танковый корпус беззаветно преданных Родине лучших сынов Урала — коммунистов, комсомольцев, беспартийных большевиков. Добровольческий танковый корпус уральцев мы обязуемся вооружить лучшей техникой, танками, самолетами, орудиями, минометами, произведенными сверх производственной программы».
В создании и вооружении Уральского танкового корпуса приняли участие все уральцы — рабочие и колхозники, инженеры и техники, служащие и домохозяйки, студенты и школьники.
Тысячи уральцев подавали заявления с просьбой послать их в танковый корпус. Слесарь Челябинского кожевенного завода Василий Белковец писал в своем заявлении:
«Фашисты сожгли деревню, где я родился и вырос, убили отца, мать, братьев и сестер. Я хочу с оружием в руках защищать любимую Родину от немецко-фашистских разбойников, хочу отомстить подлым убийцам за кровь и слезы невинных людей, за сожженные города и села».
Мастер-строитель Иван Ларичев обратился в районный комитет партии:
«Прошу зачислить меня бойцом Уральского добровольческого танкового корпуса. Я клянусь, что все свои силы, все знания, всю кровь своего сердца отдам для победы над лютым врагом моего народа. Клянусь до последнего дыхания драться за освобождение Советской Родины, которая мне дороже жизни».
Не все смогли попасть в корпус. Из десятков тысяч желающих в Уральский корпус было зачислено только три тысячи человек. Все трудящиеся Урала самоотверженно трудились, выпускали сверхплановую продукцию, вносили свои сбережения в фонд танкового корпуса, на покупку танков, оружия, боеприпасов. Не остались в стороне и школьники. Они начали сбор средств на постройку танка «Пионер». Это было патриотическое движение молодых южноуральцев.
Пионеры и школьники Магнитогорска собрали и перечислили на текущий счет корпуса 150 тысяч рублей. Ученики пятидесятой школы Челябинска собрали одиннадцать тысяч рублей, по семи тысяч рублей внесли на постройку танка «Пионер» ученики восьмой и сорок четвертой школ. Ученик Кизильской школы Юра Бондаренко внес на строительство пионерского танка три тысячи рублей.
Танк был построен на Челябинском тракторном заводе. Делегация пионеров и школьников приняла его и 10 апреля 1943 года вручила воинам-добровольцам Челябинской танковой бригады. На башне танка, с обеих сторон, красивыми белыми буквами было старательно выведено название танка «Пионер». Хозяином его стал комсомольский экипаж лейтенанта Павла Бучковского, молодого отважного офицера-танкиста.
Вот как это происходило.
В тот день комсомольский экипаж поднялся раньше обычного. Еще с вечера были выглажены брюки и гимнастерки, золотом сверкали начищенные пуговицы, блестели сапоги. Радостью светились лица танкистов.
В точно назначенное время (это было около полудня) в лагерь формирования Челябинской танковой бригады приехали пионеры — делегация челябинских школьников.
У танка, в новенькой военной форме с погонами, в танкистских шлемах, выстроился экипаж: высокий и стройный лейтенант Бучковский, командир танка; плотный и широкоплечий сержант Агапов, механик-водитель; молодые и крепкие башнер Русанов и стрелок-радист Фролов.
Напротив, подражая танкистам, в линеечку выстроились пионеры.
Светловолосый, бойкий мальчишка вышел из строя, стал лицом к своим товарищам, четко скомандовал:
— Пионеры! К торжественному вручению нашей боевой машины, танка «Пионер», будьте готовы!
— Всегда готовы! — громко ответили ребята.
Экипаж танка замер по команде «смирно!»
Мальчик подошел к Бучковскому, отдал ему рапорт:
— От имени пионеров и школьников Челябинска вручаем танк «Пионер» лучшему комсомольскому экипажу Челябинской танковой бригады.
Затем пионеры вручили танкистам свой пионерский наказ:
«Родные наши, славные танкисты лейтенант Бучковский, сержант Агапов, рядовые Фролов и Русанов! Сегодня мы вручаем вам свою боевую машину. Мы купили ее на свои деньги. Помните, братья наши, родной Урал; помните, как ярко по ночам озаряется родное небо: это плавится уральская сталь, это у домен и мартенов несут свою трудовую вахту наши старшие товарищи. Это наши отцы и братья работают для победы! Мы, пионеры и школьники, вручаем вам свой танк и даем наш боевой наказ: пусть под гусеницами танка «Пионер» найдет себе смерть проклятый враг, ворвавшийся на нашу мирную и счастливую землю! Мстите, родные, врагу за растерзанных детей — сверстников наших… А мы здесь не подкачаем. Нужен будет танк — еще купим. А главное — будем хорошо и отлично учиться!»
Пионерский наказ, старательно написанный красивым, ровным почерком в тоненькой школьной тетрадке, ребята передали Бучковскому. Павел долго смотрел на светло-голубую обложку тетрадки, на которой детские ручонки во всех подробностях и деталях нарисовали свой танк с большим красным знаменем на башне. Сколько было вложено в этот рисунок детской непосредственности и ума, любви к воинам, защищающим Родину от врага! Пальцы Павла Бучковского чуть заметно дрожали. Дети внимательно и напряженно смотрели в лицо танкиста-офицера и чего-то ждали. А Бучковский медленно перелистывал странички тетради и о чем-то думал, думал.
— Пионеры, дети наши! — тихо, но четко произнес Бучковский. — Будем беречь вашу машину. Выполним ваш наказ. Клянемся!
— Клянемся! — подтвердили Агапов, Фролов и Русанов.
А через некоторое время уральские добровольцы-танкисты уехали на фронт.
Свое боевое крещение уральские добровольцы приняли на одном из участков Орловско-Курской дуги. Это были жестокие и кровопролитные сражения.
Храбро дрался с врагом экипаж «Пионера». Все бойцы ревностно следили за этой машиной, ибо она была частицей Родины, детей, младших братьев и сестер, оставленных солдатами в родном краю.
Отряд преследования, в состав которого входил и «Пионер», успешно продвигался вперед и с боем овладел Злынью, крупным населенным пунктом на Орловщине. Фашисты ожесточенно бомбили наши танки. Над ними словно повисли немецкие самолеты. Началась ожесточенная бомбардировка. Стало тяжело дышать. Солнце скрылось за тучами пыли и дыма. Но уральцы продолжали наступление. И когда наша пехота остановилась под огнем фашистского танка и минометной батареи, в бой вступил «Пионер».
На окраине села, подожженного фашистами, за одним из горевших домов притаился враг. Командир батальона приказал уничтожить танк врага. Павел Бучковский повел свою машину прямо на горящий дом. До цели оставалось уже метров триста, когда лейтенант увидел, как гитлеровцы выкатили противотанковую пушку, чтобы в упор расстрелять «Пионера». Агапов, механик-водитель, развернул танк и на полной скорости рванулся на пушку. Исход боя решали секунды. Или танк раздавит пушку, или враг в упор расстреляет его.
Танкисты увидели первую вспышку вражеского выстрела еще до того, как танк набрал скорость. Видимо, немецкие артиллеристы нервничали и второпях промазали. Танк развернулся и, развивая скорость, пошел на пушку. Еще секунда-другая и новый выстрел уничтожил бы машину. Но в этот миг «Пионер» смял пушку вместе с расчетом и ринулся на таран танка, который был где-то рядом, с той стороны пылающего дома. Уральский танк оказался лучше, сильнее, крепче хваленой гитлеровской техники, а мужество добровольцев не могло идти ни в какое сравнение с дикой спесью вымуштрованных фашистских головорезов.
В эти дни, когда уральские танкисты в стремительном наступлении продвинулись далеко вперед, освободив не один десяток орловских сел и деревень, они своими глазами увидели звериный облик гитлеровцев.
Это было в Монастырской роще. Отступая, фашисты расстреляли здесь большую группу мирных жителей, более двухсот женщин, стариков, детей. Это была страшная расправа гитлеровских бандитов над беззащитным населением.
На опушке небольшого лесочка у самой дороги ничком лежал ребенок лет пяти-шести. Из его мертвой руки выкатилось красное, выточенное из дерева яйцо. А рядом с мальчиком с зажатым в руке томиком стихов Пушкина лежала прошитая очередью из автомата девушка-школьница.
Здесь же, на поляне, где несколько часов назад разыгралась страшная трагедия, лейтенант Бучковский зачитал вторично наказ пионеров Челябинска, и танкисты поклялись быть беспощадными в бою, отомстить гитлеровцам за их страшные злодеяния.
— Никакой пощады врагу! Смерть фашистам! — вслед за Бучковским произнесли слова клятвы танкисты.
Танкисты с ходу форсировали реку Орлицу и завязали бой за железнодорожную станцию Шахово. Первым в этом бою шел экипаж танка «Пионер». Наступила ночь. И снова впереди ярко полыхали пожары. Это горели деревни и поля неубранных хлебов, подожженные фашистами. Они торопились сжечь все, ничего живого не оставить на нашей земле. И танки рвались вперед, чтобы сорвать черные планы фашистов.
Дата добавления: 2020-11-15; просмотров: 100; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!