Надпись на одном из высочайших тибетских перевалов 8 страница
День был знойный, ветер дул теперь в угон, и мы с наслаждением извалялись в речке, добравшись до нее к концу дня. Взобраться наверх, на обрыв Мандал-ула, отсюда оказалось невозможным. После первой же попытки я приказал повернуть вниз к пескам, где нашлась старая вьючная тропа. По ней мы лихо въехали на гранитную кручу Мандал-улы и к ночи вместе с оставшимися у родника Пхэ-Дзерман товарищами уже жарили свежую дзеренятину. В этот же вечер был отпразднован юбилей полугодового пребывания в Монголии. Завтра начиналось второе полугодие и с ним путь назад – на восток.
А утром при осмотре „Дзерена“ выяснилось, что у него лопнул правый продольный брус рамы, и вчерашнее решение возвратиться в Центральный лагерь оказалось как нельзя более мудрым. Теперь обе машины были повреждены, и на обратном пути стало необходимо соблюдать большую осторожность.
Снова бежали стада куланов и дзеренов по зеленой равнине. Первый дождь, сильный и холодный, вынудил нас остановить машины: было невозможно различить дорогу. Мы искали старинную караванную тропу, которая шла через Легин-гол на Хуху-Хото. Проехав более ста километров, мы действительно выехали на большую тропу. В этот момент спидометр показал ровно тысячу километров от начала маршрута.
Тропа пошла в широкое сухое русло на перевал – низкую перемычку между Монгольским и Гобийским Алтаем. Это была древняя сквозная долина, заполненная красно-бурыми четвертичными конгломератами и прорезанная новейшим руслом. Дорога была необыкновенно тяжелой – вся засыпанная крупными валунами, между которыми отчаянно лавировали машины. Вся ширина русла, насколько хватал глаз вперед, была завалена гладкими глыбами гранита светло-стального цвета в рамке темных кирпично-красных берегов. Свежий запах цветущей полыни тянул по ущелью. Внезапно слева показался целый город развалин крупного монастыря Амор-Буянтин-хид („Обитель Спокойной Добродетели“). Хорошо сохранившиеся стены и башенки ступенями поднимались по склону. Окружавшие монастырь горные увалы производили странное впечатление необыкновенной чистотой своих склонов. Благочестивые паломники когда-то собрали вокруг все камни до последнего. Из этих камней были сложены основания расставленных всюду – и у тропы, и на вершинах горных увалов – своеобразных часовенок – каменных ниш из высоких гранитных или сланцевых плит. Внутри ниш яркими красками – синей, красной, желтой – были написаны изображения святых и выведены вертикальные ряды разноцветных тибетских букв.
|
|
|
Несмотря на дождь и пронизывающий ветер, мы решили осмотреть монастырь. В хмуром, бессолнечном свете, под нависшими облаками монотонные ступени глинобитных стен производили печальное впечатление. Полное безмолвие, ни малейшего признака жизни не было в узких переулках и на маленьких площадях, перерезанных низкими ступеньками из темно-серых камней. Времени у нас было мало, и ничего достопримечательного мы не обнаружили. Самое большое впечатление на нас, как на гобийцев, произвели огромные, до трех метров в поперечнике, колодцы, заполненные глубокой и чистой водой. По краям низких стен, обрамлявших каждый колодец, были положены продолговатые гранитные бруски. В твердом камне на ладонь в глубину врезались многочисленные канавки – следы от веревок, которыми вытаскивали ведра с водой. По одному этому можно было судить о древности колодцев.
|
|
|
Приходилось поскорее выбираться отсюда, потому что мы попали отнюдь не на Легин-гольскую тропу, а на старую дорогу к монастырю. Как бы то ни было, мы удачно поднялись на перевал между хребтами, и для полного успеха оставалось еще суметь проехать отсюда на восток.
На восточном склоне ущелья Вылежанин обнаружил крутую, но отлично вымощенную дорогу, обложенную по сторонам белыми камнями. Этим „императорским“, по выражению Вылежанина, въездом мы выбрались из долины, едва-едва преодолев крутизну подъема. Дальше шла грунтовая, расчищенная до последнего камешка дорога, которая привела на идеально ровную площадку, обложенную квадратом из крупных камней. Тут все следы благочестивых деяний кончились, и мы спустились в дикое русло, сплошь заваленное крупными камнями.
|
|
|
Около часа мы ворочали глыбы, прокладывая дорогу для машин. Спустя некоторое время встретилось второе такое же русло, потом третье. Наконец по узеньким тропам мы поднялись выше и поехали без всякой дороги по холмам слабо размытого плоскогорья между Монгольским Алтаем и южной цепью Гобийского Алтая. Плоскогорье поросло обычным желтым ковыльком. Над нами висела огромная темно-лиловая туча. Спустившееся солнце светило сбоку, в щель между горами и тучей. Вся равнина стала светло-золотой в кольце красных гор. Мы словно вырвались из плена холода, дождя и пасмурного неба. Светлая страна впереди обещала удачу. И точно: мы нашли большую караванную тропу, шедшую прямо на восток, по которой ехали до ночлега в урочище Кельтаг-Ноор (тюркско-монгольское – „Озеро в горах“)
Недалеко от нашей стоянки возвышались стены красных конгломератов, а из-под них выступали массивные граниты. Между конгломератами и гранитами мы увидели мощный слой ярко-красных пород около пятидесяти метров в толщину. Это были обогащенные железом продукты атмосферного выветривания гранитов, так называемые латериты. Такие породы могли образоваться только в жарком и влажном климате. Наша находка означала, что в начале эпохи нижнего мела, а может быть, и раньше, в конце юрского периода, эти граниты залегали на поверхности и подвергались выветриванию в тропическом климате. Следовательно, здесь сто миллионов лет тому назад была суша и были тропики.
|
|
|
Рождественский еще с вечера ликовал, полагая, что теперь по найденной тропе мы доберемся чуть ли не прямо до Нэмэгэтинской котловины. Однако, как это всегда бывает, дело оказалось не столь уж простым. Тропа исчезла, упершись в высохшую речку Сухайту-гол („Жилая речка“), на дне которой кое-где оставались еще лужи воды. Проезжавший мимо молодой арат не знал вообще никакой дороги, а в речке – он предупредил нас – вязнут даже верблюды. Поразительное незнание местности, проявленное аратом, заставило усомниться в истине его слов. Мы посовещались, побродили с шоферами по дну русла и решили все же подниматься вверх по речке.
Русло прорезало огромную толщу нижнемеловых глин и сланцев и местами было совершенно сырым от выбивавшихся родников. Однако все двенадцать километров подъема мы преодолели без задержки и выбрались на перевал, где две скалы из черного базальта стояли воротами неведомой страны, а между ними проходила большая старинная тропа. Основной признак давно брошенной и заросшей тропы – несколько полос дерисовых кочек, ленты которых выделяются своим соломенным цветом на серой степи. На склонах тропа – это промоина, обрамленная дерисом. В урочищах-впадинах, заросших дерисовыми кочками, тропа совершенно теряется и ее нужно искать на буграх и склонах, где ее видно издалека. Все эти признаки были у вновь найденной тропы, но и она не была Легин-гольской, хотя мы проехали по ней прямо на восток, к самому подножию высочайшей горы Гобийского Алтая – Ихэ-Богдо.
Машины шли быстро, солнце ярко светило, и настроение удрученное вынужденным отступлением, понемногу начало подниматься.
– Смотрите, как умно проведена тропа, – наклонился ко мне Пронин. – Ведь она идет по совсем ровной плоскости между двумя грядками скал! Они нарочно взяли подальше от больших гор: там все сильно размыто сухими руслами. И в то же время не спустились в котловину, где кочки, пески и всякая дрянь…
Я полностью согласился с наблюдением водителя. Как геолог я мог бы добавить, что тропа идет по твердому древнему гобийскому плоскогорью, на котором выветривание уничтожило все крупные неровности. Плоскогорье сохранилось между двумя молодыми поднятиями – северной и южной ветвями Гобийского Алтая. Здесь, на этом плато, не было ни больших размывов, ни новых наносов – в общем, тут было хорошо машинам, но плохо диким животным, количество которых резко уменьшилось по сравнению с Монгольским Алтаем. Это объяснялось, по-видимому, малым количеством воды – на высоком плато не было родников: они выходили ближе к склонам горных цепей.
Юрты аратов встретились нам только у родников Баян-Хобур („Богатый маловодный колодец“), где мы и заночевали. Араты рассказали нам, что по пути, немного в стороне от дороги, живет старик, который знает все кругом и чуть ли не всю Гоби. Один из аратов любезно взялся проводить нас к этому старику. Едва мы выбрались из русла Баян-Хобур, как у тропы перед нами предстала древняя могила. Необтесанная длинная глыба серого слюдистого мрамора была поставлена вертикально и у подножия окаймлена квадратом из четырех поставленных ребром плит. Почти стершиеся китайские иероглифы, написанные черной тушью, покрывали вертикальными столбиками все четыре стороны обелиска.
Юрта старика стояла к северу от тропы, недалеко от родника Цаган-Булак („Белый ключ“). Родник оправдывал свое название, потому что вытекал у подножия мраморных скал белого и серого цвета. Тут находилась древняя каменоломня с испещренными китайскими надписями стенами. Правее, на выпуклой и гладкой мраморной скале, были высечены древние „писаницы“– раскоряченные человеческие фигурки с копьями в руках и след лошадиного копытца. „Писаницы“ принадлежали видимо, людям конца каменного века. Рядом были высечены и крупные китайские иероглифы. Посередине скалы проходил желобок с гладко отполированной поверхностью, совершенно как детская ледяная горка. Какому назначению служила эта короткая и скользкая дорожка – мы не смогли отгадать. Намнан Дорж, неосторожно ступивший на нее, грохнулся и улетел вниз, в жидкую грязь родника. Пронин подвергся той же участи, но скатился на другую сторону скалы, где росло какое-то адское растение, видом похожее на коноплю, но по свойствам – зловреднейшая крапива. Эти два приключения охладили наши поиски древних надписей, и мы направились дальше вдоль мраморного хребтика к сведущему старику.
Ему оказалось восемьдесят два года. Это был худой и ветхий, но удивительно милый и приветливый человек. Он действительно знал очень много, так как более тридцати лет водил чайные караваны из Внутренней Монголии в Синцзян. Сын старика, уже пожилой и с виду суровый, тоже оказался знатоком раскопок скелета динозавра казались теперь смехотворными, и сын – утверждали, что они ничего не слышали о наличии каменных костей в красных породах у подножия Ихэ-Богдо. Между тем Намнан Дорж устремлялся именно туда, так как ему сообщили, будто бы там была найдена огромная „человеческая“ голова, о которой даже знали в аймаке. Однако оба знатока отрицали это и говорили, что много костей находится только в Нэмэгэту и Алтан-уле. Очень важным для нас явилось их сообщение, что „кости дракона“ есть и на северном склоне Алтаи-улы, а также в обрывах по северному краю Занэмэгэтинской котловины у гор Баян-ула.
Я слушал старика, точнее, перевод Намнан Доржа с живейшим интересом. Вдруг Намнан Дорж насупился и умолк. Но старик продолжал говорить, и нашему переводчику ничего не оставалось, как следовать за его речью. „Старик спрашивает, откуда вы родом?“– начал Намнан Дорж. Я ответил, что родился под Ленинградом, далеко на северо-западе от Монголии. „Он говорит, что вы – русский, а чувствуется, что вы любите Гоби больше, чем я – монгол“, – криво усмехаясь, объявил Намнан Дорж.
Старик попал в точку: наш переводчик, родом из Хенте, не любил пустынь Южной Монголии… „Он удивляется, как мы ходим по всей Гоби без проводников?“ продолжал переводчик.
Старик повернул ко мне доброе лицо и, глядя прямо на меня потускневшими глазами, убежденно сказал:
„Потому и ходишь, что любишь страну!“
Мы с Рождественским переглянулись, глубоко польщенные признанием наших успехов. Теперь мы действительно почувствовали, что Гобийская Монголия не чужая для нас земля. Долго мы еще беседовали со старым вожаком караванов, пили чай и обсуждали дальнейший путь…
Мы все же решили посмотреть подножие Ихэ-Богдо и описали большую петлю, поднявшись на громадный бэль Ихэ-Богдо вдоль сухого русла Ичете („Враждебное“) и спустившись вдоль „речки“ Цаб-Чирин-гол („Речка журчащего ущелья“). Мы добрались до подножия горы Дунда-Богдо („Средняя Святая“) – явно вулканического конуса с кратерным озерцом наверху Сплошные покровы и потоки базальтов расстилались на десятки километров. Нагретый воздух клубился на их черной поверхности, и фотографические снимки у нас не получились. Расспросы встретившихся аратов-охотников и переговоры в юртах ни к чему не привели. Ни кто не слыхал здесь ни о какой „гигантской голове“ (что я и думал с самого начала!). Интересный маленький вулканический конус, покрытый белыми и желтыми потеками натриевых солей и серы, вознаградил нас на обратном пути. Чтобы спуститься с бэля Ихэ-Богдо, нам пришлось проделать „высший пилотаж“– езду по гребням хребтиков и по бровкам таких круч, что у новичка волосы встали бы дыбом. Но закаленные гобийские водители Пронин и Вылежанин вертели рулями с такой же невозмутимостью, как и на широком асфальте московских улиц.
На „речке“ Цаб-Чирин-гол оказались высокие обрывы красных конгломератов. Тысячи мелких ниш, обрамленных снизу и сверху выступами более плотных слоев, испещряли отвесные стены. Иногда по сторонам ниш были как бы выточены маленькие колонны. Я подумал, что, может быть, подобные местности послужили прототипом буддийских храмов с сотнями маленьких ниш, украшенных статуями будд и бодисатв. Здесь же, в вы точенных ветрами нишах, были лишь гнезда птиц и зайцев, необычайно многочисленных в этой местности.
Ниже опять потянулась черная щебнистая равнина, на которой машины могли развить скорость. Справа примчалось стадо харасультов, как в Монголии называют джейранов, бежавших изо всех сил наперерез машинам. Намнан Дорж блестящим выстрелом на всем ходу срезал одну антилопу. Когда мы подъехали ближе, то увидели, что животное было убито мгновенно, но по инерции пролетело около двадцати метров, вспахивая черную щебенку. Широкая полоса светлой глины, протянувшаяся от места падения животного, свидетельствовала об этом. Плечо и бок харасульта были нацело ободраны камнями. Приблизительная скорость бега антилопы, судя по спидометру нашей машины, была больше шестидесяти километров в час. Тут я впервые понял, насколько опасно для животных падение на таком необычайно быстром бегу. Оставалось лишь удивляться, как могут они носиться по изрытой и кочковатой Гоби!
Скоро мы были снова на нашей тропе. Проводник Нлидэлч разбил все наши прежние домыслы. Оказалось, что Легин-гольская тропа не поворачивает на юг, к Нэмэгэту, а проходит дальше на восток, в Баин-Далай сомон. На юг идет другая – меньшая и более короткая тропа из Китая к мраморным разработкам Цаган-Булака и расположенным около них древним золотым рудникам. Эта тропа проходит между Алтан-улой и массивом Нэмэгэту. Мы должны были обязательно попасть на нее, так как это был единственный путь для прохода к нашим лагерям в Нэмэгэтинской котловине. Машины взяли курс на юго-запад, отдаляясь все больше от Ихэ-Богдо. Владычица Гобийского Алтая с юга кажется гигантским длинным плато. Слева, с запада – острый пик а правее – постепенно опускающаяся к востоку плоскость, с отдельными пятнами снега у ее края. Весь день над Ихэ-Богдо стояла ровная полоса облаков, висевшая неподвижно на высоте около пятисот метров над горой, параллельно ее поверхности. В освещении полуденного солнца вся Ихэ-Богдо окутана синей дымкой, сквозь которую просвечивают красновато-фиолетовые ребра скалистых круч. Там и сям на горе облачные тени – причудливые пятна глубокой синевы с фиолетовым оттенком.
Наверху, на плато Ихэ-Богдо, живет целая колония аратов, никогда не спускающихся вниз, на знойную равнину Орок-нура или в душную впадину Легин-гола. Там бродят стада наполовину одичавших сарлыков-яков. Раз в год работники багового управления и кооперации поднимаются на гору и снабжают „отшельников“ товарами. День выдался очень жаркий, и, наблюдая в бинокль Ихэ-Богдо, я позавидовал живущим там, где всегда прохладно и много воды. Однако где они спасаются от страшных осенних бурь и зимних снегов – осталось для меня неясным.
Равнина неожиданно позеленела. Маленькие кустики растительности образовали причудливый узор на россыпях кусочков ярких голубых известняков. Большие куски чистейшего снежно-белого кварца – остатки размытых жил до одного метра в высоту – там и сям торчали на равнине ослепительно белыми столбиками и пирамидками. Слабый ветер нес резкий запах крупной кустарниковой полыни, и я подумал, что запахи разных мест в Гоби как-то соответствуют окружающему ландшафту. Мертвые равнины, как Нарин-Хуху-Гоби, насквозь продуваемые ветром, вовсе не имеют запаха. Панцирь черного щебня днем всегда издает запах нагретого солнцем камня; в саксаульных сухих руслах – душный застоявшийся воздух, припахивающий глиной; участки сухих русел и впадины, поросшие серебристой полынью, издают свежий ее запах. По пустынным местам с зарослями лука отчетливо пахнет чесноком, заросли тамариска в цвету чуть-чуть припахивают сиренью. Особенно приятны светлые пространства с дерисом и мелкой полынью, по которым ветер разносит бодрящий свежий запах, олицетворяющий воздух простора Монголии.
Мы остановились на ночлег у невысоких мраморных гор Сультэин-Захир („Знаменный Управитель“), по преданию, таящих огромную пещеру с мумиями и сокровищами индийского племени аджаров. Намнан Дорж и Рождественский ринулись на поиски пещеры и… конечно, ничего не нашли, хотя мелких пещерок в этих горах было без числа. Я не торопясь пошел на прогулку вдоль гор и скоро остановился восхищенный. Передо мной расстилалась широкая равнина, в центре которой стоял огромный массив Ихэ-Богдо. От горы протянулась полоса густо-лиловых облаков, под которыми чередовались оранжевые, золотые и серебристые полосы света. Дальше, над самой горой и левее ее, в чистое голубовато-серое небо уходили легкие сиреневые облака, прорезанные огненно-алой лентой, которая вскоре скрылась за горой. Тогда массив Ихэ-Богдо стал легким, контуры грозных скал утонули в мягкой дымке, густо-синей и тонкой наверху голубовато-серой и толстой внизу. С угасанием заката легкая дымка поднималась все выше, а над равниной легли особые гобийские сумерки. В вечерах Гоби есть замечательные полчаса, когда солнце почти угасло и только узкая его полоска еще видна над горами. Воздух становится очень прозрачен и в то же время как бы насквозь пронизан палево-голубым светом. Теней нет, все темное делается четким и как бы чугунным, далекое или светлое – легким, воздушным. Желтое становится бледно-малахитово-зеленым, зеленое – теплым светло-фиолетовым, белое приобретает сиреневый оттенок, а очень белое (кварцевые россыпи, например) – голубовато-серебряным. Пески сухих русел лежат бирюзовыми лентами. И все вокруг необычайно чисто, свежо, спокойно в этом удивительно мирном освещении, полном отрешенности и покоя. Утром горы закрыты дымкой, очертания их мягки и сглажены, в то время как на равнине видна каждая кочка и каждый камень. Днем, под высоким солнцем, равнина сглаживается и в потоках горячего пыльного воздуха приобретает мутную однообразную поверхность. Зато горы снимают утренние покрывала и выступают мельчайшими подробностями.
У холодных стен Монгольского Алтая мы отвыкли от страшной жары южных межгорных впадин. И сейчас, по мере приближения к ним, становилось все жарче и мы делались вялыми и туго соображающими. Древнее гобийское плоскогорье все еще продолжалось. Однообразные широтные гряды-хребтики высотой по сорок – пятьдесят метров были разделены плоскими впадинками. Гряды поросли ковыльком, и наши машины без всякого труда пересекали их поперек одну за другой, направляясь прямо на юг. Кое-где по сторонам высились группы островных гор со сглаженными округлыми формами.
У колодца Дзак-худук („Саксауловый колодец“) мы расстались с нашим искусным проводником. Здесь находилась юрта его родственников, а дальше, как он сказал, людей нет и ему трудно будет вернуться домой. Мы горячо поблагодарили умного и наблюдательного арата. Он действительно оказался знатоком местности.
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 182; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!