Глава 4. В борьбе с усталостью 16 страница
А как тогда быть с прочей жизнью? Мы бо́льшую часть жизни не пациенты, а люди, погруженные в будничные хлопоты: разбираемся со сложными отношениями, тяжелой работой и уличными пробками; справляемся с дедлайнами, разочарованиями и долгами. Во второй части этой книги мы выйдем за рамки медицины и выясним, насколько важно сознание в обыденной жизни. Как наши мысли, верования и эмоции влияют на физическое здоровье?
Глава 8. Бей или беги
Мысли, которые убивают
В четыре тридцать утра 17 января 1994 года в Лос-Анджелесе произошло страшное землетрясение. При силе толчков 6,7 балла оно стало самым мощным, какое когда-либо поражало крупный город США. Подземные ударные волны разошлись на 11 миль, терзая город в течение десяти ужасных секунд. Рухнули жилые дома, мосты и линии передач, больницам был причинен ущерб, а 64-вагонный товарный поезд сошел с рельсов. Десятки человек погибли, тысячи были ранены – в городе не стало электричества, пожары вышли из-под контроля.
Когда начались первые толчки, кардиолог Роберт Клонер из Больницы добрых самаритян в центре Лос-Анджелеса спал дома. «Погас свет, и дом затрясся, как поезд, – вспоминает он. – Все стеклянное разбилось, окна треснули, в спальне частично обвалилась стена». Клонер всполошился, сердце заколотилось, давление подскочило. «Это был первый случай из редких в моей жизни, когда я почувствовал, что вот-вот придет конец»[198].
|
|
|
Мало какие демонстрации воздействия сознания на тело столь драматичны, сколь полный ужас. Клонеру повезло остаться целым и невредимым. Но в дальнейшем он выяснил, что десятки других местных жителей умерли только от мысли о неизбежной гибели. Официальное число жертв землетрясения составило 57 человек, включая тех, кто был похоронен под развалинами, и полицейского-мотоциклиста, который упал с высоты 40 футов, когда рухнула автострада. Но Клонер, сравнив заключения о смерти от кардиологических причин по всей округе до и после катастрофы, обнаружил группу скрытых жертв[199].
За две недели до землетрясения от сердечных приступов ежедневно умирало 73 человека в среднем. Но в этот ужасный день число подскочило до 125, намного превысив обычный диапазон изменчивости. Таким образом, примерно 50 сердец отказали непосредственно от землетрясения. Учащение таких смертей отмечено и в других критических ситуациях[200], например при обстреле Ираком Израиля в 1991 году и разрушительных землетрясениях в Афинах (Греция) в 1981 году и в Кобе (Япония) в 2005-м. Не будучи раздавлены обломками зданий, эти дополнительные жертвы в буквальном смысле испугались до смерти.
Если вам случалось чудом не попасть под машину или проснуться в ночной тиши от страшного шума, то вы знаете, как неистово способно отреагировать тело. Не проходит и секунды с момента, когда уловлена угроза, а сердце уже колотится от выброса адреналина, вы тяжело дышите, зрачки расширяются. Кровь оттекает от не самых важных сейчас областей – кишечника, половых органов – и мчится в мозг и конечности. Пищеварение замедляется, а в кровоток выбрасываются жиры и глюкоза, чтобы напитать ваше следующее движение.
|
|
|
Конечно, это она – известная реакция на опасность «бей или беги». Она управляется гормонами стресса, включая адреналин и кортизол, а также симпатической нервной системой, которая соединяет головной мозг с главными органными системами (и не поспевает за описанными в 4-й главе условными реакциями).
Первоначально эта реакция развилась в ответ на физическую травму и стресс: телесное повреждение, изнеможение или голод. Но ее могут запускать и факторы психологические. Незачем дожидаться, когда хищник укусит. Наш организм на взводе, как только уловит или даже представит угрозу – вид, запах, звук.
Как обнаружил Клонер, скачок давления и бешеный пульс, подстегнутые восприятием опасности, бывают такой силы, что способны убить. Разумеется, падение замертво от страха – случай крайний, и страдают относительно немногие. Клонер говорит мне, что больше рискуют люди с уже слабым сердцем при ощущении «личной, физической угрозы»[201]. В общем и целом реакция «бей или беги» полезна: она инстинктивна и помогла нашим пращурам выжить в быстро менявшейся среде за миллионы лет эволюции. Она включается мгновенно, а когда опасность минует, мы снова расслабляемся.
|
|
|
Или же так она действует у большинства животных видов. Как пишет в книге 1994 года «Почему у зебры нет язвы желудка» Роберт Сапольски, исследователь стресса из Стэнфордского университета, если зебра убегает от льва, то развернутая реакция «бей или беги» идет ей на пользу. Когда гонка завершается, зебра приходит в себя (если только не съедена) и ее физиология нормализуется – картина отдыха и спокойствия. Животное проигрывает в уме все перипетии бега и обдумывает, повезет ли ей так в следующий раз.
Но люди не зебры. Более сложный мозг наделил нас способностью учиться на ошибках и планировать будущее – но также и постоянно переживать о проблемах. Сталкиваясь с чем бы то ни было – от террористических атак, излишеств или непростых отношений до дорожной пробки и ссоры с другом, – мы проигрываем прошлые ситуации и мучаемся, думая о будущих. Мы называем это стрессом, а он запускает ту же неотложную реакцию, что при риске стать жертвой землетрясения, пусть и меньшую. Мы сидим у камина в кругу друзей и едим что-то вкусное, но наши тела и сознания по-прежнему начеку.
|
|
|
К счастью, обыденные заботы не убивают нас на месте. Но со временем они могут стать убийственными.
Жизнь Лизы парализована непредсказуемыми и непонятными ей законами. «Я постоянно боюсь нарушить какое-нибудь правило Брендона», – говорит она. Достаточно малейшего отхода от повседневной рутины – шагнуть не туда, что-то сдвинуть с места или сделать нечто, вообще от нее не зависящее. «Порой я даже не знаю, что именно его взбесит, а он начинает орать и плакать. Он становится зверем, когда недоволен».
Лиза – 42-летний экономист из Сан-Франциско, а Брендон – ее сын. Четыре года назад у него выявили выраженный аутизм. Ухаживать за ним – ежеминутная проблема; поэтому я связалась с нею, желая понять, что значит жить в условиях постоянного, неослабевающего стресса.
Лиза сообщает, что сначала считала Брендона просто тихим малышом с причудами. Но он подрос, и стало ясно, что дело неладно. Бывало, он по двадцать минут кряду повторял слова или открывал и закрывал двери. Когда диагноз поставили, жизнь изменилась. Лиза ушла с работы (сейчас работает только с частичной занятостью), чтобы смотреть за Брендоном и его старшим братом Натаном. Но поведение Брендона продолжало ухудшаться. Погрузившись в воображаемый мир, он закатывал дикие истерики.
Сейчас ему восемь. Я спрашиваю у Лизы, нет ли фото, и она пересылает мне по электронке утреннее. Мать и сын сидят на полу, привалившись к дивану, расслабленные и улыбающиеся. Брендон, в синей футболке, очарователен, у него светло-каштановые волосы и хитрая улыбочка, с которой он пристально смотрит на маму.
Все выглядит безоблачно, однако, слушая Лизу, я понимаю, сколько потов с нее сошло, чтобы добиться такого результата. Примерно год Брендон вел себя так несносно, что Лизе было не выйти из дома. «Я думала, он кончит в интернате», – признается она. После вмешательства поведенческого терапевта жизнь стала более управляемой. Лиза ежедневно занимается с сыном игровой терапией, побуждая его общаться и устанавливать контакт глаз. Она говорит, что он одержим картами и запомнил всю систему общественного транспорта Сан-Франциско. «Если я играю в лад его выдуманному миру, он просто чудо».
«Но мне приходится трудиться и дальше, – добавляет она. – О расслаблении речи нет». Брендон посещает обычную школу, но отстает в учебе, у него нет друзей. На перемене, когда все играют, он обходит площадку и притворяется, будто шофер. Лиза уверена, что ему хочется общаться, да он не знает как.
«Муки сердца, – жалуется она. – Если на площадке кто-нибудь ушибется, он идет и хочет помочь. Но не понимает, что сказать». Брендону показан индивидуальный помощник, которого он ненавидит, и этот надзор лишь укрепляет стену между ним и другими детьми, а потому Лиза ищет другую школу, где он сможет быть более независимым. «Я посвящаю жизнь тому, чтобы поместить его в подходящее окружение».
Дома Лиза занимается своими делами с 15-минутными перерывами. «Все время нужно что-то дать ему, чтобы он занялся, или общаться напрямую, иначе с ним начнется беда, – объясняет она. – Едва проснусь – планирую наперед весь день, как он пройдет. А после надеюсь на лучшее». Хуже всего бывает, когда Брендон расстраивается, а это случается часто. Он может вопить и плакать часами. «Однажды он вышел из приходской группы, а там что-то не заладилось, – рассказывает Лиза. – Ударил меня в живот. Я чуть не взвыла, но я не могу от него отказаться. Мне придется быть матерью Терезой и просто его любить».
Я спрашиваю, что именно огорчает Брендона. Она отвечает, что чрезмерная стимуляция – например, смех, если пришли гости. «Он начинает визжать, для него это громко». Его расстраивают и мелочи, когда что-нибудь не по его вкусу. В том числе – любые нарушения привычной обыденности; так, однажды Лиза забрала Брендона из школы, а в машине не оказалось Натана, который бывал там всегда, но в тот день пошел к врачу. Или если брат наступает на его карты. Или когда она как-то раз оторвала клочок бумаги, чтобы что-то записать.
«Черт возьми! – говорит она. – Ему не понравилось, что я разорвала бумагу. Он закатил настоящую истерику».
Возникла пауза, и мне стало ясно, что Лиза говорит сквозь слезы. Я попыталась представить, на что это похоже. Измотанность, неуверенность в будущем. Непредсказуемость и борьба за установление связи с сыном. Отчаяние от того, что ребенок лишен свободы, одинок и расстроен в мире, откуда не спастись и на который удается взглянуть лишь глазком.
Я сказала, что соболезную ей. Но умолчала о том, что сочувствую и слезам, до которых сама ее довела.
Трудности ухода за Брендоном часто грозили сломать Лизу. «Мне тошно признать, но, когда он психует, я иногда тоже срываюсь», – кается она. Семье пришел конец. Сейчас они с мужем разводятся. Они остаются в добрых отношениях и собираются обеспечить детям уют и заботу в обоих домах – отца и матери, но при этом их брачные узы не выдержали напряжения, связанного с состоянием сына. «Я не могу заниматься и мужем, и детьми, – говорит Лиза. – Либо одно, либо другое». Разрушительные психологические и эмоциональные эффекты ее положения очевидны. Но как быть с аспектом физическим?
За последние десятилетия ученые осознали, что непрерывный стресс губит организм. Неудивительно, что особенно уязвима сердечно-сосудистая система. Длительное сохранение повышенного давления, подстегнутого реакцией «бей или беги», повреждает сосудистые стенки, в итоге вызывая тромбообразование, закупорку артерий и инфаркты. Наблюдение за десятками тысяч британских госслужащих – известное как уайтхоллское исследование в честь лондонской улицы, на которой находятся государственные учреждения, – показали, что те, чья работа связана с большим стрессом, умирают значительно раньше – в основном от сердечной патологии[202]. В Восточной Европе падение коммунизма вызвало социальный коллапс, и смертность от остановки сердца взметнулась[203].
Однако хронический стресс затрагивает не только сердце. Реакция «бей или беги» требует топлива, и повышается уровень сахара. Это дает решающий прилив сил, но со временем может обернуться ожирением и диабетом. И разрушительно сказывается на иммунной системе.
Какие-то десятилетия назад ученые не считали, что психологический стресс влияет на реакцию организма на инфекцию, но сейчас море данных доказывает обратное. Механизмы сложны, но в целом похоже, что острые вспышки стресса (от минут до часов) приводят иммунную систему в готовность к травме, и этот эффект опосредуется гормонами стресса, включая кортизол[204].
Когда стрессогенное событие проходит, уровни этих гормонов быстро нормализуются – так, кортизол сам по себе выключатель. Это умная система, которая гарантирует, что активированные иммунные клетки – которые стоят энергии и могут атаковать организм, если возбуждаются слишком надолго, – останутся в таком состоянии ровно столько, сколько нужно.
Однако в условиях хронического стресса кортизол вырабатывается постоянно. Постоянное выключение угнетает иммунную систему. Хронический стресс нарушает реакцию на вакцины и делает нас более подверженными инфекциям от обычного насморка до ВИЧ[205].
А если стресс слишком затягивается, то выключатель изнашивается и организм уже не реагирует на кортизол подобающим образом[206]. Иммунная система выходит из-под контроля, и мы становимся восприимчивее к аллергиям, а хуже всего – к хроническому воспалению. Воспаление, которое на коже проявляется как отек и краснота вокруг царапины, является первой линией обороны организма от инфекций и травм. Крошечные кровеносные сосуды расширяются и становятся проницаемыми, позволяя крови и иммунным клеткам излиться в окружающую ткань. Это быстро и эффективно очищает участок от всего постороннего и раздражающего, в том числе от поврежденных клеток, и непродолжительное воспаление – важнейшая часть заживления раны.
Но, будучи включенным слишком надолго, избыточное воспаление нарушает процесс, и раны заживают медленнее – ученые наблюдали это у женщин, ухаживающих за родственниками с болезнью Альцгеймера; у студентов-стоматологов перед экзаменами; у ссорящихся супружеских пар[207]. Сильное воспаление усугубляет течение аутоиммунных заболеваний от экземы до рассеянного склероза. А со временем воспаление принимается поедать здоровые ткани – кости, суставы, мышцы и сосуды; один исследователь стресса, с которым я беседовала, называет это «соком смерти». В Европе и США около трети из нас страдает от опасно выраженного воспаления[208], и ученые сознают, что это вызывает или способствует заболеваниям, в том числе диабету, сердечной патологии, артриту, остеопорозу и деменции – всем хроническим недугам, одолевающих нас с возрастом[209].
Похоже, что вызванные стрессом физиологические изменения играют роль и в некоторых видах рака. По данным многих эпидемиологических исследований с наблюдением за миллионами людей, напряженная жизнь повышает риск определенных видов рака даже по устранении психологических факторов – курения и алкоголизма. (Однако другие не замечают этого эффекта, – возможно, потому, что всякая связь зависит от типа стресса, пораженной ткани и стадии рака[210].) Тем временем лабораторные опыты заставляют предположить, что стресс ингибирует механизмы восстановления ДНК – по крайней мере, у животных, – а также подавляет те отделы иммунной системы – естественные клетки-убийцы, – которые обычно борются с опухолями[211].
А реакция «бей или беги», усиливая воспаление, которое вычищает пораженные клетки и способствует росту новых сосудов, обеспечивает потребности только растущей опухоли: приток крови и место для роста. Если мышей с различными видами рака подвергнуть стрессу или ввести им адреналин, то опухоли растут и расползаются быстрее[212]. (Этот эффект блокируется введением препарата, который не позволяет адреналину связываться с клетками, и несколько ученых групп сейчас изучают, возможно ли повторить то же самое на людях, – аналогичные препараты называются бета-блокаторами и уже широко применяются для лечения гипертензии; не исключено, что они обладают тем же защитным эффектом[213].)
Как будто всего этого мало, стресс может вызвать еще одно нарушение – быть может, худшее. В 2004 году Элисса Эпель и Элизабет Блэкберн из Калифорнийского университета, Сан-Франциско, оценили воздействие стресса на фрагменты ДНК, повторяющиеся на концах хромосом и называющиеся теломерами, которые играют важнейшую роль в процессе старения[214]. Эти «колпачки» прикрывают концы хромосом при каждом воспроизводстве ДНК, и клетки делятся. Но со временем «колпачки» изнашиваются. Когда теломеры чересчур укорачиваются, клетки приходят в неисправность и теряют способность к делению, а это значит, что наши ткани перестают обновляться.
Эпель и Блэкберн изучили теломеры в двух группах матерей: у одной были здоровые дети, а у другой – с хроническими заболеваниями вроде аутизма, как у сына Лизы. Оказалось, чем больший стресс испытывают женщины, тем короче у них теломеры[215]. У самых измученных теломеры выглядели на десять лет старше, чем у женщин с наименьшим уровнем стресса, а содержание теломеразы – фермента, который восстанавливает теломеры, – вдвое ниже. Иначе говоря, чувство стресса, как заявили исследователи, не только награждает нас болезнями, но и старит.
Специалист по стрессу Роберт Сапольски назвал эту работу «скачком через огромную междисциплинарную пропасть»[216], соединившим нелегкую женскую жизнь с молекулами внутри их клеток. Многие эксперты по теломерам поначалу были настроены скептично, но статья Эпель и Блэкберн породила взрыв изысканий, и стресс увязали с укороченными теломерами во многих разных группах, куда вошли женщины старшего возраста: ухаживающие за лицами с болезнью Альцгеймера; жертвы домашнего насилия, изнасилования и ранних детских травм; а также люди с психическими нарушениями, как то депрессия и посттравматическое стрессовое расстройство[217].
«Вот уже десять лет я даже не сомневаюсь, что среда неким образом сказывается на длине теломер», – говорит Мэри Арманиос, изучающая нарушения в теломерах при медицинском институте Джона Хопкинса в Балтиморе, штат Мериленд[218].
У людей с укороченными теломерами чаще отмечаются стрессогенные заболевания: диабет, сердечная патология, болезнь Альцгеймера и инсульт, – а умирают они в более молодом возрасте[219]. Большим вопросом для ученых стало следующее: влияют ли короткие теломеры на заболеваемость и смертность напрямую или сами являются лишь безобидным побочным эффектом возрастных нарушений. Серьезно поврежденные теломеры явно подрывают здоровье. Арманиос наблюдает за лицами с генетическими нарушениями и значительно укороченными теломерами; все они страдают от ускоренного старения и органной недостаточности[220]. Но ей нужно выяснить значимость изменений меньших, стрессогенных; особенно потому, что длина теломер вообще весьма изменчива.
С другой стороны, Блэкберн говорит, что все больше убеждается в важности психологических факторов. По ее словам, при генетических мутациях, укорачивающих теломеры в степени меньшей, чем наблюдается в крайних случаях, которые изучает Арманиос, риск развития хронических заболеваний все равно бывает выше[221]. А вариации в длине теломер, равные тем, что вызваны стрессом, как будто прогнозируют состояние здоровья в будущем даже после учета традиционных факторов риска, как то индекс массы тела или уровень сахара в крови[222].
Связь со старением не удивляет Лизу. Через четыре года после выявления аутизма у ее сына я спрашиваю, повлиял ли на нее стресс физически. Она отвечает утвердительно. Ей сорок два; волосы того же светло-каштанового оттенка, что у Брендона. «Но за последние три года они вдруг поседели».
Я долго еду из Атланты, штат Джорджия, на восток и потом на юг, пока город не остается далеко позади; вокруг меня сосны, меж которыми пробиваются косые солнечные лучи, рассылающие по шоссе полосы, как у зебры. По радио поет Том Петти, а в небесах парят хищные птицы, высматривая обильную дорожную убоину.
Через пару часов я достигаю окрестностей городка под названием Милледжевилль. Дороги распадаются на узкие проезды с запущенными обочинами, и все вокруг выглядит заброшенным. За проволочными изгородями – ветхие деревянные дома и сколько-то трейлеров с выставленными наружу пластиковыми стульями. В какой-то момент навигатор сообщает, что впереди тупик. Шоссе переходит в грунтовку, которая рассеивается среди деревьев, и я оказываюсь перед крашеным белым зданием с крохотными окнами и деревянными опорами.
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 49; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!