К очерку А. Иванченко «ТРУБКА КОРСАРА» 21 страница
Материалом Иши служил базальт, в других местах вместо базальта употреблялся гранит. Во всяком случае это должен был быть камень, легко поддающийся шлифовке. Но на таком камне никогда не получишь острую режущую кромку. Ножи, наконечники стрел и другие острые инструменты люди каменного века делали из силикатов, чаще всего из кремня. Еще лучше для этой цели подходит естественное стекло – обсидиан, аморфный камень, темный и непрозрачный.
Иши делал в музее свои наконечники для стрел не только из обсидиана. Годились и кремень, и агат, и битые бутылки.
Раздобыв кусок обсидиана величиной с буханку хлеба, Иши клал его на землю, приставлял к нему свое костяное зубило и ударом каменного «молотка» отбивал кусок, достаточный для изготовления наконечника копья. Если нужно было делать наконечники для стрел, Иши молотком бил прямо по булыжнику, раскалывая его на куски помельче.
Отложив в сторону костяное зубило, Иши брал в левую руку заготовку (кусок обсидиана от пяти до десяти сантиметров длиной, в два‑три сантиметра шириной и миллиметров восемь толщиной), а в правую – деревянную рукоятку (равную по длине расстоянию от его локтя до кончика среднего пальца), на конце которой был укреплен кусок оленьего рога. Прижав конец рукоятки локтем правой руки к боку и крепко ухватившись кистью за другой конец, Иши плавно, едва заметным движением нажимал на нижний конец заготовки книзу и вбок, постепенно усиливая нажим. От заготовки с легким треском отделялся кусочек обсидиана, оставляя на ее поверхности полукруглую лунку диаметром от полутора миллиметров до одного сантиметра. Следующая лунка делалась рядом с предыдущей. Отделывал наконечник Иши маленьким отжимником, чтобы не сломать изделие.
|
|
|
Если в глаз Иши, а это случалось частенько, попадал осколок обсидиана, он оттягивал нижнее веко и изо всей силы хлопал себя по макушке. При этом осколок, по‑видимому, вылетал из глаза.
Края у наконечника получались ровные, с мелкими зазубринками. Для различной дичи он изготовлял наконечники разной формы и размеров. Это была трудная и утомительная работа. На нее уходило около получаса. Иши сидел, не меняя позы, и нажимал на рукоятку ритмично, не слишком сильно и не слишком слабо, под ровный треск отлетавших осколков.
Когда Иши научил Вотермана добывать огонь трением, профессор пришел в восторг. На ближайшей лекции он объявил своим студентам, что отныне добывание огня первобытным способом входит в число обязательных практических работ, и тут же приступил к демонстрации опыта. Но на этот раз с ним не было Иши, и дело почему‑то не ладилось. Профессор разогревался значительно быстрее дерева. Он снял сюртук, потом жилет, но единственным результатом его усилий был жиденький дымок, поднимавшийся с кафедры. Восхищенная аудитория приветствовала результат эксперимента громом аплодисментов.
|
|
|
Из книги в книгу путешествует представление о том, что огонь можно зажечь, натирая одну дощечку другой. Пока еще никому не удалось добыть огня таким способом. И дело тут не в том, чтобы выбрать нужную породу дерева. Устройство, которое применял Иши, состояло из плоской дощечки и круглой палочки, «сверла», размером примерно в древко стрелы. В дощечке Иши делал обсидиановым ножом одну или две ямки глубиной в полсантиметра, от ямок прорезалась мелкая канавка до края дощечки. Дощечка должна быть мягче, чем палочка, сухой, но не слишком старой и рыхлой. В канавку дощечки и на земле у конца канавки Иши насыпал сухой мох, пух чертополоха или мелко размолотый внутренний слой ивовой коры. Потом он садился на корточки, прижимал дощечку к земле пальцами ног (иногда он становился на нее коленями) и начинал быстро вращать «сверло» ладонями то в одну, то в другую сторону. От стенок ямки отделялись частички дерева, размельчаясь в пыль. Пыль темнела, обугливалась, начинала дымиться и, вытесняемая из ямки, заполняла канавку и сыпалась на землю. Тогда Иши начинал вращать «сверло» все быстрее и быстрее до тех пор, пока в начале канавки у самой ямки не появлялась крохотная искорка. Искорка бежала по канавке до кучки мха на земле. На загоревшийся мох Иши клал пучок сухой травы, мелкую стружку и осторожно раздувал огонь.
|
|
|
У себя в горах Иши пользовался тяжелыми корзинами из сосновых корней для хранения продовольствия и смолеными, плотно сплетенными корзинами для варки пищи. Изготовление корзин считалось женским делом, и потому Иши им не занимался. Зато он вил прочные и длинные веревки из конопли для лазания по скалам, веревки потоньше, тоже из конопли, и совсем тонкие шнуры и нити из оленьих жил для шитья и скручивания тетивы. Изготовлять копье, лук, стрелы, ловушки, силки и все, что связано с охотой и рыбной ловлей, Иши умел превосходно.
Вряд ли кто‑нибудь из нынешних заядлых рыболовов задумывался над тем, что удилищу, леске, крючку и остроге не меньше лет, чем каменному топору. Иши пользовался удочкой, сетью, умел травить рыбу, но предпочитал ловить форель и мелкую рыбу волосяной петлей, крючком или сачком. Лосося он бил двузубым гарпуном. Зубья у такого гарпуна делались из кости или рога. На их концы надевались съемные зубцы с прикрепленной к ним леской, чтобы «вываживать» загарпуненного лосося. Для охоты с гарпуном Иши обычно залезал на скалу посередине реки, откуда ему хорошо была видна добыча в прозрачной воде.
|
|
|
Шли годы. Для Кребера и Вотермана Иши давно уже перестал быть просто этнографической диковиной, живой реликвией каменного века. Всегда спокойный, ровный и доброжелательный, он стал их другом, человеком, которого они любили и уважали.
В декабре 1914 года Иши заболел. Его бил кашель. В августе у врачей уже не оставалось сомнений – туберкулез. Умер он весной, в марте 1916 года. Смерть его была тяжелым ударом для друзей. Один из них, доктор Поп, писал:
«Умер последний вольный индеец Америки. Он умирал бесстрашно и стойко, и его уход от нас завершает главу истории».
От редакции
Здесь нами опубликован аннотированный перевод с английского книги Т. Кребер «Иши в двух мирах», сделанный М. Биром и Е. Бурошко. Полностью книга будет опубликована в нашем издательстве в 1969 г. в переводе Е. Годиной. Книга Т. Кребер выдержала в США несколько изданий и переведена на многие европейские языки.
Арк. Локерман
ДУМАЮЩИЙ МЕДВЕДЬ
Рассказ
Рис. А. Колли и А. Чуракова
В этой истории два главных действующих лица: кандидат наук Павел Васильевич Кравцов и безымянный медведь, если можно его рассматривать на равных, как «лицо». Вероятно, можно, учитывая, что роль его была ведущей, а сам он оказался думающим.
О медведе известно мало, но то, что известно, по‑моему, представляет интерес и дает пищу для размышлений. Достоверность имеющихся сведений сомнений не вызывает. Кравцов – человек положительный, врать не станет, да и мы – прочие действующие лица – кое‑что видели сами.
В отличие от медведя о Кравцове можно рассказать многое, но для этой истории важно, пожалуй, лишь следующее. Обычно считают, что все геологи – вечные странники. Это не совсем так. Шутники из геологов подразделяют теперь своих коллег на бродячих и сидячих. Ряды последних в лабораториях и особенно в канцеляриях быстро растут.
Кравцов из числа сидячих. Окончив институт, он выращивает, и не без успеха, искусственные минералы. За восемь лет ему довелось выезжать лишь дважды – в отпуск, на курорт. Чаще не позволяла крайняя занятость. Вероятно, так продолжалось бы и дальше, но горный хрусталь оказался твердым орешком.
Без пластинок из хрусталя – стабилизатора радиоволн – нет хороших приемников, телевизоров и многих других приборов. Целая армия геологов и горняков во всем мире охотится за этими прозрачными кристаллами, но их не хватает.
Годы прошли напряженно и незаметно, пока в лаборатории на медной проволочке вырос первый кривобокий кристаллик – гадкий утенок, рожденный в автоклаве. Постепенно научились выращивать лебедят, но и они были рахитичны, их крылья не выдерживали напора волн.
Теоретические расчеты и чужие догадки о том, почему такими крепышами вырастают эти кристаллы в недрах земли, помогали мало. Надо было самому наблюдать, искать новые пути.
Поэтому Кравцов оказался у Полярного круга, в мире бродячих геологов. Первые дни е ним обращались как с маленьким. «Не отходите, заблудитесь!» – «Не свалитесь, дайте руку!» – «Не садитесь, тут могут быть змеи!» – и так далее…
Что там греха таить, Кравцов побаивался бурных рек, скользких скал и этой безоглядной тайги, которая была безмолвна днем, а ночью оглашалась трагическими криками. Среди своих новых коллег, загорелых и тренированных, он выглядел примерно так же, как его инкубаторные кристаллы среди настоящих: бледным, рыхловатым, явно не в форме.
Он с почтением смотрел, как уходили бродячие геологи в многодневные маршруты, захватив с собой только ружье, котелок да четыре «эс» – соль, сахар, сухари, спички. Остальное они находили в тайге, а главное, находили такие кристаллы, какие на медной проволочке могли ему только присниться.
Они были тут свои, а он чужой, вызывающий усмешки!
Надо отдать Кравцову должное – он очень старался: ходил в маршруты, что для него было совсем не обязательно, беззаветно карабкался по скалам, набивал веслами мозоли.
Вероятно, его рвение подхлестывалось еще одной, так сказать, негласной причиной.
Ее называли «своя парнишка Таня», что выражало всеобщую симпатию. Это чувство, по‑видимому в несколько концентрированной дозе, ощутил и Кравцов, судя по блаженному выражению, с которым он выслушивал ее иногда довольно язвительные реплики.
– Не могу от них удержаться, – каялась нам Татьяна, – ведь я впервые беседую с кандидатом наук не на экзамене!
Кравцов очень старался не давать повода для острот, но это было нелегко, тем более что он отнюдь не уклонялся от бесед с Татьяной. Ей он был обязан и тем, что за глаза его иногда называли теперь ковбой и Дубровский.
Доброжелательный начальник отдела снабдил Кравцова в дальнюю дорогу револьвером. Это был бог весть как уцелевший до наших дней огромный «Смит и Вессон», непременный спутник ковбоев из юмористических рассказов О’Генри.
– Зачем он вам, этот «Смит энд Вессон»? – спросила «свой парень» Татьяна при первом знакомстве, скромно прикрыв ресницами синеву глаз.
– Как средство самозащиты, – солидно ответил Кравцов.
– Вы думаете, поможет, если, например, медведь? – Татьяна широко распахнула ресницы.
Бородатый Сергей издал горлом какой‑то странный, булькающий звук.
Сведения Кравцова о медведях ограничивались художественной литературой, но отступать было некуда. Он сказал, не то смущенно, не то восторженно поглядывая на Татьяну:
– Примеры имеются. Помните, как Дубровский – в упор!
Это повеселило всех. Кравцову советовали пожертвовать этот ковбойский пистолет какому‑нибудь театру, но вскоре, истратив половину патронов, убедились, что он пригоден не только для сцены: бой был сильный и верный. Револьвер оттягивал бок, но все же придавал уверенность, и Кравцов продолжал его носить, по возможности отвечая на шутки шутками. И вот именно благодаря этому средству самозащиты были выявлены незаурядные умственные способности какого‑то медведя, а Кравцов побывал в двух шагах от смерти.
Это произошло 23 августа. Мы все должны были отправиться вниз по течению Орочи километров на двадцать, к скалам Суслова, где обнажались хрусталеносные жилы очень интересного строения.
Кравцов поднялся раньше всех, на рассвете.
– Битому не спится! – заметил Сергей, намекая на то, что вечером Кравцову крупно не повезло в преферансе.
– Причина, сэр, иная, вам непонятная, – трудовой энтузиазм! Я поеду на берестянке и вас, канительщиков, встречу на месте, держа кристаллы, как цветы!
Ждать, пока мы соберемся, оставалось не так уж долго, но, вероятно, Кравцову хотелось проявить самостоятельность, показать, что он уже не нуждается в опеке. Никто не возражал.
– Не забудьте шляпу, – напомнила Татьяна.
– Благодарю вас, – ответил Кравцов, вернулся в палатку и надел шляпу.
– Она вам очень идет! – внимательно посмотрев, решила Татьяна и добавила: – Именно такие носили все пикейные жилеты в «Золотом теленке»!
– Они носили соломенные, а эта капроновая, вполне современная, – уточнил Кравцов, но, как парировать причисление его к пикейным жилетам, не нашелся.
«Своя парнишка» благожелательно помогла ему уложить в берестянку рюкзак, фотоаппарат, приемник, затем взглянула на револьвер, и в ее синих глазах снова заблестели смешинки.
– Советую привязать к левой ноге камень побольше, а то ваш «Смит» перевесит – еще опрокинетесь, а с ним не выплыть!
– Вы недооцениваете товарища «Смита», он уравновешен, а главное, не болтлив! – заметил Кравцов, осторожно влезая в берестянку, и был очень доволен, что последнее слово осталось за ним.
То, что плыл он не на современной байдарке, а на ее прародительнице – первобытной берестянке, купленной у последнего их изготовителя, старика‑эвенка, свидетельствовало лишь о плохом снабжении, но для Кравцова была в этом особая романтическая прелесть. Он то напевал, в такт работая веслом, то, положив его поперек лодки, любовался скалистой тайгой.
Левый берег был серый, холодный, туманный, а на правом – скалы, лиственницы, цветы и травы – все было озарено солнцем так ярко, что приходилось щуриться. Река там голубела, просвечивая до дна. Птицы грелись, взлетая навстречу солнцу. Оно поднималось все выше, быстро, как вертолет, который доставил его сюда.
«Прошло всего две недели, – подумал Кравцов, – а лаборатория и весь привычный городской уклад уже где‑то бесконечно далеко не только в пространстве, но и во времени».
Оглядывая берега, он в полный голос, тут некого было стесняться, запел озорную песню бродячих геологов, очень приближенно сохраняя мотив:
… на курортах не ищите нас,
Мы живем под тем меридианом,
Где Макар телят своих не пас.
В тайгу заброшены судьбой суровой,
Мы далеки от бани и пивной.
Давно не мытые, давно не бритые,
Сидим в палатке тесной и сырой!
Мы страдаем лишь от аппетита…
Солнце уже достало до левого берега. Струйками дыма исчез туман, и вся долина стала веселой, яркокрасочной. Почти под самой берестянкой, не отставая, плыл таймень, играя плавниками.
– Эх, не захватил острогу! – пожалел Кравцов и усмехнулся, подумав, что две недели назад он имел более чем смутное представление о таком способе лова.
Следя за рыбой, он наклонился над бортом, увидел себя четко, как в зеркале. Он посвежел, глаза блестели… Нет, теперь он не выглядит таким «тепой», как в первые дни!
Кравцов задумался, долго сидел неподвижно и вдруг тихо сказал:
– Таня, поймите, эти годы я был подобен флюсу, мечтал только о кристаллах и ухаживал в основном за автоклавами…
Вздохнув, он включил приемник. Донеслось «…объявлено сто двадцать шестое серьезное предупреждение…», а ему была нужна музыка! Более далекие станции приемник брал еле‑еле, неустойчиво. Кравцов знал, что стабилизатор в нем из кварца, изготовленного у него в лаборатории, так что и жаловаться было не на кого.
Река резко сузилась, забурлила. Кравцов поспешно взялся за весло. Километра два он мчался в сумрачном ущелье со скоростью автомобиля, швыряло, как на тряской дороге. Потом течение стало спокойным, открылась широкая заболоченная долина.
В невысоких береговых обрывах чернел угольный пласт, а выше, над кочковатым торфяником, сколько хватало взгляда, был бурелом. Замшелые, обломанные деревья, живые и мертвые, кренились в разные стороны, образуя многоярусный непроходимый завал. Было в этом пейзаже что‑то такое архаическое, древнее, что Кравцов не удивился бы, увидев тут динозавра или мамонта. И вскоре он действительно увидел на правом берегу, где впадал ручей, сначала неопределенное буроватое пятно на зеленом фоне, а потом…
Вздрогнув, Кравцов перестал грести. Медведь!
Низко опустив голову, тот пил из ручья. Вода там поблескивала и, наверно, журчала, огибая камни. Поэтому зверь не услышал, как падали с весла звонкие капли.
Не задумываясь, привычным движением Кравцов открыл фотоаппарат, навел на бесконечность, четко увидел медведя в видоискателе. Тот стоял вполоборота, выделялся белый треугольник на его груди.
– Как сорочка, – отметил Кравцов, снимая, – только галстука не хватает!
Он не знал, что таких, белогрудых, охотники называют князьками и считают их самыми злыми и опасными.
Медведь все пил, не поднимая головы.
– Не чует: ветер встречный, – пробормотал Кравцов и как‑то неожиданно для самого себя расстегнул кобуру ковбойского пистолета.
– Случай редкий, я же за водяным барьером, на быстрой лодочке, ничем не рискую, – поспешно обдумывал он. – И это не озорство, не бессмысленное убийство, мы уже три дня на пшенном концентрате!
Уже оставалось метров двадцать, белая манишка медведя вырисовывалась четко, как мишень.
За эти дни у костра Кравцов наслушался охотничьих рассказов и знал, что стрелять надо в убойное место, лучше всего под лопатку, туда, где возле передней ноги от ходьбы вытерта шерсть.
Он уже был как раз напротив медведя и ясно видел потертость у левой ноги. С воды на таком расстоянии медведь не казался большим и страшным.
Соблазн был велик!
– Я же ничем не рискую, – убеждал себя Кравцов, – стреляю метко, это проверено. «Смит» бьет как винтовка, доску пробивает, это тоже проверено.
Все это было верно и все же так страшно, что Кравцову даже холодно стало. Сейчас или никогда!
Вероятно, Павел Васильевич воздержался бы от столь не свойственного ему начинания, но в это мгновение он подумал о Тане, вернее, увидел ее лицо с той особой, ему предназначенной насмешливой улыбкой.
– Я не ковбой, но и не пикейный жилет! – пробормотал он и начал целиться, изо всех сил сжимая револьвер обеими руками, щуря левый глаз, помня, что главное – не волноваться, плавно спустить курок!
Оглушительный грохот, толчок!
Кравцов ожидал всего: что медведь упадет, или убежит, или заревет, взвившись на дыбы. Может быть, даже примет человеческий облик и закричит: «Что ты, дурак, делаешь!»
Но Кравцов никак не ожидал, что медведь в то же мгновение прыгнет, как тигр, и, подняв фонтан брызг, поплывет на него, высовывая из воды только уши.
Кравцов выстрелил еще раз, почти не целясь. Руки задрожали, потребовалось большое усилие, чтобы заставить их выполнить приказ – сунуть револьвер вниз, под ногу, и схватить весло. Даже на олимпийских играх оно, наверно, не мелькало с такой скоростью! Правда, здесь количество не сочеталось с качеством – гребки получались короткие, слабые: уж очень Кравцов спешил. И все же берестянка бежала стремительно.
Кравцов при каждом гребке до хруста вертел шеей, поглядывая назад, с ужасом убеждаясь, что медведь догоняет.
«Что делать? Что? – думал он. – Бросить весло и стрелять? Ведь есть еще три патрона», – но руки дрожали, и он сознавал, что это невозможно. Пальцы до боли впились в весло и не хотели подчиняться. Да и сам он уже не верил ни в свою меткость, ни в пробойную силу ковбойского пистолета. Оставалось только одно: спасаться, бежать! Он задыхался, но темпа не сбавлял, весло мелькало быстро, как только можно, и даже еще быстрее!
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 135; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!