Кладбища, замки, церкви, развалины 5 страница
– Хватит! Остановись! – Из моей груди вырывается отчаянный крик. Я сжимаю виски. – Прекрати, прекрати, не хочу больше это видеть!
Да, я кричу, кричу так пронзительно и надрывно, что, казалось бы, этот крик должен прорвать пелену жуткого видения и разбудить всех обитателей Рэмплинг-гейта, но нет, меня никто не слышит. Мой юный спутник оборачивается и смотрит на меня, но здесь, в душной комнате, пропитанной зловонием смерти, слишком темно, и мне не различить его лица.
И все же я знала: это мой спутник, я чуяла его страх и то, что он тоже болен, в нос мне била вонь от умирающего младенца, и я видела, как поблескивают выпущенные коготки кота, который подкрадывается к младенцу все смелее и смелее.
– Прекрати! Остановись! Нас затянет в этот чумной кошмар! Мы не сможем вернуться назад! – кричу я из последних сил, но вопли младенца заглушают мой голос.
– Я не могу… – шелестит мой спутник. – Я все время это вижу… Видение никогда не прервется!
Тогда, взвизгнув, я поддаю коту ногой, и он отлетает в дальний угол, с грохотом опрокинув кувшин, так что молоко растекается по полу.
Смерть хозяйничает в каждом норвудском доме. Смерть царит в монастыре и окрестных полях. Я рыдаю и молю о прощении, молю отпустить меня на волю, ибо мне кажется, будто наступил Судный день, конец света.
Но когда ночь опустилась на мертвую деревню, юноша все еще был жив: он брел прочь, ковылял по склонам холмов, через лесную чащу, к мрачной башне, где высилась в стрельчатом окне костлявая фигура лорда, поджидающего свою добычу.
|
|
|
– Не ходи! – умоляла я юношу, я бежала рядом с ним, но он не слышал меня.
Когда юноша рухнул на колени и стал молить лорда о спасении, тот лишь печально усмехнулся, ибо не спасение даст он в ответ юноше, но проклятие, и больше ему нечего дать.
– Да, пусть я буду проклят, но жив! – вскричал тогда юноша. – Лучше быть проклятым и дышать на земле, чем гнить под землей!
И тогда лорд распахнул ему свои объятия.
Вот он вновь запечатлевает поцелуй, но теперь это смертельный поцелуй, и лорд выпивает кровь из тела умирающего, а потом поднимает отяжелевшую голову, отрывает окровавленные губы от шеи юноши и дает ему испить своей крови, дабы вернуть тому жизнь.
– Нет, не пей! – воскликнула я.
Юноша обернулся – бледнее снега, и смертная тень лежала на его лице, лице живого трупа, – и спросил меня:
– А что бы ты сделала на моем месте, как бы поступила? Вернулась бы в Норвуд, стучалась в одну дверь за другой, везде находя лишь трупы? Или, быть может, поднялась на колокольню и зазвонила в колокол над мертвой церковью? И кто бы тебя услышал?
Он не стал ждать моего ответа, да и нечего было мне сказать. Он приник своими невинными губами к вене, что билась под холодной светящейся кожей лорда, и испил его крови, и тело его наполнилось силой. Новая кровь, точно огонь, выжгла лихорадку и болезнь, но вместе с ними выжгла и саму жизнь, ибо кровь эта была подобна яду.
|
|
|
И вот юноша стоит посреди зала один, лорда уж нет. Юноша обрел бессмертие, но вместе с бессмертием получил от лорда страшное наследство – вечную жажду, которую утолит лишь кровь; и теперь я ощущаю, как эта жажда точит меня саму.
А вместе с бессмертием он обрел и иное видение: теперь ему открылась суть всего сущего. Беззвучный голос вещал ему из-под звездного купола небес – на языке, которому не нужны слова; голос этот слышался в вое ветра, сотрясавшего черепицу, вздыхал в пылающем очаге, пожирая поленья. Голос этот был голосом Вечности, сердцебиением самой Вселенной, он пульсировал во всякой живой твари, отмеряя ее удел, даже в том деревенском младенце, который затих, когда пришел его черед.
Ветер нес мельчайшую пыль над распаханными пустыми полями. С черного неба сеялся на них бесконечный дождь.
Шли годы. Деревушка Норвуд давно исчезла, сровнялась с землей. Лес наслал на нее свое молчаливое жадное войско, и теперь могучие стволы вздымались там, где некогда дымили трубы домишек, где звонили монастырские колокола. Но самое ужасное то, что ни одна живая душа больше не вспомнила о Норвуде, о тех несчастных, что мирно коротали свой век в деревушке, а потом в одночасье отправились на тот свет, скошенные Черной смертью. Норвуд не оставил следа на скрижалях истории и канул в забвение.
|
|
|
Норвуд сохранился в памяти лишь одного свидетеля, которого нельзя уже было назвать ни человеком, ни живой душой. Его зоркие глаза наблюдали, как с течением времени на руинах древнего замка выросло новое строение, Рэмплинг-гейт, как постепенно выросла вокруг него новая деревня, жители которой не ведали, что дома их стоят на чьих-то безвестных могилах.
А под Рэмплинг-гейтом и деревушкой лежали камни, оставшиеся от фундаментов древнего замка, монастыря и деревенской церкви.
Я очнулась, стряхнула с себя наваждение. Мы вновь очутились в башне.
– Это мое убежище, мое святилище, – прошептал вампир. – Единственное, что у меня есть. Ты любишь Рэмплинг-гейт так же, как и я, ты сама написала об этом. Любишь его сумрачное величие.
– Да… он всегда был таким.
Я отвечала ему, не шевеля губами, – он читал мои мысли, и по моему лицу катились слезы.
|
|
|
Теперь он вновь пристально смотрел на меня, и я всем сердцем ощущала его неутолимую жажду.
– Что еще ты хочешь от меня? – вскричала я. – Мне больше нечего тебе дать!
В ответ на меня обрушилась новая волна видений и образов, и я снова потонула в этом потоке, но теперь все было иначе: оглушенная шумом, ослепленная огнями, я чувствовала себя живой, как; никогда, – именно это же ощущение я испытывала, когда мчалась вместе с ним верхом по лесной чаще. Только сейчас мы погрузились не в прошлое, но в настоящее.
Быстрее ветра мы пронеслись над полями и лесами и очутились в Лондоне. Ночной город распустился вокруг нас огненным цветком, рассыпал мириады ослепительных огней, и вокруг зазвенели голоса и смех. И вот мы с моим спутником уже идем по лондонским улицам в свете газовых фонарей, но мне кажется – его лицо светится само по себе, от него исходит теплое сияние и в нем все та же юношеская невинность, а в темных глазах все та же вековечная печаль, только теперь смешанная с острым мальчишеским любопытством. Мы идем в толпе, не разлучаясь ни на миг, держась друг друга. А толпа – это огромное, дышащее, живое существо, и, куда бы мы ни свернули, она везде, она окружает нас, и от нее исходит терпкий, душный запах – запах свежей крови. Дамы в белых мехах, господа в элегантных плащах исчезают за ярко освещенными дверями театров; как морской вал, набегает и откатывается музыка, что вырвалась из мюзик-холла, и только высокое, чистое сопрано долго еще несется нам вслед, выводя печальную мелодию.
Сама не зная как, я очутилась в объятиях моего спутника, губы его касаются моих губ, и меня вновь пронзает сладостное предвкушение, но теперь к нему примешивается другое неутоленное желание – жажда, такая острая, что я понимаю, каким блаженством будет наконец утолить ее. И вот мы вместе пробираемся по черным лестницам в богатые спальни, где стены затянуты алым дамаскином, где на роскошных постелях соблазнительно раскинулись прелестные женщины, и терпкий аромат свежей крови здесь так силен, что я более не в силах терпеть, и тогда мой спутник говорит мне:
– Пей! Они – твои жертвы! Они дадут тебе вечность. Ты должна испить крови.
И я чувствую соленую теплоту на губах, чувствую, как она проникает внутрь, насыщая и взбадривая меня, придавая мне сил, и перед глазами у меня алая пелена, а когда она спадает, мы с ним вновь мчимся по Лондону, нет, скорее над Лондоном, над крышами и башнями, и я вдруг постигаю, что мы невидимы и свободны, как ветер, – летим в высоте, а затем вновь низвергаемся на улицы вместе со струями дождя. Да, хлещет дождь, но он нам не страшен, и, когда дождь переходит в снег, мы не чувствуем холода, согретые особым теплом, что идет изнутри, что берет начало в венах наших жертв, – и это тепло чужой крови.
Вот мы катим по лондонским улицам в закрытом экипаже и шепчемся между собой, и шепот смешивается со смехом и поцелуями; мы любовники; мы вместе навсегда; мы бессмертны. Мы вечны, как Рэмплинг-гейт.
О, лишь бы это видение не кончалось, никогда не кончалось! Я таю в его объятиях, я не заметила, как мы вновь очутились в башне, но видения сделали свое дело, проникли в мои жилы сладким ядом.
– Понимаешь ли ты, что я предлагаю тебе? Твоим предкам я тоже открывал свою тайну, но их я порабощал, а тебя, Джули, я хочу сделать равной себе, ты будешь моей невестой. Я разделю с тобой все свое могущество. Будь моей. Я не пойду против твоей воли, не прибегну к насилию, но хватит ли у тебя духу отказать мне?
И вновь в ушах у меня зазвенел собственный крик – или то был стон? Мои руки ласкали его прохладную кожу, его нежные, но жадные губы касались моих, и его глаза очутились совсем близко – о, этот взгляд, покорный и властный, юный и древний!
Но вдруг, заслоняя его, передо мной возникло гневное лицо отца, и я, как наяву, услышала его голос: «О ужас, о невыразимый ужас!» – точно и я теперь получила власть над видениями и могла по собственной воле вызывать духов.
Я закрыла лицо руками.
Он вновь отстранился. Его силуэт четко вырисовывался на фоне окна, за которым тянулась по небу летучая череда облаков. В его глазах плясали отблески свечей. Сколько печальной мудрости светилось в его взгляде – и в то же время какая невинность, да, я не устану повторять это вновь и вновь, какая детская невинность.
– Ты нежнейший, драгоценнейший цветок вашего рода, Джули, – промолвил он. – Я всегда защищал ваш род, покровительствовал ему, но тебе я предлагаю нечто большее, чем всем прочим, – свою вечную любовь. Приди ко мне, любимая, будь моей, и Рэмплинг-гейт подлинно станет твоим, и я наконец-то сделаюсь его хозяином в полном смысле слова.
Не один вечер ушел у меня на то, чтобы уломать Ричарда. О, как мы спорили! Дело едва не дошло до ссоры, и все же в конечном итоге брат согласился отписать Рэмплинг-гейт на меня, а уж я-то знала, как поступлю, добившись своего: наотрез откажусь сносить старый дом. Таким образом, Ричард уже не сможет исполнить отцовский завет, последнюю его волю, и выйдет невиновным, ибо получится, что я воздвигну перед ним непреодолимое препятствие, на законных основаниях помешаю уничтожить Рэмплинг-гейт. Разумеется, я клятвенно заверила брата, что завещаю дом его наследникам мужского пола. Дом навеки должен остаться достоянием нашего рода, рода Рэмплингов.
Ах, какая же я умница, как хитро все сообразила! Ведь мне-то отец не завещал снести дом, он возложил эту миссию на сына. Совесть моя чиста, и я больше не терзаюсь, вспоминая об отце и его предсмертных словах.
Брату оставалось лишь проводить меня на станцию, усадить в поезд и не тревожиться, что мне предстоит в полном одиночестве добраться до Лондона, а там – до нашего дома в Мэйфере.
– Живи здесь, сколько душа пожелает, а обо мне не беспокойся, – сказала я Ричарду на прощание, и сердце мое затопила невыразимая нежность к брату. – Ты ведь и сам понял, едва мы приехали, что отец заблуждался. Такую красоту нельзя уничтожать!
Огромный черный паровоз, пыхтя, подкатил к платформе. Мимо нас проплыли и остановились пассажирские вагоны.
– Все, милый, мне пора. Поцелуй меня на прощание, – велела я.
– Но, сестричка, что на тебя нашло? Отчего ты уезжаешь так поспешно, куда торопиться? – недоумевал Ричард.
– Ах, оставь, пожалуйста, ведь все уже тысячу раз обговорено, – весело отмахнулась я. – Главное, что Рэмплинг-гейт теперь в безопасности, ему ничто не угрожает, и мы с тобой оба счастливы и довольны, и каждый получил что хотел.
Я уселась в вагон и махала брату из окошка, пока платформа не скрылась из виду. Вот уже затерялись в сиреневом вечернем тумане и станционные огни, а потом на горизонте на несколько мгновений возникла темная громада Рэмплинг-гейта – появилась на вершине холма и пропала, точно призрак.
Я отодвинулась от окна и закрыла глаза. Затем медленно подняла веки, растягивая минуту, которой так долго ждала.
Он улыбнулся – вот он, напротив меня, на кожаном сиденье, как будто все время здесь и был. Быстро, порывисто встав, он пересел ко мне и заключил меня в объятия.
– До Лондона пять часов пути, – нежно шепнул он.
– Я потерплю, – отозвалась я, сжигаемая лихорадочной жаждой, а его губы бродили по моему лицу, по моим волосам. – Милый, нынче вечером я хочу отправиться на охоту по лондонским улицам, – слегка смущенно призналась я, но во взоре его увидела лишь понимание и одобрение.
– Прелестная Джули, моя Джули… – шептал он.
– Наш мэйферский дом тебе непременно понравится, – пообещала я.
– О да, – откликнулся он, – уверен.
– А когда Ричарду наконец надоест сидеть в Рэмплинг-гейте, мы вернемся домой.
Фредерик Коулс
Фредерик Игнатиус Коулс (1900–1948) родился в Кембридже и получил образование в кембриджском Эмманьюел-колледже. Некоторое время он работал в библиотеке Тринити-колледжа, но в 1927 году перебрался в графство Ланкашир, где все последующие годы занимал должность заведующего библиотекой в поселке городского типа Суинтон-энд-Пендлбери. Он также редактировал издававшийся библиотекой «Бюллетень», для которого время от времени писал рассказы о привидениях.
Возможно, тот факт, что его бабка была цыганкой, объясняет его пристрастие к путешествиям; он совершил множество поездок по Британским островам, которые описал в серии травелогов, проиллюстрированных его талантливой женой Дорис «Пыль веков: Путешествия в поисках древних святилищ Англии» (1933), «Под английскими небесами» (1933), «Магия Корнуолла» (1934), «Праздные скитания» (1948) и др. Среди его сочинений есть и детские книги – в частности, «Вомнебная карта» (1934) и написанная им специально для сына повесть «Майкл в Стране книг» (1936).
Когда разразилась Вторая мировая война, Коулс был произведен в капитаны. Болезнь не позволила ему вступить в ряды действующей армии, однако он много ездил с выступлениями перед войсками, что неуклонно подтачивало его здоровье. Он умер от тяжелого заболевания почек, успев опубликовать свою самую знаменитую книгу, озаглавленную «Это – Англия» (1946).
Рассказ «Вампир из Кальденштайна» был впервые опубликован в авторском сборнике «Вой ветра в ночи» (Лондон: Фредерик Маллер, 1938).
Вампир из Кальденштайна
I
В дни юности я проводил каникулы, путешествуя по отдаленным уголкам Европы. Я совершил несколько приятнейших поездок в Италию, Испанию, Норвегию и Южную Францию, и все же из всех стран, какие мне довелось посетить, моя самая любимая – Германия. Она идеально подходит для любителей отдыха под открытым небом, чей багаж невелик, а вкусы непритязательны, ибо люди в Германии приветливы, а гостиницы удобны и дешевы. Я не раз отдыхал в Германии, но одно из таких путешествий навсегда осталось в моей памяти из-за очень странного приключения.
Это случилось летом 1933 года. В тот год я решил отправиться в круиз на Канарские острова вместе с Дональдом Янгом, но тот умудрился подхватить какую-то детскую болезнь – кажется, корь, – и готовиться к отъезду мне пришлось одному. Надо сказать, что такая перспектива меня не вдохновляла. Я не слишком-то общителен, а круизы это, как правило, бесконечная череда вечеринок с танцами, коктейлей и партий в бридж. Я испугался, что буду чувствовать себя там как рыба, вытащенная из воды, и решил отказаться от Канар. Вместо этого я разложил перед собой карту Германии и принялся разрабатывать план пешего похода.
Половина удовольствия от путешествия заключается в прокладывании маршрута. Решая, в какую часть Германии лучше отправиться, я перебрал десяток вариантов. Сначала я хотел посетить долину Мозель, затем Лан. Были в моем списке и Шварцвальд, и горы Гарц, после чего я начал подумывать о новом путешествии в Саксонию. В конце концов я остановился на Южной Баварии, поскольку еще ни разу там не был, а изучать новые земли всегда интереснее.
Два дня поездки в вагоне третьего класса – тяжелое испытание даже для такого закаленного путешественника, как я. В Мюнхен я прибыл, чувствуя себя больным и слабым. К счастью, я наткнулся на гостиницу «Золотое яблоко», расположенную у магазина «Хофгартен», где Петер Шмидт торгует хорошим вином и продуктами, а также располагает несколькими свободными комнатами, которые сдает друзьям. Петер, проживший десять лет в Канаде, прекрасно говорит по-английски. Увидев меня, он сразу понял, как я себя чувствую. Он поселил меня в прекрасной комнате, попросив одну марку за ночь, принес горячий кофе и булочки и посоветовал немедленно лечь в постель, чтобы как следует отдохнуть. Я последовал его совету и проспал беспробудным сном двенадцать часов кряду, после чего проснулся свежий как огурчик. Жареная свинина и два больших стакана пива окончательно поставили меня на ноги, и я отправился прогуляться по Мюнхену.
Мюнхен – четвертый по величине город Германии, где туристу есть что посмотреть. День прошел прекрасно, но я успел изучить лишь Фрауэнкирхе с ее прекрасными витражами, старинный Ратхаус и построенную в четырнадцатом веке церковь Святого Петра на Мариенплац. Заглянув в «Регина-палас», я посмотрел, как танцуют «чайный» или «полдничный» танец, затем вернулся в «Золотое яблоко» на обед. После чего сходил в Национальный театр, где давали «Майстерзингеров». Было уже за полночь, когда я наконец отправился спать, поэтому я решил задержаться в Мюнхене еще на день.
Не стану утомлять вас описанием всего, что я видел и делал в тот день. Я снова бродил по городу, осматривал достопримечательности, и ничего необычного со мной не приключилось.
После обеда Петер помог мне спланировать маршрут; он оказался настоящим знатоком Баварии и снабдил меня списком хороших гостиниц, оказав поистине неоценимую помощь. Именно Петер предложил мне доехать на поезде до Розенхайма, а оттуда отправляться в пеший поход. Мы нанесли маршрут на карту – вышло примерно двести миль. Вернуться в Мюнхен я должен был через пятнадцать дней.
Короче говоря, рано утром я сел на поезд до Розенхайма. До чего же медленно тащился этот поезд! Чтобы проехать сорок шесть миль, ему потребовалось почти три часа. Розенхайм оказался милым современным городком с двумя достопримечательностями – церковью пятнадцатого века и Музеем баварской живописи, расположенным в старой часовне.
Не задерживаясь там, я отправился в путь в сторону Траунштайна, по отличной и весьма живописной дороге вдоль берега Химзее – самого крупного озера Баварии.
Переночевав в Траунштайне, я на следующий день пришел в старинный, обнесенный крепостными стенами городок Мюльдорф. Оттуда я намеревался через Пфарркирхен добраться до Фильсхофена. Однако пропустил нужный поворот и в результате оказался в местечке под названием Гангкофен. Хозяин местной гостиницы, стараясь мне услужить, направил меня по проселочной дороге через поля, сказав, что она выведет меня к Пфарркирхену. Очевидно, я неправильно его понял, поскольку наступил вечер, а я все еще блуждал среди пологих холмов, не обозначенных на моей карте. Спускалась ночь, когда я вышел к маленькой деревушке у подножия высокой скалы, на вершине которой высился серый каменный замок.
К счастью, в деревушке была гостиница – очень скромная, но удобная. Ее хозяин оказался человеком неглупым и доброжелательным; правда, по его словам, в их края редко наведывались путешественники. Называлась деревушка Кальденштайн.
Мне подали ужин – козий сыр, салат, черный хлеб и бутылку легкого красного вина. Отдав дань угощению, я решил немного прогуляться.
Взошла луна, и замок, четко вырисовывавшийся на фоне безоблачного неба, напоминал вомнебный замок из сказки. Он был небольшой – квадратный, с четырьмя башнями, однако это была самая романтическая крепость из всех, что мне приходилось видеть. В одном из его окон мерцал свет. Значит, в замке кто-то жил. Туда вела крутая тропа с каменными ступеньками, и я задумался, не нанести ли краткий визит его владельцу, но вместо этого вернулся в гостиницу и присоединился к компании мужчин, сидевших за столом с кружками пива.
Дата добавления: 2019-11-16; просмотров: 148; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!