РЕГИОНАЛЬНЫЙ ТЕКСТ В ЛИТЕРАТУРЕ

Стр 1 из 13Следующая ⇒

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ

Государственное образовательное учреждение

Высшего профессионального образования

«Алтайская государственная педагогическая академия»

РЕГИОНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ХРЕСТОМАТИЯ НАУЧНО-КРИТИЧЕСКИХ МАТЕРИАЛОВ

Барнаул-2011

УДК 82.

ББК 83.

Региональная литература: хрестоматия научно-критических материалов. Вып.1. / сост. Т.А. Богумил. – Барнаул: АлтГПА, 2011. – 330 с.

ISNB 978-5-88210-

Хрестоматия по региональной литературе объединяет работы методологического, критического, литературоведческого характера. Впервые собранные вместе, они служат учебно-методическому обеспечению курсов «Литература в контексте региона», «Алтайский текст в русской культуре».

Для студентов, магистрантов, преподавателей школ и вузов, а также для всех, кто интересуется проблемами регионализма и алтайской литературы.

Рецензенты:

Г.В. Кукуева, доктор филологических наук, профессор АлтГПА;

Т.Г. Черняева, кандидат филологических наук, доцент АлтГУ

Редколлегия:

Т.А. Богумил, кандидат филологических наук, доцент АлтГПА

(сост.);

Я.П. Изотова, кандидат филологических наук, доцент АлтГПА;

Э.П. Хомич, кандидат филологических наук, профессор АлтГПА

ISNB 978-5-88210-

педагогическая академия, 2011

Содержание

От составителя	6
Введение	7
Дубровская В.В. Литературный регионализм: к определению содержания понятия………………………….	14

РЕГИОНАЛЬНЫЙ ТЕКСТ В ЛИТЕРАТУРЕ
Юровская Л.А. Поиски земли обетованной в русской литературе ХХ века…	24
Десятов В.В., Куляпин А.И. Барнаул и Алтай в литературе ХХ века………………………	29
Десятов В.В., Куляпин А.И. Папа четвертого Рима………………………………………….	35
Куляпин А.И., Скубач О.А. Сибирь и Алтай в пространстве советской утопии…………..	37
Балакина Е.И. Мотивы истории Барнаула и Алтая в литературном творчестве М. Юдалевича…………………	47
Манышева Н.Ю. Поэтический топос Барнаула (элементы технологии продуктивного обучения в школе)……………………………	63

КРИТИКА, РЕЦЕНЗИИ, ВОСПОМИНАНИЯ
Дубровская В.В. Истоки и источники?. ………………………………………..	72
Дубровская В.В. Послесловие или тридцать лет спустя………………………	104
Карпов Г.М. В строке и за строкой………………………………………...	109
Карпов Г.М. Сила воплощения……………………………………………..	128
Горн В.Ф. «Это целая жизнь – человек…»……………………………...	148
Хомич Э.П. Поэт Леонид Мерзликин: «здешний человек»……………..	172
Мансков С.А. Хрупкость мира……………………………………………….	180
Мансков С.А. Тишина светлой печали……………………………………...	184
Хомич Э.П. «Шиза»: диагноз или трудности роста……………………...	185
Хомич Э.П. Каникулы в Усть-Парозихе, или с чего начинается Родина.	192
Хомич Э.П. Феномен детского писателя…………………………………	198
Мансков С.А. Умные сказки для любопытных……………………………	204
АНАЛИЗ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
I. О поэзии
Богумил Т.А. Крест в поэтическом мире Л. Мерзликина………………….	208
Дубровская В.В. Подсолнух……………………………………………………..	218
Богумил Т.А. «Звездный час» Геннадия Панова…………………………...	230
Изотова Я.П. «Девенская тетрадка» В. Башунова как поэма-цикл для детей………………….............................	235
Дубровская В.В. «Отцовский текст» в творчестве В. Башунова……………...	241
Дубровская В.В. Вещество регионального существования в поэзии: Владимир Башунов…………………………………………...	251
Шелковникова Л.Ф. Основные мотивы и образы в лирике Владимира Башунова………………………………………...	257
Хомич Э.П. Башунов: о времени и о себе, или нечто об ассоциативности поэтического мышления……………...	267
II. О прозе
Беломытцева Л.А. Рассказ В.Я. Шишкова «Алые сугробы»………………….	283
Юровская Л.А. Повесть В.Я. Шишкова «Страшный кам»…………………	291
Беломытцева Л.А. История одной любви в творчестве Е. Гущина (повесть «Красные лисы»)…………………………………...	298
Хомич Э.П. Мальчишечьи тайны писателя Льва Квина: дискурс классики детства………………………………….	305
Богумил Т.А. Сквозной сюжет рассказов О. Гришко-Юровской…………	313
Завгородняя Н.И. Хронотоп романа А.В. Коробейщикова «Х»……………….	319
Сведения о публикациях……………………………………..	326

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Интерес исследователей к литературе Алтая возник не сегодня, но именно в последние годы набирает все большую актуальность. Несмотря на значительные достижения в этой области ученых (см. «Алтайский текст в русской культуре», «Язык, литература и культура в региональном пространстве», «Литература Алтая в культурном пространстве региона»), вопросов остается больше, чем ответов. Настоящая Хрестоматия отчасти восполняет информационные лакуны относительно ряда писателей нашего региона.

Первый раздел Хрестоматии составляют статьи, рассматривающие различные аспекты регионального текста и мифа. Второй блок включает в себя критические работы произвольных жанров (статья, очерк, рецензия и пр.), написанные в непосредственной близости к моменту первой публикации текстов, содержащие их разбор и оценку. Заключительный, третий, раздел Хрестоматии формируют литературоведческие штудии художественных произведений: поэзии (I часть) и прозы (II часть).

Некоторые критические и научные статьи публикуются впервые, другие уже печатались ранее (см. сведения о публикациях). Собранные вместе, они будут полезными студентам, преподавателем школ и вузов - всем, интересующимся проблемами регионализма и алтайской литературы.

ВВЕДЕНИЕ

Литературное превосходство столицы над периферией всегда чувствовалось достаточно отчетливо. Так, в 1966 году в барнаульской печати прошло сообщение, что на Алтае обнаружены останки первого человека. Поэт Н. Рубцов, в это время гостивший у нас, откликнулся эпиграммой: «Здесь первый человек произошел, / И больше ничего не происходит» [1]. Такое представление о крае и его литературной жизни вполне серьезно бытовало в столице. Например, когда В. Трушкин в 1970 году приехал в Москву защищать докторскую диссертацию по сибирской литературе, зам. директора ИМЛИ им. Горького заявил: «Какая там у вас литература? Какие писатели?». Ответом стал не только трехтомный труд В. Трушкина, но и два 600-страничных тома «Очерков русской литературы Сибири» [2].

Хрестоматия научно-критических работ по региональной (читай – алтайской) литературе, наглядно демонстрирует, что здесь, на Алтае, много чего происходило, происходит и, несомненно, произойдет.

Рассуждения о специфике литературы нашего региона необходимо предварить следующими замечаниями. До революции 1917 г. сложно выделить из общесибирской литературы алтайскую, томскую, омскую и т.п.: «Писатели, как бабочки на свет, кочевали туда, где появлялась хоть маленькая надежда на зарплату. Кроме того, все литературные начинания в любом городе Сибири поддерживались присылкой произведений из других городов» [3]. Следовательно, до определенного исторического момента региональная литература – это литература Сибири, позднее – собственно алтайская. Под Алтаем подразумевается единое историческое и социокультурное пространство Республики Алтай и Алтайского края [4, с.7]. Как известно, внутри Алтайского региона можно выделить литературу, принадлежащую различным национальным языковым группам: русскую, немецкую, алтайскую. Предмет нашего интереса – русская литература Алтая как неотъемлемая часть русской литературы в целом.

Вопрос о наличии специфики областной литературы возник с момента разделения литературы на национальную и региональную. В чем обнаруживается самобытность областного писателя помимо того, что местные особенности (топонимика, диалект, фольклор, знаковые имена и пр.) являются материалом его творчества? [5, с.100] Формируется ли у регионального писателя особая картина мира, отличная от национальной? Появляются ли новые художественные принципы и приемы? Как, в конце концов, быть с теми писателями, чье творчество выходит за пределы края, например, В.М. Шукшиным? Если выводить Шукшина и других всемирно знаменитых алтайских писателей за рамки региональной литературы, то тогда художественный уровень местной словесности мыслится незначительным и провинциальным [5, с.114]. Исследователи пришли к выводу, что Алтай – часть и аналог национального пространства, место особого проявления национального характера и самосознания [6, с.96]. «Провинциальная культура – в каких бы территориальных пределах ее ни выделять и сколь бы высокой или примитивной она ни казалась – есть творческое выражение исторически сложившихся духовных, материальных и общественных потребностей там живущего народа». Отсюда возникает оригинальный облик сибирской областной культуры, отличный от культуры столичной, находящейся под постоянным воздействием Запада [7].

Региональная литература – это литература нестоличная. Между писателем из глубинки и Москвой устанавливаются особые отношения. Еще недавно В. Астафьев скорбел о том, что «даже очень талантливому поэту с периферии, не имеющему пробивных способностей, труднее, чем прозаику, прийти к российскому читателю: мудрость “пророка нет в своем отечестве” особенно живуча в провинции и более всего распространяется на отношение к поэту» [8]. И вот уже современная поэтесса на вопрос, возможно ли реализоваться поэту в провинции, отвечает: «В наше время это – вопрос пиара, рекламы, продвижения, рыночных технологий. Ты можешь сидеть в тьмутаракани, но при наличии хороших литературных агентов тебя будут издавать и читать везде. В каком бы городе ни жил поэт, на его таланте это никак не сказывается» [9]. Глобализация культуры, повсеместное распространение масс-медиа, интернета привело к изменению отношений мегаполиса и периферии, размыванию границ в этой оппозиции.

Говоря о региональной литературе, мы сталкиваемся с необходимостью выявления критериев, на основании которых можно классифицировать писателя как регионального или не являющегося таковым.

Очевидно, что в термине «региональная литература» акцентирована пространственная характеристика литературы. Как видится, пространство в этой ситуации предстает в двух ипостасях: материальной и идеальной (от идея). В качестве физического, реального пространства оно является географическим, административно-территориальным объектом, местом, где произведение пишется, печатается; местом рождения, жизни, временного пребывания, смерти автора. Идеальное пространство – категория духовной жизни, продукт художественной мысли. Это и совокупность мнений об определенном месте, так сказать, литературный миф, это модель мира, отмеченная региональной топонимикой, это и региональное самосознание себя как сына своей «малой родины», ее представителя и выразителя.

Модель идеального регионального поэта предполагает слияние «поэзии об Алтае» и «поэзии, написанной на Алтае», в подлинно алтайскую поэзию. Иначе говоря, сопряжение места рождения, проживания, публикации, смерти и художественного топоса, регионального кода, регионального самосознания – идеи Алтая.

Неоднократно подчеркнута необходимость различать литературу об Алтае и собственно литературу Алтая. Круг литературных и окололитературных явлений, связанных с определенным пространством изучает литературное краеведение. Тогда как предметом исследования региональной литературы является литературный процесс, сложившийся в Сибири к концу XIX века. Главная его характеристика – сформированность регионального самосознания, представления о миссии региона [5, с.99].

Именно наличие регионального самосознания считает важнейшим критерием классификации писателей и поэтов А.П. Казаркин, томский исследователь литературы Сибири. Региональная ментальность «характеризуется не географическим местоположением ее носителей, а комплексом социально-генетических черт, проявляющихся в мышлении, поведении, ценностных ориентациях и т.п.» (Махлин М.Д.) [Цит. по: 10, с.17]. Т.е. сибиряк остается сибиряком, даже уехав из Сибири.

Ю.С. Постнов, суммируя коллективную работу мысли ученых Института филологии СО АН СССР, итожит: «Литература области или края это часть общенациональной литературы, представленная художниками, которые тесно связаны с общественной и культурной жизнью данной области и участвуют в местном литературном движении» [Цит. по: 11, с.11].

С. Рыженков вводит термин «литературный регионализм». Это понятие, освободившись от уничижительных смыслов провинциальности словосочетания «региональная литература», позволяет охватить более широкий круг художественных явлений, имеющих отношение к региону. Поэт и теоретик пишет: «…регионализм более связан с особой политикой производства и трансляции литературной продукции, нежели с местом рождения и /или места жительства авторов в том или ином регионе, и в случае отсутствия результатов такой политики в продуктах творчества географическая привязанность представляется случайной» [12]. С. Рыженков не обозначает суть «особой политики». Видимо, под «политикой производства» подразумевается использование «регионального кода» (топонимика, фольклор, знаковые имена, диалектизмы и т.п.), наличие регионального самосознания, явленного в региональной картине мира, формирование местной традиции, школы. Трансляция есть способ передачи информации, как то: публикации в местной периодике, в местных издательствах, выступления на радио, ТВ, литературных чтениях и т.п. Тем самым «особая политика» предполагает участие писателей в региональном литературном процессе.

В.В. Дубровская, используя термин Рыженкова, предлагает оригинальную модель местной литературы в виде трех вписанных друг в друга окружностей: «внутренняя окружность – писатели, включенные в региональное внутреннее поле, агенты особой политики производства и трансляции литературы. Второй круг образуют писатели-маргиналы. Окружность, которую представляет им данная схема большей длины, чем первая, но литераторов, образующих ее меньше, они отстоят дальше друг от друга, подчеркнуто одиноки, и, как правило, не организованы. В то же время они реально зависимы от объективных отношений сил, которые формирует региональное литературное поле. Третий круг – “блудные сыны”, не участвующие в региональном процессе постоянно, но хотя бы однократно изданные здесь…» [13]. Маргиналы и «блудные сыны» – не региональные писатели, но имеют отношение к литературному регионализму. Как видим, здесь критерием дифференциации писателей является участие в региональном литературном процессе.

Региональные писатели обычно являются членами местных литературных объединений, активно позиционируют себя в различных краевых мероприятиях (чтения, конкурсы и пр.). На настоящий момент в городе существует несколько писательских союзов, каждый из которых имеет свой круг авторов, печатный орган, сайт в интернете. В современной литературе Барнаула можно выделить примерно 5-6 возрастных слоев [14].

Многие «знаковые» региональные писатели получили «прописку» на карте Алтая. Имя «вписывается» в текст города и края. Например, Л. Мерзликин (улица, чтения), Г. Панов (чтения), Г. Егоров (чтения), В. Башунов (библиотека). Так географическое пространство города/края мифологически заселяется, становится пространством литературного некрополя.

Алтай и Барнаул занимают свое место на культурном ландшафте страны. Регион и его столица обладают своей историей и мифологией, комплексом мотивов, классифицируемых как «алтайский / барнаульский текст». Так, в годы советской власти Алтай воспринимался как «житница Сибири». Доходило до курьезов. Например, известен случай с В. Башуновым, который, работая в районной газете, подписал снимок роскошного осеннего пейзажа пушкинской строкой: «Унылая пора, очей очарованье». Редактор резко возразил, потребовав заменить определение «унылая» прилагательным «колхозная» или «урожайная» [8]. Эта тенденция оказалась достаточно живучей. Вот и Н. Николенкова вспоминает, что в рецензии на ее первый сборник стихов в одном советском журнале написали: «У автора в стихах много образов дождя, но ведь дождь может быть разный – может быть на пользу урожаю, а может быть и во вред» [9].

Барнаул, как известно, вырос из горнозаводского посада. Это город, построенный по образцу Петербурга в XVIII веке. Это время, когда ценилось просвещение, цивилизация, преобразование природы. Правильные, четкие, строгие линии, открытость пространства – вот первоначальный вид города. Существенно, что Барнаул унаследовал от своего прототипа не только геометрию пространства, но и мифологический ореол. Согласно одной из этимологических версий, гидроним «Барнаулка» расшифровывается как «мутная вода», «желтые пески». Так исподволь подкрепляется параллель с Петербургом, построенным на болоте. Едины для городов смыслы неустойчивости, зыбкости, призрачности, бесовства. Отнюдь не случайно Барнаул был этапным местом для пересыльных, перекрестком, местом нечистым, опасным.

Иная точка зрения местных литераторов фиксируется вокруг представлений об Алтае как «малой родине», о кровном единении с краем. В связи с этим актуализируется один из главных сюжетов мировой литературы – сюжет о «блудном сыне». Для многих жителей Барнаула город был и остается уютным, родным, заветным пространством. Местом, куда хочется вернуться, объектом (субъектом?) ностальгии [15].

Примечания

1. Воспоминание В.В. Дубровской.

2. Яранцев, В. На почве ревности и любви. Сибирское литературоведение: вчера, сегодня, завтра // Сибирские огни. – 2004. – №10 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.sibogni.ru/archive/40/468/

3. Соколов В. Краткая хронология литературы на Алтае // Ликбез. – 2007. – №40 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number1845/zine_arhiv 1858/publication1878

4. Литература Алтая в культурном пространстве региона: учебно-методический комплекс / сост. Хомич Э.П., Шелковникова Л.Ф., Фролова О.В. и др. – Барнаул, 2009. – 197 с.

5. Казаркин, А.П. Проза Сибири в ХХ веке // Сибирь в контексте мировой культуры. – Томск, 2003. – С.97-118.

6. Рыбальченко, Т.Л. Версия национальной истории в романе С.П. Залыгина «Комиссия» // Сибирь в контексте мировой культуры. – Томск, 2003. – С.96-103.

7. Серебренников, Н.В. Проблемы и перспективы русской провинциальной литературы. – Великий Новгород, 2000. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://edu.novgorod. ru/data/educat/lib/3/7/00037/nvs261002_01.rtf

8. Шленская, Г.М. Светлая роща Владимира Башунова // Сибирские огни. – 2009. – №2 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/sib/2009/2/sh9.html

9. Не о любви. Интервью с Н. Николенковой. Вел В. Токмаков // Ликбез. – 2008. – №48 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number2427/zine_ guests2436/ publication2466

10. Серебренников, Н.В. Провинциальный вопрос во Франции и России с областнической точки зрения // Сибирь в контексте мировой культуры. – Томск, 2003. – С.9-66.

11. Якимова, Л.П. О концепции литературной истории Сибири // Сибирский текст в русской культуре. – Томск, 2003. – С.10-12.

12. Рыженков, С. Литературный регионализм: путь Саратова. // Новое литературное обозрение. – 2000. – №45. – С.256-281.

13. См. настоящее издание, с.14-22.

14. Гундарин, М., Корнев, В., Токмаков, В. Официальная и неофициальная культура на Алтае: пресс-конференция // Ликбез. – 2010. – №66 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number3316/zine_guests 3325/publication3364

15. Об алтайском / барнаульском тексте и мифе см. соответствующий раздел настоящей хрестоматии, а также: Левашова, О.Г. Топос «Алтай» в «Алтайском альманахе» // Алтайский текст в русской культуре (Вып.3). – Барнаул, 2006. – С.38-46; Марьин, Д.В. Барнаул в прозе В.С. Золотухина // Алтайский текст в русской культуре (Вып. 4). – Барнаул, 2008. – С.57-63; Козлова, С.М. Провинция в зеркале рефлексии современных поэтов-барнаульцев // Там же. С.68-78.

В.В. Дубровская

ЛИТЕРАТУРНЫЙ РЕГИОНАЛИЗМ:
К ОПРЕДЕЛЕНИЮ СОДЕРЖАНИЯ ПОНЯТИЯ

По преданию, не только люди, но и местности имеют своего гения (от gens – род, gigno – рождать, производить). Genius loci – Гений места – определял родовую специфическую общность явлений, связанных местностью. Очевидно, что истоки регионализма берут свое начало в глубине веков и решение проблем регионального имеет как мифологический, так и социологический аспекты. Обращаясь к региональной литературе, мы решаем вопрос о принадлежности к ведению Гения места писателей, чьи связи с регионом, как правило, слишком разнообразны и изменчивы.

Обусловленность литературы в том числе и местностью сформулировал Вини-Пух, когда сказал, что не следует искать поэзию – кричалки, а нужно «найти место, где они сами тебя найдут». В нашем случае место найдено и определено – это регион, а именно Алтайский край. Вместе с тем регионом возможно считать и отдельный город, и район, и село, и Сибирь в целом [1]. Поэтому в каждом случае следует сразу определить, в связи с каким регионом упоминаются те или иные факты литературы.

Определив границы обзора, мы можем убедиться в том, что в поле наших интересов попадают литераторы, причастные к данному региону на самых разных основаниях: один здесь родился, другой – жил, третий – активно интересовался этим краем, четвертый упомянул о нем или даже посвятил ему произведение целиком и т.п. Таким образом возникает необходимость обозначить хотя бы некоторые основа-ния, которые позволят отнести писателей и их произведения к сфере лите-ратурного регионализма.

Актуализация регионального компонента в культурных и образо-вательных программах не есть лишь дань местному патриотизму, но свидетельство кризиса «столицецентрич-ной» модели литературного процесса, согласно которой все достойные внимания артефакты концентрируются в столице и из неё же исхо-дят. Изменившаяся социальная оптика, позволяющая видеть не только Москву, но и то, что далеко от нее, актуализировала социологический подход к изучению литературы. Основополагающими в этом направле-нии признаны идеи Пьера Бурдье, однако следует упомянуть и труды П.Н. Сакулина, предложившего так называемое «горизонтальное» членение литературы, где литературные явления располагаются рядом, а не друг над другом, иерархически. Таким образом, ученый обосно-вывает проблему специфики и взаимодействия национальных литера-тур. Это так называемое первичное социальное членение. Регионализм относится к классам вторичного социального членения [2]. Основания, которые позволяют считать то или иное направление литературы региональным, могут быть достаточно определенными, что показали исследования, например, С. Рыженкова, который пишет: «...регионализм бо-лее связан с особой политикой производства и трансляции литератур-ной продукции, нежели с местом рождения и/или жительства авторов в том или ином регионе, и в случае отсутствия результатов такой поли-тики в продуктах творчества географическая привязка представляется случайной» [3, с.256]. Эта позиция представляется вполне обоснованной и как «методологическая площадка» вполне уместна и в решении вопроса, каких писателей и почему мы считаем носителями региональной специфики, или в какой мере писатели участвуют в региональных процессах, или как позиционирован тот или иной писатель в отношении регионального литературного поля.

Рассмотрим насколько примеров, где писатели, связанные так или иначе с Алтайским краем, могут быть квалифицированы как учас-тники регионального литературного процесса, или, если нельзя отве-тить на этот вопрос однозначно, то хотя бы какое место им следует отвести в кон-тексте литературы региона и на каких основаниях. Следует подчеркнуть, что выбор имён обусловлен только наглядностью ситуации и ничем больше. Кроме того, упомянуты только поэты по причине возможности более репрезентативного и в то же время относительно полного цитирования.

В 1964 году Л. Мерзликин закончил Литинститут в Москве, выпус-тил в столичном издательстве сборник стихов «Купава», приехал в Бар-наул с намерением вернуться в стольный град, как он выразился в при-сутствии автора этих строк, «на белом коне». По приезде на Алтай поэт опубликовал книжку стихов «Россия». В названиях и первой, и второй книги нет ничего, что указывало бы на региональную принадлежность автора. Скорее можно усмотреть здесь нарочитую контррегиональность: в «Купаве» есть отсылка к славянской мифологии в литературной аранжировке. Название второй книги подчеркивает не специфику региона, а включенность творчества поэта в общероссий-ский контекст. Среди названий последующих книг появилась явно от-меченная местным колоритом: «Облепиха-ягода».

В книжке «Россия» среди упоминаний как общероссийских так и региональных топосов (региональных реалий) есть упоминание Венско-го кладбища (стихотворение «На Венском кладбище»). Это стихотворе-ние, как рассказывал поэт, сначала называлось «На Ваганьковском кладбище». По цензурным соображениям пришлось убрать имя знаме-нитого русского некрополя. Леонид Мерзликин упоминает настолько геогра-фически далекий и во всех отношениях чуждый объект, что условность и безотносительность к жизни края данного заголовка сразу изо-бличает его (заголовка) эвфемистический характер. Это выглядит как венская дымовая завеса над отечественными ваганьковскими страстями:

Камень – гладко отшлифовано.

Камень – дадено сполна

Камень – правда замурована.

Камень – ложь воплощена.

И никто здесь не отмаялся

В этом сонмище могил,

И никто здесь не покаялся,

И никто здесь не простил.

Судьба Л. Мерзликина складывалась так, что он стал одной из вы-дающихся фигур литературы региона. Поэт регулярно издавал книж-ки, однако в краевой печати его стихи подвергались критике вместе со стихами других поэтов, где, по мнению властей, социальный опыт хлебороба, знаковой фигуры для Алтайского края, был «реализован» и «освещен» недостаточно [4].

Взаимоотношения с властью – существенный элемент литератур-ного регионализма, так как связан с возможностью трансляции творчества (изданием, публикацией). Власть выставляет свои требования, с которыми писатель вынужден считаться, даже если и не считает себя обязанным их беспрекословно выполнять. «Роман с властью» в регионе носит более очевидный и роковой характер, нежели в каком-либо другом месте.

Очевидной приметой регионализма является топонимика. В спра-вочнике «Писатели Алтая» [5] представлены краткие биографические све-дения о региональных писателях и помещено несколько наиболее ха-рактерных стихотворений или фрагментов прозы. Если у поэта были стихи с краевой топонимикой, то они здесь воспроизведены как знаки несомненной причастности региону. Вступительная статья М.И. Юдале-вича называется «3авороженные Алтаем». Среди считанных стихов Л. Мерзликина, В. Башунова, Л. Черкасова – конечно, присутствуют «Крутояры», «Знаменка», «Панфилово». Г. Панов, однофамилец села, спрятал топоним в «Маминых песнях»:

Я живу, товарищи, в Паново:

Далеко – -_

С балкона не видать. <…>

От Москвы не много и не мало

Тыщи три по шпалам на восток,

Однако с другой стороны, у И. Пантюхова в репрезентативной под-борке стихов в упомянутом справочнике нет реалий региона, зато есть Москва и Манхеттен как знаки идейного противостояния. Упоминание Москвы как идейного центра – характерная черта региональной поэ-зии известного времени и известной направленности.

Факт издания на родине обозначает принадлежность регионализ-му, но проблемы не исчерпывает. Так, Б. Капустин всю жизнь прожил в Барнауле, издал сборник стихов «Тайному другу» и «Е. Б. Ж.» («Если Буду Жить») в авторском альманахе «Август». С нераспроданным тиражом сборника на руках поэт и умер. Назва-ния его книжек – цитаты из М. Булгакова и Л. Толстого. Реалии ре-гиона Б. Капустина занимали мало. Социальный опыт жителей края не был предметом его поэтической рефлексии. Организованная сторона жизни литераторов города его не привлекала, вернее, он не давал себе труда соответствовать общим требованиям. Литература и литературн-ость стали для поэта и малой и большой родиной. Он не обнаружил «завороженности Алтаем» и не попал в справочный том, потому что не был членом союза писателей. Тем не менее поэзия Б. Капустина – это явление региональной литературы, ее маргинальная область, самая малоизвестная и, возможно, самая показатель-ная для уяснения существа регионализма. К маргиналам можно при-числить и В. Крючкова, и Г. Володина, и С. Яненко. Это поэты, которые, как и Б. Ка-пустин, «эмигрировали» в свои пространства, физически оставаясь в пределах края.

Вторая часть «Антологии алтайской поэзии» вышла в 2002 году и стала (ирония, или перст судьбы?) тринадцатым томом Библиотеки «Писатели Алтая», в который вошли названные и ещё многие другие поэты, «кто по разным причинам не являлся и не является пока что членами Союза писателей России». Редактор-составитель тома В.Л. Казаков в предисловии говорит о разных причинах, по которым поэты оказались вне организации, продолжая либо «гулять сами по себе», либо покидая пределы края. Как участник литературного процесса региона, «глубинки», по его терминологии, В.Л. Казаков указывает на отношения с властями как на одну из причин маргинального существования определённого круга авторов: «Большинству из них, проживающих в глубинке, где метод запретов на малейшее проявление самостоятельности, в том числе и в стихах, <…> был наиболее действенен, трудно было не “наступать на горло собственной песне”» [6, с.4]. Мы не обсуждаем вопрос, что для поэта губительнее, наступать или не наступать «на горло песне», речь идёт об обязательно всплывающей в контексте добросовестного разговора о региональной поэзии проблеме отношений с «метрополией».

Определяя суть поэта, М. Цветаева сказала: «Есть в мире лишние, добавочные, / Не вписанные в окоем». Региональная литература, как раз «вписанная в окоем» и в этом ее проблема, а также проблема писате-лей, связанных с этим местом.

Когда И. Жданов заканчивал обучение на родине в Барнаульском пединституте, на двух последних курсах он предпринял безуспешную попытку издать свои стихи в краевом издательстве. Его не напечатали, признав несомненные поэтические достоинства стихов. Редактор заме-тил, что произведения молодого тогда автора скорее будут приняты к изданию за рубежом, чем у нас. Так оно и вышло. Таким о6pазом И. Жданов не вписался в региональную политику производства и трансляции художественной продукции и явлением региональной ли-тературы не стал, что не помешало ему стать одним из ярчайших поэ-тов современности. Факт издания его альманахом «Август» тридцать лет спустя приблизил его к региональной литературной ситуации, но не ввел в число «писателей Алтая». Однако в 2002 году И. Жданов, чьи стихи к тому времени приводились уже в учебниках и исследовались литературоведами мирового масштаба, был представлен несколькими стихотворениями в «Антологии алтайской поэзии», в упомянутом тринадцатом томе.

В связи с историей И. Жданова следует остановиться и на тех писателях, что не являются участниками регионального литературного процесса, однако имеют к нему известное отношение, оказывают на него влияние. Это В. Шукшин, которого при жизни не смог-ли оценить на родине по достоинству; В. Золотухин, опубликовавший свои пер-вые литературные опыты в Барнауле; А. Еременко, изданный на родине альманахом «Август», и только поэтому упомянутый здесь.

Указанные авторы были опубликованы на Алтае уже состоявши-мися профессионалами. Они стали знаменитыми вдали от родных мест. Интерес к ним в рамках Алтайского региона – это интерес музей-ный, однако публикация произведений подобных авторов позволяет за-фиксировать своего рода феномен «возвращенной литературы» на региональной почве. Возвращение упомянутых мною авторов стало возможным после того, как в Барнауле сформировался и набрал силу собственный авангард, который укрепил позиции «другой» литературы, далекой от сформировавшихся внутри региона традиций и ставшей фактом регионального литературного процесса.

Названных выше прозаиков В. Шукшина и В. Золотухина, поэтов И. Жданова и А. Еременко нет оснований включать в круг писателей Алтая, но факт хотя бы однократной трансляции (публикации) в Барнауле позволяет включить творчество этих авторов в круг проблем литературного регионализма. Возвращение тех, кого ког-да-то «край не уберег», весьма любопытный аспект регионализма: в глубине эта ситуация содержит миф о блудном сыне. Стихотворение «Блудный сын» есть у Л. Мерзликина, который вернулся на родину и, как оказалось, навсегда:

Блудным сыном древнего сказания,

Жертвою скитаний и дорог

Я пришел к тебе на покаяние,

Позабытый всеми уголок.

Историю блудного сына интерпретирует И. Жданов, который на-писал стихотворение «Возвращение», но не вернулся:

Знать бы, в каком краю поставлен дом

тот же, каким он был при роковом уходе,

можно было б к нему перенести тайком

то, что растратить нельзя в нежити и свободе.

Одному – лирическому герою Л. Мерзликина – есть куда вер-нуться, а для лирического героя И. Жданова это место утратило реаль-ные очертания, приметы, адрес. Гений этого места веет, где хочет.

Рассмотренные здесь, а также типологически сходные, приметы по-зволяют представить модель региональной литературы в виде трех вписанных друг в друга окружностей: внутренняя окружность — писа-тели, включенные в региональное внутреннее поле, агенты особой по-литики производства и трансляции литературы. Это, как правило, чле-ны местных писательских организаций различного типа, активные участники регионального литературного процесса. Второй круг образу-ют писатели-маргиналы. Окружность, которую предоставляет им дан-ная схема, большей длины, чем первая, но литераторов, образующих ее меньше, они отстоят дальше друг от друга, подчеркнуто одиноки, и как правило, не организованы. В то же время все они реально зависимы от объективных взаимоотношений сил, которые формируют региональное литературное поле. Третий круг — «блудные сыны», не участвующие в региональном литературном процессе постоянно, но хотя бы однократ-но изданные здесь, что дает основание упоминать их имена при обра-щении к вопросам литературного регионализма.

Разумеется, речь не идет о том, чтобы провести жесткий кастинг и расположить все имеющиеся в крае артефакты в том или ином кру-ге, но о том лишь, чтобы обосновать место писателя внутри или около литературного поля региона и мотивированно наполнить термин «pеги-ональная литература» соответствующим содержанием.

Примечания

1. Регион – это обширный район, он может соответствовать нескольким областям страны или даже стран. Это также может быть отдельный район или, допустим, наша Колывань с ее фольклором. Границы региона необязательно совпадают с административно-территориальными границами.

2. Первичное – это деление на социальные языковые группы. В результате такого членения мы имеем возможность отдельно рассматривать русскую, алтайскую, немецкую литературу в пределах Алтайского края.

3. Рыженков, С. Литературный регионализм: путь Саратова. // Новое литературное обозрение. – 2000. – №45. – С.256-281.

4. Автор «Полемических заметок о некоторых акцентах в творчестве отдельных поэтов Алтая» пишет: «Итак, героем многих стихотворений становится этакая плачущая инфантильная личность. Лежа на сеновале, проливая слёзы на лугу, гоняясь за дичью, или, совершая прогулки, она пытается разглагольствовать о путях развития современной деревни, разводить глубокую философию на мелких местах.» (Майоров, Ю. Поэзия села и деревенщина в поэзии // Алтайская правда. – 1976. – 23 октября. – С.3).

5. Библиотека «Писатели Алтая»: в 15 т. Т.1. Справочный том / сост. В.Б. Свинцов, М.И. Юдалевич. – Барнаул, 1998. – 463 с.

6. Антология алтайской поэзии. Ч.2. – Барнаул, 2002. – 414 с. – (Библиотека «Писатели Алтая»; т. 13).

РЕГИОНАЛЬНЫЙ ТЕКСТ В ЛИТЕРАТУРЕ

Л.А. Юровская

ПОИСКИ ЗЕМЛИ ОБЕТОВАННОЙ

В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ХХ ВЕКА

Тема поисков земли обетованной – традиционная тема в русском искусстве. Утопия о счастливой и свободной стране запечатлена в «тридевятом» сказочном царстве, в былинной «эпической эпохе», в «микитиной» вотчине исторических песен об Иване Грозном. Мотивы народной легенды об обетованной земле как некоей конкретизации вековечной мужицкой мечты отразились в поэме Н. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», в рассказе В. Короленко «Без языка», в поэмах С. Есенина и А. Твардовского «Инония» и «Страна Муравия» и т.д.

Постепенное заселение Сибири способствовало тому, что легенда о земле обетованной со временем обрела свое географическое пространство – Алтай, и поэтическое название – Беловодье. Символика цвета воспринималась как признак чистоты и незамутненности жизни, а, возможно, истолковывалось и как нечто «свободное, незанятое».

Сила поэтического образа Беловодья определила и сквозную тему в литературе о Сибири. Обращение к одному и тому же сюжету, взятому из крестьянской мифологии, в зависимости от типа художественного мышления писателя определило его различное осмысление. В каждом из произведений отражен определенный этап в развитии самосознания народа, что дает возможность воссоздать целостную картину эволюции мировоззрения в его исторической перспективе.

Многие раздумья и наблюдения над жизнью кержаков Алтая вобрала в себя повесть А. Новоселова «Беловодье». На специфическом сибирском материале он решал проблемы, свойственные большой русской литературе. Сюжетную основу повести, опубликованной в 1917 г. в журнале «Летопись», составляют поиски Беловодья, мечта о котором издревле жила в сознании старообрядцев-раскольников, постоянно гонимых и преследуемых властями. Новоселов хорошо знал и легенду о Беловодье, знал и о реальных попытках отыскать благодатную страну. Знал так же, что многое у старообрядцев приобрело исключительно религиозную форму, связанную с их протестом против официальной религии. Но это обстоятельство как раз и накладывает на их поиски Беловодья особенный колорит. Своей повестью писатель утверждал, что мечта о земле обетованной была призрачной и утопичной, что на путях только религиозных исканий Россия не сможет обрести социальной справедливости.

В повести В. Шишкова «Алые сугробы» (1925) поиски Беловодья оборачиваются для героев восхождением к алым сугробам, воплощающим в себе вершины духовной нравственности. Лишения и нечеловеческие страдания не озлобили героев, но обострили в них тягу к более осмысленному и наполненному существованию, заслонившему от них конкретные практические цели похода.

Написанный по «социальному заказу» в том же 1925 г. роман А. Караваевой «Золотой клюв» с четко выраженными идеологическим установками того времени оказался яркой оригинальной страницей в развитии темы поисков обетованной земли. Произведение отличает прочная документальная основа: А. Караваева много работала в краевом Государственном архиве г. Барнаула, изучала «дела беглых», канцелярские отчеты. Следует отметить особый языковой колорит изображаемого времени – конца XVIII в. В общий сюжет поисков счастливой земли органично вплетены второстепенные сюжеты – история семьи приписного крестьянина Марея, любовная линия крепостного гайдука Степана – человека большой внутренней свободы и с жаждой социальной справедливости, и «вольной» приживалки-камеристки Вериньки с холопской душой и рабской психологией. Действо романа разворачивается на обширных территория Алтайского края и Бухтармы. Талантливо отражены черты быта и умонастроения горнозаводских рабочих, бесправное положение инородцев.

В отличие от своих литературных предшественников автор романа дает героям – рабочим Барнаульского завода и приписным крестьянам – возможность обрести обетованную землю и долгожданную свободу. Но оказалось, что одной только желанной свободы и сытой жизни недостаточно, чтобы почувствовать себя по-настоящему счастливым. Противоречия, свойственные ненавистному существующему строю, возникают и здесь – в Бухтарминской земле обетованной, исподволь разрушают «островное» благополучие «ложных поселян», приводят к краху иллюзорные мечты о счастливой жизни.

Та же самая проблема поисков земли обетованной положена в основу романа С. Залыгина «Комиссия», опубликованного в 1975 г. С. Залыгин явился создателем своеобразной «сибириады» («На Иртыше», «Соленая Падь», «Комиссия»), отразившей переломные исторические моменты Сибири. В последнем (в этой цепи) романе, пытаясь конденсированно отразить смысл важнейших событий ХХ века, определить к ним свое отношение в «надбытийном», философском плане, Залыгин обращается к мифу, сказке, аллегории, в формах которых сложился народный исторический опыт. Писатель отдает предпочтение жанрам, наиболее приближенным к повседневной жизни – преданиям, сказаниям, легендам, бытовым сказкам – всему тому, что можно обозначить словом «слухи», «толки». Фольклор выступает здесь как воплощенный в памяти народа исторический опыт взаимодействия человека с социальной действительностью.

Отправной точкой истории вятско-кержацкого села Лебяжье является легенда о древних старцах Лаврентии и Самсонии-Кривом, уведших свою паству от «царицы-немки» за синее «море-Байкал» и затем разошедшихся между собой в споре о смысле и значении веры в Бога. В предыстории села Лебяжьего как бы в спрессованном виде дана многовековая история многих сибирских сел, история формирования и становления в них нравственных устоев, общественной психологии, семейных и трудовых традиций – всего того, что составляет основу мировоззрения крестьянина.

«История подлинная – она шла с тех времен, когда на бугре, между озером и бором, на месте нынешней Лебяжки, столкнулись две партии переселенцев – староверы-кержаки и другие, откуда-то из-под Вятки, их в ту пору прозвали полувятскими.

У кержаков на землю прав оказалось больше – они стояли на этом бугре станом, посеяли и пожали урожай, но было это в походе и временно – старец Лаврентий вел их от царицы-немки вовсе не сюда, а в дальшою даль, за море-Байкал.

И, сняв здесь урожай, они пошли на Восток. А на Востоке, за морем-Байкалом, вот что случилось: они раскололись между собою.

И одни остались на той пустынной забайкальской земле, а меньшую часть другой старец, Самсоний-Кривой, повел в обратный путь. Он повел их к тому месту, на котором они однажды сеялись, которое многим и глубоко запало в душу: бугор травяной, зеленый, озеро светлое, бор синий, а далее – пашенная, цельная земля без краю. И не икона эта картина, а все равно как лик Христов.

Более года вел Самсоний-Кривой к этому лику свою паству, семей более двадцати, истово замаливая в пути грех, который он взял на свою душу расколом с великим старцем Лаврентием.

Из-за этого греха и отчаяния был обратный путь еще тяжелее, чем путь вперед, на Восток, за море-Байкал, и шли поселенцы от зари до зари, а во тьме лишались сна и шептали вслед за Самсонием покаянные молитвы. Были среди них слабые телом либо духом – померли все; и медленно шли они, оставшиеся в живых, и достигли обетованной той земли, зеленого того бугра между бором и озером, уже под зиму, даже не имея какого следует зимнего запаса пропитания.

А достигнув его, не поверили своим глазам: с бугра зеленого уже избяные дымки тянулись в небо, и сами избы, не совсем худо-бедно, а ладно были поставлены. На одной избе так и петушок резной торчал, красовался, только что не кукарекал. Это и были полувятские – тоже семей десятка два.

– Сгиньте!.. – сказали кержаки. – Земля есть сия наша – мы по ей первую борозду прокладывали, мы в ее первое же зерно бросали – сгинъте, не то пожгем! Убьем! Все исделаем с вами – сгиньте! – И для начала и показа сожгли крайние две избы: вот как будет со всем вашим селением!

Но полувятским в зиму уходить, бросать новенькие подворья тоже было нельзя, тоже гибель, и сказали они кержацкому табору:

– Вы, правда что, сильнее – мужиков у вас поболее. А у нас имеется девок шестеро, шестеро невест – давайте родниться?! Родственникам уже тесно не будет!

Ах, богохульники! – отозвались из табора. – Да чтобы наши парни взяли за себя трехперстниц блудных?! И посеяли бы антихристово семя, а в душах человеческих – страм и позор?! Чтобы еще и еще оскорбили они веру истинную?! Чтобы навлекли на головы свои проклятия всего раскола?! Убьем вас! Пожгем вас всех, как пожгли уже два антихристова ваших жилища! Здесь – Сибирь, начальство далеко, жаловаться некому!

– Ну и пожгите! – отвечали им полувятские. – И убивайте! После живите просто так, без жен и девок, без семени и племени! Изводите нас и сами исходите в тот же прах! Как вы без девок станете жить, как множиться и откудова еще ждать вам такого же пришествия?!

И выставили напоказ, на, самом на бугре, девок своих шестерых: пойдите поищите таких же по белу свету! Когда же не хотите родниться – оставайтесь зимовать, мы вас кормом призреем!

Кержакам деваться некуда – порыли они с другого склона землянки, остались на зиму. А проклятия и угрозы с уст не сходили у них: «Пожгите девок своих! Пожгите блудниц в кострах горячих!»

Но полувятские девки за ту зиму и весну наделали среди раскола столько, что сама императрица-немка и та не управилась бы сделать: они поженили на себе кержацких парней, смешали двуперстный крест с трехперстным.

И пошел с той самой зимы счет жизни кержацко-полувятской деревни Лебяжки, пошли оттуда законы и правила стояния ее на зеленом бугре между озером и бором» [1, c. 82-84].

Преданию о возникновении села Лебяжки как фольклорному жанру соответствует древнейшая форма композиции, постоянные эпитеты, принцип контраста в обрисовке персонажей – носителей определенной нравственности, мировосприятия. Характеры раскольников с их изуверством, религиозной исступленностью изображены не просто на уровне констатации, но с глубоким в них проникновением, преодолением завершенности и статичности, свойственных фольклорным, сказочным персонажам. Не случайно жестокосердным раскольникам приданы черты, сближающие их с комическими персонажами «пошехонских» сказок.

Средством художественного осмысления жизни в самых обыденных сферах человеческого существования являются сказки о полувятских девках-невестах, сотканных из привычных мотивов, скомпонованных по правилам поэтики бытовых сказок. В их основе – история о том, как было положено начало родству между «нехристями» полувятскими – лукавыми, простодушными, бесхитростными – и твердыми, неуступчивыми, жестокими староверами, истово оберегающими веру «двуперстного креста». Будучи взятым из действительности, конфликт между мрачным аскетизмом и светлым здоровым мироощущением в сказочных ситуациях преподнесен в формах самой жизни. Таким образом, сказания и предания лебяжинцев – своеобразные опорные точки романа.

Легенда о двух старцах – Лаврентии и Самсонии-Кривом также проливает дополнительный свет на суть конфликта романа, переводит на язык поэтических символов разногласия лебяжинцев накануне гражданской войны о сущности революции и способах ее осуществления. Благодаря спору старцев дискуссия между персонажами романа «Комиссия» обретает определенную историческую перспективу, подчеркивает философскую основу произведения об извечных поисках земли обетованной, о смысле жизни и способах ее постижения.

Примечание

1. Залыгин, С.П. Собр. соч.: в 4 т. Т.13. – М., 1980. – 557 с.

В.В. Десятов, А.И. Куляпин

Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 1820; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!